У нас в гостях была педагог по фольклорному пению, руководитель фольклорной студии «Крапива» в интерклубе Российского университета дружбы народов Катерина Карелина.
Мы говорили о русском фольклоре и о возрождении интереса к русской традиционной музыке.
А. Пичугин
– Здравствуйте, дорогие слушатели, меня зовут Алексей Пичугин, приветствую вас в студии светлого радио. Сегодня вместе с нами с вами этот час, наш «Светлый вечер» проведет Катерина Карелина, руководитель фольклорной студии «Крапива» в интерклубе Российского университета дружбы народов, РУДН. Катерина также педагог по фольклорному пению в Доме творчества «Неоткрытые острова». Здравствуйте.
Е. Карелина
– Здравствуйте.
А. Пичугин
– Ну вот сейчас, смотрите, мы будем говорить, я думаю, что в течение программы о русском фольклоре и вообще о том, что это такое – истоки, почему сейчас это довольно модное направление, последние годы, мне так кажется, по крайней мере. Ну и давайте с этого и начнем. Сейчас действительно вот любовь к народному творчеству, к фольклорной музыке, к традиционной одежде становится все более актуальной. И какие-то тренды, постоянно проводятся фестивали, возникают разные коллективы, которые выступают в совершенно разных залах, аудиториях. Мне кажется, что вот русский народный фольклор сейчас занял свою такую хорошую нишу, большую, довольно обширную.
Е. Карелина
– Да, вы несомненно правы. Потому что сейчас это все очень хорошо возрождается. И действительно делает для этого много и молодежь, как мне кажется, то есть собственно, я, потому что это становится таким национальным интересом, да, чтобы сохранять свои корни, сохранять свои традиции. И во всяческих вообще видах это все делается. То есть сейчас очень много, конечно, как вы заметили, и одежды в таком традиционном стиле.
А. Пичугин
– Ну действительно очень много, постоянно встречаешь. Да что там, даже я, помню, несколько лет назад, ходил по городу в вышиванке, ну в джинсах и в вышиванке.
Е. Карелина
– Ну да. Ну сейчас даже есть, насколько я знаю, такие линии одежды, какие-то авторские, которые специально шьются и делаются вот в таком стиле этно, русском народном. И молодежь, мне кажется, с удовольствием такие сейчас вещи покупает.
А. Пичугин
– А почему это только сейчас, как вы считаете, вдруг последние там лет пять-шесть интерес проснулся? Раньше-то этого не было. Ну помните, там еще лет 15 назад, ну все бы посмеялись, если увидели бы девушку в каком-нибудь там сарафане, фольклорном весьма, а сейчас это нормально, это красиво, это модно.
Е. Карелина
– Ну, во-первых, мне кажется, это, конечно, и политическая обстановка влияет, в принципе, во всей России во всем мире, что хочется как-то показать, да, что русский народ, он все равно великий, и все равно у него огромная история со своими традициями, укладами. И вот она, как раз таки история, как ее показывать. Это можно сделать, к примеру, через песни, через какие-то вот такие вещи. Даже через одежду, да, показать, что у нас ничего не забыто никем и у нас на самом деле очень все также интересно, колоритно, не хуже, чем в других странах, да. И фольклор должен все-таки как-то сохраняться, преумножаться, и тогда будет какой-то мир на земле.
А. Пичугин
– А вы сами как к этому пришли? Я так понимаю, что если вы возглавляете студию в РУДН, в университете дружбы народов, то наверняка вы там учились или учитесь?
Е. Карелина
А. Пичугин
Е. Карелина
– Да, не все так просто. Пришла я, когда мне было пять лет, то есть я начала заниматься… Ну даже нет, я не начала заниматься вокалом, просто как-то была в таком замечательном этномузее, так скажем, где я просто влюбилась во все это, вот в весь фольклор, в эту самобытность, в это звучание такое какое-то специфическое тогда для меня, песен, когда женщины исполняли. То есть я поняла, что вот в пять или в шесть лет я уже как-то почувствовала, что да, это мое, мне нужно этим заняться.
А. Пичугин
– Прямо в пять лет уже ощутили?
Е. Карелина
– Понимаете, да, я помню это ощущение, что я просто была в шоке от того, что я услышала, увидела. И для меня это, вот настолько меня настолько это поразило, что мне захотелось этим заниматься. То есть сначала, когда я еще не разделяла, что есть какие-то профессии, ну как сейчас у меня, связанные с фольклором, я подумала, что я стану каким-то археологом.
А. Пичугин
– О! Слушайте, я тоже мечтал стать археологом. Ну я даже езжу в археологические экспедиции.
Е. Карелина
– Да. То есть мне очень хотелось всегда делать вот в то время. Я подумала, что да, это мое. А потом, когда я начала уже все ближе и ближе с этим знакомиться, пришла на вечорки так называемые, которые как раз вот проводят всегда, да, фольклористы…
А. Пичугин
– А что это такое?
Е. Карелина
– Вечорки, то есть это…
А. Пичугин
– «Вечерняя Москва» газета, знаю, ее тоже «Вечоркой» называют.
Е. Карелина
– Конечно, как вы понимаете, они проводятся вечером. И испокон веков раньше проводились вечорки, это когда какой-то избе, допустим, собиралась молодежь, собственно пела, танцевала, играла в различные традиционные игры. Собственно для чего вот были сделаны такие вечоркии – для знакомств, то есть где еще. Это сейчас мы можем в клубах познакомиться, как современная молодежь, где-то еще, в ресторанах. А раньше вот в одном селе вот так вот объединялась молодежь, чтобы познакомиться, а там потом и сосвататься, и потом уже и семья образуется.
А. Пичугин
– Ну да, одинокая бродит гармонь, вечером на лавочке.
Е. Карелина
– Вечорка влияла вот так вот очень хорошо на жизнь молодежи.
А. Пичугин
– Так вот, возвращаясь к личному. А у вас музыкальное образование?
Е. Карелина
– Да, то есть я сама из Омска, сибирячка. Закончила там училище, институт. Переехала в Москву.
А. Пичугин
– И все по классу какому-то музыкальному?
Е. Карелина
– Дирижер народного хора.
А. Пичугин
– Ага, понятно.
Е. Карелина
– Да. И собственно вот так вся моя жизнь начала связываться с этим фольклором русским народным. И влюбилась я в него, получается, вот так на всю жизнь, я считаю. А в РУДН, собственно, пришла я как-то совершенно случайно, по совету, что там есть интерклуб так называемый, где есть различные…
А. Пичугин
– Ну я так понимаю, что там занимаются ребята из разных стран?
Е. Карелина
– Конечно, да. Вот вся суть-то в этом, что собственно я веду такую студию фольклорную, по инициативе моей как-то создали мы ее, что вот именно с таким русским народным уклоном будет, фольклорным. И все желающие, то есть ребята иностранцы, студенты могут спокойно ко мне приходить, и мы будем с ними разучивать, знакомиться с этой нашей русской культурой. И в РУДН, мне кажется, это очень актуально, так как та представлены различные страны, различный фольклор.
А. Пичугин
– А до сих пор представлены? Потому что у меня складывалось впечатление – у меня какое-то количество знакомых учились, кто-то работает в университете дружбы народов, – что вот такая его интернациональная составляющая, она потихоньку уходит на второй план, потому что очень много российских студентов. Ну он потихоньку становится таким обычным московским большим вузом.
Е. Карелина
– Ну мне кажется, я с вами не согласна…
А. Пичугин
– Нет? Ну вам виднее изнутри, это у меня такое внешнее представление.
Е. Карелина
– Наоборот, всегда иностранцев, иностранных студентов как-то стараются показать и дают им возможность проявить себя, там есть различные землячества, да, объединения из разных стран ребят, и как-то всегда поддержка идет. И вот недавно РУДН ездил в Юнеско, в Париж, мы представляли там университет. И собственно в концертной программе были представлены в основном как раз таки номера студентов-иностранцев.
А. Пичугин
– А можно говорить преимущественно, какие страны у вас интерстудии, ребята из каких стран? Или настолько действительно отовсюду, что сложно вычленить?
Е. Карелина
– Именно в «Крапиве»?
А. Пичугин
– В «Крапиве».
Е. Карелина
– Ну, преимущественно, конечно, ребята из России все-таки.
А. Пичугин
– А, да? А вы говорите интерстудия.
Е. Карелина
– Ну я говорю вообще про интерклуб, там еще есть различные студии, где как раз таки ходят студенты из разных стран. Но конечно, все-таки, наверное, даже до появления фольклорной студии, моей ребятам из России как раз таки и не хватало своего, такого родного. Когда студия открылась, они с удовольствием пришли ко мне – девочки, мальчики, – потому что ну все-таки да, своего никуда не деть, да, в душе хочется всегда попеть, чтобы душа развернулась. А для ребят-иностранцев это такая как-то диковинка что ли, вот и какой-то интерес, любопытство прийти: а может получится, а может не получится.
А. Пичугин
– Я хочу посмотреть на студентов из Гвинеи-Бисау, которые поют «Ой, то не вечер».
Е. Карелина
– Ну это интересно.
А. Пичугин
– Наверняка. Еще в русских народных костюмах.
Е. Карелина
– Да, так там еще есть студия и танцевальная, где как раз танцуют и русские народные танцы. И очень все колоритно смотрится, интересно и, конечно, так, забавно даже порой.
А. Пичугин
– А вы сами эту студию создали «Крапива»? Или вы уже пришли, она существовала?
Е. Карелина
– Нет, по моей инициативе создали, то есть именно фольклорную. Студий-то много и разного направления, но вот именно такой вот не было. И потому директор подержал меня, начальство поддержало, и вот так мы начали как-то свой путь.
А. Пичугин
– Давайте продолжим после того, как послушаем песню. Что мы сейчас будем слушать и чье это?
Е. Карелина
– Давайте послушаем «Солнцеворот» – такое трио из города Екатеринбург. «Улица широкая» – это хороводная песня Брянской области.
А. Пичугин
– Так. Тут смотрите, какое сразу географическое ассорти: трио «Солнцеворот» из Свердловской области поют брянскую песню. А какое вы отношение к ним имеете?
Е. Карелина
– Мне просто она очень нравится.
А. Пичугин
– А, ну давайте слушать тогда.
А. Пичугин
– Напомню, дорогие слушатели, что в гостях у нас сегодня Катерина Карелина. Катерина руководит фольклорной студией «Крапива» в интерклубе Российского университета дружбы народов, РУДН. И также она педагог по фольклорному пению в Доме творчества «Неоткрытые острова». Какое интересное название: «Неоткрытые острова» – красиво звучит.
Е. Карелина
А. Пичугин
– Перед эфиром вы сказали, что в Митино находится этот Дом творчества.
Е. Карелина
– Да, все верно.
