(1840-1868) русский критик и публицист
Дмитрий Иванович Писарев родился в родовом имении своего отца, обеспеченного, но не очень богатого помещика. До двенадцати лет Дмитрий не покидал родительского дома. С ним занималась мать, Варвара Дмитриевна, и приглашенные учителя. Когда же мальчику исполнилось двенадцать, мать переехала вместе с ним в Петербург и определила сына в классическую гимназию.
Дмитрий Писарев прекрасно учился и в 1856 году закончил гимназию с золотой медалью. В том же году он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Правда, в это время Писарев мечтал быть философом, интерес к литературе появился у него лишь тогда, когда он стал сотрудничать в журнале для девиц «Рассвет».
По просьбе издателя, Дмитрий Писарев должен был рецензировать все выходившие в то время литературные произведения. В статьях, посвященных роману Ивана Гончарова «Обломов», произведениям Ивана Тургенева и рассказам Льва Толстого , молодой критик пытался показать своим юным читательницам своеобразие каждого из авторов. Он не просто представлял новинки, а анализировал каждое произведение, выявляя его достоинства и новизну, связывая их с современными проблемами общества.
Во время учебы на последнем курсе университета, Дмитрий Писарев влюбился в свою двоюродную сестру Л. Кореневу. Молодые люди собирались пожениться, но так и не смогли переступить через запрет родителей. Вынужденный разрыв с любимой вызвал у Писарева сильнейшее нервное потрясение, после которого он более полугода лечился в психиатрической клинике.
После выздоровления и отдыха он вернулся к занятиям в университете и в 1861 году закончил курс, защитив дипломную работу, посвященную учению римского философа Аполлония Тианского. Она была удостоена серебряной медали, и одаренный университант получил предложение остаться на кафедре при университете, однако отказался от научной карьеры и по приглашению своего знакомого Г. Благосветлова стал редактором популярного журнала «Русское слово».
Вскоре его статьи в этом журнале стали привлекать внимание читателей твердой авторской позицией, искренностью, остротой мысли, начали расти тиражи издания. Кроме создания публицистических статей он начал заниматься и литературным трудом. Так, опубликовал перевод на русский язык поэмы Генриха Гейне «Атта Тролль».
К этому времени изменилось и общественное сознание критика. Увлекшись философским материализмом, Дмитрий Писарев считает, что необходимо в первую очередь решить социально-экономические проблемы России. Придя к выводу, что просвещение народных масс может ускорить процесс революционного преобразования общества, он разрабатывает целую педагогическую систему, которая является продолжением демократических взглядов Виссариона Григорьевича Белинского , Николая Гавриловича Чернышевского и Николая Александровича Добролюбова . Писарев считает, что для молодых людей, стремящихся к знаниям и общественной жизни, «талантливый критик с живым чувством и с энергическим умом, критик, подобный В. Г. Белинскому, мог бы быть в полном смысле слова учителем нравственности».
Опубликованная в 1862 году статья Дмитрия Ивановича Писарева «Базаров» стала важнейшим литературно-критическим выступлением революционных демократов. Автор решил «обрисовать крупными чертами личность Базарова, или, вернее, тот общий, складывающийся тип, которого представителем является герой тургеневского романа». Считая, что главный герой может рассчитывать на читательские симпатии, Писарев в то же время отмечал, что его нигилистическая односторонность, неприятие им поэзии, музыки и других видов искусств является признаком «узкого умственного деспотизма».
Статья стала объектом ожесточенной полемики с Антоновичем, критиком журнала «Современник», а Дмитрий Писарев приобрел славу яркого, интересного полемиста, блестящего исследователя и глубокого мыслителя. Одновременно он вошел в число крупнейших русских критиков. Его статьями зачитывались по всей России, а выхода каждого номера журнала ждали с нетерпением.
Казалось, его жизнь складывается вполне благополучно. Дмитрий Иванович Писарев много работал и был буквально завален предложениями от различных изданий. Но внезапно спокойное течение жизни изменилось. В начале 1862 года он написал рецензию-памфлет на брошюру Ш. Фиркса, автор которой критиковал деятельность политического эмигранта писателя Александра Герцена .
Осознавая, что официальные издания не посмеют напечатать это произведение, Писарев передал рукопись в нелегальный студенческий рукописный журнал. Неожиданно в редакции журнала был проведен обыск, и рукопись попала в руки полиции.
Через несколько дней Дмитрий Писарев был арестован и посажен в одиночную камеру Петропавловской крепости по обвинению в государственной измене. Содержавшиеся в статье мысли были восприняты как призыв к свержению существующего строя. Только через год после ареста Писарев получил разрешение писать и печатать свои сочинения.
За эти годы Дмитрием Ивановичем Писаревым было написано более сорока статей, которые принесли ему истинную литературную славу. Огромная сила воли, материнская поддержка и участие сотрудников журнала «Русское слово» помогли ему выдержать тюремное одиночество. Большинство публицистических статей Писарева были посвящены социально-политическим, философским и педагогическим вопросам.
Среди литературно-критических работ этого периода следует отметить статью «Мотивы русской драмы», по оценке драмы Александра Николаевича Островского «Гроза» (1864). Статья была написана с целью опровергнуть взгляд Н. А. Добролюбова на образ главной героини пьесы. В своей работе «Луч света в темном царстве» Добролюбов указывал на благородство, страстность, честность и совестливость Катерины, называя ее «лучом света» в царстве невежества, самодурства и деспотизма. Он считал, что «Гроза» - «самое решительное произведение Островского». А Дмитрий Писарев в своей работе доказывал, что вся жизнь Катерины состоит из постоянных внутренних противоречий. Она ежеминутно кидается из одной крайности в другую, и, наконец, перепутавши все, что было у нее под руками, она разрубает затянувшиеся узлы самым глупым средством - самоубийством, да еще таким самоубийством, которое является совершенно неожиданным для нее самой...
Осенью 1864 года в журнале «Русское слово» появилась знаменитая работа Писарева «Реалисты», в которой критик вновь проанализировал образ Базарова. Он считал, что Тургенев создал более жизненный тип, чем в свое время А. Пушкин. Конечно, оценки Дмитрия Писарева отличались известной категоричностью, вызванной тем, что он находился в тюрьме и был лишен возможности участвовать в живой полемике. Но тщательность и аргументированность анализа, а также простота и доступность изложения материала обеспечили популярность его статей в разных слоях общества.
Однако официальная оценка критических произведений Писарева была совершенно иной. После публикации его статьи «Мыслящий пролетариат», посвященной роману Н. Чернышевского «Что делать», власти поспешили закрыть журнал «Русское слово».
18 ноября 1866 года Дмитрий Писарев был освобожден из заключения. Получив разрешение на жительство в Петербурге, он вместе с небольшим кругом друзей основал новый литературный журнал «Дело». Финансовую сторону взял на себя Г. Благосветлов, который был связан с Писаревым многими годами дружбы и совместной работой в журнале «Русское слово».
После выхода из крепости критик переоценил многое из того, что было написано им в полемическом задоре. В частности, в статьях «Борьба за жизнь» и «Борьба за существование» он дал развернутый анализ романа Достоевского «Преступление и наказание» и показал, что Раскольников является своеобразным героем предостережения.
