От смерти к жизни. Как преодолеть страх смерти Данилова Анна Александровна

Фредерика де Грааф

Фредерика де Грааф

В московском хосписе (особой больнице для умирающих) работает много волонтеров. Среди них -- Фредерика ДЕ ГРАФ. У нее не совсем обычная биография -- по образованию она славист и медик, родилась в Голландии; будучи взрослым человеком, приняла Православие, познакомившись с владыкой Антонием Сурожским. И вот теперь живет в Москве.

Путь из ума к сердцу

Как получилось, что вы переехали в Россию?
-- Это не сразу произошло, сперва я почти 30 лет жила в Англии, была духовным чадом владыки Антония, и он благословил меня ехать сюда.
С владыкой я познакомилась очень давно, в 1975 году. Я жила тогда в Голландии и училась на филфаке, на отделении славистики. Как-то раз владыка приехал в наш университет, и моя православная знакомая пригласила меня на встречу: «Тебе будет интересно, приходи!» Я пришла. В первый раз я видела монаха, и мне стало страшно. Не потому только, что он был весь в черном. Его глаза были такие огненные! Мне хотелось скрыться от него, мне показалось, что у меня нет ничего общего с верующими. Владыка тогда провел беседу о медитации и молитве. В конце он сказал, что для православных в субботу-воскресенье будет говение. Был вечер пятницы. Я вернулась домой и почему-то (до сих пор не понимаю -- почему) точно знала, что на это говение поеду, хотя я была неверующая и незваная.
Помню, что на субботу у меня уже были какие-то планы, знакомые должны были на время привезти мне кота. Помню, как я думала перед выходом: выпить чашку чая или уже отправляться? Потом очень решительно выключила кнопку на чайнике -- нет времени пить чай -- и выскочила из дома. И тут же встретила свою православную подругу. Я попросила ее взять меня с собой. Если бы вышла на секунду позже, я бы ее не встретила, все бы пропало. Может быть, Господь дал бы еще шанс, но из-за чашки чая я могла все потерять.
Из-за кота мы пришли с опозданием. К моему ужасу, все уже молились, стоя на коленях, в часовне. Я в жизни не стояла на коленях! И не знала, куда деваться!
После молитвы все должны были спуститься из часовни по лесенке вниз, в комнату для беседы. Вдоль стен стояли стулья, все сели. Я всем руку пожала, поздоровалась (не могу же я просто так, молча, сесть, меня ведь не звали). А потом зашел владыка. С ним я не поздоровалась, так как боялась его.
Беседа была про любовь. А во время перерыва на ланч владыка мне дал полбанана -- это тоже врезалось в память почему-то. И я его спросила: «А у вас в Лондоне есть такие говения?» Он посмотрел на меня и говорит: «Да, есть. Я вам дам адрес». С этого и началось.
У меня денег не было, чтобы куда-то ездить, я была довольно бедной студенткой. И вдруг мне приходит перевод -- денег точь-в-точь, чтобы сесть на пароход и приплыть из Голландии в Англию. Я приехала через три недели после первого знакомства -- знала: если сразу же не поехать, потом будет уже труднее.
Приехала, была на говении. А потом обратилась к владыке Антонию: «У меня все хорошо, только есть один вопрос: как можно из головы найти путь к сердцу?» Это был для меня тогда наболевший вопрос. Он помолчал и сказал: «Ничего, мы найдем путь. Легче найти путь из ума к сердцу, чем из сердца к уму».

-- А что это были за говения?
-- Это было два раза в год -- под Рождество и под Пасху, отдельно на английском и отдельно на русском. Владыка говорил на какую-нибудь тему, а потом -- молчание. Полчаса, сорок минут -- чтобы подумать и проверить свое сердце. После этого -- продолжение беседы, потом снова перерыв на молчание. Около часа дня все собирались, кушали -- как настоящая семья, потом была третья беседа -- короткая, опять молчание и в конце дня -- общая исповедь.
Удивительно было, что владыка, стоя посредине храма у аналоя, сам исповедовался. Видно было, что он свою душу раскрывает перед Богом, и этим он нас приводил к Богу. Чувствовалось, что его покаяние -- это и наше покаяние. В этой личной исповеди он был немногословен и очень правдив. Он стоял криком души перед Богом -- в покаянии. И каждый по своей возможности присоединился к нему. А потом, если что-то еще было личное на душе, мы могли подходить и исповедоваться. И на следующий день, в воскресенье, -- Причастие.
Это было очень красиво, действительно, как семья -- он стоял со своими духовными чадами перед Богом. Хотя он никогда не говорил: это мои духовные чада. Всего два раза за 30 лет я услышала от него эти слова.
Потом я была в России -- мне дали стипендию, чтобы учить здесь русский. И здесь я стала православной, крестилась в храме Рождества св. Иоанна Предтечи в Ивановском. Когда я вернулась из России, то решила переехать в Англию, чтобы в приходе владыки научиться молиться и как-то расти духовно. Кого-то надо иметь перед глазами как пример. Я ведь из семьи неверующих и некрещеных, которые к Церкви были безразличны.
Я пришла советоваться с владыкой, и он мне говорит: «Приходи через неделю, я подумаю и потом поговорим». Я пришла через неделю, он посмотрел мне в глаза и сказал: «Знаешь что, оставайся в Голландии, и через год обсудим». А я смотрю на него и говорю: «Но через год будет тот же вопрос!» Он смотрит, смотрит: «Тогда переезжай сюда». За один миг я решила, я знала, что перееду. И понимала, что надо это делать быстро, иначе передумаешь. Через три недели я раздала почти все, что у меня было, и приехала с двумя чемоданами в Англию. Не было, где жить, денег не было, но, конечно, Господь помог.

-- А когда он сказал вам, что нужно ехать в Россию?
-- Это не было так, что он решил и сказал мне: иди! Он очень ценил свободу человека, очень бережно к ней относился. Это была моя просьба, вопрос к нему: «Что вы думаете о том, чтобы мне поехать?» Однажды он мне сказал: «Я думаю, что ты там побываешь, но я не знаю когда. Будем об этом думать». Когда он говорил «будем думать», это значило -- будем молиться. Так прямо -- будем молиться -- он никогда не говорил.
Через семь лет у нас в Оксфорде была ежегодная конференция, на которую со всей Англии собираются православные. Там было очень много русских, и они расспрашивали владыку, хотел бы он жить в России. Он отвечал, что, видимо, Богу это неугодно, хотя он всегда хотел этого всей душой. Я сидела напротив него и решила лишний раз спросить: «А что вы думаете про меня?» Он, жуя бутерброд, говорит: «Я думаю, хорошо бы, если бы ты туда переехала, потому что ты там нужна». Я чуть не свалилась со стула, потому что владыка никогда ничего не говорит просто так. Я спросила: «А как же мама?» А мама моя в Голландии болела. Он говорит: «Подумаем». Через две недели он подходит ко мне после приходского собрания и говорит: «Знаешь что? Подожди, потому что мне так стало жалко твою маму». Я ему говорю: «Но ведь я уже уволилась!» (Я преподавала тогда в институте.) А он -- как это типично для него -- большими такими темными глазами смотрит и с улыбкой говорит: «Ты можешь обратно?» Я говорю: «Могу». -- «Ну иди обратно». Я думаю: «Ничего себе!»
И вот когда я как-то сидела с больным, вдруг в голове проскакивает непонятная мысль: просить благословения у мамы, чтобы поехать в Россию. А у нас в семье слов-то таких не знали -- «благословение»! Через несколько недель я была у мамы в Голландии. Мы сидим в саду, уже осень. И я спросила: «Мам, а что ты думаешь, если бы я переехала в Россию?» Она, даже не подумав, говорит: «Переезжай!» И я увидела в ней столько света в этот момент! Она по натуре очень боязливая, ничего не знает про Россию, не знает, почему я хочу там быть, она одна и полуслепая… И вот она щедро так сказала: «Переезжай -- и лучше скорее, чем позже, потому что ты уже немолодая!»
После этого владыка меня благословил. Конечно, мне было бы очень тяжело жить в России, зная, что в Голландии осталась больная мама, для которой я -- радость и опора. Но случилось так, что я собиралась ехать в Россию 30 мая, а 28 мая мне позвонили из Голландии: мама умерла. Она умерла от сердечного приступа, хотя никто не знал, что у нее больное сердце.
И вот я здесь уже третий год работаю волонтером в хосписе.

Наука умирать

Вы врач?
-- У меня диплом по восточной медицине, по рефлексотерапии, то есть по иглоукалыванию и массажу. У меня была своя клиника в Лондоне, там я работала 12 лет. Здесь я работаю без иголок, пальцами, потому что в России не признаются заграничные дипломы. Я занимаюсь массажем и учусь психологии -- в хосписе это очень важно, да и нужен русский диплом. Я год уже проучилась, защитила диплом «Переживание горя в экстремальных экзистенциальных обстоятельствах». То есть, когда человек серьезно болен и понимает, что может умереть, -- как ему жить так, чтобы не «провалиться» в свою собственную смерть, чтобы не думать только о смерти, но как-то творчески этим жить и готовиться к переходу в другой мир.

-- А можно ли вообще научить этому?
-- Я думаю, что да. Но это вопрос не только смерти -- это вообще вопрос того, как человек живет. Очень часто слышишь, как человек говорит: я же был хорошим человеком, никому зла не сделал, почему мне такое наказание? Это удивительно, когда человек всю жизнь никак не обращается к Богу, а заболеет -- и обвиняет Бога, что Он так наказывает. На самом деле это не наказание, это частично просто закон природы: когда человек живет небрежно, тело не может выдержать, и человек болеет. Конечно, бывают болезни для вразумления, чтобы человек остановился и дал себе отчет -- зачем он живет.

