Согласно концепции З. Фрейда, по мере развития культуры число запретов растет. Целостная когда-то психика, действовавшая под влиянием сиюминутных агрессивных и эротических импульсов, вынуждена все чаще отказываться от их удовлетворения. С возрастанием и усложнением мира культуры, нарастает конфликт человека (его бессознательного) с культурой. Смысл конфликта человека с культурой З. Фрейд особенно четко описал в работе "Неудобства культуры" (1930), где отмечено всевозрастающее вытеснение природных влечений человека культурой. Эти критические положения З. Фрейда во многом напоминают идеи Л. Шопенгауэра, Ф. Ницше и других мыслителей "философии жизни". Процесс приобщения к культуре, или инкультурация личности, расценивается как умаление человеческого счастья и приводит к развитию немотивированного чувства страха, вины, социального дискомфорта, а подчас и к психическим расстройствам: "Было установлено, что человек становится невротиком, потому что не может вынести ограничений, налагаемых на него обществом ради идеалов своей культуры; а из этого сделали вывод: если бы эти ограничения были сняты или значительно уменьшены, это означало бы возвращение утраченных возможностей счастья". Таким образом, в своей основе культура есть совокупность бессознательных запретов, ограничений, накладываемых на инстинкты. Все эти формы социальных установок несовершенны и не гарантируют всеобщего счастья. Утверждение, что таковое возможно, - иллюзия, хотя человечество ищет разнообразные пути совершенствования культуры.
Вытесненные или запрещенные (табуированные) цензурой предсознания (Я) влечения ищут иные, приемлемые для общества и культуры, пути реализации. Эта реализация осуществляется различными способами: у части людей приводит к нарушению психики - неврозам и психозам; у большинства проявляется в сновидениях, фантазировании, описках, оговорках; у некоторых осуществляется в форме творческой деятельности - в науке, религии, искусстве, другой социально значимой деятельности, т.е. сублимируется. Сублимация (от лат. sublimo - возвышать, возносить) - основополагающая категория в рамках психоаналитической теории, обозначающая психический процесс, в результате которого энергия природных чувственных инстинктов и влечений, бушующая в бессознательной сфере человека, находит выход в сферы сознания и действия, переключаясь, преобразуясь в творческую энергию человека в разнообразных феноменах культуры. Понятие "сублимация" в этом смысле не является изобретением З. Фрейда. Оно появилось в немецкой литературе еще в конце XVIII в. и использовалось уже А. Шопенгауэром и особенно Ф. Ницше как общепринятое в психологии. На концепции сублимации основана психоаналитическая теория искусства и художественная критика. Однако эта концепция не является бесспорной. Сошлемся на ее неприятие упомянутыми ранее французскими исследователями, которые убеждены, что человек должен полностью доверяться собственным желаниям, а не "репертуарам воображаемого удовлетворения".
Итак, общий объяснительный принцип психоанализа состоит в том, чтобы показать, каким образом комбинации и столкновения психических сил рождают социокультурные явления. Что касается отдельного человека, то единственное, что может посоветовать психоанализ, - это умеренность, экономия жизненной энергии, которую следует равномерно распределять между различными целями и занятиями в соответствии с их значимостью. В этой связи уместно напомнить высказывание С. Цвейга, согласно которому Фрейд не делает человечество счастливее, он делает его сознательнее. По утверждению З. Фрейда, подобно тому, как смысл взросления состоит в развитии разума, благодаря которому человек учится управлять своими желаниями, смысл истории состоит в росте социальных, альтруистических чувств, в развитии науки, обуздании инстинктов культурой. Выступая в защиту культуры и ратуя за раскрепощение человека, Ж. Делёз и Ф. Гваттари отмечают, что "кульминация психоанализа обнаруживается в теории культуры, берущей на себя старую роль аскетического идеала".
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
Москва 2015
Реферат по учебной дисциплине: «Культурология»
Тема: «Роль предписаний и запретов в становлении культуры. Взгляд З. Фрейда»
Введение
1. История культуры З. Фрейда
2. Культура как система запретов
3. История культурного развития человечества по З. Фрейду
4. Недовольство культурой З. Фрейда
Заключение
Список источников
Введение
Учение Фрейда уже на первых стадиях своего развития далеко перешагнуло рамки медицины. Буквально через несколько лет после изложения Фрейдом основных идей психоанализа вокруг него образовался небольшой кружок, где горячо обсуждались общие психоаналитические проблемы.