А. Пичугин
– А вообще у нас сейчас, я смотрю, происходит даже какой-то ренессанс Домов творчества, Домов культуры. А долгое время их вообще не было. Я с детства только помню, меня водили заниматься рисованием, английским языком и еще чем-то в Дом ученых. А сейчас я смотрю, очень много. Это для детей или не для детей.
Е. Карелина
– Да, конечно, возрождается.
А. Пичугин
– А что за детки?
Е. Карелина
– Ой, у меня?
А. Пичугин
– Да вот в «Неоткрытых островах».
Е. Карелина
– У меня фольклорная студия «Грушица».
А. Пичугин
– «Грушица» называется? Красивое название.
Е. Карелина
– Да, и туда ходят детки, которые живут поблизости, так как это такой вот район Митино большой. Сейчас он разрастается, и много новых молодых семей, новых домов. И собственно детей вот как-то хотят привлечь к чему-то такому хорошему, интересному, чтобы они развивались. И вот такие «Острова», то есть «Неоткрытые острова», их там как раз таки четыре острова. И они находятся ну в разные…
А. Пичугин
– Ну а чем отличается по творчеству то, что вы делаете в РУДН и то, что вы делаете в «Неоткрытых островах»? Я понимаю, что возраст абсолютно разный. Сколько, вы говорите, лет детишкам с «Островов»?
Е. Карелина
– Там начиная от трех…
А. Пичугин
Е. Карелина
– И заканчивая 12.
А. Пичугин
– Ну понятно, что репертуар разный абсолютно.
Е. Карелина
– Ну да, там разные группы, то есть разные ансамбли. А в РУДН там студенты…
А. Пичугин
– Понятно.
Е. Карелина
– Взрослые уже люди. И собственно, если в «Неоткрытых островах» я занимаюсь таким традиционным вокалом, то есть ставлю голос детям, с традиционной методикой ставлю голоса, разучиваем репертуар детский, поем, выступаем на конкурсах концертах, то в РУДН у меня, наверное, все-таки больше в этом плане творчества, какой-то свободы. То есть студенты, молодые, которые мне приходят, возможно, ни разу не сталкивались с таким пением, и не пели, и не занималась даже вокалом. Собственно и здесь вот такое поле для творчества, для новых идей. И все ко мне приходят такие – на самом деле я очень благодарна всем моим студентам, – идейные очень такие, готовые на какие-то эксперименты.
А. Пичугин
– А много их?
Е. Карелина
– Ну, сейчас еще, я думаю что, наверное, не такое большое количество.
А. Пичугин
– А сколько уже студия существует?
Е. Карелина
А. Пичугин
– Год. Я даже не знаю, это по меркам университетской студии много или мало?
Е. Карелина
– Ну там есть студии, которые и 45 лет существует.
А. Пичугин
– Ну вот, видите.
Е. Карелина
– Да, мы еще молодые. И все, когда спрашивают, почему мы «Крапива» именно, да…
А. Пичугин
– Почему «Крапива», да, кстати?
Е. Карелина
– Мы говорим, что, во-первых, молодость как-то ассоциируется с зеленью, да. То есть мы молодые, такие зеленые, как крапива, можно сказать. Во-вторых…
А. Пичугин
– Обычно люди крапивы боятся.
Е. Карелина
– Да, и мы всегда говорим, что мы жгучие очень…
А. Пичугин
– Амбициозные.
Е. Карелина
– Да, амбициозные, яркие такие вот, сочные, как зелень. И собственно в этом всем и проявляется наш характер вот такого творчества – то есть мы, как крапива, готовы обжечь, но в то же время она же полезная крапива, вы же знаете, из нее…
А. Пичугин
– Ну, конечно, я знаю, в детстве бабушка всегда делала что-нибудь из крапивы.
Е. Карелина
– И поэтому мы полезные, мы все-таки несем, я так, не знаю, верю, считаю, в люди, вот в массы в Российском университете дружбы народов для иностранцев мы несем эту традиционную русскую народную культуру, просвещаем, как-то рассказываем…
А. Пичугин
– Так вы же говорите, у вас в основном российские ребята.
Е. Карелина
– Да, ну вот собственно мы с российскими…
А. Пичугин
– А, вы и просвещаете таким образом студентов других стран, которые учатся в РУДН.
Е. Карелина
– Да, на нас же смотрят студенты.
А. Пичугин
– А сколько человек у вас в студии?
Е. Карелина
– Десять.
А. Пичугин
– Десять человек. А это все люди, которые учатся в РУДН, или к вам может прийти любой с улицы?
Е. Карелина
– Ну на самом деле, не возбраняется прийти с улицы, но…
А. Пичугин
– Ну, вдруг кому-то из наших слушателей захочется, станет интересно.
Е. Карелина
– Да, приходите, я знаю, что вам уже захотелось.
А. Пичугин
– Вот да, вполне. Меня как раз выгнали с 1-го класса музыкальной школы когда-то, может быть…
Е. Карелина
– Отлично.
А. Пичугин
– Скажите, пожалуйста, а есть какие-то записи ваших подопечных и вас тоже, и то, что вы делаете в «Крапиве»?
Е. Карелина
– Есть запись, да, непосредственно ансамбля.
А. Пичугин
– Ансамбль «Крапива», собственно. А мы можем это послушать?
Е. Карелина
– Мы можем.
А. Пичугин
– Вот. И фрагмент этот как раз, хочу сказать, качает, да. Это вот так вы осмысливаете фольклор?
Е. Карелина
– Мы как-то решили, что в таком направлении нужно двигаться, совмещать несовместимое.
А. Пичугин
– А почему несовместимое? Мне кажется, очень многие успешно совмещают какие-то народные вещи с современными. Ну как с современными, ну да, вот с таки ритмом.
Е. Карелина
– Диджейным сетом, да. Ну сейчас это очень актуально на самом деле. Ну просто в стенах, допустим, РУДН того же, да, для кого-то это такое вообще интересное, как так можно вообще.
А. Пичугин
– Помните, группа «Иван Купала» была?
Е. Карелина
– Ну она и существует, да. Они как раз таки тоже много таких вещей делают.
А. Пичугин
– А была группа «Баба Яга», я помню, тоже наверняка же помните.
Е. Карелина
А. Пичугин
– Венгерская рок-группа и наш русский народный хор, который в общем народные песни, но только в рок-н-рольном стиле все это было.
Е. Карелина
– Ну просто понимаете, вот приехал студент из Африки, и вот он услышал, например, нашу вот эту песню в таком исполнении, и конечно, для него это что-то новое и интересное. Может, он когда-то слышал, ему там даже родители рассказывали, и просто сам интересовался, что существует такой русский народный фольклор…
А. Пичугин
– Ну вряд ли он где-то в далекой Нигерии об этом знал.
Е. Карелина
– Возможно, да, никогда не слушал. Но таким образом мы его и познакомили с такой вот замечательной песней, и в то же время ему понравилось, потому что там вот такой есть бит.
А. Пичугин
– А вы не думали совместить как раз какую-нибудь музыкальную составляющую из, условно Нигерии абсолютно, с русским народным текстом?
Е. Карелина
– Да, у нас постоянно идет вот такой творческий поиск, очень много идей, планов, на этот счет. Потому что можно и с барабанами совмещать, и с их инструментами различными. Мы это все пробуем, это все в процессе.
А. Пичугин
– А это же классно очень, мне кажется.
Е. Карелина
– Очень, да, здорово.
А. Пичугин
– У вас концерты бывают?
Е. Карелина
– Вот мы планируем. Так как мы еще молодые все-таки, нам еще только год, мы за этот год, я считаю, очень хорошо выросли, так нашли друг друга, в первую очередь. Пришли те студентки, которые теперь являются моими такими…
А. Пичугин
– Студентки? Только девушки?
Е. Карелина
– Нет, есть и студенты, но просто в основном все-таки девушки. И как раз таки мы как-то объединились, нашли друг друга. Поняли. в каком настроении и вообще в каком направлении двигаться. И сейчас мы все потихонечку будем это осуществлять, какие-то делать записи. Это все не так быстро, не так просто, но мы стараемся.
А. Пичугин
– Итак, что мы слушаем?
Е. Карелина
– Послушаем Василису Ветерок.
А. Пичугин
– А что это такое, кто такая Василиса?
Е. Карелина
– Это песня опять же, которая мне очень нравится, «Ой да ты орел мой».
А. Пичугин
– Ладно. Будем, значит, слушать сегодня программу по заявкам Катерины. Я напомню, что в гостях у нас сегодня Катерина Карелина, она руководит фольклорной студией «Крапива» в интерклубе Российского университета дружбы народов. Также Катерина педагог по фольклорному пению в Доме творчества «Неоткрытые острова». Я Алексей Пичугин. Мы слушаем песню, небольшой перерыв, и через несколько минут снова в этой студии встречаемся. Никуда не уходите.
А. Пичугин
– Возвращаемся в студию светлого радио. Я напомню, что здесь вместе с нами с вами сегодня Екатерина Карелина. Екатерина руководит фольклорной студией «Крапива» в интерклубе Российского университета дружбы народов, РУДН. И также Екатерина педагог по фольклорному пению в Доме творчества «Неоткрытые острова». Я все продолжаю умиляться названию «Неоткрытые острова» – очень мне нравится. Помимо всего прочего, насколько я знаю, вы еще и в воскресной школе преподаете.
Е. Карелина
А. Пичугин
– Вот сколько всего. Причем в воскресной школе, наши постоянные слушатели наверняка знают это место: у нас один из, наверное, самых частых гостей-священников нашей программы «Светлый вечер», отец Дмитрий Кувырталов, настоятель храма Архангела Михаила в Летове. Это Новая Москва по Калужскому шоссе недалеко от МКАД. Вот там есть воскресная школа, о чем я не знал или забыл.
Е. Карелина
– У нас есть она, да.
А. Пичугин
– Катерина преподает в этой воскресной школе. Расскажите, пожалуйста. Ведь я так понимаю, что и в воскресной школе тоже ваше преподавание связано с фольклором.
Е. Карелина
– Да. Но это, наверное, даже больше не преподавание, это такое, как-то любительский даже кружок можно назвать его, куда ходят дети, как-то даже ходили и взрослые, но потом времени мало у взрослых там, маленькие детки у них, и они не успевают. Но вот уже тоже на протяжении года, получается, этот ансамбль существует. И сейчас вы тоже будете рады такому названию, потому что мы называемся «Добрая душа».
А. Пичугин
– «Добрая душа». Ну «Добрая душа»… Вот «Неоткрытые острова»!
