Меню статьи:
В “Слове о полку Игореве” не так уж много женских образов, поэтому на общем фоне повествования они заметно бросаются в глаза читателю. Один из таких – образ Ефросиньи Ярославны. Это реально существующий исторический персонаж, но стоит отметить, что в тексте ее описание и характеристика не полностью соответствуют реальности. Автор «Слова» трансформирует ее образ, придает дополнительных характеристик, такой процесс связан с особенностями песнопения в то время.
Основной момент раскрытия образа Ярославны (в тексте она названа исключительно по отчеству) приходится на временной промежуток знаменуемый поражением войск князя Игоря, ее мужа. После известий о трагедии, женщина выходит на стены города и оглашает плач. Эта часть текста более известна под названием «Плач Ярославны».
Следует отметить, что, несмотря на то, что на момент написания текста «Слова» христианство уже было широко распространено между славянами, плач Ярославны, фактически лишен каких-либо символов или образов связанных с этой религией. Напротив, множество языческих вкраплений составляют основу ее речи.
Вначале определимся с понятием «плач». Само слово связано с глаголом «плакать» и означает горестную речь со слезами за кем-либо. Такие плачи были обычным явлением во время похоронных процессий. Действие это – не детище современности. Своими корнями эта традиция уходит в языческое прошлое народа.
Плач Ярославны недалеко отходит от этой традиции. На первый взгляд, это кажется странным, ведь князь Игорь, ее муж попал в плен, но его никто не лишал жизни. Однако следует учесть, что образ Ярославны – собирательный. Это значит, что автор показывает нам не конкретного человека, а образ, наделенный общепринятыми чертами характера идеала женщины того времени, поэтому устами Ярославны глаголит не только княгиня, но и фактически любая русская женщина, ждущая с похода своего мужа.
Текст «Слова» практически лишен художественных троп, поэтому производить анализ необходимо, в первую очередь, взирая на образы-символы.
Я кукушкою печальной
По Дунаю полечу,
И в реке Каяле дальней
Я рукав свой омочу.
Так начинается речь княгини. В первых же строках мы встречаемся с таким символом, как кукушка. В мифологии древних славян этой птице уделялось не последнее место. Для них она была в первую очередь, прорицательницей. Предсказывать кукушка могла как радостные, так и горестные моменты. Присутствующий эпитет «печальной» указывает нам на трагичность события, автор выбрал образ этой птицы не зря – надежда на положительный исход еще есть, но необходимо взирать на то, что самого эпитета в тексте оригинала нет, переводчик употребил его, чтобы передать настрой, диктуемый автором.
Важным моментом является тот факт, что у кукушки нет мужа (предания называют разную причину). Как видим, автор с первых строк показывает нам двойственный характер этого персонажа: муж Ярославны жив, а мужья многих русских жен умерли, их любимые остались «кукушками» – вдовами.
Следующий, к кому обращается Ярославна – ветер:
Ветер, ветер в чистом поле,
Быстролетный, милый друг,
По неволе иль по воле
Веешь сильно так вокруг?
Бог ветра Стрибог был одним из самых важный богов в пантеоне древних славян. Его культ сохранялся необычайно долго. Славяне безоговорочно считали его единственным правителем воздушного пространства и властителем над всеми птицами.
Эпитет «быстролетный», в оригинале также отсутствует, это авторская интерпретация функций божества – в то время переместиться самому или передать какую-либо информацию на значительное расстояние было затруднительным действием, а ветер мог сделать это быстро, к тому же минуя все преграды.
Следующий образ – река:
Славный Днепр мой! Ты в просторы
Волны быстрые промчал…
Этот символ носит в себе тоже двойственный принцип. С одной стороны, река – источник еды (рыба) и воды, а значит жизни. С другой стороны, это довольно коварная стихия – неудачи во время плавания, паводки могут стать причиной гибели. Усиливает символику смерти присутствующая традиция у некоторых древнеславянских племен устраивать погребальные кострища на берегу реки. Таким образом, автор вновь-таки подчеркивает тонкую границу между жизнью и смертью.
Последний образ, который можно увидеть в плаче – это Солнце.
Солнце, солнце золотое, В небе ярко ты горишь, Солнце красное, родное, Всем тепло и свет даришь.
Такое обращение имеет в своей основе не только небесное светило, но и языческого бога. Дажьбог (бог солнца) был наделен двумя функциями. Первая заключалась в том, чтобы быть источником света, без которого не могла бы существовать жизнь. Вторая коренилась в представлениях древних славян о происхождении княжеских родов. Исходя из верований, можно сделать вывод, что в обществе образ солнца был источником княжеской власти, но говорить о том, что под образом солнца скрывается образ князя Игоря нельзя. Риторический вопрос (в оригинале: «Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладе вои?»), следуемый далее, подтверждает, этот факт.
На втором месте, после образов-символов, по частоте употребления находятся риторические обращения и вопросы. Ярославна вопросы задает ветру и солнцу. И в первом, и во втором случае вопрос содержит некий упрек, который противопоставляется достижениям или могуществу божеству-стихии.
Ярославна говорит ветру (в оригинале): «Чему мычеши хиновьскыя стрелкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои?». В дословном переводе это означает: почему мечешь ты на своих крыльях стрелы хана, на воинов моего мужа? (упрек действия). В противопоставление этому женщина восклицает: «горе под облакы веяти, лелеючи корабли на сине море» (ты под облаками веешь, лелеешь корабли на синем море).
По отношению к солнцу, которое всем дарит тепло, княгиня восклицает: «Зачем, владыко, простерло ты горячие свои лучи на воинов моего лады?
В поле безводном жаждою им луки скрутило, горем им колчаны заткнуло?»
Единственный, к кому обращается Ярославна с просьбой – это Днепр. «Прилелей же, господин, моего милого ко мне» – говорит она.
Ко всем божествам женщина обращается, употребляя распространенное обращение: «О Днепр Словутич!», «О ветер, ветрило», «Светлое и трижды светлое солнце». Присутствуют в тексте и нераспространенные формы обращений: «господин», «владыко», они выполняют экспрессивную функцию.
В небольшом количестве присутствуют в тексте и другие тропы.
С помощью эпитетов («легких», «синем», «горячие», «безводном») подчеркивается либо могущество владыки-стихии, либо трагичность произошедшего.
Усиливают экспрессию метафоры: «мое веселье по ковылю развеял» – принес огорчения; «простерло ты горячие свои лучи на воинов моего лады» – указывает на жару и зной; «горем им колчаны заткнуло» – обозначает степень уныния.
Таким образом, плач Ярославны – это не только личное выражение скорби княгини, это плач по всем воинам, которых постигла неудача в землях половецких. Наличие языческой символики, широкая система обращений, риторических вопросов, употребление эпитетов и метафор частично приближают речь княгини к молитве, в которой смешалось личное и общественное, просьбы о благополучном завершении похода и восхваление силы и могущества стихий.
«Плач Ярославны» из «Слова о полку Игореве»: анализ
4 (80%) 4 votes109 -
ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ - фрагмент С., начинающийся со слов «На Дунай Ярославнынъ гласъ...» и оканчивающийся словами «...тугою имъ тули затче». Первые издатели ошибочно отнесли слова «На Дунаи» к предыдущему тексту («Копіа поютъ на Дунаи»). В П. Я. их предложил включить А. И. Смирнов (О Слове. II. С. 124), поправка которого принята едва ли не всеми исследователями.
П. Я. начинает третью часть С. и связан с последующим эпизодом бегства Игоря из плена, что отмечал еще Е. В. Барсов . По словам Н. С. Демковой , бегство Игоря из плена «происходит не только после плача Ярославны, но как бы вследствие плача, в ответ на заклинанья Ярославны» (Проблемы изучения... С. 88-89).
По поводу композиции П. Я. высказаны разные точки зрения. Б. В. Сапунов считает, что П. Я. четырехчастен и построен по принципу заговоров. По мнению Р. О. Якобсона , «рассказ о Ярославне...
110 -
слагается из вступления и троекратного плача» (Композиция и космология... С. 32). Вероятно, следует считать П. Я. двухчастным, поскольку первая строфа, обособленная от трех остальных, имеет важное смысловое значение и не может рассматриваться только как вступление к П., которое Якобсон счел возможным исключить из рассмотрения.
В первой строфе Ярославна изображается «зегзицей », «кычущей» на Дунае. В этом облике, никем не узнаваемая («незнаемая»), собирается она полететь по Дунаю к р. Каяле, омочить в ее воде «бебрян» рукав и утереть Игорю кровавые раны на «жестоком» его теле.
Эти намерения Ярославны исследователи объясняют по-разному. Обычно считается, что Ярославна мысленно стремится к месту битвы Игоря с половцами, где, по ее представлениям, лежит раненый князь, желая омыть, заживить его раны. Барсов говорил при этом о «целительной силе холодной воды Каялы», а Л. А. Дмитриев - о «мертвой» воде Каялы, напомнив, что в сказках «именно мертвой водой залечиваются, затягиваются раны» (Комментарии. С. 284). А. А. Косоруков полагает, что Ярославна мысленно летит к уже мертвому князю, чтобы «омыть его кровавые раны, то есть воздать погребальную почесть, которой он был лишен» (Гений без имени. С. 136).