Позднее, прослеживая историю возникновения и развития психоанализа, Фрейд писал, что, его работы о толковании сновидений, об остроумии и ряд других с самого начала показали, что психоаналитическое учение не ограничивается областью медицины, а может быть использовано и в различных науках о духе.
Начав с рассмотрения истории развития первобытного общества, Фрейд попытался набросать эскиз исторического развития человеческой культуры и цивилизации в целом. Одним из основных факторов культурного развития Фрейд считал постепенное отречение от природных бессознательных страстей и влечений, присущих первобытному человеку.
Пытаясь обозреть культурные и социальные институты человечества через призму протекания психических процессов, Фрейд отталкивается от созданной им модели личности. Он считает, что механизмы психического взаимодействия между различными инстанциями личности находят свой аналог в социальных и культурных процессах общества.
Цель работы - рассмотреть культуру З. Фрейда.
1. И стория культуры З . Фрейда
Одной из областей приложения психоаналитического учения Фрейда стала философия истории и культуры. Считая, что с помощью психоаналитического исследования отдельного человека можно осветить многие загадки истории человечества, Фрейд использовал психоанализ для конструирования своей собственной философии истории. При этом
Фрейд исходил из того, что психическое развитие отдельного человека сокращенно повторяет ход развития всего человечества, а протекание бессознательных процессов обусловливает специфику возникновения как этических и моральных норм человеческого поведения, так и общественных связей, культурных достижений и социальных институтов, свидетельствующих о прогрессе человеческой цивилизации от примитивных первобытных сообществ до современной организации буржуазного общества.
Психоаналитическая картина истории развития первобытного состояния человечества впервые была дана Фрейдом в работе "Тотем и табу" (1913) , где с позиций своего учения он попытался объяснить процесс становления психической жизни примитивного человека.
Объяснение многих явлений, характерных для первобытного общества (механизмов функционирования психики примитивного человека, процессов образования первобытных запретов - табу, возникновения анимизма и тотемизма), осуществлялось Фрейдом на основе данных, полученных при изучении типичных детских неврозов - так называемых фобий(боязни) детей, а теоретической установкой при этом служил опять-таки "эдипов комплекс".
Возникающие у детей неврозы, называемые фобиями, выражаются в боязни какого-то определенного животного. При этом, как правило, обнаруживается двойственная установка ребенка: с одной стороны, он боится животное, а с другой - проявляет к нему всяческий интерес, фиксируя на нем свое внимание и подражая ему. Эти амбивалентные чувства к животному являются, по Фрейду, не чем иным, как бессознательными замещениями в психике тех скрытых чувств, которые ребенок испытывает по отношению к родителям (мальчик - к отцу).
Благодаря такому замещению, как считает Фрейд, происходит разрешение внутрипсихических конфликтов. Это бессознательное замещение призвано скрыть реальные причины детского страха, обусловленного не столько отношением отца к сыну (строгость, суровость), сколько неосознанным и противоречивым отношением самого ребенка к отцу. Мальчик одновременно и любит, и ненавидит отца: он хочет стать таким же сильным, как его отец, и вместе с тем устранить его, чтобы занять место отца в отношениях с матерью. Такие бессознательные влечения ребенка противоречат установкам, которые он получает в процессе воспитания. Разрешение этого внутрипсихического конфликта, разыгрывающегося в душе ребенка, как раз и осуществляется путем бессознательного сдвига с одного объекта на другой: те влечения, которых ребенок стыдится, вытесняются из сознания и в бессознательной форме направляются на иносказательный объект, по отношению к которому можно уже в неприкрытом виде проявлять свои чувства.
В конструировании психоаналитической философии истории Фрейд опирался также на гипотезы, которые существовали в то время в биологии и этнологии. От Дарвина он позаимствовал представления о примитивной человеческой орде, управляемой сильным отцом; от шотландского этнографа Аткинсона - идеи о так называемой циклопической семье, когда сыновья, объединившись между собой, восстают против тирании отца и убивают его; от Робертсона Смита - представления о возникновении тотемизма. Описанная Фрейдом на основе использования всех этих гипотез фантастическая картина первобытного общества выглядела следующим образом.
