Вчера, 3 января 2015 года, на 84-м году, вследствие тяжелой болезни, ушла из жизни Елена Цезаревна Чуковская.
Не знаю, носила ли когда-нибудь Елена Цезаревна Чуковская фамилию Вольпе. Ей пристала фамилия матери, сконструированная дедом Корнееем Ивановичем, - Чуковская. Лидия Корнеевна Чуковская, мама маленькой Люши, очень рано разошлась с ее отцом, Цезарем Вольпе.
Любимым отчимом девочки стал физик Матвей Бронштейн, чья судьба так пронзительно описана Лидией Чуковской в повести «Прочерк».
Но мы бы не прочитали этой удивительной – неоконченной автором – повести, если бы не Елена Цезаревна Чуковская. Это она продиралась через рукопись, сверяла, сопоставляла, добавляла из черновиков, это она издала повесть и открыла ее читателям. Нет, не зря она носила фамилию Чуковская. Именно она стала хранителем семейного архива, редактором и издателем рукописей деда и матери. К ней стекались ручейки, текущие в океан под названием НАСЛЕДИЕ Чуковских.
Ради этого наследия она бросила свою работу в научно-исследовательском институте, отошла от химии, несмотря на защищенную диссертацию; она самоучкой приобрела другую специальность, вернее, другие специальности – текстолога, редактора, издателя. И эту работу по изданию наследия Корнея и Лидии Чуковских она довела до конца. Незадолго до смерти Елена Цезаревна мне говорила, что теперь может немного отдохнуть, пожить для себя, почитать книги на ЛИТ. Ру. Судьба не дала ей долгого отдыха.
В ноябре 2014 года я намечала навестить Елену Цезаревну, договорилась с ней о встрече. Она еще ничего не знала о болезни, которая через короткий срок сведет ее в могилу. О ней она сказала мне по телефону, когда я позвонила уже из Москвы, сказала мужественно и кратко. Такой – мужественной и очень сдержанной – я знала ее все годы знакомства.
Елена Цезаревна была большим другом нашего журнала. В архиве ЧАЙКИ хранятся интервью с нею, которые я брала у нее на протяжении многих лет. Мне даже кажется, что у Елены Цезаревны образовалась привычка – отчитываться перед читателями ЧАЙКИ о сделанном за тот срок, что мы с нею не виделись.
Сейчас, когда Елены Чуковской нет среди живых, перечитайте интервью с ней. Они хранят ее голос, ее интонации, в них то, чем она жила все эти годы.
Светлая память!
Одиннадцать лет назад, в апреле 2004 года , приехав в Москву, я взяла это интервью у Е. Ц. Чуковской. По каким-то непонятным причинам оно не было тогда опубликовано. Сейчас, перечитывая это интервью, я вижу, что оно ничуть не устарело, содержит массу интересного.
Посему хочу предложить его читателям ЧАЙКИ.
Перед его публикацией хочу уведомить читателей, что А) за прошедшие годы Собр. соч. Корнея Чуковского в 15-и томах закончено, Б) также закончено Собр. соч. Лидии Чуковской в 11-и томах, В) «Чукоккала» для читателей вышла.
«Чукоккала» на бумаге Ватикана
(интервью с Еленой Цезаревной Чуковской)
Не знать о существовании Елены Цезаревны Чуковской российскому интеллигенту стыдно. И не только потому, что она представительница третьего поколения знаменитой семьи Чуковских, родоначальник которой Корней Иванович сам сотворил свое ставшее впоследствии прославленным имя (по матери К.И. – Корнейчуков).
Но еще и по той причине, что, еще будучи малым ребенком, Елена Цезаревна, тогда – Люша, попала в дневники Корнея Ивановича и воспоминания Лидии Чуковской об Анне Ахматовой и о последних днях Марины Цветаевой… На Елену Цезаревну, таким образом, пал отраженный свет ее матери и деда. Но это не все. Природа вовсе не «отдыхала», создавая внучку и дочку Чуковских.
Елена Чуковская – человек независимый и нелицеприятный, наделенный строгим вкусом и огромной трудоспособностью. Может и спровадить надоедливого посетителя, и настоять на своем в оформлении книги – одним словом, при всей щепетильности и интеллигентности, не рохля, не размазня; ощущается в ней семейный корнеевский «корень».
Огромному литературному наследию Чуковских повезло с наследницей. Химик по образованию, сотрудник научно-исследовательского института, Елена Цезаревна бросила свои научные занятия ради трудоемкой и требующей особой закалки работы - обработки и публикации оставшихся от матери и деда материалов и рукописей.
В ее лице такие науки, как текстология, библиография, полиграфия, приобрели работника-самородка, освоившего их не по учебникам, а в ходе долголетней ежедневной и кропотливой практики.
Много лет назад, в самом начале Перестройки, я написала письмо Лидии Чуковской – и неожиданно получила от нее ответ вместе со связкой ее книг, которые тогда представляли собой библиографическую редкость. Завязалась переписка – бесценные письма Лидии Чуковской я везла за собой из России в Италию, из Италии в Америку. Лидию Корнеевну в жизни я так и не увидела, но после ее смерти – познакомилась с ее дочерью, Еленой Чуковской, и вот уже на протяжении восьми лет - со смерти Л.К. - поддерживаю это счастливое для меня знакомство.
В апреле этого года, будучи в Москве, я взяла у нее интервью, которое и предлагаю читателю.
И.Ч. Елена Цезаревна, мы с вами уже три года не виделись, вы в форме, хорошо выглядите (стучу по дереву).
Что за это время произошло? Есть что-нибудь новенькое из публикаций?
Е. Ц. На чем мы остановились в прошлый раз?
И.Ч. В прошлый раз вы мне подарили три тома из нового 15-томного собрания Корнея Ивановича. Что-нибудь к ним прибавилось?
Е.Ц. (показывает) Вот 7-й том. Он вам будет интересен. И здесь есть, кстати, материалы о Жаботинском, вся полемика, которая происходила между ним и К.И.
И.Ч. Полемика? Я читала о восторженном отношении юного К.И, жившего тогда в Одессе, к личности Жаботинского.
Е.Ц. Была полемика. Отношения всегда были хорошие, но менялись. У Жаботинского всегда были политизированные взгляды. Это не испортило их отношений, но расстроило дружбу. Последний раз они встречались в 1916 году.
И.Ч. (смотрю на портрет К.И. на обложке) Какой он здесь молодой, боже!
Вам кто-нибудь помогал в этой работе?
Е.Ц. С 7-м томом помогала Евгения Викторовна Иванова, доктор филологических наук. Она комментировала. А я собирала отдельные статьи по журналам – очень тяжело, надо сказать. У нас в чудовищном состоянии фонды. Том большой – 660 страниц. Библиография, указатели, сноски… Дело трудоемкое.
И.Ч. Тянет на академическое издание?
Е.Ц. Нет, все-таки не академическое. Хотя комментарий очень основательный. Евгения Иванова – сотрудник Института мировой литературы, специалист по Блоку. А раз по Блоку, то, можно сказать, и вообще по всей эпохе. Впервые для этого издания разработала тему «Чуковский и Розанов».
И.Ч. Да, у нас Василий Васильевич Розанов долго был под запретом.
Е.Ц. И получается, что в предисловии к 7-у тому Иванова пишет о «неизвестном Чуковском».
Е.Ц. Вот как раз в 8-м томе будут его критические статьи – об Ахматовой и Маяковском, о Блоке, о Некрасове. О Некрасове здесь помещена та работа, которая не переиздавалась еще со времен революции, - Крупская выступила тогда против нее. Сейчас этот том в работе.
(приносит книгу). Не знаю, видели ли вы книжку, которая вышла за это время. Я ею горжусь и ей радуюсь.
И.Ч. (читаю название) «Переписка Лидии Корнеевны и Корнея Ивановича Чуковских». Я вижу тут на обложке портрет маленькой Лидочки работы Маяковского…
Е.Ц. Да, Маяковского. А вообще над книжкой работал чудесный художник, внутри чудные фотографии.
И.Ч. Знаете, я читала эту переписку в «Дружбе народов» несколько лет назад. Там в конце, когда читаешь последние письма смертельно больного Чуковского, прямо душа переворачивается.
Е.Ц. В «Дружбе народов» публиковалась малая часть писем. Мать очень хотела, чтобы такая книжка была. То, что ее исключили из Союза писателей, ее как-то не очень задело, но ее хотели исключить и из семьи. И вот она собрала всю переписку с Корнеем Ивановичем, ей важно было показать, что она была с ним связана на протяжении всей жизни. К сожалению, письма К.И. сохранились не все, она их хранила не дома, многое пропало… А мамины письма все почти присутствуют. Я вам попозже пришлю список опечаток.
И.Ч. Вы точная Лидия Корнеевна. Я помню, что она от руки вписывала в подаренный экземпляр пропущенные буквы, исправляя все до единой опечатки.
Е.Ц. Нет, я от руки не вписываю, но список опечаток вам пришлю.
И. Ч. Как прекрасно издана книга. Портрет Л.К. у Маяковского получился такой нежный, трогательный, с такой любовью написанный! Вообще, мне кажется, все книги, связанные с Чуковскими, - и взрослые и детские – очень хорошо издаются.
Е.Ц. Ну, по-разному. Детские очень по-разному.
И.Ч. Я говорю о таких иллюстраторах, как Ре-Ми, Конашевич, Сутеев.
Е.Ц. Еще есть хороший иллюстратор Елисеев, из моего поколения. А вот современные не все
хороши. (Показывает рукой на кучу лежащих в стороне детских книжек с обезличенно яркими обложками) Я сейчас веду с ними войну. Они наиздавали кучу книжек и звонят, что хотят собрать все это в одну толстую книгу.