Упоминание Дуная в данном эпизоде озадачивало исследователей. Они не находили объяснения тому, что Ярославна в первой строфе изображается зегзицей, кычущей на Дунае. Еще в прошлом веке было предложено решить этот вопрос следующим образом: считать, что действие в первой строфе происходит, как и в трех последующих, на гор. стене Путивля . Выражение «На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ (т. е. слышится. См.: Слово - 1985. С. 477)» объясняли при этом так: голос Ярославны, плачущей в Путивле, долетает до Дуная, до ее родины - Галицкого княжества. Что же касается намерения Ярославны полететь по Дунаю к р. Каяле, то, поскольку из Путивля к Каяле невозможно лететь по Дунаю, предполагалось понимать это имя в данном случае как эпич. наименование, символ реки вообще, основываясь на том, что в слав. эпосе имя «Дунай» может употребляться в таком значении. Возражая против приведенного толкования имени «Дунай» в П. Я., Д. В. Айналов справедливо указал на то, что в С. упоминается еще 10 рек, и все они называются своими ист. именами, что не дает основания одному Дунаю придавать символич. значение, к тому же, добавим, в одном только случае из пяти.
Вероятно, Ярославна изображается в первой строфе именно на Дунае, далеко от Путивля. Сюда, на Дунай, прилетает она зегзицей за живой водой, необходимой, согласно фольклорным представлениям, чтобы оживить героя после того, как мертвой, «целющей» водой, источником которой выступает в С. Каяла, заживлены, стянуты раны. Дело в том, что хотя Игорь в действительности не погиб на поле битвы, но в символич. плане его пленение толкуется автором С. как смерть, в связи с чем, по наблюдению Демковой, «возвращение Игоря из половецкого плена описано в системе изображения волшебной сказки как возвращение из царства мертвых» (Проблемы изучения... С. 102). Эпитет «на жестоцѣ мъ» («утру князю... раны на жестоцѣ мъ его тѣ лѣ »), который В. А. Жуковский перевел «на отвердевшем» (т. е. скованном смертью), тоже подтверждает, что Игорь изображается в С. убитым на поле боя.
111 -
Дунай выступает в С. источником живой воды далеко не случайно. Среди разнообразных мотивов, связанных с ним в фольклоре, в нар. слав. песнях есть мотив целебной дунайской воды, исцеляющей от болезней, спасающей от смерти. Такое представление о Дунае отражено, напр., в болг. песне «Яна-кукавица», приведенной Вс. Миллером в качестве параллели к П. Я. Герой этой песни, лежащий больным в шатре, просит сестру отправиться в дальний путь, на «белый Дунай», и принести «студеной» дунайской воды, которая должна исцелить героя. Девушка, набрав воды из Дуная, не может найти дорогу обратно и просит Бога превратить ее в кукушку, чтобы она летала по лесам и искала брата (подробнее см.: Соколова Л. В. Мотив живой и мертвой воды...).
За живой и мертвой водой на Дунай и Каялу Ярославна прилетает, в соответствии с фольклорной традицией, в образе птицы, в данном случае зегзицы. Слово это переводят по-разному: кукушка, чайка, ласточка, горлица. В последнее время зегзица часто толкуется, со ссылкой на Н. В. Шарлеманя , как чайка. Однако здесь явное недоразумение. Шарлемань неясно выразился, указав, что «на Десне, между Коропом и Новгород-Северским крестьяне называют местами гігічкой, зігічкой, зігзічкой - чайку, по-русски пигалицу или чибиса», т. е. Шарлемань имеет в виду птицу, на совр. укр. яз. называемую чайкой, а на совр. рус. яз. - чибисом. Некоторые же исследователи поняли Шарлеманя так, что зігзічкой называется чайка. Н. А. Мещерский и Демкова попытались обосновать, что образ именно водяной птицы, чайки, низко летающей над речной поверхностью и задевающей ее крылом, лучше сочетается с образом Ярославны, собирающейся омочить свой шелковый белый рукав в воде Каялы.
По мнению автора данной статьи, единственно верный перевод слова зегзица - кукушка. В «Задонщине » и в «Слове » Даниила Заточника слово это употреблено в форме «зогзица» в значении кукушка. В совр. рус. диалектах сохранились слова «зёгзица», «зогза», также обозначающие кукушку. Л. А. Булаховский на основании мн. слав. яз. реконструирует общеслав. форму «zeg(ъ)za».
Образ кукушки избран автором С. далеко не случайно. Прекрасный знаток слав. нар. поэзии Ф. И. Буслаев писал о «всеобщности славянских преданий о превращении несчастных женщин в кукушек» (Исторические очерки... Т. 1. С. 143). Кукушка - слав. символ тоскующей женщины: и несчастной в браке, и одинокой солдатки, и женщины, оплакивающей смерть мужа, сына или брата. Ближе всего к С. тот фольклорный сюжет, по которому женщина прилетает кукушкой куковать-плакать над телом убитого на поле боя мужа или брата. В частности, в укр. песне «Три кукушки» оплакивать убитого прилетают в образе кукушек его мать, сестра и жена. Как видим, автор С., создавая образ Ярославны, использует традиц. для слав. фольклора образ кукушки, одинокой птицы-плакальщицы. В С. он символизирует вдову, прилетающую на место символич. гибели суженого. Однако Ярославна-кукушка летит к любимому не для того, чтобы оплакать его на поле битвы, а чтобы с помощью живой и мертвой воды вернуть его к жизни. Как и в др. случаях, автор С. трансформирует традиц. фольклорный образ.
Ярославна собирается омыть раны Игоря бебряным рукавом своей одежды. Комментируя это, Д. С. Лихачев пишет: «Рукава верхней
112 -
одежды знати в древней Руси делались длинными. Их обычно поднимали кверху, перехватывая запястьями. В ряде церемониальных положений их спускали книзу (стояли «спустя рукава»). Такой длинный рукав легко можно было омочить в воде, чтобы утирать им раны, как платком» (Комм. ист. и геогр. С. 461). Возможно, что омовение ран именно рукавом жен. одежды имело какой-то символич. (или магич.) смысл, ср. длинные «плакальные рукава» рубахи, в которой невеста причитала перед выходом замуж (см.: Маслова Г. С. Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах конца XIX - нач. XX в. М, 1984. С. 168).
115 -
По нашему мнению, вовсе не факт, что в действительности Ярославна находилась именно в Путивле. Скорее, это худ. прием: Ярославна, с нетерпением ожидавшая возвращения Игоря и Владимира с поля битвы и стремившаяся как можно быстрее увидеть их, изображается автором С. в Путивле (где княжил ее сын), потому что он гораздо южнее Новгорода-Северского, а именно с юга должны были возвращаться ее муж и сын. Ярославна в изображении автора С. как бы «выходит» им навстречу.
Возникал также вопрос, почему Ярославна не упоминает в П. своего сына Владимира. Исследователи, в частности А. В. Соловьев , Л. Е. Махновец и др., предлагали разные объяснения, однако дело в том, что худ. функция П. Я. - в оправдании, освящении бегства Игоря из плена, а это не оставляет места для упоминания Владимира.
П. Я., один из самых поэтич. фрагментов С., переводили и перелагали мн. поэты: Ф. Глинка , И. Козлов , П. Шкляревский , Т. Шевченко , С. Городецкий, А. Прокофьев , Е. Кунина и др.
Мотивы и образы П. Я. использовали в своих стихах К. Случевский , В. Брюсов , Прокофьев, В. Звягинцева , Л. Татьяничева , Н. Браун , П. Антокольский , В. Зотов , В. Соснора , Н. Рыленков , С. Кузнецова, Ю. Друнина, Л. Щипахина и др.
Переводы П. Я. и реминисценции на его сюжет см. в изд.: Слово - 1952, Слово - 1985, Слово - 1986 2 и др.
