Макияж. Уход за волосами. Уход за кожей

Сегодня у нас в расписании есть урок физкультуры! Ура! Я очень люблю этот предмет. С вечера у меня около портфеля уже стоит собранная сумка со спортивной формой: белой футболкой, спортивными брюками и кроссовками. Кроссовки обязательны, поскольку нельзя находиться в спортзале в той обуви, в которой ты ходишь по школьным коридорам или по улице, ведь в нем чисто, он в этом году заново отремонтирован и покрашен. Спортивная одежда тоже нужна: негигиенично заниматься спортом в обычной одежде или, наоборот, не переодеться после занятия. С удовольствием всем классом идем на построение. Все четко, по-военному. «Класс! Стройся! По порядку рассчитайся!» Потом нам объявляют: «Сегодня у нас гимнастика». Но сначала - разминка. «На первый-второй рассчитайся!» Мы рассчитываемся, выстраиваемся в шахматном порядке и выполняем обычные общие развивающие упражнения: повороты туловища, наклоны, приседания, а затем легкий бег. Мы уже готовы к основной части урока - гимнастическим упражнениям.

Мальчики идут к брусьям, а девочки - к бревну. Чтобы хорошо и красиво выполнить упражнения на брусьях, нужны сильные руки, поэтому наши мальчишки сначала несколько минут отжимаются от стены, а потом от пола. Мне кажется, нелегко сделать хотя бы один переворот, но наш учитель показывает несколько подводящих упражнений; одолев их, некоторые мальчики все-таки выполняют задание. Преподаватель им помогает: поддерживает и подстраховывает, чтобы на уроке не было травм. Ура! Ребята все делают правильно.

Девочки столпились у бревна. У них свой учитель. Им показали композицию - несколько упражнений, связанных между собой. Сначала их нужно запомнить и выучить, затем потренироваться выполнить их на полу в спортивном зале, а только потом - на бревне. Это сложнее: нужно соблюдать равновесие и не упасть. Девочкам тоже помогают - поддерживают за руку и страхуют. Сначала гимнастки шагают по бревну медленно, а затем все быстрее и увереннее.

В середине урока происходит смена снарядов. Теперь мы будем прыгать через козла. Для мальчиков он поднят на большую высоту, чем для девочек. Сначала мы отрабатываем технику разбега, технику толчка, а уже потом - технику самого прыжка. Учитель обязательно нас поддерживает при приземлении на мат. Особенно хорошо и легко получается у тех, у кого хорошая растяжка. И хорошо тем, у кого высокий рост и длинные ноги: раз! - и перепрыгнул.

Конца урока мы ждем с нетерпением: если мы выполним все намеченное на урок, то сможем поиграть в футбол (бывает, и с девочками тоже), или в баскетбол, или в волейбол.

Урок физкультуры всего дважды в неделю. Я считаю, что в наш гиподинамический век - век совсем маленькой физической нагрузки - эти уроки должны быть каждый день. Ведь мы долго сидим, согнувшись над тетрадками, нам даже некогда сделать зарядку. А таких интересных уроков может быть даже два в день!

Физкультура - мой любимый предмет, и вовсе не потому, что тут не задают домашних заданий и не спрашивают у доски новый материал. Просто на этом уроке не нужно молча и неподвижно сидеть за партой, долго писать и слушать не всегда понятные объяснения учителя. Здесь требуется совсем другое - бегать, прыгать, кувыркаться, а иногда даже ползать! Удивительно, ты кричишь и играешь в разные веселые игры, а тебя за это еще и награждают хорошими оценками!

Наш спортзал просторный и высокий. Кольца и брусья, канаты и шведские стенки, мячи и сетки, штанги и маты - это просто рай для мальчишек! Да и девчонки не скучают: для них аэробика и элементы художественной гимнастики, обручи и скакалки. Хотя среди них есть такие спортсмены, что многим мальчишкам дадут фору в беге и плавании, в прыжках и даже силовой гимнастике!

Итак, бегом в раздевалку, быстренько переодеться и - в спортзал! А там есть еще время до звонка побороться с друзьями на матах, покрутить «колесо», походить на руках, покататься на канате. Как приятно двигаться, как здорово ощущать напряжение мышц и усталость в конце урока! Да здравствует физкультура!

Сюжет и композиция
повести Гоголя «Нос»

В литературе о Гоголе укрепилось субъективно сложившееся у читателя, далекого от начала прошлого столетия, мнение о странности сюжета повести «Нос». Рассматривалась ли эта новелла как «шутка своеобразной авторской фантазии и авторского остроумия», или как осуществление определенной художественной цели, направленной на воспроизведение окружающей пошлости, - происхождение анекдота о носе, послужившего поводом для разработки комических приемов, оставалось загадочным. Между тем утверждение, что «композиция у Гоголя не определяется сюжетом - сюжет у него всегда бедный, скорее - нет никакого сюжета» (Эйхенбаум . Как сделана «Шинель» Гоголя) , - можно применить и к повести «Нос». В ее основу положен ходячий анекдот, объединивший те обывательские толки и каламбуры о носе, о его исчезновении и появлении, которые у литературно образованных людей начала XIX столетия осложнялись еще реминисценциями из области художественного творчества. Ведь даже в 50-х годах Н. Чернышевскому новелла Гоголя «Нос» представлялась «пересказом общеизвестного анекдота» . А литературная атмосфера 20-30-х годов была насыщена «носологией»*** .

Отдел «носологии» в журналах и газетах первой четверти прошлого века открывается переводом на русский язык замечательного романа Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шанди», выходившим в шести частях с 1804 по 1807 г. Этот роман вызвал в русской литературе многочисленные подражания, например роман Якова Санглена «Жизнь и мнения нового Тристрама» (М., 1825), и укрепил в ней ряд комических приемов. «Тристрам Шанди» часто упоминался и в переводных повестях, например в «Сказках моего деда» Боте («Московский телеграф», 1828, ч. 20, № 1), в «Шагреневой коже» Бальзака, и неизменно рекомендовался читателю .

Между тем нос был одним из больных мест Тристрама Шанди. «Вытаскивая Тристрама Шанди, доктор Слоп сделал из его носа яичницу» («Жизнь и мнения Тристрама Шанди». СПб., 1804, ч. II, стр. 242). И отец его горевал об этом: «Пускай бы он был дурак, осел, гусь и что хочешь, - да дай ему только порядочный нос, - и двери Фортуны перед ним отворены» (т. III, стр. 177). Проблема носа и независимо от несчастия с Тристрамом интересовала отца-Шанди. И обзор литературы «о пользах и пристойных употреблениях длинных носов» занимал значительное место в рассуждениях отца-Шанди, который стремился «найти мистический и аллегорический смысл» (стр. 26) в сочинениях по этому вопросу и «разрешать носы» (стр. 49). «Тут есть над чем попотеть, братец» (стр. 26). Ведь «низшие существа... умствуют носами... » (стр. 44). Тем более что ни одна из сцен домашнего театра «не была столь забавна... как те, которые рождались от носов» (стр. 42). А между тем «мало великих гениев писали о больших носах» (стр. 16). К тому же «материя о долгих носах слишком легко была трактована всеми, которые за это принимались», исключая, впрочем, Славкенбергия. И для заполнения «праздного времени» Тристрамом Шанди рассказывается «девятая сказка десятой декады» Славкенбергия, описывающая злоключения Диего, большой нос которого возбудил подозрения у прекрасной Юлии. При этом сам Диего совсем скрывается за своим носом, который, вызывая общее любопытство и толки, постоянно отвлекается от своего носителя и олицетворяется.

«- Я вижу на нем прыщи, - сказала она (жена трактирщика. - В. В. ).

Это мертвый нос, - отвечал трактирщик.

Он так же жив, как я сама жива, - сказала трактирщица, - и вот я его пощупаю» (стр. 75-77).

В высшей степени ярко изображена тревога, распространившаяся под влиянием слухов о носе.

«Нос учтивого иностранца поселился в ее мозгу (аббатисы. - В. В. ) и наделал столько хлопот в воображении четырех главных дам ее капитула, что они во всю ночь не могли сомкнуть глаз, так что поутру они встали с постели, как тени» (стр. 82). Многие сестры, ворочаясь на своих ложах, «обчесались и ободрались почти до смерти... » (стр. 83).

«... Нос возродил всеобщий беспорядок в воображении...

В домах, на улицах, на площадях, с равною откровенностью, с равным красноречием говорили и утверждали о нем столько странного,

что, наконец, все разговоры на него обратились» (стр. 85-86). «Словом, каждый горел нетерпением узнать об этом происшествии» (стр. 89).

«Глубокие изыскатели природы... разделились в своих мнениях» (стр. 94-95). Одни ученые «утверждали даже, что в природе не существует причины, которая бы воспрепятствовала человеческому носу вырасти длиною с самого человека» (стр. 92). «Весь Страсбург наполнился смятением от его носа» (стр. 78).

С колючей преднамеренностью врезывается в изложение катастрофы, под которой разумеется «освобождение героя из лабиринта» и «приведение его из смущенного и печального состояния к состоянию спокойному и благополучному» (стр. 113), своеобразный прием обнажения схемы: автор схематически выясняет читателю композицию своей сказки и приводит его к сознанию близости заключительного аккорда, но затем сразу неожиданно обрывает рассказ.

Уже при беглом обзоре ситуаций и мотивов «носологии» у Стерна бросается в глаза сходство с ними разработки тех же мотивов в новеллах Гоголя. И, конечно, «Тристрам Шанди» был известен Гоголю: его он мог найти в библиотеке Д. П. Трощинского (см. Г. И. Чудаков . Отношение творчества Гоголя к западноевропейским литературам. Киев, 1908, стр. 180). Но «Нос» Гоголя отделен от русского перевода Стерна тридцатилетним промежутком, и за это время у «носологии» успела сложиться своя история. «Жизнь и мнения Тристрама Шанди» возбудили в русской литературе интерес к мотиву о носе и вовлекли его в новые ситуации, резко разнившиеся от старой литературной традиции «похождений увеселительного шута и великого в делах любовных плута, Совестдрала, большого носа».

Прежде всего сюда примыкают рассказы о злоключениях носачей. В них большой нос имел значение узла, объединяющего комические эффекты, или служил орудием обличительной сатиры. Таков, например, напечатанный в № 72 «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду» за 9 сентября 1831 г. «французский анекдот «Нос» (об этой газете за 1831 г. Гоголь упоминает в письме к А. С. Пушкину от 21 августа) (Письма Н. В. Гоголя. Под ред. В. И. Шенрока, т. I-IV. СПб., 1901; т. I, стр. 186. - Далее: Письма Гоголя , с указанием тома и стр. - Ред. ). Здесь передавалась комически-грустная исповедь человека, вызывающего у всех отвращение, насмешки и гонения одним видом своего лица, все черты которого слились в чудовищно большой нос.

Тот же мотив вплетается в незавершенный отрывок Гоголя из предполагавшейся книги под названием «Лунный свет в разбитом окошке чердака на Васильевском Острове, в 16 линии» (Сочинения Н. В. Гоголя. Под ред. Н. С. Тихонравова. Изд. X. М. - СПб., 1889-1896; т. V, стр. 96-97. - Далее: Соч. Гоголя , с указанием тома и стр. - Ред. ). Здесь большой нос определяет характер и обрисовку «петербургского счастливца», который, как отрицательный полюс в беспокоившей творческую фантазию Гоголя романтической антитезе «юного мечтателя» и «самодовольного существователя столицы» (Письма Гоголя , т. I, стр. 124), сразу же становится мишенью художественных издевательств Гоголя.

В лице существователя столицы «нельзя было заметить ни одного угла... Лоб не опускался прямо к носу, но был совершенно покат, как ледяная гора для катанья. Нос был продолжением его - велик и туп.

Помимо новелл о похождениях носачей, роман Стерна вызвал и другую форму разработки мотива о носе. Стараясь снять с себя упреки Тристрама Шанди в слишком легкой трактовке материи о носах, русские журналы охотно давали место панегирикам носу, в которых патетически выяснялось огромное значение носа для человека. Еще Чудаков отметил помещенный в «Молве» за 1831 г. перевод коротенького шутливого произведения Цшокке «Похвала носу» (Г. И. Чудаков . Отношение творчества Гоголя к западноевропейским литературам, стр. 107). Играя метафорой, автор этой шутки то помещает нос в царство неорганической природы, рисуя его как скалу или камень, «о который разбивается бесчисленное множество поцелуев», то - представляет его в роли одушевленного благодетеля человечества - «естественного первого наставника», «у которого берут уроки наши дети» в младенческие годы, и помощника в дружбе: «пусть один нос попросит табаку у другого, пусть вступит с ним в сношения , и ваше знакомство уже сделано» («Молва», 1831, ч. 2, стр. 197). Обстоятельно разъясняя огромное значение носа в разных возрастах и положениях человеческой жизни, панегирик носу особенно подчеркивает связь носа с честью человека («нос - знак чести, носимый на лице» - стр. 196) и вслед за Тристрамом Шанди указывает на зависимость от носа процессов мышления: «... у многих он есть явное седалище мыслей, ибо, когда ничего уже нельзя извлечь из головы, тогда обыкновенно кладут палец на нос, из которого вытекают обильные доводы » (стр. 196). Как заключительный аккорд звучит насмешливое замечание в стиле Тристрама Шанди: «Если сей опыт дойдет до рук какого-нибудь гения и породит в нем мысль посвятить свой талант и свое перо в пользу носа и тем вознаградить несправедливость и неблагодарность человеческого рода к сей части тела, то моя цель будет достигнута, а читатели, вероятно, простят за то, что я часто заставляю их морщить нос своим длинным и скучным рассказом» (стр. 201).

«Похвала носу», помещенная в «Молве», была знакома Гоголю. Гоголь не только читал «Молву» за этот год, но иногда ее переписывал. Так, здесь он нашел образец не только той вывески, которую увидел Чичиков при осмотре города (ср.: В. В. Каллаш . Заметки о Гоголе. - «Исторический вестник», 1902, № 2, стр. 681), но и другой - бесфамильной, которую выбрал себе злополучный цирюльник: «один, с диогеновской замашкою, просто пишет... : здесь Яков; другой, напротив, чин чином: здесь Иван Василичь» («Молва», 1831, ч. 6, стр. 8-9). Ср. в одной из первых редакций «Носа»: «... на вывеске... не выставлено ничего больше, кроме: здесь живет Иван Яковлевич» (Соч. Гоголя , т. II, стр. 568).

«Похвала носу» не была единичной. Те же мотивы и те же образы повторяются в «Панегирике носу» Карлгофа, напечатанном в № 62 «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду» за 1832 г. Распространенно комментируется мысль о связи носа с благородством человека:

«... храбрый забияка и человек, у которого оскорблена честь, угрожают противнику лишением носа; они знают, что с потерей носа теряется благородство человека, что нос есть олицетворенная честь, прикрепленная к человеку ». Уже в самой формулировке этого положения чувствуются намеки на толки об утрате и восстановлении носа, которые усердно поддерживались журнально-газетной смесью в связи с распространением ринопластики и подправлялись пикантными анекдотами. По этой же плоскости скромно скользят и эти смеющиеся слова: «О нос, чистейший нравственностью! ты вопиешь о пороках того человека, который тебя носит! Твои улики безмолвны, но красноречивы . Твой пунцовый цвет изобличает человека, предавшегося вполне Бахусу... Но в этом ли одном пороке ты уличаешь смертных?» Настойчиво внушается мысль о самостоятельности носа, о неполном слиянии его со «смертными»: «О нос, ты мыс, выдающийся из человека, чтобы можно было тобою любоваться со многих сторон, чтобы смертные замечали, что ты не вовсе общее с ними ... Ты первый можешь подвергнуться вражьим ударам... » С таким упорством отстаивается личная независимость носа.