Е. Карелина
– Ну нет, на самом деле очень такое название, которое действительно, мне кажется, дает нам такую силу, объединяет нас с детками. И мы действительно становимся такой огромной, большой, настоящей русской доброй душой. Собственно туда, в этот ансамбль ко мне ходят детки, которые приезжают в воскресенье в храм, на службу. А после службы мы собирается в кабинете и разучиваем различные русские народные песни.
А. Пичугин
– А где вы выступаете с детками, которые в воскресной школе?
Е. Карелина
– Непосредственно в воскресной школе, конечно же, выступаем на различных праздниках, ярмарках. И вот выступали на фестивале, который посвящен Дню славянской письменности, называется «Славянский дар». Вот выступили там, первое такое было наше выступление серьезное, конкурс. И собственно ждем результатов.
А. Пичугин
– Здорово. Ну и давайте послушаем еще один фрагмент музыкальный. Что это будет?
Е. Карелина
– Это будет фольклорный ансамбль «Межа» называется, «На синём море».
А. Пичугин
– Фрагмент прозвучал, и сразу у меня вопрос. А вы как-то, ну помимо того, что в Москве этим занимаетесь, ездите в какие-нибудь фольклорные экспедиции по деревням, общаетесь с носителями вот этого, собственно говоря, направления, которое вы представляете?
Е. Карелина
– Вы знаете, мне кажется, я бы с удовольствием это делала, но вот мой график такой рабочий, гастрольный…
А. Пичугин
– Ну я очень понимаю, да, судя по трем местам…
Е. Карелина
– Не позволяет мне как-то поехать в деревню так прям пообщаться с носителями, но очень бы хотелось. Это всегда, конечно, интересно. В детстве я это делала пару раз. То есть общались мы, и даже нам песни пели, и записывали мы. И дарили какие-то свои такие вещи старинные. Было очень интересно. И поэтому я бы с удовольствием сейчас так же сделала, но вот как-то вот московская жизнь, московский ритм не позволяет так вырваться в какую-либо деревню.
А. Пичугин
– А насколько я понимаю, вы изучаете песенные традиции вообще разных регионов России. А как это вот без выезда на место, без общения с, условно говоря, бабушками как это происходит
Е. Карелина
– Ну так скажем, наверное, больше изучала уже. Сейчас-то я не изучаю, сейчас уже воплощаю в жизнь.
А. Пичугин
– Понятно. А как изучали? Именно ездили тогда, да? Какие регионы в первую очередь? Омская область, наверное, родина.
Е. Карелина
– Ну конечно. Моя любимая традиции это сибирская традиция старожил, которой я собственно и занималась на протяжении того времени, когда училась в Омском музыкальном училище. Привили даже педагоги, которые замечательно разбираются в этой сибирской традиции, Олеся Геннадьевна Сидорская, Юлия Александровна Парфенова и Виктория Юрьевна Багринцева. И вот знаете, как-то мне сказала Олеся Геннадьевна такую вещь, которую я запомнила на всю жизнь и теперь, собственно, понимаю это. То есть она говорила нам всем, ребятам, что наслаждайтесь сейчас, что вы поете сибирскую традиции, наслаждайтесь этим временем. Потому что действительно сибирская традиции очень богата, интересна, нигде так не поют, как поют в Сибири. И мы пели в основном, да, различные такие произведения, песни именно сибирские. Потому что через какое-то время вы разъедетесь по разным городам, возможно, и будете заниматься там какой-то педагогической деятельностью, и Сибирь вы так уже не попоете. И я сейчас это осознаю, когда я приехала в Москву, когда я преподаю детям и студентам. Конечно, я с удовольствием и достаточно часто беру какие-то сибирские вещи, но все равно хочется познакомить с разными традициями, а их там, такие основные, их выделяют семь по регионом, и поэтому хочет и ту песню и ту красивую взять и спеть. А Сибирь все-таки так уже не попоешь много. Я очень люблю Сибирь, всегда помню эти традиции, традиционное это пение.
А. Пичугин
– А кроме Сибири… Ну я понимаю, что в Сибири, конечно, это все сохранилось лучше. Кстати, даже не совсем понятно, почему там это сохранилось, а здесь ну не то чтобы забыли, сейчас с вами слушали фрагмент небольшой коллектива из Тверской области. Я так понимаю, что и собственно песни тоже складывались там, и это какие-то традиции, идущие, там из поколения в поколение передававшиеся именно в деревнях Тверской области, какой-то части ее. Но вот в Сибири действительно это лучше сохранилось. С чем вы это можете связать?
Е. Карелина
– Ой, ну знаете, влияет, наверное, много чего. Во-первых, и какие-то различные войны, когда были, тоже очень влияли. Переселенцев было много, на самом деле в Сибири оно сохранилось даже больше из-за того, что да, все-таки там много было и переселенцев – и Белоруссия, и Украина там повлияли, и из каких-то других областей. То есть это все так насыщалось, копилось, что вот традиция становилась такая прямо, ну уже сложная коренная. И было очень сложно ее потом как-то растерять, разрушить. И… не знаю даже.
А. Пичугин
– Ну вот видите, интересно получается. Все время вот этот пример привожу, когда речь идет о фольклоре, вы же знаете историю с Ильей Муромцем?
Е. Карелина
А. Пичугин
– То что ведь нигде вот эти русские былины, которые мы сейчас воспринимаем как укоренившиеся, которые там проходили огромное количество – ну это, кстати, подтверждает правоту ваших слов, – прожили через века, об Илье Муромце, об Добрыне Никитиче, об Алеше Поповиче, казалось бы, дошли нам за тысячелетия, даже больше из Средневековой Руси. А на самом-то деле они были найдены впервые в XIX веке в Архангельской губернии. Ну вы-то наверняка знаете, это я уже слушателям рассказываю. В Архангельской губернии, но вот почему-то в других, что в Киеве, что здесь у нас, в России, вот это вот, даже в Муроме это все уже возрождение и восстановление традиций, и никто там не знал и не помнил про Илию Муромца. А наверняка, да, это именно потому что тяжелые трагичные события разных веков, да, это татаро-монгольское нашествие, которое уже вытеснило многое из народной памяти. Это и войны времен Ивана Грозного, и последующие события. Да, Сибири это коснулось в меньшей степени гораздо. Но вообще, помимо Сибири, вам как-то приходится общаться, находить, слышать какие-то фольклорные вещи из других регионов? Ну Тверскую область мы слушали, а помимо этого?
Е. Карелина
– Конечно, да. И непосредственно я всегда слушаю какие-то различные песни и разных регионов, мне нравится. Очень богатые традиции есть – и среднерусские традиции, и какие-то южные, и казачьи, то есть это всегда все по душе. Я очень люблю, когда я нахожусь где-то на гастролях. Вот недавно мы ездили с «Крапивой» как раз таки в город Урюпинск, где непосредственно казаки, да, там, и знакомились с их творчеством, с их фольклором. Там вот замечательный ансамбль был «Атаман», которые исполняли свои песни, и даже мы выучили некоторые их песни. И очень было так все интересно. А потом я, допустим, спела какую-то свою сибирскую песню. И это так по-разному, но все-таки это объединяет какая-то вот одна любовь к этой русской традиционной песне.
А. Пичугин
– Итак, «Житейское море», как я понимаю, что это ансамбль «Сирин», нам хорошо известный, вообще в России хорошо известный. Это казаки-некрасовцы, правильно?
Е. Карелина
– Да, распев казаков-некрасовцев.
А. Пичугин
– Распев казаков-некрасовцев. Очень интересно, старообрядческое это все. Давайте послушаем.
А. Пичугин
– Напомню, что Катерина Карелина в гостях у радио «Вера». Катерина руководит фольклорной студией «Крапива» в интерклубе Российского университета дружбы народов. И также Катерина педагог по фольклорному пению в Доме творчества «Неоткрытые острова». Слушайте, такая красивая песня сейчас прозвучала, я прямо вот каждую секунду, пока она играла, сидел наслаждался. Ансамбль «Сирин». Я думаю, что все наши слушатели, да и вообще в России он настолько известен, Андрей Котов его основатель. А песня «Житейское море», этот распев казаков-некрасовцев, старообрядцев, очень красиво это сейчас звучало. Хотели поговорить с вами еще про стереотипы, которые сейчас в обществе относительно фольклора, народных традиций. В начале программы мы говорили о том, что это модно, о том, что сейчас любая девушка в Москве, это уже что-то такое, даже в разряд хипстерского перешло, простите за избитое слово. Вот эти все летом сарафаны народные – лен, натуральные ткани, это все классно и здорово. Но все равно, остается, видимо, еще с 90-х годов какой-то такой городской снобизм по отношению к народному творчеству: дескать, а, ну это бабки в деревне поют, ну да, я там в детстве на дачу ездил, они на лавке сидели и пели. Есть же такое?
Е. Карелина
– Есть. Несомненно.
А. Пичугин
– А вот да, Катерина сидит, современная девушка, которая занимается фольклором.
Е. Карелина
– Да. Когда я, кстати, начинаю петь или вот что-то такое делать, то очень все удивляются, почему я вот так выгляжу, а пою вот именно…
А. Пичугин
– Где кокошник?
Е. Карелина
– Да, да! Вот как раз вы сказали про самый главный, наверное, стереотип в России и вообще за границей, что если это русское народное творчество, русский народный костюм, то это непременно кокошник до потолка.
А. Пичугин
– Так у меня есть очень хорошая подруга, бывшая коллега, с которой мы там много лет назад на других радиостанциях вели программы. Она, когда слышала такое что-то русское народное, она говорила: Пичугин, я прямо чувствую, как у меня кокошник прорастает.
Е. Карелина
– Да-да, ну вот, к сожалению, это так. И пошло это, наверное, все-таки с советских времен уже потом, когда появились вот такие русские народные хоры, где девушки, бабушки, женщины надевали на себя кокошник. А это совершенно неправильно. И даже вот недавно, собственно, у меня ансамбль, когда выступаем, надеваем костюмы и иногда надеваем платочки, вот так их повязываем спереди. И нам как-то подходит один мужчина и говорит: почему в платках?
А. Пичугин
– Где кокошник?
Е. Карелина
– Ужасно! Вы так смотритесь, как бабки старые, вам не идет это! И вообще так не носили. Раньше разве носили платки? Только носили замужние женщины. А это на самом деле неправильно и неправда.
А. Пичугин
– А кто носил?
Е. Карелина
– Естественно, носили женщины. Но они надевали платок совершенно по-другому. И собственно под платком у них еще мог быть головной убор, так называемый какие-нибудь там сороки, повойники…
А. Пичугин
– А что это такое? Вы уж раз говорите, поясняйте
Е. Карелина
– Такие головные уборы, которые уже могла позволить себе надеть замужняя женщина. Под этим повойником, допустим, она завязывала две косы. Потому что когда девушка была еще незамужняя, разрешалось носить одну косу с лентами.