На заре своего становления человек жил в первобытной орде, в которой главенствующую роль играл отец. Его силе и воле подчинялись все сыновья. Он один имел право на обладание женщиной, и те из его сыновей, которые, подрастая, пытались предъявить свои права, просто изгонялись отцом из первобытной орды. Возможность возникновения конфликтных ситуаций на почве завоевания женщин предотвращалась решительными действиями отца, который благодаря своей физической силе отстаивал свое право на монопольное обладание ими. Однако такое положение не могло продолжаться вечно. Изгнанные отцом братья объединились между собой, убили и съели отца, положив тем самым конец первобытной отцовской орде. Но братья находились под властью амбивалентных чувств, которые обнаруживаются и сегодня у детей и невротиков:они ненавидели отца и восхищались им. Удовлетворив чувство ненависти убийством отца, они оказались во власти нежных родственных чувств, на основе которых возникло сознание вины и раскаяние. Это побудило их навечно запечатлеть образ отца в виде тотема, объявив недопустимость убийства заместителя отца. Осознание вины за совершенное деяние заставило также братьев отказаться от желанных женщин и установить инцестуозный запрет. Так возникли основные табу тотемизма, совпадающие с вытесненными желаниями "эдипова комплекса".
Человеческая культура, по мнению Фрейда, и началась с этого великого события, постоянно напоминающего человеку о преступлении его предков. "Общество покоится теперь на соучастии в совместно совершенном преступлении, религия - на сознании вины и раскаянии, нравственность - отчасти на потребностях этого общества, отчасти на раскаянии, требуемом сознанием вины".
Таким образом, в психоаналитической трактовке получается, что на сознании вины за совершенное преступление, которое незримо присутствует в душе каждого человека, покоится вся современная культура с ее предписаниями морали и все возрастающими ограничениями.
Психоаналитическое толкование философии истории исходит из того, что религия, мораль, социальные чувства первоначально составляли одно целое: они вырабатывались филогенетически на базе "эдипова комплекса", а именно: религия и нравственность - посредством подавления этого комплекса, социальные чувства - в результате необходимости преодоления сопернических чувств между сыновьями за право обладать женщинами в первобытной орде.
Однако, встав на такую точку зрения в толковании происхождения религии, морали и социальных отношений между людьми, основатель психоанализа сразу же столкнулся с целым рядом проблем. Возник, например, вопрос, какая часть психики дикаря - "Я" или "Оно" - послужила основой для создания религии, морали. Если последние возникли из "Я", тогда следует говорить о наследственности, сохраняющейся в структуре "Я". Если религия, нравственность и мораль вытекают из "Оно", тогда необходимо раскрыть механизм возникновения религиозных представлений, этических и моральных предписаний, исходя не из осознания человеком чувства вины, а из чего-то другого. Напрашивался также вопрос, насколько правомерно распространение дифференциации психики культурного человека, ее составных частей - "Я", "Оно" и "Сверх-Я" - на человеческое существо, живущее в первобытном обществе.
Фрейд попытался ответить на эти вопросы. Дифференциацию психики на "Я" и "Оно" он признает не только в современном или первобытном человеке, но и в более примитивных живых существах. Такая дифференциация, в его представлении, является необходимым условием возможности воздействия внешнего мира на живой организм. Но поскольку бессознательное "Оно", по Фрейду, не может испытывать и переживать реальность иначе, как при помощи "Я", которое замещает для него внешний мир, постольку моральные и религиозные аспекты вытекают как бы из "Я" и имеют значимость только для "Я". Однако это не означает, что Фрейд признает прямую наследственность в "Я" (в таком случае обнаруживалась бы пропасть между конкретным человеком и понятием человеческого рода). Вспомним, что разница между фрейдовским "Я" и "Оно" относительна, поскольку "Я" является дифференцированной частью "Оно". Поэтому переживания "Я" рассматриваются Фрейдом как превратившиеся в переживания "Оно", которые сохраняются и передаются по наследству. Иными словами, хотя фрейдовское "Я" черпает "Сверх-Я" (совесть) из "Оно", тем не менее это свидетельствует лишь о том, что на поверхность всплывают старые образования, изначально сохраняющиеся в самом "Я", что наследственные бессознательные влечения в своих конкретных проявлениях обнаруживают осадки некого априорного морального закона.