В ближайшие отношения с «Панегириком носу» Карлгофа должно быть поставлено вступление к рассказу о носаче дербентском беке Гаджи-Юсуфе в повести Марлинского «Мулла-Hyp», печатавшейся в «Библиотеке для чтения» за 1836 г., томе XVII, цензурное разрешение на который дано 29 июня, т. е. за несколько месяцев до появления в печати «Носа» Гоголя. Тоном панегирика с прозрачным намеком на печатавшиеся в прибавлениях к «Инвалиду» «статейки» начинается сказ о носе: «Куда, подумаешь, прекрасная вещица - нос! Да и полезная какая! А ведь никто до сих пор не вздумал поднести ему похвальной оды, ни стихов поздравительных, ни даже какой-нибудь журнальной статейки хоть бы инвалидною прозою !.. А что выдумали <люди> для носа, позвольте спросить, для почтеннейшего носа? Ничего! положительно ничего, кроме розового масла и нюхательного табаку, которыми развращают они носовую нравственность многих и казнят обоняние остальных. Неблагодарно это, господа, как вы хотите: неблагодарно! Он ли не служит вам верой и правдою?.. Нашалили руки - ему достаются щелчки... Господи, воля твоя... за все про все бедный нос в ответе, и он все переносит с христианским терпением; разве осмелится иногда всхрапнуть - роптать и не подумает ».

Связь этого лирокомического сказа с «Панегириком носу» Карлгофа не подлежит сомнению: помимо намека на «инвалидную прозу», ее выдает и общность отдельных выражений («нос - вечно в авангарде», «он - докладчик и проводник души цветов к душе нашей»), и близость образов, и характер стиля.

Однако в «Мулла-Hype» вполне рельефно выступает установившаяся ассоциация между похвальными одами носу, мотивом о носачах и заметками по поводу ринопластики. Любопытен переход от общих панегирических излияний носу к разработке мотива о носачах: «если вы хотите полюбоваться на носы, во всей силе их растительности, в полном цвету их красоты, возьмите скорее подорожную с чином коллежского асессора и поезжайте в Грузию. Но я предсказываю тяжкий удар вашему самолюбию, если вы из Европы, из страны выродившихся людей, задумаете привезти в Грузию нос на славу, на диковину». Невольно вспоминается, что и коллежский асессор Ковалев привез

свой недурной нос с Кавказа. А «что там за носы, в самом деле, что за чудесные носы! Осанистые, высокие, колесом, а сами так и сияют, так и рдеют; ну вот, кажется, пальцем тронь, брызнут кахетинским».

Рядом слышатся отклики толков о ринопластике:

«Да и в Дагестане, нечего бога гневить, хоть редко, а попадаются такие носы, что ни один европейский nasifex или ринопласт, то есть носостроитель, не посмеет без стропил выкроить».

Очень ценно указание Марлинского на зависимость от этих же источников гоголевской сцены с носом Шиллера в «Невском проспекте»: «Пускай объявите вы у тифлисского шлагбаума... нос Шиллера или Каракаллы: суета сует! На первой площадке вы убедитесь уже, что все римские и немецкие носы должны при встрече с грузинскими закопаться со стыда в землю». Однако мотив об отрезываемом или отрезанном носе, который у Гоголя впервые намечается в эпизодической сцене «Невского проспекта», еще раньше всплывает в ряде анекдотов, кружившихся около ринопластики.

Первые сведения об искусстве ринопластики сообщены были «Русским инвалидом» от 8 сентября 1817 г. Здесь в отделе «Ученые и художественные известия» рассказывалось, что «одной 27-летней девушке, за 9 лет перед сим вследствие нарыва лишившейся всего носа, даровал d-r Рейнер в Мюнхене другой, натуральный нос!!! В 12-й день после операции нос получил естественную теплоту, чувствительность и цвет» (стр. 840).

В «Сыне отечества» за 1820 г., ч. 64, № 35 (стр. 95-96) это событие сопровождалось комментариями: «... происшествие сие с первого взгляда покажется чудесным и несбыточным, но оно оправдано очевидцами, и возможность оного доказана здравым рассудком... Сколь смело предприятие - взять с другой части тела лоскут кожи, пересадить его на основание бывшего носа и образовать из него новый живой органический нос ! Но оно возможно». Далее сообщалось о переводе на российский язык «превосходного сочинения» знаменитого Грефа: «Ринопластика, или Искусство органически восстановлять потерю носа» .

В «Сыне отечества» за 1822 г., ч. 75, № 3 , та же тема развивалась уже с литературными параллелями, экскурсами в область истории и обставлялась каламбурами: «Покойный Коцебу сказал в журнале своем «Literarisches Wochenblatt» (1819, № 15, стр. 119) следующее: «... искусство водить за нос , как известно, есть весьма древнее, и с успехом производилось во все времена. Но искусство восстановлять нос есть новое и гораздо труднее древнего. Кто доныне лишался

носа, тот почитался самым жалким и бедным человеком, хотя бы по уши сидел в золоте. Он имел одну ту выгоду, что ему не могли давать щелчков по носу , но выгода сия ничтожна в сравнении с несчастием быть изгнанным из общества людей. Поддельные носы не могли сгладить сего недостатка: люди толковали о них, как жена трубача в Тристраме Шанди; и случалось, что нос оставался в руке несчастного, когда он хотел сморкнуться... » (стр. 134). Потом в кратких чертах излагалась история ринопластики: «С древнейших времен индейские брамины восстановляли потерянные носы из лобной кожи, и сие искусство было весьма важно в такой стране, где часто режут носы. Вероятно, посредством аравитян искусство сие перешло с востока в Италию... Венециянский врач Молинетти последний занимался сим лечением в начале XVII столетия. С тех пор большая часть врачей смеялись над сею операциею, и парижский медицинский факультет решительно объявил, что она невозможна. Нашему времени предоставлено было видеть восстановление и усовершенствование ринопластики» (стр. 134-135) .

Такого же характера заметки, передававшие «для пользы юношества или так, для общего любопытства» «о редких произведениях натуры», вроде исчезающих и появляющихся носов, а также носов отрезанных, находились, например, в № 35 «Северной пчелы» за 1829 г. и в № 30 за 15 апреля 1833 г. «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду». Последняя газета особенно долго останавливалась на исторических разысканиях об отрезанных носах: «В Италии и Индии была некогда мода резать носы преступникам... Карл II не мог придумать жесточайшего наказания для кавалера Ковентри, который позволил себе некоторые смелые шутки на счет двух актрис, находившихся под покровительством короля... При нападении датчан многие женщины и девушки отрезали себе носы в надежде спасти тем честь свою... Кому неизвестна история жены одного парижского нотариуса, которая из мщения отрезала нос у той, к которой ревновала?.. В земле парий люди высших сословий считают самым обыкновенным наказанием отрезать нос провинившемуся своему подчиненному, так сказать, зарубить ему на носу его проступок. Они также не считают за грех по случаю потери собственного носа заменить его прекраснейшей формы носом

К этой резвой веренице «носологических» безделок нельзя не присоединить стиховых соответствий. Жанр эпиграмм нередко черпал свой яд и свои каламбуры из «носологии».

В художественной прозе Гоголя «носологические» каламбуры начинают явственно звенеть в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Взаимоотношения Ивана Никифоровича и Агафии Федосеевны определяются «носологией»: «Я, признаюсь, не понимаю, для чего это так устроено, что женщины хватают нас за нос так же ловко, как будто за ручку чайника ? Или руки их так созданы, или носы наши ни на что более не годятся . И несмотря, что нос Ивана Никифоровича был несколько похож на сливу , однако ж она схватила его за этот нос и водила за собой, как собачку . Он даже изменял при ней невольно обыкновенный свой образ жизни... »

Печать «носологии» носили портреты - Агафии Федосеевны: «Агафия Федосеевна носила на голове чепец, три бородавки на носу и кофейный капот с желтенькими цветами» - и особенно судьи: «У судьи губы находились под самым носом, и оттого нос его мог нюхать верхнюю губу, сколько душе угодно было ».

«... судья сделал языком и улыбнулся, причем нос его понюхал свою всегдашнюю табакерку ... »

«Судья сам подал стул Ивану Ивановичу, нос его потянул с верхней губы весь табак, что всегда было у него знаком большого удовольствия ».

«... сказал судья, обращаясь к секретарю с видом неудовольствия, причем нос его невольно понюхал верхнюю губу, что обыкновенно он делал прежде только от большого удовольствия . Такое самоуправство носа причинило судье еще более досады: он вынул платок и смел с верхней губы весь табак, чтобы наказать дерзость его ».

Так у гоголевских персонажей, как у своеобразных одушевленных автоматов, отдельные члены, и особенно нос, начинают выпадать из структуры личности, сами перемещаясь в семантическую категорию лица (ср. еще о городничем: «... он вытянул свою ногу и топнул ею об пол. Эта храбрость, однако ж, ему дорого стоила, потому что корпус его покачнулся, и нос клюнул перилы») .

Если в повести о двух Иванах «самоуправство» носа судьи ничем и никем не укрощается (укротительницей носа Ивана Никифоровича выступила Агафия Федосеевна), то в «Невском проспекте» «укрощение строптивого» связано с включением в сюжет мотивов об отрезанном носе.

Эти приемы рельефно обнаруживаются в эпизодической сцене «Невского проспекта», в которой действующими лицами были Шиллер и Гофман, а главным героем - нос Шиллера.

Немецкий ремесленник с Мещанской улицы сразу же возбудил нерасположение юноши Гоголя. И немудрено: его в комическом виде выводила предшествовавшая литература; к тому же он был квартирохозяином Гоголя в горестную пору первых, самых жгучих петербургских разочарований. (Ср.: Письма Гоголя , т. I, стр. 118; ср. образ

немецкого ремесленника с Мещанской улицы в отрывке из книги «Лунный свет». - Соч. Гоголя , т. V, стр. 96.)

Отрезывание носа у пьяного Шиллера мотивируется здесь огромным аппетитом носа к табаку, побуждающим бережливого немца принять меры к избавлению от своего разорителя. Тем же мотивом о нюхании табаку, но в иной обработке, Гоголь эффектно воспользовался и в повести «Нос», чтобы показать, как старался утешить нюхательным табаком безносого Ковалева чиновник, тронутый его затруднительным положением.

Кроме того, в эпизоде «Невского проспекта» можно проследить нити, которыми стягивались вокруг сюжета о носе образы сапожника и цирюльника. Еще в рассказе «Ночь перед Рождеством» метель, которая щипала Чуба за нос и мылила ему бороду и усы снегом, вызвала в творческом воображении Гоголя представление о «цирюльнике», тирански хватающем «за нос свою жертву».

Родство этого образа с Иваном Яковлевичем, который «во время бритья так теребил за носы, что они еле держались», несомненно. Но свою систему ловить нос клиента двумя пальцами Иван Яковлевич перенял у сапожника - немца Гофмана, который тоже держал нос Шиллера двумя пальцами .

Так определяется направление ассоциативных связей, в которые вступала тема о носе. Внешние влияния могли, как выясню ниже, вставлять новые звенья в эту цепь.

Отголоски «носологии» слышатся не только в «Невском проспекте», но и в «Записках сумасшедшего». Здесь намечается тема о самостоятельной жизни носа, отделившегося от своего носителя: «... луна - такой нежный шар, что люди никак не могут жить, и там теперь живут только одни носы. И потому-то самому мы не можем видеть носов своих, ибо они все находятся в луне. И когда я вообразил, что земля вещество тяжелое и может, насевши, размолоть в муку носы наши, то мною овладело такое беспокойство, что я, надевши чулки и башмаки, поспешил в залу государственного совета, с тем чтоб дать приказ полиции не допустить земле сесть на луну».

Но все отдельные мотивы «носологии» сплетены Гоголем в одну новеллу - «Нос», которая, как ясно из предшествующего изложения, не только не заключает ничего странного и необычного в своем сюжете, но является живым художественным откликом на злободневные разговоры и бойкие литературные темы.

Сюжетная структура этой повести имела психологическую мотивировку в первоначальном тексте, где все события оказывались происходящими во сне: «Впрочем все это, что ни описано здесь, виделось майору во сне. И когда он проснулся, то в такую пришел радость, что... бросился плясать в одной рубашке по всей комнате... » .

Сон как средство развертывания сюжета был излюбленным приемом Гоголя в первый период его творчества и вводился им так, что сновидения

первоначально воспринимались читателем как реальные факты, и, лишь когда у него возникало ожидание близкого конца, автор неожиданно возвращал героя от сна к действительности, которая обычно контрастно противопоставлялась сонным грезам. Точно так же и в «Носе» Гоголь всячески старался замаскировать сон майора Ковалева и внушить читателю отношение к описываемому сновидению как реальному происшествию. С этой целью он начинает речь о каждом из своих героев с указания на его пробуждение: «Цирюльник Иван Яковлевич проснулся довольно рано... »; «Коллежский асессор Ковалев проснулся довольно рано... ». Отгоняя от читателя подозрение, будто изображаемое действие происходит во сне, автор заставляет самого майора Ковалева пережить это предположение и решительно отвергнуть его. В первоначальной редакции этот прием совершенно обнажался: «... действительно это происшествие было до невозможности невероятно, так что его можно было совершенно назвать сновидением, если бы оно не случилось в самом деле и если бы не представлялось множество самых удовлетворительных доказательств».

Эта задняя цель автора объясняет еще одну художественную деталь новеллы. В ней законы художественного сплетения сознательно противопоставляются условиям «реального» взаимоотношения вещей, но так, что сами герои происшествия обсуждают и ощущают каждую данную ситуацию как реальный факт, хотя и поражающий их своею странностью. Иван Яковлевич «убит» странностью происшествия: «... происшествие несбыточное, ибо хлеб - дело печеное, а нос совсем не то. Ничего не разберу!.. »

Майор Ковалев - весь застывший ужас и изумление. «... Мне так представилось: не может быть, чтобы нос пропал сдуру». «Он чуть не сошел с ума» «при необыкновенном зрелище превращения носа». «Он не знал, как и подумать о таком странном происшествии», о таком «явлении неизъяснимом».

Чиновник газетной экспедиции и тот удивлен: «... в самом деле, чрезвычайно странно». Даже квартальный поддался власти «странного случая». Благодаря такому приему фантастика и реализм «смешиваются в винегрет», и читатель начинает поддаваться иллюзии, что «где же не бывает несообразностей?.. А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то», так как этот фон испуга и удивления чрезвычайно реалистичен, и на нем еще ярче выступают бытовые черты повседневной жизни.

Но любопытно, что одно из действующих лиц, к которым обратился майор Ковалев за содействием в отыскании носа, не выказало никакого удивления, - это частный пристав. И понятно почему: «... он, после боевой, бранной жизни, готовился вкусить удовольствия мира», т. е. собирался уснуть. Так контрастным изображением Гоголь обострял в читателе убеждение, что, несмотря на всю «странность», «естественно-научную» необъяснимость происшествия, действие происходит наяву, и от этого все герои, посвященные в эту историю, кроме засыпающих, погружены в изумление.

Своеобразным использованием сна как приема сюжетной разработки Гоголь достигал определенного художественного эффекта: к художественному воспроизведению сновидения читатель прилагал мерку былевого повествования и поражался причудливостью композиции. Но в замысел самого-то Гоголя входила имитация бессвязной отрывочности.

и бессмысленной склейки реальных элементов, как во сне. «Сон, - по определению самого Гоголя в письме к матери от 10 ноября 1835 г., - есть больше ничего, как бессвязные отрывки, не имеющие смысла, из того, что мы думали, и потом склеившиеся вместе и составившие винегрет» (Письма Гоголя , т. I, стр. 355) .

