Мужики однообразны очень, неразвиты, грязно живут, с интеллигенцией трудно ладитъ. Она утомляет («Дядя Ваня», 1896).
Россия такая же скучная и убогая страна, как Персия. Интеллигенция безнадежна; по мнению Пекарского, она в громадном большинстве состоит из людей неспособных и никуда не годных. Народ же спился, обленился, изворовался и вырождается («Рассказ неизвестного человека», 1893).
Сила и спасение народа в его интеллигенции, в той, которая честно мыслит, чувствует и умеет работать («Записные книжки», 1896-1897).
Пассажиры в поезде говорят о торговле, новых певцах, о франко-русских симпатиях; всюду чувствуется живая, культурная, интеллигентная, бодрая жизнь... («Дуэль», 1891).
Ты западник! Разве ты понимаешь? Вот то-то и жаль, что вы, ученые, чужое выучили, а своего знать не хотите! Вы презираете, чуждаетесь! А я читал и согласен: интеллигенция протухла, а ежели в ком еще можно искать идеалов, так только в них, вот в этих лодырях... Взять хоть бы Фильку... За обедом оба брата все время рассказывали о самобытности, нетронутости и целости, бранили себя и искали смысла в слове «интеллигент» («Свистуны», 1885).
Семен и другой, Гаврила, не терпящие интеллигентности и высокомерного тона лакея в пиджаке, очень довольны замечанием барыни («Недобрая ночь», 1886).
В народе страдают от свекровей, а у нас в интеллигенции от невесток («Записные книжки», 1897).
Часы, деньги и прочее... все цело,- начал разговор Чубиков. - Как дважды два четыре, убийство совершено не с корыстными целями.
- Совершено человеком интеллигентным, - вставил Дюковский.
- Из чего же вы это заключаете?
- К моим услугам шведская спичка, употребления которой еще не знают здешние крестьяне. Употребляют этакие спички только помещики, и то не все («Шведская спичка», 1884).
Понимаешь ли, тут на пароходе существуют только первый и третий классы, причем в третьем классе дозволяется ехать одним только мужикам, то есть хамам. Если же ты в пиджаке и хоть издали похож на барина или на буржуа, то изволь ехать в первом классе. Хоть тресни, а выкладывай пятьсот рублей. К чему, спрашиваю, завели вы такой порядок? Уж не хотите ли вы этим поднять престиж российской интеллигенции? «Нисколько. Не пускаем вас просто потому, что в третьем классе нельзя ехать порядочному человеку: уж очень там скверно и безобразно» («Гусев», 1890).
Город торговый, но весьма интеллигентный!.. Например, э-э-э...директор гимназии, прокурор... офицерство... Недурен также исправник... Человек, как говорят, французы, аншантэ. А женщины! Аллах, что за женщины! («Первый любовник», 1886).
На описываемом спектакле присутствовала вся местная знать («становой с семьей, мировой с семьей, доктор, учитель - всего семнадцать человек). Интеллигенция поторговалась и заплатила за первые места только по четвертаку («Ярмарка», 1882).
Через пять дней на местной станции происходили торжественные проводы секретаря и педагога. Провожать собрались все интеллигенты, начиная с предводителя и кончая подслеповатым пасынком надзирателя Вонючкина («В Париж!», 1886).
Голавль. Рыбий интеллигент. Галантен, ловок, красив и имеет большой лоб, состоит членом многих благотворительных обществ, читает с чувством Некрасова, бранит щук, но тем не менее поедает рыбешек с таким же аппетитом, как и щука. Впрочем, истребление пескарей и уклеек считает горькою необходимостью, потребностью времени... Когда в интимных беседах его попрекают расхождением слова с делом, он вздыхает и говорит:
-Ничего не поделаешь, батенька! Не созрели еще пескари для безопасной жизни, и к тому же, согласитесь, если мы не станем их есть, то что же мы им дадим взамен? («Рыбье дело», 1885).
Этот Ипполит Ипполитыч, еще не старый человек, с рыжей бородкой, курносый, с лицом грубоватым и неинтеллигентным, как у мастерового, но добродушным, когда вернулся домой Никитин, сидел у себя за столом и поправлял ученические карты («Учитель словесности», 1889);
За прилавком сидел сам дядя Тихон, высокий, мордастый мужик с сонными, заплывшими глазками. Перед ним, по сю сторону прилавка, стоял человек лет сорока, одетый грязно, больше чем дешево, но интеллигентно. На нем было помятое, вымоченное в грязи летнее пальто, сарпинковые брюки и резиновые калоши на босу ногу(«Осенью», 1883).
Это умная, интеллигентная пьеса, написанная отличным языкоми дающая очень определенное впечатление (Письмо М.И.Чайковскому,16 февраля 1890г.).
Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой, - сказал Белокуров и вздохнул. - Да, прекрасная, интеллигентная семья («Дом с мезонином», 1896).
Перед отъездом, кстати сказать, я был на репетиции «Федора Иоанновича». Меня приятно тронула интеллигентность тона, и со сцены повеяло настоящим искусством, хотя играли и не великие таланты (Письмо А.С.Суворину, 8 октября 1898 г.).
Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже. когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр. Я верю в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям - интеллигенты они или мужики, - в них сила, хотя их и мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна; что бы там ни было, наука все подвигается вперед и вперед, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер и т.д. и т.д. - и все это делается помимо прокуроров, инженеров, гувернеров, помимо интеллигенции en masse и несмотря ни на что (Письмо Н.И.Орлову, 22 февраля 1899 г.).
Это самый обыкновенный театр, и дело ведется там очень обыкновенно, как везде, только актеры интеллигентные, очен ьпорядочные люди; правда, талантами не блещут, но старательны, любят дело и учат роли. (Письмо А.С.Суворину. 22 декабря 1902 г.Ялта.)
Сапоги хороши, только почему-то левый тесноват, и оба стучат при ходьбе, так что в них не чувствуешь себя интеллигентным человеком. Но вид у них красивый (Письмо О.Л.Книппер-Чеховой. 18 марта 1904 г. Ялта).
В настоящее время на Сахалине мы имеем уже три уездных города, в которых живут чиновники и офицеры с семьями. Общество уженастолько разнообразно и интеллигентно, что в Александровске,например, в 1888г. могли в любительском спектакле поставить«Женитьбу»: когда здесь же, в Александровске, в большие праздники,по взаимному соглашению, чиновники и офицеры заменяют визитыденежными взносами в пользу бедных семей каторжных или детей,то на подписном листе обыкновенно число подписей доходит досорока («Остров Сахалин», 1893).
Иркутск превосходный город. Совсем интеллигентный. Театр, городской сад с музыкой, хорошие гостиницы... Нет уродливых заборов,нелепых вывесок и пустырей с надписями о том, что нельзя останавливаться (Письмо М.П.Чеховой, 6 июня 1890 г.).
Интеллигентная, или, вернее,принадлежащая к интеллигентному кругу, женщина отличается лживостью («Записные книжки», 1901).
Чтобы чувствовать себя в своей тарелке в интеллигентной среде, чтобы не быть среди нее чужим и не тяготиться ею, нужно быть известным образом воспитанным... Талант занес тебя в эту среду, ты принадлежишь ей, но... тебя тянет от нее, и тебе приходится
балансировать между культурной публикой и жильцами vis-à-vis. Сказывается плоть мещанская, выросшая на розгах у рейнского погреба, на подачках. Победить ее трудно, ужасно трудно.
Воспитанные люди должны, по моему мнению, удовлетворять следующим условиям:
1) Они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы... Они не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки; живя с кем-нибудь, они не делают изэтого одолжения, а уходя, не говорят: с вами жить нельзя! Онипрощают и шум, и холод, и пережаренное мясо, и остроты, и присутствие в их жилье посторонних...
2) Они сострадательны не к одним только нищим и кошкам. Ониболеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом. Так, на-пример, если Петр знает, что отец и мать седеют от тоски и ночейне спят благодаря тому, что они редко видят Петра («а если видят,то пьяным), то он поспешит к ним и наплюет на водку. Они ночей неспят, чтобы помогать Полеваевым, платить за братьев-студентов,одевать мать.