Словом, основоположник психоанализа приходит к выводу о наличии нравственных и моральных основ психической жизни человека, из которых произрастают все культурные и социальные достижения человечества.
Но такое понимание природы нравственности не согласуется с первоначальными установками психоанализа, согласно которым прогресс человечества всецело связан с деятельностью бессознательных психических сил человека, ориентированных на "эдипов комплекс".
Чтобы освободить свое учение от этого внутреннего противоречия, Фрейду нужно было отказаться от одной из двух посылок. Но у него не хватило на это мужества или научной объективности.
Онтогенетически первое такое отречение, по его мнению, произошло в первобытной орде, когда, убив своего отца и испытав чувство вины, сыновья отказались от права обладания женщинами.
Последующее развитие культуры и процесс очеловечения живого существа, по Фрейду, шли в русле его сознательного отказа от сиюминутного удовлетворения желаний в пользу получения отсроченного, но более надежного удовольствия. Причем сознательный отказ от непосредственного удовлетворения природных страстей, первоначально основывающийся на внешнем принуждении с целью сохранения человеческого рода, постепенно превратился во внутреннюю установку личности, соблюдающей нравственные нормы и моральные предписания соответствующей культуры.
Таким образом, вся культура представляется Фрейду построенной на внешнем или внутреннем подавлении бессознательных влечений человека, который поступился частью своего природного достояния, подвергнув сублимации свои первоначально сексуальные стремления.
2. Культура как система запретов
Согласно концепции З. Фрейда, по мере развития культуры число запретов растет. Целостная когда-то психика, действовавшая под влиянием сиюминутных агрессивных и эротических импульсов, вынуждена все чаще отказываться от их удовлетворения. С возрастанием и усложнением мира культуры, нарастает конфликт человека (его бессознательного) с культурой. Смысл конфликта человека с культурой З. Фрейд особенно четко описал в работе "Неудобства культуры" (1930), где отмечено всевозрастающее вытеснение природных влечений человека культурой. Эти критические положения З. Фрейда во многом напоминают идеи Л. Шопенгауэра, Ф. Ницше и других мыслителей "философии жизни". Процесс приобщения к культуре, или инкультурация личности, расценивается как умаление человеческого счастья и приводит к развитию немотивированного чувства страха, вины, социального дискомфорта, а подчас и к психическим расстройствам: "Было установлено, что человек становится невротиком, потому что не может вынести ограничений, налагаемых на него обществом ради идеалов своей культуры; а из этого сделали вывод: если бы эти ограничения были сняты или значительно уменьшены, это означало бы возвращение утраченных возможностей счастья". Таким образом, в своей основе культура есть совокупность бессознательных запретов, ограничений, накладываемых на инстинкты. Все эти формы социальных установок несовершенны и не гарантируют всеобщего счастья. Утверждение, что таковое возможно, - иллюзия, хотя человечество ищет разнообразные пути совершенствования культуры.
Вытесненные или запрещенные (табуированные) цензурой предсознания (Я) влечения ищут иные, приемлемые для общества и культуры, пути реализации. Эта реализация осуществляется различными способами: у части людей приводит к нарушению психики - неврозам и психозам; у большинства проявляется в сновидениях, фантазировании, описках, оговорках; у некоторых осуществляется в форме творческой деятельности - в науке, религии, искусстве, другой социально значимой деятельности, т.е. сублимируется. Сублимация (от лат. sublimo - возвышать, возносить) - основополагающая категория в рамках психоаналитической теории, обозначающая психический процесс, в результате которого энергия природных чувственных инстинктов и влечений, бушующая в бессознательной сфере человека, находит выход в сферы сознания и действия, переключаясь, преобразуясь в творческую энергию человека в разнообразных феноменах культуры. Понятие "сублимация" в этом смысле не является изобретением З. Фрейда. Оно появилось в немецкой литературе еще в конце XVIII в. и использовалось уже А. Шопенгауэром и особенно Ф. Ницше как общепринятое в психологии. На концепции сублимации основана психоаналитическая теория искусства и художественная критика. Однако эта концепция не является бесспорной. Сошлемся на ее неприятие упомянутыми ранее французскими исследователями, которые убеждены, что человек должен полностью доверяться собственным желаниям, а не "репертуарам воображаемого удовлетворения".