В своих последующих статьях Дмитрий Писарев изменил точку зрения и на образ Катерины, во многом согласившись с мнением Добролюбова. Неизменность революционных взглядов Писарева постепенно привела к разрыву с Благосветловым, который боялся, что власти закроют и его новый журнал.
В начале 1868 года Дмитрий Иванович Писарев принял предложение Н. Некрасова и стал заместителем главного редактора в журнале «Отечественные записки». Там он снова стал печатать рецензии на все литературные новинки, но налаженная работа неожиданно прервалась.
Выехав летом с женой и сыном в курортное местечко Дуббельн (Дубулты) под Ригой, Дмитрий Иванович Писарев утонул во время морской прогулки. Его похоронили на Волковом кладбище в Петербурге, которое было своеобразным некрополем деятелей русской культуры.
Дми́трий Ива́нович Пи́сарев (14 октября 1840, село Знаменское, Орловская губерния - 16 июля 1868, Дуббельн, Лифляндская губерния) - русский публицист и литературный критик, переводчик, революционер-демократ. По праву считается «третьим», после Чернышевского и Добролюбова, великим русским критиком-шестидесятником. Плеханов называл его «одним из самых выдающихся представителей шестидесятых годов».
Окончил 3-ю Санкт-Петербургскую гимназию (1856) и историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета (1861). За выпускное сочинение о позднеантичном мистике Аполлонии Тианском был удостоен серебряной медали.
В 1859 году вёл библиографический отдел в журнале «Рассвет» под редакцией В. А. Кремпина. В 1861-1866 был ведущим критиком и идейным руководителем журнала «Русское слово». За нелегальную статью-прокламацию «О брошюре Шедо-Ферроти», содержавшую призыв к свержению самодержавия («Низвержение благополучно царствующей династии Романовых и изменение политического и общественного строя составляет единственную цель и надежду всех честных граждан России»), с июля 1862 по ноябрь 1866 отбывал заключение в Петропавловской крепости. С августа 1863 года ему было разрешено продолжить литературные занятия.
В 1867-1868 годах сотрудничал с журналом «Дело» и «Отечественными записками». В статьях о художественной литературе в развитие «реальной критики» Н. А. Добролюбова трактовал художественные образы как объективное изображение социальных типов (статья «Базаров» о романе И. С. Тургенева «Отцы и дети», 1862; «Борьба за жизнь» о романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», 1867, и другие). Вёл борьбу с эстетством и эстетикой (статьи «Реалисты», 1864; «Пушкин и Белинский », «Разрушение эстетики», «Посмотрим!», 1865) как врагами «разумного прогресса», но впоследствии преодолевал нигилистическое отношение к «эстетике».
Отрицал значение творчества Пушкина: Пушкин , Лермонтов и Гоголь были для Писарева пройденной ступенью.
Перевёл на русский язык 11-ю песнь «Мессиады» Ф. Г. Клопштока, поэму Генриха Гейне «Атта Тролль».
О влиянии статей Писарева, самого их задорного тона, щедро рассыпанных в них афоризмов, убийственных сравнений свидетельствовали в своих письмах и мемуарах многие писатели, журналисты, учёные; известно, по свидетельству Н. К. Крупской, что В. И. Ленин очень любил Писарева и взял с собой в ссылку в Шушенское его портрет.
Летом 1868 года Писарев с троюродной сестрой Марией Вилинской, новым объектом своей страсти, и её сыном отправился к Рижскому заливу на морские купания и 4 (16) июля 1868 года утонул в Дуббельне (Дубулты). Похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища в Санкт-Петербурге.
Надгробие Д. И. Писарева на Литераторских мостках
Страница 7 из 24
Дмитрий Иванович Писарев
Дмитрий Иванович Писарев (1840-1868) по праву считается «третьим», после Чернышевского и Добролюбова, великим русским критиком-шестидесятником. То, что он в «Русском слове» (1861-1866) время от времени полемизировал с «Современником», нисколько не меняет основного представления о нем как теоретике и защитнике реалистического направления в русской литературе. Писарев глубоко ценил произведения Н. Чернышевского, И. Тургенева, Л. Толстого, Ф. Достоевского, Н. Помяловского, Н. Некрасова, А. Писемского, И. Гончарова, В. Слепцова, боролся за материалистическую эстетику, против реакции и «чистого искусства».
Почти во всех столкновениях с «Современником» был не прав Писарев. Много лишнего задора и парадоксов в полемику вносили со стороны «Русского слова» В.А. Зайцев, а со стороны «Современника» - М.А. Антонович. Нельзя забывать, что Добролюбов и Чернышевский, когда вполне развернулась критическая деятельность Писарева, уже не стояли у руководства «Современника» (Добролюбов умер в ноябре 1861 года, а Чернышевский в июне 1862 года был арестован).
Писарев также был арестован в июле 1862 года и пробыл в заключении до 1866 года, продолжая сотрудничать в «Русском слове» и присылая из Петропавловской крепости свои статьи, среди которых были и такие выдающиеся, как «Базаров», «Реалисты» и др. В 1866 году, после выстрела Каракозова, когда началась реакция, были закрыты «Современник» и «Русское слово».
Выйдя на свободу, Писарев не захотел сближаться с Г.Е. Благосветловым, издававшим теперь журнал «Дело». Традиции «Современника», возродившиеся в «Отечественных записках», казались Писареву более близкими, и последние полгода своей жизни он сотрудничал в этом журнале. За это время Писарев написал немного статей: «Французский крестьянин в 1789 году», «Старое барство», «Романы Андре Лео», «Образование и толпа» и «Очерки из истории европейских народов». Но эти статьи и завязывавшиеся личные отношения с Некрасовым и Щедриным свидетельствовали, что намечался новый период деятельности Писарева. Критик переживал кризис некоторых своих старых убеждений, преодолевал нигилистическое отношение к «эстетике», необоснованные упования на решающее значение в истории критически мыслящих личностей. Писарев стал с большим вниманием относиться к вопросу о роли народных масс в истории, к великим общественным переворотам.
У Писарева было острое ощущение великой трагедии: народ темен, безграмотен, а кипучая деятельность, в которой он, Писарев, сам участвовал, затрагивала только верхний слой, слабо проникала в глубины народа. «Наш народ, - писал он, окидывая весь объем предстоящей просветительской работы, - конечно, не знает того, что о нем пишут и рассуждают, и, вероятно, еще лет тридцать не узнает об этом» («Схоластика XIX века»). Сближение с народом он считал «великой задачей времени».
Весьма определенны были его требования устранить самодержавный строй, петербургскую бюрократию, династию Романовых. Он написал смелую статью-прокламацию о брошюре царского агента барона Фиркса, выступавшего под псевдонимом Шедо Ферроти против Герцена-эмигранта с целью его дискредитации. Прокламация не увидела света, так как подпольная типография, куда она была сдана, подверглась разгрому, и Писарев был посажен в Петропавловскую крепость.
Увлекающий и увлекающийся Писарев много раз указывал на связь своих идей с идеями Белинского, Чернышевского, Добролюбова, и эти связи действительно были. Но в то же время он считал, что не обязательно поклоняться «учителям». Каждый деятель хорош в свое время. Если бы свести Добролюбова с Белинским, говорил он, они разошлись бы по многим пунктам. Если бы он сам, Писарев, поговорил с Добролюбовым, то «мы не сошлись бы с ним почти ни на одном пункте» («Реалисты»). Писарев слишком торопился доказывать эту мысль. Скорее можно предположить обратное: при встрече великие критики сошлись бы во мнениях по большинству вопросов. Во всяком случае вся их историческая деятельность выглядит как деятельность людей, солидарных в главных идеях.