3) Они уважают чужую собственность, а потому и платят долги.
4) Они чистосердечны и боятся лжи как огня. Не лгут они даже впустяках. Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет его в глазах говорящего. Они не рисуются, держат себя на улице так же, какдома, не пускают пыли в глаза меньшей братии... Они не болтливы ине лезут с откровенностями, когда их не спрашивают... Из уваженияк чужим ушам они чаще молчат.
5) Они не унижают себя с той целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ имвздыхали и нянчились с ними. Они не говорят: «Меня не понимают!»или: «Я разменялся на мелкую монету! Я [...]!..», потому что все этобьет на дешевый эффект, пошло, старо, фальшиво...
6) Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты.как знакомства с знаменитостями, рукопожатие пьяного Плевако, восторг встречного в Salon"e, известность по портерным... Они смеются над фразой: «Я представитель печати!!», которая к лицу только Родзевичам и Левенбергам. Делая на грош, они не носятся со своей папкой на сто рублей и не хвастают тем, что их пустили туда, куда других не пустили... Истинные таланты всегда сидят в потемках, в толпе, подальше от выставки... Даже Крылов сказал, что пустую бочку слышнее, чем полную...
7) Если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой... Они горды своим талантом...
8) Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу, питаться из керосинки. Они стараются возможно укротить и облагородить половой инстинкт... Им нужны от женщины не постель, не лошадиный пот, [...] не ум, выражающийся в умении надуть фальшивой беременностью и лгать без устали... Им, особливо художникам, нужны свежесть, изящество, человечность, способность быть не [...], а матерью... Они не трескают походя водку, не нюхают шкафов, ибо знают, что они не свиньи. Пьют они, только когда свободны, при случае... Ибо им нужна mens sana in corpore sano (Письмо Н.П.Чехову, март-1886).
Действующие лица и исполнители:
Принц Калафа — В. Лановой
Принцесса Турандот — Ю. Борисова
Тарталья — Н. Гриценко
Бригелла — Михаил Ульянов
Панталоне — Юрий Яковлев
Труффальдино — Максим Греков
Уходят Мастера, тяжело...трудно смириться...наши любимые великие актеры уходят...
Только с юбилеем поздравляли....совсем недавно...
***********************************************
Юрий Яковлев и Евгений Леонов в фильме Георгия Данелии «Кин-дза-дза» © www.russianlook.com
культура: В годы войны Вы уезжали в эвакуацию?
Яковлев: На несколько лет, в 1943-м вернулись в Москву. Отъезд спас от голодной смерти, правда, вернулся я дистрофиком. Уезжали вместе с отцом, хотя в Москве уже давно жили порознь. У отца был белый билет, на фронт его не взяли, и он вывез нас в далекую башкирскую деревню. Потом переехали в Уфу, где отец получил место адвоката, а мама работала в военном госпитале, куда привозили раненых со всей страны. Помню, что все время хотел помочь ей и стирал километры грязных бинтов.
культура: Вы же выехали не сразу. Помните атмосферу Москвы первых военных дней?
Яковлев: Когда объявили войну, мы обедали. Воскресный день, по радио прервали концерт, и через паузу, показавшуюся очень долгой, прозвучало: «Фашистская Германия вероломно напала на нашу страну». Взрослые испугались. Мы, мальчишки, конечно, не сразу поняли всю катастрофу. Самое удивительное, что мы как-то вдруг повзрослели лет на десять.
Начались налеты, но пока без бомбежек. Москву стали бомбить через месяц, тогда и вышел приказ о затемнении, и все московские окна перечеркнули бумажными крестами, чтобы не лопались стекла. Во время одного из налетов мы с ребятами оказались на чердаке, там стояли ящики и мешки с песком. Помню, что «зажигалка» попала на крышу, засунули ее в песок.
Однажды вышли на улицу и обомлели: повсюду летали черные обгоревшие клочки бумаги, их было дикое количество. Сжигали архивы Петровки, 38. Пожаров от «зажигалок» было много: горела киностудия «Союздетфильм», огонь в нефтелавке напротив Лихова переулка был виден из нашего окна. В саду «Эрмитаж» пылали театральные костюмы — загорелся склад Театра имени Ленинского Комсомола. На площади Свердлова, напротив Большого театра, где позже поставили памятник Карлу Марксу, установили сбитый немецкий бомбардировщик. Бегали на него смотреть, несмотря на запреты старших, не разрешавших удаляться дальше Петровских ворот и Кузнецкого моста со знакомым мне по мирному времени магазином марок. Не слушались — так хотелось посмотреть на настоящий самолет!
культура: Страх был?
Яковлев: Паника началась осенью, когда фашисты взяли Калинин и была перекрыта дорога Москва — Ленинград. Это было в октябре. Люди стремились уехать из столицы, предприятия закрывались, поезда брали штурмом. Все куда-то бежали с криками и слезами...
культура: А День Победы каким остался в памяти?
Яковлев: Днем всеобщего ликования и счастья! Все целовали и обнимали друг друга на улицах, смеялись и плакали от радости. Казалось, что у людей выросли крылья — такими легкими и прекрасными все казались.
культура: Лет двадцать назад в Щелыково кто-то обратил мое внимание на торчащие из-под машины ноги: «Видишь, Юрий Яковлев под своим железным конем лежит...» Ремонтировать машины Вы научились тоже во время войны?
Яковлев: Ремонтировать — да, а любовь к машинам родилась с самого детства, но это, наверное, общая для мальчишек страсть. В любви к машинам я остаюсь мальчишкой до сих пор, только — повзрослевшим.
Когда мы вернулись из эвакуации, я пошел учиться в школу рабочей молодежи и начал работать — нужно было маму кормить, потому что ее маленькой зарплаты не хватало. Меня устроили в американское посольство...
культура: По блату, наверное?
Яковлев: По блату, да, угадали. Блат заключался в том, что наша соседка по коммунальной квартире служила в американском посольстве и была связана с Бюробином — Бюро по обслуживанию иностранцев, потом его функции взял на себя «Интурист». Звали ее красиво — Ангелина Осиповна Чемберс, она была русской, но носила фамилию мужа-англичанина. Она-то через Бюробин и определила меня в посольство. Сначала выполнял поручения, как мальчик на побегушках, — упражнялся на печатной машинке или отправлялся по разным учреждениям разносить посольскую почту, выкупать билеты. Знаете, тогда в 44-45-м годах Москва жила невероятным театральным бумом: билетов достать было невозможно ни в один театр. Война уже близилась к концу, люди взбодрились духом, чувствовалось общее восторженное восприятие мира, и народ просто повалил в театр... Это — к слову.
Кроме зарплаты, моя работа оказалась серьезным подспорьем в пропитании — я получал американские пайки: яичный порошок, печенье, потрясающе вкусные мясные консервы под названием «Корнбиф». Через несколько месяцев меня повысили — перевели в посольский гараж, но тоже мальчиком на подхвате. Чаще всего заправлял и мыл машины, потом стали доверять мелкий ремонт. Например, такую утомительную задачу, как смазку двигателя, когда лежишь под машиной и качаешь масло. Механиками в гараже работали два симпатичных американца, постарше меня, конечно. Они-то и научили меня всем премудростям автомобильного дела. Мистер Гевер всегда проверял, что я сделал и как, часто улыбался: «Гуд бой!» Знаете, я быстро освоил азы ремонта и научился понимать язык коллег, начал бойко разговаривать по-английски.
Когда впервые попал в Америку в 1960-м, с фильмом «Идиот», то общался свободно, не зная ни грамматики, ни правил. Поездка в Америку тогда считалась событием чрезвычайным — за океан попадали только артисты Большого балета и моисеевцы. Нас с Иваном Пырьевым и Юлией Борисовой пригласила кинокомпания «XX век Фокс». Побывали в Лос-Анджелесе, Вашингтоне и Нью-Йорке. Не только в той поездке, но и на любых гастролях за границей я легко переходил на английский. Все заложенное в детстве остается. Сейчас мне жаль, что не стал заниматься языком серьезно.
культура: Машину водить научились тогда же, работая в гараже?