А. Пичугин
– А, вот что это! Я просто интернет открыл. И первое, кстати, что выдает поисковик это: повойник – купить. То есть наверняка до сих пор это все есть.
Е. Карелина
– Ну да, конечно, все это производят, шьют. Но собственно женщина замужняя могла надевать повойник. На голове у нее было две косы, она под этот повойник все складывала, и уже сверху одевала платок. И завязывала его так, чтобы не видно было никаких волос, ничего. То есть сразу можно было отличить, что она замужняя. А девушки молодые могли надеть платок, когда, например, пошли на сенокос, работать в поле. Солнце свет, естественно, мы же надеваем сейчас кепку, панамку, вот и девушки надевали платочек. А во втором случае, когда девушки надевали платочек, это когда, ну допустим, отец привез там какой-то другой губернии, другого края платок, вот там вышитый, интересный, вот в нашем селе такого нет. А почему бы мне не надеть его на вечорку, когда пойду показываться своим женихам будущим, жениху, вот такая буду красивая в платке. Это было собственно украшение даже для девушки. И никакого мнения о том, что это бабушки только носили, не должно быть.
А. Пичугин
– Ну я отчасти понимаю, не разделяю, но понимаю истоки и корни вот этого снобизма, о котором мы говорим. Потому что в 90-е годы это было довольно-таки сильно опошлено. Все городские московские праздники, дни города, еще какие-то общие массовые мероприятия, ни один из них не обходился без того, чтобы там в цветастых платьях, платках, сарафанах, все это совершенно из разных стилей, водили хороводы и так – ух, там что-нибудь, и мужички с гармошкой отплясывали с медведем еще. Ну это, правда, выглядело очень пошло, и вот отсюда, видимо, тоже частично пошло такое отношение.
Е. Карелина
– Ну да. Это уже вот я говорю, это советское время. И на самом деле, когда бабушки какие-нибудь там, женщины в пожилом возрасте говорят, что ой, молодежь не помнит своих корней, не помнит вот нашей культуры и так далее, хочется иногда вот так спросить мне у них, что а вы-то помните? Если на то пошло, они помнят такое советское время, когда вот в этих кокошниках, таких платьях распоясанных то есть стояли, пели всякую «калинку-малинку». Это неплохо, это…
А. Пичугин
– А никто не помнит. На самом деле я прихожу к выводу, что по-настоящему вот то, как это выглядит в XVIII веке даже. Может быть, сейчас, конечно, можно реконструировать, хотя не знаю, как и на основе чего. Я просто вспоминаю эпизод, когда Николай Рерих, который потом, естественно, уехал, да, началась вся его история восточная, а в начале XX века он очень интересовался – это известный факт, – русской народной культурой, и он путешествовал по Ивановской области – тогда, извините, не было Ивановской области, путешествовал по Владимирской губернии. И он очень долго искал традиционный русский костюм, потому что нигде его уже не было к тому времени, это 1903 год, на секундочку, извините. А ему сказали, что есть одно село, которое чуть дальше находится, такое в отдалении. Вот там вот в сундуках где-то, по слухам, у местных жителей сохранилось. И он поехал в это село, село называлось Торки, но даже там он ничего не нашел. Это очень хороший показатель. Может быть, в Сибири не так, я не знаю. Но вот окрестные от Москвы губернии, там это все уже в начале XX века исчезло. И то что мы видим, опят же, да, истоки этого снобизма если искать, это, наверное, такая пошленькая реконструкция, потому что мы не представляем, как это могло быть.
Е. Карелина
– Ну, возможно, я с вами соглашусь. Но вот даже сами носители традиции, непосредственно там какие-нибудь бабушки в селах, во-первых, они же ну жили и жили, вот они, вышила она рубаху на свадьбу себе, потом она носила там сколько-то лет. Ну и как бы для нее это обычная рубаха. А она при этом богато вышита, богато там вообще сделана. И как-то даже рассказывали мне такие случаи: приехали экспедиции, да, заходили в дом, а вот такая рубаха какая-нибудь вышитая лежит вместе тряпки на полу. И собственно для бабушки она ничего такого уже там не значит.
А. Пичугин
– Тряпка и есть тряпка.
Е. Карелина
– Да, для нее это было обычное дело, обычная одежда. А вот сейчас, да, мы этому придаем такое большое значение. И сейчас очень мало, где можно уже по селам найти какие-то такие ценные вещи. Потому что ну какой-то момент даже те же бабушки поняли, что на этом можно хорошо заработать, да, ну почему лишнюю копейку… То есть этнологи ищут вот эту одежду, для них это очень ценно. Когда-то они просто отдавали как в подарок, но потом уже и продавать начали. И сейчас она очень таких дорогих денег стоит.
А. Пичугин
– Ну а потом, смотрите, все-таки советское время работали в колхозах, в селах, одежду носили ну явно не какую-то там прямо очень народную, а то, что можно было найти где-нибудь в райцентре. А мы будем уже заканчивать нашу программу, к сожалению, время-то вышло. Очень приятно, Катерина Карелина, руководитель фольклорной студии «Крапива» в интерклубе Российского университета дружбы народов, педагог по фольклорному пению в Доме творчества «Неоткрытые острова». Спасибо вам большое, что пришли к нам сегодня.
Е. Карелина
– Спасибо.
А. Пичугин
– Будем напоследок слушать песню. Какую?
Е. Карелина
– Мы будем слушать омский ансамбль, «Берегиня» называется. «Ты полыненка». В исполнении, кстати, моих педагогов.
А. Пичугин
– Ну и замечательно. И этим нашу программу мы и завершим. Спасибо большое. Катерина Карелина, я Алексей Пичугин прощаемся с вами. Всего хорошего. И будьте здоровы.
Деревенский, формирующий каноничные мифологии и обряды различных народов, а современный городской фольклор. Его единицы принято называть городскими легендами. В статье предприняты попытки описания феномена.
Городская легенда, пожалуй, один из самых недооценённых культурных феноменов. На то есть несколько причин.
Во-вторых, исследователь городских легенд сталкивается с проблемой нахождения их источников, зачастую собирая достаточно скудный объём информации, от чего в их работах проявляются явные избытки интерпретации, превалирующие над фактами.
Третья проблема вытекает из первых двух – образ исследователя интересующего феномена как в американской, так и в российской культуре очень близок к образам уфологов, излишне рьяных сторонников теорий заговоров и писателей и журналистов уровня «жёлтой прессы» и беллетристики вообще. Это происходит вследствие крайне низкого интереса к данной проблематике со стороны общественности вообще и академической среды в частности. Зачастую оказывается, что исследователь городского фольклора изучает итоги деятельности «жёлтой прессы», однако это не означает схожесть качества проделанной работы.
Сам феномен нельзя назвать современным, в отличие от понятия. Думается, что городская легенда появляется ещё в Древней Греции. Достаточно известны описания Геродотом кинокефалов, людей с пёсьими головами, обитавших на границах ойкумены, отличавшихся от обычного люда исключительно формой своего черепа, то есть они носили одежду и использовали орудия труда. Роль этих существ не раскрыта, имелись лишь свидетели, их видевшие. Можно лишь предположить, что данный миф имеет определённые связи культом Анубиса в Древнем Египте и мог в искажённом виде быть донесён до греков.
Таким образом, рассказы о кинокефалах были городской легендой как чем-то «средним» между настоящим мифом и простым слухом, так как мифологическая роль кинокефалов неясна, а «появляются» они из свидетельств очевидцев и единичных письменных источников, то есть о полноте информации, предоставленной для горожан, говорить сложно. Также важно отметить, что свидетельства о кинокефалах появлялись позднее, уже после открытия Америки, говорили об их проживании как в Северной, так и в Южной частях. Данный пример проясняет основное свойство большинства городских легенд: генезис из-за недостатка информации.
Другим вариантом появления городской легенды является адаптация фольклора сельской местности к городскому ландшафту. Здесь стоит говорить о «Дьяволе из Джерси», классической американской городской легенде. Недостаток информации уже сказывается на этапе общих черт самого концепта. Так, имеются два равноценных облика этого существа: как классического скандинавского дракона и как крепко сбитого человека, потерявшего культурные и социальные черты вследствие различных обстоятельств, подобно герою «Книги Джунглей» Р.Киплинга.
Первый вариант особо примечателен. Описание Дьявола не обладает «позитивностью», описания вызывают не столько трепет, сколько отвращение и страх. Большинство городских легенд, теряя в литературности и, в некотором смысле, «эпичности», приобретают ужасные черты. Положительные стороны существ даже не предполагаются. Так, американский дракон обладает однозначно тёмным описанием крылатого мерзкого дьяволоподобного существа, пожирающего людей и животных. Кажется, что его образ близок, разве что к описанию Нидхёгга из «Младшей Эдды» С.Стурлусона: «Не ведают люди, какие невзгоды у ясеня Иггдрасиль: корни ест Нидхёгг…» и «Глупцу не понять, сколько ползает змей под ясенем Иггдрасиль…». Более того, Нидхёгг питался трупами грешников, клятвопреступников и подлых убийц. Его образ так же тёмен, однако он носит и положительный функционал, в отличие от «просто» чёрного Дьявола из Джерси. Таким образом, данная легенда сообщает страх знающим её людям, уменьшая их зону комфорта.
Вообще, как представляется, количество «светлых» персонажей, перенесённых из сельского ландшафта, крайне мало. Исключением можно назвать фей, превратившихся из кельтских далеко не всегда положительных духов в «милых существ» (вероятно, благодаря популярности книг Дж. Барри). Большинство же существ и необъяснимых явлений из городских легенд однозначным образом являются «страшилками» с улучшенной аргументацией, положенной на городскую среду.
Также заметным является противопоставление города и леса, которое лежит в основе большей части городских легенд. От идей В.В. Бибихина в его работе «Лес» в городских легендах есть немногое. Лес, несомненно, гармоничен и плавен, однако он чужд человеку. Ему приписываются магические свойства, подобно Дугласовым Пихтам вокруг города Твин Пикс в одноимённом сериале. Именно в нём обитает большинство персонажей городских легенд: оборотни, Дьявол из Джерси, феи и проч. Лес из основного поставщика ресурсов для человека в процессе урбанизации становится опасностью для него, а люди, так или иначе имеющие профессиональную связь с лесом, практически героизируются: дровосеки, лесная полиция и прочие. Часто, именно их исчезновения становятся поводом для пугающих домыслов горожан. Кроме того, наибольшее количество «встреч с инопланетянами» происходит именно в лесу.