Итак, общий объяснительный принцип психоанализа состоит в том, чтобы показать, каким образом комбинации и столкновения психических сил рождают социокультурные явления. Что касается отдельного человека, то единственное, что может посоветовать психоанализ, - это умеренность, экономия жизненной энергии, которую следует равномерно распределять между различными целями и занятиями в соответствии с их значимостью. В этой связи уместно напомнить высказывание С. Цвейга, согласно которому Фрейд не делает человечество счастливее, он делает его сознательнее. По утверждению З. Фрейда, подобно тому, как смысл взросления состоит в развитии разума, благодаря которому человек учится управлять своими желаниями, смысл истории состоит в росте социальных, альтруистических чувств, в развитии науки, обуздании инстинктов культурой. Выступая в защиту культуры и ратуя за раскрепощение человека, Ж. Делёз и Ф. Гваттари отмечают, что "кульминация психоанализа обнаруживается в теории культуры, берущей на себя старую роль аскетического идеала".
3. История культурного раз вития человечества по З. Фрейду
В работах 20 - 30-х годов при рассмотрении истории культурного развития человечества Фрейд учитывает уже и социальные факторы существования человека, пытается раскрыть материальные и духовные аспекты культуры в их взаимном переплетении. Такой подход к осмыслению истории культуры был, разумеется, более плодотворным.
Усилилась критическая тенденция его теории. Фрейд подметил, что в то время как человечество достигло значительных успехов в познании закономерностей явлений природы и в подчинении себе природных сил, "в области регулирования человеческих отношений нельзя установить такого же прогресса". Вместе с тем поскольку материальные достижения цивилизации, свидетельствующие о победах человека над природой, не устранили губительных как для отдельного индивида, так и для цивилизации в целом последствий, которые приводят к психическим расстройствам и душевным надломам личности, постольку, по мнению Фрейда, теоретические и практические исследования должны быть сосредоточены прежде всего на психике человека.
Принципиально не изменило эту его позицию даже обращение и трудовым процессам человека в обществе, что само по себе являлось значительным шагом вперед по сравнению с его ранними работами, в которых он акцентировал внимание на сексуальной деятельности индивида.
Фрейд признает, что никакая другая деятельность человека не связывает его с социальной реальностью так, как это делает увлечение работой. Профессиональная деятельность людей способна принести такое удовлетворение человеку, которое он не может получить в сфере сексуальных отношений: это возможно в том случае, когда профессиональная деятельность свободно выбирается человеком. Но в современном обществе, констатирует Фрейд, большинство людей работают только по необходимости и, следовательно, не получают от работы никакого удовлетворения, за исключением денежного вознаграждения.
Поскольку человек не существует изолированно от других людей, в его психической жизни всегда присутствует "другой", с которым он вступает в контакт, постольку и психология личности в понимании основателя психоанализа является одновременно и социальной психологией. Отсюда его вывод, что психоаналитический метод может быть использован не только при изучении индивидуально-личностных, но и культурно-социальных проблем, то есть этот метод неоправданно возводится им в ранг универсального.
Рассматривая с психоаналитических позиций исторический процесс культурных и социальных образований, Фрейд прибегает ж научно не обоснованным обобщениям: антагонизмы между индивидом и обществом, которые наблюдались им в буржуазной культуре, он считает неотъемлемой частью всей человеческой цивилизации. Неправомерность перенесения закономерностей развития буржуазного общества на другие общественные системы тем более очевидна, что анализ Фрейда в данном случае ограничивался выявлением лишь тех "культурных и социальных лишений", которые налагались буржуазным обществом на человека, вызывая у него душевные переживания и травмы.
Человек представляется Фрейду отнюдь не мягкосердечным, любящим существом: среди его инстинктивных влечений имеется врожденная склонность к разрушению и необузданная страсть к истязанию самого себя и других людей. Именно в силу этих внутрипсихических качеств человека культура и цивилизация постоянно находятся под угрозой уничтожения.
Этот вывод Фрейда во многом основывался на эмпирических наблюдениях, связанных с первой мировой войной, а также своих личностных размышлениях, вызванных смертью близких ему людей.