Яковлев: Конечно там, мне и машину доверяли: ездил на таможню за посылками, чтобы перевезти их в посольский гараж на Спиридоновке, что находился почти напротив, наискосок от знаменитого Морозовского особняка с готическими башенками. Основная стоянка была около американского посольства — огромного здания рядом с «Националем», немножко в глубине, напротив Кремля. Из гаража я ушел в 45-м, когда кончилась война.
культура: Как родилась любовь к сцене? В роду актеров не было, в самодеятельности не играли, в театр попадали нечасто. Двор, гараж, машины, марки, небогатая жизнь, мама-диетсестра... Так почему пошли в артисты?
Яковлев: Много думал об этом. Ведь по природе своей я жутко стеснительный, робкий человек, не люблю публичность, ненавижу тусовки и никогда в них не участвую. Робел всегда и везде — в отношениях с женщинами тоже, хотя тут преуспел — у меня было три брака. Как при такой врожденной стеснительности я стал актером, — не знаю.
культура: Но ведь какой-то импульс или впечатление все равно были? Что-то скрываете?
Яковлев: В моем случае есть какая-то аномалия, как и вообще в актерской профессии. Импульсы и впечатления, конечно, были — и радиоспектакли, от прослушивания которых не мог оторваться: капитан Немо, Робинзон, Гулливер... В кино бегали, в театре бывал, хоть и не часто. Знаете, странное чувство рождалось у меня на спектакле — получал удовольствие от театра как такового, воспринимал театр как зрелище и хотел быть там, в этом процессе. Я и сейчас никогда не говорю: мне спектакль «нравится» или «не нравится». У меня другой критерий: хотел бы я быть «внутри» этого спектакля или нет — в любом качестве...
культура: Фильмы со своим участием пересматриваете?
Яковлев: Постольку поскольку. Специально нет. Но если показывают по телевизору, то немного, одним глазом, могу взглянуть. Всегда смотрю с удовольствием двухсерийную ленфильмовскую картину «Друзья и годы» — очень уж добротно и хорошо фильм сделан, хоть и порезан жутко.
культура: Вам мешает, когда на улицах узнают?
Яковлев: Нисколько. А потом, и не узнают уже. Раньше немного обременяло, но, понимаете, во мне есть сдерживающее начало, и оно людей немного останавливает. Могу себя поставить так (не специально, конечно), чтобы поклонники были рядом, но не близко.
культура: Актеры говорят, что театр им очень многое дает для работы в кино. А кино помогает работе на сцене?
Яковлев: Совсем разные виды искусства. Иные способы подачи материала, принципы игры. Кино научило меня собранности и моментальной готовности. Это великие помощники в нашем деле. Я способен отключаться и внутренне закрываться от всего внешнего. Могу пребывать в полной расслабленности, что бы вокруг ни происходило. На съемочной площадке полный бардак: рабочие стучат, операторы орут, осветители матерятся — я ничего не слышу и ничего не вижу, отключен. Мне все равно, я — в профессиональной готовности. Встаю перед камерой — могу все. Благодаря этому качеству, как правило, выдаю все на максимум с первого дубля. Чаще всего режиссеры и брали мои первые дубли. Полной собранности и полной отдаче научил меня кинематограф. В кино ведь съемки начинаются с любого фрагмента — пожалуйста, я готов. Работа над фильмом «Необыкновенное лето» началась в Саратове с финальных сцен, поскольку уже уходила летняя натура. Мой герой поручик Дибич сначала умирал, а уже потом снимали всю его жизнь...
А вообще ближе мне театр. Конечно. Как можно сравнивать? Я слышу его дыхание. Самое ценное — тишина в зрительном зале. Это такое блаженство! Я зависим от зрителей полностью. Недавно спектакль «Пристань» снимали для телеканала «Культура». Привычный возглас: «Мотор!» Начинаю говорить текст и понимаю, что вхолостую — нет зрителя, я его не чувствую. Без публики нельзя в театре. Как я могу существовать отдельно от зрителя? Жуть... Выхожу на сцену для публики, и мне приятно, когда играю хорошо, и ей нравится то, что я делаю. Тщеславие, конечно.
культура: С кем из кинорежиссеров Вам было комфортно? Какие съемки чаще вспоминаются?
Яковлев: Вспоминаю работу с Леонидом Гайдаем, Георгием Данелией и, конечно, Эльдаром Рязановым. Эльдар — особая статья. По-моему, «Ирония судьбы, или С легким паром» — один из лучших его фильмов, такой гимн лирике и признание в любви к актерам. Да и «Гусарская баллада» любима.
С Данелией было легко, я его понимал с ходу, мы очень подружились по-человечески. Интеллигентный, добрый, мягкий и всегда отлично знал, чего хочет. Если требовал, то довольно упорно, упрямо, но очень спокойно. Друг с другом во время съемок мы общались через знаменитое «Ку»: сколько разных смыслов в него вкладывали! Знаете, что вышла мультяшка «Кин-дза-дза» ? Очень хочу посмотреть.
А Гайдай — вещь в себе, никаких внешних проявлений. По-особому занимался с актерами: ничего не говорил, только немного показывал, намеком, чуть-чуть. И все сразу становилось понятно. Леонид Иович часто пропадал: стульчик Гайдая стоит на съемочной площадке, а его нет, исчез. Никто не замечал — когда, и никто найти не мог. Он по-тихому уходил, присаживался на какое-нибудь бревно и в одиночестве, мрачный и неулыбчивый, придумывал смешные трюки. Для Гайдая Чаплин — любовь и источник вдохновения. От него у Гайдая страсть к комедии положений, Чаплин ведь придумывал все трюки сам, как и Гайдай для «Ивана Васильевича».
На галерее Кремля в Ростове Великом снимали погоню. Стражники несутся за мной и Куравлевым. Смотрим вниз — высоко, уровень третьего этажа, и оба, одновременно, делаем попытку спрыгнуть, но в последний миг замираем, а стражники бросаются вниз без промедления. Мы же, наоборот, после предпринятой попытки прыгнуть бежим дальше.
У Гайдая — особая манера съемок: сцену отрепетировали — сняли, но команды «Стоп, снято!» не раздается. Текст уже весь вышел, все сыграли, что делать дальше — неизвестно, а камера работает и работает. Гайдай никогда не останавливал ее, доводил каждый дубль до упора, пока все не доиграют до конца, ждал послевкусия сцены, проверял, как актеры себя поведут. Этот «хвостик» был ему интересен и нужен.
культура: Наверное, с Пырьевым, чей характер не отличался мягкостью, было тяжеловато?
Яковлев: Да уж, пырьевский характер — жесткий и нетерпимый. Он же из беспризорников, знаете? Пырьев отличался требовательностью, орал на всех, употреблял ненормативную лексику — все в страхе сжимались. Его резкость подчас распространялась даже на Юлю Борисову. Но на меня ни разу в жизни не повысил голос, даже не смел делать мне резких замечаний. Говорил: «На него нельзя кричать. Он — святой». Конечно же, не я, а герой. Просто свою любовь к князю Мышкину режиссер перенес на меня. Так мне повезло.
культура: Самые счастливые Ваши годы в театре?
Яковлев: Звездный час Театра имени Евгения Вахтангова связан с руководством Рубена Николаевича Симонова. В самом соку было старшее поколение: Елизавета Алексеева, Цецилия Мансурова, сам Рубен Симонов, Николай Гриценко, Николай Плотников. Мое поколение — Юля Борисова, Миша Ульянов, Пашковы Галина и Лариса — тоже удивительное. Так, целыми поколениями выпускников школы, театр и пополнялся. Никто не считал себя звездами, такого понятия и не существовало. Говорили — хороший актер, или — очень хороший. Миша Ульянов пользовался огромным авторитетом и всенародной любовью, но представляю, что бы он устроил, если бы его назвали звездой. А сейчас молодые и популярные — те, кто снимается в сериалах и «светится» на обложках, не стесняются за кулисами, между прочим, с юморком, называть себя звездами... Эпидемия какая-то: держаться так свободно, вне элементарных норм приличия, как подчас некоторые молодые артисты на репетициях, раньше даже самые гениальные старики себе не позволяли. Звезд много, артистов нет.
культура: Желания преподавать не появлялось? Сами бы сеяли умное, доброе и вечное в подрастающем поколении.