Литературоведч. анализ переводов, переложений П. Я. и стихов на его сюжет см. в работах А. Арго, Л. А. Дмитриева , О. А. Державиной, Е. Н. Кононко, Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб., 1861. Т. 1. С. 143; 3) Эпическая поэзия // Там же. С. 35; Барсов Е. В. 1) Причитания Северного края. М., 1872. Ч. 2. С. 87; 2) Слово. Т. 1. С. 10; Т. 2. С. 63-68; Миллер . Взгляд. С. 112-116; Максимович М. А. Песнь о полку Игореве // Собр. соч. Киев, 1880. Т. 3. С. 549-550; Жданов И. Н. Литература «Слова о полку Игореве» // Соч. СПб., 1904. Т. 1. С. 444; Дашкевич Н. П. Опыт указания литературных параллелей к Плачу Ярославны в «Слове о полку Игореве» // Sbornik v slavu V. Jagiča. Berlin, 1908. С. 415-422; Орлов А. С. Лекции по истории древней русской литературы. М., 1916. С. 89-90; Перетц . Слово. С. 304-307; Айналов Д. В. Заметки к тексту «Слова о полку Игореве». I. Плач Ярославны // ТОДРЛ. 1940. Т. 4. С. 151-155; Адрианова-Перетц В. П. 1) Очерки поэтического стиля древней Руси. М.; Л., 1947. С. 147-148; 2) Об эпитете «тресветлый» в «Слове о полку Игореве» // РЛ. 1964. № 1. С. 86-87; 3) «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI-XIII веков. Л., 1968. С. 169-176; 4) Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974. С. 109; Шарлемань Н. В. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1948. Т. 6. С. 115; Лихачев Д. С. 1) Комм. ист. и геогр. С. 461-462; 2) «Тресвѣ тлое солнце» плача Ярославны // ТОДРЛ. 1969. Т. 24. С. 409; 3) «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л., 1978. С. 22-23, 43, 46, 58, 66, 208-209; 4) «Слово о полку Игореве» как художественное
116 -
целое // Избр. работы: В 3 т. Л., 1987. Т. 3. С. 194-195; Тиунов И. Д. Несколько замечаний к «Слову о полку Игореве» // Слово. Сб. - 1950. С. 199-201; Дмитриев Л. А. 1) Комментарии // Слово - 1952. С. 284; 2) «Слово о полку Игореве» и русская литература // Слово - 1967. С. 69-92; 3) Поэтическая жизнь «Слова о полку Игореве» в русской литературе // Слово - 1983. С. 82-113; 4) (совм. с А. И. Михайловым) «Слово о полку Игореве» в русской советской поэзии // РЛ. 1985. № 3. С. 16-30; Мещерский Н. А. 1) О территориальном приурочении «Слова о полку Игореве» // Учен. зап. Карел. пед. ин-та. Петрозаводск, 1956. Сер. ист.-филол. наук. Т. 3, вып. 1. С. 76; 2) К изучению лексики и фразеологии «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1958. Т. 14. С. 43-44; Сапунов Б. В. Ярославна и древнерусское язычество // Слово. Сб. - 1962. С. 321-329; Арго А. М. Десятая муза: (Непереводимость и всепереводимость). М., 1964. С. 69-74; Болдур А . Ярославна и русское двоеверие в «Слове о полку Игореве» // РЛ. 1964. № 1. С. 84-85; Михайлов М . Ярославна от «Слова о полку Игореве» (за някои особенности на образа) // Трудове на высшия педагогически ин-т «Братя Кирил и Методий» във Велико Търново. София, 1966. Т. 3. С. 113-130; Кононко Е. Н. Образ Ярославны в русской советской литературе // Вопросы рус. лит-ры: Сб. Львов, 1967. Вып. 2 (5). С. 24-28; Боброва Е. И. К новому истолкованию плача Ярославны // ТОДРЛ. 1969. Т. 24. С. 35-37; Якобсон Р. О. Композиция и космология плача Ярославны // Там же. С. 32-34; Уваров К. А. Историко-филологический и искусствоведческий комментарий к женским образам «Слова о полку Игореве» // Учен. зап. МГПИ им. В. И. Ленина. М., 1970. № 405. С. 12-26; Гаген-Торн Н. И. Анимизм в художественной системе «Слова о полку Игореве» // Сов. этнография. 1974. № 6. С. 110-118; Прийма Ф. Я. 1) Голоса, вторящие плачу Ярославны // Совр. проблемы литературоведения и языкознания. М., 1974. С. 200-210; 2) Внимая плачу Ярославны... // РЛ. 1985. № 4. С. 3-14; Державина О. А. Образ Ярославны в творчестве поэтов XIX-XX вв. // Слово. Сб. - 1978. С. 186-190; Демкова Н. С. 1) Проблемы изучения «Слова о полку Игореве» // Чтения по древнерус. лит-ре. Ереван, 1980. С. 88-89, 102-103; 2) Бегство князя Игоря // Слово - 1986 1 . С. 491-493; Махновець Л . Ярославна // Наука і культура. Київ, 1985. Вип. 19. С. 277 283; Тищенко В. И. Плач Ярославны // РР. 1985. № 4. С. 15-20; Косоруков А. А. Гений без имени. М., 1986. С. 136-145; Гин Я. И. К истолкованию финала плача Ярославны // Исследования «Слова». С. 81-86; Кайдаш С . Тайны «Слова», тайна Ярославны // Дет. лит-ра. 1986. № 3. С. 32-36; Pavlik J . 1) Bezieht sich das Klagen der Jaroslavna im «Lied von der Heerfahrt Igor’s» auf den toten Igor’? (Ein Beitrag zur Semantik eines der Anwendungsfälle des Adverbs «rano» im «Klagen der Jaroslavna») // Slavia Othiniensia. 1987. N 9. S. 75-91; 2) Ist «zegzica» im «Lied von der Heerfahrt Igor’s» eine «Lachmöwe» oder ein «Kiebitz»? // Ibid. S. 92-98; Соколова Л. В. Мотив живой и мертвой воды в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1993. Т. 48. С. 38-47.
Алексеем Мусиным-Пушкиным . Единственный известный науке средневековый список «Слова» погиб в огне московского пожара 1812 года , причём сведения об этом носят противоречивый и сбивчивый характер, что дало повод сомневаться в подлинности произведения.Первое печатное известие об открытии «Слова» появилось за границей, в гамбургском журнале «Spectateur du Nord» г. (октябрь). «Два года тому назад, - писал неизвестный автор статьи из России, - открыли в наших архивах отрывок поэмы под названием: „Песнь Игоревых воинов“, которую можно сравнить с лучшими Оссиановскими поэмами». В «Историческом содержании песни», составляющем предисловие к изданию г., повторены почти те же самые выражения. Первое издание 1800 г. появилось без всяких указаний на лиц, трудившихся над чтением памятника, над его переводом, его подстрочными объяснениями, преимущественно с исторической стороны, на основании «Российской истории» Татищева . Только на стр. VII предисловия, в примечании, замечено, между прочим: «Подлинная рукопись, по своему почерку весьма древняя, принадлежит издателю сего (гр. Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину), который, чрез старания и просьбы к знающим достаточно российский язык, доводил чрез несколько лет приложенный перевод до желанной ясности, и ныне по убеждению приятелей решился издать оный на свет».
Источники текста
Сохранилось два полных воспроизведения текста «Слова» по Мусин-Пушкинской рукописи:
- первое издание 1800 года , подготовленное Мусиным-Пушкиным, под заглавием: «Ироическая песнь о походе на половцев удельного князя Новогорода-Северского Игоря Святославича» (М., 1800). В конце книги приложены «Погрешности» и «Поколенная роспись российских великих и удельных князей в сей песни упоминаемых». Открыв памятник, гр. Мусин-Пушкин сообщил о нем знатокам палеографии - Малиновскому, Бантышу-Каменскому и другим - и, разобрав его, составил свой собственный список, в который ввел разделение слов, предложений, заглавные буквы и пр. Этот список и лежал в основе издания.
- снятая для Екатерины II в копия «Слова» («Екатерининская копия»). Копия эта издана академиком Пекарским в 1864 г. и Симони, более исправно, в 1889 г., в «Древностях и Трудах Московского археологического общества», XIII т.
Кроме этого, сохранились также выписки из погибшей рукописи, сделанные А. Ф. Малиновским и Н. М. Карамзиным , с заменами о некоторых чтениях оригинала сравнительно с текстом, приготовленным для издания 1800 г. (так назыв. бумаги Малиновского, отчасти описанные Е. В. Барсовым в его труде о С. о Полку Игореве; другой перевод, с заметками по рукописи Импер. публичн. библ., описан в «Отчете Импер. Публ. Библ., за 1889 г.», СПб., 1893 г., стр. 143-144). Значение имеет также выполненный для Екатерины ранний перевод «Слова», так как он делался не с вышеупомянутой копии.
Особенности утраченной рукописи
Сюжет
В кратких и сжатых выражениях «Слова» изображаются не только события неудачного похода на половцев новгород-северского князя Игоря в г., как об этом повествуется в летописях (в двух редакциях - южной и северной, по Ипатьевской летописи и по Лаврентьевской), но и припоминаются события из княжеских междоусобий, походов и удачных битв, начиная с древнейших времен. Перед нами как бы народная история, народная эпопея в книжном изложении писателя конца XII в.
Вступление
В начале автор «Слова» несколько раз обращается к своим читателям и слушателям со словом «братие», напр.: «почнем же, братие, повесть сию от старого Владимера до нынешняго Игоря». Затем следуют предания о княжеских певцах и о Бояне , некоторые из которых находят параллели в Начальной летописи , а также о русских племенах, набранные из разных сказаний и песен; «старые словеса» - песни - противопоставляются былинам позднейшего времени. Есть здесь и намек на старинную соколиную охоту, и на певцов-музыкантов с кифарами или гуслями : «Боян же, братие, не 10 соколов на стадо лебедей пущаше, но своя вещия персты на живая струны вскладаше: они же сами князем славу рокотаху».