Но сон майора Ковалева выпадает из сюжетной структуры «Носа» в окончательных редакциях. От этого семантика словесного движения получает большую напряженность и остроту. Ряды реально-бытовых связей и объяснений отодвигаются вглубь, за пределы тех семантических линий, которые вовлечены в динамику сюжета, непрестанно перестраиваясь в ней. «Бытовая» логика событий, сопричастная построению художественного мира, застывает, не поспевает за его движением. Образуются разрывы, и два плана сюжетной структуры соотнесены друг с другом по принципу несоответствия («К чему все это ведет? Для какой цели? Что доказывает эта повесть? Не понимаю, совершенно не понимаю. Положим, для фантазии закон не писан, и притом действительно случается на свете много совершенно неизъяснимых происшествий»... ) . Воздвигается мир фантастической «чепухи», смысл которого постигается из внутренних семантико-синтаксических связей слов, а не из их номинативно-бытовой приуроченности и не из причинных связей между «вещами», подставляемыми под слова. Применима сюда характеристика этого процесса, сделанная L. Spitzer’ом («Motiv und Wort», в статье о Моргенштерне): «Языковое» - прежде всего объект феноменологического исследования сущности... Писатель, исходя из языка, конструирует новую логику вещей: получается не конструкция слов, но адаптация смысла к являющимся словам»*** .

Однако тенденция к «реальному» оправданию новых форм предметно-смысловых соотношений остается заложенной в композиции гоголевского «Носа». Прежде всего история отрезанного носа как бы теряет свои начала и концы в сумерках пьяной жизни Ивана Яковлевича («Он думал, думал - и не знал, что подумать. «Чорт его знает, как это сделалось, - сказал он наконец, почесав рукою за ухом. - Пьян ли я вчера возвратился, или нет, уж наверное сказать не могу». Ср. от автора: «Иван Яковлевич, как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница страшный.... Вместо того чтобы идти брить чиновничьи подбородки, он отправился в заведение с надписью: «Кушанье и чай» спросить стакан пуншу ... »). В истории же пропавшего носа майора Ковалева выплывают иногда на поверхность сюжетного движения мучительные сомнения Ковалева, во сне ли, в грезе или наяву разыгрывается

над ним «носологическая» фантастика («Испугавшись, Ковалев велел подать воды и протер полотенцем глаза: точно, нет носа! Он начал щупать рукою, ущипнул себя, чтобы узнать: не спит ли он? кажется, не спит». «Но авось-либо мне так представилось: не может быть, чтобы нос пропал сдуру, - подумал он... - Это, верно, или во сне снится, или просто грезится; может быть, я как-нибудь, ошибкою, выпил вместо воды водку, которою вытираю после бритья себе бороду»).

Но в общем рисунке «носологической» «нелепицы» этот фон понимается иронически. Он контрастно оттеняет семантику фантастического.

Таким образом, мотивировка сюжетного движения сном, как леса художественной постройки, убрана Гоголем. Но композиционный прием отрывочной склейки кусков сохранен и даже острее подчеркнут. В этом отношении Гоголь примыкает к традиции романтического «шандеизма» («стернианства»), обнажая многопланность сюжетной структуры. Эта традиция в литературе 30-х годов имела разнообразные формы выражения, опираясь, конечно, не на «алогическую природу» социальной среды, художественно оформляемой в творчестве Гоголя (как думает в своем наивном благочестии В. Ф. Переверзев), а на принципы борьбы с структурной целостностью произведений «прежних схоластических и классических времен» (ср. в «Сыне отечества», 1839, т. IX характеристику «современной русской словесности» противником «романтического натурализма»: «... она вся составлена из отрывков, но это отрывки гениальные и объемлющие собою более, нежели целое прежних схоластических и классических времен») .

Повесть «Нос», кроме авторского вступления и заключения, состоит из двух «самостоятельных» параллельных отрывков, имеющих сходный зачин («Цирюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте... проснулся довольно рано»; «Коллежский асессор Ковалев проснулся довольно рано»), завершаемых почти тождественным рефреном («Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего неизвестно»; ср. конец второго отрывка: «... но здесь вновь все происшествие скрывается туманом, и что было потом, решительно неизвестно») и сдвинутых в один ряд в третьей, заключительной главе. А раньше логическая связь между ними намеренно разрывается. Идут раздельно две линии приключений одного и того же героя («носа»), который как бы раздваивается.

Иллюзия связи двух частей создается не столько типологическим единством мотива о носе, сколько формальным указанием на общность героя (нос именно майора Ковалева) и некоторых действующих лиц - цирюльника и квартального надзирателя. На «живую нитку», как бы «механически» скрепляются два отрезка в начале и конце.

Цирюльник Иван Яковлевич нашел в теплом хлебе нос и узнал в нем нос своего клиента - майора Ковалева, у которого действительно

в то же самое время исчез нос. Невольно рождается убеждение в связи этих событий. Но далее отрезки расходятся, и нос двоится не только в стиле автора и в глазах Ковалева, но и в понимании читателя. Нос живет на «гранях двойного бытия», то переселяясь в мир лиц, то вновь являясь в категории вещи. Однако в конце вновь возникает мысль о единстве носа под влиянием указаний квартального надзирателя на причастность цирюльника к пропаже носа именно майора Ковалева.

Но, скрепляя отрывки по концам, Гоголь стремится совершенно разъединить их посередине. Поэтому он заставляет самого майора Ковалева решительно отрицать участие в исчезновении его носа со стороны Ивана Яковлевича: «... никоим образом нельзя было предположить, чтобы нос был отрезан: никто не входил к нему в комнату; цирюльник же, Иван Яковлевич, брил его еще в среду, а в продолжение всей среды и даже во весь четверток нос у него был цел, - это он помнил и знал очень хорошо; притом была бы им чувствуема боль, и, без сомнения, рана не могла бы так скоро зажить и быть гладкою, как блин». Другими словами, здесь сознательно противопоставляется сюжет об отрезанном носе, разрабатываемый в первом отрывке, истории носа майора Ковалева. Преднамеренность такого разграничения видна из работы Гоголя над черновыми редакциями, направленной на устранение ослабляющих его деталей, например была выброшена фраза Ковалева: «... да ведь каким же образом нос может пристать? Я и позабыл о том, что уже если что отрезано, то нельзя приставить ».

Такая архитектоника новеллы, рассчитанная на возбуждение в читателе недоумения и подозрения о бессилии автора выбраться из лабиринта несообразностей, не чужда была «стернианству» русской литературы и до Гоголя. Автор «Жизни и мнений нового Тристрама» вскрывает этот прием, имитируя «столбняк» художника: «... как Тезей в лабиринте, я запутался в рассказах своих и не знаю, как поудачнее мне выбраться на прежнюю стезю? Была же охота до такой степени все перепутать! Не знаю, с чего начать, чтобы кое-как хоть на живую нитку конец к началу пришить. Но увы! Все поздно! Не верь, читатель! Это - авторская уловка. Мы часто трудимся, как муравьи, собираем в одну кучу противоположнейшие предметы, между которыми, кажется, нет никакой связи, и все это для чего? Чтобы в поте лица своего отыскав хоть тень сходственности с истиной, высказать остроумие наше и поразить публику удивлением» (стр. 60-61). В «Носе» Гоголя композиционные формы этого типа перенесены в иной сюжетный круг. Из них выковывалась форма «неестественного гротеска».

По тому же принципу строится схема составных частей. В пределах каждого из отрывков склейка отдельных элементов, иногда не соответствующих один другому, и происходящая от этого алогичность возведены в прием творчества. Намеренно разрушены привычные ассоциации и сцепления слов и фактов. Постепенное нарастание чувства недоумения должно, по замыслу автора, разрешиться в кипучее негодование над писателем, творящим эксперимент художественного издевательства. В самом деле, все действие развивается не только по «старому правилу», постоянно применяющему «неожиданные препятствия» и «отдаление желаемого предмета», но и по плану, сознательно разрушающему привычные реальные соотношения слов и событий.

Первый отрывок, разрабатывающий тему об отрезанном и запеченном носе, можно рассматривать как пародию на ситуации авантюрных романов, повествовавших о странствованиях отрезанных частей тела. Особенно соблазнительно в нем видеть пародию на те сцены авантюрного романа «Хаджи-баба» Морьера, которые под названием «Печеная голова» были напечатаны в «Московском вестнике» за 1827 г., № 4 и в «Сыне отечества» и «Северном архиве» за 1831 г. («Сын отечества», ч. 142, «Северный архив», ч. 56, № 21 - «Повесть о жареной голове») и рекомендованы как один из самых забавных эпизодов романа («Северная пчела», 1831, № 117). Этот роман пользовался широкой популярностью у читающей публики 30-х годов («Мирза Хаджи-баба Исфагани в Лондоне». В 4 частях. СПб., 1830; Морьер . Похождения Мирзы Хаджи-бабы Исфагани в Персии и Турции, или Персидский Жил-Блаз. Перевод с англ. В 4 частях. СПб., 1831). В отрывке о печеной голове излагалась история странствования одной отрезанной головы, которую портной ошибкой захватил вместо узла с платьем. Он сам и его жена были перепуганы этим необычайным происшествием. Портной употребляет все усилия освободиться от головы; наконец в хлебном горшке он подбрасывает ее булочнику, чтобы тот запек ее. Булочник ставит ее в парикмахерскую полуслепого цирюльника, который принимает ее за клиента и пытается побрить.

Сюжет в первом отрывке «Носа» развертывается, как и следовало бы ожидать в пародии на примитивную новеллу авантюрного типа, замедленным темпом. Повествование открывается стилем протокола, официальной (или газетной) реляции: «Марта 25 числа случилось в Петербурге ». Синтагма необыкновенно странное происшествие требует своего немедленного семантического раскрытия. В сущности весь этот зачин как бы упирается в «интонацию» двоеточия. Но объяснения непосредственно не дается: оно отодвигается «неторопливым, хотя и игривым», сказом. Рассказ от номинации героя сразу же переходит к регистрации его малейших движений и ощущений («... цирюльник Иван Яковлевич проснулся довольно рано и услышал запах горячего хлеба. Приподнявшись немного на кровати , он увидел ... »; «Иван Яковлевич для приличия надел сверх рубашки фрак и, усевшись перед столом, насыпал соль, приготовил две головки луку, взял ... нож и, сделавши значительную мину, принялся резать хлеб»). Такой прием рисовки придает повествованию комически замедленный темп описаний сценического действа, в котором лаконические реплики с контрастной эмоционной структурой («Сегодня я, Прасковья Осиповна , не буду пить кофию... а вместо того хочется мне съесть горячего хлебца с луком... » - этому просительно-почтительному изъявлению желаний Ивана Яковлевича противопоставлено замечание его супруги a parte в таком презрительном тоне: «Пусть дурак ест хлеб; мне же лучше ... останется кофию лишняя порция») обставлены сложными формами моторной экспрессии. Но в эту словесную цепь вторгаются авторские «вводные слова» , своеобразные повествовательные комментарии,

которые выполняют функцию семантических прицепок, отклоняющих сказ от его прямого течения, образующих в нем логические разрывы.

То они напоминают мозаику словесных групп, по синтаксической внешности своей организованных, но без логического оправдания. Получается острая форма комической симметрии, построенной на смысловых неожиданностях: «... фамилия его утрачена, и даже на вывеске его - где изображен господин с намыленною щекою и надписью: «и кровь отворяют» - не выставлено ничего более... »

То авторские вставки попадают в «непрямую» речь, где резко выделяются из словесной цепи по своей экспрессивной окраске, тем более что они и друг с другом не связаны непосредственными смысловыми переходами: «... он увидел, что супруга его (довольно почтенная дама, очень любившая пить кофий ) вынимала из печи только что испеченные хлебы».

То авторские комментарии облекаются в форму контрастного пояснения своеобразий в речах персонажей. Такова авторская мотивировка слов Ивана Яковлевича - вместо того , где как будто подчеркивается тенденция к логическому оправданию необычных словесно-экспрессивных соединений: «... не буду пить кофию... а вместо того хочется мне съесть горячего хлебца... (То есть Иван Яковлевич хотел бы и того и другого, но знал, что было совершенно невозможно требовать двух вещей разом... »)

После того как словесная цепь так далеко откачнулась от семантики зачина, начинается возврат к «необыкновенно странному происшествию». Подготовляется явление носа, который не открывается сразу, а, так сказать, разгадывается Иваном Яковлевичем.

«К удивлению своему, увидел что-то белевшееся » (ср. в повести о двух Иванах: «Как только Иван Иванович управился в своем хозяйстве и вышел, по обыкновению, полежать под навесом, как, к несказанному удивлению своему, увидел что-то красневшее в калитке »). Неопределенная вещь исследуется («ковырнул осторожно ножом и пощупал пальцем»), комментируется («Плотное !.. что бы это такое было?»). Тем неожиданнее и эмоционально-разительнее оказывается узнавание носа («и вытащил - нос!.. »). Во всей этой главе лексема «нос», включив в себя определение «отрезанный», движется по семантически гладкой линии смыслов, без неожиданных скачков. Она не выбегает из категории вещи в формах повествовательного сказа. Переход носа в категорию лица построен в соответствии с общим характером композиции новеллы как стремительный семантический скачок, во втором отрывке. Однако в структуре первого отрывка можно отыскать «предвестие», намеки на это превращение, правда тщательно завуалированные и снабженные отклоняющей подозрение мотивировкой. Так, в репликах Прасковьи Осиповны наблюдается некоторая двусмысленность, логическая неустойчивость фразеологических построений, впрочем оправданная сильной экспрессией негодования и гнева.

«- И слушать не хочу! Чтобы я позволила у себя в комнате лежать отрезанному носу?.. Чтобы я стала за тебя отвечать полиции?.. Вон его! вон! неси куда хочешь! чтобы я духу его не слыхала!»

В синтаксическом отрезке: «Чтобы я позволила у себя в комнате лежать отрезанному носу?.. » - порядок слов решительно противоречит пониманию его в смысле: «Чтобы я позволила отрезанному носу лежать у себя в комнате?.. » Но отсутствие непрямого объекта при «позволила» (кому - что) и привычная семантическая направленность этого глагола придают сцеплению двусмысленность необычности, как бы колебля вещное значение лексемы «нос». Императивные формы междометий: «вон его! вон!» - разъясняются в следующей синтагме: «... неси куда хочешь!» Этой связью устраняется толкование их в смысле: «... гони его вон!» Но все же привкус комического несоответствия остается. Еще острее это несоответствие выступает в следующем эмоционально-приподнятом требовании: «... чтобы я духу его не слыхала!» (ср. разговорное: «Чтобы и духу его здесь не было!»). И тут не снят налет, правда двусмысленный («духу»), экспрессивной персонификации носа. Но вмещенные в гневную речь супруги (образ которой, ранее определенный лишь через любовь к кофею, теперь находит полное свое сценическое завершение в пестрых красках «нелегких увещаний»), эти колебания в семантике носа не имеют характера тревожных, интригующих предвестий будущих метаморфоз отрезанного носа . Так «эхо» их отзовется лишь после явления господина носа ! Тем более что Прасковья Осиповна, создав версию о преступлении Ивана Яковлевича («Где это ты, зверь, отрезал нос ?.. Мошенник! пьяница! Я сама на тебя донесу полиции. Разбойник какой !») - с комическим ее обоснованием: «Вот уж я от трех человек слышала, что ты во время бритья так теребишь за носы, что еле держатся», - Прасковья Осиповна в своем негодовании осталась вне догадок Ивана Яковлевича по поводу открытого им носа. А Ивану Яковлевичу после каламбурного описания его ужаса («Иван Яковлевич и руки опустил ; стал протирать глаза и щупать : нос, точно, нос!.. ») начали открываться разные признаки носа, сузившие понятие о нем как о предмете до представления об определенной вещи: из бесформенного «что-то» нос превращается в собственное имя единичного предмета .