Яковлев: Предлагали. Попробовал, посидел на нескольких занятиях со студентами и ушел. Зачем заниматься педагогикой, если нет дара? Не могу понять, как молодым внушить театральные истины. Вот у Фоменко был талант педагога, он умел вытащить из студентов лучшее, то, что другим вообще не заметно, да и им самим неведомо. И актеров он так же точно открывал. Сегодня режиссеры работой с актерами не занимаются, им интереснее манипулировать пространством. Манера, правда, была у Петра Наумовича странная: сначала привести человека в расстроенное состояние, а потом начать репетировать. На себе испытал.
культура: Почему Вы перестали сниматься в кино?
Яковлев: Уже не хочется. Да и не предлагают.
культура: А чего хочется?
Яковлев: Книжки читать, телевизор смотреть — только выборочно. Потому что устал от показов дико неустроенной нашей жизни. Смерть, убийства, воровство в государственных масштабах — все на экране, я уже даже не могу этим возмущаться. Душа стала пустой. То, что показывают, — полная катастрофа. Возможно, все это есть, но зачем смаковать? А вот сейчас на дачу хочется.
культура: Вы же городской человек, какой гимн Москве пропели!
Яковлев: Не просто городской, а московский. Но с одной оговоркой — обожаю цветы и грибы. И то и другое не растет на асфальте. Так что летом либо дача с цветами, которые высаживаю сам, либо Щелыково — сказочное место, открытое драматургом Александром Николаевичем Островским недалеко от Кинешмы, где в густых костромских лесах дивные грибы водятся!
культура: А море, солнце, песчаные пляжи, загорелые люди?
Яковлев: Конечно, и это прекрасно. Но я люблю среднюю полосу, а Подмосковье просто обожаю. У Чехова в воспоминаниях есть чудная мысль о том, с каким интересом его приятель Левитан уезжал в Ялту в первый раз и с каким огромным удовольствием вернулся оттуда. Так и я.
Люди очень изменились, как много лиц-масок с пустыми глазами, как много равнодушных, буквально на глазах предавших родные традиции. Но что-то я не о том? Пора на дачу — там мы с Бусом (потрясающей красоты и воспитания спрингер-спаниель присутствовал и даже участвовал в нашем разговоре. — «Культура») будем гулять. Видите, он все понимает. Иногда даже страшно становится — Бус ловит не только интонацию и настроение, но понимает текст. Подчас лучше людей...
культура: Есть ли кто-нибудь, кроме Буса, кому позволено вить из Вас веревки?
Яковлев: Есть, но не вьет. Внучка Машенька — очаровательная девочка, красавица. Она моментально вызывает у меня положительные эмоции, и я сразу плыву.
Беседовала Елена Федоренко
Начало интервью читайте в предыдущем номере газеты «Культура»
Кто такой интеллигентный человек? По-разному, сообразуясь со своим мировоззрением и жизненным опытом, отвечали на него мыслители, ученые, литераторы - то есть сами интеллигенты. "Советский энциклопедический словарь" дает такое определение: "интеллигентный (от лат. intelligens - понимающий, мыслящий, разумный), обществ. слой людей, профессионально занимающийся умственным, преим. сложным, творч. трудом, развитием и распространением культуры. Термин "И." введен писателем Боборыкиным (в 60-х гг. 19 в.) и из рус. перешел в другие языки". Не стоило бы цитировать словарь советских, доперестроечных даже времен (издание 1980 года), если бы данное понятие об интеллигенции не вошло так глубоко в наше отечественное сознание.
Каждый период русской истории привносил в понятие "интеллигент" новые нюансы. В прошлом веке и начале нынешнего оно имело совершенно определенную социально-политическую окраску. Естественно, задним числом так могли называть - и называют сейчас - русских просветителей-вольнодумцев XVIII века, великих поэтов начала XIX... Но все же это был прежде всего тип второй половины минувшего столетия - разночинец, выбившийся в люди благодаря своей тяге к знаниям, простой человек, получивший образование, который по самому своему происхождению обязан был бороться с сословным и социальным неравенством.
С другой стороны, в те же времена появился тип интеллигента, который можно назвать чеховским. Это интеллектуал, стремившийся не столько к политическому, сколько к нравственному переустройству мира. Эталонным представителем этого типа был сам Чехов, который не только создавал произведения, проповедующие идеи добра и справедливости, но и открывал бесплатные больницы и библиотеки.
Русской интеллигенции А.П. Чехов в своих произведениях уделял очень много внимания. Можно, не преувеличивая, сказать, что именно там, где Чехов говорит об интеллигенции или по поводу интеллигенции, наиболее ярко просвечивают, через покровы литературной формы, его мировоззрение, политические взгляды и общественное лицо.2(Бердников Г.П. А.П. Чехов. Идейные и творческие искания. - Л., 1970.С.195.)
Представления Чехова об интеллигенции и интеллигентности весьма сложно организованы и не укладываются в рамки ни социально-экономического, ни социально-этического подхода. Интеллигентность - это больше, чем образованность, но это и не набор определенных либеральных идей. Представление об интеллигенции формируется в ключевом для дальнейших судеб русской культуры треугольнике: «народ»-«интеллигенция»-«мещанство», причем за каждой из этих категорий стоит не столько набор идей, сколько определенный стиль жизни. Именно здесь проходит черта, отделяющая отечественного интеллигента от западного интеллектуала: «интеллигенция» связана жесткими семантическими связями с понятиями «народ» и «мещанство».
Этот факт объясняет и появление понятия «интеллигенция» лишь в конце 60-х годов XIX в.: ранее ни «народ», ни «мещанство» еще не стали ключевыми культурными категориями. Разумеется, тот стиль жизни, о котором говорит Чехов, оформился прежде, однако вне оппозиции «народу» и «мещанству» он имел существенно иной культурный смысл.
80-е годы XIX века и позже интеллигенция в большинстве являла собой печальное зрелище. Запуганные, разочарованные в успехе борьбы с произволом царизма, интеллигенты пытались спрятаться от борьбы и опасностей в скорлупе личного счастья, в темноте мистики, а от собственной совести - в суете «малых дел» или за ширмой толстовского непротивленчества.
Чехов прекрасно это видит и высмеивает. Среди его героев много трусов. Например, Лаптев («Три года»), который говорит о себе: «У меня трусливая совесть, я никак не могу приспособиться к жизни, стать ее господином… Ни гибкости, ни сильной воли: я боюсь за каждый свой шаг, точно меня выпорют, я работаю перед ничтожествами, идиотами, скотами, стоящими неизмеримо ниже меня умственно и нравственно: я боюсь дворников, швейцаров, городовых, жандармов - я всех боюсь…»
Так же точно боялся всего Иван Дмитриевич («Палата № 6»), которого страх довел до сумасшедшего дома. Но не всех испуг перед жизнью приводит в сумасшедший дом. Некоторые из боязни перед борьбой спасаются в своем собственном доме, отгораживаясь от жизнь колючей изгородью крыжовника, за которой прозябают в бездействии, дичают, впадают в скотство, в свинство.
В «Крыжовнике» герой рассказа Чимша-Гималайский показан Чеховым в обстановке всеобщего свиноподобия.
Всячески чернит и высмеивает Чехов жизнь «в скорлупе», «мирок» семейного счастья. Он показывает, как тесен этот мирок, как душно там, и противопоставляет жизни в нем другой мир - мир коллектива, мир работы для пользы многих: «Кроме мелкого лампадочного света, улыбающегося тихому семейному счастью, кроме этого мирка, в котором так сладко живется, есть ведь еще другой мир. И ему страстно, до тоски, вдруг захотелось в этот другой мир, чтобы самому работать где-нибудь на заводе… говорить с кафедры, сочинять, печатать, шуметь, утомляться, страдать. Ему захотелось чего-нибудь такого, что захватило бы его до забвенья самого себя, до равнодушия к личному счастью» («Учитель словесности»).