-- А у неверующего может быть обращение к Богу из таких страданий?
-- Бывает, что человек вдруг опомнится и думает о своей жизни: какая была в ней цель? Но это здесь, в России, почему-то очень редко встречается. Хотя способность уверовать здесь больше, чем на Западе. Я много читала психологических исследований на эту тему. Один американский исследователь приводит статистику, что для 40 процентов людей, которые узнали о раковом диагнозе, это был положительный фактор в их жизни. Здесь, да и в Англии, где я работала в разных хосписах, я этого не видела. Я вижу, что человек ропщет. Или если не ропщет, то он думает, что цель этого дня -- встать с постели и самому дойти до туалета. Это очень печально, хотя, конечно, понятно.

-- А к чужой смерти у неверующего человека может быть правильное отношение? Такое бывает?
-- Если неверующий человек ухаживает за умирающим и у него есть сердце, то он может подходить к больному с теплотой, с лаской, с трепетом. Для больного это важнее всего. Дело не в том, чтобы говорить с больным о Боге, дело в том, чтобы быть духом с Ним, если можно так сказать. Можно без слов говорить о том, что любовь есть, что есть забота, ласка. Очень важно для больного, чтобы ухаживающий за ним -- неважно, верующий или неверующий -- как-то давал понять: я буду относиться к тебе очень бережно, потому что я увидел, что ты стоящий человек. Ведь часто в больнице личность человека, его мир, его жизнь теряются для других людей, больной становится просто «телом в пижаме». А если он чувствует, что он личность для того, кто ухаживает за ним, то он, может быть, наберется мужества, чтобы раскрыться, чтобы сказать: «Да, мне страшно, я стою перед смертью. Я тебе доверяю, потому что вижу, как ты ухаживаешь за моим телом».
Многое без слов становится видно по тому, как человек дотрагивается до тела больного. Больные очень чуткие. Когда человек сам боится смерти, больной прекрасно понимает: этот человек не будет сидеть со мной, он боится. Страх виден по тому, как человек разговаривает с больным: «Ну как вы сегодня? хорошо? Ну до свидания». Больной чувствует, что человек хочет просто спрятаться за словами, и замыкается.

Да, иногда кажется, что лучше вообще ничего не говорить, чем говорить какие-то пустые утешительные слова типа «все будет хорошо, держитесь»… Как быть в такой ситуации?
-- Я думаю, что надо быть собой в своей боли. Потому что это больно -- смотреть, как человек страдает. Я согласна с вами, что нельзя сказать: ах, все будет хорошо, летом поедем на дачу и так далее, -- когда видно, что через неделю человек может умереть. Я глубоко уверена, что все умирающие знают, что они умирают. Даже если родственники говорят: нет, он не знает свой диагноз, мы не говорили, -- человек-то знает свое тело, он это чувствует.
Я думаю, что тут надо научиться быть беззащитным. Не скрывать, что не знаешь, что делать. И даже неплохо иногда показать свои собственные слезы, свою немощность перед страданием. Но, с другой стороны, владыка говорил, что надо творчески быть с больным: не стоит просто плакать вместе и «сидеть в одной яме», а своим подходом показать, что он -- достойный человек. И если у больного есть вопрос о вере, можно сказать ему: это же не конец, это переход в другой мир. «Даже если вы этому не верите, для меня это так. Есть святые, которые живы, и я знаю про своих близких, которые уже перешли эту грань, что они живые. Вы можете не принимать этого, но я в это верю и как-то внутри это знаю». Можно сказать: я всегда буду вспоминать вас, потому что мы встретились, и это будет навсегда. Чтобы умирающий знал, что он не один. Одиночество -- хуже всего.
Хороший пример владыка в своих книгах дает. Умирал один прихожанин нашего храма. Он всегда говорил владыке: «У меня нет времени, чтобы остановиться и осмыслить свою жизнь». Он заболел раком, лежал в больнице и жаловался, что он сейчас не может делать то, что хотел бы делать. Владыка сказал: «Господь тебе дал сейчас время, чтобы осмыслить свою жизнь, чего тебе всегда хотелось». Владыка сидел с этим человеком каждый день, и они разбирали его жизнь -- начиная с настоящего и все дальше и дальше в прошлое: что было не по любви, что было темным, что было недостойно Вечности -- «потому что там только любовь» (это слова владыки). Владыка говорил, что за час до своей смерти этот человек лежал в постели и говорил: «Знаешь, владыко, я умираю, тело умирает, но я до того жив! Я никогда в жизни не чувствовал себя таким живым».
Моя позиция в хосписе очень удобна для общения с больными: во-первых, я добровольцем работаю, свободно могу сидеть с человеком столько, сколько хочу. Во-вторых, важно, что я прихожу как рефлексотерапевт, а не как психолог. Представляете, заходит человек: «Вот я психолог, скажите-ка мне…» Они же сразу замыкаются! А я просто прихожу и говорю: «Я могу вам массаж сделать. Хотите?» Обычно хотят. Каждый сеанс -- 45 минут, это довольно большой срок, чтобы раскрыться, если человек хочет. Можно узнать про его семью, про его работу, чтобы у меня было понятие о его личности. Если человек раздражительный… Я помню, как говорила с владыкой о том, что один человек в моей семье очень гневливый. И владыка говорит: «Это хороший знак! Значит, жизнь в нем есть». Обычно есть тенденция побыстрее проскочить мимо раздражительного больного. А на самом деле, как говорит психология, это человек, в котором еще есть жизнь, который готов бороться, он уже на один шаг дальше пошел. Раздражительность -- это проявление тревоги, с которой он борется. У него есть шанс измениться и использовать болезнь для личностного роста. Но это, к сожалению, так редко бывает!


Псалтырь по-голландски

Как получилось, что вы стали врачом, хотя учились на слависта?
-- Мы с сестрой близнецы, но она окончила школу другого типа на год раньше меня. И она выбрала профессию врача. Я тоже с раннего детства хотела быть врачом. Уже было место в университете в Роттердаме, чтобы начать учиться. И вдруг я решила: «Не хочу быть, как она, хочу по-другому».
А я тогда уже по телевизору слушала курс русского языка, и мне очень понравилось. Я думаю: «О, я русским буду заниматься, славистикой!» Так и получилось, по довольно глупой, совсем не благочестивой причине.
Помню, наш профессор очень любил старославянский язык. Когда мы сдавали экзамен, надо было читать псалом на старославянском и переводить. До этого я в жизни не читала Псалтырь, а голландцы-протестанты все псалмы знают наизусть. Я думала: «Как несправедливо -- я с трудом перевела этот псалом, который первый раз в жизни читала, а они так быстренько: тыр-тыр-тыр-тыр! И зачем он нужен, этот старославянский язык?» А сейчас так хорошо, что все можно читать, понимать.
Уже потом, когда я переехала в Англию и не могла найти себе работу как славист, я решила: уйду в медицину. И пошла учиться. И как-то обходным путем тоже стала медиком. Но я ни о чем не жалею. Я так думаю, что, даже если человек что-то делает не так в жизни, это не случайно. Без русского языка я бы не стала православной, это очевидно. Ведь все молитвы в Церкви -- на славянском, книги богословские -- на русском, и я бы без этого не смогла разобраться в моем вопросе -- как от ума пойти к сердцу.
Но при этом я так люблю быть с больными! Может быть, потому, что, работая с больными, можно совершенно забыть себя. И еще мне безумно интересно, почему человек болеет -- анатомия, как работают органы, в чем причина болезни и т.д. Я даже рада, когда передо мной человек с разными симптомами, сложный пациент. У меня и сестра врач-психиатр, и в роду еще были врачи. Наверное, это передается. Я никогда не хотела стать кем-то другим.

-- В России у вас есть чувство, что это что-то чужое?
-- И да и нет. Бывает, что еду в метро, и тысячи людей мне навстречу по эскалатору. Я смотрю на лица: они все чужие! Я не могу прочесть их лица, они мне совершенно незнакомы. И тогда чувствуешь себя очень одинокой. Но поддаваться нельзя, потому что это просто сентиментальность. Когда встречаешься с человеком лицом к лицу, тогда проступает общечеловеческое.
Самое тяжелое для меня -- это грубость, манера общения людей друг с другом, особенно в Москве -- плюют, толкают. Вот к таким «мелочам» -- когда в трамвае, в метро орут друг на друга, -- к этому очень трудно привыкнуть. С другой стороны, это очень хороший урок, чтобы научиться не терять себя, не реагировать. Я не говорю, что я всегда справляюсь, но тогда снова каюсь внутри и все снова начинаю.

-- А почему же вам сюда хотелось? Почему вы об этом говорили с владыкой?
-- Я не знаю. У нас в роду нет русских. В каком-то смысле я чувствую, что я здесь дома. А в другом смысле -- когда я приезжаю из России в Англию (потому что официально пока еще живу там), у меня ощущение, что я была на войне. Не знаю почему, не потому, что так трудно здесь. Но очень конкретное ощущение, что я вырвалась с войны и потом снова возвращаюсь.
Моя подруга -- духовное чадо о. Иоанна (Крестьянкина) -- давно-давно, может лет 12 назад, взяла меня с собой к нему. Я спросила у него насчет переезда сюда, и он мне задал точно такой же вопрос: «Почему ты хочешь сюда?» Я говорю: «Не знаю, сердце лежит к этому». «А, -- говорит, -- тогда понятно». Так что я вам только это и могу сказать!

Когда началась Вторая мировая война, он занимал пост главврача в венской больнице для бедных. Франкл был евреем и вскоре оказался в концентрационном лагере. В общей сложности он провел в концлагерях почти три года, но ему удалось выжить.

Впоследствии, описывая свой опыт, Виктор Франкл писал, что в заключении встречался с двумя группами людей. Большинство заключенных старалось просто выжить, чего бы это ни стоило. Все их мысли были лишь об одном: как получить еще один кусочек хлеба. Но изредка встречались и другие люди, – которые, несмотря на жуткие условия существования, обретали смысл в чём-то превосходящем их самих: в чём-то возвышенном и прекрасном, в любви к родному человеку или к Богу.