Поколения 60-70-х годов запомнили Писарева как исключительно остроумного, немного склонного к парадоксам, но горячего и убежденного пропагандиста материализма. В статьях «Схоластика XIX века», «Идеализм Платона», «Наша университетская наука», «Физиологические эскизы Молешотта» он доказывал необходимость единства духовной и физической жизни людей, преодоления разрыва между умственным и физическим трудом, развития гармонического человека. Он ратовал за просвещение самых широких масс народа, выступал против всякого рода предрассудков. Никогда еще проблема эмансипации в России не имела такого умного, блестящего защитника, как Писарев. О влиянии статей Писарева, самого их задорного тона, щедро рассыпанных в них афоризмов, сравнений свидетельствовали в своих письмах и мемуарах многие писатели, журналисты, ученые.
Писарев в запальчивости назвал «литературным подлогом»
выпады против него
С.С. Дудышкина в «Отечественных записках», который с насмешкой указывал, что Писарев в статье «Физиологические эскизы Молешотта» слишком прямолинейно проводил связь между пищеварением людей и их национальным самосознанием. Писарев с презрением отвел некоторые приписываемые ему натяжки.
Задачей реалистической критики Писарев считал отбор из массы произведений того, что «может содействовать нашему умственному развитию». Действительно, это одна из задач критики. Вопрос только в том, что понимать под «умственным развитием». Это как раз одна из «абстракций» у самого Писарева, ее-то и следовало бы уточнить. И еще была одна абстракция: что такое «наше» умственное развитие? Писарев всегда суммарно говорит о «народе», о «поколении», о «времени», о «наших» задачах. Современники могли, конечно, вкладывать в эти понятия конкретный смысл, но теоретически они были слишком зыбки, отвлеченны.
Главный тезис Писарева относительно эстетики заключался в следующем: эстетика как наука о прекрасном при дальнейшем развитии знаний должна исчезнуть, раствориться в физиологии. Писарев считал, что кредит поэтов сильно падает, никто теперь не верит в «бессознательность» их творчества, жизнь требует, чтобы «от сладких звуков и молитв» поэты перешли в «мир корысти и битв». Поэзия в «смысле стиходелания» клонится к упадку после Пушкина. Уже Белинский нанес удар по поэзии, прославив беллетристику «натуральной школы». Теперь, считает Писарев, остается только «добить» и беллетристику. Ее надо заменить ясно написанными, дельными научными статьями. Это было бы великим шагом вперед, так как «серьезное исследование, написанное ясно и увлекательно» об «интересном вопросе», «гораздо лучше и полнее, чем рассказ, придуманный на эту тему и обставленный ненужными подробностями и неизбежными уклонениями от главного сюжета». Оставалось неясным: почему же художественное произведение должно быть с «ненужными» подробностями, почему же с «уклонениями» от главного? Писарев советовал всякому неудачливому писателю или критику вместо художественного творчества, вместо «эстетики» заняться распространением естественнонаучных знаний. Подобный совет он давал даже Щедрину. При этом допускалась некоторая уступка неисправимой «натуре» известных писателей: «пусть» Некрасов пишет стихи, если уж не может иначе; «пусть» Тургенев изображает Базарова, если бессилен его объяснить; а Чернышевский «пусть» пишет роман, если не хочет писать трактаты по физиологии общества. Вреда ведь не будет: этим людям есть что сказать, и искусство «для некоторых читателей и особенно читательниц все еще сохраняет кое-какие бледные лучи своего ложного ореола» («Цветы невинного юмора»). Как Добролюбов ручался, что у Белинского дело пошло бы еще лучше, брось он критику и эстетику и займись распространением естествознания, так и Писарев выражал уверенность, что Добролюбов, будь он жив, «первый бы понял и оценил необходимость перехода от литературы к науке» и сам занялся бы «популяризованием европейских идей естествознания и антропологии».
Писарев рассматривал писателей в качестве «полезных» посредников между мыслителями, добывающими истины, и полуобразованной толпой.
За это он ценил
Ч. Диккенса, У. Теккерея, А. Троллопа, Ж. Санд, В. Гюго и некоторых русских писателей. Они - «популяризаторы разумных идей по части психологии и физиологии общества» («Цветы невинного юмора»).
Роль литературы Писарев представлял себе как чисто иллюстративную, популяризаторскую: сама она истин не открывает. Мы помним, что упрощение этого вопроса встречается у Чернышевского и Добролюбова. Писарев шел еще дальше: «Если бы Шекспир, - заявлял Писарев, - не написал «Отелло» и «Макбета», то, конечно, трагедии «Отелло» и «Макбет» не существовали бы, но те чувства и страсти человеческой природы, которые разоблачают нам эти трагедии, несомненно, были бы известны людям как из жизни, так и из других литературных произведений, и притом были бы известны так же хорошо, как они известны нам теперь. Шекспир придал этим чувствам и страстям только индивидуальную форму». То есть Шекспир мог бы и не родиться...
Перейдем к другим, более частным проблемам критики, решавшимся Писаревым.
Писарев был недоволен узкими пределами современного романа. Он жаловался, что литература изображала только жизнь дворянства. Из десятилетия в десятилетие герои берутся из одного сословия: Печорин, Бельтов, Лаврецкий. Главное внимание в романах сосредоточено на переживаниях личности, а не на структуре общества, психологический анализ заслонил анализ социологический. На первом плане всегда любовь, действие происходит обыкновенно внутри семьи и почти никогда не приводится в связь с каким-нибудь общественным вопросом. Эти мысли Писарева были очень плодотворными, их также развивал и Салтыков-Щедрин. Писарев справедливо расценивал жанр современного романа как «гражданский эпос», который вобрал в себя достижения драмы и лирики. Теперь уже были невозможны ни спокойный старинный эпос, ни лирический роман в стихах.
К сожалению, глубже в объяснении этих вопросов Писарев не пошел. Он сузил представление о содержании романа. По его понятиям, «незаменимым» роман может быть только в решении «чисто психологических вопросов»; «напротив того, - утверждал Писарев, - в решении чисто социальных вопросов роман должен уступить первое место серьезному исследованию». Никакой пользы Писарев не видел от исторических романов: В. Скотт и Ф. Купер - «усыпители человечества», они уводят «в мертвое прошедшее...».
Писарев, как никто, умел высмеивать наивные идеалистические представления о «тайнах творчества». Вслед за Добролюбовым Писарев использовал анненковские материалы к биографии Пушкина, чтобы доказать, как упорно великий поэт шлифовал язык, перекраивал свои планы и сцены. Писаревское требование сознательного творчества, высокой идейности было подлинным продолжением заветов Белинского. Но тут же Писарев ввязался в спор с Белинским, который высмеивал тех, кто предполагал, что для создания поэтического произведения надо только «придумать какую-нибудь мысль, да и втискать ее в придуманную же форму». Писарев совершенно всерьез присоединился именно к таким представлениям о творчестве. Он был склонен доводить свою мысль до полного шаржа: «Поэтом можно сделаться, точно так же как можно сделаться адвокатом, профессором, публицистом, сапожником или часовщиком». И все это Писарев говорил для доказательства очень простой мысли: вдохновение нужно не только в поэзии, но и во всяком деле...