«... нос, точно, нос! и еще, казалось, как будто, чей-то знакомый ... Иван Яковлевич был ни жив ни мертв. Он узнал, что этот нос был не чей другой, как коллежского асессора Ковалева ».

Узнание предполагает осмысление. Но «Иван Яковлевич стоял совершенно как убитый. Он думал, думал - и не знал, что подумать».

Смысл носа «определяется» отрицательно, путем противопоставления хлебу («по всем приметам должно быть происшествие несбыточное: ибо хлеб - дело печеное, а нос совсем не то . Ничего не разберу!»).

Несбыточность же происшествия, туманно прикрытая намеком на «вчерашнее» пьянство, не устраняет реальности отрезанного носа, хотя и устраняет возможности объяснения («Чорт его знает, как это сделалось»).

Таким образом, версия Прасковьи Осиповны о преступлении Ивана Яковлевича, об его участии в отрезывании носа не утверждается. Но возможность обвинения не исключается. Впрочем, характер его оставляется двусмысленным. Ивана Яковлевича пугает теперь не столько история отрезанного носа, сколько перспектива открытия у него чужой вещи. «Мысль о том, что полицейские отыщут у него нос и обвинят его, привела его в совершенное беспамятство». Начинаются приключения носа в тряпке - при попытках Ивана Яковлевича «его куда-нибудь подсунуть». Но развитие темы об уничтожении улик (подбрасыванье «краденой» вещи) осложняется не только вводом препятствий, вызывающих повторные попытки одного и того же действия (встречи знакомых людей, бдительность будочника «на беду»), но и сводом реалий, раскрывающих «бытовое» содержание и сюжетные функции основных повествовательных лексем. Вещи и лица в «Носе» сразу вступают в действие, сперва только названные, как бы представленные читателю лишь по именам. Их индивидуальная природа в данном художественном мире раскрывается потом. Получается своеобразный обратный порядок описаний . Так, фрак является на Иване Яковлевиче - по переходе его с постели к столу, но определяется в своих свойствах только в связи с набором деталей для характеристики самого Ивана Яковлевича: «Фрак у Ивана Яковлевича (Иван Яковлевич никогда не ходил в сюртуке) был пегий, то есть он был черный, но весь в коричнево-желтых и серых яблоках; воротник лоснился, а вместо трех пуговиц висели одни только ниточки. Иван Яковлевич был большой циник». Любопытно, что сцена бритья коллежского асессора Ковалева, о котором раньше - при опознании носа - было лишь упомянуто как о клиенте цирюльника, - также вмещается в описание характера Ивана Яковлевича. Она не только комически утверждает «цинизм» Ивана Яковлевича, но и навевает новые подозрения о его «преступлении», вовлекая в ткань повествования сценический образ самого пострадавшего.

Этот прием повторного «показа» вещи, с неожиданных сторон, после того как она примелькалась в динамике повествования, сослужив здесь свою службу, меняет структуру вещи, ее сюжетные функции, заставляет вещи не только двигаться вместе с сюжетом, но и ломать причудливо само движение сюжета.

Параллельный стилистический прием в изображении процесса состоит в обратном развитии действия, так что привычный процесс оказывается начинающимся с конца и медленно достигающим начала («Иван Яковлевич для приличия надел сверх рубашки фрак»; «Наконец достал он свое исподнее платье и сапоги, натащил на себя всю эту дрянь... »).

Так сюжет «Носа» в пределах первого отрезка все время движется какими-то переулками, то уводящими от «прямого» пути, то упирающимися

в тупик, то возвращающимися к уже пройденным пунктам повествования. Вместе с тем на вершинах фабульного напряжения нить сюжета или прерывается вставкой (таков «несвоевременный» перерыв в повествовательном сказе, сопровождающийся авторскими извинениями и образуемый вставкой мнимой характеристики главного героя), или же обрывается в неизвестность («Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно неизвестно»). В этой ломкой и извилистой динамике сюжета слабеет бытовая связанность развертывающихся событий; стираются прямые линии фабулярной логики действия.

Такова композиция первого отрывка.

Второй отрезок начинает строиться по схеме параллелизма, контрастирующего с первым («Иван Яковлевич проснулся довольно рано»; «Коллежский асессор Ковалев проснулся довольно рано»; Иван Яковлевич, «к удивлению своему, увидел... нос»; Ковалев, «к величайшему изумлению, увидел, что у него вместо носа совершенно гладкое место!» «Иван Яковлевич... стал протирать глаза и щупать: нос, точно, нос!»; «Ковалев велел подать воды и протер полотенцем глаза: точно, нет носа! Он начал щупать рукою... » Иван Яковлевич «достал свое исподнее платье и сапоги, натащил на себя всю эту дрянь... и вышел на улицу»; Ковалев «велел тотчас подать себе одеться и полетел »).

Контраст не ограничивается содержанием, но сказывается и в ходе развития действия: в противоположность медленному темпу повествования в первой главе, прерываемого еще сценическим воспроизведением диалога, действие в начале второй главы развертывается чрезвычайно быстро. Оно как бы стремится догнать сюжетную цепь «Носа» из первого отрывка. Этой быстроте соответствует и стиль - энергический, волевой, построенный на моторных образах - до перехода повествовательного сказа в рассуждение («Но между тем необходимо сказать что-нибудь о Ковалеве»). Отсюда начинается игра теми же приемами задержания, как и в рассказе об отрезанном носе.

Рассуждение о коллежских асессорах по поводу кавказского асессорства Ковалева, оборвавшееся на боязливой сентенции автора («если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счет»); отказ от именования Ковалева коллежским асессором в пользу звания майора - на фоне эвфемистического изображения «секретных» привычек майора, которые могут иметь своим последствием и безносие; характеристика Ковалева через нанизывание деталей («воротничок его манишки был всегда черезвычайно чист»; «Майор Ковалев носил множество печаток сердоликовых и с гербами»); описание аксессуаров наружности путем перечисления, доведенного до абсурда («Бакенбарды у него были такого рода, какие и теперь еще можно видеть у губернских и уездных землемеров, у архитекторов и полковых докторов, также у отправляющих разные обязанности »), или путем механической мозаики слов, независимой

от логики («у всех тех мужей, которые имеют полные, румяные щеки и очень хорошо играют в бостон »); введение несчастных случайностей («как на беду, ни один извозчик не показывался на улице, и он должен был идти пешком»; но ср. предшествующее указание: «полетел ») - все эти способы «кривого», побочного движения сюжета, как бы разбившегося на несколько течений, вследствие быстрой смены одного другим не ощущаются болезненно, как непрестанная перетасовка, но создают иллюзию естественных переливов тона.

Однако параллелизм в развитии сюжета об исчезнувшем носе обрывается вследствие неожиданного переключения всего действия в новую плоскость. В репликах Прасковьи Осиповны впервые мелькнуло отношение к носу как к одушевленной субстанции. Но оно выступало как комическая форма повышенной экспрессивности. Теперь в думах встревоженного майора Ковалева слова начинают сочетаться так, что нос то возводится в категорию лица, то стремительно падает из нее в безличное «ничто», в неопределенную вещность («Но авось-либо мне так представилось; не может быть, чтобы нос пропал сдуру ... » Он робко подошел к зеркалу и взглянул. «Чорт знает что, какая дрянь ! - произнес он, плюнувши. - Хотя бы уже что-нибудь было вместо носа, а то ничего !.. »).

И опять-таки это словесное раздвоение носа, вмещенное в речи взволнованного персонажа, понимается как своеобразный прием комической издевки автора над героем. Оно не обязывает к перенесению этой семантической двойственности в план повествования, хотя и подготовляет его. И уже во всяком случае оно нисколько не определяет образ «личности» носа. Характерно то, что первое явление олицетворенного носа и опознание его произошло в аспекте сознания майора Ковалева. «Вдруг он встал, как вкопанный у дверей одного дома; в глазах его произошло явление неизъяснимое: перед подъездом остановилась карета; дверцы отворились; выпрыгнул, согнувшись, господин в мундире и побежал вверх по лестнице. Каков же был ужас, и вместе изумление Ковалева, когда он узнал, что это был - собственный его нос!»

Этот прием словесных метаморфоз, по отношению к носу подготовленный «носологической» традицией каламбурных превращений, вообще характерен для творчества Гоголя и имеет в нем несколько функционально отличных воплощений. Так, в ткани «Носа» контрастно использован один из любимейших словесных образов Гоголя, отмеченный проф. Мандельштамом: «превращение» в то чувство, в то состояние (или реализованную идею. - В. В. ), которое должно в данный момент быть преобладающим в личности» (И. Мандельштам . О характере гоголевского стиля. Гельсингфорс, 1902, стр. 140). Добавлю: не только в чувство, но и в соответствующий орган, а также в объект преследующей мысли. «Ты будешь стоять, - писал Гоголь Данилевскому, - перед Рафаэлем безмолвный и обращенный весь в глаза» (Письма Гоголя , т. I, стр. 439). Балабиной он признавался: «Удивительная весна! Розы усыпали теперь весь Рим; но обонянию моему еще слаще от цветов, которые теперь зацвели. Верите ли, что часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтобы не было ничего больше - ни

глаз, ни рук, ни ног, кроме одного только большущего носа, у которого бы ноздри были в добрые ведра, чтобы можно было втянуть в себя как можно побольше благовония и весны» (стр. 498) .

Сюжетную обработку словесного построения того же типа находим в «Записках сумасшедшего», где Поприщин, поглощенный мыслью об испанском короле, весь превращается в испанского короля, и в предполагавшейся комедии «Владимир 3-й степени», в которой герой, поставивший себе целью жизни получить крест св. Владимира 3-й степени, превращался во Владимира 3-й степени. Таким образом, реализация (или, вернее - объективация) идеи и персонификация ее - один из употребительных приемов Гоголя, лежащий в основе многих его образов и сюжетных заданий. В последнем случае применение этого приема мотивируется сумасшествием героя, например в «Записках сумасшедшего», во «Владимире 3-й степени».

Тревожащая мысль может объективироваться не только в ее носителе, но и вне, когда это вызывалось требованиями сюжета. Например, в «Портрете» все люди превращались в портреты: «Все люди, окружавшие его (художника. - В. В. ) постель, казались ему ужасными портретами. Портрет этот двоился, четверился в его глазах и, наконец, ему чудилось, что все стены были увешаны этими ужасными портретами, устремившими на него свои неподвижные, живые глаза. Больной... невыразимо раздирающим голосом кричал и молил, чтобы приняли от него неотразимый портрет с живыми глазами... »

Совершенную аналогию этому явлению представляет превращение носа. Но, как и следует ожидать в комической новелле, оно не мотивируется сумасшествием, а, наоборот, само мотивирует его. «Бедный Ковалев чуть не сошел с ума. Он не знал, как и подумать об таком странном происшествии». Так слово «нос», переместившись в категорию лица, накладывается на образ господина в ранге статского советника. Получается своеобразная «омонимия», создавшаяся путем поэтического развития одной семантической сферы и, следовательно, тяготеющая к разрешению в единстве. В ткань сюжета «Носа» вплетается игра двойственностью привязанных к этому слову значений. И едва ли правильно видеть в раздвоении носа непосредственное влияние «Истории о пропавшем изображении» Гофмана и еще меньше - «Чудесной истории Петра Шлемиля» Шамиссо, к тому же переведенной лишь в 1841 г., как это делают проф. Н. И. Замотин («Три романтических мотива в творчестве Гоголя». Варшава, 1902) и С. И. Родзевич («К истории русского романтизма». - «Русский филологический вестник», 1917, № 1-2, стр. 221).

Игра метафорическим и реальным значением слова довольно обычна в «Тристраме Шанди» Стерна (ср. пример - «конек», приведенный В. Б. Шкловским, - «Тристрам Шенди» и теория романа»). У Стерна этот прием иногда обнажается: «Вот тут два смысла, - вскричал Евгений, показывая пальцем правой руки на слово «щели», на 91 странице второго тома сей книги книг» («Жизнь и мнения Тристрама Шанди»,

т. IV, стр. 4). Очень любопытно заявление Стерна об отказе от этого приема при разработке «носологии»: «Под словом нос, в продолжение всей этой длинной главы о носах и во всех частях моей книги, где только слово нос встретится, я объявляю, что под этим словом я разумею настоящий нос - ни больше, ни меньше» (т. III, стр. 5).

Гоголь поступил обратно: заставил слово «нос» получить в глазах Ковалева двойной смысл. На реализации соединенной со словом двойственности значений основывается дальнейшее развитие сюжета. Элементы словесной игры особенно рельефно вскрываются в диалоге (резче в первоначальной редакции). Слово «нос» ставится в такие соединения, которые подчеркивают художественную условность его значения. Возникают два плана осмыслений, два контекста, которые многообразно сталкиваются, пересекаются, накладываются один на другой. Художественная действительность, утвердив свою каламбурную природу, критикуется с точки зрения «здравого смысла» и реального правдоподобия самим майором Ковалевым, который теперь не только стремится возвратить себе нос, но и разоблачить бессмысленность поэтической игры. Персонаж как бы выступает с протестом против «нелепостей» сюжета.

«Как же можно, в самом деле, чтобы нос, который еще вчера был у него на лице и не мог ни ездить, ни ходить, был в мундире?»

«Только, нет, не может быть, - прибавил он, немного подумав, - невероятно, чтобы нос пропал, никоим образом, невероятно».

Но «художественная действительность» ставит всякий раз майора Ковалева перед совершившимся фактом. Она отвлекает его от логических оценок в мир сюжетных превращений носа, который, сделавшись двусмысленным , носился как угорелый между категорией лица и вещи и в образе лица обзавелся всеми аксессуарами личности и высокого чина, кроме носа. «Он был в мундире , шитом золотом... на нем были замшевые панталоны , на боку шпага ... Нос прятал лицо свое в большой стоячий воротник... Нос посмотрел на майора, и брови его нахмурились» и т. п. Все попытки майора Ковалева указать носу его место, разоблачить «плута и подлеца» парировались самозванцем с четкостью чиновника, хорошо различающего разные ведомства.

Особенную остроту семантических неожиданностей и каламбурных столкновений развивали диалогические формы. Ведь тут перед Ковалевым стояла задача объяснить «милостивому государю», который был выше его по рангу, что он - его собственный нос. И к своему носу он применяет проникнутые чувством собственного достоинства приемы словесного воздействия, апеллируя к правилам долга и чести. В первоначальной редакции преднамеренность каламбурных сочетаний была особенно прозрачна: «Он искал господина носа по всем углам... Господин , совершенно господин! Одет, как господин , и притом еще статский советник» (Соч. Гоголя , т. II, стр. 577). Соответственно с этим переход от фигурального значения слова к реальному, подготовляемый намеками («Вы должны знать свое место... и я вас вдруг нахожу и где же? - в церкви... »), ослаблялся указанием на возможность ошибки со стороны Ковалева: «Ведь вы (мой, если не ошибаюсь) мой собственный нос».

Но потом Гоголь делает игру семантическими «несоответствиями» более тонкой, устраняя те словесные сцепления, которые легко теряли двусмысленный характер. Так, в окончательной редакции сочетание

слов «господин» и «нос» разрушается, потому что оно слишком быстро устанавливало отношение к слову «нос» как к фамилии и ослабляло острую необычность последующих фраз: «Нос спрятал совершенно лицо свое... и с глубоким вниманием рассматривал какие-то товары... » К тому же оно мало мирилось с одной из дальнейших сцен - разговором Ковалева с чиновником газетной экспедиции:

«- Да что, сбежавший-то был ваш дворовый человек?

Какой дворовый человек!.. Но это... нос.

Гм, какая странная фамилия! И на большую сумму этот Носов обокрал вас?

Нос, то есть... вы не то думаете... »

Устранив сочетание «господин Нос» , Гоголь зато заменил его вложением в уста чиновника: «господин Носов» - и появление этого последнего мотивировал недоразумением.