Франкл считал, что человек несет ответственность даже за свое отношение к неизбежности собственной смерти. У нас есть выбор – стать жертвой судьбы или найти смысл в том, что происходит, чему-то научиться. Именно от отношения человека к своей судьбе (в частности, к смерти) зависит, попадет он в состояние экзистенциального вакуума или в состояние внутренней свободы.

Виктор Франкл, находясь в концлагере, пришел к важному выводу: самый главный вопрос, который стоит перед человеком, не «как выжить?», а «ради чего жить?» Не «что я могу взять от жизни?», а «что я могу дать жизни?» Он цитирует слова Ницше: «У кого есть “зачем”, тот выдержит почти любое “как”».

Вот что пишет Франкл: «Человек, который ищет смысл жизни, может его найти тремя путями: во-первых, он может усмотреть смысл в действии, в создании чего-либо. Помимо этого, он видит смысл в том, чтобы переживать что-то, он видит смысл в том, чтобы кого-то полюбить… Даже в безнадежной ситуации, перед которой он беспомощен, он при известных условиях способен видеть смысл.

Дело в позиции и установке, с которой он встречает свою судьбу, которой он не в состоянии избежать или изменить. Лишь позиция и установка дают ему возможность продемонстрировать то, на что способен один лишь человек: превращение, преображение страдания в достижение на человеческом уровне .

Виктор Франкл считает, что в жизни не существует ситуаций, которые были бы действительно лишены смысла:

«Осуществляя смысл, человек реализует сам себя. Осуществляя же смысл, заключенный в страдании, реализует самое человеческое в человеке. Мы обретаем зрелость, мы растем, мы перерастаем самих себя. Именно там, где мы беспомощны и лишены надежды, будучи не в состоянии изменить ситуацию, – именно там мы призваны, ощущаем необходимость измениться самим» .

Франкл цитирует человека, который пережил Освенцим: «Страдание имеет смысл, если ты сам становишься другим».

Я хотела бы привести пример пациентки хосписа, молодой женщины Оксаны, которая на мой вопрос: «Чему ты научилась благодаря болезни? Изменилось ли что-то в твоей жизни?» ответила следующее:

«Я стала глубже верить в Бога, вернулась моя вера в добрых людей. Я рада, что познакомилась со многими замечательными людьми. Вернулась какая-то детская наивность, открытость. Я стала чуть добрее и терпеливее к себе и другим людям. Мой характер стал мягче. Болезнь сейчас принимаю со спокойствием, без озлобления; со смирением. Я простила старые обиды, и на душе стало легко! Я стала вообще больше любить и ценить жизнь. И снова убедилась в том, что нужно жить в гармонии со своей душой и что нужно вовремя обращаться к врачам».

Здесь речь идет об обретении целостности, говорит владыка Антоний. Хочешь ли ты быть снова здоровым, для того чтобы возвратиться к тому, что разрушило тебя и в теле, и в душе? Хочешь ли ты жить отныне другую жизнь, жизнь цельную? Цельность, по владыке Антонию, означает жизнь в гармонии с Богом, и это важнее, чем физическое здоровье. Поэтому, если такая цельность связана с физическим выздоровлением – прекрасно, если нет, всё равно обретение ее – это благо.

Виктор Франкл рассказывает об одной женщине, которую встретил в концлагере. Женщина знала, что ей предстоит умереть через несколько дней, но, несмотря на это, была душевно бодра: «Я благодарю судьбу за то, что она обошлась со мной так сурово, – сказала она. – Потому что в прежней моей жизни я была слишком избалована, а духовные мои притязания не были серьезны».

Принимая вызов страдания и зла, человек, по свидетельству владыки Антония,

«несомненно вырастает в совершенно новое измерение, совершенно новое величие, когда он способен встретиться лицом к лицу со страданием, с ненавистью, с горем, с ужасами войны и остаться до конца человечным, и еще вырасти в большую меру, скажем, сострадания, понимания, мужества, способности себя отдать и собой пожертвовать» .

В связи с этим мне хочется процитировать слова 29-летней еврейки, жительницы Амстердама Этти Хиллесум (1914–1943), которая умерла в газовой камере немецкого концлагеря смерти во время Второй мировой войны. Она мечтала стать писательницей.

В своем дневнике, который она вела в концлагере, Этти писала:

«Страдание всегда было с нами, неужели важно, в какой форме оно появляется? Единственное, что важно – как мы его переносим и как мы делаем его частью нашей жизни… Иногда я склоняю голову перед тяжелым бременем, которое висит надо мной. Но как только я склоняю голову, я заодно почти неизбежно испытываю потребность молиться. И так я могу сидеть часами и знать всё, и переносить всё, и становиться всё более крепкой в принятии того, что происходит, и одновременно всем нутром я верю, что жизнь красива, имеет смысл и жить стоит ».

Эта замечательная молодая женщина принадлежала к третьей из названных нами групп. Сохранились свидетельства о том, что, отправляясь в газовую камеру, она поддерживала тех, кто был рядом.

Виктор Франкл считал, что человек не может не искать смысла своей жизни: это его сущностное, неотъемлемое стремление. И наиболее остро вопрос о смысле возникает в обстановке, «когда хуже некуда» (как у умирающих больных), или когда отходит суета и появляется пространство и время задуматься о том, зачем ты живешь.

По Франклу, бытие человека должно быть направлено на нечто, что не является им самим, на что-то или кого-то: на смысл, который необходимо осуществить, или на другого человека, к которому мы тянемся с любовью. Он считал, что именно в служении делу или в любви к другому мы осуществляем себя, становимся самими собой, находим свой смысл. Франкл был убежден, что совесть наделяет человека способностью обнаружить тот единственный и уникальный смысл, который кроется в любой ситуации.

«Именно там, где мы беспомощны и лишены надежды, будучи не в состоянии изменить ситуацию, именно там мы призваны измениться сами. Человек не для того здесь, чтобы наблюдать и отражать самого себя, он здесь для того, чтобы представлять себя, поступаться собой, чтобы, познавая и любя, отдавать себя», – писал Виктор Франкл.

В таких экстремальных, экзистенциальных ситуациях, как пребывание в концентрационном лагере или переживание тяжелой болезни и смерти, наиболее ярко обозначается проблема личности.

Франкл отмечал, что без надежды человек просто не может существовать. Именно потерей «структуры внутреннего временного плана» объясняется пустота и бессмысленность существования в экстремальных ситуациях: «Тот, кто не верит в будущее, свое будущее, тот в лагере погибает. Он лишается духовной опоры, он позволяет себе опуститься внутренне, а этому душевному упадку сопутствует и телесный». Очень немногим в лагере удалось сохранить свою человечность, и эти люди были примером для других.

Итак, Франкл приходит к выводу, что в экстремальной ситуации вопрос о смысле жизни есть, прежде всего, вопрос о конечном смысле, то есть о смысле смерти, и, только ответив на этот вопрос, человек может жить как личность, не попадая под влияние внешних условий. Если есть задача и смысл, тогда можно вынести очень многое.

Фредерика де Грааф. Фото: Наталья Макаренко

Научиться «быть»

Самым трудным для человека, который серьезно болеет, оказывается состояние, когда он уже не может действовать как раньше, и вместо привычной активности вынужден просто «быть» наедине с собой. Тогда возникает вопрос: «Как научиться “быть”?» И здесь мне хочется привести пример, о котором говорит митрополит Антоний.

Много лет тому назад у него в приходе был один крайне деятельный человек, звали его Александром. Этот человек часто жаловался владыке, что у него нет времени остановиться и осмыслить свою жизнь. В один прекрасный день он пошел в больницу на ежегодное обследование, и врачи обнаружили у него рак печени.

Александр пришел к владыке и сказал: «Как это скучно! У меня столько дел, а из-за болезни я ничего не могу…» Владыка на это ответил: «Ты же всегда сетовал на то, что у тебя нет времени остановиться, а теперь Господь остановил для тебя время».

Владыка сказал ему, что настала пора не действовать, а быть, и пообещал помочь в этом. Владыка как никто понимал, опираясь на свой опыт врача и священника, насколько тесна связь между телом и душой: насколько все отрицательные чувства, эмоции, переживания, такие как зависть, гнев, страх, непрощение отнимают наши жизненные силы.

И вот они вместе начали просматривать всё, что лежало у Александра на душе. Они с владыкой часто встречались и совместно просматривали всю жизнь Александра: его поступки, мысли, эмоции, начиная с текущего времени, постепенно оборачиваясь в прошлое, вплоть до самых первых детских воспоминаний.

Владыка говорил, что Александр прожил очень тяжелую и сложную жизнь, и ему было о чём подумать, было с кем примириться, кого простить. Перед смертью, когда Александр уже был так слаб, что не мог удержать в руке чашку, он сказал: «Я сейчас физически очень слаб, но никогда в жизни не ощущал себя таким живым».

Важно понять: когда человек не может быть деятельным, а может «только быть», всё равно у него есть задача. И мне думается, что стоит об этом говорить, поскольку это тесно связано с осмыслением страдания. Если вспомнить Виктора Франкла, у человека есть ответственность за свое отношение к неизбежному концу, то есть к тому, что он не может изменить. Есть выбор: быть жертвой или выбрать путь внутренней свободы.

Когда человек выбирает «быть жертвой» (обычно это происходит бессознательно), тогда у него очень часто возникают всевозможные симптомы – физические, душевные и духовные. Состояние ухудшается, он зациклен на себе, и его жизнь концентрируется вокруг болезни. Он попадает в «экзистенциальный вакуум». Такие люди относятся ко второй группе людей, для них, как говорил митрополит Антоний, «всё не то, и все вокруг виноваты».

И наоборот, когда человек выбирает путь внутреннего роста, то есть путь внутренней свободы, он старается найти смысл в своем страдании.

Болезнь и чувство вины

Виктор Франкл писал о триаде «страдание – чувство вины – смерть». В экзистенциальном отчаянии мы не можем найти счастье, но мы можем укрепить сознание смысла. Человек не просто жертва, он участник своей судьбы. Поэтому на нем лежит ответственность за происходящее.