Писарев теоретически недооценивал обобщающую силу художественного образа, выделял в нем только одну сторону-конкретность, единичность. Он упускал из виду органическую связь конкретного и общего в образе. Раскрытие связей между явлениями Писарев считал привилегией только критика, самому писателю это делать совсем не обязательно. Когда-то Чернышевский упрекал Гоголя, что тот, великолепно изображая зло крепостничества, не улавливал связей между всеми этими явлениями. Но Чернышевский считал это только частным случаем, свойственным именно таланту Гоголя. Другие писатели, - при этом назывался Щедрин, - улавливают эту связь. Писарев возводил в закон якобы всегда имеющую место ограниченность художника. Всю силу ориентировки и диктат «узаконения» Писарев присваивал только критике. Он нарочито декларировал полную свою свободу как критика: «Вместо того чтобы говорить о Писемском, я буду говорить о тех сторонах жизни, которые представляют нам некоторые его произведения» («Стоячая вода»). Тогда возникает вопрос: причем тут вообще Писемский, возьмем просто «стороны жизни…»
Всегда, когда идейные позиции автора расходились или не вполне соответствовали позициям Писарева, выступал на первый план тот пункт «реальной критики», согласно которому авторская позиция может игнорироваться. Мы это снова видим в статье «Борьба за жизнь» (1867), в которой разбирается произведение Достоевского «Преступление и наказание»: «Меня очень мало интересует вопрос о том, к какой партии и к какому оттенку принадлежит Достоевский, ...если сырые факты, составляющие основную ткань романа, совершенно правдоподобны, …то я отношусь к роману так, как я отнесся бы к достоверному изложению действительно случившихся событий...».
И снова возникает вопрос: может ли критик всегда абстрагироваться от взглядов писателя? Разве не спорит Писарев с тем, как интерпретирует Достоевский образ нигилиста Раскольникова? Ведь Раскольников - всецело создание Достоевского. Писарев, конечно, не мог не знать и не принимать в соображение хотя бы позиции издававшихся писателем журналов «Время» и «Эпоха», когда они полемизировали с «Современником», а сам Достоевский полемизировал с Добролюбовым и Чернышевским.
Мы преднамеренно выбрали статью Писарева о «Преступлении и наказании» , чтобы сопоставить ее со статьей Добролюбова об «Униженных и оскорбленных». Как сходны и несходны эти два блестящих образца «реальной критики»! Заявляя, так же как и Писарев, что он абстрагируется от личных мнений писателя, Добролюбов все же считал важным, по крайней мере, те мнения Достоевского, которые вытекают из самих созданных им образов. Писарев же все упрощал: произведение - только голый протокол фактов. Реальная критика у Писарева сделала еще один шаг в сторону упрощения.
Но в статье «Базаров» (1862) Писарев, явно противореча самому себе, увлекся точкой зрения Тургенева как автора «Отцов и детей». Критика привлекало то, что Тургенев чрезвычайно верно изобразил современное поколение. Уже одно это располагало к всемерному уважению точки зрения автора романа. Очень привлекали к себе оттенки образа Базарова. И чтобы освободить образ от некоторых авторских кривотолков, надо было разобраться во взглядах Тургенева. Писарев заметил, что в «Отцах и детях» освещаются не только выводимые явления, но и отношение автора к этим самым явлениям. Тем более надо было вникнуть в это «отношение». «Отцы и дети» оказывались не таким «сырым материалом», когда можно было не говорить о произведении и не интересоваться самим автором. Но в итоге Писарев «очищал» Базарова от тургеневских «отношений» и создавал своего, нового Базарова. Этим он удвоил силу воздействия образа, в основном домыслив Базарова по логике жизни, почти не насилуя логику самого произведения.
Приглядимся пристальнее к «реалистическому» методу Писарева, чтобы лучше понять его критические приговоры.
Писарев первый широко ввел в публицистику и критику термин «реализм» . До этого времени термин «реализм» употреблялся Герценом в философском значении, в качестве синонима понятия «материализм» (1846). Затем, как мы знаем, Анненков употребил его в литературоведческом значении, но в несколько ограниченном смысле (1849).
У Писарева этот термин употреблялся лишь отчасти применительно к художественной литературе; главным же образом он применялся для характеристики некоего типа мышления вообще, в особенности проявляющегося в более широкой нравственно-практической области. Писарев излагал теорию «реализма» как кодекс определенного поведения, а молодое поколение шестидесятых годов воспринимало теорию «реализма» Писарева как свою практическую программу действий.
Теорию «реализма» Писарев излагает в статьях: «Базаров» (1862), «Реалисты» (1864), «Мыслящий пролетариат» (1865). Ему очень хотелось выдать теорию «реализма» в качестве недавно зародившегося, оригинального, глубоко русского направления мысли, такого же, как русский социализм, русское народничество. Западные пути были уже изведаны, и они принесли разочарование. И вот выступал особенный русский «реализм мышления» как норма времени.
Реалист - это человек, который верит только своему практическому опыту, опирается на очевидные факты, делает из них прямые выводы и у которого слово не расходится с делом. Реалист отбрасывает от себя все мечтательное, гадательное, априорное как проявление слабости, ограниченности и даже лицемерия. Реалист не сворачивает с однажды выбранной дороги, действует по убеждению, поэтому готов на самопожертвование. Главная его цель - распространение в народе и в обществе полезных, здравых, научных знаний и идей и в особенности современного естествознания, которое уже в себе таит реалистические, опытные методы, очевидность, доказательность, оздоровляющие этические начала. Реалист, полный запаса свежей энергии, умственных сил, отрицательно относится к «эстетике», которая символизирует все идеалистическое, бесполезное, отвлеченное в мышлении и поведении людей, преимущественно старших поколений, уже сыгравших свою роль.
Несмотря на частые возвраты Писарева к изложению сущности своего «реализма» и подчеркнутую конкретность формулировок «по пунктам», полной ясности он так и не добился. Писаревский «реализм» - это комплекс «качеств» и «долженствований» составленный из отдельных положений модного тогда естественнонаучного материализма, просветительства, общественного альтруизма и, конечно, настоящего невымученного реализма русской художественной литературы. Эта часть и была самой ценной в писаревской теории «реализма».
Обстоятельно излагая, какими качествами должны обладать «реалисты», Писарев должен был признаться, что он сам их черпает главным образом из литературы. Именно русские романисты сумели отразить приметы времени и нарисовать правдивые типы современного поколения.
«Я хотел говорить о русском реализме, - замечает Писарев, - и свел разговор на отрицательное направление в русской литературе... Ведь в самом деле, только в одной литературе и проявлялось до сих пор хоть что-нибудь самостоятельное и деятельное... А где же наши исследователи, где наши практические работники?..» («Реалисты»).
Сама по себе теория «реализма» не представляла большой методологической новизны, она была «перепевом» теории Белинского, Чернышевского, Добролюбова, хотя и весьма оригинальным.
Этот общественно-практический реализм сливался у Писарева в существенных моментах с реализмом художественной литературы и образовывал ту призму писаревской «реальной критики», через которую он рассматривал произведения современной ему русской литературы.