И.Ч.(рассматривая одну из книжек). Да тут даже имени художника нет. Иллюстрации примитивные…
Е.Ц. Я сказала, что не хочу. А они на это: «Что вы, они всем так нравятся! Их так хорошо раскупают». А мне не хочется, чтобы такие книжки выходили. Их раскупают, потому что они дешевые, с картинками.
И.Ч. На Чуковского всегда спрос. Но я вам скажу, что сейчас стало трудно найти со вкусом оформленную детскую книгу. Идет поток безликих, одинаковых, словно одной рукой проиллюстрированных книжек. Мне кажется, вы правы, что с этим сражаетесь. Пусть книжки Чуковского остаются эталоном и в своем оформлении.
Е.Ц. (несет что-то большое) Вот я главное вам покажу.
Е.Ц. Это «Чукоккала»! В двух томах.
И.Ч. (рассматривая тот том, что побольше) Золотое тиснение – это уже на века! Печаталось
случайно не в Италии?
Е.Ц. В Италии, на бумаге для Ватикана.
И.Ч. Ого, вот оно - признание. Корней Чуковский печатается на той же бумаге, что и Папа. А почему в двух томах?
Е.Ц. В первом томе - факсимильное воспроизведение рукописной «Чукоккалы», а во втором – все комментарии к надписям и рисункам, обстоятельства их возникновения, подробности, справки.
И.Ч. Итак, главный - факсимильный – том наконец напечатан!
Е.Ц. Да, это хорошо, плохо, что напечатан тиражом всего 117 экземпляров. Мне за все труды дали только один экземпляр.
И.Ч. Только для избраннных?
Е.Ц. Ну да, распространяется по подписке. (показывает картинки) Это портрет Мережковского, раньше его нельзя было здесь помещать. Вот Бунин… А это мамин портрет Маяковского, мы его уже видели.
И.Ч. Да, так нежно написано, так одухотворенно, а ведь таким громадным человеком, с таким громким голосом.
Е.Ц. Он хорошо рисовал.
И.Ч. Учился во ВХУТЕМАСе. Многих запечатлел из своего окружения, но даже Лиля, по-моему, получилась менее удачно, чем Лидочка. Это, наверное, и у нее один из лучших портретов.
Е.Ц. Хороший портрет. Опять же он был выкинут из первого издания.
И.Ч. Из-за «диссидентства» Лидии Корнеевны?
Е.Ц. (кивает) А вот чудный карандашный портрет Чуковского - Юрия Анненкова. Вот ответы Маяковского на анкету о Некрасове. Вот Судейкин…
И.Ч. Таланты становились еще талантливее, попадая на страницы «Чукоккалы».
Е.Ц. (продолжает показывать) А вот Ремизов, его грамота Корнею Ивановичу.
И.Ч. (читаю) «Жалобное о помощи. Прошу, если возможно, не откажите, выдайте мне денег долгосрочно, захирел и озяб...»
Е.Ц. Дурака валяет.
И.Ч. А, может, и не валяет. Надо посмотреть, какой год. Он вроде бы с голоду помирал после революции.
Е.Ц. (смотрит в том комментариев). Он здесь год римскими цифрами вывел. Вроде 20-й, а вообще непонятно... А вот очень резкое стихотворение против власти Зинаиды Гиппиус. Никогда раньше не публиковалось. Называется «В раю земном». (читает)
Меня ничем не запугать: знакома
Мне конская багровая нога,
И хлебная иглистая солома,
И мерзлая картофельная мга.
Запахнет, замутится суп,- а лук-то?
А сор, что вместо чаю можно пить?
Но есть продукт... Без этого продукта
В раю земном я не могу прожить.
И.Ч. А здесь дата стоит?
Е.Ц. (смотрит во втором томе) Да, 5 декабря 1919 года. Это она перед самой эмиграций написала. В конце, как всегда – от лица мужчины:
«Но и восьмушки не нашел... Свободы
Из райских учреждений ни в одном!»
Последние две строчки:
«Я карточки от рая открепляю
И в Нарпродком с почтеньем отдаю".
И.Ч. Понятно. По Достоевскому, возвращает свой «билет» – в советский рай. Каково это было читать остававшемуся Чуковскому!
Е.Ц. (снова листает издание). Это все блоковские протоколы заседания «Всемирной литературы». Вот Гумилев, «Толченое стекло» Ирины Одоевцевой. А тут объявление, которое Корней Иванович сорвал со столба: «В Совтской (так! - И.Ч.) республике каждая кухарка должна уметь управлять государством». Опять Ремизов, и снова что-то просит…
И.Ч. (читаю) «соломенных или фетровых шляпов». В каком же году? Он, конечно, издевался и ерничал, но времечко было…
Е.Ц. (заглядывает в том комментариев) Что-то он опять мудрит с датой, трудно понять...
А знаете, я сейчас делаю новую «Чукоккалу» .
И.Ч. Как? Еще одну?
Е. Ц. Такую, какую хотел издать Корней Иванович. Вы первое издание не видели?
Е.Ц. Корней Иванович подошел к изданию исходя из принципа ПОЛНОТЫ. (показывает книгу). Эта книжка в формате оригинала.
И.Ч. Такая небольшая была «Чукоккала»!
Е.Ц. Это была КНИГА, а не альбом. Все записи и рисунки, сделанные гостями К. И. в его рукописной «Чукоккале», комментировались. Комментариев было не так много, но К.И. привлекал архив, рассказывал, как все создавалось, было много юмора. К сожалению, он не обо всех написал. Например, о Гиппиус нельзя было упомянуть, поэтому он о ней ничего не рассказывал. А сейчас я восстанавливаю то, что раньше выкидывалось.
И.Ч. А он про нее писал?
Е.Ц. Нет, нельзя было.
И.Ч. Пишете теперь вы?
Е.Ц. Если ничего не найду из его записей, буду помещать сведения в квадратных скобках. Той «Чукоккалы», что на ватиканской бумаге, нет ни в одной библиотеке. Весь тираж пошел для членов элитарного клуба - дорогое подарочное издание.
Новую «Чукоккалу» я делаю для читателей. Считаю, что для ее сохранности уже работа завершена. А новое издание можно будет читать как книгу с иллюстрациями. Оно будет и в продаже, и в библиотеках.
И.Ч. Смотрите, как повезло «Чукоккале» с изданиями!
Е.Ц. Повезло, даже слишком… У меня об этом написан «Мемуар». Над изданием вот этой «Чукоккалы» для читателей К.И. начал работу в 1965 году. После его смерти сбросили набор и 10 лет все это пылилось. В 1979 году издали – и сразу же запретили.
И.Ч. То есть этот рукописный альманах Корнея Ивановича имеет длинную и драматичную историю публикации?
Е.Ц. Да, длинную и, увы, драматичную.
И.Ч. А то издание, что было запрещено, так и не попало к читателю?
Е.Ц. Попало, только никакой прессы не было. Весь тираж вывезли заграницу и там продавали - в Венгрии, в Чехословакии. Некоторые российские туристы оттуда ее везли домой.
И.Ч. Возможно, «Чукоккала» на ватиканской бумаге – это отступное, которое дает вам судьба.
И.Ч. А как сейчас обстоят дела с изданиями Лидии Корнеевны?
Е.Ц. Довольно хило. За это время вышел ее двухтомник. Но я начала переговоры с издательством по поводу «ненумерованного собрания сочинений». Мне не хочется издавать такое собрание сочинений, как у Корнея Ивановича - думаю переиздать ее книжки, чтобы были там отдельные произведения: «Записки об Анне Ахматовой», «Софья Петровна» «Процесс исключения», «Спуск под воду, «Прочерк». Кстати, «Прочерк» до вас дошел?
И.Ч. Вы имеете в виду записки о втором муже Л.К. - Матвее Бронштейне? Эта книжка до меня не дошла.
Е.Ц. Эти записки опубликованы как раз в последнем двухтомнике. Я вам его дам . Издан весь мамин архив. Но все это потонуло в томах, а я хочу, чтобы были отдельные книжки. В одном формате, но отдельные книжки.
И.Ч. Что ж - читатель их ждет. Я наблюдала, как в книжном магазине Бостона «Петрополь» очень хорошо расходились книги Лидии Чуковской.
Е.Ц. На самом деле, для таких книг нелегко найти издателя.
И.Ч. А с каким издательством вы работаете, как сейчас говорят, над этим проектом?
Е.Ц. Могу сказать, но пока нет даже договора. Издательство «Время», очень культурное, мне понравилась редакция...
И.Ч. Елена Цезаревна, мы с вами завершили первую часть нашего разговора - о вашей издательской деятельности. Или еще что-нибудь есть?
Е.Ц. Нет, больше пока ничего
И.Ч. Теперь вот какой вопрос. Недавно появился сайт Чуковских в интернете. Кто его сделал?
Е.Ц. Две девушки молоденькие - поклонницы Корнея Ивановича и Лидии Корнеевны Чуковских.
И.Ч. Они сделали хороший сайт.
Е.Ц. Я знаю. У меня интересно с ними складывались отношения. Сначала объявилась некая Даша, которая взяла манеру мне звонить по разным вопросам. И в какой-то момент меня все это ужасно разъярило: я сижу, работаю над корректурой, а она звонит – начинает спрашивать, отвлекать, причем я совершенно не знаю, кто это. Отвечала я ей, отвечала, и вдруг эта Даша звонит под Новый год: «Я в вашем подъезде, хочу подарить вам подарок».
Тут я разъярилась окончательно, сказала, что подарки мне не нужны, прощайте.
И.Ч. Сурово.
Е.Ц. Понимаете, не могу я принимать с улицы человека, так воспитана. Значит, тявкнула я на Дашу – и звонки прекратились. Потом я летом иду по Тверской, ко мне подходит девушка. Оказалось, Даша.
И.Ч. Сколько же ей лет?