Несомненно, что до «Слова о полку Игореве» существовали устные предания о походах князей и их единоборствах (вроде былин о богатырях), подобно тому как в «Слове» представляется Мстислав Храбрый , «иже зареза Редедю пред пълкы Касожьскими ». Эти предания захватывали события XI в., от старого Владимира I до Всеслава Полоцкого (+ 1101 г.). Встречаются неясные воспоминания о Трояне (это может быть римский император или языческое существо, упоминаемое в апокрифах, возможно, эпитет кого-либо из древнерусских князей), отклики языческих преданий о Велесе - деде певцов, о Хорсе -солнце, о Дажбоге - деде русичей , о Диве -лешем, об оборотнях вроде Всеслава Полоцкого .
Поход Игоря
Игорь - глава полка (похода); его речи руководят северских князей - «братию и дружину » (известная из древнерусских текстов формула обращения военачальника к отряду). Игорь видит затмение солнца (1 мая ) и предчувствует неудачу; но отчаянные побуждения биться до смерти ободряют князя, и он «вступает в злат стремень». Поход начинается. Неблагоприятные знамения преследуют полк Игорев. Поход намечен далеко в глубь степей, к морю, к Сурожу , Корсуню и Тмуторокани . Поэт говорит обо всем этом кратко, картинами: кликом Дива в стягах полков, мраком ночи, воем зверей и скрипом половецких телег, скрывающихся от русичей. Одна только ночь отделяет выступление в поход от первой битвы, обрисованной одними успехами и отдыхом «Ольгова хороброго гнезда», обогатившегося всякой добычей и задремавшего в поле.
С пятницы по воскресенье, как и в летописном подробном сказании Ипатьевской летописи, следуют решительные битвы несчастного Игорева полка, окруженного «в поле незнаемом и безводном» многочисленными половецкими полками. Единоборство князя Всеволода характеризует храбрость русских. Как герой Илиады , он «посвечивает» своим золотым шлемом и громит мечом по «шеломам оварьским» половцев. Для него не дороги ни раны, ни воспоминания о Чернигове , о красавице Глебовне, о своем «животе» и о чести золотых столов княжеских. Таков Ярый Тур Всеволод. Но храбрость его тщетна на Каяле-реке , под натиском всей земли половецкой.
Былые походы предка Игоря, Олега Святославича (которого он называет «Гориславичем»), вызывают у автора «Слова» самые тяжелые, самые грустные воспоминания: гибли князья, гибли люди в усобицах и княжеских «крамолах», раздавался звон мечей, носились тучи стрел и вились над полями вороны и галки. Автор, созерцая св. Софию в Киеве , переносится мыслью к Каяле, где третий день шумит и звенит оружие. Игорь заворачивает полки, чтобы высвободить своего брата Всеволода; но уже полегли храбрые русичи на берегу быстрой Каялы (может быть, нарицательное имя горестного места, от половецкого Каигы, Кайгу, или это Кагальник, Кальмиус , Кальчик , Яла). Действие полка Игорева кончено: «ничить трава жалощамчи, а древо с(я) тугою к земли преклонилось».
Золотое слово Святослава
Далее в «Слове» идут плачи по павшим, замечания о дальнейшем движении половцев на русскую землю, воспоминания об усобицах и успокоение на киевском великом князе Святославе Всеволодовиче . Автор «Слова» объясняет нынешние печали, стоны Киева и напасти Чернигова неблагоразумием молодых князей, их спорами за чужое, их крамолами. Контраст поразителен с недавней удачей великого князя Святослава над половцами в г.: «наступи на землю половецкую, притопта холмы и яруги, взмути реки и озера, иссуши потоки и болота, а поганого Кобяка (хана половецкого) из лукоморья яко вихрь выторже и падеся Кобяк в граде Киеве, в гриднице Святославли».
Место действия «Слова» переносится в Киев . Иностранцы (немцы, венецианцы, греки и мораване) живо сочувствуют удачам Святослава и несчастию Игоря. Следует сон великого князя Святослава, объяснение его боярами и «золотое слово» Святослава. Здесь, в сне Святослава, находится труднообъяснимое, испорченное место, каких еще несколько встречается и далее. Снилось князю в «тереме златоверхом», что треснула балка над ним, закаркали вороны и понеслись к морю с Оболони. А самого князя стали приготовлять к погребению: одели «черной паполомой на тесовой (или тисовой) кровати», стали оплакивать «синим вином с горем смешанным», стали сыпать крупный жемчуг - слезы на лоно. И сказали бояре князю: «горе твое от того, что два сокола слетели с золотого стола отцовского; соколов захватили в железные путины и припешали им крылья». Четыре князя попались в плен: Игорь, Всеволод, Олег и Святослав. Речь бояр переходит в образный, картинный плач: «тьма свет покрыла, снесеся хула на хвалу, тресну нужда на волю, готския девы запели на берегу Синего моря, позванивая русским золотом». Тогда великий князь Святослав изрекает свое «золотое слово», упрекая Игоря и Всеволода за излишнюю самонадеянность. И встал бы великий князь за обиду за свое гнездо; но он уже знает, как стонет под саблями половецкими Владимир Глебович.
Обращение к князьям
И вот не то Святослав, не то автор «Слова о полке Игореве» призывает и крупные силы современной Руси, и слабых, но мужественных князей: великого князя Всеволода и его близких Глебовичей, затем Ростиславичей, Рюрика и Давида, могущественного Ярослава Осмомысла Галицкого и знаменитого Романа с Мстиславом (Роман Волынский). Автор еще раз с горем вспоминает Игоря и снова призывает Мстиславичей и племя Всеслава, останавливаясь всего более на этом герое песен Бояна. Все это - удалые воители: Ярослав Черниговский со степняками кликом полки побеждает; Всеволод веслами может раскропить Волгу, а Дон вычерпать шлемами; Рюрик и Давид не боятся со своими дружинами ни ран, ни крови, плавая в ней золотыми шеломами; Ярослав Осмомысл носится со своими железными полками по Дунаю, подступает к Киеву, борется с степняками; Роман и Мстислав страшны для Литвы и половцев.
Плач Ярославны
Бегство Игоря из плена
Бог не оставляет праведника в руках грешников, говорит летописное сказание об Игоре - а по «Слове о полке Игореве», «Бог путь кажет Игореви из земли Половецкой в землю русскую». Автор как будто сам пережил бегство из плена от степняков: он помнит, с каким трепетом и ловкостью выбирался Игорь, под условный свист верного человека, с конем за рекой, как пробегал он степи, скрываясь и охотой добывая себе пищу, перебираясь по струям Дона.
Автору «Слова» припоминается песня о безвременной смерти юноши князя Ростислава, брата Владимира Мономаха (событие, случившееся за 100 лет до похода Игоря): оплакивания погибших были как бы выдающимися песнями и сказаньями русского народа. Ездят Гзак с Кончаком на следу беглеца и примиряются с бегством Игоря, как старого знакомого, который при случае явится близким человеком для степняков и по браку, и по языку, а иногда и по обычаям. Но Игорь ближе всего к русской земле, что предчувствует Гзак. Быстро переносит автор «Слова о полку Игореве» своего героя из степей в Киев, на радость странам-городам. «Игорь едет по Боричеву (и ныне - ул. Боричев ток, рядом с более известным Андреевским спуском) к святей Богородици Пирогощей (храм, находившийся на Подоле)».
Заключительным словом к князьям, возможно, ещё пленным, и к погибшей дружине заканчивается «Слово о полку Игореве».
Язык «Слова»
Книжные элементы отражаются и в языке «Слова» рядом с народными чертами старинного русского языка. Вследствие частой переписки «Слова» в дошедшем до нас списке утратило свои первоначальные черты, окрасилось особенностями новгородско-псковского говора (шизым, вечи, лучи, русици, дивицею и пр.); но и теперь оно еще отражает древнейшие черты русского литературного языка XII в. В общем это язык летописей, поучения Владимира Мономаха . В «Слове» немало затруднительных («тёмных») мест, возникших вследствие порчи текста или наличию редких слов (гапаксов). Почти каждое такое место не раз подвергалось истолкованиям. Одним из распространённых способов при толковании этих темных мест «Слова» являются палеографические конъектуры, например посредством гаплографии (объяснения И. И. Козловского (1866-1889), посмертно опубликованные в 1890 г. ).
«Слово» в древнерусской культуре
«Слово о полку Игореве» имеет много параллелей в древнерусской литературе и народной словесности. В летописях встречаются соответствующие выражения, как и в переводных славяно-русских повестях, хрониках и т. п. С русской народной словесностью «Слово о полку Игореве» имеет много общего, начиная с внешних средств выражения (эпитетов, сравнений, параллелизма и проч.) до образов природы, снотолкований, причитаний, запевов, заключений, изображения смерти и пр.