НЛО – без сомнения, главная городская легенда. Некоторые люди посвящают всю свою жизнь укреплению собственной и общественной уверенности в обоснованности данного мифа. Думается, что он обладает крайне сложным происхождением. Возникнув как обыденный описательный термин, неопознанный летающий объект наделяется смыслом, близким к божественному. Так, говоря о встрече с НЛО или обитателями этих объектов, всегда «очевидцы» говорят о ярком свете. Здесь, вероятно, можно говорить о схожести с озарением и сильной взаимосвязью света и божественного вообще. Также всегда этот контекст полагает утверждение о неисчислимом технологическом и, следовательно, умственном превосходстве, сходным с явным неравенством человеческих возможностей и божественных. Более того, сама форма тарелки отсылает нас к символике круга, солнца. Как представляется, НЛО очень близко к языческим представлениям, в которых боги способны явиться в вещной мир с какой-либо целью. То есть это перенесение атрибутов языческой религии на неизвестный технический объект, то есть религиозный фетишизм.
В городской легенде об НЛО также, несомненно, присутствуют и множественные устрашающие элементы, как и перед языческими богами и магией. Этот страх неизвестного и опасного близок, как кажется, страху перед языческими богами: он частично выключает рациональный подход к полученной информации, снижает порог доверия к сказанному, превращая слух или чью-либо низкокачественную фантазию в реальную силу и стимул для некоторых видов деятельности как испуганных, так и желающих на этом страхе заработать.
С появлением массовой культуры городские легенды получают повышенную мобильность, благодаря телевидению и интернету. Появляются предложения по осознанному испытыванию низменного страха как услуги. Кинематограф, видеоигры, комиксы. Большая часть продуктов в этих сферах однотипны: люди получают визуализированные стимуляторы страха, которыми чаще всего являются городские легенды (как мифологические, так и бытовые, вроде историй про маньяков). Замыслы при создании подобных продуктов весьма посредственны, в них крайне редко можно заменить (не додумать) «второе дно». Однако среди этих творений встречаются и культовые, причём, как правило, заслуженно. Под ними подразумевается сериал «Секретные Материалы» и серия комиксов «Fables».
«Секретные Материалы», как видно, являются главным и наиболее серьёзным визуализированным сборником городских легенд. Создатели провели большую работу по сбору информации для сценария для каждого из эпизодов, передав атмосферу и содержание городской мифологии в точности по описаниям «очевидцев» и бульварных газет. Протагонисты Маудер и Скалли сами оказываются свидетелями «паранормальных явлений». Важно, что два персонажа показывают принципиально разные подходы к городским легендам. Так, агент Маудер представляет из себя одарённого специалиста-фанатика, искренне принимающего на веру любой нетривиальный слух, в то время как Скалли придерживается научного подхода. Большинство расследований традиционно приводят их в тёмную чащу леса, странные поселения различных сектантов, канализацию и прочие места, вызывающие опасения со стороны горожан, сопровождая зрителей по их главным объектам страха.
Важно отметить, что информация подаётся натуралистично, работа следователей выглядит вполне себе реальной, а «паранормальные явления» подаются вместе с внешне существенными научными изысканиями. Более того, в первой серии первого сезона перед началом показа диктор «буднично» заявляет о том, что сценарий основан на свидетельствах очевидцев, что меняет настрой зрителя. Этот факт вместе с отличной по тем временам работой художников по костюмам и гримёров обеспечил сериалу культовый статус. Более того, натурализм и дотошность в представлении городских легенд превратили сам сериал в легенду, породив вопросы о том, откуда были взяты «документы» для сценария и кто дал право снимать «секретные военные объекты». Неполнота выданной создателями информации сделало своё дело.
Другим интересным продуктом массовой культуры является практически неизвестный в России, однако культовый в США комикс «Fables». Он, как думается, представляет из себя здоровую иронию над городской мифологией. Каркасом сюжета комикса является является факт переселения всех известных персонажей сказок и фольклора в Нью-Йорк вследствие злого умысла главного антагониста, «Таинственного Злодея». Персонажи сливаются с городской средой и расслаиваются по социальной лестнице, приобретая типичные проблемы: семейные ссоры, алкоголизм, работа и другие. Главным условия пребывания в городе для них становится запрет на проявление своих истинного облика и сущности с целью обеспечения спокойствия горожан. Однако иногда некоторые персонажи – как правило, злые – преступают данный запрет и тогда представителям фольклора, работающим в полиции, приходится заметать следы за своими собратьями и выгонять их из города на «Ферму», место для персонажей, которые не смогли ужиться с людьми. Данный комикс гиперболизирует страхи горожан, несмотря на «серьёзную» рисовку и сюжет, в качестве «второго дна» имеет сатиру над городскими страхами.
С точки зрения языка, городская легенда недалеко уходит от классического фольклора. Она подаётся неформально, можно сказать, что интимно, подобно слухам. В каком-то смысле, она близка к явлению гонзо-журналистики. Так, фактология размыта – преобладают вымысел и глубокие описания личных переживаний рассказчика, писателя, употребляемые с целью эмоциональной, но не здравосмысленной реакции слушателя, читателя.
Как было сказано ранее, городские легенды всё чаще проникают в массовый кинематограф, литературу в виде популярных рассказов в жанре ужасов (С. Кинг), современного детектива (Д. Браун, С. Ларссон), романов (С. Майер). Эти авторы являются классическим чтением современного усреднённого человека. Они не несут в себе нетривиальных поучительных моральных идей, но лишь рассказывают якобы интересную историю, не обладая, подобно любой массовой литературе, вторым дном. Ключевой интенцией при написании является лишь коммерческий успех. Так, в качестве агитации к покупке на обложке книг часто пишется количество проданных копий, но не развёрнутое описание содержимого.
Таким образом, городской фольклор, с появлением массовой культуры, начал сильно влиять на эстетические представления обыденных горожан, особенно подростков. Это проявляется, прежде всего, в американской культуре, сильно зависящей от комиксов, фантастических сериалов и литературы. Однако с начала 1980-х годов данная тенденция стала касаться и российских читателей и зрителей. Всё больше людей предпочитают фильмы про Чужого, романы С. Кинга и детективы Д. Брауна классическим произведениям. Эти книги не являются нравоучительными – они принципиально не могут образовывать, воспитывать людей в обычном смысле слова. Однако они влияют на речь современного человека, делая её более вульгарной, личной, низменной.
С другой стороны, отсутствие второго дна и поучительности продуктов современной массовой культуры побуждает некоторых интеллектуалов «приписывать» им это второе дно, причём довольно строгим образом. Так, А.В. Павлов около года назад написал интереснейшую работу «Постыдное Удовольствие», в которой разбирает плохое массовое кино с философских позиций, показывая общую интересность плохого кинематографа при условии так называемой квир-интерпретации, которая заключается в приписывании различных концептуальных некоторым произведениям с целью более интересного и «осмысленного» просмотра. Также уже достаточно давно выходил сборник статей «Симпсоны» как философия», некоторые работы в котором обладали действительно интересными философскими интерпретациями. Таким образом, современный кинематограф своей простотой умудряется побуждать некоторых интеллектуалов-ценителей массовой культуры с точки зрения внешней эстетики к вполне серьёзным культурологическим и эстетическим исследованиям, которые пользуются серьёзным спросом со стороны читателей благодаря привычным для них тегам на обложках вкупе с привлекательным словом «философия».
Итого, современные кинематограф и литература не обладают самоценностью в вопросе культурообразования, но некоторые исследования их философами и культурологами способны пробудить в массовом читателе интерес к гораздо более возвышенным вещам, как философия и позволяют посредством квир-интепретаций делать некоторые книги и кино ценными с воспитательной точки зрения.
Раньше спортивные комментаторы и дикторы новостей были настоящими образцами идеальной устной речи: их язык отличался сухостью, формальностью, грацией и однозначным отношением между знаком и означаемым.
С недавнего времени стилистика вещания сильно изменилась. Так, она стала более неформальной. Современные типичные ведущие новостей более не читают информацию с листков, подготовленных им спичрайтерами, но ведут беседу с телезрителем. Более того, структурно одни из ключевых для российских телезрителей новостных программ, итоговая воскресная программа на телеканале Россия 1, и вовсе построена как размышление самого ведущего. Без сомнения, это новая форма подачи, преподносящая говорящего не как диктора, но как ментора, наставника.
Субъективность выдаваемой информации вкупе с плавной и размеренной жестикуляцией и, порой, неприкрытыми оценочными суждениями вида «на мой взгляд, это…» выдают нам человека, не только знакомящего зрителя с прошедшими за неделю новостями, но и лицо, обладающее желанием сообщить своё личное мнение слушателю, с точки зрения лексикона, в почти дружеской беседе, которая вызывает доверие (помимо авторитета самого говорящего).
В итоге, телевидение неприкрыто занимается воспитанием своей аудитории в политических и эстетических вопросах. Не касаясь оценочных суждений, современное воспитание граждан посредством телевидения нельзя назвать ненормальным, вопрос лежит, скорее, в степени неприкрытости мнения. Ещё А. Токвиль в своей работе «Демократия в Америке» говорил об опасности «мягкого деспотизма» в демократическом строе. Так, очевидно, что государство управляет не индивидами, но массами. Следовательно, массу необходимо создать – вопрос лишь в средствах достижения этой цели. Это может быть террор, а может быть и воспитание.
Современная тенденция к атомизации индивидов показывает их разобщённость вследствие грамотного изложения информации. Так, внешне кажущееся спокойствие располагает к внутреннему и фактическому покою. Таким образом, телевидение в современном обществе неприкрыто и эффективно заменяет классические книги как ресурс информации как фактической, так и оценочной, принимая серьёзную роль в воспитании среднего современного человека.
Несомненно, классика теряет свою роль в качестве культурообразующей силы. Однако её место не пустует. Её эффективно заменяют СМИ и, при некоторых допущениях, современная литература при должной форме осмысления. Сложно сказать, хорошо ли это или плохо, однако воспитание происходит.
С одной стороны, оно авангардно в плане применения новейших технологий, с другой стороны, оно крайне архаично и благодаря современным адаптациям фольклора в виде городских легенд, в чём виден даже некоторый магизм. Это крайне необычное почти диалектическое единство несёт современное человечество в следующий день. Вопрос лишь в том, каким будет итоговый продукт такой эпохи.
Крупнейший российский фольклорист, профессор Российского государственного гуманитарного университета, доктор филологических наук Сергей Юрьевич Неклюдов - автор более четырех сотен работ по теоретической фольклористике, мифологии, эпосу и традиционной литературе монгольских народов, главный редактор журнала о русском фольклоре и традиционной культуре «Живая старина».
В начале 1990-х он в числе первых в нашей стране начал заниматься современным русским городским фольклором, которому дал укоренившееся затем название «постфольклор». Сегодня он, в числе прочего, руководит в РГГУ Центром по типологии и семиотике фольклора и заведует веб-сайтом «Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика». О том, что такое «постфольклор», чем он отличается от фольклора и каковы задачи исследователей по отношению к нему, с Сергеем Неклюдовым беседует Ольга Балла.