Е.Ц. Лет 25, по-моему,
И.Ч. Из того поколения, что не знает, что нужно представляться.
Е.Ц. Я бурчала долго. Так просто никто в дом не приходит. Ну да ладно, вот мы с ней познакомились. Потом она мне сообщила, что ее подруга занимается Лидией Корнеевной, а через какое-то время я увидела их обеих на презентации вот этой книжки (показывает на двухтомник Л.К. с «Прочерком»). И вот недавно они взялись делать этот сайт.
И.Ч. Сложное дело. Девочки - филологи?
Е.Ц. Нет, обе юристки. Сейчас мы с ними переписываемся. Я им послала для сайта свой «Мемуар о «Чукоккале», вашу статью о «Крокодиле», собираюсь послать Библиографию.
Что касается самих произведений, то у меня много здесь сомнений…
Е.Ц. Юристы советуют ничего там не помещать. Я еще не определилась.
И.Ч. Но что поражает – за сайт Чуковских взялись люди никак с вами не связанные. Из бескорыстного интереса.
Е.Ц. Вы знаете, сайт Чуковских вообще-то давно был задуман – работниками музея в Переделкине. Взялся хороший мальчик, приехавший из Саратова, прямо какой-то компьютерный талант. Вместе с ним Павел Крючков, он из кино. Но они столько перед собой поставили задач – в таком ракурсе снять, в сяком, и дом, и книги…
И.Ч. что не смогли из них выпутаться.
Е.Ц. Да, который год все тянется. А эти девушки подошли очень правильно: где сделать не смогли, написали «извините, у нас не готово». Я посмотрела, какие на сайт отклики. Многие пишут: молодцы! Хорошо! А по существу – ничего. Никакого обсуждения представленных материалов.
И.Ч. Да там пока не так много материалов.
Е.Ц. И не мало.
Е.Ц. И не будет.
Е.Ц. Я все же иду другим путем – хочу, чтобы выходили книги. Потом мы тут стремимся блоху подковать, чтобы ошибок не было, а что там на сайте… вот прочла Владимир Ходасевич вместо Владислав…
И.Ч. Да нет, ошибок немного, и смотрится симпатично. Хороший сайт .
И.Ч. Елена Цезаревна, скажите, когда в Бостон приедете?
Е.Ц. Нету сил на поездки. И времени нет. Поехать-приехать, в аэропорт – из аэропорта…это недели две-три надо убить на поездку. Просто так. А у меня времени мало. Я если начну разъезжать по городам и весям, просто не успею… Этим летом мне исполнится 73 года.
И.Ч. Когда?
Е.Ц. 6 августа. Мой день рожденья никогда в доме не отмечался, так как в этот день арестовали Матвея Бронштейна… Да, так вот нет у меня времени на поездки.
И.Ч. Понимаю, о чем вы говорите, - вы как на посту. Но об одной вашей недавней поездке хотела вас спросить. О поездке в Италию, когда вы читали доклад, по поручению Александра Исаевича Солженицына. Каковы ваши впечатления от поездки? И еще: почему поехали именно вы? Как друг дома Солженицыных еще с тех времен, когда А.И. жил у вас на даче?
Е.Ц. Хотите узнать, почему я поехала? Я как раз от солженицыновских дел никогда не отказываюсь. Если что-то ему нужно, то я это делаю. А было так. 11 декабря был юбилей Александра Исаевича – 85 лет. Из-за этого Наталия Дмитриевна не могла поехать на Конгресс в Италии. Кроме того, устроители Конгресса хотели видеть свидетелей тех лет – «шестидесятников». А их попросту почти уже не осталось. Вот и попросили меня. Я поехала. Но съездила довольно неудачно для меня. Приехала туда с температурой 39.
И.Ч. Мне рассказывала Ю.А. Добровольская, которая там тоже присутствовала.
Е.Ц. Выступала я накаченная лекарствами – на Конгрессе, на телевидении, давала всякие интервью.
И.Ч. Я знаю, что вы совместили свое выступление на Всемирном Конгрессе диссидентов с презентацией «Высокого искусства» Корнея Чуковского в Италии.
Е.Ц. Да, книга Чуковского, написанная много лет назад, была переведена на итальянский язык Бьянкой Балестрой и отредактирована Юлией Добровольской. Я сумела побывать и выступить на презентации этой книги - благо оба события - Конгресс диссидентов и презентация книги - проходили в Милане. Возвращаясь к Конгрессу - он произвел на меня большое впечатление. Собрали колоссальное собрание - 500 докладчиков из Америки, России, Франции. Были доклады о Василии Гроссмане, Александре Солженицыне, Владимире Топорове. Присутствовали Светлана Алексиевич, Наталья Горбаневская. С блеском выступал Арсений Рогинский – от «Мемориала». Был круглый стол. Посвятили этому три дня – с утра до вечера. Итальянцы, затеявшие это дело, произвели на меня громадное впечатление. В зале сидела молодежь. Им открыли глаза на тот период.
И.Ч. Хорошо бы и некоторым россиянам открыть на него глаза.
Е.Ц. Бесполезно.
И.Ч. Последнее, о чем хотела вас спросить. Вы заняты публикацией произведений матери и деда, но у вас ведь много накопилось собственных воспоминаний. Дойдет ли до них очередь?
Е.Ц. Ну, до этого дело дойдет еще годика через 73.
«Чукоккала» в том виде, который задумала ЕЧ, вышла в 2006 году в издательстве «Русский путь», тиражом 3 тыс. экземпляров (прим. ИЧ, февраль 2013 года).
Двухтомник с «Прочерком» был Еленой Цезаревной мне подарен, незаконченная эта повесть произвела на меня колоссальное впечатление. См. Ирина Чайковская. Архипелаг Лидии Чуковской. Seagull № 3 (27), 2005 (примечание ИЧ, февраль 2013 год)
Иван Толстой:
Есть в русской литературе удивительная семья, вписавшая в историю не фамилию даже, а просто имена с отчествами: Корней Иванович, Лидия Корнеевна, Елена Цезаревна. Всем понятно, о ком идет речь. О литераторах, сохранивших себя и свою индивидуальность вопреки всем ударам и подлостям эпохи. И когда в чье-то оправдание говорят: ""время было такое"", хочется всегда приводить в пример семью Чуковских. Они не дрогнули перед ""таким"" временем и выполнили свой литературный и гражданский долг. Работа для официального издательства обладала для них такой же ценностью и смыслом, как и работа ""в стол"", для читателя будущего. А в будущего читателя они верили так же, как в человеческую порядочность. Интеллигентность и честь были у Чуковских самой натурой.
Внучка Корнея Ивановича и дочь Лидии Корнеевны унаследовала семейные и литературные представления, став хранительницей архива, публикатором и комментатором произведений деда и матери.
Среди бесчисленных публикаций в журналах, альманахах и отдельными книгами, надо, прежде всего, отметить несколько изданий ""Чукоккалы"" (с каждым разом всё полнее и совершенней), книги Лидии Корнеевны – и ее записки об Ахматовой, и публицистику, и повесть ""Софья Петровна"", и боле поздние воспоминания, и, разумеется, грандиозное 15-томное собрание сочинений Корнея Ивановича. Всё это стало возможным благодаря упорному многолетнему труду самой Елены Цезаревны и ее помощников и соавторов.
Сегодня Люша у нашего микрофона. Я смею говорить Люша, потому что под этим именем каждый читатель узнает ее в знаменитом материнском дневнике – в ""Записках об Анне Ахматовой"". Вот, например, август 39-го года.
""Днем мы пошли к ней (к Ахматовой) с Люшенькой. Накупили сладостей, а еще взяли с собой детские книжки и игры, которыми она уже давно просила меня снабдить Вал. и Шакалика (соседских детей по коммуналке). (…) Из-за Люшеньки мы довольно долго поднимались по лестнице. Она ждала нас на верхней площадке у своих дверей.
- Какие милые гости к нам идут! – сказала она, увидев Люшу.
(…) Анна Андреевна привела мальчиков, и они под Люшиным руководством, занялись кубиками, расположившись на стуле у окошка.
Вот другая запись – 5 сентября 39-го. ""Я опять пошла к Анне Андреевне с Люшей, но решила Люшу оставить в саду на скамеечке – пусть подышит! – и подняться одной. У Люши с собою был ""Том Сойер"". Она обещала спокойно ждать меня ровно полчаса. ""А дольше не надо. Ладно, мама? Дольше не надо"".
Итак, сегодня Люша, Елена Цезаревна Чуковская, у нашего микрофона с рассказом о своей жизни. И для начала – о самом первом воспоминании.
Елена Чуковская: Пожалуй, какая-то картинка: я стою в квартире на Кирочной, на полу, и вижу эту комнату. Такое бессмысленное воспоминание.
Иван Толстой: Лидия Корнеевна описывает ваши прогулки по городу и посещение Анны Андреевны Ахматовой. Иногда вас оставляли в садике. Что вы в этот момент делали в садике и насколько вы понимали, куда ходит мама?
Елена Чуковская: Абсолютно не понимала, в садике либо скучала, либо читала какую-нибудь книжку детскую. Но иногда меня брали и в квартиру, очень редко. Я это поняла только позже. Когда там сделался Музей Ахматовой и я приехала уже в музей, то я сразу узнала вход, коридор, переплеты, комнаты... То есть, я там была, очевидно, но не часто.
Иван Толстой: Рассказывала ли мама вам об Анне Андреевне?
Елена Чуковская: Я бы не сказала, что она рассказывала, просто я ее видела, когда она приходила. В раннем детстве я стихов не читала. Нет, что же я рассказываю... Она приехала к нам в Чистополь во время войны, жила у нас в Чистополе, потом мы вместе ехали в Ташкент в одном поезде, правда, Анну Андреевну взяли в вагон лучше того, в котором мы ехали, но все равно мы виделись на всех остановках. Так что я ее видела в эти годы очень много, но совершенно бессмысленными глазами.