Вместе с тем «Слово о полку Игореве» как целое, с его сложной поэтической символикой, смелыми политическими призывами к князьям, языческой образностью, пёстрой композицией, необычным бессоюзным синтаксисом в значительной степени стоит особняком в древнерусской литературе и книжности, если не считать подражание XV века - «Задонщину», включающую в себя мозаику из огромного количества заимствованных пассажей «Слова» (но и в ней, например, нет имён языческих богов). Исследователи обычно сближают «Слово» со светской «княжеской» культурой ранней Руси, следы которой немногочисленны (в литературе к ней можно отчасти отнести Моление Даниила Заточника), с фольклором, с европейской скальдической литературой. Иногда предполагают, что «Слово» - случайно уцелевший осколок большой традиции, в которой существовало много подобных произведений (ср. упоминаемое в нём творчество Бояна).
Следы отдельных мотивов «Слова о полку Игореве» (Буй-тур Всеволод как лучник, Роман и Мстислав, вступающие «в злата стремени») ряд исследователей видит в знаменитых миниатюрах Радзивилловской летописи (XV век , но в основе миниатюры представляют собой копии более ранних иллюстраций). Существенно, что отмеченные мотивы отсутствуют в тексте как самой Радзивилловской летописи, так и, например, Ипатьевской , содержащей очень подробную повесть о походе Игоря.
Помимо «Задонщины» (текста северо-восточного происхождения), следом знакомства древнерусских книжников со «Словом» является несколько изменённая цитата из него во Псковском «Апостоле» 1307 года . Возможно, именно список, находившийся в начале XIV в. во Пскове, век или два спустя послужил протографом для Мусин-Пушкинской рукописи: в дошедшем до нас тексте филологи выделяют черты орфографии -XVI веков и псковские диалектные черты. Переписчик Мусин-Пушкинской рукописи (как и авторы и редакторы «Задонщины») уже многого не понимали в «Слове» и вносили в текст разного рода искажения. В целом можно сказать, что «Слово о полку Игореве» оставалось малоизвестным текстом для позднего русского Средневековья, что было связано с его жанровой и содержательной необычностью.
Вопросы территориального происхождения и авторства «Слова»
«Слово о полку Игореве» имеет предположительно южнорусское происхождение, возможно даже киевское. Подобные предположения вытекают из заключения «Слова», из восторженного отношения автора к великому князю киевскому Святославу, из любви к Киеву, к его горам. Поэтические описания природы степей у Дона и Донца создают впечатления о близком знакомстве автора с этими местами. Текст «Слова» говорит также о том, что он хорошо знаком не только с родным Киевом, но и с другими русскими землями - княжествами.
На протяжении всех двух веков со времени публикации «Слова» выдвигаются гипотезы разной степени доказательности о том, кто (конкретное лицо или круг лиц) мог бы быть его автором. Практически все известные по летописи деятели конца XII века назывались в качестве возможных кандидатур. В СССР со своими версиями выступали не только филологи и историки, но также и многочисленные любители (писатели, такие, как Алексей Югов , Олжас Сулейменов или Игорь Кобзев, и популяризаторы).
«Слово» - слишком короткий, необычный и сложный текст, чтобы по нему можно было уверенно судить о тех или иных свойствах его автора или сравнивать его с другими текстами той эпохи. Одни исследователи считали, что тон обращений автора к князьям указывают на то, что он сам был князем или членом княжеской фамилии (в частности, назывались имена самого Игоря, Ярославны , Владимира Игоревича и ряда других князей, включая крайне малоизвестных); другие, напротив, утверждали, что князь не мог называть князя «господином». По-разному оценивались и политические симпатии автора (одни считают, что он воспевает Игоря и принадлежит к его черниговскому клану , другие - что он осуждает его авантюру и симпатизирует потомкам Мономаха), и его территориальное происхождение (псковские черты в языке «Слова», скорее всего, говорят не об авторе, а о переписчике XV века). Выдвигалась даже маловероятная версия, что часть текста написана одним автором, другая часть - иным. Особую линию рассуждений на эту тему составляют попытки поиска прямо названного или «зашифрованного» имени автора в тексте, вычленение акростихов (так как первоначальная рукопись утрачена, такие реконструкции крайне уязвимы).
Скептическая точка зрения на «Слово»
Уже вскоре после публикации памятника многие критики высказывали сомнение в его подлинности (то есть в том, что это аутентичное древнерусское произведение, а не мистификация XVIII века). После публикации в середине XIX века «Задонщины » - сохранившегося в шести списках произведения XV в., несомненно связанного со «Словом» (вплоть до заимствования целых пассажей), подлинность «Слова» долгое время никем не оспаривалась.
Однако в конце XIX века французским славистом Луи Леже, а в 1920-1950-е годы Андре Мазоном были выдвинуты новые скептические гипотезы относительно происхождения «Слова». По мнению Мазона и ряда других французских исследователей, «Слово о полку Игореве» было создано в конце XVIII века по образцу «Задонщины», причём в качестве сюжета был использован пересказ событий XII в., сделанный В. Н. Татищевым по несохранившимся летописям (некоторые современные исследователи, такие, как А. П. Толочко, считающие «татищевские известия» совершенным вымыслом историка XVIII в., трактуют возможные параллели между «Словом» и Татищевым как аргумент против подлинности «Слова»). Авторство текста Мазон приписывал А. И. Мусину-Пушкину, Н. Н. Бантышу-Каменскому или архимандриту Иоилю Быковскому . Иоиля Быковского считал автором «Слова» также советский историк А. А. Зимин (работавший над проблемой в В 2004 году А. А. Зализняк , всесторонне исследовав проблему, показал , что фальсификатор XVIII в. никак не мог располагать лингвистическими знаниями, необходимыми для создания известного нам текста «Слова»; кандидатура Добровского также на эту роль не подходит, так как сведения о древней славянской грамматике, изложенные в его сочинениях, отличаются от фактов грамматики «Слова» (О. Б. Страхова). В частности, Зализняк доказывает, что характер употребления так называемых клитик в тексте «Слова» соответствуют параметрам «некнижных» текстов XII века, ориентирующихся на живую речь (знаний об этих параметрах у предполагаемых фальсификаторов XVIII века заведомо не было); аналогичные наблюдения были сделаны и над другими компонентами грамматики. Кроме того, по наблюдениям и подсчётам исследователей, приходящих к выводу о подлинности «Слова», ряд параметров демонстрирует несомненную зависимость текста «Задонщины» от текста «Слова», но не наоборот (частотность союзов в различных частях текста, поновления грамматики, искажения и перетасовки ряда пассажей, естественно выглядящих в контексте «Слова»).
Дискуссия о «Слове» как подделке XVIII в. стала исключительно полезным стимулом в деле исследования памятника.
Особую точку зрения выдвинул Лев Гумилёв , предположивший, что «Слово» - иносказательное сочинение, созданное в XIII веке, в нём под видом половцев изображены монголы, а под видом Игоря и русских князей конца XII в. - Александр Невский, Даниил Галицкий и их современники. Версия Гумилёва опирается, в свою очередь, на его концепциях происходившего на Руси и в Орде в XIII в., не получивших признания среди историков. Концепцию истории «Слова», предлагаемую Гумилёвым, критиковали Б. А. Рыбаков и Я. С. Лурье.
Плач Ярославны - это составная часть произведения 12 века " ".
"Плач Ярославны" иногда используется как выражение, обозначающее сильное горе.
Плач Ярославны (Заболоцкий)
Плач Ярославны (часть 3, I) в переводе (1938—1946) Заболоцкого Николая Алексеевича (1903-1958):
Над широким берегом Дуная,
Над великой Галицкой землей
Плачет, из Путивля долетая,
Голос Ярославны молодой:«Обернусь я, бедная, кукушкой,
По Дунаю-речке полечу
И рукав с бобровою опушкой ,
Наклонясь, в Каяле омочу.Улетят, развеются туманы,
Приоткроет очи Игорь-князь,
И утру кровавые я раны,
Над могучим телом наклонясь».Далеко в Путивле, на забрале ,
Лишь заря займется поутру,
Ярославна, полная печали,
Как кукушка, кличет на юру :«Что ты, Ветер, злобно повеваешь,
Что клубишь туманы у реки,
Стрелы половецкие вздымаешь,
Мечешь их на русские полки?Чем тебе не любо на просторе
Высоко под облаком летать,
Корабли лелеять в синем море,
За кормою волны колыхать?Ты же, стрелы вражеские сея,
Только смертью веешь с высоты.