Настоящая свобода бывает не «от чего-то», а «для чего-то», для каких-то целей, задач, свершений. Человек может быть связан, несвободен в том, что с ним происходит (неодолимая сила обстоятельств), но он остается свободным в своем отношении к тому, что с ним происходит. Часто страдание изменить никак нельзя, но возможно изменить отношение к нему.

Говоря о чувстве вины, Франкл призывает, прежде всего, признать его. Без всяких оговорок («это не я!») принять свое чувство вины. Далее он призывает к примирению с теми, в отношении кого человек испытывает вину. Если примирение невозможно, Франкл советует найти способ как-то выразить свое покаяние. Например, возместить причиненный ущерб или просто сделать что-то хорошее тому, перед кем виноват. А если ни на что это уже нет сил, тогда можно глубоко и честно пережить то, что было, принять свою вину, и в этом самом переживании уже стать другим человеком.

Вот что говорил в связи с этим митрополит Антоний.

Однажды к нему пришла пожилая женщина, которую мучили кошмары, навеянные прошлым. Она не могла забыть того, что когда-то сделала, и во сне этот поступок снова и снова преследовал ее. Она не знала, что с этим делать.

Владыка посоветовал поставить себя вновь в те обстоятельства жизни и честно, мужественно спросить себя: «Если бы я сейчас снова оказалась в подобной ситуации со всем тем опытом, который я набрала в течение всей жизни, поступила бы я таким же образом или нет?»

«Если, – продолжал владыка, – ты правдиво сможешь сказать, что сейчас ни за что бы не поступила так, тогда можно считать, что это уже не ты. Ты стала другим человеком, это прошлое тебя уже не касается. Тогда чувство вины отпадает как уже неуместное. А вот если бы ты могла поступить так же и сейчас, тогда это проблема не прошлого, а настоящего, и с этим стоит бороться».

Основываясь на своем опыте, я могу сказать, что чувство вины непродуктивно, если оно не ведет к рассматриванию и анализу причин, а далее – к определенной работе над собой. Чувство вины чаще всего врачуется прощением (эти два понятия тесно связаны). Причем прощением не только другого человека, но и самого себя. Принятие себя таким, какой ты есть, даже в неприглядном виде, дает силы идти дальше, продолжая нести на себе тяжесть своих прошлых ошибок и промахов, помогает учиться поступать иначе.

Результатом такой активной работы над чувством вины будет примирение. Процитируем владыку Антония:

«Необходимо готовиться к смерти через суровый, но освобождающий нас процесс примирения со всеми, с самим собой, с собственной совестью, с обстоятельствами, с настоящим, с прошлым, с событиями и с людьми, и даже с будущим, с самой грядущей смертью … Невозможно войти в вечность связанным, опутанным ненавистью, в немирном состоянии ».

И умирающий, и остающиеся на земле должны быть в состоянии сказать из самой глубины своего сердца: «Прости меня!» – и затем: «Я прощаю тебя».

Упрямство духа

Для меня пример Этти Хиллесум – самый прекрасный пример упрямства духа. Приведу слова из дневника Этти, которые она напиcала, понимая, что ей предстоит смерть в газовой камере:

«Я страдаю, как только может страдать человек. Но я не прилепляюсь к страданиям, они проходят через меня, как сама жизнь – как широкая, вечная река… и жизнь продолжается ».

Виктор Франкл свидетельствует, что человек имеет огромные ресурсы и может выжить даже в самой тяжелой ситуации. Человек ко многому может привыкнуть.

В хосписе лежала двенадцатилетняя девочка. Ее звали Софья. Между Софьей и ее мамой была тесная эмоциональная связь. Энергия мамы переливалась на дочь, и, как мне кажется, благодаря этому девочка прожила намного дольше, чем прогнозировали врачи.

Софья много раз была при смерти, но выходила из коматозного состояния и снова начинала разговаривать. Для меня было величайшей радостью вновь слышать ее голос после долгого молчания. Она очень мужественно, во многом, как мне казалось, ради любимой мамы, продолжала бороться за жизнь.

Но, несмотря на лечение (химиотерапию), болезнь прогрессировала. Девочку парализовало. Софья страдала, ее силы уходили. И всё-таки даже в этом состоянии меня поражали ее глаза. Из них изливалось столько жизни, столько азарта! Я никогда не видела такую несокрушимую силу жизни. Даже перед смертью, когда она обессиленно полулежала в коляске, ее не оставляло чувство юмора, а ее бездонные глаза продолжали сиять.

Когда Софья умерла, мне с очевидностью открылось, что она не могла умереть, она навсегда жива в Боге, и именно Божья сила во время ее короткой жизни давала ей такую мощь.

***

В четверг, 24 сентября, в культурном центре «Покровские ворота» состоится презентация книги «Разлуки не будет» и встреча с автором Фредерикой де Грааф.

Начало в 19.00

Вход свободный.

Адрес: Москва, ул. Покровка, 27, стр. 1 (метро «Лубянка», «Чистые пруды», «Тургеневская», «Сретенский бульвар»)

Отдельная тема предстоящей встречи – особенности отношений врач-пациент в России.

Гости вечера:

Федор Ефимович Василюк – психотерапевт, доктор психологических наук, заведующий кафедрой индивидуальной и групповой психотерапии Московского городского психолого-педагогического университета, создатель концепции понимающей психотерапии.

Инина Наталья Владимировна – психотерапевт, сотрудник факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова, автор книг и научных публикаций, преподаватель Российского православного университета святого Иоанна Богослова.

Франкл В . Человек в поисках смысла. – М.: Прогресс, 1990.

Антоний, митр. Сурожский . Диалог верующего с неверующим: Беседы с А.М. Гольдбергом в религиозной программе Би-би-си (1972). http://www.mitras.ru/besedy/besedy1.htm

Смерть // Антоний, митр. Сурожский . Жизнь. Болезнь. Смерть. – М.: Фонд «Духовное наследие Митрополита Антония Сурожского», 2010. http://www.mitras.ru/illness/ill_smert.htm

Hillesum, E. Une vie boulevesdée: journal 1941–1943: suivi de lettres de Westerbork / trad. de nederl. par P. Noble. – Paris: Ed. de Seuil, 1991.

Н. Б.: Я с радостью приветствую долгожданную гостью, рефлексотерапевта, сотрудника центрального московского хосписа, Фредерику де Грааф. Но мы знаем Фредерику совсем в ином качестве, в иной ипостаси: она, прежде всего, духовное чадо Владыки Антония Сурожского, о котором мы так много говорим в последнее время, а особенно - этой осенью, когда проводила свою работу очередная, 5-ая уже, Международная конференция «Богословие и реальность».

В течение трех дней проходило это собрание и, как всегда, обсуждались проблемы насущные. Вообще, тема «Богословие и реальность» открыла, наверное, определенную грань, после которой мы должны еще раз поставить перед собой серьезные вопросы: для чего мы живем и что является для нас подлинной реальностью.

Фредерика, вы близко знали Владыку Антония, общались с ним. Сегодня часто слышишь: мол, Владыка уже давно ушел от нас, вместе с ним ушла и его эпоха, сегодня Православие, если можно так выразиться, переживает совсем другое состояние. На ваш взгляд, какова реальность сегодняшнего богословия здесь, у нас, в России: среди всех нас, кто по возможности приобщается и к жизни Церкви, и к реалиям жизни светской?

Ф.: Я думаю, что реальность - это всегда Христос. В центре всей жизни должна стоять личность Христа. На конференции у меня был последний доклад, там я цитировала Владыку. Когда он был в Англии, то задавал вопрос тамошним православным. Очень острый, мне кажется, очень нужный сейчас вопрос: в чем наша вера? На чем она основана? В чем она укоренена? И вот, он говорит так: если нет личного опыта Самого Христа, встречи с Ним внутри себя, то мы еще не христиане!

Я думаю, что это даже вообще ключ ко всему, потому что если сейчас смотреть на мир, где идет преследование христиан, а потом перенести это на нас, давайте подумаем: если с нами так будет, а у нас нет личного опыта, - останемся ли мы со Христом? Но если личный опыт, хотя бы в зачаточном состоянии, есть, тогда есть, я думаю, и любовь ко Христу. И тогда можно будет устоять, когда станет тяжело. Иначе христианство - это просто мировоззрение, которое не поможет нам, если мы окажемся перед лицом чего-то опасного. И я уверена в том, что над всем этим стоит подумать серьезно!

Владыка говорит, что всем нам надо настраиваться совсем по-другому, чтобы ответить честно: чего нам не хватает, в чем «провал» нашего христианства.

У нас на конференции был доклад одной женщины из Ливана. Она, православная христианка, рассказывает: «Мы стоим и ждем, что начнется преследование христиан!» Она свидетельствует, что раньше у них было больше христиан, а сейчас - на три четверти больше мусульман. Опять-таки, в чем причина? Владыка говорит: в том, что мы такие немужественные, что мы не «стоим со Христом».

Он приводит пример ранних христиан, которые считали честью страдать за Христа, которые так Его «знали» (каждый), так Его любили, что и друг друга любили, как и Христа, и готовы были на все, чтобы только быть верными Ему.

Я думаю, что самый важный вопрос сейчас - не только для России, но и для всех христиан - знаем ли мы опытом (а не только понаслышке) Христа. И если нет, тогда, я думаю, надо серьезно начать работать, чтобы это стало возможным. А это возможно будет только тогда (тоже по словам Владыки) когда мы начнем серьезно молчать. Без молчания Господа «не узнать» - ни вне себя, ни глубоко-глубоко внутри себя. Итак, сначала через молчание, а потом - через молитву.

Владыка говорит, что цель молитвы - это молчание. В конечном итоге, созерцание Христа глубоко внутри себя, за психологическим уровнем, который только существует. Конечно, это не психологический анализ. Вспомним его слова: «Через себя - глубже - к Богу». И тогда, если есть личный опыт, хотя бы совсем небольшой, хотя бы только «тоска по Богу» (где-то еще Владыка говорит, что мы не спасаемся своими добродетелями или своими «достижениями»), то мы спасаемся этой «тоской по Богу» и по любви ко Христу.