Полюсы этой литературы Писарев символически обозначал двумя именами - Некрасова и Фета.
Хотя Некрасов был издателем «Современника», с которым полемизировало «Русское слово», Писарев независимо от этого хорошо сознавал значение направления его творчества. Он весьма определенно заявлял о своих симпатиях к поэту: «Некрасова, как поэта, я уважаю за его горячее сочувствие к страданиям простого человека, за честное слово, которое он всегда готов замолвить за бедняка и угнетенного».
На другом полюсе было «чистое искусство». Писарев, конечно, заострял свою неприязнь к некоторым представителям этой группы поэтов. Он уверял, что Фет, Полонский, Щербина, Греков и многие другие «микроскопические поэтики» скоро забудутся, так как они ничего не сделали для общества, не обогатили его сознание: «Вы вольны делать, как угодно, но и я, как читатель и критик волен обсуживать вашу деятельность, как мне угодно».
Пушкин, Лермонтов и Гоголь были для Писарева пройденной ступенью. Он мог ими гордиться, но особо ими не интересовался.
Историко-литературная концепция, столь широкая у Белинского, затем суженная у Чернышевского и, в особенности, у Добролюбова, у Писарева уже не захватывала даже «гоголевского» периода. Его уже не волновали проблемы предшествовавшего поколения писателей. Только люди с эстетическим чувством, говорил Писарев, - и в его устах это вовсе не похвала - зачитываются и знают наизусть сочинения Пушкина, Лермонтова и Гоголя. «Что же касается большинства, то оно или вовсе не читает их, или прочитывает их один раз, для соблюдения обряда, и потом откладывает в сторону и почти забывает» («Схоластика XIX века»).
Совершенно нарушал Писарев необходимый исторический подход в статье «Пушкин и Белинский»
(1865)
. Он ставил только один вопрос: следует ли нам читать Пушкина сейчас?
И отвечал отрицательно. Пушкина следует сдать в архив вместе с Ломоносовым, Державиным, Карамзиным и Жуковским. Пушкин для Писарева - только «великий стилист», «легкомысленный версификатор». Никакой «энциклопедией русской жизни» и «актом сознания» для общества роман «Евгений Онегин» не был. В самом герое, Онегине, ничего передового и симпатичного нет, Татьяна - идеальничающая посредственность.
Судьба героев прошлого определяется Писаревым так: с Онегиным мы не связаны решительно ничем; Бельтов, Чацкий, Рудин лучше Онегина, без них не могло бы быть и нас, это наши учителя, но их время прошло навсегда с той минуты, как появились Базаровы, Лопуховы и Рахметовы («Пушкин и Белинский»).
К старшему поколению писателей, которое уже клонится сойти со сцены, Писарев относил Писемского, Тургенева и Гончарова. О последних двух писателях критик имел возможность довольно объективно высказаться в самый ранний период своей деятельности в журнале «Рассвет» (1859). Тогда, еще «уважая» эстетику, Писарев с одобрением отозвался об «Обломове» и «Дворянском гнезде». Теперь, в «Русском слове», он опубликовал статьи сразу о трех писателях в сопоставительном плане: «Писемский, Тургенев и Гончаров» (1861) и «Женские типы в романах Писемского, Тургенева и Гончарова» (1861), и судил о писателях суровее.
Выше всех он поставил Писемского, который казался художником, ничего не выдумывающим, изображающим дюжинных людей безжалостно, совершенно трезво. Писемскому критик посвятил еще одну статью - «Стоячая вода» (1861). Писарева подкупал «безыскусственный» реализм автора, он не замечал некоторой бескрылости, чрезмерного натурализма произведений Писемского. Лишь когда этот писатель поддался реакционным влияниям и написал о «русских лгунах» антинигилистический роман «Взбаламученное море», Писарев понял, как он заблуждался насчет «черноземной силы» писателя («Прогулка по садам российской словесности», 1865).
Гончаров, наоборот, сразу был незаслуженно принижен Писаревым. Он осуждал Гончарова за бесстрастие, чрезмерную любовь к детальным описаниям в «Обломове», «тепловатое» отношение к гражданским идеям. Гончаров «по плечу всякому читателю», он поочередно становится на точку зрения каждого из действующих лиц. «Тип Обломова не создан Гончаровым»; это повторение Бельтова, Рудина и Бешметева (из повести Писемского «Тюфяк»). Но поскольку Гончаров заострил образ Обломова, то весь роман «Обломов» - «клевета на русскую жизнь». Писарев отказывал образу Обломова в типичности, а роману в народности.
Между Писемским и Гончаровым был поставлен Тургенев. Писарев ценил Тургенева за отрицательный и трезвый взгляд на явления жизни. Все недостатки его, как человека «сороковых годов», выкупались в глазах Писарева тем, что Тургенев наиболее ярко воплотил передового героя времени. Роман «Рудин» он ценил за правдивость воплощения отрицательных черт прошлого поколения, как драгоценный «акт самосознания» русского общества. Попытку же Тургенева изобразить в Инсарове идеальный тип он считал неудачной, сделанной в обход традиций отрицательного направления. По мнению критика, всякий, кто сходил с этого пути в русской литературе, терпел поражение. Писарев вообще пока даже не задумывался о возможности положительного героя. Он знал, что всех этих героев - от Онегина до Рудина - надо только критиковать. Добролюбов, как мы знаем, в это же самое время воздавал должное попытке Тургенева в «Накануне» идти дальше в поисках героя времени.
Но стоило Тургеневу нарисовать реального русского разночинца-нигилиста Базарова, как Писарев ухватился за этот образ.
Он досконально обследовал новую галерею разночинных героев времени (Базаров, Лопухов, Кирсанов, Вера Павловна, Рахметов), людей активных, увлек ими читателей и указал на их значение далеко за пределами литературы. Все преувеличения и ошибки в решении теоретических вопросов, в оценке Пушкина, Гончарова, Островского, Щедрина как бы выкупались теперь гениальным истолкованием новых героев времени. Тут Писарев был целиком «у себя дома». Вся его концепция «реализма» теперь приняла удивительно стройный вид.
Главному герою романа «отцы и дети» Писарев посвятил специальную статью, назвав ее броско «Базаров» (1862) . Писарев находит, что весь роман проникнут самой трогательной искренностью. Базаров – центр всего романа.
Писарев любуется Базаровым, старается даже улучшить его, слегка подправить, когда тот «завирается»: отрицает поэзию Пушкина, музыку (между прочим, в дальнейшем сам критик заразился «базаровщиной» в этих вопросах). Он хорошо почувствовал смену поколений. Сам Тургенев, создавая Базарова, «хотел разбить его в прах», а вместо того «отдал ему полную дань справедливого уважения». Базаров - глубокая цельная натура, поэтому у него нет рефлексии. Он хорошо дорисовывается в двух эпизодах: в увлечении Одинцовой и в агонии смерти. Писарев, конечно, понимал, что Тургенев только издали знал этот тип людей, он не мог показать их в реальной деятельности, среди единомышленников. Но, «не имея возможности показать нам как живет и действует Базаров, Тургенев показал нам, как он умирает». Статья содержит апофеоз Базарова: «Из Базаровых при известных обстоятельствах, вырабатываются великие исторические деятели; такие люди долго остаются молодыми, сильными и годными на всякую работу...». Писарев проходит мимо заявлений самого Базарова, что его дело - только разрушение, а созидание - это дело других. Базарову не хватает «принципов», цельности, общей цивилизованности.