Ах, зачем, зачем мое веселье
В ковылях навек развеял ты? »На заре в Путивле причитая,
Как кукушка раннею весной,
Ярославна кличет молодая,
На стене рыдая городской:«Днепр мой славный! Каменные горы
В землях половецких ты пробил,
Святослава в дальние просторы
До полков Кобяковых носил.Возлелей же князя, господине,
Сохрани на дальней стороне,
Чтоб забыла слезы я отныне,
Чтобы жив вернулся он ко мне! »Далеко в Путивле, на забрале,
Лишь заря займется поутру,
Ярославна, полная печали,
Как кукушка, кличет на юру:«Солнце трижды светлое! С тобою
Каждому приветно и тепло.
Что ж ты войско князя удалое
Жаркими лучами обожгло?И зачем в пустыне ты безводной
Под ударом грозных половчан
Жаждою стянуло лук походный,
Горем переполнило колчан ?»Плач Ярославны (Жуковский)
Плач Ярославны в переводе (1817—1819) русского поэта (1783-1852):
Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, приговаривая:
«О ветер, ты, ветер!
К чему же так сильно веешь?
На что же наносишь ты стрелы ханские
Своими легковейными крыльями
На воинов лады моей?
Мало ль подоблачных гор твоему веянью?
Мало ль кораблей на синем море твоему лелеянью?
На что ж, как ковыль-траву, ты развеял моё веселие?»Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, припеваючи:
«О ты, Днепр, ты, Днепр, ты, слава-река!
Ты пробил горы каменные
Сквозь землю Половецкую;
Ты, лелея, нёс суда Святославовы к рати Кобяковой:
Прилелей же ко мне ты ладу мою,
Чтоб не слала к нему по утрам, по зорям слёз я на море!»Ярославна поутру плачет в Путивле на стене городской, припеваючи:
«Ты, светлое, ты, пресветлое солнышко!
Ты для всех тепло, ты для всех красно!
Что ж так простёрло ты свой горячий луч на воинов лады моей,
Что в безводной степи луки им сжало жаждой
И заточило им тулы печалию?»Прыснуло море к полуночи;
Идут мглою туманы;
Игорю-князю Бог путь указывает
Из земли Половецкой в Русскую землю,
К златому престолу отцовскому.Плач Ярославны (Бальмонт)
Плач Ярославны в переводе (1929-1930) поэта Бальмонт Константина Дмитриевича (1867—1942)
Свист ли копий или песня? Что за песня над Дунаем?
Ярославнин слышен голос. Как безвестная кукушка,
Кличет рано: «Полечу, мол, я кукушкой по Дунаю,
Омочу рукав бобровый я в реке Каяле быстрой,
Раны я утру на князе, кровь утру на теле сильном».
Рано плачет Ярославна на стене градской в Путивле ,
Кличет к ветру: «Ветр, ветрило, ты к чему насильно веешь?
Ты зачем, о господине, на своих нетрудных крыльях
Стрелы ханские бросаешь на бойцов, где он, мой Ладо?
Мало ль было в высях веять и летать под облаками,
Прилетев, качать-лелеять корабли на синем море?
Ты зачем мое веселье ковылями всё развеял?»
«Славный Днепр, пробил ты горы сквозь земли той Половецкой,
Святославовы суда ты, в стан Кобяков мча, лелеял,
Возлелей, о господине, моего примчи ты Лада,
Чтобы утром я не слала слез к нему на море рано».
Рано плачет Ярославна на стене градской в Путивле:
«Солнце светлое, свет-солнце, ты для всех тепло и красно,
Для чего же, господине, ты стремишь свой луч горячий
На войска, где он, мой Ладо? Для чего в безводном поле
Ты тоской им сушишь луки и колчаны затворяешь?»Изображения
Исследователи о Плаче Ярославны
Лихачев Дмитрий Сергеевич (1906 - 1999):
"Слово О полку Игореве и культура его Времени": "В «Слово о полку Игореве» вставлено (инкрустировано) другое произведение - «Плач Ярославны», - очень напоминающее западноевропейские песни о разлуке. Как и песни о разлуке (chansons de toile), плач Ярославны, жены князя Игоря, оплакивает разлуку с мужем, ушедшим в далекий поход на язычников. Плачи автор «Слова» упоминает не менее пяти раз: плач Ярославны, плач жен русских воинов, павших в походе Игоря, плач матери Ростислава; плачи же имеет в виду автор «Слова» тогда, когда говорит о стонах Киева и Чернигова и всей Русской земли после похода Игоря. Дважды приводит автор «Слова» и самые плачи: плач Ярославны и плач русских жен..."
Айналов Дмитрий Власьевич (1862 - 1939):
"Заметки к тексту "Слова о полку Игореве"": "...Ярославна, дочь Ярослава галицкого, в плаче своем вспоминает родную реку Дунай и мысленно летит над этой рекой кукушкой с плачем <...> она мысленно стремится к родной реке Дунаю в ее отцовской области <...> Этими данными можно объяснить введение в плач Ярославны реки Дуная, а вовсе не подражанием песенным воспеваниям Дуная..."
Адрианова-Перетц Варвара Павловна (1888 - 1972):
"Слово О полку Игореве и устная народная поэзия": "...Плач Ярославны, в котором уже давно исследователями отмечено соединение двух традиций - народного причитания, с одной стороны, и заклинательных формул, с другой..."
Сапунов Борис Викторович (1922 - 2013):
"Ярославна и древнерусское язычество": "Можно легко установить, что по своему характеру "плач" Ярославны в основной своей части (три абзаца из четырех) является типичным языческим заговором. Структура "плача" повторяет обычную четырехчастную форму заговора, сохранившуюся до XX в., - обращение к высшим силам, прославление их могущества, конкретная просьба и заключение. Большое количество заговоров, записанных в XIX в., еще сохранили обращения к солнцу, месяцу, звездам, заре, ветрам, огню, молнии и другим силам природы"
"Песнь о полку Игореве": "...Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? но Карамзин не поэт. Державин? но Державин не знал и русского языка, не только языка «Песни о полу Игореве». Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколь находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства..."
О созидательной силе любви писали многие. Дмитрий Левчик, предлагая свою версию создания «Слова о полку Игореве», утверждает, что боль и ревность в неменьшей степени способны породить великое произведение, а необъяснимые «проколы» и недочеты знаменитой поэмы становятся закономерными, если ее написала… женщина.
«Слово о полку Игореве» – произведение-загадка. Найденная Мусиным-Пушкиным поэма была подготовлена к печати, но её подлинник сгорел во время пожара Москвы 1812 года. Потому историки спорят и о подлинности «Слова» (есть версия, что это – подделка XVIII века), и о времени его написания (XII, XIII или XVI век), и об авторстве, и о количестве языков и диалектов, на котором было написано «Слово» (например, есть версия о русско-половецком написании поэмы). И все авторы находят аргументы в пользу своей версии.
Мне представляется, что все более-менее правы просто потому, что поэму неоднократно дописывали, и от первоначального варианта XII века в ней мало что осталось. Естественно, будучи любителем русской истории и словесности, я не смог удержаться от соблазна изложить и свою версию. Хотя бы о том, кто автор этой поэмы.1.
И здесь я вынужден задать несколько вопросов. В первую очередь самому себе.
Как герой поэмы князь Игорь дошёл до половцев? Пешком? Ну, очевидно, нет. Скорее всего, верхом, на конях. Как обычно и передвигались по степи. Но обратите внимание на то, что в тексте «Слова» почти нет русских коней и конницы. Точнее – нет развёрнутого их описания. Есть упоминания о сёдлах и стременах. Почти нет описания упряжи, сбруи, конного боя. Нет упоминания о шпорах, например. А они известны на Руси с XI века и были массовым атрибутом русского всадника спустя всего двадцать лет после описываемого в поэме события, в начале XIII века. Неужели передовая по временам XII века дружина Игоря не обладала этим инвентарём? Очень даже обладала! В ГИМе эти шпоры выставлены! И по какой-то случайности именно на стенде, посвящённом «Слову о полку Игореве».Кстати, без шпор на Руси ездили только женщины. Запомним это и продолжим исследование.
А как ведёт бой дружина Игоря? В поэме очень странно изложена тактика боя с половцами. Вспомним известнейшую строку «Слова»: «Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себе чти, а князю – славы». Она трактуется однозначно: русичи встали щит к щиту сомкнутым строем, «перегородили поле красными щитами, ищущи себе чести, а князю славы». То есть они сражались в пешем строю. То есть дошли всё-таки до половцев пешком?
Может быть, Игорь шёл не на конях, а, например, на ладьях. Он просто спускался вниз по «Дону Великому», то есть по Северскому Донцу. Что весьма логично для Новгород-Северского князя. Потому коней было мало. Возможно, только у двух князей. По степи поход Игоря моментально бы был услышан. Разведка половцев сообразила бы, что идёт небольшой отряд, и половцы бы приняли необходимые меры для обороны. Может быть, автор «Слова» просто не представляет себе, насколько хорошо разносится звук в степи и как хорошо с любого возвышения можно видеть передвижения массы людей? Что-то здесь не так. Ведь половцы явно прошляпили первый удар Игоря. Вывод – удар был нанесён с той стороны и так, откуда половцы не ожидали. Удар был внезапен. Возможно, с Дона, с реки (если предположить, что Игорь шёл на ладьях). Потому удар и был удачен.