А.П. Чехов с ненавистью говорит о той части интеллигенции, которая словами и фразами подменяет участие в борьбе за улучшение жизни народа, в борьбе против реакции: «Поколениями читают и слышат о правде, о милосердии, о свободе и все же до самой смерти лгут от утра до вечера, мучают друг друга, а свободы боятся и ненавидят ее как врага» («Моя жизнь»), ибо за эту свободу надо рисковать уютом, спокойствием, жизнью.
В рассказах вся интеллигенция как социальный слой, некая совокупность людей, объединенных по профессиональному признаку и личным качествам, может быть разделена на трудовую (врачи, учителя) и творческую (артисты, художники, музыканты), причем разделение это иногда даже перерастает в антитезу, например в рассказе «Попрыгунья». Здесь представители творческой интеллигенции описаны явно сатирически: автор с пренебрежением относится к художнику Рябовскому, равно как и ко всем артистам, музыкантам и литераторам, бывающим в доме Ольги Ивановны, главной героини. Подчеркивается наигранность, неестественность слов и поступков, однообразие и пошлость, царящие в «творческой» среде. Образ Рябовского снижен: Чехов иронизирует над вечным утомленным видом и фразой «Я устал», произносимой героем несколько раз с одной и той же театральной интонацией. Собственно, ход событий, развитие сюжета обнажают внутреннюю сущность, скрытые за приятной внешностью пороки Рябовского, считающего, как оказалось, любые свои действия, даже аморальные, оправданными «творческим» складом характера, непостоянством, склонностью к переменам.4(Щербаков К. Восхождения к Чехову. - М., 1988.) интеллигент чеховский интеллектуал скорлупа
Несостоятельность интеллигенции подчеркивается Чеховым в рассказе “Дом с мезонином”. Автор осуждает две крайности, в которых упорствуют герои. Лида - воплощение фанатичного, бездумного действия, которое далеко от действительных крестьянских нужд. Оказываемая ею помощь слишком незначительна даже для уезда. Она олицетворяет собой “народников”, потерпевших поражение на практике, в деревнях. Но художник не призван.решить глобальных задач. Его недостаток - невоплощенные идеи. Справедлив упрек Лиды: “Нельзя сидеть сложа руки”. Идеалистические теории в его изложении остаются всего лишь красивыми словами. Он не способен даже бороться за свое чувство, позволив жене уехать и не пытаясь ее отыскать. Вся его жизнь - смутные обрывки воспоминаний.
Чехов презирал и высмеивал пошлость во всех ее проявлениях, в том числе и в творчестве.
Не менее критично и строго изображает писатель и трудовую интеллигенцию. В основном это врачи, что, вероятно, связано с профессией Чехова, а также учителя как самая образованная часть интеллигенции, от которой зависит будущее. Этих героев, как правило, автор ставит перед выбором: приобщиться к серой массе пошлых, неинтересных людей, позволить втянуть себя в болото мещанского быта с его мелочностью и обыденностью или остаться личностью, сохранить человеческое достоинство, интерес к людям и ко всему новому. В рассказах показан весь спектр возможных решений проблемы. Пожалуй, крайним случаем является Беликов, герой рассказа “Человек в футляре”. Образ типичен при всей гротескности; Беликов - человек ограниченный, живущий в своем маленьком, глухом, испуганном мире с одной мыслью: “Как бы чего не вышло”. Чехов использует интересный художественный прием: перенос свойств человека, косвенно и иносказательно изображенных, на его вещи, прямо и конкретно: “И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике”. Эти детали (как и многие другие, например сам предмет, который преподавал Беликов, - греческий язык, мертвый, тоже помогающий герою уйти от реальности в свой мир) штрихами набрасывают четкий образ человека, живущего в “футляре”, мешающего жить себе и другим, учителя, про которого коллега говорит: “Признаюсь, хоронить таких людей, как Беликов, это большое удовольствие”.
В другом рассказе, “Ионыч”, Чехов изображает изменение внутреннего мира, деградацию человека, не воспротивившегося окружающей пошлости. Вначале героя зовут доктор Старцев, в финале - Ионыч. Чехов использует опять же деталь для изображения перемен в душе, в принципах, убеждениях, манере поведения, образе жизни доктора Старцева. Например, в начале рассказа герой предпочитает ходить пешком, ведет активный образ жизни (“Пройдя девять верст и потом ложась спать, он не чувствовал ни малейшей усталости, а напротив, ему казалось, что он с удовольствием прошел бы еще верст двадцать”); во второй части у него уже “своя пара лошадей и кучер”; в третьей - “тройка с бубенчиками”; Сама композиция рассказа, параллелизм сцен в саду, отношения с Катериной Ивановной выявляют основные черты характера, подчеркивают необратимость процесса деградации, столь логичного и закономерного в условиях всеобщего интеллектуального и духовного застоя.
Однако в рассказе “Учитель словесности” главный герой осознает опасность, заразительность быта и мещанства, хотя и после совершенной ошибки - свадьбы на внешне милой, но ограниченной девушке Манюсе. Рассказ заканчивается мыслью Никитина: “Нет ничего страшнее, оскорбительнее, тоскливее пошлости. Бежать отсюда, бежать сегодня же, иначе я сойду с ума!” Для него окружающая обыденность невыносима; Чехов не показывает, что происходит с героем дальше; здесь важен сам факт решения бежать от пошлости.
Таким образом, очевидно, что Чехов не только не разделяет стремления части интеллигенции целиком уйти в свою личную жизнь, строить свое личное счастье и прикрывать свое бездействие, свое бессилие фразами, но и ненавидит эти стремления, высмеивает их, возмущается людьми, которые охвачены ими.
У интеллигенции Чехов видел способность помочь народу: «Сила и спасение народа в его интеллигенции - в той, которая честно мыслит, чувствует и умеет работать». Всю свою энергию, всю силу своего таланта он посвятил тому, чтобы, сказав русским интеллигентам: «Скверно вы живете, господа», вытащить их из узкого мирка семейного счастья, темноты мистики, из-за ширмы толстовства - на свет, на дорогу борьбы за свободу, на путь подвигов, за ясно осознанную цель.
Ну вот и кончились дедовские имения, поля, луга, дубравы, Герасимы вместе с Муму, фонтаны и пруды, золотые рыбки, надменный, нездешний вызов мраморных колонн и портиков, нарядная, талантливая праздность. Мы спускаемся с аристократических вершин на грешную разночинскую землю. Такого с нами еще не случалось.
Диссидентский опыт Достоевского слишком рано вырвал его из социума, задолго до того, как он успел приобрести статус. И - кончилась былая скромная жизнь, жизнь сына лекаря, в перспективе студента. Началась совсем другая, яркая, жизнь мученика и триумфатора. А статус раскаявшегося каторжника остался при нем до гроба. Что необыкновенно авантажно сочеталось со статусом литератора, властителя дум, пророка.
С Антоном Павловичем Чеховым мы хлебнем обыкновенной, затоптанной, заплеванной, приземленной человеческой жизни. Мы хлебнем и затрещин, и пинков, и плевков, и совершенно неромантической, постыдной бедности. И этот страстный и страстной путь, путь из разночинцев в интеллигенты, Антон Павлович Чехов пройдет до конца - вместе со всей страной, чье нормальное состояние - погибель, и которую от этого вечно должен был кто-нибудь спасать. И вместе с сословием, которое, выйдя из разночинцев и едва успев обеспечить себе кусок хлеба с маслом и образование, заболело душевно и долгим искусом и бдением у постели России обеспечило себе и справедливые проклятия потомков, и благословение Отечества. Да и время позднее на дворе, 1860 г. Маленький Антон - ровесник Великих реформ, они станут расти вместе, и будет уже земство, и не будет крепостных; самые главные несправедливости будут разрешены, и можно будет уйти домой, в частную жизнь и там покопаться. Вот только частная жизнь self-made интеллигенции окажется не очень-то счастливой.
С 1860 г. по 1904-й - эти 44 года чеховской жизни были самыми мирными, самыми беспечальными, самыми сытыми и комфортными в бурной действительности вечно мятущейся России. Безвременье - это же счастье. Смолкают трубы, стихает топот эпох, уходят в конюшню пожевать овса кони Апокалипсиса, а Всадники спешиваются, идут в трактир, пьют и закусывают и ни к кому не пристают до следующей побудки. До 1905 года.