Я думаю, тоже под влиянием Владыки, что нам нужно стремиться, может быть, к молчанию, а потом начать «тосковать по Нему», чтобы Он был с нами.

И еще Владыка говорит (я думаю, это тоже важно), что мы должны осознать, что мы - нищие, нищие духовно. Что мы стоим перед тайной жизни, еще ничего не зная. Как говорит Владыка, «вне Царствия Божия».

Мы часто думаем, что мы - уже внутри, но, если смотреть на себя честно, как только мы становимся способными познать убожество наше и нищенство, - тогда, говорит Владыка, может открыться в нас дверь к настоящей молитве, к крику души, чтобы начать действительно молиться и приближаться ко Христу.

Чтобы войти в дверь, нужно начать стучать в нее. Я думаю, что не только в России, но и везде, мешает людям очень много внешнего. Например, механический, небрежный подход ко Христу - как будто Он не Друг наш!

Доклад, который я читала на конференции, объясняет слова Владыки Антония: «Господь ищет Себе друзей». Мы должны все делать для того, чтобы стать друзьями Христа, чтобы обрадовать Его, не бояться Его…

Подумаем: Он воплотился, в Своем воплощении Он был Одним из нас. Затем Он умер, а после Воскресения Своего сказал: «Скажи Моим братьям: «Идите в Галилею, там Я вас встречу…» Он - среди нас, Он для нас поддержка, Он - Брат, Он - Друг. Но если Он Друг, тогда надо серьезно подумать: что я должен делать для того, чтобы стать Ему другом?

Это ведь не только по отношению ко Христу применимо, но и вообще в жизни, правда? Когда есть друг, что я делаю? Во-первых, Ему нужно дать время, во-вторых - надо научиться молчать, чтобы усмотреть, увидеть, кто передо мной находится. Открытость сердца нужна… Много всего нужно, чтобы встреча наша состоялась.

Это ведь то же самое, как встреча с другом в жизни: мне нужно просто подумать о том, что требуется от меня, чтобы стать другом Христа.

Конечно, это большая работа над собой: многое нужно для того, чтобы открыть свое сердце. А мы ведь часто боимся быть открытыми и беззащитными перед Ним и перед Его волей. Открыться нужно не в том смысле, что Он - Властитель, а в том, что мы идем к Нему по любви, потому что мы выбрали Его как нашего Господа. Это вкратце то, о чем я хотела сказать в своем докладе…

Одним из докладов, прозвучавших на конференции, был такой: «Борьба за традицию как симптом ее утраты». И правда: по крайней мере, последнее десятилетие здесь, в России, мы активно боремся: за то, чтобы нам, по крайней мере, восстановить утраченное в безбожный период, пусть те же храмы… Боремся за молодежь, чтобы вырвать ее из безбожного плена, и т.д. По сути, вся наша православная жизнь - это борьба. Даже в семье, в Малой Церкви: муж борется за жену, жена за мужа, оба - за детей. Но неужели тем самым мы и вправду утрачиваем традицию?..

Я думаю, что нужно различать «Традицию» с большой буквы, и «традицию» с малой.

«Традиция» с большой буквы - это учение Церкви, и за это можно бороться. Что же касается «традиции» с маленькой буквы, то я думаю, что это второстепенно.

Если говорить об учении Церкви, то мне кажется, за него не нужно бороться! Владыка однажды сказал, что Христос Сам «может справиться с этим». Я думаю, что наша задача даже не бороться за что-то или за кого-то, но быть примером для людей: своей жизнью, своим молчанием, своим внутренним общением со Христом. И это будет больше, чем слова. Слов всегда слишком много, и слова никогда не убеждают.

По своей работе я ощущаю: когда молчишь, люди чувствуют это и даже иногда приходят в восторг, оттого, что собеседник ничего не говорит…

Я думаю, что наша задача - не говорить про Бога, но быть с Богом в общении, а это намного труднее. Тут требуется труд: отсекать мысли, ненужные чувства, требуется собранность тела (тело тут тоже немаловажно), чтобы внутренне «стоять в присутствии Божием». И когда мы будем «стоять пред лицом Божиим», люди это почувствуют! Это будет более убедительно, чем «бороться» за кого-то и за что-то, такая «борьба» неубедительна!

Фредерика, в начале беседы вы поставили очень важный вопрос о «личном опыте Христа». У Владыки Антония такой опыт состоялся в самом начале его жизни: он рассказывает об этом в одной из своих бесед (как он встретил Живого Христа, читая Евангелие). И это было для него чрезвычайно отчетливо и ощутимо, это был дар Божий: возможность пережить опыт Живого Бога в своей жизни.

Многие же наши современники лишены такой возможности в силу разных причин: ведь Господь открывается совсем не каждому, да и происходит это часто не так явно. На ваш взгляд, что необходимо, чтобы получить такой опыт в своей жизни?

Знаете, это очень важный вопрос! Думаю, во-первых, этого надо захотеть! Если есть желание и тоска по этому, это очень важно! Это важнее всего, потому что тогда человек найдет Христа!

Владыка говорит: «Нам очень многое уже дано, но было бы так хорошо еще вдобавок к этому получить и Его присутствие!» Если мы пребываем в таком поиске, то мы Его не найдем. Если же мы действительно хотим Его найти, то будем искать Его как друга, по-дружески. И тогда надо многим пожертвовать, нужно многое сделать для того, чтобы дружба эта состоялась!

Это то, о чем мы говорили: прежде всего, молчание и молитва. Молитва - не в смысле произнесения молитвословий, но в смысле стояния в молчании пред Богом. И при этом надо кричать в душе: «Приходи! Я хочу Тебя знать!» Если это крайне важно для тебя, тогда что-то случится, и встреча эта будет…

Еще Владыка говорит, что мы должны научиться стать «настоящими»: не важно, плохими или хорошими, но настоящими людьми. Тогда Бог сможет с нами «работать».

Если же у нас лишь какие-то смутные представления, что мы «такие-сякие», что мы «хорошие», тогда мы представляем собой просто фантом. А с фантомом Он не может «работать», это очень важно понимать!

И второе, что мне кажется тоже очень важным (Владыка где-то говорит об этом), это то, что Бог должен быть «настоящим» для нас. В том смысле, чтобы у нас не было каких-то предвзятых представлений о Нем, которые мешают нашей встрече с реальным Богом. Я думаю, что крайне важно отстранить от себя те образы и мысли, которые всегда мешают нам встретиться и с человеком, и с Богом. Нужна какая-то внутренняя трезвость, собранность, чтобы стоять перед Ним, но без всякой картинности или даже личного опыта. Стоять так, как будто мы стоим перед Ним в первый день своей жизни. И пусть будет то, что будет, надо лишь крепко верить, что Он - есть, Он существует, даже если Он не дает нам сейчас Себя реально знать.

И Владыка тоже об этом говорит: Бог имеет право, будучи свободным (как и мы свободны), чтобы быть или не быть с нами ощутимо. Он всегда есть, хотя иногда субъективно вроде бы кажется, что Его и нет. И это - тоже знак настоящих отношений, об этом говорит Владыка.

Когда мы размышляем над этим, невольно приходит на ум Евангельское событие Преображения Господня на Фаворе, когда ученики Христа Петр и Иоанн воскликнули: «Господи, добро нам зде быти!» Им так было хорошо со Христом, что они были готовы сделать три кущи, три сени, чтобы так навсегда остаться со Своим Учителем. Это было предвосхищением будущего райского блаженства…

Но Апостолы ничего не теряли, потому что они ничего и не имели. Сегодня же христиане часто погрязают в земных заботах: часто между Христом и собой мы выстраиваем целый ряд препон. И таким образом оказываемся не учениками Христа, а теми, кто говорил: «Он нам не нужен, мешает нам, потому что Он жжет нашу совесть, ведь мы во всем противоречим Его заповедям!» Или же думаем: «Сейчас мы поживем так, как хотим, а придет время, начнем действительно исполнять эти заповеди! Но вот сейчас мы хотим жить по-своему, у нас еще есть время для того, чтобы покаяться».

Как нам научиться представлять нашу жизнь в реальности: ведь она в любой момент может придти к завершению?

Я думаю, что память смерти - это важно. Память смерти дает интенсивность жизни. Она дает глубину, возможность жить настоящим: здесь и теперь. Но страх мешает жить. Если я буду бояться («ах, я могу умереть в любой момент!»), то это суживает мою жизнь. Я думаю, что это связано также и со знанием Христа: если человек реально любит Христа, как любил Его Владыка (он с 14 лет хотел быть со Христом, хотел умереть для Него, но Господь дал ему 89 лет жизни; он говорил: «таких, как я, Он не хочет!», это была шутка, конечно), или если хоть небольшое знание Христа, тогда страх уменьшается.

Вы упомянули про заповеди. Но ведь заповеди - это не приказы: «делай так-то и так-то». Если нет любви ко Христу, то я говорю Ему: «Подожди, я хочу заниматься своими делами!» Но, смотрите, если мы по-житейски кого-то любим, то не говорим же: «Я тебя люблю, но подожди, сейчас я не хочу быть с тобою!» Ведь если любишь человека, ты хочешь быть с ним именно сейчас! Я думаю, ключ в этом.

Это делается не потому, что так «надо», я очень не люблю слово «надо», потому что это - долг. А долг каждого человека в отношении Христа и Бога не имеет места, потому что тогда это - не любовь. Если я вам, например, скажу: «Николай, мне надо к вам придти, но очень не хочется… Однако, надо придти!..», то вы, узнав это, скажете: «Не приходи!». Думаю, то же самое и в отношениях со Христом.