Кроме того, вследствие устранения непосредственных предупреждений об употреблении слова «нос» в том или ином смысле, граница между реальным и фигуральным его значениями становилась трудно определимой. Тем эффектнее делались неожиданные переходы: «Мне странно, милостивый государь... Вы должны знать свое место... И вдруг я вас нахожу, и где же? Мне ходить без носа, согласитесь, это неприлично. Милостивый государь... здесь все дело, кажется, совершенно очевидно... Или вы хотите... Ведь вы - мой собственный нос!»

«... Главное то, что он разъезжает теперь по городу и называет себя статским советником... Вы посудите, в самом деле, как же мне быть без такой заметной части тела?» Замаскированный нос неуловим без помощи полиции.

После того как открыто явилась новая маска носа , майор Ковалев продолжает свои поиски с того пункта, на котором он остановился по выходе из дома. Он едет к полицмейстеру, но не застает его дома. Тогда, как сказочный герой, оказывается на распутьи.

«- Пошел прямо!

Как прямо? Тут поворот: направо или налево?»

Описание размышлений майора о том, как ему разыскать свой беглый нос, строится на постоянных столкновениях двух разных смысловых рядов, связанных со словом нос .

«... из собственных ответов носа уже можно было видеть, что для этого человека ничего не было священного и он мог так же солгать и в этом случае, как солгал, уверяя , что он никогда не видался с ним ».

«Небо вразумляет» майора отправиться в «газетную экспедицию». В композицию новеллы вставляется жанровая сценка, составленная из мозаики комических прицепок и разрешающаяся напоминанием о потере Ковалевым чувства обоняния через характеристику «густоты воздуха в комнате».

«... но коллежский асессор Ковалев не мог слышать запаха, потому что закрылся платком и потому, что самый нос его находился бог знает в каких местах ».

На смешении собственного и «образного» значений слова «нос» построены комические эффекты сцен Ковалева с чиновником газетной экспедиции и квартальным надзирателем. В первой сцене путаница остается без мотивировки: «Я что-то не могу хорошенько понять» - «Да я не могу вам сказать, каким образом... » Во второй - она объясняется близорукостью полицейского чиновника, причем от логической абсурдности этого объяснения Гоголь стремится отвлечь внимание читателя обычным своим способом, маскируя ее обилием подробностей, характеризующих близорукость: «и странно то, что я сам принял его сначала за господина . Но, к счастию, были со мной очки, и я тотчас же увидел, что это был нос . Ведь я близорук, и если вы станете передо мною, то я вижу только, что у вас лицо, но ни носа, ни бороды, ничего не замечу . Моя теща, то есть мать жены моей, тоже ничего не видит».

Однако и в диалоге между Ковалевым и чиновником газетной экспедиции игра символической двузначностью вскрывается посредством приведения другого примера того же словесного недоразумения, хотя убедительность такого сопоставления и оспаривается майором: «А вот, на прошлой неделе такой же был случай. Пришел чиновник таким же образом, как вы теперь пришли, принес записку, денег по расчету пришлось 2 рубля 73 копейки, и все объявление состояло в том, что сбежал пудель черной шерсти. Кажется, что бы тут такое? А вышел пасквиль: пудель-то этот был казначей, не помню какого-то заведения.

Да ведь я вам не о пуделе делаю объявление, а о собственном моем носе: стало быть, почти то же, что о самом себе».

Тут же все время нос рисуется то как подлец, называющий себя статским советником, то как нюхательная часть тела.

Словесная игра не исчерпывается колебаниями между употреблением носа в условно-метафорическом и собственном смысле.

Иногда слово «нос» в понимании майора Ковалева (и «автора») лишается своего индивидуально-конкретного, реального значения и сохраняет в себе лишь указание на свою принадлежность к категории вещи. При таком расширенном, «метонимическом» употреблении слова «нос» мотив об исчезнувшем носе незаметно для читателя подменивается мотивом о пропаже вещи вообще, причем самый способ утраты ее не обнаруживается, но делается загадочным под влиянием сбивчивых намеков то на случайную потерю , то на воровство (ср. композиционные «колебания» в эту сторону первой главы). Соответственно этому изменяется общая канва сюжета и вводится объяснение пропажи действием нечистой силы (ср. «Пропавшую грамоту»): «Нос, мой собственный нос пропал неизвестно куда. Чорт хотел подшутить надо мною!» Такое расширенное словоупотребление даже обнажается:

«Это было, точно, не понятно. Если бы пропала пуговица, серебряная ложка, часы или что-нибудь подобное, - но пропасть, и кому же пропасть? и притом еще на собственной квартире!»

В процессе этой игры Гоголем, между прочим, использованы и те каламбуры, которые он нашел в «носологической» литературе, главным образом в заметках о ринопластике: «Будь я без руки или без ноги - все бы это лучше, будь я без обоих ушей даже, все сноснее, но без носа человек - хоть выбрось!.. » (Соч. Гоголя , т. II, стр. 582) .

«Вы упоминаете еще о носе. Если вы разумеете под сим, что будто я хотела оставить вас с носом ... то меня удивляет, что вы сами об этом говорите, так как я, сколько вам известно, была совершенно противного мнения... »

Ср. те же каламбуры у Достоевского в «Братьях Карамазовых» в беседе болящего маркиза с духовным отцом иезуитом:

«- Если строгая судьба лишила вас носа, то выгода ваша в том, что уже никто во всю жизнь не осмелится вам сказать, что вы остались с носом.

Святой отец... Я был бы, напротив, в восторге всю жизнь каждый день оставаться с носом, только бы он был у меня на надлежащем месте.

Сын мой... если вы вопиете... что с радостью готовы бы всю жизнь оставаться с носом, то и тут уже косвенно исполнено желание ваше: ибо, потеряв нос, вы, тем самым, все же как бы остались с носом... »

С того момента как беглый нос был пойман и доставлен майору распорядительным квартальным, наступает вновь семантический перелом в соотношении двух смысловых цепей, связанных с «носом». Основное течение сюжета опять начинает возвращаться в русло прямого значения лексемы «нос», но непрестанно отклоняется в сторону персонификации. Так, при водворении майором Ковалевым носа на прежнее местожительство: «Ну! ну же! полезай, дурак ! - говорил он ему».

В то же время вплетается в канву сюжета мотив приклеивания носа (ср. выражение: «наклеить нос»).

Так своеобразно использованы Гоголем элементы, данные «носологической» литературой, особенно газетными заметками о ринопластике.

Но Гоголь сознательно затушевывал эту связь, стараясь освободить свою новеллу от того круга мыслей, среди которого, главным образом, вращалась бытовая, непечатная «носология». Он устраняет из первоначальной редакции набрасывающие тень на майора слова: «Много есть на свете разных майоров, которые не имеют даже и исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким непристойным местам» (Соч. Гоголя , т. II, стр. 581). Эвфемистически отрицается предположение, что сам Ковалев «был причиною» исчезновения носа. Нет! Он «пропал ни за что ни про что, пропал даром, ни за грош!» Правда, в окончательной редакции Гоголь заставил Ковалева последовать совету чиновника газетной экспедиции, носившему первоначально характер случайной ссылки: «Если пропал (нос. - В. В. ), то это дело медика. Говорят, есть такие люди, которые могут приставить какой угодно нос». В переработанной повести этот совет повлек за собою целую сцену приглашения врача. Но она развита диаметрально противоположно тем указаниям и широким обещаниям, которые давали журнальные сообщения о ринопластике. У гоголевского доктора оказался не только свой способ медицинского освидетельствования, лишающий безносых единственной выгоды их состояния (щелчки по носу), но и своеобразный взгляд на медицину вообще и на ринопластику в частности, предоставляющий

широкий простор действию самой натуры. Для его обоснования Гоголь поспешил прибегнуть к обычному приему своему постройки речи - уверениями, советами и запугиваниями, отвлекающими внимание в сторону, постарался замаскировать намеренную противоречивость и логическую абсурдность докторского диагноза:

«Нет, нельзя... Оно, конечно, приставить можно; я бы, пожалуй, вам сейчас приставил его; но я вас уверяю, что это для вас хуже».

Явная бессмыслица этого диагноза во второй реплике доктора получает характер видимой убедительности, расплываясь среди массы слов, выражающих и порывы благородного негодования, и уверения в благополучии и здоровьи, и ряд советов, практически ценных. Вместе с тем и майор Ковалев готов довольствоваться гораздо более скромными результатами ринопластики, чем те, которые рекламировались: «... нет ли средства? как-нибудь приставьте; хоть не хорошо, лишь бы только держался; я даже могу его слегка подпирать рукою в опасных случаях. Я же притом и не танцую, чтобы мог вредить каким-нибудь неосторожным движением».

Как задний план драмы, строятся одна за другой сцены эротических «изъявлений» майора. Но пропажа носа никогда не ставится с ними в непосредственную связь. Напротив, она выступает все время как препятствие к подвигам на любовном поприще. И даже тогда, когда на короткий миг майор связал трагедию своего безносия с именем штаб-офицерши Подточиной, от дочери которой он потихоньку отчалил с своими комплиментами, женское участие в этом преступлении представлено им как действие «колдовок-баб».

Мотив «волхований», отвергнутый самим майором, разрешается характерной для Гоголя фантастикой слухов - с комическим, но злободневным их обоснованием: «Тогда умы всех именно настроены были к чрезвычайному: недавно только что занимали публику опыты действия магнетизма».

Таким образом, в связи с содержанием газетно-журнальной литературы, которую Гоголь называл «ярмаркой и биржей, ворочающей вкусом толпы», уясняется ряд сцен повести «Нос». Художественно претворив этот материал, Гоголь создал для него два отрывка, не законченных и намеренно освобожденных от логической связности, но объединенных общностью приемов и композиции.

Обязанный - согласно канону комической новеллы - привести Ковалева в заключение «из смущенного и печального состояния к состоянию спокойному и благополучному», Гоголь в соответствии с художественным заданием своим сперва избрал сон как средство «освобождения своего героя из лабиринта». Но введение сна для развязки повести казалось литератору той эпохи избитым приемом. Рецензент «Северной пчелы» (1834, 27 авг.) писал о «Гробовщике» Пушкина: «Развязывать повесть пробуждением от сна героя - верное средство усыпить читателя. Сон - что это за завязка? Пробуждение - что это за развязка?» И Гоголь еще до печатания освобождает свою новеллу от такой развязки, обострив «чепуху» фантастического натурализма .

Несмотря на это, аноним, написавший в 1840 г. в подражание Гоголю

«юмористическое чудо XIX века» - «Похождения и странные приключения лысого и безносого жениха Фомы Фомича Завардынина», где слышатся отголоски и повести «Нос», прибегает ко сну как обычному приему разрешения фабулы.

«Фома Фомич... подошел к зеркалу и, посмотревшись в него, нашел себя столько безобразным, что испугался собственной своей персоны... - Ну, и в самом деле, куда гожусь я теперь с этой безволосою головою, прости господи, с этим безносием... Нет, нет! - продолжал он, - все сгибло! пропало!»

«И Фома Фомич так сильно ударил по столу рукою, что она покраснела... - я проснулся!

Да, я проснулся! Похождение Фомы Фомича я видел во сне... И неудивительно: таких похождений не может быть наяву» .

Но и этот автор недоволен такой развязкой и предполагает, что не удовлетворен ею будет и читатель. И он присоединяет мотивировку сна: «Вы, верно, хотите знать, милостивые государи и милостивые государыни, как могло это случиться, что я видел похождения Фомы Фомича во сне? Извольте... Я удовлетворю ваше желание и объясню вам все... Слушайте же!» Оказывается, что обо всех странных приключениях Фомы Фомича автору рассказал во сне демон русской литературы, вырвавшись из стклянки, в которую он был посажен бароном Брамбеусом.

Но Гоголь, избегая того, что уже делалось привычным, выбрасывает сон как мотивировку композиции и оправдание контрастного конца. Из ряда звеньев выпадает одно, к которому было прицеплено несколько других. Образуется разрыв: уже не действительность противопоставляется сну, а «неизъяснимые» контрасты осуществляются в пределах одного и того же реального мира («света»): «После этого как-то странно и совершенно неизъяснимым образом случилось, что у майора Ковалева опять показался на своем месте нос» (Соч. Гоголя , т. II, стр. 585; редакция «Современника») .

Тот же принцип «неизъяснимого» контраста, тот же прием немотивированного возврата героя к прежнему «благополучному» состоянию

подчеркнут в повести Ив. Ваненка «Еще нос» («Приключения с моими знакомыми». Повести Ив. Ваненка. Ч. II, М., 1839). Отношение этой новеллы к гоголевскому «Носу», кроме заглавия, раскрывается эпиграфом из Гоголя: «Он засунул пальцы и вытащил - нос!» (стр. 69) - и рамкой к рассказу:

«- Читали ли вы рассказ нашего милого писателя Н. В. Гоголя?

Конечно.

Ну, а что вы об этом думаете?

Бог знает!.. это какая-то странность, приятно рассказанная небылица - и только.

Так вы полагаете, что это не может случиться?

То есть потерять свой нос?

Разумеется, очень можно, поезжайте в Турцию и повздорьте там с каким-нибудь пашою, вам отрежут нос; да и мало ли есть на свете причин, чтобы сделаться без носа!..

Нет-с, не то, совсем не то; я говорю: потерять свой нос, не понимая, каким это образом случилось!..

Мудрено.

Так я вам, на подобный предмет, расскажу одну историю.

Тоже о пропаже носа?

Нет, другое-с, о лишнем носе, о носе-нахале, который появился вдруг, неведомо откудова, подле настоящего носа, данного благодетельной природою орудием одному из пяти чувств, который, как турецкий боб, вырос в одну ночь и испортил всю фигуру одного очень солидного человека.

Понимаю... этот рассказ будет пародия?

Назовите его как вам угодно; уверяю вас, это истинное происшествие, которое в свое время очень довольно наделало шума... » (стр. 71).

И развивается рассказ об Артамоне Досифеиче, чиновнике 12-го класса, писавшем удивительно «четко и чисто» (стр. 72), имевшем одну странность (он «писал букву К двумя палочками, так: II. Секретарь и председатель говорили, что это сбивчиво, что этак нынче не пишут! Артамон Досифеич не говорил ничего и продолжал писать К двумя палочками. Если секретарь серьезно сердился за это, - он отвечал: «Заставляйте писать другого, я не умею писать вашей рагульки », - так он в сердцах называл букву К ». - стр. 74) и два пристрастия - к вину и воспоминаниям о «покойнице», жене своей. На вечеринке одной, когда Артамон Досифеич разговорился про покойницу, кто-то из гостей сказал, что «покойница часто водила за нос Артамона Досифеича» (стр. 76). Тот обиделся и ушел гневный. А дома Аксинья, кухарка, экономка и ключница, встретила его неприветливо: «... хлопнула дверью под нос Артамону Досифеичу и ушла в свою кухню» (стр. 77).

На утро следующего дня успокоившийся Артамон Досифеич «хотел, понюхав табачку, понежиться в постели еще часика полтора». Но нос все просил еще табаку. «Это показалось Артамону Досифеичу странным. Он провел рукою по носу и... представьте его изумление - ощущение представило ему вместо одного - два носа!» (стр. 78-79). Зеркальце утверждает «чудо»: «два совершенные носа, со всеми подробностями, с большими ноздрями, с переносицами и со всеми принадлежностями.