Так на что же Чехов и его поколение потратили эту краткую передышку, этот отпуск, данный Временем? На страдания, конечно, ибо удел интеллигенции и ее предназначение - страдать. Волга впадает в Каспийское море, лошадь кушает овес и сено, и ведь это чеховский учитель словесности из одноименной повести захлебнется пошлостью и обыденностью этих фраз, и ему захочется бежать туда, где, может быть, Волга впадает в Тихий океан, а лошадь кушает котлеты и бараний бок с кашей.
В жизни Антона Павловича было много мысли и боли, но крайне мало событий. Семья была многодетная, небогатая, самая «пошлая» и «мещанская»: отец Чехова, купец жалкой третьей гильдии, держал бакалейную лавку. Он отдал сына в классическую гимназию, но заставлял помогать в лавке; Антоше же это было в тягость, и он страстно возненавидел эту часть рыночной экономики: торговлю. Таганрог - городишко пыльный и заплесневевший, и именно с него списана прокисшая чеховская провинция. Гимназист отсылает свои пока еще юмористические, но уже полные желчи скетчи и фельетоны в столичные юмористические журналы. Еще одна роль интеллигента: соглядатай, провокатор, изгой, он должен «бичевать нравы» и идти против течения, то есть против жизни, против ее конформизма и самодовольства.
Семья Чеховых. Таганрог, 1874 г. Сидят с лева направо: брат писателя Михаил, сестра Мария, Отец Павел Егорович, мать Евгения Яковлевна, жена дяди Митрофана Егоровича Людмила Павловна, их сын Георгий. Стоят: брат писателя Иван, Антон Павлович, старшие братья Николай и Александр, дядя Митрофан Егорович
У юноши Чехова доброе сердце и злой язык. А жить-то надо; наследство, постоянный доход, недвижимость его нигде не ждут. И в 1879 году девятнадцатилетний Антон поступает на медицинский факультет Московского университета. Разночинец не может позволить себе роскошь изучать филологию или философию: ему нужно зарабатывать на хлеб. И вот бедный студент Чехов, мало что получающий из дома, начинает подрабатывать литературой, сбывая свои юморески (а они все злее и злее) в иллюстрированные журналы. Так появляются на свет первые робкие ипостаси великого писателя: Антоша Чехонте, Человек без селезенки. С торговлей покончено в жизни, но ее еще надо прикончить в литературе. И Чехов это делает. Его лавочники просто ужасны. Хамы, рвачи, мошенники, неучи. То у них в гречневой крупе котята лежат, то они обвешивают, то обсчитывают, то мыло и хлеб одним ножом режут (а для тех, кто «поблагороднее», конечно, держат особый нож). Чехов отмечал в дневнике, что он всю жизнь по капле выдавливал из себя раба, а рабом он стал в отцовской лавке. «Хамские капиталы» - вот как Интеллигент пригвоздит Торговца. Плохо, очень плохо для развития капитализма в России. А сам Чехов идет работать «по распределению», опять с нуля, уездным врачом. Чеховские врачи - люди полезные, но тоже несчастные, небогатые и страдающие. Богатеют и устраиваются у Антона Павловича в рассказах одни только пошляки и «интересанты». Еще одна черта интеллигенции по Чехову, увы, чисто левая: приличный интеллигент словно дает обет бедности. И еще чистоты, почти целомудрия. Предан науке, пациентам и жене Осип Дымов из «Попрыгуньи», самый замечательный чеховский врач. Старый врач из «Княгини», ею несправедливо уволенный, тоже ничего не нажил и одинок после смерти жены. Рагин из «Палаты №6» остается без средств после увольнения, а к женщинам и близко не подходит. Даже Ионыч из одноименного рассказа не женился на Котике, отчаянно и бездарно музицирующей. Нет, Чехов не пошел по пути Ионыча, не завел пару лошадей, не стал скупать доходные дома. Он остался навеки молодым безлошадным скептиком, строгим критиком города С (и далее по алфавиту), которого не прельстить ни бездарными романами матери Котика Веры Иосифовны, ни ужинами, ни ужимками слуги Павы.
Итак, обет бедности, чистоты и непослушания. Ибо зарождающаяся интеллигенция не будет слушаться никого и никогда, даже здравого смысла. Не будет для нее ни авторитетов, ни святынь, ни табу. Антон Павлович станет ее предводителем (виртуальным, конечно, ибо ходить строем она не будет тоже), пророком и прародителем. В 1886 г. Чехов выходит из подполья прямо в не очень революционную, но очень умную и правую газету «Новое время», которую издает носитель протестантской этики (хотя и ближе к старообрядчеству: по суровости и трудолюбию вполне протестантизму) А.С. Суворин. Из подполья - в сумерки (так его первый большой сборник будет называться, «В сумерках»). Нет больше Антоши Чехонте. Есть Чехов. И его первая (хотя и не слабая) пьеса «Иванов», поставленная на сцене театра Корша. И сразу - откровение: если в человеке просыпается молодость, он стреляется, потому что не может молодой человек стерпеть жизни.
Тридцатилетний писатель нашел себе место в российской Плеяде. Это первое в истории России правозащитное сообщество: литераторы с умом и совестью, которые не хотят никаких революций, которые желают не перевернуть общество, но его врачевать. Григорович, Плещеев, Сахаров Серебряного века - Владимир Галактионович Короленко. Для Чехова решены проблемы заработка, статуса, служения идеалам («служение» - главный предмет обихода интеллигенции). Впрочем, интеллигенту Чехову много и не надо было. Чистота, уют, книги, цветы, кабинет. Ел Чехов очень мало и, судя по его рассказам, чревоугодие считал национальным пороком. Чего стоит только рассказ «Сирена», где он издевается над сладострастным перечислением индеек, уток, селедочек, икорок, грибочков, водочки и прочих съедобных предметов. Один чиновник у Чехова прямо так и умирает, за столом, разинув рот на какую-то вкусность, но не успев попробовать! Вообще Чехов чиновников размазал по стенке, и никакого сострадания к Акакиям Акакиевичам. Их бедность, их шинели его немало не волнуют. Антон Павлович ненавидит чиновников. Они и хапуги, и холопы, и трусы. Этакое милое, непринужденное «искательство к начальству», как у этого жалкого типа из «Смерти чиновника», что даже умер, убоявшись неодобрения директора департамента, которому он случайно в театре чихнул на лысину, - вот что не терпит Чехов. «Толстые» и «тонкие», сдающие жену в аренду столоначальникам в куньих шапках и при этом жалеющие только о том, что щи остыли, они из рассказа в рассказ пресмыкаются, пресмыкаются, пресмыкаются…
В 1888 г. в журнале «Северный вестник» появляется повесть, отмеченная печатью гениальности - «Степь». Русская жизнь как русская равнина, как странствие, как погоня за прибылью и поиски смысла, а смысла не оказывается, потому что торговля шерстью, ловля рыбы бреднем, работа подводчиков, проблемы двух братьев-евреев с постоялого двора, мир, открывающийся глазам маленького Егорушки, - это и есть смысл. Да, Чехову уже не нужна практика, он профессиональный писатель. И вдруг в 1890 г. он бросает все и едет на Сахалин, как заправский правозащитник, чтоб на месте узнать, соблюдаются ли права каторжников. Интеллигенту до всего есть дело. Отчет попал в книгу «Остров Сахалин», 10-й том вишневого собрания сочинений. Чехов остался недоволен, возмущался, нашел массу жестокостей и несправедливостей, даже телесных наказаний. Правда, Солженицыну сахалинская каторга показалась раем по сравнению с ГУЛагом, ну да ведь нельзя же равняться на худших, на варваров.