Иван Толстой: Когда я спросил, я имел в виду, не подчеркивала ли мама, что она поэт, какие стихи она пишет, изучает Пушкина?
Елена Чуковская: Мама относилась с большим пристрастием, волнением, почитанием, что меня даже несколько раздражало. Нет, мне она никаких внушений на этот счет не делала.
Иван Толстой: Появилось ли у вас (в какое-то время, наверное появилось), но интересно, когда появилось ощущение, что вы растете в литературной семье и значило ли для вас это что-нибудь?
Елена Чуковская:
Пожалуй, что нет. Я старалась, наоборот, от этого уйти. Имена, очень сегодня знаменитые, тогда меня ни в каком качестве не удивляли и не занимали. Вот в Чистополе я видела Цветаеву. Я даже не могу поверить сейчас, что я видела Цветаеву. Но тогда это все совершенно... Наоборот, я видела, что, например, моя мама очень отталкивалась от действительности, была в постоянном конфликте с нею. Все, что мне внушалось в школе, дома подвергалось сомнению, и мне это было трудно, скорее. Я не сразу встала на эту сторону, совсем не сразу.
Лидия Корнеевна Чуковская (слева)
Елена Чуковская: Она подчеркивала. Например, когда я вступила в комсомол, мама вообще чуть не рыдала, она была очень против. Она совершенно не скрывала своих взглядов. И я все время сталкивалась с тем, что мне внушалось в школе и тем, что говорилось дома как раз мамой, потому что Корней Иванович, конечно, иначе как-то себя вел.
Иван Толстой: А Лидии Корнеевне не приходило в голову, что вступление в пионеры и в комсомольцы становилось после войны уже почти обязательным?
Елена Чуковская: Нет, она не то, что с этим боролась, но ей это не нравилось и она это высказывала. Потому что после ареста Матвея Петровича наша квартира была сначала опечатана, потом поселили этого НКВДшника просто в квартиру. Конечно, Лидии Корнеевне все это не нравилось и она всегда это высказывала. Не то, что она меня старалась накрутить и разозлить, но она этого не скрывала. Хотя я помню, что об аресте Матвея Петровича она мне сказала года через два, потому что когда его арестовали мне было шесть лет, как раз в мой день рождения пришло это известие, почему он никогда впоследствии и не праздновался. И я помню, как мама мне потом, когда я уже пошла в школу, пыталась объяснить, что его арестовали, но он не виноват. Я не сразу это все поглощала, учитывая, что это был конец 30-х годов. Я всегда хорошо училась, была такая старательная девочка, все это было нелегко сразу воспринять. А интереса к знаменитостям у меня не было никакого никогда, я, скорее, их сторонилась.
Иван Толстой: Все-таки вы упомянули Цветаеву и то, что ваши детские глаза ее видели. Опишите эту сценку.
Елена Чуковская: Единственное, что я ясно помню, потому что я об этом думала потом: тогда ей было 48 лет, и мне казалось, что это старуха совершеннейшая. Я никакого большого внимания на нее не обратила, но я помню очень старую женщину, которая приходила один раз к нам в Чистополе.
Иван Толстой: Во что была одета?
Елена Чуковская: Не помню, кажется, никак, я бы сказала.
Иван Толстой: А Мура вы видели?
Елена Чуковская: Мура я не видела, но уже с большим потрясением читала его дневники. Мы вообще-то с ним пресекались по месту, потому что он был сперва в Чистополе, потом он был в Ташкенте, где мы были. Он поражает, с одной стороны, детскостью, с другой стороны, взрослостью и судьбой, конечно, ужасной.
Иван Толстой: В годы войны у вас было ощущение войны?
Елена Чуковская: Вы знаете, ощущение, конечно, было, потому что, я думаю, что не было в России человека, который мог бы без этого ощущения обойтись. Мы уехали из своего дома, проехали через всю страну, жили в новом, непривычном месте, среди других обстоятельств. Конечно, ощущение войны было, но было ли понимание? Мне было 10-11 лет, когда мы уехали в эвакуацию. Мы были Ташкенте. Понимания, я думаю, не было. Например, я очень ясно помню, что когда я узнала, что мы уезжаем в эвакуацию, я была очень рада, что мы поедем на пароходе, и всем детям (тогда все дети вместе бегали) говорила, что мы поедем на пароходе. А потом этот пароход бомбили. Но это предусмотреть я тогда не могла.
Иван Толстой: Натурально ваш пароход бомбили? Вы, разумеется, это помните?
Елена Чуковская: Я помню, что это было. Потом мы же ни за что тогда не отвечали в возрасте 10 лет, все расхлебывали старшие поколения.
Иван Толстой: А мама говорила что-то о войне. обсуждала со взрослыми или с вами, читались ли какие-то газетные статьи?
Елена Чуковская: Очень много чего, каждый день читались. Все слушали все это с волнением. Отец мой погиб в начале войны, затем погиб мамин младший брат, его сын Женя был с нами, все время ждали от него каких-то вестей, но так и не дождались. Коля был в армии, его семья была в эвакуации. В общем, масса была с утра до ночи обсуждений трудностей жизни, я все это прекрасно помню.
Елена Чуковская: Во-первых, мы жили поначалу не вместе. Я жила с мамой в Ленинграде, а Корней Иванович жил в Москве. И объединились мы как раз в результате войны, когда мы лишились с мамой ленинградской квартирой и оказались проживающими на шее отчасти у дедушки.
Иван Толстой: А что случилось с ленинградской квартирой?
Елена Чуковская: А ленинградскую квартиру маме не вернули, потому что она написала ""Софью Петровну"" в 1939 году, прочитала ее нескольким людям среди которых оказался один, который пошел и донес. В результате, начали таскать на допросы мою няню. И перед самой войной, в мае, мама, я и няня уехали из Ленинграда делать операцию - маме делали тут операцию в связи с базедом. Поэтому мы эвакуировались не из Ленинграда, а из Москвы. И когда мама приехала получать квартиру в 1944 году, а она хотела обязательно вернуться в Ленинград, то там против нее стояла какая-то галочка, то есть ей уже квартиры не вернули, сказали, что вы эвакуированы не из нашего города. В квартире жил какой-то важный чин, которого не смогли потеснить. У меня есть ее замечательное письмо об этом из Ленинграда. И вернуться ей просто не удалось туда, потому что там ее один раз должны были арестовать после ареста мужа, а второй раз уже какой-то хвост из-за ""Софьи Петровны"". И так мы остались в Москве, о чем мама всю жизнь жалела.
Елена Чуковская: Война соединила вас с дедушкой, хоть что-то хорошее от нее. Расскажите, пожалуйста, о вашей дружбе с ним.
Елена Чуковская : Внуков нас было пятеро, и больше всего внимания Корней Иванович отдавал своему среднему внуку Жене, у которого погиб отец. Вот он им занимался, Женя доставлял ему много хлопот, они его усыновили, его растили бабушка и дедушка, а не его мать, которая его, в общем, не растила. Остальные внуки были при родителях своих, они уже меньше интересовали Корнея Ивановича. Поэтому, что можно сказать? Ну, нам давались какие-то поручения, что-то приклеить, что-то отнести... Вообще, Корней Иванович не любил никакого болтания и все время старался чем-то загрузить нас. Я бы не сказала, что я принимала какое-то заметное участие в его делах, пока я училась в школе. Корней Иванович доставал билеты в цирк или в театры, в общем, как-то участвовал в моей жизни, но не занимаясь ею. Нас в этой квартире было 11 человек.
Иван Толстой: Вот здесь, на Тверской?
Елена Чуковская: Поэтому я дома бывала очень мало. Я ходила в школу, из школы я шла в Ленинскую библиотеку, там был читальный зал для школьников, там я делала уроки, и приходила только поздно ночью домой, потому что здесь места никакого не было для меня, я бы сказала. И, в сущности, как дело дошло... Это были 40-е годы, Корней Иванович был отсюда выгнан, сказка последняя его, ""Бибигон"", была запрещена, он занимался комментариями к Некрасову, он болел уже немножко, болела Марья Борисовна, и, в общем, дома было довольно трудно, и у меня никаких мыслей о том, чтобы становиться на этот же путь не было.
Иван Толстой: И вы выбрали химию?
Елена Чуковская: И я выбрала химию.
Иван Толстой: А почему именно ее?
Елена Чуковская: Я совершенно не способна была к черчению и никогда не способна была ничего начертить, за меня чертили подруги, я не могли идти ни в какой серьезный технический вуз, и так постепенно пришла к выводу и выбрала химию.
Иван Толстой: Что вы на этом поприще успели сделать, где вы учились и работали ли вы как химик?
Елена Чуковская: Училась я на химфаке МГУ. Начинала учиться еще в старом здании. Последнее сильное впечатление, которое я запомнила на всю жизнь... В это время строилось новое здание, и нас, студентов, посылали туда рассказывать строителям о международном положении. Вот в 1953 году мы поехали рассказать про то, что творилось в Германии, какие-то волнения. И строители, они жили в бараках, предложили нам: ""Хотите подняться на самый высокий этаж?"". Тогда же высоток не было в Москве. Мы, конечно, захотели. Дом был недостроенный, нас на лифте подняли на самый верхний этаж, и тут я увидела, как от Университета расходятся колонны заключенных. Вот это единственный раз, что я их видела с 28 этажа - впечатляющая картина. Потому что Университет строили заключенные.
Иван Толстой: Но те строители, с которыми вы общались, это были гражданские?
Елена Чуковская: Нет, строители, конечно, гражданские, там был такой поселок барачный, в которым жили вольные, а где жили заключенные, я не знаю, да нас бы туда и не пустили.