- Сергей Юрьевич, как бы вы провели границу между «фольклором» и «постфольклором»?
- Скорее всего, отчетливой границы между ними нет - как это обычно и бывает в гуманитарном знании. Всегда существуют какие-то промежуточные или маргинальные формы, сочетающие в себе признаки обоих явлений.
- Но почему вообще понадобился термин «постфольклор»?
- Дело в том, что фольклористика - и наша отечественная, и европейская, - выросла из изучения так называемых классических форм фольклора. Это фольклор тех сообществ, которые обрели письменность, как правило - государственное устройство и во многих случаях - одну из мировых религий: христианство, ислам, буддизм (а не остались с традициями этнического «язычества»). Конечно, существуют типично «классические» культуры, в которых этот последний признак выражен не столь четко или вообще отсутствует, - скажем, китайская, японская, индийские и некоторые другие.
На данном материале - почти исключительно сельском - отработан весь аналитический инструментарий фольклористики, все понятия о фольклорных жанрах, о способе передачи устных текстов, о той среде, в которой фольклор бытует, и о его носителях. Поэтому ученые долгое время не замечали новых форм фольклора, урбанистического по своему происхождению и среде бытования.
В отечественной фольклористике это был, например, городской романс; еще раньше - частушка. К концу XIX века не замечать ее стало уже невозможно - она присутствовала в огромном количестве и в городе, и в деревне, но долго воспринималась как предмет, недостойный изучения, как порча «настоящего» фольклора.
Освоение этого материала шло мучительно и с трудом. Лишь в самом начале ХХ века Дмитрий Зеленин, замечательный отечественный фольклорист и этнолог, едва ли не впервые в своей статье «Новые веяния в народной поэзии» трезво и понятно сказал, что и частушка, и городской романс тоже имеют право на изучение.
Новая власть, установившаяся в 1917 году, не симпатизировала крестьянству. Напротив, отношение к нему было либо настороженное, либо неприязненное, даже враждебное, и соответственно его культурные традиции также не вызывали интереса. Это с одной стороны.
С другой - к этому времени уже произошли качественные изменения в фольклористике, пробудилось внимание к языку городской улицы, которым стали заниматься и профессиональные фольклористы, в частности, Н.Е. Ончуков, А.М. Астахова, Э.В. Гофман (Померанцева), и лингвисты, и литературоведы - Р.О. Якобсон, В.Б. Шкловский, С.И. Карцевский, А.М. Селищев и другие.
Все это прекращается в начале 30-х годов: изучение городских фольклорных форм практически оказалось под запретом. Дальше - полувековой провал. Городской фольклор сводится к так называемому рабочему фольклору - принудительно выделенному, а частично и сфальсифицированному - сегменту традиции, из которой удалены тексты протестные, сатирические, содержащие ненормативную лексику, «блатные», «мещанские». Но даже и в таком виде он остается идеологически неудобен, а потому изучается в основном по текстам дореволюционным.
Что же касается самого предмета, то здесь надо сказать следующее. Фольклор сельских сообществ отличается от фольклора городской улицы довольно сильно. Прежде всего в деревне он охватывает практически всю культуру - там и хлебопашец, и пастух, и кузнец, и сельский батюшка обслуживаются одними и теми же традициями, одной системой обрядов, одними текстами.
А городской фольклор - фрагментирован. Он гораздо больше связан с письменными формами, с авторским началом. Более того, для городского жителя он идеологически маргинален: свои идеологические потребности городской человек удовлетворяет иначе, с использованием других продуктов - главным образом относящихся к масс-медиа и массовой культуре.
Сельский фольклор диалектен и регионален - это традиции одной деревни, одной области, одного региона. Городской - «социолектен»: характерен скорее для определенных общественных групп - половозрастных, профессиональных, любительских.., - у которых нет прочной территориальной обусловленности.
И главное: ни одна из форм «классического» фольклора - ни его жанры, ни тексты - практически не удержалась в городе. С этой точки зрения, фольклор как таковой, в своей «классической» фазе действительно уходит - но появляется новый вид устной культуры. Поэтому я и предложил обозначить его термином «постфольклор», то есть как бы «после-фольклор». От фольклорной «классики» он отличается куда значительнее, чем «классика» от архаики, хотя и там разница довольно велика. Там тоже появляются другие жанры, другие тексты, но все-таки параллелей, перекрестий, сцепок между ними гораздо больше. Возможности наблюдать переход между «классикой» и архаикой у нас нет, а вот переход к постфольклору происходит практически у нас на глазах, и в научном плане это чрезвычайно ценно.
- И с чего же все снова началось в 90-х?
- Я могу рассказать о личном опыте. На филологических факультетах принято проводить фольклорную практику. Однако в начале 1990-х и денег на экспедиции не было, и обстановка - бытовая, транспортная… - стала малопонятной. А практику проводить надо. И вот тогда мы с Андреем Борисовичем Морозом, который в РГГУ ведет русский фольклор, решили проводить ее в городе. В какой-то степени это было по бедности.
Послали студентов собирать песенки: дворовые, школьные, лагерные - любые, живущие в фольклорном бытовании. Это самый понятный городской жанр, его легче всего записывать. С анекдотами, например, сложнее. Человека можно попросить: «Спой песенку», - и он споет, если умеет и если захочет, а вот чтобы рассказать анекдот, нужна специальная ситуация - ее может поймать или даже спровоцировать умелый фольклорист, но не студент-практикант.
Какие-то песенки они записали, и там оказалось много довольно любопытных наблюдений. С этого все и началось.
- Вы первым стали этим заниматься у нас?
- Почти. Первым на самом деле был питерский фольклорист и старый мой знакомый Александр Федорович Белоусов. Ему принадлежал почин изучения и детского фольклора, и городского. В 70-е - 80-е годы он издал две брошюры в Таллинском пединституте, где тогда работал, - для студентов-заочников; он же составил первое собрание материалов и исследований по детскому фольклору, очень яркое. Речь шла не о классическом детском фольклоре, по которому работы писались еще в начале ХХ века, а именно о современных формах: гадания о Пиковой даме, страшилки, садистские стишки... Этот двухтомник был напечатан на ротапринте, тоже в Таллине, и зачитан до дыр. Я-то как раз детским фольклором не занимался ни тогда, ни после.
В 90-х нам еще приходилось доказывать, что такими предметами можно и нужно заниматься. В 1996-м мы начали работу над проектом по современному городскому фольклору и через несколько лет выпустили целый том посвященных ему исследований. Участники этой работы, в основном молодые, собралась из шести российских городов. Мы с трудом, мучительно учились говорить на одном языке: неразработанная ведь область. Все это было бесконечно тяжело и прекрасно - как всегда на новом поле.
Но время идет быстро, в науку приходят новые поколения, - и вот уже постфольклором хочет заниматься такое количество народу! А тех, кто хотел бы заниматься фольклорной «классикой», скажем, былиной, - единицы.
Конечно, былина - мертвый жанр, сейчас его не существует. Но что из того - исследуют же филологи античную литературу. Наука о культуре склонна - и это правильно - заниматься своим прошлым. Если она не будет им заниматься, она не поймет своего настоящего. Именно так происходит и в нашей области: тот, кто не умеет разбираться в «классическом» фольклоре, не справится и с постфольклором.
Сам я с детства хорошо знал и любил городскую песню, это была моя традиция. Раньше, особенно до начала 70-х, наши сограждане, причем не только молодые, много пели. Но в 70-е появились кассетные магнитофоны, которые довольно быстро превратили активное музицирование - соло или хором, под гитару, аккордеон, фортепиано, или вообще без сопровождения - в музицирование пассивное, в слушание. Прогресс техники вообще сильно воздействует на культурные формы. Граммофон, когда он появился, тоже оказал немалое влияние на песенную традицию.
Как-то на досуге я начал вспоминать, сколько знаю песен - не обязательно полных текстов, но хотя бы обрывками, хотя бы знаю, что такая песня была. Насчитал штук сто. Это далеко не самый большой перечень - вообще говоря, этих песен в обиходе существует, по моей весьма приблизительной оценке, тысячи две или около того. И это - помимо совсем узких традиций: скажем, песен одной школы, одного факультета, одного кружка, которые тоже имеют фольклорное бытование, но обычно не выходят за пределы какого-либо малого сообщества.
Похоже, что сейчас песня как активный жанр умирает. Люди удовлетворяют свою потребность в пении иначе - например, через караоке.
Я смотрю на своих студентов - и сегодняшних, и бывших, ныне уже кандидатов наук, но все еще очень молодых, - они не поют никогда! Даже старшие из них - конца 70-х годов рождения.
А уж следующие - 80-х, начала 90-х - тем более. Я не вижу даже следов этих традиций. Есть, конечно, люди, любящие попеть, но как массовое явление это исчезает. Каждый живет внутри своей капсулы, даже музыкальной. Культурные формы меняются.
А вот анекдот живет - в большой степени переехав в Интернет.
- Интернет, надо полагать, сильно влияет на современные фольклорные формы?
- И влияет, и сам испытывает влияние фольклора, и одновременно он сам - среда, очень похожая на фольклорную. Тут есть определенная структурная общность. Впрочем, «интернетлор» - отдельная материя. Сейчас этим занимаются. Я - нет. А вообще уже есть диссертации, посвященные «интернетлору».
Когда фольклорные традиции переходят от архаики к «классике», к письменности, и вообще, когда культура уходит в письменность, - происходит закрепление литературного материала в фиксированных формах, часто с отмеченным авторством. Обратный процесс приводит к тому, что форма становится пластичной, а авторство уходит. Это хорошо видно по песням.
Мои студенты-практиканты начала 90-х спрашивали: «А если они поют Высоцкого - записывать?» Так вот, если поющие не знают, что песня принадлежит Высоцкому - тогда это фольклор, и его варьирование ничем не стеснено. Это абсолютно четкий критерий. Фольклоризация всегда приводит к отсутствию знания об авторе…
- И о тексте-образце, наверно, да?
- С текстами-образцами сложнее. Скажем, записи песен на пластинках в свое время действовали на фольклор так же, как авторские тексты. Когда Утесов записал «Гоп-со-смыком»,
«С одесского кичмана», «Бублики», - его редакции заглушили все остальные версии - а их было множество! - и стали господствующими, оказав сильнейшее влияние на всю последующую устную традицию. Такой устойчивый, фиксированный авторитетный текст - публикация или пластинка, - с которым можно свериться, уместно назвать «контролирующей инстанцией».