- «Вера от слышания, а слышание - от проповедующего…» Апостол говорил об этом еще в первые века христианства. Поэтому, наверное, с такими проповедниками, которые говорят о Христе как лично видевшие Его (каким был и Владыка Антоний), легче воспринимать и веру, и духовный опыт. Слово Владыки воспринимаешь совсем по-другому, чем, например, слово человека, который говорит о Боге, понуждаемый словом «надо». Но истинных проповедников всегда было мало…

Сегодня организуются конференции, семинары памяти Владыки Антония, но ведь большинство участников этих собраний никогда не слышали и не видели живого Владыку. И, тем не менее, его слово, даже записанное на магнитофонных кассетах, на дисках, так же действенно, как и при его жизни Расскажите про этот его дар, дар проповеди…

Я немного опасаюсь того, что мы много говорим именно про самого Владыку, даже на конференции… Конечно, мы также говорим и о Христе, восторгаемся: «какие они замечательные!..» Естественно, мы их не сравниваем, но просто приводим всякие хорошие слова: «как Владыка знал Христа», «каким он был прекрасным», «как все это хорошо», и т.д. То же самое мы говорим и про Христа: «какой Он хороший, наш Господь…», а тем более, если хотя бы немного знаем об этом опытно.

Я же думаю, что задача наша в чем-то совсем другом: не ставить перед человеком некоего почти что идола (который «так хорошо жил», «так хорошо проповедовал»), нет! Наша задача - принять это как вызов нам, чтобы жить так, как жил Владыка! Или хотя бы начать жить так, как он призывал нас! Я думаю, это большая опасность: любоваться кем-то и не идти по указанному им пути...

Я уверен, что с именем Владыки этого не происходит. Им никто не любуется, он является для нас проводником ко Христу…

Может быть, но с нашей стороны тоже требуются усилия, работа над собой. И вчера, когда я закончила свой доклад, кто-то мне сказал: «Может быть, что-то есть и радостное тоже?» Для меня это было так удивительно, потому что под словом «радость» тут имелось в виду «развеселие» какое-то! Но ведь это не есть радость, радость только во Христе! Только через молитву, через молчание. Чтобы узнать Христа и жить Его жизнью.

Да, конечно, есть у нас желание, чтобы это было легко, поверхностно и радостно, но от этого ничего не произойдет!

И я думаю, мы должны не только восхищаться Владыкой (это довольно скучно), но жить, согласно тому, о чем он говорил. Ведь он не хотел заслонять собой Христа: он хотел именного того, чтобы мы к Нему шли! С его помощью, с его опытом, может быть, но чтобы не останавливались на нем самом, на его личности. Это большая опасность, мне кажется.

По личному опыту, когда я слушаю записи Владыки, редко задумываюсь о личности митрополита Антония как таковой, лишь созерцаю события Евангельские, о которых в данный момент он повествует, только так…

И стараетесь жить по его словам?..

Во всяком случае, воспринимаю его слово со всей очевидностью и, надеюсь, так же глубоко, как он сам это переживал в тот момент. Насколько я это чувствую, конечно…

Это да, но как это влияет на вашу жизнь?..

- Думаю, что не всегда мне все удается, конечно…

Не всегда!.. Но тут, мне кажется, важна попытка. Возьмите только что-то одно, о чем он говорил, и живите с этим. Конечно, я это не только вам говорю, но и себе тоже! Иначе - все напрасно. Он бы сказал: «Ну, да, вы читали про меня, вы много говорили про меня, а плодов-то нет?..» Я думаю, это очень важный вопрос.

Недавно был праздник Усекновения Главы Иоанна Крестителя, мы беседовали с одним протоиереем. «Сегодня, - сказал мой собеседник, - время такое, что подобные вызовы очень близки к нам!» И действительно, чего стоит только одно «Исламское государство», боевики которого казнят чуть ли не ежедневно большое количество христиан… Мы ведь просто не отдаем себе отчета, что все это очень близко, что в какой-то момент испытание на веру может состояться!..

Именно поэтому так важно, чтобы у нас был личный опыт Христа. Мы не сможем устоять, если начнутся гонения. Нам зададут вопрос: «Ты будешь стоять с Ним?» И только если Он - Друг, ты будешь с ним. Только если ты знаешь Его, ты будешь Ему верным. А иначе страх будет важнее и сильнее.

Это не просто слова - «стать другом Христа» - мне кажется, это сейчас потребность, которая стоит очень остро. Она вообще-то всегда существует, но сейчас, в нашем мире, она должна осознаваться еще острее! Не из-за страха: просто потому, чтобы успеть стать друзьями со Христом.

Мы должны, прежде всего, понять, что Спаситель - Друг, не Судия. Конечно, Судия - тоже, но, прежде всего - Друг. Он воплотился, Он положил душу Свою, Он умер за нас. И Он хочет быть с нами. Он-то хочет, а мы-то как?.. И это для нас будет единственной возможностью, чтобы устоять!..

- И все-таки, Фредерика, мне кажется, это задача пастыря…

- Ну, каким был Владыка Антоний?..

Это наша, наша задача!

Я имею в виду проповедь. Проповедь для того, чтобы воспитать эту веру. Вера ведь не может родиться на пустом месте. Если человек приходит в храм не подготовленным (например, просто «зашел с улицы»), практически ничего не понимает в богослужении, если его окружают люди, которые не могут дать ему даже приблизительного восприятия того, что происходит в Церкви, - он послушает, посмотрит, и уйдет… Разумеется, если будет такой дар Божий, Господь подаст ему божественную искру.

Но учитывая то, что совершается сегодня в России, мне кажется, это будет очень большой редкостью: если неофит, придя сегодня в храм (не 20 лет назад и не 30, а именно сегодня!), обретет веру!..

Это трагично, потому что ведь у нас есть Евангелие, у нас есть все. Нам все дано, чтобы с этим познакомиться.

Владыка говорит, что иногда можно читать Евангелие, как роман. Не в плохом смысле, а чтобы смотреть объективно: нравится ли мне образ Христа, хочу ли я быть с Ним другом или не хочу. И в этом смысле, может быть, честно сказать себе: «Вот этого я не понимаю, а вот это приму!» «Это хорошо, а вот этого я совсем не могу принять!» Но надо быть честным, надо читать Евангелие хотя бы для того, чтобы узнать: какой Он, наш Господь. Чтобы мы сами узнали, Кто Он!

Но согласитесь, для этого надо обладать внутренней культурой, каким-то побуждением, какой-то самоорганизацией. Мы же подчас ленивы, привыкли, что в Церкви нам все дадут просто так. Церковь для того и существует, по мнению многих, чтобы «удовлетворять наши религиозные потребности»: приходим, крестим, венчаем, ставим свечи - и вот, мы уже выполнили свой «религиозный долг»…

Но это же не встреча со Христом?

- А как это объяснить людям?

Примером, я думаю, прежде всего…

- Таким и был Владыка! Поэтому-то нам и нужны примеры. Но таких людей крайне мало.

Я не согласна, что вина этих людей в том, что нет для них примеров…

- Примеров очень мало…

Их мало, но это не оправдание, чтобы не знать Христа! Нам очень многое дано, очень многое. Если есть хотя бы желание и тоска, или осознание того, какие мы нищие (действительно ведь, нищие духом, да?), тогда будет поиск. А если нет, то просто «просидим» жизнь…

Сегодня весь мир переживает в какой-то степени засилье электронных СМИ и электронных устройств для работы с потоками информации. Специалисты отмечают, что появился даже новый вид людей, некий «придаток» к электронным средствам: телефону, компьютеру и т.д. И уже не они управляют своей жизнью, а ими управляют их электронные гаджеты. Формируется новое сознание…

Несомненно, это накладывает отпечаток и на церковную жизнь: мы стоим в храме, нам звонят, достаем мобильный телефон, выходим на улицу, отвечаем... Прерываем богослужение, общаемся, включаемся в посторонний разговор… Так бывает и дома, даже когда читаем молитвенное правило. И мы не в состоянии поэтому создать собственный духовный мир: ведь мы же ответственны перед коллегами по работе, близкими, друзьями и т.д. Мы становимся совсем другими людьми! Но, в то же время, Христос ведь - Тот же Самый, и Церковь - та же самая…

Я думаю, всегда можно утром и вечером выключить телефон, выключить айпэд, компьютер и сказать себе: «Вот это мое время - только для Бога!» Но, опять-таки, если нет желания быть с Ним, этого не будет!

Владыка, конечно, жил не в наше время, но телефон у него был (обычный телефон). И вот, он дает нам такой совет. Когда вы говорите Господу: «Пять минут, десять, пятнадцать минут я буду с Тобой!», то в этот период времени не отвечайте на телефон, не отвечайте на звонок в дверь. Это - время вашей личной встречи и стояния пред Богом.

То же самое - с нашими современными гаджетами. Я думаю, с ними труднее, конечно, потому что какая-то зависимость от этого есть почти у всех. Это действительно страшная вещь! Я не против гаджетов, но ведь когда мы общаемся с ними, то мы все - вне себя, а если мы по-настоящему хотим найти Бога, нам надо уйти внутрь себя.

И когда мы пальцами, глазами, мыслями - в айпэде или мобильнике (если у нас внутренняя пустота и нам больше нечем заниматься), то очень трудно нам войти в себя. А ведь только войдя в себя мы сможем узнать: прежде всего, себя, а уже через себя - Бога.

Я думаю, все это, о чем вы сказали, очень печально и, может быть, это очень хорошая ловушка для того, чтобы больше никто не входил глубоко в себя и не мог стоять пред Богом.

Но я не согласна с тем, что от нас тут ничего не зависит, нет: мы можем утром и вечером или, например, когда мы стоим на автобусной остановке, не звонить никуда, но просто побыть с Богом! Хотя бы три минуты!..

Но все-таки вы согласитесь со мной, что сегодняшнему поколению христиан намного сложнее, чем, скажем, тем, кто жил 20-30 лет тому назад?..

Я думаю, что да, но это не оправдание. Это, я бы сказала, еще большая возможность, увидев, к чему все это ведет, сказать себе: «Стоп! Я не хочу быть в зависимости от моих аппаратов! Не хочу! Я человек!»

Я боюсь даже «виртуальных друзей по Интернету»: это что-то страшное, потому что люди, общаясь в Интернете, не несут друг перед другом никакой ответственности. Там ничего не нужно для того, чтобы раскрыть свое сердце.