Иван Толстой: И все-таки что-то эту химию в вас сломало, что вы стали интересоваться другими вещами...
Елена Чуковская: Нет, химию ничего не сломало. Я кончила институт, в этот год, что я кончила, был создан Институт элементоорганических соединений, который возглавил академик Несмеянов. А он же был тогда и деканом нашего химфака, и почти весь наш курс, во всяком случае очень многие, пошли в этот институт, и я тоже попала в этот же институт. Работала в лаборатории. В общем, я проработала в институте 34 года, это не очень интересно слушателям, но у меня больше ста печатных работ, я участвовала в написании монографии, то есть я работала, пока работала там.
Иван Толстой: А какое направление?
Елена Чуковская: Я занимала кремне-органикой и металло-органикой, выступала на международных конгрессах дважды, могла бы защищать докторскую диссертацию, мне предлагали, но я просто не могла взять на себя еще рецензирование, поездки, в общем, уже как-то начинала отдаляться от этой работы. Но я работала в институте до 1988 года и ушла, в основном, из-за того, что умерла наша заведующая, и я опасалась следующего сотрудника, которого назначали. У меня были с ним неважные отношения, а у меня было много сотрудников, и я боялась, что это будет мешать им защищаться. И поскольку уже и возраст был, и дел было много, я ушла в 1988 году. Не так давно.
Иван Толстой: Так кажется, что вы так плотно, много и давно занимаетесь историко-литературными штудиями, комментариями и публикациями, что ведь когда-то это должно было начаться, когда-то должен был сердечный интерес к этому проснуться. Когда это произошло?
Елена Чуковская:
Литературой, то есть чтением, я интересовалась всю жизнь. Еще в 9 классе Лидия Корнеевна устроила кружок специальный, где мы изучали Герцена, которого она обожала. Она собрала несколько моих подружек (тогда же была женская школа), и мы занимались Герценом. Вообще я с увеличением читала многих авторов впоследствии. Мама плохо видела, поэтому меня часто сажали читать корректуру. Корней Иванович сам не печатал на машинке, поэтому меня сажали что-то ему печатать на машинке. То есть такие подручные какие-то дела мне иногда доверяли. А уже таким серьезным делом оказалась ""Чукоккала"", которую мне подарил Корней Иванович в 1965 году. Не знаю, какие соображения двигали им, наверное, беспокойство об этом, любимом им альманахе, который он никогда никому в руки не давал. Он у него в кабинете лежал, и если даже он показывал и рассказывал, то только сам держа в руках. Рассказывал он очень охотно, часто и хорошо, но когда я хотела записать его рассказ, а тогда магнитофоны были такие огромные, ""Днепр"", и привезла этот ""Днепр"", то оказалось, что он написал текст и, к моему большому огорчению, читал это текст по бумажке.
Вот ""Чукоккалу"" он мне подарил. Сначала я не поняла последствий этого действия, потому что она продолжала лежать у него в кабинете. Я помню, мне позвонили из Музея Маяковского и сказали, что они надеялись рисунки из ""Чукоккалы"" Маяковского поместить на какую-то выставку, но Корней Иванович говорит, что подарил альманах внучке и она ничего не дает. Я сказала важно: ""Конечно, об этом не может быть и речи!"". Но на самом деле альманаха у меня не было. Потом началась подготовка альманаха к печати, но роль моя была техническая - сначала я его перепечатала, потом снимались контрольки, их раскладывали по темам, потом Корней Иванович писал, какие-то материалы я ему собирала для этого. В общем-то, он успел ""Чукоккалу"" подготовить, но, конечно, в рамках цензурных - он никак не комментировал то, что он понимал, что не пройдет. Допустим, Гиппиус. Он это просто не представлял в издательство и не комментировал, и все эти вещи остались в ""Чукоккале"" не комментированными.
Был договор на ""Чукоккалу"", при Корнее Ивановиче уже начали давать листы с отпечатками листов альманаха, но после похорон постепенно сбросили набор и вся эта история превратилась в борьбу, о которой я сейчас рассказывать не буду, но первое издание в сокращенном виде вышло через 10 лет после смерти Чуковского. Причем, поразительно, что нам в музей прислал неизвестный гражданин открытку, она у нас одно время лежала на выставке, и в открытке этой Корней Иванович отвечал на вопрос неизвестного читателя: когда выйдет ""Чукоккала""? Там он писал (причем, в это время все готовилось, все было хорошо, в 1968 году, по-моему), что издательство так загромождено очередными работами, что печатать ""Чукоккалу"" может лишь урывками, ""поэтому, думаю, что она выйдет в 1979 году, до которого я едва ли доживу. Как видите, все обстоит благополучно. Ваш Чуковский"". Я запомнила эту открытку. Она действительно вышла в 1979 году.
Иван Толстой: Елена Цезаревна, но еще до всякой ""Чукоккалы"", до того, как Корней Иванович подарил ее вам, вы уже были так или иначе втянуты в какие-то семейные и литературные обстоятельства, причем не самого рядового порядка. Я имею в виду появление в жизни Корнея Ивановича и вашей Александра Исаевича Солженицына. Расскажите, пожалуйста, о вашем знакомстве с ним.
Елена Чуковская:
Это знакомство тоже, конечно, начал Корней Иванович, потому что случилось так, что он отдыхал в Барвихе вместе с Твардовским в 1962 году, и Твардовский дал ему рукопись А. Рязанского, которая называлась ""Щ-852"". Корней Иванович очень восхитился, назвал свою рецензию ""Литературное чудо"" и написал такую рецензию, которую Твардовский использовал, передавая рукопись Хрущеву.
Но познакомился он с Солженицыным не из-за этого, а потом. Когда ""Один день Ивана Денисовича"" вышел и начали появляться переводы на английский и на итальянский, то Корней Иванович написал статью ""Вина или беда?"", посвященную переводам ""Одного дня Ивана Денисовича"" на английский язык, где он поставил вопрос о том, как переводить просторечия, диалекты, сравнивал ""не подпишешь - бушлат деревянный"", как это переводить, одновременно рассматривал переводы Гоголя и Лескова, то есть как переводить такие сложные по языку вещи. И Александр Исаевич потом рассказывал, что он услышал эту статью, когда на велосипеде где-то отдыхал летом, после этого он написал Корнею Ивановичу письмо и приехал познакомиться. Так они познакомились.
Знакомство было не близким, пока не конфисковали архив Солженицына. И он снова приехал к Корнею Ивановичу с чемоданчиком рукописей своих, очень взволнованный, потому что он отчасти ждал ареста и находился в трудном положении. Это был сентябрь 1965 года. И Корней Иванович пригласил его в это трудное время пересидеть в Переделкине. Солженицын написал обращение наверх с требованием вернуть архив ему, потому что были его рукописи конфискованы, и ждал ответа. Вот в это время мы и познакомились с ним, когда он, по предложению Корнея Ивановича, жил в Переделкине. Это была осень 1965 года. Тут из-за конфискации архива у него оказались заботы в Москве. Жил он в это время в Рязани, но приезжал в Москву. В нашем дворе жил Копелев, его друг, дела его были в ""Новом мире"", почти в соседнем доме, он очень не любил жить в Москве, старался минимум времени здесь находиться, потому что заболевал, у него подскакивало давление, в общем, он старался здесь пронестись и уехать. И Лидия Корнеевна пригласила его, если ему нужно какой-то день тут пробыть, то приходить к нам. А мне было сделано внушение не окликать, не разговаривать, не появляться. И я помню, что когда первый раз приехал Александр Исаевич, он должен был пробыть два-три дня, то у меня было так все распланировано, что я уходила на работу рано, потом шла куда-нибудь так, чтобы с ним не пересекаться.
Например, у нас так же перед отъездом жил Броский, я его тоже видела, по-моему, один раз.
Иван Толстой: Тоже в этой квартире на Тверской?
Елена Чуковская:
Да. Он приехал в Москву, об этом мама пишет либо в дневнике, либо в воспоминаниях, он тоже считал, что он вернется, когда уезжал. И получилось так, что Александр Исаевич, приехав на эти два-три дня, заболел, и утром, когда я собиралась уходить на работу, вышел и сказал мне, что надо, чтобы я позвонила куда-то (из автомата, причем) и что-то сказала такое, не очень понятное. И так вот, с каких-то мелких шагов, началась мое участие в разных его делах, потому что он здесь бывал очень мало, а дел в Москве было очень много.
Он сказал мне, что сам печатает все свои вещи (он печатал на такой машинке плотной, без полей) и меня это очень удивило, потому что Корней Иванович сам ничего не печатал, мама тоже не печатала ничего сама. Я понимала, что на это уходит масса времени, потому что вещи у него очень большие. И я сказала: ""Давайте я вам помогу, что-нибудь напечатаю"". Как-то так этот разговор прошел, а потом он мне написал, через какое-то время, что он приедет и привезет мне ""Раковый корпус"". И приехал с тетрадочкой ""Ракового корпуса"", который я с ужасом некоторым печатала, очень стараясь, чтобы не было ошибок, но все-таки какие-то ошибки у меня были, а Александр Исаевич очень удивлялся, он просто не понимал, как можно делать ошибки - можно же проверить, можно перечитать. В общем, ошибок, очевидно, было не так много, и поэтому эти годы, связанные с борьбой за ""Раковый корпус"", с ""Архипелагом"", с изложениями, с ""Письмом IV Съезду"", все это было на моей памяти и, отчасти, происходило в этой квартире, то есть здесь печатались эти рукописи.
Иван Толстой: Что именно вы напечатали? Вот вы сказали ""Раковый корпус"", а остальные, которые перечислили, тоже печатали?
Елена Чуковская: Здесь, по-моему, больше двухсот. У меня была такая машинка, которая печатала семь экземпляров. Точнее, она была у Корнея Ивановича. Такая большая.