Культура движется в основном в сторону фиксации своих «сообщений», отвердения форм, а также сохранения в них некоторого индивидуального начала - притом, конечно, что всегда присутствует и начало безлично-массовое. Интернет странным образом делает как бы шаг назад: его формы гораздо более пластичны, чем в устной традиции. Тексты, циркулирующие в нем, легко отделяются от автора и становятся «ничейными»: они доступны редакторскому вмешательству каждого, кто их получает. Это очень похоже на фольклорную среду, хотя отнюдь не повторяет ее.
- А существуют ли особые методы работы с постфольклорным материалом?
- Я бы хотел считать, что нет. Методология, по сути, общая. Изучение традиционных и архаических форм дает необходимый исследовательский навык, который и делает ученого именно фольклористом. То, что в постфольклоре иногда принимается за частную авторскую выдумку, затем растиражированную, на самом деле подчас оказывается чуть ли не мифологическим стереотипом - а его можно опознать, только если ориентируешься в мировом фольклоре. Здесь тоже циркулируют «бродячие сюжеты», устойчивые мотивы, стереотипы устной риторики - технологически традиция и здесь и там устроена более-менее одинаково. Конечно, есть и свои отличия, но и их можно понять только тогда, когда знаешь, как дело обстояло в предшествующих фазах ее развития.
У фольклора много параллелей и с литературной традицией. Не говоря уж о многочисленных «фольклоризмах», то есть прямых проникновениях устных элементов в книжную словесность, такие параллели можно видеть, отвлекаясь от личности автора, в самом движении литературного материала во времени - начиная с доступных нам или реконструируемых истоков.
Я много лет занимаюсь Монголией. Там бытуют вполне «классические» формы фольклора, хотя и с сохранением большого количества архаических элементов. Письменность там - с XIII века; соответственно есть литературная традиция. При принятии буддизма персонажи его пантеона, теперь прочно вошедшие в мифологию монголов, были для них такой же новинкой, как сейчас - реалии, вынужденно осваиваемые фольклором под давлением нашей современности. Не следует понимать старые традиции в качестве изначально заданных и неизменных - активные культурные преобразования случались и в прошлом. Однако чтобы их понять, полезно заниматься живыми процессами, которые мы имеем возможность наблюдать непосредственно.
Разницу я вижу одну - и главную. Она касается не методологии, а скорее отношения «исследователь-материал». Вот я еду в Монголию как исследователь - я не монгол и не ассоциирую себя с монгольской культурой, хотя неплохо с ней знаком; мой взгляд - это взгляд извне. Или: я еду в русскую деревню - там вроде бы моя культура, но деревенский фольклор - это все-таки не мои тексты, все равно остается известная дистанция. Даже исследователь-почвенник, влюбленный в культуру деревни, не может убрать у себя из памяти свое городское высшее образование. Он остается городским человеком, и для него все эти народные песни и обряды - все-таки чужая культура.
С городским фольклором совсем иначе: мы все, в той или иной степени, носители традиции. И тут возникают другие сложности.
Есть такая форма: самозапись. Допустим, я вспоминаю песню, чтобы ее зафиксировать, но некоторые места забыл. Вроде бы можно подставить какие-то другие слова. Но для фольклориста это - чудовищное нарушение аутентичности записи: я записываю не то, что слышал, а делаю собственные добавления, подставляю другое слово или даю другую редакцию, считая, допустим, что так будет лучше звучать. Таким образом, я произвожу свою реконструкцию текста. Однако эта редакция может оказаться согласованной с моей научной концепцией - и работать на нее. Такое эпистемологически недопустимо.
Но ведь я же носитель традиции! Значит, все-таки можно? Или нет? Где границы моего произвола? Как мне отделить себя-исследователя от себя-носителя?
Это - едва ли не главная трудность, хотя осознают ее далеко не все.
Кроме того, будучи носителями, мы многого не видим. В 90-х у нас в РГГУ выступала американский антрополог Нэнси Рис и рассказывала про свои исследования так называемых «русских разговоров», russian talk (так у нее и книжка называется). Среди прочего она записала довольно много разных жалоб наших соотечественников на жизнь. «Как это называется? - спрашивала Нэнси. - У вас такой жанр есть: я называю его ламентацией…» - Я говорю: «Нытье?» Она: «Да, да, nytjo, это хорошо!»
А мы только впервые тогда этот жанр и заметили - именно благодаря внешнему наблюдателю. И ведь действительно жанр: типовое начало, устойчивая структура, повторяющиеся компоненты и так далее.
Или выкрики футбольных болельщиков - это же типичный фольклор. Питерский фольклорист Владимир Соломонович Бахтин - один из пионеров изучения современного фольклора - понимал, что можно записывать типовые вопросы в автобусе, просьбы нищих (тоже жанр: у них устойчивая интонация, некоторые даже ритмизованы), слухи, толки, сплетни… - вещи абсолютно фольклорные, передаваемые в устойчивой форме. Существуют городские предания и городская мифология, которая выражается в этих преданиях. В Москве, например, это предания о московских подвалах, кремлевских или лубянских, о гигантских крысах в метро, о крокодилах в канализации...
Таких «речевых жанров» на самом деле много - как и в деревенской среде, просто там они посвящены другим темам. Они в основном занимают нишу «низшей мифологии» - представления о духах-хозяевах - домовых, леших, водяных… - или о носителях мифологизированных специальностей: ведьмах, колдунах... В городе эта область мифологии выглядит несколько иначе, - как я уже говорил, из деревни в город фольклор почти не переходит. Однако, например, перелицовываются традиционные былички - рассказы о встречах с духами и вообще о контактах с потусторонним миром.
Это древнейший жанр, по письменным источникам он известен еще в Древнем Китае. Человек встречает духа, тот его вознаграждает или наказывает, - существует множество подобных сюжетов, обычно довольно элементарных.
Есть, например, рассказы о том, как человек оказывается в царстве духов или, наоборот, они появляются в мире людей. Попадает человек туда либо случайно, либо его вызывают или заманивают - с практическими целями. Например, надо принять роды у чертовки - приглашают повитуху из деревни, или нужен музыкант на свадьбе у лешего; в ином мире, наверно, плохо с такого рода специалистами. Герой былички возвращается вознагражденный, хотя подчас эти награды выходят ему боком. Иногда происходит похищение с сексуальными намерениями, - скажем, леший уводит полюбившуюся ему девицу или женский дух овладевает мужчиной - вспомним Данилу-мастера и хозяйку Медной горы в уральских сказах Бажова. Впрочем, последняя форма не слишком характерна для русского фольклора.
Обычно люди возвращаются из иного мира какие-то странные - потерявшие дар речи, полубезумные; некоторые после этого долго не живут… Так вот, рассказы об НЛО строятся абсолютно по тому же шаблону, что и эти былички. Однако там, где должны быть обозначены цели похищения, остается пустое место - традиционные мотивы явно не годятся: не на скрипке же играть и не роды у инопланетянки принимать! - а новейшая псевдонаучная мифология устойчивых моделей для этого не выработала. Материал для уфологической былички черпается из научной фантастики - из книг и фильмов, поэтому набор реалий оказывается крайне беден: серебряные скафандры, маленькие человечки… Мир традиционной былички богат той картиной мира, которая есть в деревне, а здесь - только тот скудный ассортимент фантастических образов, который получен с телеэкрана, причем далеко не все удается изложить на языке устного рассказа.
В область постфольклора втягиваются формы, относящиеся скорее к этнографии города - граффити, например - и, конечно, парафольклорные письменные формы - их гораздо больше в городском быту, чем в сельском. Это целый ряд письменных текстов - безавторских, переписываемых из тетрадки в тетрадку, живущих почти по устным законам: песенники, альбомы, «святые письма» или «письма счастья»… Ведь далеко не все песенники функциональны. Иногда, особенно в альбомной традиции, песня записывается не только с мнемоническими целями, хотя первичный импульс, скорее всего, именно таков. Переписанный песенный текст - скажем, в девичьих, солдатских, тюремных альбомах - становится читаемым стихотворением, украшается картинками, виньетками, превращаясь в самоценный культурный продукт. Альбомная традиция имеет свои корни и свое развитие. У современного альбома всех названных разновидностей - общие предки: салонные альбомы конца XVIII века, в свою очередь восходящие к европейским образцам.
- Мы видим, что изучение постфольклора - новая область знания. Какие задачи ей предстоит решить? Ведь она, видимо, только складывается?
- Она, пожалуй, уже сложилась. Концептуально все это предметное поле более-менее освоено и понятно. Дальше, я бы сказал, - скучная будничная работа.
К сожалению, мало что происходит в этом направлении. Ну, какие-то участки обрабатываются; но нет ничего подобного тому, что сделано, скажем, в области изучения русской былины. Конечно, тут несопоставимый возраст; но все же о былинах написана целая библиотека - хотя в былиноведении остается масса нерешенных вопросов. Русская - и не только русская - сказка, песня, - по каждому из этих вопросов существуют библиографии, большие корпусы научных изданий текстов... Здесь же пока нет почти ничего, еще не собраны критические корпусы текстов, а без этого их исследование весьма затруднено. Но дело даже не только в этом.
«Постфольклор» трудно собирать. Люди, занимающиеся, скажем, анекдотами, в основном черпают свой материал из Интернета. Однако классическая фольклористика требует все записывать из устного бытования, ведь между словом письменным, в том числе и в Интернете, и произносимым - огромная разница.
Записывать же тексты постфольклора сложно, иногда их просто трудно заметить, произнесение некоторых из них невозможно спровоцировать… Да и просто технические проблемы существуют. Скажем, входит в метро нищий и начинает говорить. Его при этом плохо слышно, в метро тряска, на магнитофон не запишешь. А в каких-то случаях страшно подойти: эта среда очень криминализованная. С городской песней - в ее естественном бытовании - то же самое. Стоит, например, в подземном переходе парень, поет под гитару, рядом - шапка для сбора гонорара. Но едва с ним заговоришь - тут же появляется второй, вероятно, его сутенер: «Чего тебе надо?!» С детским фольклором легче, дети более открыты.
Словом, с вертолета мы это поле осмотрели, знаем, какие тут существуют объекты, участки, межи. А теперь надо спуститься к каждому объекту, чтобы всерьез и много им заниматься.