Чехов читает «Чайку» актёрам МХТ
90-е годы - это время Чехова. Кто он, добрый доктор Айболит, гуманист и правозащитник, или злой доктор Менгеле, безжалостно препарирующий человека и выискивающий в нем все дурное, все фальшивое, все жестокое, не оставляющий несорванных покровов и не полинявших иллюзий? А и то, и другое. Он хватается то за скальпель, то за сердце, потому что больно. И ничего нельзя изменить, - на этом Чехов настаивает. Те, кто у него захлебывается восторгами по поводу другой, лучшей жизни, - как правило, молодые идиоты, и слушать их смешно, и это у них пройдет. Надя из «Невесты», Петя и Аня из «Вишневого сада», неудачница Соня из «Дяди Вани». Ведь и Катя из «Скучной истории» так думала, а жизнь крылышки ей пооборвала. Но хлороформа или другого обезболивающего в саквояжике доктора Чехова нет. Он правдив, а значит, жесток. Прямо по Высоцкому. «Я рву остатки праздничных одежд, с трудом освобождаясь от дурмана, мне не служить рабом у призрачных надежд, не покоряться больше идолам обмана».
Камня на камне не остается от веры в Бога: привычка, ритуал, полная никчемность и неприменимость Закона Его в реальной жизни, а то и хуже: ханжество, лицемерие. Читайте рассказы «Княгиня», «Архирей», «Мужики». Что ж, интеллигент, в лучшем случае, - агностик, если не атеист.
Властители дум и учителя жизни - неудачники, да еще в чахотке, на краю могилы, и учат потому, что не в силах жить и преуспеть. Как Саша в «Невесте». Или несносные, бестактные, жестокие резонеры с элементами фашизма - как фон Корен из «Дуэли». А уж народ - богоносец! Ничего не может быть страшнее и беспощаднее «Мужиков». Пьяные, злобные, ленивые, убогие, без милосердия, без трудолюбия, без жажды знаний. Да и «Моя жизнь» - не легче. Никчемный, слабый интеллигент-народник. Такой же злобный и тупой народ, как в «Мужиках». Неблагодарный и дикий. А это врожденное рабство! Фирс из «Вишневого сада» называет волю несчастьем. А герои «Мужиков» - вообще рассуждают, что при господах было лучше. Еще бы! На обед щи и каша, и на ужин щи и каша, и капусты и огурцов сколько угодно. Пьяниц и лентяев, кстати, ссылали в ярославские вотчины. А как некому ссылать стало, так все и спились.
И относительно любви у Чехова нет никаких иллюзий. Есть краткая мечта в рассказах «О любви», «Дом с мезонином», «Дама с собачкой». Но только если влюбленные не женятся или вместе не живут. А иначе скука, взаимное озлобление, пошлость и глупость. Оленька из «Душечки» ведет себя, как кошка. Киска из «Огней» вешается на шею бывшему знакомому гимназисту и готова бежать от мужа черт знает куда, так что герой спасается от нее, тайно уезжая. А Зинаида Дмитриевна выгоняет холодного интеллектуала Орлова из его собственной квартиры, он скрывается от нее у друзей («Рассказ неизвестного человека»). Лаевский же из «Дуэли» тщетно пытается от своей любимой сбежать обратно в Москву и ненавидит ее всеми фибрами своей души. К тому же чеховская любовь не взаимна. Такая вот мучительная цепь: А любит В, а В любит С, а С любит Д. В «Чайке» несчастная Маша любит Треплева, а Машу любит ее муж, которого не любит никто. Треплев любит Нину Заречную, а Нина любит Тригорина, который ее бросит и обманет. Любовь у Чехова - или мучение, или бремя. Чеховские пьесы - это особая статья. С ними в его жизнь входит Муза. Вообще-то чеховской жизни не видно за его творчеством. Тихий, скромный, вежливый человек с шелковым голосом. А внутри - такой макрокосм. Так будет жить интеллигенция, функция совести и разума: максимум духа и минимум плоти. Как та одинокая Душа из первой пьесы Кости Треплева: она вечно будет одна и вечно будет вести смертный бой с материей, в коей усмотрит Дьявола. Чехов морщился от громкого голоса, а однажды, когда при нем боцман ударил матроса, он так побледнел, что боцман стал просить у него прощения… Он жил возле письменного стола, он жил один. И вдруг он знакомится с прекрасной актрисой Ольгой Леонардовной Книппер. На почве постановки «Чайки» во МХАТе в 1898 г. Ведь двумя годами раньше «Чайка» провалилась в Александринке. Ольга была на 15 лет моложе, была загадочна, талантлива и прекрасна. Типичная Муза. Они обвенчались. Но разве с Музами живут? Антон Павлович не верил никому, он знал людей, и актрис тоже знал. Она ездила к нему в Ялту, радовала, ухаживала, устраивала праздник… а потом уезжала в Москву, в театр. Они дружили, они были соратниками, она играла в его пьесах. Поэтому Чехов избежал и пошлости, и пресыщения, и измены. Семьи не было, но не было и драмы. Драма, вернее, трагедия была в том, что Чехов сгорел, как светильник разума, как свеча в гербе и символе «Эмнести Интернейшл», сгорел в 44 года. Он слишком много знал о людях, и это было нестерпимо. Он знал, что это норма, что лучше не будет. Вишневые сады были бесполезной роскошью, непрактичной красотой, их время истекло, их разбили на дачные участки, это сулило выгоду. Мисюсь была из этого мира, поэтому она тоже пропала незнамо куда. Чехов интуитивно чувствовал впереди бездну, поэтому так глупо и наивно звучат у него голоса «о замечательной жизни через 40 лет». Такое мрачное пророчество - «Палата №6». Чехов безумно боялся людей. А если тех, кто живет не как все, начнут упрятывать в сумасшедший дом? И ведь это случится через 75 лет!
А.П.Чехов в кругу семьи, 1902. Стоят: сестра Маша, Ольга Книппер
К концу 90-х годов Чехов и Толстой стали самыми читаемыми в России авторами. Но Чехов не создал школы и не учил никого ничему. Он жил по диссидентской формуле: «Мы не врачи, мы - боль». Творчество Чехова оформило и пустило в жизнь целый новый класс: интеллигенцию. Два потока: никчемных, слабых, ноющих и скулящих - и бесстрашных фрондеров, человечков с молоточками из «Крыжовника», которые второй век стучат в окна и напоминают, что есть Зло, что есть несчастные. Интеллигенты-пилигримы, но только их святые места находятся в великих произведениях искусства и у них внутри. Столько ума и столько боли - в сумме это рождало чахотку, профессиональную болезнь интеллигенции. В чистеньком, скромненьком ялтинском домике Чехов погибал от чахотки, погибал, не жалуясь, тихо, стоически, без шума и репортеров.
Интеллигенция - русское ноу-хау. У нас патент. Поэтому и в России, и на Западе (а там интеллектуалы стремятся стать интеллигенцией) Чехова второе столетие жадно ставят и экранизируют. Ведь Чехов описал элиту Духа и в «Дяде Ване», и в «Вишневом саде», и в «Чайке», и в «Трех сестрах», и в «Доме с мезонином», и в «Скучной истории». Каждому охота приобщиться к жизни элиты хоть на один вечер. Это в жизни интеллигента растопчут или осмеют, на сцене или на бумаге знакомство с ним престижно. Он хранитель Высшего Смысла. Исчезнет интеллигент, исчезнет и Россия.
Бродит призрак тленья
По уездным городам.
Заложу именье -
Душу не продам.
Укрепись молитвою
И не соотнеси
Конец аллеи липовой
С концом всея Руси.