Иван Толстой: Электрическая?
Елена Чуковская: Нет.
Иван Толстой: Но пробивала семь экземпляров?
Елена Чуковская: Да. Я до сих пор так проколачиваю, уже на компьютере - у меня склад пробитых клавиатур, потому что я до сих пор очень сильно бью, хотя это совершенно не нужно. Она легко пробивала, была такая большая каретка. И здесь печаталось ""Письмом IV Съезду"", это первая была большая вылазка, все Изложения секретариатов, которых тоже было много, два тома ""Ракового корпуса"", первый и второй, тома ""Архипелага"", первый - здесь, а второй - на даче солженицынской, дополнительные главы к ""Кругу"", ""Август"" тоже печатался. Здесь составлялся сборник ""Август 14-го"" читают на родине"" и сборник ""Слово пробивает себе дорогу"". Вот, пожалуй, все, что можно вспомнить. Конечно, не все, что можно вспомнить в связи с Солженицыным, а все, что можно вспомнить в связи с его вещами.
Иван Толстой: Елена Цезаревна, были ли какие-то тайные контакты с Александром Исаевичем в годы его эмиграции у вас?
Елена Чуковская: Конечно. Мы переписывались все годы, более того, я как раз сейчас собираюсь готовить к печати эту переписку. Там с перепиской тоже все обстоит очень интересно. Имеется его небольшая переписка с Корнеем Ивановичем, которая вскоре будет напечатана в ""Новом мире"". Имеется его большая и очень интересная переписка с Лидией Корнеевной, которая велась и пока он был здесь, и за границей, которую тоже я собираюсь напечатать. Имеется переписка со мной, тоже очень большая, которую я собираюсь, как минимум, прокомментировать и, как максимум, что-то и напечатать оттуда. С Лидией Корнеевной около ста писем, со мной больше ста, и, конечно, многое очень писалось из-за границы. Мы переписывались все годы, до 1985. В 1985 переписка прервалась, но в 1988 году я написала статью ""Вернуть Солженицыну гражданство СССР"".
Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, поподробнее, чья это была инициатива, насколько вы согласовывали такой поступок с Александром Исаевичем?
Елена Чуковская:
Нет, он о нем ничего не знал, в это время мы уже не переписывались. Просто я видела, не говоря о том, как интересовало все, что происходило здесь... Я помню, я встречала разных людей и кто-то мне сказал: ""Вот есть решение, будут печать ""Раковый корпус"". Я говорю: ""Какое решение? Автор жив. Вряд ли это у вас получится"". А я знала, что он не будет начинать с ""Ракового корпуса"" . Потом Залыгин начал хлопотать, и я решила написать такую справку для него, тем более, что мне Александр Исаевич когда-то подарил свою ""Реабилитацию"" - написал наверху: ""В ответ на нынешнюю и будущую клевету"", где писалось, как он воевал.... Этот документ сейчас известен.
И тут произошло такое событие. Я водила экскурсии в музее, пришла большая группа, автобусная экскурсия, которых я очень не любила, потому что это не то, что люди собрались с какими-то вопросами, а просто так приехали. Кто-то меня спрашивает: ""А почему Солженицын не возвращается в Россию?"". Я говорю: ""Наверное, потому что он лишен гражданства"". А представьте себе, это уже 1988 год, 14 лет прошло. Я вижу, что они с изумлением меня слушают, удивились, потом кто-то из этой группы говорит: ""Вот я слышал, что он по радио сказал, что он любит свой народ"". Я говорю: ""Знаете, довольно странно, он тут родился, он тут воевал, преподавал, почему он вам должен доказывать, что он любит свой народ? Он такая же часть народа, как и вы"". Тут мне из этой группы говорят: ""Да, но ведь он там стал миллионером"". Я говорю: ""Пожалуйста, перо и бумага продается всюду, идите, пишете, станете миллионером, я вам этого от души желаю"". И группа эта отчалила.
И не только на этом примере я увидела, что компот полный в головах, никто ничего уже толком не знает. Было несколько примеров, когда учителя подходили. Я как-то говорю, что здесь стоят переводы ""Одного дня Ивана Денисовича"", потом ко мне подходят учительница и говорит: ""А наши школьники не знают, что это такое, они никогда не слышали"".
Когда привозили детей из заграничных школ, а в кабинете у Корнея Ивановича всегда стоял портрет, все говорили: ""А, Солженицын!"". Когда привозили наших, никто же его никогда не узнавал. Поэтому просто я решила, что надо какую-то такую справку написать. И ""Архипелаг"" фигурировал, кстати говоря, в этой статье. И я написала такую справку для Залыгина. Нет, не только для Залыгина, а я ее отнесла Егору Яковлеву в ""Московские новости"" или кто-то передал Егору. И он меня даже разыскал в каком-то другом издательстве, позвонил и сказал, что они не могут напечатать, потому что там был ""Архипелаг"", а они уже подготовили статью ""Здравствуй, Иван Денисович!"", и она вышла. То есть хотели все-таки вводить его такими привычными путями. И вдруг мне звонят 5 августа из газеты ""Книжное обозрение"", где я не знала ни одного человека, и говорят: ""Вот у нас ваша статья (как выяснилось, передал ее Залыгин или Дима Борисов, кто-то из ""Нового мира""), у нас статья на полосе, но мы должны проверить факты"". Я говорю: ""Какие факты?"". ""Откуда вы знаете, что Солженицына вывезли на самолете?"". Вот это важно запомнить как пример того, что прошло столько лет и уже в головах многое запуталось.
Иван Толстой: И ведь не скажешь, им в 1988 году, в августе: ""Читайте ""Теленка"".
Елена Чуковская: Нет, я не сказала читать ""Теленка"", я сказала: ""Позвоните в газетный отдел Ленинской библиотеки, вам там скажут. В газете ""Правда"" от 13 февраля помещен указ, и там все это можно прочитать. И напечатали эту статью
Иван Толстой: Какое было число?
Иван Толстой: То есть, ваш памятный день.
Елена Чуковская:
Шквал звонков на меня обрушился, сразу начали звонить со всей страны, позвонили из газеты и сказали: ""Приезжайте с документами, с вами хочет поговорить наш главный редактор"". Я взяла эту же ""Реабилитацию"" (какие же у меня еще документы?) и поехала. Познакомилась там с Геннадием Борисовичем Кузьминовым, ныне, по-моему, генеральным директором выставки на ВДНХ, с которым мы очень подружились впоследствии. Я приехала, мы с ним сидели и разговаривали, все время открывалась дверь и говорили: ""Вас еще не взяли?"". А с главным редактором мне познакомиться так и не удалось, потому что его распекал Комитет по печати. Как мне рассказали, в это время было принято решение, что главные редакторы могут брать на себя решение о печатании. И это был первый случай, когда он взял на себя. И это вызвало жуткий скандал. Мне сказали так там. Они все ждали, что нас еще не взяли, и сказали, что если мы не организуем сейчас статей в поддержку, то просто их сметут, потому что возмущено руководство. Я понятия не имею, какие статьи в подержу. Я сказала, что совершенно ничего в этом направлении делать не могу, и уехала. Но к ним в следующий понедельник приехала масса народу, приехал Можаев, писатели все как-то поднялись, надо отдать им справедливость. И после этого три номера газеты, три разворота газеты были заполнены откликами, которые никто не организовывал. Газета получила сотни писем, это был такой могучий взрыв общественный. Меня тогда ввели даже в редколлегию ""Книжного обозрения"", мы несколько раз выступали там вместе с редакцией.
Я помню, на первое выступление профсоюзное я пришла с томиком ""Архипелага"" , и редактор так смотрел изумленно на эту книгу. Спрашивали тогда про Ржезача, ну, что у нас читали. Вообще время было другое.
Прошло несколько замечательных вечеров, посвященных Солженицыну в Доме медработников, в Доме архитекторов (это я называю те, где я была), был какой-то большой вечер в Доме кино, где я не была. В общем, была волна огромного интереса. Ведь подписка ""Нового мира"" поднялась до 3,5 миллионов. Там работал Дима Борисов, и мы получили все эти отклики на чтение ""Архипелага"" и там были поразительные письма о судьбах лиц, названных в ""Архипелаге"", и мы печатали тогда в газете отклики на книгу. Так что время было совсем другое, более живое.
Иван Толстой: Елена Цезаревна, расскажите хотя бы немного о том, как переправлялись рукописи Лидии Корнеевны на Запад, что это был за механизм, что вы можете об этом рассказать?
Елена Чуковская: Насколько я понимаю, все механизмы были примерно одинаковые, то есть рукописи переправлялись через иностранных граждан, очевидно, при содействии посольств, но об этом мы уже не знали, это были либо студентки какие-то, которые приезжали на год-два или меньше, либо слависты знакомые. Историю с ""Записками"" я помню очень хорошо. Там была ужасная история со вторым, огромным томом ""Записок"". Лидия Корнеевна уже ждала, что он сейчас выйдет, вдруг приехала какая-то женщина к ней с письмом из ""ИМКА-Пресс"", что ""Записки"" украдены, рукопись пропала. У мамы чуть ноги не отнялись! Пришлось снова все это печатать, сверять и снова посылать, что было очень нелегко. Так что разными трудными путями попадали, как и вся наша литература.
Иван Толстой: Сказывалась ли на вашей судьбе публикация маминых книг за границей? Тревожили ли вас, притесняли ли вас на работе?