Через два года в статье «Реалисты» Писарев еще выше поднял значение Базарова как символа поколения и того особого мировоззрения, которое обозначалось в самом заглавии статьи. Он повторял почти все сказанное о Базарове в предыдущей статье, с той только разницей, что теперь уже не считал нужным обращать внимание на то, что Базаров зря и сплеча отрицает искусство, что Базаров свысока относится к народу, что Тургенев не благоволит к своему герою и наделяет его отрицательными чертами. Наметилась у Писарева некоторая идеализация Базарова. Предыдущая статья лучше, объективнее, чем та часть статьи «Реалисты», в которой говорится о Базарове. Но сама эта идеализация отражала порыв Писарева идти в поисках героя дальше, вне рамок тургеневского образа. И вскоре Писарев нашел свой идеал в героях «Что делать?» Чернышевского, особенно в образе Рахметова.
Статья о романе «Что делать?» называется «Мыслящий пролетариат» (1865). Первоначальное ее название - «Новый тип» - прямо подчеркивало, в какой преемственной связи с прежней галереей героев времени мыслил Писарев «новых людей» и «особенного человека» из романа Чернышевского. Это были те самые «реалисты», о которых мечтал Писарев. До этого он «приподымал» Базарова до своего идеала. Приходилось иметь дело с противоречивым Тургеневым. Чернышевский был вполне «свой», пропаганда новых людей сливалась в некоторую линию, линию «Современника» и «Русского слова». Идеологические позиции романиста и критика на этот раз были предельно родственными.
Образу Базарова Писарев обрадовался как неожиданной находке, как подарку со стороны. Образы Лопухова, Кирсанова, Веры Павловны, Рахметова для него - как давно ожидаемое, закономерное явление, представители того «направления» в русской «умственной жизни», которое резко выделилось в последнее время. В нем заключается наша действительная сила, на него «со всех сторон сыпятся самые ожесточенные и самые смешные нападения». Писарев, конечно, имел в виду «реалистов», которых обвиняют их противники в «глумлении над искусством», «неуважении к публике», «безнравственном цинизме» и «в зародышах всяких преступлений». В романе
«Что делать?» новое направление заявило себя «решительно и прямо».
Никто из критиков так не работал над типологией образов, как Писарев. И его мысль всегда билась на быстрине эпохи, он разрешал легко и ясно самые головоломные вопросы, связанные с определением сущности того или иного из героев новейшей русской литературы.
В итоге генеалогия героев времени вырисовывалась следующим образом: по прямой линии выстраивались Чацкий, Печорин, Бельтов, Рудин, Базаров, затем Лопухов, Кирсанов, Вера Павловна и Рахметов. Онегин выпадал из галереи как натура слишком прозаическая и почти вовсе не альтруистическая. Штольц - это подделка, «деревянная кукла». Ольга слишком схематична и умозрительна. Катерина сбивчива, религиозна, слишком занижена.
Инсаров - надуманный герой. Раскольников - это уже совсем другое, попытка автора дискредитировать героя времени.
Дмитрий Иванович Писарев (1840–1868) являлся ведущим сотрудником журнала «Русское слово».
До этого он работал в журнале «Рассвет», в котором выступал в качестве «вежливого толкователя» литературных явлений и писал, по собственному выражению, преимущественно «для взрослых девиц». Перейдя в новое издание, он избрал для себя стиль насмешливого циника, озвучивающего нарочито прямолинейные суждения и относящегося скептически даже к наиболее авторитетным мыслям.
Критик полагал, что преодоление всех аксиом восприятия является первоочередной необходимостью для любого мыслителя-реалиста того времени. При этом главным критерием переоценки всех идеологических установок должен являться фактор эмпирической, физиологической или естественнонаучной полезности.
В среде молодых читателей Писарев, в первую очередь, ценился за ту прагматичную логику, с которой подвергал насмешкам представителей славянофильства
(«Русский Дон Кихот» (1862)), журнал «Русское слово с его публицистами («Московские мыслители» (1862))
да и вообще всю русскую философскую мысль за её иллюзорность и умозрительность (критическая статья автора «Схоластика XIX века» (1861)).
Главной иллюзией, по мнению критика, была умеренность взглядов. Проявляя должное уважение к и , критик, вместе с тем, расходился во взглядах и с ними. Он не верил в осознанную активность любого из эксплуатируемых слоев общества и в вопросах общественного прогресса делал ставку на образованную молодёжь. Кроме того, Писарев был категорически не согласен с Добролюбовым в его критике «Обломова», созданного Гончаровым («Писемский, Тургенев, Гончаров» (1861)) и «Грозы» («Мотивы русской драмы» (1864)).
Вам понравилось? Не скрывайте от мира свою радость - поделитесьК 40-ЛЕТИЮ сот СМЕРТИ
Крупная фигура Дм. Ив. Писарева, промелькнувшая, как метеор, в 60-е гг. и вызвавшая целую бурю в современной ему критике, до сих пор еще мало освещена.
Борьба, которую пришлось ему вести за свою короткую, едва семилетнюю деятельность, значительно способствовала неизбежному субъективизму суждений и надолго окружила его фигуру пеленою предвзятых мнений.
Для людей, стоявших правее его, он навсегда, кажется, останется «опасным нигилистом», подлежащим сугубому преследованию. Для людей, стоявших левее его, он не более, как «просветитель». С этим титулом просветителя он до сих пор значится в истории русской критики.
Просветитель! Да, конечно, Писарев был просветителем. Его мировоззрение, его понимание задач момента, его практические цели не шли дальше просветительства, популяризации и распространения реальных - а это значило для него - естественно-исторических знаний. Рост знания, развитие мысли для него были альфой и омегой прогресса, панацеей от всех общественных зол.
«Я и теперь и прежде всегда был глубоко убежден в том, - писал он, - что мысль, и только мысль, может переделать и обновить весь строй человеческой жизни».
И все-таки слово «просветитель» говорит очень мало. Оно не разъясняет нам, каково отношение Писарева к различным общественным слоям и течениям его времени, как зародилось и сложилось мировоззрение Писарева, каково его место в развитии общественной мысли и жизни. Назвав Писарева просветителем, мы еще ни на йоту не подвинемся в понимании того, почему, с одной стороны, он подвергался таким нападкам слева, например, со страниц «Современника», с другой стороны, почему он пользовался такой широкой и искренней популярностью среди молодежи, популярностью, на много лет пережившей его самого.
Только ответив на эти два вопроса, только поняв, чем был и чему учил Писарев, за что принимала его и чему училась у него молодежь, мы сможем отвести Писареву надлежащее место в истории нашей общественности.
Но скажем несколько слов о личности Писарева.
Этот «нигилист», это страшилище охранителей 60-х гг., был изящным, превосходно воспитанным молодым человеком с мягкими, женственными манерами, типичным баричем, первенцем, маменькиным сынком.
Происходя из старой дворянской семьи, когда-то богатой, но при жизни его уже окончательно разорившейся, он был воспитан матерью очень тщательно по тому времени, но и с соблюдением всех установленных предрассудков: покорность и послушание старшим, уважение ко всякому начальству, довольство существующим порядком.