А дальше надо было сматываться. Вот тут-то, возможно, во время одной из стоянок его и отрезали половецкие ханы Гзак с Кончаком от лодок. И перебили дружину. В поэме упоминается стремление воинов Игоря прорваться к воде. Современные комментаторы говорят, что войско Игоря страдало от жажды. Даже в «Плач Ярославны» вставили это:
Солнце трижды светлое! С тобою
Каждому приветно и тепло.
Что ж ты войско князя удалое
Жаркими лучами обожгло?
И зачем в пустыне ты безводной
Под ударом грозных половчан
Жаждою стянуло лук походный,
Горем переполнило колчан?
Нет! Видимо, вовсе не водички попить воины Игоря хотели! К лодкам они пробивались!
Вроде, всё «сходится». Более того, в «Плаче Ярославны» упоминается, что рать Святослава Киевского против хана Кобяка двигалась именно на ладьях. Вспомните: «О, Днепре Словутицю! Ты пробил еси каменныя горы сквозе землю Половецкую. Ты лелеял еси на себе Святославлино сады до полку Кобякова». Но почему же, почему в поэме нет описания ладей? Странно. Очень странно.А как сами половцы дошли до Игоря? Вроде бы в некоторых версиях перевода «Слова» упомянуты даже «несмазанные телеги», на которых передвигаются половцы. Логично. Логично перевозить часть вооружения на обозных телегах. И скрипят эти телеги так, что окрестных лебедей распугивают. Но я обратился к самому первому переводу поэмы и увидел, что никаких «телег» нет. Есть «тѣлги». А где доказательство, что «тѣлги» это «телеги», а не «пустельги», то есть хищные птицы, которых пугает передвижение половецкой армии? Потому и беспокоятся лебеди, чуя, что хищники во внеурочное время на охоту вышли. Это ещё логичнее для текста поэмы. Так «исчезает» половецкий обоз. «Телег» нет.
Теперь взглянем на описание оружия русских и половцев. В тексте «Слова» присутствует упоминание и описание такого оружия: сабли, мечи, шлемы, кольчуги, щиты, ножи, копья, метательные копья, луки, стрелы. Однако отсутствует описание и упоминание о таком оружии, как топоры и секиры, булавы и шестопёры, кистени. Особо настораживает отсутствие упоминания о боевых топорах. Ведь наряду с мечом практически у каждого дружинника был топор. Топоры вообще были в то время куда как более распространённым оружием, нежели многократно упомянутые в «Слове» сабли. Также в тексте поэмы не упомянуты личины на шлемах. Ни на русских, ни на половецких. Зайдите в ГИМ, посмотрите на эти личины. Это – обыденная деталь вооружения. Но очевидно, что автор «Слова о полку Игореве» всего этого не знал. Мог ли автор в этой ситуации быть воином или человеком, знающим, как выглядит воин князя Игоря? Очевидно – нет.
Обратимся опять к тактике боя князя Игоря. Не даёт мне покоя фраза: «Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша». Как ни интерпретируй её, а всё равно получается, что князь Игорь выстроил сомкнутый линейный строй пехотинцев против половецкой кавалерии. Это – нелепо. Противостоять кавалерии пехота может, только будучи построена в каре. Но не линейно! Это знали уже древние римляне. А Игорь не знал? Не верю!
Некоторые современные комментаторы ещё пишут, что князь был столь благороден, что даже спешил дружинников, дабы они воевали наравне с пешими не-дружинниками. Это всё равно что танкистов из танков пересадить в окопы к пехоте для всеобщего равенства в бою. То есть Игорь вывел пехоту в чисто поле и, построив линейным строем, подставил под кавалерийские удары мобильных половецких лучников и кавалеристов. Этого не может быть!
При этом он как-то умудрился одержать первую победу. Причём внезапно. «Съ заранія въ пяткъ потопташа поганыя плъкы половецкыя, и рассушясь стрѣлами по полю, помчаша красныя дѣвкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты». Как? Как умудрился Игорь разбить пехотой конницу? И ещё преследовал половцев. Как? Бегом?
Но при этом большинство остальных реалий XII–XIII веков в поэме упомянута. Вплоть до бобровой опушки на рукаве княгини. Это автор видел. И автор понимает этику рыцарей того времени: «Лучше быть убиту от мечей, чем от рук поганых полонёну!». Смерть лучше плена. Слово надо держать.
Иллюстрации Владимира Фаворского к «Слову о полку Игореве». 1950 год
© Российская государственная библиотекаИ как великолепно описаны чувства русской княгини-Ярославны! Как прекрасен её плач! При этом многие комментаторы отмечают, что в Путивле на стене она плакать не могла, так как стена города в то время была разрушена. Но автору «Слова» – не до стены. Ему важны переживания женщины! Иногда создаётся впечатление, что именно ради «Плача Ярославны» и написана вся поэма!
«На Дунаи Ярославнын глас ся слышит, зегзицею незнаема рано кычеть: "Полечю – рече – зегзицею по Дунаеви, омочю бебрян рукав в Каяле реце; утру князю кровавыя его раны на жестоцем его теле". Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, аркучи: "О, ветре, ветрило! Чему, господине, насильно вееши! Чему мычеши хиновьскыя стрелкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои? Мало ли тибяшет горе под облакы веяти, лелеючи корабли на сине море! Чему, господине, мое веселие по ковылию развея?" Ярославна рано плачет Путивлю городу на забороле, аркучи: "О, Днепре Словутицю! Ты пробил еси каменныя горы сквозе землю Половецкую. Ты лелеял еси на себе Святославлино сады до полку Кобякова. Возлелей, господине, мою ладу ко мне, а бых не слала к нему слез на море рано!" Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, аркучи: "Светлое и тресветлое солнце! Всем тепло и красно еси. Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладе вои? В поле безводнее жаждею имь лучи съпряже, тугою им тулизатче?"».
Специально повторю начала плача в переводе Н.Заболоцкого:
Обернусь я, бедная, кукушкой,
По Дунаю-речке полечу
И рукав с бобровою опушкой,
Наклонясь, в Каяле омочу.
Улетят, развеются туманы,
Приоткроет очи Игорь-князь,
И утру кровавые я раны,
Над могучим телом наклонясь.Кто же он? Кто так тонко чувствовал женскую душу? И мог ли так вообще чувствовать и написать мужчина?
Итак, автор – человек, прекрасно знавший многие реалии того времени, но не видевший степи, не видевший русских воинов, не видевший крупных сражений. Где этот автор может быть? Место его проживания очевидно – горы. Автор – житель горной местности, причём такой, куда рассказы о Руси и русских доходят, но сами русские там бывают редко. По крайней мере, вероятно, бывают только представители феодального класса, и то – женщины. Автор хорошо владеет русским языком. Он – русскоязычен как минимум.
Есть в тексте «Слова о полку Игореве» ещё одна подсказка, географическая:
Венецейцы, греки и морава,
что ни день о русичах поют!
Величают князя Святослава,
Игоря отважного клянут.
И смеётся гость земли немецкой,
что, когда не стало больше сил,
Игорь-князь в Каяле половецкой
русские богатства утопил.Какие страны перечислены? Русь, половецкое поле, Венеция, Греция, Моравия, Германия. Странно, что при этом не упомянута самая сильная страна этого региона в то время – Венгрия. То есть упомянута восточная и центральная Европа без главной страны этой части света. Это – зона традиционного влияния Византии. А на тот момент зона конфликта Византии и Венгрии. При этом автору «Слова» известны Карпаты именно как венгерские (угорские) горы. В тексте «Слова» упомянут и Ярослав Осмомысл Галицкий, который «высоко седиши на своемъ златокованнемъ столе, подперъ горы Угорскыи своими железными плъки, заступивъ королеви путь». То есть Венгрия упомянута без названия, точнее, упомянут без имени её король.
Видимо, автор настолько не любит венгерского короля Белу-Алексея, считает его псевдовластителем, что не хочет даже о нём говорить. Так может вести себя только ярый сторонник главного врага Белы – Андроника I Комнина, правившего в Византии в 1183–1185 годы. Более того – так ненавидеть врагов Андроника могли только очень близкие ему люди, например, его родственники. Кстати, сей Андроник– праправнук Ярослава Мудрого, так как он – сын Ирины, дочери Перемышльского князя Володаря Ростиславовича, деда Ярослава Осмомысла, правнука Ярослава Мудрого. Возможно, автор «Слова» связан родством с домом Осмомысла. Тогда всё логично.