И не то, чтобы один нос сидел, например, на своем обыкновенном месте, где следует, а другой был бы на нем или под ним, нет-с, два носа, расположенные симметрически, которые, начинаясь от бровей, расходились в противоположные стороны, как солнечные лучи от трехгранной призмы» (стр. 80). «Натура» устраняет все сомнения: Артамон Досифеич «берет правою рукой... раз - нос, берет с другой стороны... два - нос. Две руки - и два носа!» Это - не двоится в глазах. Это - не шишка на носу, как «у покойного столоначальника», а новый «нос, целый нос!.. » И «Артамон Досифеич продолжал мять и тянуть оба носа». Он хотел было взять бритву и отрезать лишний нос, но не решался. Кроме того, сначала ведь надо узнать, какой нос - свой, какой - чужой. С виду они - близнецы: на обоих даже бородавки в одних местах. Артамон Досифеич надрезывает оба носа бритвой, чтобы сравнить степень чувствительности их. Боль - одинаковая: пришлось на обоих засыпать царапины табаком, «чтобы унять кровь». Скрывая от Аксиньи свои приращения, Артамон Досифеич закутывает лицо салфеткой, потом красным клетчатым платком и жалуется на порез губы. Аксинья не верит: она расстроена странным поведением своего повелителя:

«- Что, вы не губу порезали, а видно, по-намеднишнему, изволили себе расклеить нос?

Какой нос?

Вестимо какой! Чай у вас не два, а один нос» (стр. 91).

Артамон Досифеич сердится, не хочет завтракать. Аксинья уговаривает: «Ну что же вы нос-то повесили ! Завтракайте что ли! Что? видно, голова-то со вчерашнего не своя» (стр. 93). Двуносый чиновник бьет в гневе посуду, приказывает Аксинье молчать. «Теперь я разве буду какая дура, чтобы что-нибудь сказала, - хоть надвое расклеи себе нос , - мне и нуждушки нет!» (стр. 95).

Артамон Досифеич решается идти к Крестьяну Крестьяновичу за медицинской помощью. Предварительно закладывает ватой ущелье между двумя носами. «... возвышенье, образовавшееся от ваты, соединило оба его носа и представило из них один длинный большой нос» (стр. 98). Не успел он укутать своего носорога, как пришел Матвей Кузьмич, задушевный приятель, и стал рассказывать о старом судье Никите Прохорыче, которому натянула нос дочка городничего. «Кстати, Артамон Досифеич! На что это вы завязали нос?» (стр. 100). Начинаются расспросы, сочувствия, советы. В это время входит другой приятель, инвалид с деревянной ногой, Михей Исаич, литературный родственник гоголевского городничего из повести о двух Иванах. Он настроен в вопросах «носологии» оптимистически: «Ну что же такое за беда ушибить нос, заживет - ведь его, чай, не оторвало совсем, как мою ногу» (стр. 105). Веселые «шуточки» друзей лишь томят Артамона Досифеича, и он бежит из дому по «нужному делу». Гости с Аксиньей дивятся странному, «чудному», «мудреному» происшествию. Между тем Артамон Досифеич, закутанный, пробрался к знакомой аптеке Крестьяна Крестьяновича и старается «искусно» выспросить у аптекаря, больно ли отнять какой-нибудь член, «хоть бы, например... этак, например - нос?.. Один мой знакомый ознобил, то есть отморозил себе нос... Он сделался такой гадкой, такой отвратительной», что лучше его отрезать. Крестьян Крестьянович никак не соглашается встать на точку зрения знакомого и не может понять, почему без носа жить лучше,

чем с носом. В заключение разговора требует, чтобы Артамон Досифеич показал ему свой спрятанный нос. Но тот поспешно показывает спину, выбежав на улицу. А друзья, ожидая с нетерпением возвращения Артамона Досифеича, навели справки у Крестьяна Крестьяновича, с ужасом приняли весть о покушениях Артамона Досифеича отрезать себе нос и решили силой раскрыть его тайну, т. е. нос. Между тем несчастный бродит по улицам, с горя хочет понюхать табачку, но забыта табакерка. Идет в лавку, решается взять лучший табак, «Собрание любви». Но вдруг, сделав шаг назад, как вкопанный остановился от изумления: «у табачника было два носа!!» (стр. 133). Продавец, однако, не смущался обилием носов и даже, на просьбу Артамона Досифеича сперва самому понюхать своего табачку, набил себе им оба носа. Взяв табак, Артамон Досифеич зашел в гостиницу, спросил «бивстекс» и стал читать «Северную пчелу». Глаза его вдруг остановились на словах: «Отрезали нос». «... В Англии поймали одного из известных тамошних мошенников и вместо того, чтобы его повесить, - отрезали ему нос» (стр. 140). Артамон Досифеич с отвращением бросает газету и занимается бифштексом. Но вдруг служитель подходит с вопросом:

«- Вы, сударь, приказывали изжарить для вас нос?

Изжарить нос вы приказывали?

Ты с ума сошел!

Виноват-с, может быть, я ошибся. Мне показалось, что вы приказали после бивстекса подать жареный нос» (стр. 141).

«- Дурак этакой!» - кричит Артамон Досифеич, поспешно расплачивается и идет прямо к своему дому. Но у ворот «над самым его ухом голосистый разнощик закричал: - Носы паровые !.. Не угодно ли, барин? Отличные паровые носы !» (стр. 142). Артамон Досифеич бросается в дом и в комнате своей, к ужасу тоже своему, находит и Матвея Кузьмича, и Михея Исаича. «Насилу явился! - сказал последний, - ... что пятишься? Небось тебя не укушу за нос!» (стр. 142).

Друзья дружно атаковали Артамона Досифеича, насильно сорвали с него - при помощи Аксиньи - платок. И «они увидели... что нос у Артамона Досифеича был весь укутан ватою и не имел никакого повреждения, а только по обе его стороны были небольшие царапины от бритвы» (стр. 147).

В послесловии описывается, как через год друзья выманили у подгулявшего Артамона Досифеича признание, «что у него в то время было два носа, и куда девался один из них, он никак не постигает. И это приключение Артамон Досифеич не почитал за пустую мечту и слышать не хотел, если его в том разуверяли» (стр. 148).

Так в повести Ив. Ваненка подчеркивается, с одной стороны, нелепица, необъяснимая внезапность «носологических» метаморфоз, с другой - сквозит смутно пародическая мотивировка их как пустой мечты перепившегося Артамона Досифеича. Гоголевский сюжет выворачивается наизнанку, но сохраняются та же «носологическая» подкладка и общие приемы ее кройки.

В окончательной редакции «Носа» внезапность такого комического разрыва, образовавшегося вследствие устранения границы между сказочно-бессмысленным сном и контрастирующей с ним реальностью, Гоголь иронически оправдывает ссылкой на «чепуху» и «неправдоподобие» того, что «делается на свете». При таких изменениях «лабиринт

несообразностей» сделался еще запутаннее, и это заставило Гоголя прибегнуть к своеобразному приему обнажения сюжетной схемы, приему, который широко применялся в произведениях, осуществлявших те же композиционные задания, как новелла «Нос». Но в структуре третьей главы, которая, в параллель с двумя первыми, начинается с пробуждения героя и «носологических» открытий, есть косвенные намеки и на отрезанный и на реставрированный нос. С одной стороны, Иван Яковлевич ведет себя перед майором боязливо, как «кошка, которую только что высекли за кражу сала ». Он от окриков Ковалева «и руки опустил, оторопел и смутился, как никогда не смущался». Все это полно недосказанных намеков на «преступление» Ивана Яковлевича. Но, с другой стороны, тот же Иван Яковлевич обнаруживает не столько удивление, сколько скептицизм при виде носа майора. «Вишь ты!» - сказал сам себе Иван Яковлевич, взглянувши на нос , и потом перегнул голову на другую сторону и посмотрел на него сбоку: «Вона! Эк его, право, как подумаешь », - продолжал он и долго смотрел на нос ».

В контрастную параллель со вторым отрезком - третий водит майора по тем же местам, в том числе и по «присутственным», чтобы он теперь всюду мог торжествовать: «... есть нос! теперь у него, майора Ковалева, все, что ни есть, сидит на своем месте ».

И нос никому - ни встречным, ни читателю - не выдает своей тайны: «И нос тоже, как ни в чем не бывало, сидел на его лице, не показывая даже вида, чтоб отлучался по сторонам ».

Сведши концы с концами, Гоголь обнажает отсутствие мотивировок в ходе сюжетного движения, неразрешимость «художественной действительности» в плане «бытового» правдоподобия и бытовых «приличий». И в то же время утверждает «подлинность» всего этого: «А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то».

Тут Гоголь применяет характерный прием «стернианства», поддерживаемый и традицией французского романтизма 30-х годов (школа Ж. Жанена).

Иногда вплетаясь в канву намечающегося мотива и тормозя его развитие или даже совсем оттеснив его, иногда помещаясь в зачин новеллы или уходя в ее эпилог, разгорается страстный диалог, в котором «автор» попеременно разыгрывает роли то придирчивого критика, вскрывающего недостатки творческих приемов и стиля «писателя», то притворно-горячего и мнимо глубокомысленного апологета своего произведения.

Этот прием характерен для «Тристрама Шанди» Стерна. Он определяет композицию русского подражания Стерну Якова де Санглена «Жизнь и мнения нового Тристрама» (М., 1825). Здесь уже первая фраза: «Точно так... или нет... да, точно так: 1775 года маия 20-го дня родился... » - вызывает ропот воображаемого читателя: «Позвольте, м. г., вам заметить. На нашем российском языке, да едва ли на каком-либо другом, нет ни единой книги, которая такое странное имела бы начало... никто книги вашей читать не станет» (стр. 3-4). Протестующие возгласы и комическая апология («Но на чем основывают сии господа угрозы свои? Не на том ли, что книга моя выйдет из печати глупее всех доныне изданных и впредь издаваемых?» - стр. 6. «Но как я ни под каким видом и ни с кем не соглашусь, чтобы моя книга была хуже всех доныне изданных и впредь издаваемых,

то сколь величайшую пользу может публика почерпнуть, читая оную с надлежащим примечанием от начала до конца» - стр. 24), изменив характер сюжетной разработки и вытеснив предполагавшийся мотив, «к досаде читателя» разрешаются в заключительном аккорде повести, сознательно обессмысленном и возвращающем ее к началу: «В оправдание скажу только то, что это - повествование до моего рождения. Следовательно, как еще не родившийся, имею право на снисходительность читателя, который, верно, не первый год на свете живет - мудрено ли быть умнее меня? А потому, прошу всякое суждение обо мне отложить до того времени, когда и я столь счастлив буду узреть свет дневной. Важная сия эпоха настанет, скажу, читатель, 1775 года маия 20 дня» (стр. 70).

Видоизменение того же приема (критику стиля) находим в предисловии («без предисловия нельзя!») к «Похождениям и странным приключениям лысого и безносого жениха Фомы Фомича Завардынина». Автор писал: «... прошу вас чинно усесться в кресло терпения , положить на время сердце в бюро кротости и снисхождения ». А «будущий читатель» уже делал «примечание»: «Что это за г. автор! Видишь ты, как выражается! Вот что значит просвещение!.. великолепная чепуха!.. » (стр. I).

В новелле «Нос» этот прием, не вкрапляясь в разработку сюжета, осуществлялся в эпилоге, превращавшемся в своеобразную пародию на литературную рецензию и авторский ответ. С этой точки зрения особенно любопытен стиль заключительных строк в последней редакции «Носа», мастерски подделанный под обычный тон рецензии. Достаточно сопоставить с послесловием «Носа» рецензию «Северной пчелы» (1834, № 192) на «Метель» А. С. Пушкина: «В этой повести каждый шаг - неправдоподобие. Кто согласится жениться мимоездом, не зная на ком? Как невеста могла не разглядеть своего жениха под венцом? Как свидетели его не узнали? Как священник ошибся? Но таких «как» можно поставить тысячи при чтении «Мятели». Ср. в повести «Нос»: «... в ней есть много неправдоподобного. Как Ковалев не смекнул, что нельзя через газетную экспедицию объявлять о носе?.. И опять тоже: как нос очутился в печеном хлебе и как сам Иван Яковлевич?.. Но что страннее, что непонятнее всего, - это то, как авторы могут брать подобные сюжеты».

И, в согласии с общим характером описанного приема, защитительная реплика автора в заключение с «косноязычным бессилием» (мнимым, так как под ним скрыто ядовитое жало иронических намеков) возвращает читателя к исходному пункту повествования: «... подобные происшествия бывают на свете - редко, но бывают».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Из предложенного анализа повести Гоголя «Нос» следуют выводы:

1. Сюжетная конструкция «Носа» предполагает сложный смысловой контекст литературной и внелитературной «носологии» 20-30-х годов XIX в. Его раскрытие устанавливает разные формы художественной ориентации Гоголя на предшествующие литературные традиции (особенно «стернианскую»), на «низкие» жанры газетно-журнальной литературы (вроде «смеси»), на злободневный внелитературный материал, на

устный бытовой анекдот, иногда «скабрезного» характера (особенно - с точки зрения норм художественной литературы 30-х годов). Все эти тенденции характеризуют поиски Гоголем «низкой натуры» - в борьбе с высокими традициями сентиментального романтизма.

2. Обратившись к жанру «фантастического, неестественного гротеска», в 30-е годы прикрепленному к имени Гофмана , Гоголь строил мир «фантастической чепухи» путем художественного развития «новой логики вещей», которая извлекалась им из форм разговорно-бытового, часто «внелитературного» языка. Утверждение на этой основе новых форм стилистического построения, отвлеченных и освобожденных от номинативно-бытовых связей слов, было в то же время процессом созидания новой «художественной действительности», которая, хоть и была связана с литературными традициями, в то же время соотносилась непосредственно с действительностью быта - на принципах «несоответствия».

Очерки гоголевского периода русской литературы: «... с Гофманом у Гоголя нет ни малейшего сходства: один сам придумывает, самостоятельно изобретает фантастические похождения из чисто немецкой жизни, другой буквально пересказывает малорусские предания («Вий») или общеизвестные анекдоты («Нос»)... » .

Любопытно, что изучение истории текста «Носа» приводит к мысли о сознательном устранении Гоголем из первого отрывка явных намеков па будущую персонификацию носа. Ср. в рукописи Погодина: «... к величайшему удивлению увидел что-то выглядывавшее оттуда, лоснящееся и беловатое... » .