Только попав в университет, Писарев увидел, что жизнь шире, чем горизонт барского поместья в Знаменском, а личные неудачи заставили его скоро усомниться в святости авторитетов и поднять против них знамя бунта.
Началась борьба за личное счастье, а с нею и за личность вообще. Освобождение личности стало наряду с торжеством знания лозунгом всей деятельности Писарева.
Атмосфера 60-х гг., могучий ум и неудачи личной жизни быстро переработали потомка крепостников в «мыслящего пролетария», типичного интеллигента с его неизбежными чертами: индивидуализмом самосознания и рационализмом мышления.
Понять миросозерцание Писарева без его биографии довольно трудно. В этой сильной, оригинальной личности все исходило, так сказать, изнутри. Обобщения, носившие социальный характер, зарождались в нем обыкновенно на почве известных личных переживаний. Пресловутое базаровское отрицание, легшее в основу его реализма, было подготовлено личной необходимостью отрицать весь строй семейной жизни, душившей его своими традиционными авторитетами.
Писарев на своей жизни испытал всю тяжесть этих авторитетов, вторгнувшихся его душу, пытавшихся расстроить его женитьбу на любимой девушке, оттолкнувших его, когда он посмел выработать свои собственные убеждения. И обобщая этот моральный и физический гнет внутри общества, он писал:
«Те условия, при которых живет масса нашего общества, так неестественны и нелепы, что человек, желающий прожить свою жизнь дельно и приятно, должен совершенно оторваться от них, не давать им над собой никакого влияния, не делать им ни малейшей уступки».
Оторваться от условий, это значит прийти в себя, развивать лишь в себе свое «я». И Писарев последовательно проповедовал идею «эгоизма».
«Эгоизм, то есть любовь к собственной личности, - писал он, - ставит целью жизни наслаждение, но не ограничивает выбора наслаждения тем или иным кругом предметов... Эгоист - человек свободный в самом широком смысле этого слова, он делает только то, что ему приятно, ему приятно то, что ему хочется, следовательно он делает только то, чего ему хочется, или, другими словами, остается самим собой во всякую данную минуту и не насилует себя ни из угождения к окружающему обществу, ни из благоговения перед призраком нравственного долга».
Но Писарев был слишком умен, чтобы не понимать, что идея эгоизма, последовательно развитая, признает право на эгоизм, то есть на жизнь, знание и наслаждение, за каждой личностью.
И он не закрывал глаза на то, что «позади нас есть миллионы других людей, которые имеют одинаковое право на человеческую жизнь, образование и социальное усовершенствование».
Но не следует забывать, кем был Писарев. Эти «миллионы других людей» - народ - оставались для него книгой за семью печатями.
Правда, вы найдете у него и такую решительную фразу:
«Конечная цель всего нашего мышления и всей деятельности каждого честного человека состоит все-таки в том, чтоб разрешить навсегда неизбежный вопрос о голодных и раздетых людях, вне этого вопроса нет ничего, о чем бы стоило заботиться, размышлять и хлопотать».
Но не торопитесь на основании этой фразы причислить Писарева к социалистам. Не забывайте, что для него «великой задачей нашего времени является умственная эмансипация масс, через которую предвидится им исход к лучшему положению, не только их самих, но и всего общества».
Свой взгляд на «вопрос о голодных и раздетых» Писарев выразил однажды кратко, но вразумительно:
«Если естествознание обогатит наше общество мыслящими людьми, если наши агрономы, фабриканты и всякого рода капиталисты выучатся мыслить, то эти люди вместе с тем выучатся понимать как свою собственную пользу, так и потребности того мира, который их окружает, тогда они поймут, что эта польза и эти потребности совершенно сливаются между собой, поймут, что выгоднее и приятнее увеличивать общее богатство страны, чем выманивать или выдавливать последние гроши из худых карманов производителей и потребителей... Если все наши капиталы, если все умственные силы наших образованных людей обратятся на те отрасли производства, которые полезны для общего дела, тогда, разумеется, деятельность нашего народа усилится чрезвычайно, богатство его будет возрастать постоянно и качество его мозга будет улучшаться с каждым десятилетием.
А если народ будет деятелен, богат и умен, то что может помешать ему сделаться счастливым во всех отношениях».
Это характерное место как бы живьем взято из какого-нибудь учебника по политической экономии английской либерально-буржуазной школы.
Такой фритредерский взгляд на эмансипацию масс народа, естественно вытекавший из теории эгоизма, резко расходился с народническими воззрениями «Современника» и последующих поколений.
Но из этих взглядов вытекала на первых порах одна необходимость и потребность: способствовать тому, чтоб народ был «деятелен, богат и умен». Как Базаров говорил, что «хочется возиться с людьми; хоть ругать их, да возиться», так и теоретик базаровщины, Писарев, сознавал необходимость работать для совершенствования людей.
«Есть в человечестве только одно зло - невежество, - писал он, - против этого зла есть только одно лекарство - наука, но это лекарство надо принимать не гомеопатическими дозами, а сорокаведерными бочками».
Но если единственное зло - невежество, и единственное средство против него - знание, то, естественно, на первый план выступают те элементы общества, которые обладают знаниями и готовы бороться с невежеством. Это - интеллигенция. И действительно, Писарев, со свойственной ему прямотой и искренностью, предложил сосредоточить все силы и все внимание на интеллигенции.
«Реалист, - говорит он, - мыслящий работник, с любовью занимается трудом. Из этого определения читатель видит ясно, что реалистами могут быть в настоящее время только представители умственного труда. При теперешнем устройстве материального труда, при теперешнем положении чернорабочего класса во всем образованном мире, эти люди не что иное, как машины, отличающиеся от деревянных и железных машин невыгодными способностями чувствовать утомление, голод, боль...
Таким образом, самый реальный труд, приносящий самую осязательную и неоспоримую пользу, остается вне области реализма, вне области практического разума, в тех подвалах общественного здания, куда не проникает ни один луч общечеловеческой мысли. Что ж вам делать с этими подвалами?
Покуда приходится оставить их в покое и обратиться к явлениям умственного труда, который только в том случае признается позволительным и полезным, когда он прямо или косвенно клонится к созиданию новых миров из первобытного тумана, наполняющего грязные подвалы».
Откладывая, таким образом, непосредственное воздействие на «грязные подвалы» ad calendas graecas , Писарев ограничивает свою деятельность одной интеллигенцией. Он становится писателем для интеллигенции, ее учителем, выразителем ее потребностей, ее идеологом.
Интеллигенция должна освободить свою личность от всяких пережитков прошлого, вооружить ее положительным знанием, и тогда самым фактом своего существования интеллигентные люди заставят делать других то же самое, заразят их жаждой знания и развития. «Умная и развитая личность, - говорит по этому поводу Писарев, - сама того не замечая, действует на все, что к ней прикасается. Ее мысли, ее занятия, ее гуманное обращение, ее спокойная твердость - все это шевелит вокруг нее стоячую воду человеческой рутины; кто уже не в силах развиваться, тот по крайней мере уважает в умной и развитой личности хорошего человека, а людям очень полезно уважать то, что действительно заслуживает уважения, но кто молод, кто способен любить идею, кто ищет возможности развернуть силы своего свежего ума, тот, сблизившись с умной и развитой личностью, может быть, начнет новую жизнь, полную обаятельного труда и неистощимого наслаждения».