Ольга Балла
Журнал
Фольклор в “широком” смысле (вся народная традиционная крестьянская духовная и отчасти материальная культура) и “узком” (устная крестьянская словесная худож. традиция). Фольклор - это совокупность структур, интегрированных словом, речью, вне зависимости от того, с какими несловесными элементами они связаны. Вероятно, точнее и определеннее было бы пользоваться давним и с 20-30-х гг. вышедшим из употребления терминологич. словосочетанием “устная словесность” или не очень определенным социологич. ограничением “устная народная словесность”. Такое употребление термина определяется различными концепциями и трактовками связей предмета фольклористики с др. формами и слоями культуры, неодинаковой структурой культуры в разных странах Европы и Америки в те десятилетия прошлого века, когда возникали этнография и фольклористика, различными темпами последующего развития, разным составом основного фонда текстов, к-рые использовала наука в каждой из стран.В соврем, фольклористике наибольшим авторитетом пользуются четыре основные концепции, к-рые вместе с тем постоянно взаимодействуют: а) фольклор - устно передаваемый простонародный опыт и знания. При этом имеются в виду все формы духовной культуры, а при максимально расширенном толковании - и нек-рые формы материальной культуры. Вводится только социологическое ограничение (“простонародные”) и историко-культурный критерий - архаичные формы, господствующие или функционирующие в качестве пережитков. (Слово “простонародный” определеннее, чем “народное”, в социологическом отношении, и не содержит оценочного смысла (“народный артист”, “народный поэт”); б) фольклор - простонародное художественное творчество или, по более современному определению, “художественная коммуникация”. Эта концепция позволяет распространять употребление термина “фольклор” на сферу музыкального, хореографического, изобразит. и т.д. простонародного творчества; в) фольклор - простонародная вербальная традиция. При этом из всех форм простонародной деятельности выделяются те, к-рые связаны со словом; г) фольклор - устная традиция. При этом устности придается первостепенное значение. Это позволяет выделять фольклор из др. вербальных форм (прежде всего противопоставлять его лит-ре).Т.о. перед нами следующие концепции: социологическая (и историко-культурная), эстетич., филологич. и теоретико-коммуникативная (устная, прямая коммуникация). В двух первых случаях это “широкое” употребление термина “фольклор”, и в двух последних - два варианта “узкого” его употребления.
Соврем. фольклористика, стремясь познать общие закономерности развития фольклора, не может не считаться с тем, что он воспринимается самими народами как драгоценное для них выражение этнич. специфики, духа народа. Разумеется, соотношение общечеловеческого и специфически этнического каждый раз обусловливается конкретными условиями развития этноса - степенью его консолидированности, характером его контактов с др. этносами, особенностями расселения, менталитетом народа и т.д. Если пользоваться категориями генеративной грамматики, можно было бы сказать, что общие, интернац. закономерности, как правило, проявляются на уровне глубинных структур, а специфические национальные - на уровне поверхностных структур. Если обратиться, например, к сказкам или сюжетным эпич. песням (международная их повторяемость хорошо изучена), то нельзя не констатировать, что их сюжеты в значит. степени международны, а их воплощения в реальных текстах варьируются в разных этнич. и локальных традициях, приобретая определенные этнич. черты (язык, интимно связанный с фольклором, реалии быта, верований, набор характерных мотивов, из к-рых, как говорил А.Н. Веселовский, “снуются сюжеты”, особенно образы героев и их поведение, природные условия, в к-рых развивается действие, характерные социальные отношения и т.д.). И сказочная, и эпическая традиции создают как бы свой мир, не имеющий прямых аналогий в действительности. Мир этот измышлен коллективной фантазией, он представляет собой преобразованную действительность. Однако, как бы ни была сложна связь сказочной реальности и реальности подлинной, она существует и отражает не просто и не только нечто общечеловеческое, но и особенности бытия и мышления определенного народа.
ВОТ ЧТО Я НАШЛА!!! (КАТЯ)
Традиционный фольклор - это те формы и механизмы художественной культуры, которые сохраняются, фиксируются и передаются от поколения к поколению. В них запечатлены универсальные эстетические ценности, которые сохраняют свою значимость вне конкретно-исторических социальных изменений.
Современный фольклор отражает сегодняшний этап развития народного художественного творчества. Он вбирает в себя современные эстетику, проблематику и художественные образы. Это также бесписьменная культура, носителями которой часто становятся маргинальные слои общества. В структуре современного фольклора можно выделить так называемый неофольклор. Это бытовое художественное творчество неформализованного досугового характера, включающее одновременно формы фольклора, массового и профессионального искусства, художественной самодеятельности, отличающееся эстетическим многообразием, стилевой и жанровой неустойчивостью, и выступающее "второй" волной в современной фольклорной культуре.
Крестьянский фольклор принадлежит крестьянской субкультуре. Это достаточно стабильная художественная система. В ней присутствуют трудовые, этические, семейно-брачные и эстетические ценности земледельцев. Дошедшие до нас архаичные ее слои представляют по духу и смыслу ценностную систему земледельческого календаря и культуру крестьянства, соединившую в себе черты язычества и христианства.
Городской фольклор появился в более поздний период, его широкое распространение относится к ХVIII в. Он развивался в постоянном взаимодействии, с одной стороны, с авторским искусством в его письменных (печатных) формах, а с другой - с крестьянским фольклором. Очень характерными были процессы заимствований от одного пласта культуры к другому. Они происходили посредством мещанского фольклора, идеи, образы и художественные приемы которого являлись определяющими для городского фольклора.
Таким образом, можно констатировать широкое разнообразие трактовок понятия "фольклор". Тем не менее, постепенно доминирующими оказались определения фольклора в узком и широком смыслах: как устного народного творчества и как совокупности всех видов народного творчества в контексте народной жизни.
Состояние современного фольклора.
Многие молодые люди, живя в наш век бурного развития науки и техники, задаются вопросом «Что такое современный фольклор?».
Фольклор – народное творчество, чаще всего именно устное. Оно подразумевает художественную коллективную творческую деятельность народа, которая отражает его жизнь, воззрения, идеалы. А они, в свою очередь, создаются народом и бытуют в народных массах в форме поэзии, песен, а также прикладных промыслов, изобразительного искусства.
Сказки, былины, сказания, пословицы и поговорки, исторические песни - это наследие культуры наших далеких предков. Но, наверное, современный фольклор должен иметь другой вид и другие жанры.
Современные люди не рассказывают друг другу сказок, не поют за работой песен, не плачут и не причитают на свадьбах. А если уж что-то сочиняют «для души», то сразу же это записывают. Все произведения традиционного фольклора кажутся невероятно далекими от современной жизни. Так ли это? И да, и нет.
В наше время существуют разные жанры фольклора. Мы провели опрос среди учащихся разных возрастов. Были заданы следующие вопросы:
1. Что такое фольклор?
2. Существует ли он сейчас?
3. Какие жанры современного фольклора вы используете в своей жизни?
Все опрашиваемые были поделены на три возрастные группы: младшие школьники, средние школьники, старшие школьники.
На первый вопрос полный ответ смогли дать 80% младших школьников, 70% - средние школьники, 51% - старшие школьники.
На второй вопрос дали положительный ответ 90% всех опрашиваемых. Что касается использования фольклора в повседневной жизни, то, к сожалению, практически все опрошенные дети, а именно 92 % ответили, что фольклором не пользуются. Остальные опрошенные указали, что изредка используют загадки и пословицы.
Фольклор, в переводе с английского языка, означает «народная мудрость, народное знание». Таким образом, фольклор должен существовать во все времена, как воплощение сознания народа, его жизни, представлений о мире. И если мы не сталкиваемся с традиционным фольклором ежедневно, то должно быть что-то другое, близкое и понятное нам, то, что будет называться современным фольклором.
Опрос показал, что учащиеся осознают, что фольклор не является неизменной и закостенелой формой народного творчества. Он постоянно находится в процессе развития и эволюции: Частушки могут исполняться под аккомпанемент современных музыкальных инструментов на современные темы, народная музыка может подвергнуться влиянию рок-музыки, а сама современная музыка может включать элементы фольклора.
Часто тот материал, который кажется для нас несерьезным, и есть «новый фольклор». Более того он живет везде и повсюду.
Современный фольклор - это фольклор интеллигенции, студенчества, учащейся молодежи, мещан, сельских жителей. [ 2 , с.357 ]
Современный фольклор не взял почти ничего из жанров фольклора классического, а то, что взял, изменил до неузнаваемости. «Уходят в прошлое почти все старые устные жанры - от обрядовой лирики до сказки», - пишет профессор Сергей Неклюдов (крупнейший российский фольклорист, руководителя Центра семиотики и типологии фольклора РГГУ). [ 3]
Конечно, современная жизнь вносит свои коррективы. Дело в том, что современный человек не связывает свою жизнь с календарем и сезоном, так как в современном мире практически нет обрядового фольклора, нам остались разве только приметы.
Сегодня большое место занимают необрядовые фольклорные жанры. И здесь не только измененные старые жанры (загадки, пословицы), не только относительно молодые формы («уличные» песни, анекдоты), но и тексты, которые вообще трудно отнести к какому-либо определенному жанру. Например, сейчас появились городские легенды (о заброшенных больницах, заводах), фантастические «историко-краеведческие очерки» (о происхождении названия города или его частей, о геофизических и мистических аномалиях, о посещавших его знаменитостях и т. д.), рассказы о невероятных происшествиях, юридических казусах и т. д. В понятие фольклора можно включить и слухи.
Порой прямо на наших глазах формируются новые приметы и поверья - в том числе и в самых продвинутых и образованных группах общества. Кто не слыхал про кактусы, якобы «поглощающие вредное излучение» от компьютерных мониторов? Более того, эта примета имеет развитие: «излучение поглощает не всякий кактус, а только со звездообразными иголками».
В настоящее время изменилась и структура распределения фольклора в обществе. Современный фольклор уже не несет функции самосознания народа в целом. Чаще всего носителями фольклорных текстов являются не жители определенных территорий, а члены одних социокультурных групп. У туристов, у готов, у парашютистов, пациентов одной больницы или учащихся одной школы есть свои приметы, легенды, анекдоты и т.д. Каждая, даже самая небольшая группа людей, едва осознав свою общность и отличие от всех прочих, немедленно обзаводилась собственным фольклором. Причем элементы группы могут меняться, а фольклорные тексты будут оставаться.
Например, однажды оказавшись в походных условиях, я столкнулась с такой приметой. Во время похода у костра многие шутили, если девушки сушат волосы у костра – быть плохой погоде. Весь поход девушек от костра отгоняли. Попав в поход через некоторое время с совершенно другими людьми и даже инструкторами, я обнаружила, что примета жива и в нее верят. Девушек все также отгоняют от костра. Более того, появляются новые противоположные приметы: если посушить белье у костра, то тогда погода наладится, даже если кто-то из дам все-таки прорвался с мокрыми волосами к огню. Здесь не только на лицо зарождение нового фольклорного текста в определенной группе людей, но и его развитие.
Самыми ярким и парадоксальным явлением современного фольклора можно назвать сетевой фольклор. Главнейшая и универсальная черта всех фольклорных явлений - существование в устной форме, в то время как все сетевые тексты - по определению письменные.
Фольклор – это пример существования и развития человека в обществе. Без него нельзя представить себе современную жизнь. Пусть всё вокруг меняется, но без творчества человек существовать не может, а значит, развивается и фольклор, пусть и в непривычных для нас формах.
Литература