Итак, автор – житель горного района, образован, знает, как одевается княгиня, ему небезразличны женские переживания, знает рыцарскую мораль, никогда не видел воинов и битв, а также ярый сторонник Андроника I Комнина. Зная это, мы можем предположить, что автор – женщина, монахиня, выходец из русского правящего класса, скорее всего, из Перемышльского княжества, возможно, проживающая в горной местности Византии. Скорее всего, на Балканах. Только такое предположение может объяснить, почему автор знает, каков модный покрой рукава женской одежды, и не знает, что такое боевой топор! Только такое предположение может объяснить, почему автор «в упор не видит» Белу венгерского. И именно это же объясняет, почему князь Игорь на коне сидит «по–бабьи». А как иначе могла рассуждать о коннике женщина?
2.
В «Слове о полку Игореве» есть ещё одна загадка. В поэме не упоминается имя жены князя Игоря. Только отчество – Ярославна. Хотя для нас вовсе это не загадка. Историки в большинстве своём считают её дочерью галицкого князя Ярослава Осмомысла. И считают, что настоящее её имя – Ефросиния. Возможно. Осложняет дело то, что у Осмомысла было три дочери. Вторая, имени которой мы не знаем, была женой венгерского короля. Имя третьей известно: Вышеслава, впоследствии королева Польши. Однако Ефросиньи как жены Игоря в летописях нет. Её «вычислили».
И есть ещё версия, что у Игоря была не одна, а две жены. Можно предположить следующее. Ефросинья Ярославна в разлуке с князем резко подурнела. Не молодили и не красили её, конечно, и шесть родов (она родила Игорю пять мальчиков и девочку). Но в разлуке она сдала. Проплакала все глаза, осунулась, похудела, стала непривлекательной. Игорь, сбежав из плена, не стал возвращаться к старой жене, а женился на молоденькой. И что самое ужасное – сестрицы-гадины, жёнушки королей венгерского и польского, второй брак Игоря одобрили. И в «интересах государства» Ярославну сослали в византийский монастырь, на Балканы. Подальше от Руси.
Там она вполне могла рассказать о своей судьбе кому-то из послушниц, понимающих русский язык. Та, проникшись рассказом, и написала основу «Слова о полку Игореве». Всё может быть. История знает и не такие сюжеты! Но это почти фантастическое предположение объясняет нам, почему в поэме нет имени Ефросиньи. Да просто потому, что в монашестве она приняла другое. И своё мирское имя, видимо, даже не захотела (или не имела права) говорить своей сестре во Христе. А та и не спрашивала. Или не смела. Или не могла. Так и вошла в поэму безымянная Ярославна.
Таким образом, «Слово о полку Игореве» может статься первым женским рыцарским романом в стихах, написанным на русском языке в женском монастыре на Балканах. И в этом смысле является памятником не только русской, но и византийской и балканской литературы.
И это – не боевая песнь. На наш взгляд, это лирический романс о любви княгини Ярославны к своему мужу Игорю.
…Она помнила. Она всё, конечно, помнила. Помнила, как первый раз увидела его. Богатырь, косая сажень в плечах, твёрдый властный голос, а взгляд… взгляд немного раскосых, карих, доставшихся в наследство от мамы-половчанки глаз, тот взгляд завораживал, подавлял, звал и манил… Молоденькая княжна не могла отвести взор от его глаз, от этого взгляда.
Помнила она, как шептались по углам светёлки тогда её сестрицы. Но не им, а ей, своей любимой дочке, сосватал князь Ярослав Осмомысл Галицко-Волынский такого красавца.
В неполных шестнадцать лет стала Ефросинья женой могучего князя Новгород-Северского Игоря.Она помнила и то, как первый раз он её обнял, помнила, как закружилась от счастья голова…
Помнила и первые роды, боль, счастье и радость материнства. Владимир, Олег, Ростислав, Роман, Святослав… Как даже малышами княжичи были похожи на папу!
Помнила, как она отговаривала его от походов на соседей. Отговаривала от похода на Смоленск. Ей не нравился, ой, как не нравился тогдашний союзник Игоря половецкий хан Кончак с его вечно потной головой и липким взглядом. Он был полной противоположностью Игорю. Ну, не мог такой человек быть другом её мужу. Но и тогда, когда Кончак стал врагом Игоря, и тогда она тоже отговаривала Игоря от похода уже против Кончака. Она чувствовала, что добром не кончится вражда с половецким ханом.
И, когда на Пасху, случился тот злосчастный поход, когда уже пошли слухи о гибели войска, когда она поняла, что князь вскорости не вернётся, вот тогда горе захлестнуло её.
Она почти не выходила из Спас-Преображенского собора, беспрерывно творила молитву, просила Господа, чтобы жив остался князь, чтобы вернулся он к ней…Выплакала все глаза, ноги устали стоять на коленях, ломота была во всём теле. А князя всё не было… И вестей о нём не было…Вот тогда-то по совету кормилицы, которую она привезла с собой из Галича и в роду которой были волынянские колдуны, обратилась она к совсем не православным силам. Принесла в жертву голубя и стала молиться водяному хозяину, Днепру-Славутичу, ветру, солнцу-Яриле.
И чудо свершилось. Помогло старое волшебство! Жив оказался князь! И вскорости после этой вести пришла и другая – бежал он из плена, и уже в родной земле!
Но, видно, нельзя православному человеку к поганым силам обращаться. Грех это. И один грех ведёт за собой другой грех и беду.Вернулся-то князь вернулся, но он – будто сам не свой! Не обнял, ни приголубил. Ничего! А потом узнала она и о ней, о той молодой боярыне, которую теперь князь полюбил. Поняла – расплата это за грех моления идолам. И ничего тут не поделаешь…И тогда, когда ей объявили, что должна она покинуть мир, и тогда, когда её, как безвольную куклу, усадили в возок и отправили сюда, в монастырь, и тогда, когда она приняла постриг, она уже не плакала. Слёз не было.
В монастыре научилась шить, месить тесто, ухаживать за курами. Несла послушание. Стало даже легче. Сюда редко доходили вести из Руси. Мало кто и понимал по-русски. И от этого тоже было легче. Никто не лез с расспросами о прежней жизни. И только одна молодая послушница, родом из Перемышля, совсем ещё молоденькая девчушка, отданная в монастырь сызмальства и ничего не ведавшая о жизни за стенами, только она изредка просила рассказать о том, как жилось там… в миру…
Она рассказывала. Рассказывала не всё. Но и от этих рассказов, она видела, как загорались глаза девочки, как она что-то шептала, будто стремилась запомнить слововслово рассказ Ефросиньи…
А потом пришла весть о свадьбе Игоря, о подарках, которые подарили молодожёнам сёстры Ефросиньи (Завистницы! Вот пришло ваше время сделать больно!). Пришла и весть о рождении у него дочери…
Тогда, глубокой ночью, сама того не замечая, Ефросинья начала тихо, по-бабски, в своей келье выть. И слёзы, которых столько лет не было на её щеках, вновь полились. «Каин! Иуда! Изменник!» – срывалось с её губ.
Это и был настоящий плач Ярославны…
На стене кельи игуменьи монастыря висела икона пресвятой Девы. На ней Царица Небесная была изображена в царском облачении, во всей своей силе, и даже нимб над головой был, как корона. Игуменья стояла посреди кельи. Перед ней на коленях стояла молодая послушница. «Это ты написала? Это ты такой греховный текст сочинила? Это для того я тебя учила читать и писать?» Послушница была ни жива, ни мертва… Она сама показала свою песнь матушке-настоятельнице, она была уверена, что ей такая песнь, песнь о вечной любви супружеской понравится…Но было иное! Матушка разгневалась. «Как такие мысли тебе в голову приходят! Что ты пишешь?! «Омою я могучее тело князя, осушу раны на нём рукавом с бобряной опушкой»… Это грешно! На тебя накладываю епитимию…Пост, молитва, а главное – больше никогда и ничего не писать! Уходи!» Послушница удалилась. Игуменья опять взяла текст и начала читать. Нет! Такой текст надо уничтожить… в огонь… Но – утро вечера мудренее! С утра и придумаю, что с песней сделать…
Игуменья прилегла. На удивление быстро пришёл сон. Странный сон. Она увидела Её! Её! Царицу Небесную! Увидела не одну. Рядом были люди… крест… Спаситель на руках учеников…Поняла матушка-настоятельница, что чудесным образом показывает ей, недостойной, Матерь Божья Голгофу, снятие с креста Спасителя Нашего… И тут увидела она, как подошла к своему Сыну Богоматерь, одетая не в простонародный хитон, а так, как на иконе, в одежды царские. Подошла и утёрла кровь с его лица и тела рукавом своей царственной одежды. Рукав был оторочен бобряным мехом. На мехе явственно осталась кровь Спасителя…
Игуменья проснулась… Нет! Это знак! Песнь сжигать и уничтожать нельзя! Но и в монастыре ей не место! Что же делать… Разве что отправить эту песнь подальше от людских глаз и ушей куда-нибудь в дикую Скифию? На север… Где и христиан-то настоящих нет… Да, наверное, так и надо будет сделать…
От людских глаз подальше…