Елена Чуковская: Очень странно, но на моей судьбе, конечно, сказывалась. То есть, меня не выпускали за границу. Один раз выпустили в Чехословакию, и все. Потом говорили, что моя фамилия последняя в списке, когда какие-то группы должны были ехать. Конечно, очень много нервов перемотали мне в связи с домом, в связи с дракой из-за переделкинского музея. Это все было очень скверно. Пострадал Корней Иванович, потому что был период, когда его совершенно не издавали. Не говоря о том, что никаких взрослых вещей нельзя было переиздать - ни ""Высокое искусство"", ни ""Живой, как жизнь"", даже ""От двух до пяти"". Мамино имя было просто под запретом. Это все, конечно, мою жизнь портило. В связи с поздравительной телеграммой, которую я послала Солженицыну, меня даже пытались вызвать в КГБ и после этого полгода грозили, но, в общем, я бы не сказала, что это были особенно серьезные преследования.
Иван Толстой:
И на этом мы заканчиваем программу, посвященную юбилею внучки Чуковского, литератору, публикатору, комментатору и хранителю семейной памяти.
Дорогая Елена Цезаревна, примите, пожалуйста, от всей Русской службы Радио Свобода, наши поздравления и пожелания трудиться еще много лет во славу русской литературы и нам, ее читателям, на радость.
→ Россия Россия
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)После развода c отцом Елены Лидия Чуковская вышла замуж за Матвея Бронштейна , советского физика-теоретика, который в 1937 году был арестован, а затем расстрелян. Из-за угрозы ареста мать Елены была вынуждена покинуть Ленинград. Сама Елена Чуковская в это время проживала в семье своего деда - Корнея Чуковского .
Во время войны Елена Чуковская, её мать и двоюродный брат - Евгений Борисович Чуковский - были эвакуированы в Ташкент .
После войны, в 1948 году, поступила в Московский государственный университет на химический факультет . Тогда же Елена Чуковская стала помогать своему деду, трудившемуся над рукописным альманахом «Чукоккала » . Корней Чуковский так написал об этом в своём дневнике:
В 1954 году Елена Чуковская окончила университет. Проработала до 1987 года в , защитив в 1962 году диссертацию на соискание учёной степени кандидата химических наук под руководством Р. Х. Фрейдлиной (1906-1986). Автор ряда научных трудов по органической химии, соавтор монографии «Методы элементоорганической химии: Хлор. Алифатические соединения» (М.: Недра, 1971).
Елена Чуковская постоянно оказывала помощь А. И. Солженицыну - с начала 1960-х годов и вплоть до его высылки из СССР .
Унаследовав после смерти деда в 1969 году права на весь его архив и произведения, Елена Чуковская много лет добивалась опубликования «Чукоккалы». В результате первое издание альманаха - со значительными купюрами - увидело свет лишь в 1979 году, полное издание - в 1999 году. Истории этой борьбы посвящён очерк Елены Чуковской «Мемуар о Чукоккале».
Во многом благодаря усилиям внучки дом-музей Корнея Чуковского в Переделкине продолжает работать. Первыми экскурсоводами в нём были она и Клара Израилевна Лозовская, секретарь писателя. После смерти матери в 1996 году стала работать вместе с Ж. О. Хавкиной над изучением уже её архива и опубликованием произведений.
Среди публикаций Елены Чуковской, печатавшейся с 1974 года, наиболее известны следующие: «Вернуть Солженицыну гражданство СССР» («Книжное обозрение », 5 августа 1988), воспоминания о Борисе Пастернаке («Нобелевская премия» // Вопросы литературы , 1990, № 2) и сборник статей о Солженицыне «Слово пробивает себе дорогу» (совместно с Владимиром Глоцером , 1998).
До последнего времени Елена Чуковская продолжала заниматься подготовкой к публикации рукописей своих матери и деда . Так, благодаря её усилиям, впервые вышли в свет «Прочерк», «Дом Поэта» и дневники Лидии Чуковской, «Дневник» Корнея Чуковского, а также переписка отца и дочери. Частью её вклада являются многочисленные комментарии и статьи, посвящённые творчеству родственников.
Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
3 января не стало Елены Цезаревны Чуковской, внучки великого писателя и литературоведа Корнея Чуковского, дочери писательницы Лидии Чуковской, замечательного человека, отдавшего всю свою жизнь служению русской литературе.
Ее домашнее имя было Люша, и так же ее звали друзья и близкие. Дочь Лидии Корнеевны Чуковской и литературоведа Цезаря Самойловича Вольпе, она родилась 6 августа 1931 года в Ленинграде.
После развода с Цезарем Вольпе Лидия Чуковская вышла замуж за ученого-физика М.П. Бронштейна. В 1937 году он был арестован. В любой момент могли арестовать Лидию Чуковскую, детский дом для детей арестованных грозил ее дочери Елене. Лидия Корнеевна была вынуждена скрываться от преследования и уехала из Ленинграда. В это время Елена Чуковская жила в семье своего великого деда - Корнея Ивановича Чуковского.
Во время войны вместе с Лидией Корнеевной Чуковской и двоюродным братом - Евгением Борисовичем Чуковским - была эвакуирована в Ташкент. В 1948 году поступила на химический факультет МГУ.
В студенческие годы начала помогать Корнею Ивановичу Чуковскому в его работе над альманахом "Чукоккала". Вот что писал об их совместной работе с внучкой в своем дневнике Корней Чуковский: "... с Люшей необыкновенно приятно работать, она так организована, так четко отделяет плохое от хорошего, так литературна, что, если бы я не был болен, я видел бы в работе с ней одно удовольствие".
После окончания Университета в 1954 году и до 1987 года работала в НИИ элементоорганических соединений. С 1962 года - кандидат химических наук. С начала 1960-х годов и вплоть до высылки из СССР самоотверженно, с риском для собственной жизни помогала А.И. Солженицыну в его подпольной работе.
После смерти К.И. Чуковского в 1969 году она вместе с матерью унаследовала права на его архив и произведения. В своем последнем письме к Лидии Корнеевне Корней Чуковский пишет: "... нужно ли говорить, что все права собственности на мой архив, на мои книги "Живой как жизнь", "Чехов", "Высокое искусство", "Мой Уитмен", "Современники", "От двух до пяти", "Репин", "Мастерство Некрасова", "Чукоккала", "Люди и книги", "Некрасов" (1930), "Книга об Александре Блоке" я предоставляю тебе и Люше...".
Многие годы Елена Цезаревна боролась за публикацию рукописного альманаха Корнея Чуковского - "Чукоккалы", - его первое издание (со значительными купюрами) вышло только в 1979 году. В 1999 году "Чукоккала" переиздана в полном объеме. Непосвященному человеку невозможно объяснить, что такое "Чукоккала". Мировых аналогов этому альманаху нет. Больше того - придумать его в той полной версии, в какой он существует, было бы невозможно. Корней Чуковский и не придумал этот альманах. Он был создан самой эпохой, началом ХХ века, когда круг гениев был настолько тесен, что они могли постоянно оказываться рядом с тетрадкой, пухнувшей день ото дня, с которой Чуковский, вскоре сообразивший, что он на самом деле затеял, уже старался не расставаться. Личность Корнея Ивановича, человека необыкновенно умного, талантливого и, что в данном случае очень важно, подвижного и общительного, плюс особенности эпохи - вот, что создало этот неповторимый альманах.
В значительной мере благодаря усилиям Елены Цезаревны сохранен и действует дом-музей К.И. Чуковского в Переделкино. Она и секретарь К.И. Чуковского Клара Израилевна Лозовская были первыми экскурсоводами в этом музее.
Лидия Корнеевна в письме к Давиду Самойлову так описывала свою дочь: "Вы не знаете, что такое Люша. Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет! И это еще не характеристика".
В 1996 году после смерти Лидии Чуковской Елена Цезаревна продолжила вместе с ее многолетней помощницей Ж.О. Хавкиной работу над изучением ее архива и опубликованием произведений.
Печаталась с 1974 года, наиболее известные публикации "Вернуть Солженицыну гражданство СССР" ("Книжное обозрение", 5 августа 1988 года) и воспоминания о Б.Л. Пастернаке: "Нобелевская премия" ("Вопросы литературы", 1990, №2), сборник статей о Солженицыне "Слово пробивает себе дорогу" (совместно с Владимиром Глоцером, 1998 г.). Она была автором многочисленных комментариев и статей, посвященных творчеству деда и матери. Ее стараниями впервые увидели свет "Прочерк" и "Дом Поэта" Л.К. Чуковской, "Дневник" К И. Чуковского, переписка отца и дочери.
Из последнего интервью Е.Ц. Чуковской "РГ" в связи с присуждением ей премии Александра Солженицына в 2011 году
Вы химик по образованию и работали химиком. Как вы все же занялись литературной деятельностью? Это был осознанный выбор?
Елена Чуковская: Выбор был, во многом, случайным. Я окончила школу в 1949 году. Это было ужасное время. Корней Иванович был отовсюду изгнан, Лидия Корнеевна тем более, и мне казалось, что заниматься гуманитарными науками у нас - убийственно, а нужно заниматься чем-то практически полезным. Вот я и пошла на химический факультет МГУ, окончила его и работала в Институте элементоорганических соединений, защитила диссертацию.
Но в 65-м году Корней Иванович подарил мне "Чукоккалу" - рукописный альманах, которым он очень дорожил, это была огромная ценность. И в это время к нему обратилось издательство "Искусство", начали готовить альманах к печати. К.И. меня привлек к этим занятиям: искать комментарии, наводить справки в библиотеке. Так я начала заниматься "Чукоккалой"; другими делами Корнея Ивановича при его жизни я не занималась.
Примерно в то же время я познакомилась с Александром Исаевичем Солженицыным, который после конфискации архива в сентябре 1965 года жил у нас на даче, а потом и у нас в квартире. Он меня постепенно приобщил к своим делам. Многие дела его были в Москве, а он жил в Рязани и приезжал ненадолго. Он получал много писем, к нему приезжали граждане из других городов, надо было печатать и распространять самиздатские рукописи, и вся эта круговерть на какое-то время стала моим занятием.