Необходимо припомнить указания, что повесть «Нос» не была помещена в «Московском наблюдателе» по причине ее «пошлости и тривиальности», признанная «грязной». - См.: Соч. Гоголя , т. V, стр. 570; В. Белинский . Литературные и журнальные заметки . Ср. у Чернышевского «Очерки гоголевского периода»

Итак, Пирогов не переставал преследовать незнакомку, от времени до времени занимая ее вопросами, на которые она отвечала резко, отрывисто и какими-то неясными звуками. Они вошли темными Казанскими воротами в Мещанскую улицу, улицу табачных и мелочных лавок, немцев-ремесленников и чухонских нимф. Блондинка бежала скорее и впорхнула в ворота одного довольно запачканного дома. Пирогов - за нею. Она взбежала по узенькой темной лестнице и вошла в дверь, в которую тоже смело пробрался Пирогов. Он увидел себя в большой комнате с черными стенами, с закопченным потолком. Куча железных винтов, слесарных инструментов, блестящих кофейников и подсвечников была на столе; пол был засорен медными и железными опилками. Пирогов тотчас смекнул, что это была квартира мастерового. Незнакомка порхнула далее в боковую дверь. Он было на минуту задумался, но, следуя русскому правилу, решился идти вперед. Он вошел в комнату, вовсе не похожую на первую, убранную очень опрятно, показывавшую, что хозяин был немец. Он был поражен необыкновенно странным видом. Перед ним сидел Шиллер, - не тот Шиллер, который написал "Вильгельма Телля" и "Историю Тридцатилетней войны", но известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, - не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера. Шиллер был пьян и сидел на стуле, топая ногою и говоря что-то с жаром. Все это еще бы не удивило Пирогова, но удивило его чрезвычайно странное положение фигур. Шиллер сидел, выставив свой довольно толстый нос и поднявши вверх голову; а Гофман держал его за этот нос двумя пальцами и вертел лезвием своего сапожнического ножа на самой его поверхности. Обе особы говорили на немецком языке, и потому поручик Пирогов, который знал по-немецки только "гут морген", ничего не мог понять из всей этой истории. Впрочем, слова Шиллера заключались вот в чем. "Я не хочу, мне не нужен нос! - говорил он, размахивая руками.- У меня на один нос выходит три фунта табаку в месяц. И я плачу в русский скверный магазин, потому что немецкий магазин не держит русского табаку, я плачу в русский скверный магазин за каждый фунт по сорок копеек; это будет рубль двадцать копеек; двенадцать раз рубль двадцать копеек - это будет четырнадцать рублей сорок копеек. Слышишь, друг мой Гофман? на один нос четырнадцать рублей сорок копеек! Да по праздникам я нюхаю рапе, потому что я не хочу нюхать по праздникам русский скверный табак. В год я нюхаю два фунта рапе, по два рубля фунт. Шесть да четырнадцать - двадцать рублей сорок копеек на один табак. Это разбой! Я спрашиваю тебя, мой друг Гофман, не так ли? - Гофман, который сам был пьян, отвечал утвердительно.- Двадцать рублей сорок копеек! Я швабский немец; у меня есть король в Германии. Я не хочу носа! режь мне нос! вот мой нос!" И если бы не внезапное появление поручика Пирогова, то, без всякого сомнения, Гофман отрезал бы ни за что ни про что Шиллеру нос, потому что он уже привел нож свой в такое положение, как бы хотел кроить подошву. Шиллеру показалось очень досадно, что вдруг незнакомое, непрошеное лицо так некстати ему помешало. Он, несмотря на то что был в упоительном чаду пива и вина, чувствовал, что несколько неприлично в таком виде и при таком действии находиться в присутствии постороннего свидетеля. Между тем Пирогов слегка наклонился и с свойственною ему приятностию сказал: - Вы извините меня... - Пошел вон! - отвечал протяжно Шиллер. Это озадачило поручика Пирогова. Такое обращепие ему было совершенно ново. Улыбка, слегка было показавшаяся на его лице, вдруг пропала. С чувством огорченного достоинства он сказал: - Мне странно, милостивый государь... вы, верно, не заметили...я офицер... - Что такое офицер! Я - швабский немец. Мой сам (при этом Шиллер ударил кулаком по столу) будет офицер: полтора года юнкер, два года поручик, и я завтра сейчас офицер. Но я не хочу служить. Я с офицером сделает этак: фу! - при этом Шиллер подставил ладонь и фукнул на нее. Поручик Пирогов увидел, что ему больше ничего не оставалось, как только удалиться; однако ж такое обхождение, вовсе не приличное его званию, ему было неприятно. Он несколько раз останавливался на лестнице, как бы желая собраться с духом и подумать о том, каким бы образом дать почувствовать Шиллеру его дерзость. Наконец рассудил, что Шиллера можно извинить, потому что голова его была наполнена пивом; к тому же представилась ему хорошенькая блондинка, и он решился предать это забвению. На другой день поручик Пирогов рано поутру явился в мастерской жестяных дел мастера. В передней комнате встретила его хорошенькая блондинка и довольно суровым голосом, который очень шел к ее личику, спросила: - Что вам угодно? - А, здравствуйте, моя миленькая! вы меня не узнали? плутовочка, какие хорошенькие глазки! - при этом поручик Пирогов хотел очень мило поднять пальцем ее подбородок. Но блондинка произнесла пугливое восклицание и с тою же суровостью спросила: - Что вам угодно? - Вас видеть, больше ничего мне не угодно, - произнес поручик Пирогов, довольно приятно улыбаясь и подступая ближе; но, заметив, что пугливая блондинка хотела проскользнуть в дверь, прибавил: - Мне нужно, моя миленькая, заказать шпоры. Вы можете мне сделать шпоры? хотя для того, чтобы любить вас, вовсе не нужно шпор, а скорее бы уздечку. Какие миленькие ручки! Поручик Пирогов всегда бывал очень любезен в изъяснениях подобного рода. - Я сейчас позову моего мужа, - вскрикнула немка и ушла, и чрез несколько минут Пирогов увидел Шиллера, выходившего с заспанными глазами, едва очнувшегося от вчерашнего похмелья. Взглянувши на офицера, он припомнил, как в смутном сне, происшествие вчерашнего дня. Он ничего не помнил в таком виде, в каком было, но чувствовал, что сделал какую-то глупость, и потому принял офицера с очень суровым видом. - Я за шпоры не могу взять меньше пятнадцати рублей, - произнес он, желая отделаться от Пирогова, потому что ему, как честному немцу, очень совестно было смотреть на того, кто видел его в неприличном положении. Шиллер любил пить совершенно без свидетелей, с двумя, тремя приятелями, и запирался на это время даже от своих работников. - Зачем же так дорого? - ласково сказал Пирогов. - Немецкая работа, - хладнокровно произнес Шиллер, поглаживая подбородок. - Русский возьмется сделать за два рубля. - Извольте, чтобы доказать, что я вас люблю и желаю с вами познакомиться, я плачу пятнадцать рублей. Шиллер минуту оставался в размышлении: ему, как честному немцу, сделалось немного совестно. Желая сам отклонить его от заказывания, он объявил, что раньше двух недель не может сделать. Но Пирогов без всякого прекословия изъявил совершенное согласие.

Раздаточные

Материалы(в виде карточек) к повести Н.Гоголя «Невский проспект» (10 класс)

Тема: своеобразие сюжета и образов повести «Невский проспект»

Цель: 1.Анализ основных эпизодов и героев.

2.Сопоставление фрагментов теста с литературной критикой

Эпиграф урока

Притчи 13:7 «Иной выдаёт себя за богатого, а у него ничего нет».

Мотивация	Л.И.Ерёмина «Перевёрнутость мира», переоценка ценностей в числе других средств передаётся ещё и системой различных уточнений и конкретизаций. Гоголь любил давать своим ничтожным героям имена великих писателей, оговариваясь каждый раз, о ком именно идёт речь. Причём и в этих оговорках передаётся всё та же «перевёрнутость мира»
Вопрос по мотивации	О каких героях повести идёт речь? /Шиллере и Гофмане/
Задание на ассоциативное мышление	От чего, по- вашему, могут происходить фамилии героев: Пискарёв и Пирогов? Можно ли эти фамилии назвать говорящими? Как вы думаете, что имел в виду автор, давая героям такие фамилии?
Личностно- ориентированное задание	Какую улицу нашего села вы могли бы назвать по ассоциации с названием «Невский проспект»? \ например, ул.Центральная- это Невский проспект нашего села \напишите сочинение- миниатюру на эту тему.
Вопросы урока	1.Композиция повести. В чём своеобразие рамочной композиции? 2.Каков смысл названия повести? Есть ли что- то общее между историями о Пискареве и о Пирогове? 3.Какое отношение вызывает к себе образ Пискарёва? 4.В чём социальная направленность образа Пирогова?
Проблемный вопрос урока	Какую общую мысль выразил гоголь в повести «Невский проспект»?

Карточка 1 В чём своеобразие рамочной композиции?
Фрагменты текста
Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для него он составляет вес. Чем не блестит эта улица- красавица нашей столицы!.. Едва только взойдёшь на Невский проспект, как уже пахнет одним гуляньем… Всё исполнено приличия: мужчины в длинных сюртуках, с заложенными в карманы руками, дамы в розовых, белых..атласных рединготах (пальто широкого покроя).. Тысячи сортов шляпок, платьев, платков, пёстрых, лёгких… ослепят хоть кого на невском проспекте..	О, не верьте этому Невскому проспекту!. Всё обман, всё мечта, всё не то, о чём кажется!. Вы думаете, что этот господин, который гуляет в отлично сшитом сюртучке, очень богат? Ничуть не бывало: он весь состоит из своего сюртучка.. Вы воображаете, что эти два толстяка, остановившиеся перед.. церковью, судят об архитектуре её? Совсем нет: они говорят о том, как странно сели две вороны одна против другой..
Вопрос 1. Сравните начало и финал повести. Как меняется отношение автора к Невскому проспекту? 2.Какое свойство Невского проспекта вселяет недоверие к его совершенству? \ обманчивость \
Фрагменты литературной критики
М.Б.Храпченко К онтрастны начало и финал «Невского проспекта». Если в начале повести показан парадный «блистательный» Петербург, то в её финале выступает обнажение лжи, фальши этой «парадности».
Задание: найдите свои подтверждения в тексте с одной стороны «парадности» Невского проспекта, с другой лжи, фальши её.

Карточка 2 Каков смысл названия повести? Есть ли что- то общее между историями о Пискареве и о Пирогове?
С.И.Машинский В основе «Невского проспекта» две новеллы, герой одной из них- художник Пискарёв, в центре другой поручик Пирогов. Внешне обе новеллы не связаны между собой. Но так только кажется. На самом – то деле они образуют неразрывное целое. Сюжетно они объединены рассказом о Невском проспекте. Именно здесь завязываются узлы, которые затем распутывают каждый по- своему Пискарев и Пирогов. Но панорама Невского проспекта служит как бы идейно- эмоциональным ключом не только к этой повести, но и ко всему петербургскому циклу.	М.Б.Храпченко По своей художественной структуре «Невский проспект» представляет собой слияние картин, отражающих общую «панораму» жизни, с историей трёх героев, трёх характеров. Начальное и заключительное описания «Невского проспекта» являются не простым обрамлением рассказа о героях, не композиционной рамкой, в которую заключён этот рассказ, а тем воссозданием общего движения жизни, которое освещает судьбу отдельного человека..
Вопросы 1. Как вы сами ответили бы на вопрос карточки о смысле названия повести? 2.Можно ли точно назвать главное действующее лицо повести? 3.Какие две истории лежат в основе повести? О каких трёх героях идёт речь в высказывании М.Б.Храпченко? 4.Что объединяет обе истории? 5.Что объединяет оба высказывания критиков о Невском проспекте?

карточка 3
Рассмотрим конфликт истории
Текст	Закончите фазы конфликта
Он содрогнулся. Она раскрыла свои хорошенькие уста и стала говорить, но всё это было так глупо, так пошло.. Вместо того чтобы воспользоваться такою благосклонностью.. он бросился со всех ног, как дикая коза, и выбежал на улицу..	Завязка Пискарев решил, что встретил чистую, благородную девушку, влюбился в неё, но.. \укажите, что стало препятствием на пути влюблённого Пискарева ?\
-Правда, я беден,- сказал наконец после долгого и поучительного увещания Пискарев,- но мы станем трудиться; мы постараемся наперерыв, один перед другим, улучшить нашу жизнь.. Я буду сидеть за картинами, ты будешь, сидя возле меня, одушевлять мои труды, вышивать или заниматься другим рукоделием.. Как можно!- прервала она речь с выражением какого- то презрения.- Я не прачка и не швея, чтобы стала заниматься работою… Женитесь на мне!- подхватила с наглым видом молчавшая дотоле в углу её приятельница.. Он бросился вон, потерявши чувства и мысли. Ум его помутился…	Кульминация Пискарёв надеялся осчастливить свою избранницу предложением жениться на ней, несмотря на её позорное положение. Однако \чем ответила ему красавица? \
..На другой только день каким- то глупым инстинктом зашёл он на свою квартиру, бледный, с ужасным видом, с растрёпанными волосами, с признаками безумия на лице. Он заперся в свою комнату и никого не впускал, ничего не требовал.. протекли четыре дня.. выломали дверь и нашли бездыханный труп его с перерезанным горлом…душа его оставила тело.	Развязка Что… стало причиной самоубийства героя?
вопросы и задания Найдите в тексте, что предшествовало тому, что Пискарев решил сделать предложение девушке из публичного дома? Что способствовало сумасшествию героя: отказ девушки выйти замуж за Пискарева, насмешка подружки красавицы, смех красавицы.? Почему герой покончил собой: потому что стал безумен, потому что не видел смысла жизни?

Карточка 4

Какое отношение вызывает к себе образ Пискарёва?

С.Машинский Отношение Гоголя к Пискарёву двойственное. С одной стороны ему глубоко симпатичен характер этого благородного мечтателя, с негодованием отвергающего фальшивые и пошлые устои современного мира. Однако, с другой стороны, писатель не может не чувствовать беспочвенность романтического идеала своего героя. Дело не только в том, что этот идеал.. не реален, но ещё и в том, что по самой природе своей он- порождение той же самой пошлой действительности, против которой направлен

вопросы Докажите примером из текста, что Пискарёв отвергает «фальшивые устои современного мира» Какова жизненная позиция Пискарева? В чём её слабость?

Карточка 5
В чём социальная направленность образа Пирогова?
Текст	Закончите фазы конфликта
-Что, ваш муж дома? Дома,- отвечала блондинка. А когда он не бывает дома? Он по воскресеньям не бывает дома,- сказала глупенькая блондинка	Завязка Поручик Пирогов увлёкся хорошенькой блондинкой, но \ какое обстоятельство не считает нужным принять во внимание Пирогов? \
-О, я не хочу иметь роги! Бери его, мой друг Гофман, за воротник… я немец, а не рогатая говядина! Прочь с него всё, мой друг Гофман! держи его за рука и нога!.. и немцы схватили за руки и ноги Пирогова.	Кульминация Поручик Пирогов добился свидания с блондинкой наедине, но \ чем на самом деле закончилось это свидание? Кто победил в конфликте? \
Он летел домой, чтобы, одевшись, оттуда идти прямо к генералу, описать ему самым разительными красками буйство немецких ремесленников. Он разом хотел подать и письменную просьбу в Главный штаб.. в Государственный совет.. самому государю.	Развязка Пирогов хотел отомстить Шиллеру за позор, но… \ чем на самом деле закончилась история с оскорблением Пирогова? \
Вопросы К какому социальному классу принадлежал Шиллер? А Пирогов? Как Шиллер пережил утреннее воспоминание о том, что он и друг его Гофман сделали с офицером Пироговым? \ обратитесь к тексту \

Карточка 6 В чём социальная направленность образа Пирогова?

Из комментариев к повести «Невский проспект» В сохранившейся черновой рукописи,… сцена «секуции» выглядела так: «Если бы пирогов был в полной форме, то, вероятно, почтение к его чину и званию остановило бы буйных тевтонов. Но он прибыл совершенно как частный приватный человек в сюртучке и без эполетов. Немцы с величайшим неистовством сорвали с него всё платье.. Шиллер схватил в рук пук прутьев. Служивших метлою. Я должен с прискорбием признаться, что поручик пирогов был очень больно высечен.»

Ф.М.Достоевский Поручик Пирогов, сорок лет тому назад, высеченный в Большой Мещанской слесарем Шиллером, был страшным пророчеством, пророчеством гения, так ужасно угадавшего будущее, ибо Пироговых оказалось так безмерно много.. что и не пересечь. Вспомните, что поручик сейчас же после приключения съел слоёный пирожок и отличился в тот же вечер в мазурке на именинах у одного видного чиновника. Как вы думаете: когда он откалывал мазурку и вывёртывал, делая па, свои столь недавно оскорблённые члены, думал ли он, что его всего только часа два как высекли? Без сомнения думал. А было ли ему стыдно? Без сомнения нет!

Сравните черновик с текстом повести. Почему, на ваш взгляд, подробности сцены не вышли в печать? Пророчеством каких литературных героев стал поручик Пирогов? \ Чичиков, Хлестаков, Анатоль Курагин (Л.Толстой «Война и мир»), Пётр Петрович Лужин (Ф.Достоевский «Преступление и наказание»)

Карточка 7

Какую общую мысль выразил Гоголь в повести «Невский проспект»?