Когда мы встречаемся глазами с живым человеком, это может быть страшно, но это все-таки встреча. В виртуальном же мире - это, конечно, не встреча…

Мне вообще кажется, что смысл всей жизни человека - это встреча: встреча с собой, встреча с Богом, встреча людей друг с другом. Иначе наступит глубочайшее отчуждение друг от друга, а в конце концов - депрессия. 10-15 лет депрессии - и коммуникации не будет ни с собой, ни с Богом, ни друг с другом. Наступит крайнее одиночество, и мы не сможем ничему научиться. Ведь мы учимся чему-то лишь через трение, через встречу с другим человеком!

- «Богословие и реальность»: это тема конференции, посвященной духовному наследию митрополита Антония Сурожского. Мы беседуем с Фредерикой де Грааф, которая выступала на ней со своим докладом «Бог реален. Так же реален, как мы с вами. Он ищет Себе друзей, и надо постараться быть другом Божиим».

По большому счету, ведь мы все - чада Божии, друзья Божии. Такими Господь призвал нас, такими Он нас считает, но, поскольку мы обладаем свободной волей, наш выбор остается свободным?

Еще Владыка говорил: «Господь тебя любит таким, какой ты есть». Не надо становиться святым, чтобы Он тебя полюбил: Он тебя любит таким, какой ты есть… Я бы хотела всем сказать: «Он нас любит такими, какие мы есть - грешными, праведным, добрыми, злыми, но настоящими!»

- Но это ведь не значит, что мы должны убрать все цели в нашей жизни и не становиться лучше?

Нет, но мне кажется, что это некий толчок к тому, чтобы нам идти дальше. Если мы уже любимы, тогда можно расти. Если же мы думаем, что Он осуждает нас, Он отвергает нас, потому что мы такие, какие мы есть, тогда с этим ничего не сделаешь! А от радости, что ты любим, можно идти дальше. От отчаяния же ты будешь вялым, мне кажется…

Мы часто об этом забываем. Между тем, Господь сказал, что Он пришел исцелить болящих: «Не здравые имеют нужду во враче, но болящие!» Но я все-таки возвращаюсь мыслью к тому, что мы - счастливые люди, потому что мы знали Владыку, и он нас вел как бы за руку ко Христу. И насколько тяжелее, наверное, тем, которые не имеют такого путеводителя…

Да, конечно, это большой Божий дар, что у нас была возможность лицом к лицу встретиться с митрополитом Антонием. Но ведь он жив и сегодня! И я знаю, что сегодня, по словам многих людей, он им реально помогает! Был такой смешной случай: после воскресной литургии я сижу в метро, входит молодая девушка в черном, садится рядом со мной и говорит: «Фредерика, спасибо! Ваши статьи мне так помогли!» - «Ну, спасибо, я тоже рада, что могла вам чем-то помочь. Давайте, я вам дам телефон или адрес, мы могли бы тогда в хосписе встретиться?..» - «Да.»

Она вышла, а через несколько дней, когда мы встретились, она мне сказала: «Я была в отчаянии, не знала, что делать… И мысленно говорю: «Владыка! Помоги мне встретиться с Фредерикой!..»

Это свидетельствует о том, что Владыка и сегодня жив: он работает, он действует, можно обращаться к нему. И я уверена: если при жизни столько сострадания было в его глазах при виде страдания другого человека, тем более это сострадание присуще ему сейчас, когда ему все видно, и тело не мешает помогать!..»

Фредерика, прошу извинить за вопрос, адресованный психологу: если разобраться, православный человек не должен нуждаться в психологе как таковом. Есть священник, есть православная совесть, есть исповедь. Есть Таинства церковные, в конце концов. И какова может быть роль психолога, если сравнивать его со священником, допустим? С другой стороны, каждый священник должен быть отчасти и психологом, разве не так?

Я думаю, если священник укоренен в Боге, во Христе, то никакой психологии уже не нужно! Но здесь, в России, где сотни людей приходят на исповедь, от священника требуются особые усилия, чтобы не просто формально принимать человека на беседу. Это требует от священника открытости сердца, внутреннего стояния во Христе, в Боге. А это, мне кажется, редко можно встретить.

Думаю, чтобы увидеть по-настоящему проблему человека - является ли он психически больным или что мешает ему идти дальше по жизни, - должно быть место и для психолога. Но я сама не очень люблю психологов. Да, думаю, они имеют право на существование, но, по словам Владыки, психологи - это «средний уровень». И наша задача в том, чтобы все время анализировать, в чем суть проблемы. Мы должны научиться смотреть через себя, глубже, должны стараться придти ко встрече со Христом.

Но если с этим проблема, чтобы смотреть глубже в себя, тогда психолог нужен.

Может быть, вы тоже читали фрагмент, где Владыка дает нам очень интересный пример: еще в Лондоне он видит старушку, которая рядом с мусорным баком. Роется в нем, чтобы узнать, что там находится. Это она делает из-за любопытства: страстно желает узнать, что происходит в других домах.

И вот, Владыка говорит: «Солнце светит, весна, поют птицы, а она - с головой ушла в мусорный бак!..» Он приводит этот пример для сравнения с нашей душой: как мы всю свою жизнь роемся в своей душе для того, чтобы узнать, в чем с нами проблема - что у нас не так было в детстве, что не так сегодня, что с нами неправильно… Но именно поэтому-то у нас и есть эти проблемы! И первая из них - это снятие с себя ответственности за то, что с нами происходит сейчас и теперь, а во-вторых, по словам Владыки, это все равно непродуктивно. Потому что лучше выбрать что-то светлое, читая Евангелие, и жить потом этим светом. Сказать себе: «Да, это святость! В этом мое личное чем-то схоже со Христом». И лучше начать жить этим, чем рыться в своем «мусорном баке».

Мы еще в начале беседы отметили, что нам не хватает тишины: весь мир сегодня очень «шумный». Остаться наедине с собой - сегодня для многих это непереносимое испытание. Если многих из нас лишить электронных гаджетов, сразу будет как бы нечем заняться. Если нет постоянного вовлечения в этот шум, у многих из нас приходят тяжелые мысли, начинаются угрызения совести, душевные терзания, - люди просто не переносят тишины. Как нам не бояться пребывания наедине с самим собой?

Я согласна, это я вижу и у своих коллег по хоспису… Это страшно, но выхода нет, нет выбора! Если хочешь встретиться с собой, тогда надо молчать даже перед лицом самого себя, да? И, как Владыка говорит, надо «идти через пустыню» - пустыню страхов и оставленности, неизвестности, не зная, что будет. Риск - это часть нашей жизни. Если мы никогда не рискуем, мы никогда не начнем жить, выбора нет!

Я согласна с вами, что все сегодня делается для того, чтобы не слышать себя, не слышать свою совесть, не слышать того, что происходит вокруг…

- И собеседника тоже…

То же самое! И очень интересный опыт был у нас во время конференции: когда работала дискуссионная группа. Моя группа занималась «молчанием». 35 человек, которые друг друга не знали, в духоте (кондиционер не работал) сидели там полтора часа…

- И молчали?

Молчали 10 минут. Сначала послушали аудиофрагмент: что говорит Владыка про молчание. Ведь чтобы действительно молчать всецело, нужно молчать не только словами, но и умом, и чувствами, и словам, и телом. Теперь я думаю, что 10 минут, наверное, многовато, но решили замолчать на 10 минут!

И я была удивлена: все молчали так глубоко, что никто почти не хотел выйти из этого молчания. И потом каждый, кто хотел, рассказывал, что это для него значило. И многие говорили о том, что впервые они вступили в контакт с собой: как-будто они пришли домой, встретили себя такими, какими они знали себя, пока еще были детьми. И они с удивлением поняли, что это возможно! И именно тогда можно начать молиться…

Владыка говорит: «До того, как мы начнем молиться, нужно глубоко замолчать…» Такое переживание явилось опытом, для всех нас это было просто откровением.

Все почувствовали, что после пяти минут молчания все мысли улеглись, между нами стояло какое-то «сгущение молчания». Это было очень удивительно и даже поучительно для всех. Ведь мы друг друга не знали…

Сначала я думала, что все заснут и будут храпеть (было душно), но никто не захрапел!..

Владыка в конце почти каждой своей беседы говорит такие слова: «Помолчим немного, подумаем о том, что мы сейчас услышали, помолимся…» Но, тем не менее, каждая его беседа, пусть и наполненная звуками речи, мне представляется неким «глубоким молчанием». Пусть это звучит парадоксально, но для меня это так. И именно поэтому, мне кажется, слушать его можно бесконечно.

Да, это так, я согласна… У нас были показаны видеофрагменты, и мы чувствовали, смотря на экран, что Владыка сейчас с нами. Когда мы смотрели последний видеофрагмент, мы почувствовали вдруг такое глубокое молчание, что никто не захотел уходить. Это был фрагмент про любовь, когда Христос говорит: «Любите друг друга, как Я вас возлюбил…»

Надо отметить еще, мне кажется, один момент: Владыка никогда сам не записывал свои беседы. Он говорил проповедь, одной ногой находясь на Небе или слушая внутри своей души те слова, которые говорит Христос, а, стоя перед нами, он слушал, что мы говорим. И Дух Святой помогал ему говорить. Это он почувствовал с самых ранних лет священства. Он умел слушать и задавать вопросы Христу: «Что делать? Как поступить?» И только после полученного ответа, он говорил сам. Именно в этом секрет действенности его слова: через него говорил Дух Святой.

Течет время, меняется обстановка, изменяются и люди. Я прекрасно помню старые Московские духовные школы, сколько там было великолепных проповедников! Вспомним, например, бывшего ректора, владыку Филарета (Вахромеева), которые произносил прекрасные проповеди…

Он был другом Владыки…

Можно вспомнить и владыку Питирима (Нечаева), и схиархимандрита Иоанна (Маслова), и владыку Владимира (Сабодана), множество профессоров старой школы… Но вот, приезжал в Академию митрополит Антоний, и буквально все преображалось: даже по тем временам личность его была настолько яркой и выдающейся, что все сразу чувствовали как бы некую духовную отдушину! И это же было в советское время, не забудем об этом!.. Сегодня и обстановку прежнюю воспроизвести невозможно, и люди совсем другие, да и Владыки давно нет с нами. Можно ли надеяться на то, что подобные люди еще встретятся на нашем жизненном пути?