В 69-м году умер Корней Иванович. Я, совершенно неожиданно для себя, оказалась наследницей его авторского права и его архива. Буквально в те же дни Солженицына исключили из Союза писателей, в большую немилость попала Лидия Корнеевна из-за книг, напечатанных за границей и открытого письма Шолохову. Кроме того, она тогда уже очень плохо видела, с трудом могла ходить в библиотеку, а между тем, занималась своими "Записками об Ахматовой", которые тоже требовали большого количества справок. У Лидии Корнеевны была преданная помощница, Жозефина Оскаровна Хавкина. Она ей читала, разбирала ее бумаги, поэтому я какое-то время только наводила библиотечные справки.
У Корнея Ивановича лежали ненапечатанные дневники. Кроме дневников и писем, из основных вещей все, кроме "Чукоккалы" было напечатано, а "Чукоккалу" тогда было напечатать невозможно.
Но он ведь готовил ее к изданию, вынужден был изъять большие куски?
Елена Чуковская: Да, там было много интересных случаев. Он, например, написал статью о Гумилеве. Тогда работали так: делали фотографии страниц, так называемые "контрольки", и передавали их в издательство, чтобы художник мог сделать макет. Заведующая художественной редакцией, Инна Георгиевна Румянцева, рассказала мне потом, что эти контрольки с почерком Гумилева были просто украдены из издательства, и, к нашему удивлению, мы их потом читали в трехтомнике Гумилева, который вышел за границей. А статью Корнея Ивановича о Гумилеве из первого издания альманаха изъяли.
"Чукоккала" создавалась с 1914 по 1969 год, это огромный объем уникального материала, и публиковалась она несколько раз, в разных версиях. То, что вышло в 2006 году в "Русском пути", вам нравится?
Елена Чуковская: Да, очень. На презентации альманаха в "Русском пути" мы выставили 11 стендов материалов, которые были изъяты цензурой из первого издания альманаха (1979 года). И было даже непонятно, что же тогда, в первом издании, опубликовали, потому что изъяты были записи Набокова, Гумилева, Горького, Блока, Гиппиус и других менее известных авторов, с очень выразительными текстами. На презентации вся комната была заклеена этими изъятыми страницами альманаха - а ведь книга и в 1979 году, со всеми купюрами, вызвала очень большой интерес.
В 1990-е годы бывшие сотрудники издательства "Искусство" планировали издать два тома: факсимильный и том комментариев. Но, в конце концов, издательство распалось. Тогда напечатали только один том комментариев с маленькими "марками" страниц альбома. Получился справочник вместо альманаха. Потом издательство "Монплезир" все же издало том факсимиле - тиражом сто экземпляров. Я вам его покажу, потому что вы его больше нигде не увидите.
Корней Иванович не боялся держать дома такой архивный материал, где отметились запретные Гумилев и Гиппиус?
Елена Чуковская: Он сохранил и дневники, хотя там много страниц вырвано. Дело в том, что отношение к Корнею Ивановичу менялось со временем. В 1957 году очень широко отпраздновали его семидесятипятилетний юбилей, и он стал как бы патриарх, потом в 1962 году он получил Ленинскую премию, звание оксфордского профессора - и хотя к концу шестидесятых годов отношение к нему снова изменилось, но мы как-то все же не ждали того, что у него будут изымать "Чукоккалу". Хотя он ее никогда никому не давал, показывал только из своих рук. Он многократно с ней выступал, только полный объем материала был неизвестен. Он вообще любил выступать на публике - по радио, в детских садах, на елках в Колонном зале…
У Корнея Ивановича были споры с Лидией Корнеевной по поводу отношения к советскому строю и руководству? Они ведь были довольно разные люди, и разными были их дневники?
Елена Чуковская: Нет, споров не было. У Корнея Ивановича действительно есть разные записи в дневнике, но их ведь хранили очень осторожно. Например, мамины дневники сохранились только с 1938 года, а остальные были сожжены. Корней Иванович писал меньше, осторожнее, писал иногда с припиской "специально для показа властям". Для него была важна публикация книг, он ради этого шел на какие-то компромиссы. Он был совсем другой человек, чем Лидия Корнеевна. По дневнику видно, что сначала он с большим напряжением относился к происходящему, а потом постарался вписаться в это время. Он был человек не без актерства, умел лавировать, наконец, у него было литературное имя. Если его бранили за сказки - он брался на Некрасова, если Некрасова нельзя было - занимался переводами.
Лидия Корнеевна - нет. Она сдавала работу в редакцию, ей делали какое-то замечание - и она просто забирала работу. В шестидесятые годы вышла ее книга "В лаборатории редактора", книга о декабристах в Сибири, потом она занималась Миклухо-Маклаем, то есть, работа у нее была. Но с середины шестидесятых годов ее начали задвигать, при жизни К.И. просто не печатали, а после его смерти исключили из Союза писателей и был полный запрет на упоминание ее имени в советской печати.
Потом попросили вернуться?
Елена Чуковская: Она не хотела возвращаться в Союз. Как это ни смешно звучит, это дело, в основном, моих рук. Конец восьмидесятых был трудным временем, а членам Союза тогда выдавали пайки. Во-вторых, была очень нужна писчая бумага, а бумаги никакой не было. Членам Союза ее, опять-таки, выдавали. И я чуть не силком заставила ее взять этот билет, что было, конечно, напрасно. Даже я очень редко могу заставить себя пойти в Дом литераторов, а уж для нее это было совсем не нужно. Хотя в 1994 году она получила Государственную премию за свои "Записки об Ахматовой". Но у нее тогда было уже совсем плохо со зрением, она фактически не выходила на улицу. Премию в Георгиевском зале для нее получала я.
Подготовила Татьяна Шабаева
Умерла Елена Цезаревна Чуковская. Когда я был совсем молодым человеком, мне доводилось с ней общаться - сначала в "Литгазете", потом в "Неделе" и один раз в "Столице". Меня тогда просто-таки потрясло, что в советские годы можно было быть таким открыто антисоветским человеком. Ну а каким еще человеком могла быть дочь Лидии Корнеевны Чуковской?
У нас в "Литгазете" работала такая Роза Баруздина. Она была женой ныне забытого Сергея Баруздина, тогдашнего главного редактора "Дружбы народов", секретаря Союза писателей и всё такое. Баруздиных Литфонд поселил вместе c Вознесенским, они делили одну небольшую дачу на двоих, и Роза, по моим ощущениям, шпионила за не очень надежным соседом. Я тоже жил в Переделкино, но не в писательской части, и таким образом оказался в числе привилегированных, которых литгазетовский микроавтобус возил ежедневно в редакцию на работу и обратно. По пути Роза (в "ЛГ" руководившая отделом писем) занималась моим начальным литературным образованием. "Вон там - дача Чуковских. Ты туда не ходи. Тебя туда будут затаскивать, а ты не ходи. Там живут очень плохие люди..." И страшным шепотом: "Антисоветчики!"
Я, конечно, очень заинтересовался. Пошел туда на экскурсию, и тогда первый раз увидел Елену Цезаревну, которую поначалу принял за мужчину.
Елена Цезаревна была официальной наследницей и публикатором Корнея Ивановича. В этом качестве к ней иногда обращались редакции, где я работал. Такого скрупулезного публикатора я никогда в жизни не встречал (а повидал многих). То есть выверялась каждая запятая, газетные полосы вычитывались на всех стадиях, вплоть до того, что Елена Цезаревна ехала в типографию, когда подписывался номер. Люша (так называл ее дед, а позже до самой ее смерти близкие люди) подготовила к изданию "Чукоккалу". Этот роскошный том в суперобложке я, будучи студентом, купил в 1979 году в Варшаве в магазине русских книг, причем по большому блату, из-под прилавка, как говорится. На две трети том состоял из имен писателей, тогда или не издававшихся или прямо запрещенных. Как и где Люша умудрилась его пробить, какие силы задействовала, долго было неизвестно. Недавно она опубликовала воспоминания, как этот том готовился - оказывается, многое пришлось по цензурным соображениям все-таки опустить. А однажды, когда уже было все готово, набор книги рассыпали. Это сделал директор издательства С.С.Иванько (воспетый Войновичем в "Иванькиаде"). Елене Цезаревне Иванько наврал, что в типографии рухнул потолок и под обломками была погребена почти готовая книга. Он, конечно, мог ей сказать, что книга запрещена, но испугался резонанса. Еще она была причастна к первым перестроечным публикациям зажатых при совке писателей: Зощенко, Ахматовой и других. Я в "Неделе" на коленях умолял ее сократить один абзац из очередной публикации, потому что из-за этого абзаца цензура точно не пропустила бы материал. "Ну что вам стоит поставить отточие в треугольных скобках". Бесполезно.
При этом мало кто знает, но Елена Цезаревна по своей основной профессии была вовсе не литературоведом, а химиком. Кандидатом химических наук. Тридцать лет проработала в соответствующем академическом институте.
Вместе с матерью Елена Цезаревна была ближайшим другом Солженицына, причем как до его отъезда (он жил в их доме), так и после. За Солженицына они готовы были глотку перегрызть ближайшим друзьям. Например, тому же Войновичу. Поставила крест на двадцати годах дружбы. Синявского чуть не загрызла. В последние годы жизни матери и после ее смерти занималась подготовкой к печати ее книг и переписки. Я уж не говорю о довольно трудоемких публикациях К.И.Чуковского - его дневников и писем с обширными комментариями.
У меня, когда я видел Наталью Солженицыну, заседающую в одних президиумах бок о бок с Путиным, всегда возникал вопрос: а вот интересно, что ей по этому поводу говорила Елена Цезаревна? Говорила ли? Теперь и не узнаешь.
Есть такая дежурная фраза для некрологов: "С его (ее) смертью ушла целая эпоха". Но в данном случае это именно так. Целая эпоха ушла.