Потрясенный человеческой жестокостью и трагической развязкой любой жизненной судьбы человека, он безоговорочно включает в свое психоаналитическое учение понятия об агрессивности человеческого существа и присущем ему "инстинкте смерти". Развитие культуры рассматривается с этого времени Фрейдом с точки зрения обуздания агрессивных наклонностей человека и непрерывно протекающей борьбы между "инстинктом жизни" и "инстинктом смерти".
Достижения культуры призваны, как он полагает, способствовать приглушению агрессивных человеческих инстинктов. В тех случаях, когда культуре это удается, агрессия может стать частью внутреннего мира человека, что с неизбежностью ведет к неврозам. Поскольку культура является достоянием не одного человека, а массы людей, то возникает проблема "коллективных неврозов". В этой связи Фрейд ставит вопрос: не являются ли некоторые культурные эпохи "невротическими" и не становится ли человечество под влиянием современных культурных и социальных ограничений "невротическим"? Говоря о психоанализе "социального невроза" как допустимом средстве лечения социальных болезней общества, Фрейд тем не менее оставил свой вопрос без ответа. Он лишь проводит аналогию между развитием культуры и развитием отдельного индивида, между природой социального и индивидуального невроза, высказывая надежду, что, быть может, когда-нибудь представится возможность изучения патологии культуры.
4. Недовольство культурой З. Фрейда
З. Фрейд утверждал, что наше исследование о счастье пока дало нам мало такого, что не было бы общеизвестным. Даже если мы продолжим исследование, поставив вопрос, почему людям так трудно стать счастливыми, то, кажется, от этого шансы на получение чего-то нового не слишком увеличатся. Мы уже ответили на этот вопрос указанием на три источника, из которых проистекают наши страдания: превосходящие силы природы, бренность нашего собственного тела и недостатки установлении, регулирующих наши отношения друг с другом в семье, в государстве и в обществе. Что касается первых двух, то тут при вынесении суждения нет оснований для больших колебаний: мы должны признать эти источники страданий и подчиниться неизбежному. Мы никогда не можем достичь полного господства над природой, наш организм -- сам часть этой природы-- всегда останется структурой бренной и ограниченной в своих возможностях приспособления и деятельности. Из этой констатации отнюдь не проистекают обескураживающие последствия, наоборот, она дает указание для направления нашей деятельности. Тысячелетний опыт нас убедил, что если и не все, то хотя бы некоторые страдания мы можем устранить, а другие смягчить. Иначе мы относимся к третьему, социальному источнику наших страданий. Его мы вообще оставляем без внимания; мы не в состоянии понять, почему нами самими созданные установления не должны были бы стать для всех нас скорее защитой и благом. Однако, если мы обратим внимание на то, как плохо нам удалось создать себе как раз защиту от этих страданий, то возникает подозрение: а не скрывается ли и здесь какая-то часть непобедимых сил природы, в данном случае наши собственные психические свойства.
Фрейд отмечал, что когда мы начинаем рассматривать эту возможность, мы наталкиваемся на одно утверждение, столь поразительное, что нам стоит на нем остановиться. Это утверждение гласит, что большую долю вины за наши несчастья несет так называемая культура: мы были бы гораздо счастливее, если бы от нее отказались и восстановили первобытные условия. Я нахожу это утверждение поразительным, так как, что бы мы ни подразумевали под понятием культуры, несомненно одно: все то, чем мы пытаемся защищаться от грозящих нам источников страдания, принадлежит именно этой культуре.
Согласно З. Фрейду, какими путями столь многие люди пришли к этой точке зрения, к этой странной враждебности по отношению к культуре? Я полагаю, что давно существующее глубокое недовольство соответствующим состоянием культуры создало почву, на которой затем в определенных исторических условиях возникли поводы для ее осуждения. Мне кажется, что я могу установить последний и предпоследний из этих поводов; я не обладаю достаточной эрудицией, чтобы развернуть эту цепь достаточно далеко в глубь истории человеческого рода. Подобный фактор враждебности к культуре должен был играть роль уже при победе христианства над языческими религиями. Он был близок к обесценению земной жизни, последовавшему в результате христианского учения. Предпоследний повод появился, когда развитие исследовательских экспедиций привело нас в соприкосновение с примитивными народами и племенами. Из-за недостаточного наблюдения за их нравами и обычаями и неправильного их понимания многим европейцам показалось, что эти люди ведут простой, непритязательный и счастливый образ жизни, недостижимый для культурно превосходящих их посетителей.