Не знаю… Мне кажется, сегодня все делается для того, чтобы мы жили лишь поверхностно. Поверхностно жить намного легче, чем работать над собой и углубляться в себя. И страх нам мешает, его щупальца держат нас со всех сторон. И наши пальцы и глаза сегодня прикованы к мобильным электронным устройствам! Думаю, что только через осознание и тоску - «я хочу жить по-другому!» - можно изменить свою жизнь. Но это трудно, это трудно!

Сейчас часто говорят о «последних временах». А, с другой стороны, наши духовные наставники и святые отцы призывают христиан жить так, чтобы считать всякое время «последним». Порой осознание «эсхатологичности времени» дает постоянное присутствие страха…

Я думаю, бояться не надо, никаким страхам поддаваться нельзя. Если будет конец - он будет. И заранее об этом думать не стоит. Стоит жить настоящим - как можно глубже и как можно с большей отдачей. Узнать Христа - через молитву и через молчание - и идти за Ним. И если будет смерть, это будет в один момент, но если мы будем думать о ней заранее, то не будем жить уже «здесь и теперь». А ведь будущего еще нет, тогда и встречи с Богом у нас не будет! Господь перед нами сейчас - а то, что будет, это в Его руках!

- Фредерика, расскажите что-нибудь о Владыке…

Знаете, он был радостен… Когда мы с ним встречались, это было всегда радостно, и была какая-то легкость! И это было именно потому, что он проходил через Крест. Он принял Крест (без этого радости нет), и он страдал с самых юных лет, и он принимал страдания как часть жизни - идти за Христом.

И я думаю, что самая его большая радость - это когда он мог передать другим свою радость. Рассказывали многие: приходят к нему с разными вопросами, а увидят Владыку - и все вопросы отпадают, потому что все затмевает радость встречи! И встреча была центром его жизни, потому что в каждом человеке он видел образ Божий.

Однажды он рассказал мне, что принимал людей 15 часов в день. Говорит: «Если бы я не общался со Христом, встречаясь с человеком, было бы смертельно скучно!» И действительно, он видел Христа и общался со Христом в человеке. Это давало ему и радость, и открывало еще что-то новое во Христе, что ему до этого еще было не известно. А побочным эффектом было то, что человек, который с ним встречался, чувствовал вдруг, что он - очень ценный человек, что кто-то увидел его глубину. И это давало возможность начать верить в себя и начать жить.

Так и мы: «начинаем жить» каждый Божий день. Вот уже 25 лет вещает наша радиостанция, и эти драгоценные встречи в студии мы, помимо записи, сохраняем и в наших сердцах. Я уверен, что каждый наш слушатель, который слышит слово Любви, очень искреннее, очень простое (простота и Любовь - это самые сочетаемые понятия), слово о Христе - насыщается этим словом. Очень надеюсь на то, что все это будет на пользу слушающим.

Я благодарю вас, Фредерика, что вы еще раз напомнили нам о настоящей радости и о настоящей Встрече, которую каждый христианин должен обязательно пережить в своей жизни.

Больше того, Владыка говорил: «Без радости все напрасно!»

Фредерику де Грааф, немедицинского помощника в Первом хосписе, пригласили на телеканал «Россия-Культура» - в программу «Правила жизни» .

Ниже - текстовая версия беседы.

Ведущий (Алексей Бегак): Вы уже 17 лет живёте в России и работаете в хосписе. Вопрос очень простой: зачем и почему?

Фредерика: Это долгая-долгая история.

Я работала в Лондоне и принадлежала приходу Антония Сурожского. После перестройки туда приезжали тяжелобольные дети - «сердечники». Многие дети после операции умерли. Я была с одним ребёнком, которому до операции сказали «тебя не будем оперировать, потому что тебе это уже ничего не даст - поезжай домой». И не поняли, что так трудно в России получить деньги и всё остальное. Мне стало жалко.

Потом я поняла, что нужда действительно большая - особенно для тех, кто не очень состоятельный. Так я переехала.

Вы поняли, что здесь Вы нужнее?

Знаете, это звучит как-то высоко.

Я просто чувствую, что могу что-то делать. Не очень много, но что могу – то делаю.

А что перед Вами?

Это две книги.

Одна - перевод с английского «Жизнь и вечность» Антония Сурожского. Я думаю, что это стоит почитать - книга помогает в осмыслении трагедии. Всегда говорят: если есть серьёзная болезнь или человек стоит перед смертью - это ужасно. На самом деле есть и положительные стороны.

Ужас перед смертью. Но при этом ни для одного человека не секрет, что он умрёт. И все мы это знаем. Тем не менее, когда это если не случается, то становится очевидным, мы впадаем в катастрофический транс. Для любого человека или почти для любого - это катастрофа. Есть ли разница в отношении к смерти в России (а Вы здесь уже 17 лет) и, скажем, в протестантских странах?

Разница есть даже в Англии и Голландии: Голландцы особенно прагматичные - они «смотрят в лицо» тому, что происходит.

Англичане больше подавляют свои чувства, как-будто ничего не происходит - а на самом деле происходит.

В России страх смерти очень большой. Мы не говорим про смерть с детства, это будто удалено из памяти и никогда не случится. Это печально. И вот когда человек стоит перед фактом, что, например, близкий может умереть («а я тоже буду в этом состоянии?») - очень большой путь надо проделать, чтобы это принять. Чтобы не было фальши между уходящим человеком и родственником. Помочь каким-то образом, как сумеем, чтобы человек мог расслабиться - это не роскошь.

И душа, и тело - одно целое, поэтому надо и над душой работать.

Вы работаете в хосписах, где люди уходят - ТОЧНО уходят. Вы имеете дело с людьми, которым осталось совсем немного. Ну, чудеса случаются, но крайне редко. Есть ли какие-то базовые принципы и правила, которые Вы исповедуете в общении с такими людьми?

Мы не знаем, что значит тяжело болеть. Мы не знаем, что значит умереть. Думать, что ты знаешь, как помочь - это уже ошибка. Но можно стоять или быть рядом с человеком, и, прежде всего, познакомиться с ним как человек с человеком - не как врач, не как медсестра. Когда есть климат доверия между людьми, человек расслабляется.

Ну хорошо, это понятно. Вот он умирает, ему плохо, а Вы что делаете в этот момент? Наверняка не жалеете, не сочувствуете. Просто разговариваете о погоде, о телевизоре и так далее?

Сначала я хочу узнать, кто он.

Я спросила одну женщину: «Что было самое светлое в вашей жизни?» Она сказала: «Мои ученики. Меня так любили…» - и учительница рассказывала о том, что важно именно ей. Во-первых, так человек чувствует, что он не напрасно жил. А, во-вторых, человек думает не только о своей болезни. Замыкаться в своей болезни - это отрицательно. Надо её встретить - а потом жить.

Мы можем только помочь человеку жить. Не готовить его к смерти, но к жизни.

То, что Вы рассказываете, в общем-то подходит и к выстраиванию отношений между людьми вообще - интересоваться другим человеком. Людям всегда приятно, когда ими интересуются, они начинают о себе рассказывать. Неважно, умирают ли они или ещё полны жизни.

Да. Уже потом можно говорить с больным о страхах, о том, что его тревожит. Но если он захочет.

Был очень красивый пример: у нас лежал молодой человек, 29 лет, саркома. И никто из его близких не хотел говорить ему, что у него рак и он умирает. Ни мама не хотела, ни его старший брат. Брат был военный.

У меня были хорошие отношения с пациентом. И однажды он, уже ближе к концу, спрашивает меня: «Умираю ли я?». Я говорю «да». Так прямо я обычно не говорю - но я знала, что он ХОЧЕТ знать. Потом он сделал вид, будто ничего не знал.

И его брат был как ангел хранитель - когда он умирал и задыхался, брат с ним шутил и не говорил «ты умираешь», а сидел часами рядом и говорил: «дыши, дыши, нет, Саша, так не годится, давай по-другому…». И он глазами не давал ему бояться. Это было так красиво! Я никогда не видела, чтобы кто-то так защищал своего родственника от страха.

То есть в России до сих пор исповедуется такой принцип, когда больному не говорят, что у него на самом деле? А какова практика западная? Не помогает ли осознание важности болезни с ней бороться?

Да, очень часто у нас не говорят.

Плохо не знать и бояться - даже если у человека грипп, он может думать, что у него рак лёгких. Это канцерофобия, и в России она особенно популярна. Я думаю, что страх - всегда хуже, чем знать что происходит.

Почему же мы по-прежнему так к этому относимся? Ведь понятно, что будут похороны. Я могу себе представить, что я весь такой в цветочках лежу - ну или без цветочков. Почему мы впадаем в этот ужас, хотя этот ужас повторяется из поколения в поколение, тысячи и тысячи лет, миллионы лет? Это упущение культуры?

Это не только в России.

Сейчас в Англии и Голландии хоть и говорят, что не боятся, но эвтаназия там законна - это значит, что есть страх смерти и страх страдания. Я так считаю.

Больше материализма - больше страха. Только у тех, кто действительно верит, что жизнь продолжится и жизнь у Бога есть, страх уменьшается. Но это редко бывает. Вера слабовата сейчас.

А как Вы считаете - у вас трудная работа, лёгкая работа, интересная, творческая? Вообще, работа ли это?

В каком-то смысле да, работа - это дисциплина. Надо встать, даже если очень устаёшь, думаешь, что всё равно надо. Если я могу что-то делать - это радостно.

Выпуск можно посмотреть на сайте телеканала «Россия-Культура» (Фредерика - с 15:08 минуты ).

Фото - Саша Карелина