С.Машинский Два человеческих характера, две судьбы, два совершенно различных взгляда на действительность- всё это сталкивает в своей повести Гоголь. И вот вывод, к которому он подводит читателя: какой же странный этот город Петербург, в котором гибнет честный, никем не защищённый талант и преуспевает наглая, самодовольная пошлость!

Какие герои стоят за словами критика : « никем не защищённый талант » и « наглая, самодовольная пошлость » Как бы вы ответили на заглавный вопрос карточки?

Мониторинг

Напишите сочинение по речевой модели

Повесть Н.Гоголя «Невский проспект» имеет ….. композицию.

Она объединяет в себе ….

Между историями есть нечто общее . Это…

Основная мысль повести отображена в …. урока.

«Иной выдаёт себя за богатого, а у него ничего нет» .Смысл этого выражения в том, что

Главные герои повести являются представителями разных литературных направлений: …

В повести встречаются такие художественно- выразительные средства, как…

На меня произвело впечатление… (эпизод, деталь, герой)

Тестовые задания

1.Какова композиция повести «Невский проспект»?

1.Двухчастная

2.Рамочная

3.Кольцевая

4.Антитеза

2.Что объединяет обе истории в повести «Невский проспект»

1.Общий герой

2.Однотипность конфликта

3.Наличие любовного треугольника в каждой истории

4.Место действия – Невский проспект

3.Какой шаг решил предпринять Пискарёв, чтобы завоевать понравившуюся девушку?

1.Купить ей дорогой подарок

2.Выкрасть её

3.Предложить ей замужество

4.Совершить подвиг в её честь

4.Чем закончилась история Пирогова и хорошенькой блондинки?

1.Пирогов женился на ней

2.Блондинка отвергла ухаживания Пирогова

3.Пирогов покончил с собой

4.Пирогова высек муж блондинки

5. «Я не хочу, мне не нужен нос!»- почему Шиллер хотел избавиться от собственного носа?

1.Нос мешал при насморках

2.Нос был безобразный и уродовал героя

3. Нос не нравился жене

4.Нос потреблял слишком много табаку

6.Кто такой был Шиллер

1.Жестянщик

2.Писатель

3.Музыкант

4.Художник

7. «Шиллер на другой день был в сильной лихорадке… ожидая с минуты на минуту прихода полиции».. Чего боялся Шиллер?

1.Наказания за пьянство

2.Наказания за недобросовестно сделанную работу

3.Наказания за высеченного им и его другом русского офицера

4.Наказания за оскорбление жены

8.Назовите художественно- выразительное средство «Сибирь и плети он почитал самым малым наказанием и для Шиллера»

1. Эпитет

2.Сравнение

3.Экспрессивная лексика

4.Литота

9.Назовите художественно- выразительное средство

«Он разом хотел подать и письменную просьбу в Главный штаб. Если же Главный штаб определит недостаточное наказание, тогда прямо в Государственный совет, а не то самому государю. »

1. Ирония

2.Гипербола

3.Градация

4.Антонимы

10.Назовите художественно- выразительное средство «Он лжёт во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущённою массою наляжет на него»

1.Олицетворение

2.Сравнение

3.Метафора

4.Гипербола

Напишите интерпретацию к повести «Невский проспект»

(вариант интерпретации ученика 10 класса Генинг Сергея)

«Улица Рабочая»

Притчи 13:7 «Иной выдаёт себя за богатого, а у него ничего нет».

Красива и привлекательна улица Рабочая, которая протянулась длинной лентой в селе Талом. Названа она так неслучайно, так как строилась в основном для рабочих, которые работали в далёкие времена СССР на существовавших когда- то фермах, МТМ и колхозах. 35 ровных «коробочек» стоят по обе стороны от дороги, состоящей из бетонных плит, причём ранее этих плит не было, и до 1992 года дорога представляла собой сплошное грязевое месиво, которое сейчас можно найти в нашем селе разве что на улице Льнозаводской. Некоторые владельцы одноквартирных «избушек», которые стоят на других улицах называют рабочие «коробочки» коттеджами. Почему? Потому что эти владельцы старше улицы Рабочей, и помнят, как эта улица возводилась, и как ровно строились двухквартирные дома, да ещё и с водоснабжением… На самом же деле это далеко не коттеджи. В какой дом ни зайди- клетушка, площадь не более 50 квадратных метров, на которой располагается крохотная, ничтожная кухня (которая, думаю, видит много далеко не крохотных ссор её владельцев), маленький зал, узенький коридор и две малюсеньких, униженных размерами, спаленки, в которых кроме стола, шкафа и собственно кровати, больше ничего не помещается.

Вот и живут в этих «коробочках» семьи по три- пять человек. И у каждой семьи своя история, своя жизнь. Можно сказать, что это жизнь всей улицы. Жизнь интересная, весёлая.

Один владелец своей половины дома, например, является хранителем и переносчиком всех событий и происшествий, происходящих на улице Рабочей, да и всего Талого тоже… Не знаю как, но этому владельцу известно всё про всех. А про некоторых он знает даже больше, чем они сами знают про себя! Что ни спроси- всё знает этот владелец. С уверенностью можно начинать писать летопись родной улицы.

Жители другой квартиры решают вопрос тесных комнат весьма оригинальным способом- убирают мебель и оставляют только самое необходимое. В доме всё больше и больше присутствует атмосфера ощущение холода, простора и свободы, как на Антарктиде.

Ещё одни хозяева вообще не переживают по поводу внутреннего убранства своей хижины. Некоторые квартирные достопримечательности, вероятно, сохранились ещё из эпохи тех самых рабочих.

А хозяевам ещё одной квартиры вообще можно считать свой дом победителем в конкурсе необычностей улицы, так как в их квартире две печки: одна в кухне, а другая в спальне. Вот и топи их, топи- одну в кухне, другую в спальне. Иначе холодно в доме будет!

В нескольких «коробочках» на улице Рабочей умещаются семьи по 5 человек. Как им это удаётся, большой секрет для многих, но только не для жителя улицы, который всё про всех знает.

Есть на улице и семья, печь которой, по наблюдениям нескольких соседей, вообще не перестаёт пускать клубы дыма практически никогда. Или тепло любят хозяева, или квартирка обветшала- неизвестно. Надо спросить у жителя, который всё про всех знает.

Ещё одна квартира таит в себе загадочность. В любое время суток в этой квартире горит свет. Будь то 8 вечера, 3 ночи, 6 утра. К тому же хозяин этой самой квартиры ведёт себя противоположно семье. Которая постоянно кормит печь дровами,- он свою печь топит редко. И дровишки появляются по мере необходимости.

Несколько домов, расположенных внизу улицы, у молодёжи принято называть Петербургом, не знаю почему. Это наверняка знает тот, кто всё про всех знает. Но так сложилось с того момента, как в эти дома заселились новые жители. Произошло это сравнительно недавно- всего- то несколько лет назад. У двора одной квартиры временно отсутствовала калитка, у другой квартиры- ворота. У ещё одного двора квартиры так называемого Петербурга вообще две пары ворот! И в этой квартире постоянно устраиваются вечеринки для тех, кто побывал в армии и не знает, что делать дальше.

Три дома улицы Рабочей стоят на отшибе. Дорогу и эти дома разделяет просторная поляна, на которой зимой хозяева этих домов любуются снежными барханами и разделяют их узкой тропочкой до дороги.

В общем, как вы поняли- жизнь на улице бьёт ключом. Некоторые жители хорошо относятся к своим соседям, а у себя в квартирке хихикают, когда у тех какая- то проблемка. Некоторые, наверно, и вправду любят своих соседей. Одни слишком мнительны, другие относятся к классу людей, которым вообще всё равно. Кто- т о безработный по обстоятельствам, кто- то рад этому. Некоторые сумели взойти на вершину карьеры, которая возможна в селе. Есть люди, которые неравнодушны к горячительным напиткам, даже был наркоман- съехал. Все жители улицы- разные люди, с разными взглядами, характерами. Но все они, я думаю, являются соседями друг другу, не чужими людьми.

В начале 21 века Рабочую улицу освещало 4 фонаря. До наших дней достояли только 2. властелины таёжного поселения решили, что 4- слишком много, добавив тем самым в вид улицы приличную таинственность, загадочность и неожиданность.

Ну и на последок добавлю, что на улице Рабочей строятся два новых дома, которые уже не назовёшь клетушками, но и слишком большими тоже не наречёшь. Когда- то и в них поселятся люди, которые будут вносить в улицу Рабочую свой особенный колорит.

Список литературы

1 М.Б.Храпченко. Николай Гоголь. Литературный путь. Величие писателя. М.,1984

2.С.Машинский.Художественный мир Гоголя.М.,1971

3.Н.В.Гоголь Петербургские повести.М.,2002

4.Книга Притчей Соломоновых

Который «для Петербурга составляет всё». Гоголь даёт яркие картины этой знаменитой улицы и публики на ней в разные часы дня, подчёркивая, что Невский – место не столько деловой, сколько чисто человеческой жизни северной столицы. Вдумчивый наблюдатель может почерпнуть здесь немало глубоких психологических впечатлений.

Гоголь считает, что Невский проспект интереснее всего вечером, когда свет ламп и длинные тени прохожих придают ему странный, фантастический оттенок. Особенно любим он в эту пору молодыми людьми: гуляющие юноши порой переходят с ходьбы на бег, чтобы у фонаря заглянуть под шляпку случайно встреченной красивой дамы.

Гоголь. Невский проспект. Аудиокнига

Во время такого занятия и встретились мельком на Невском проспекте поверхностный, жизнелюбивый поручик Пирогов и тонкий, впечатлительный художник Пискарёв. Каждый из них бежал за миловидной молодой девицей: Пирогов за пухленькой блондинкой, а Пискарёв – за брюнеткой в пёстром плаще, чьи черты лица напоминали ему нарисованную великим Перуджино Бьянку.

Гоголь в своём рассказе поначалу следует по Невскому проспекту за Пискарёвым. Одухотворённому художнику промелькнувшая перед ним брюнетка в плаще кажется прелестной богиней, слетевшей прямо с неба. Её облик до того завораживает Пискарёва, что, несмотря на свойственную ему робость и стеснительность, он решает во что бы то ни стало узнать адрес прекрасной незнакомки. Расталкивая прохожих, художник летит за ней. Дама замечает его преследование, несколько раз оборачивается – и от её мимолётных взглядов у Пискарёва трепещет сердце. На её лице вдруг выражается подобие улыбки…

Девушка входит в подъезд одного ярко освещённого четырёхэтажного дома. Пискарёв, вне себя от страсти, следует за прекрасным существом и вдруг слышит его голос: «Идите осторожнее!». Дама заходит в одну из квартир четвёртого этажа. Вступивший туда Пискарёв видит неожиданную картину: несколько явно распущенных женщин сидят в разных позах, одна из соседних комнат приотворена, из неё доносятся грубый мужской голос и женский смех. Пискарёв осознаёт, что попал в жилище проституток. Дама, за которой он бежал по Невскому проспекту, подходит к нему. При свете она кажется ещё прекраснее, ей на вид всего 17 лет. Но Пискарёв теперь понимает, что она – совсем не ангел, а падшая развратница. В душевном помутнении он выбегает на улицу.

Придя домой, Пискарёв впадает в отчаяние. Контраст между первым, возвышенным впечатлением о девушке и той картиной, которую он увидел в борделе, слишком силён. Потрясённый художник долго сидит, уронив голову на руки. Вскоре Пискарёву представляется, как в его комнату приходит некий лакей и отвозит его на бал, где всё та же прелестница вдруг оказывается знатной аристократкой. Она ищет встречи с ним для возвышенной любви, убеждая, что вовсе не принадлежит к тому презренному классу, среди которого художник её видел. Но вскоре выясняется: это было только сном.

Нервы Пискарёва расстраиваются. Зияющая пропасть между идеалом и горькой реальностью оказывается чересчур широкой для тонкой творческой натуры. Художник начинает употреблять опиум, который ещё сильнее раскаляет его мысли. У него возникает план вырвать свою богиню из гнезда разврата. Пискарёв решает поехать к ней, предложить выйти за него замуж и вести тихую семейную жизнь посреди радостей чистой взаимной привязанности.

Гоголь описывает, как после долгих поисков Пискарёв находит тот самый дом. В знакомой комнате сидят всё те же женщины, и его идеал тоже среди них. Но простодушное предложение Пискарёва выйти за него и предаться честной, трудовой жизни встречает наглые, циничные насмешки. «Я не прачка и не швея», – отвечает ему та, которую он думал спасти. Осмеянный художник возвращается домой, и после нескольких дней страшных душевных терзаний перерезает себе бритвой горло, не удостаиваясь даже приличных похорон.

Поведав историю Пискарёва, Гоголь рассказывает совсем противоположное происшествие, случившееся с поручиком Пироговым . Расставшись на Невском проспекте с художником, повеса Пискарёв преследует собственный женский идеал – довольно легкомысленную блондинку, которая останавливается перед каждым магазином, разглядывая в витринах безделушки. Гоголь сообщает читателю, что Пирогов – один из тех поручиков, которые имеют особый дар развлекать плоской болтовнёй столь же пустых, как и он сам, дам.

Теперь Пирогов преследует приглянувшуюся ему блондинку до квартала немцев-ремесленников и вбегает за ней в один запачканный дом. Ничуть не смутившись, напористый поручик входит и в её квартиру. Посреди неё сидит муж блондинки, немецкий жестянщик Шиллер. В пьяном виде он жалуется своему другу, сапожнику Гофману, на дороговизну нюхательного табака («20 рублей 40 копеек в месяц – это разбой»). Чтобы сэкономить на табаке, Шиллер просит, чтобы Гофман отрезал ему нос. Гофман и действительно берёт друга Шиллера за нос, вынимает нож и приводит его «в такое положение, как бы хотел кроить подошву». Назревающую трагедию предотвращает неожиданное появление Пирогова. Смутно сознавая, что поручик, вероятно, преследует его жену, Шиллер начинает кричать на него.

Пирогов уходит, но на следующий день, как ни в чём не бывало, является в мастерскую Шиллера, якобы с целью изготовить у него за дорогую цену шпоры. Немец замечает, что поручик вновь пробует приставать к его жене и даже пытается ухватить её за подбородок, но, услышав размер предлагаемой Пироговым оплаты, принимает заказ. Получив шпоры, поручик заказывает у Шиллера оправу к кинжалу. Он не прекращает тайных домогательств к жене немца. В одно из воскресений, когда Шиллер уходит пить пиво с друзьями, Пирогов проникает в квартиру к блондинке. Он сначала предлагает ей потанцевать, а потом, изловчившись, целует.

В этот момент открывается дверь. Входят пьяные Шиллер, Гофман и столяр Кунц. Увидев, что поручик целует его жену, Шиллер кричит: «О, я не хочу иметь роги! Я немец, а не рогатая говядина! Бери его, мой друг Гофман, за воротник!» Три дюжих ремесленника сильно бьют Пирогова и вышвыривают его из дома. Тот вначале хочет писать на них жалобу в главный штаб или даже государственный совет, но, съев в кондитерской два слоёных пирожка, решает просто не рассказывать никому об этом неприятном происшествии.

Две ни в чём не похожих истории Пискарёва и Пирогова объединяет, однако, то, что оба героя не получили страстно ими желаемого, того, «к чему, казалось, были приготовлены все их силы». Гоголь завершает «Невский проспект» грустным размышлением о тщете человеческих надежд. Грубая пошлость Пирогова резко оттеняет в этой повести неземной идеализм Пискарёва. В «Невском проспекте» они противопоставляются друг другу – но незаметным образом и сосуществуют в единстве.

Это единство возвышенного и мелкого, драматического и смешного, бытовой пошлости и религиозного надрыва проходит через всё творчество Гоголя , впервые с яркой рельефностью выражаясь именно в «Невском проспекте».