Так представлялся Писареву путь к совершенствованию и счастью человечества.
Если взять мысли Писарева вне знакомства с его личностью и с историческим моментом, когда он писал, можно подумать, что мы имеем дело с либералом чистейшей воды. Защита индивидуальности, чрезмерная роль, отводимая знанию, просвещенный эгоизм, наконец фритредерский взгляд на экономический прогресс - все это как будто взято из багажа умного английского либерала, поклонника Ад. Смита и Рикардо.
Но нам придется значительно изменить эту оценку, если мы сопоставим взгляды Писарева с его внутренним развитием и поместим их в верную историческую перспективу.
Хорошим критерием должен явиться для нас тот факт, что широкие слои молодежи зачитывались Писаревым и считали его выразителем своих стремлений. Писарев не изобрел писаревщины, он только красиво и ярко формулировал мысли и потребности целого течения.
Тип Базарова, поднятый Писаревым на щит, был еще до Писарева подмечен и изображен Тургеневым. Этот тип действительно существовал и был, пожалуй, доминирующим в конце 50-х и в 60-х годах.
В это время на общественную арену выступил новый слой - разночинцы, другими словами, мелкая буржуазия, сдавленная до тех пор дореформенным строем. Типичным представителем этого слоя явился пресловутый семинарист. Было вполне естественно, что духовенство, наиболее образованная часть мелкой буржуазии, поставляло идейных борцов для этого слоя. Но не следует забывать, что наряду с бурсаками здесь были дети мещан, мелких служащих, купцов и даже крестьян.
Мелкая буржуазия как общественный слой никогда не играла в русской истории заметной роли. Она ютилась где-то в щели между дворянством, забитая, неразвитая, погрязшая в болоте. Ее молодые побеги не могли найти себе никакого питания в родной почве, они всегда стремились на сторону. Но при старых дореформенных порядках им некуда было деться. Они расползались по канцеляриям и деревенским приходам, теряясь в общественном подполье.
Но эпоха реформы толкнула массу накопившихся избыточных сил на открытую арену. Молодежь бросилась учиться, она заполнила университеты, она создала свою, новую демократическую прессу, она заняла видное место в общественной жизни. Эта разночинская интеллигенция выступила на первых порах с могучим сознанием своих молодых сил, готовясь за свой счет перевернуть землю.
В течение столетий этот слой был угнетен и бесправен, и, воскреснув, он почувствовал в себе исполинские силы; в течение веков он жил и трудился для хозяев жизни, и вот теперь он хотел пожить для себя, хотел сам насладиться жизнью. В течение веков держали его во тьме и невежестве, и теперь он хотел упиться знанием, охватить всю науку.
Это он, а не Писарев, принес индивидуализм, эгоизм, увлечение знанием. Писарев лишь формулировал его настроение, он дал лишь ему теоретическое обоснование.
Базаров самонадеян, он полагается только на свои силы, он верит только в силу мысли, он не знает «принципов», знает только «ощущения», он слегка презирает массу за ее невежество, но в то же время советует ей читать Фогта, Молешотта, Бюхнера и резать лягушек.
Базаров прожил недолго. Разночинец скоро убедился, что его мощь - плод его личной иллюзии. Он начал искать опоры на стороне, он мало-помалу пошел туда, куда указывали ему Добролюбов и Чернышевский, - он пошел «в народ», в крестьянскую массу. Руководители «Современника» оказались правы - они были на целую голову выше современного им поколения. Писарев же не был выше его: он был только умнее и талантливее Базарова.
И вот за эти черты, которые Писарев подметил в молодом поколении и возвел в теорию, это поколение так ценило и любило его.
Мы уже видели, что Писарев происходил совершенно из другой среды, что он был баричем, дворянским сыном. Но он в личной жизни пережил эволюцию, сходную с той, которую пережили разночинцы в общественной жизни.
Подавление личности в семье толкало его к культу индивидуальности, постоянное самоурезывание в пользу авторитарного принципа подсказывало ему теорию эгоизма, ложное воспитание и невежество родной среды заставляло преувеличивать силу знания. Все это подготовило в нем почву для восприятия той идеологии протеста, которая так типична для первой стадии в развитии разночинства и которая захватила молодое поколение в 60-е годы.
Учения народничества, проповедовавшиеся уже в зачаточном виде группой «Современника», были чужды ему, как был чужд и сам народ. Он не знал этого народа, не видал его никогда; «голодные и раздетые» были для него скорее теоретической величиной. Та кровная связь, которая существовала между разночинцем и народом и которая в конце концов сблизила разночинца с народом, Писареву была чужда. И это-то отчуждение от народа восстановляло против Писарева руководителей «Современника».
Разночинцы не представляли собой определенного класса, это была интеллигенция, оторвавшаяся от класса, так сказать, штаб без армии. Такая оторванность от живого общественного организма, долженствующего регулировать мышление и действия интеллигенции, страшно способствовала развитию рационализма. Никогда, быть может, рационализм мышления не сказывался так ярко в русской общественности, как в период базаровщины и, в частности, у Писарева.
Черты, которые принес с собой разночинец, Писарев развил до крайних пределов. Принцип общественной пользы он довел до отрицания эстетики; принцип индивидуализма он довел до крайнего эгоизма, принцип освобождения нравственной личности он довел до отрицания всякого долга, всякой морали.
Правда, его учение не было безнравственным, ибо оно предполагало «умную, развитую личность», то есть личность с очень высокой внутренней моралью. Но именно в этом преломлении, в этом чисто метафизическом отрешении от действительности лишний раз сказывался весь рационализм его мышления.
Писарев, как и Базаров, умер очень молодым. Что было бы, если бы он дожил до 70-х гг., до эпохи народничества? Этот вопрос встает сам собой.
Внутренняя эволюция Писарева дает некоторый материал для его решения. «Для меня, - писал он приблизительно в 1860 году, - каждый человек существует настолько, насколько он приносит мне удовольствия». Этот примитивный эгоизм 19-летнего юноши начал, однако, скоро уступать место более здоровым понятиям; уже в 1865 году он пишет матери: «Я начал любить людей вообще, а прежде, и даже очень недавно, мне до них не было никакого дела». Несомненно, что дальнейшее развитие и новые веяния времени заставили бы его сделать еще один шаг и возлюбить не «людей вообще», а лишь тех, деятельная любовь к которым является условием прогресса. Уже тот факт, что Писарев после закрытия «Русского слова» перешел в «Отечественные записки», где сосредоточивались хранители традиций «Современника», указывает на вероятный ход его дальнейшего развития. Несколько лет совместной работы могли значительно изменить его физиономию, ибо переход от его утопического эгоизма к утопическому социализму «Отечественных записок» не так уж труден.
Но Писарев не дожил до такого превращения. Он умер в разгар базаровщины. И оценивать его необходимо под этим утлом. А оценивая его, приходится признать, что в социальном отношении он был лишь идеологом мелкобуржуазной интеллигенции в первой стадии ее развития.
Этой ролью, конечно, не исчерпывается деятельность и значение Писарева. Его борьба с принципами авторитетности, его отстаивание прав личности пережили надолго ту эпоху, выразителем которой он явился. Его крупный критический талант и до сих пор не утратил своей свежести и своего обаяния. Но эти стороны его деятельности прочно признаны в литературе, а потому мы и не считали нужным на них останавливаться.