(М. Кудимова)
P.S. Если сведущий в чеховской биографии и переписке реалист прочтет это эссе, он, конечно, скажет, что Чехов не был ходячей прописью, а здесь написано сплошное вранье. Не постничал Чехов, не парил в облаках, не скорбел о роде человеческом, а жил. И жил очень неплохо, когда стал знаменит. Обедал в приличных ресторанах (недаром в рассказах у него столько съедобной роскоши, балычка, икры, «поросеночек с хреном» опять-таки. Немного ел, но ел хорошо, вкусно. Роскошь любил. Дорогие костюмы, изящную мебель, заграничные поездки. И умер-то не в Ялте, а в Южной Германии. И как умер! Не священника позвал и не Библию попросил, а потребовал шампанского, выпил бокал и сказал «Ichsterbe» (я умираю). (Да-да, это вполне в духе интеллигента: и эпикурейство, и скептицизм, и вызов. И мужество: другой бы застраховался, получил бы документик в виде отпущения: вдруг ад есть?) В целомудрие чеховское реалисты тоже не поверят: он ведь даже посещал заграницей бордели, сам брату признавался. И женщин у него было много, и Ольга - не единственная его актриса. А Лика? И именьице в Ялте было чудненькое, и другие имения он скупал, когда пошли большие гонорары. И деньги знал на что потратить, даже больших гонораров не хватало, оттого и пьесы стал писать подряд, одну за другой, потому что прозу за большую сумму запродал вперед издателю… Так что Чехов был не аскет, не народник и не Человек в футляре. По этим «разоблачительным» фактам его можно скорее за эпикурейца и гедониста принять. Но никакого противоречия здесь нет. Главное - что выпало в сухой остаток. Да, Чехов пожил, и со вкусом, хорошо пожил, но он всем этим бытом и комфортом не умел увлекаться. В нем не было ни самодовольства, ни тщеславия, ни спокойствия, ни стабильности, свойственных счастливым обывателям. Чехов и обыватели обедали в одном и том же ресторане. А потом обыватель шел и бузил с мамзельками или ловил кайф на диване, прикрывшись газеткой, а Чехов шел домой и писал желчный пасквиль (иногда в форме повести): на ресторан, на обед, на самого себя.
Интеллигент чаще всего не прочь сладко пожить, хотя для этого не будет ни унижаться, ни продаваться, ни красть (в отличие от вечных чеховских оппонентов: чиновников). Но как-то он ухитрится жизнь обставить за этим карточным столом. Получать удовольствие от жизни - это и Чехов, и Интеллигент всегда готовы. Но быть довольным жизнью, довериться ей, не роптать и не страдать - это уж увольте. И Чехов, и его интеллигенты здесь Жизнь поматросили и бросили. Жизнь может жаловаться в арбитражный суд.
| В мой мир |
В своих произведениях Чехов откликается на нравственные и идейные искания современной ему интеллигенции. В центре его внимания - мера духовной ценности человека, независимо от его профессии и сословной принадлежности.
Чехов поднимает вопросы о ценности человеческой жизни, о нравственной обязанности человека перед народом, о смысле человеческой жизни.
Вопросы, поднятые Чеховым, общечеловечны.
В сюжетах из жизни интеллигенции Чехов высказал свои самые сокровенные мысли о современной ему действительности, о настоящем и будущем России, о нравственной позиции человека.
В своих рассказах Чехов показывает, как погибают лучшие представители русской интеллигенции.
Одним из таких людей является доктор Дымов, герой рассказа “Попрыгунья”. Он принадлежит к той части русской интеллигенции, которой Чехов восхищался. В образе доктора Дымова соединились и героизм труда, и нравственная человеческая сила, и благородная любовь к Родине.
Его жена Ольга Ивановна посвятила свою жизнь поискам “великого человека”. С ее образом связана тема пошлости, бессмысленности обывателей, а, по словам Горького, пошлость была врагом Чехова. Ольга Ивановна так и не увидела рядом с собой человека, которого она искала, не поняла силы и красоты Дымова. Его талант и замечательные душевные качества были замечены только после смерти. Ольга Ивановна так и не поняла, что ценность человеческой жизни в ней самой, а не в ложном величии.
Эпиграфом к “Попрыгунье” могут служить слова профессора из “Скучной истории”: “Я хочу, чтобы наши жены, дети, друзья, ученики любили в нас не имя, не фирму и не ярлык, а обыкновенных людей”.
У Чехова есть свои любимые герои. Все они натуры целостные, целеустремленные, все они презирают жалкий уют, собственническое счастье. Все они стремятся к жизни, достойной человека, к борьбе против подлости и пошлости.
Чехов сказал: “В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли”. Известно и другое его высказывание: “Человек должен быть ясным умственно, чистым нравственно и опрятным физически”. Это желание видеть людей простыми, красивыми и гармоничными объясняет непримиримость Чехова к пошлости, к нравственной и душевной ограниченности.
Но если человек подчиняется силе обстоятельств, если в нем постепенно гаснет способность к сопротивлению, то он в конце концов теряет все истинно человеческое, что было ему свойственно. Это омертвление человеческой души.
Таков герой рассказа “Ионыч”. Это молодой человек, полный неясных, но светлых надежд, с идеалами и желаниями чего-то высокого. Но любовная неудача отвратила его от стремлений к чистой, разумной жизни. Он поддался пошлости, окружающей его со всех сторон. Он утратил все духовные интересы и стремления. Из его сознания исчезло то время, когда ему были свойственны простые человеческие чувства: радость, страдание, любовь. Мы видим, как человек, умный, прогрессивно мыслящий, трудолюбивый, превращается в обывателя, в “живого мертвяка”. Мы видим его нравственную деградацию.
Такие герои Чехова, как Ионыч, утрачивают то человеческое, чем наделила их природа. Но сами они довольны собой и не замечают, что лишились главного - живой души.
В своих произведениях Чехов показывает, как бездумная радость повседневного существования может незаметно привести даже человека живого и восприимчивого к полному духовному опустошению.
В этом отношении замечателен рассказ “Крыжовник”.
Герой рассказа - чиновник. Это добрый, кроткий человек. Мечтой всей его жизни было желание иметь “усадебку” с крыжовником. Ему казалось, что этого достаточно для полного счастья.
Но представление Чехова о настоящем человеческом счастье другое. “Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли... Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа”, - писал Чехов.
И вот мечта героя сбылась, он приобрел усадьбу, в его саду растет крыжовник. И мы видим, что перед нами уже не прежний робкий чиновник, а “настоящий помещик, барин”. Он наслаждается тем, что достиг своей цели. Чем более герой доволен своей судьбой, тем страшнее он в своем падении. И брат героя не может ответить на вопрос, какое добро нужно делать, чтобы избавиться от гнусного собственнического счастья.
Героев Чехова можно поделить на две группы: одним из них мало свойственны нравственные переживания, другие же, напряженно ищут человека в себе и в окружающих.
Равнодушию и серости обывателей, приспособленцев в произведениях Чехова противостоит иное, совестливое отношение к жизни, характерное для многих чеховских героев.
Одним из таких героев является Алехин, герой рассказа “О любви”. Это человек неплохой и неглупый, но он погряз в мелких хозяйственных заботах. Он любит женщину, замужнюю женщину. Он чувствует, что и она не равнодушна к нему. Они любят друг друга молча. Алехину нечего дать ей, ему некуда ее увезти. Он не ведет яркую, интересную, захватывающую жизнь художника, артиста, героя. Он понимает, что, последуй она за ним, она не будет счастлива, а значит, не будет счастлив и он.
Заметим, что ни один герой Чехова не состоялся в любви. Может быть, потому, что смысл жизни не в счастье, а в чем-то более значительном: “Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе”.
О смысле жизни, о назначении человека спорят и в “Доме с мезонином”.
Герой повести, молодой художник, мечтает об утопическом идеале общественного устройства: если освободить людей от тяжелого физического труда, разделив его, то тогда каждый будет думать о главном, о поиске правды.
Его “противник” - приверженец теории “малых дел”, которые вносят небольшие изменения в жизнь народа, но не поднимаются до решения главных задач.
В рассказе воплощена жажда гармонии, мечта о здоровом, осмысленном существовании, о духовной красоте человека, о труде как основе справедливой и честной жизни. И Лида со своими малыми делами доказывает, что это невозможно без общей идеи.
Вот еще одна повесть, герой которой размышляет о смысле жизни, о своих обязанностях перед народом.
Николай Степанович, герой “Скучной истории”, приходит к выводу, что он прожил жизнь неверно. Размышляя о прожитых годах, он ищет оправдание своей деятельности. Он заново оценивает свое поведение как гражданина, ученого, главы семьи и приходит к выводу, что никогда не сопротивлялся пошлости, царившей и в его доме, и в науке. Только в самом конце жизни герой нашел изъян и в своем отношении к миру, и в научной работе: “Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинках, которые рисует мое воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей или богом живого человека. А коли нет этого, то, значит, нет и ничего”.
Жизнь без общей идеи бессмысленна. Чехов жаждал гармоничного существования для человека и страдал от отсутствия общей идеи.
Вопросы, поднятые Чеховым, актуальны и в наше время. Поэтому Чехова можно считать писателем, творчество которого современно.