Дальнейший опыт внес поправки в некоторые суждения такого рода; во многих случаях известная доля жизненного облегчения была ошибочно приписана отсутствию западных требований культуры, в то время как это объяснялось великодушием богатой природы и легкостью удовлетворения насущных потребностей. Последний повод нам хорошо известен, он появился после ознакомления с механизмами неврозов, грозящих отнять у цивилизованного человека и то маленькое счастье, которое он имеет. Было обнаружено, что человек становится невротиком, потому что он не может вынести суммы ограничений, налагаемых на него обществом, преследующим свои культурные идеалы; из этого было сделано заключение, что можно было бы вернуть потерянные возможности счастья, если бы эти ограничения были сняты или значительно понижены.
К этому следует присовокупить еще один момент разочарования. В течение жизни последних поколений люди достигли необычайного прогресса в области естественных наук и их технического применения, человеческое господство над природой утвердилось так, как раньше трудно было себе и вообразить. Отдельные подробности этого прогресса общеизвестны, и едва ли стоит их перечислять. Люди гордятся своими достижениями и имеют на это право. Но им показалось, что все это недавно достигнутое господство над пространством и временем, это подчинение себе сил природы, исполнение чаяний тысячелетней давности не увеличили меру удовлетворения жажды наслаждения, ожидавшуюся ими от жизни, и не сделали их, по их ощущению, более счастливыми. При такой констатации следовало бы удовлетвориться выводом, что власть над природой не является единственным условием человеческого счастья, так же как она не является и единственной целью культурных устремлений, а не приходить к заключению о бесполезности техники для баланса счастья. Но ведь можно было бы и возразить: а разве не является положительным достижением для наслаждения, несомненным выигрышем для нашего ощущения счастья то, что я имею возможность сколь часто мне угодно слышать голос моего ребенка, находящегося от меня на расстоянии сотен километров, или что я через кратчайший срок по приезде друга могу узнать, что он благополучно перенес длинное и утомительное путешествие? Разве не имеет никакого значения, что медицине удалось так необычайно сильно уменьшить смертность малолетних детей и опасность инфекции женщин при родах и что вообще средняя продолжительность жизни цивилизованного человека возросла на значительное количество лет? К перечню этих благ, которыми мы обязаны столь осуждаемой эпохе научного и технического прогресса, можно было бы еще многое добавить, но тут мы опять услышим голос пессимистически настроенного критика, напоминающего нам, что большинство из этих удовлетворении происходит по образцу «дешевых удовольствий», восхваляемых в известном анекдоте. Такое удовольствие можно себе доставить, выпрастывая в лютую зиму ногу из-под одеяла и пряча ее затем обратно. Ведь если бы не было железных дорог, преодолевающих расстояния, ребенок никогда не покидал бы родного города и мы тогда не нуждались бы в телефоне, чтобы услышать его голос. Если бы не было открыто пароходное сообщение через океан, то соответствующего морского путешествия не предпринял бы мой друг, а я не нуждался бы в телеграфе, чтобы получить от него успокоительное сообщение. Какая нам польза в уменьшении детской смертности, если именно это принуждает нас к крайнему воздержанию в деторождении, так что теперь мы в общей сложности не взращиваем большего числа детей, чем во времена до господства гигиены, обременив при этом нашу сексуальную жизнь в браке тяжкими условиями и действуя, возможно, наперекор благодетельным законам естественного отбора? А к чему, наконец, нам долгая жизнь, если она так тяжела, так бедна радостями и полна страданиями, что мы готовы приветствовать смерть как освободительницу?
Поэтому можно, пожалуй, утверждать, что в нашей современной культуре мы чувствуем себя плохо, хотя очень трудно вынести суждение по поводу того, чувствовали ли себя счастливее, и насколько, люди прежних времен и какую роль при этом играли условия их культуры. Мы всегда будем склонны рассматривать несчастье объективно, то есть переносить себя, с нашими требованиями и восприимчивостью, в соответствующие условия, чтобы проверить, какие могли быть там найдены мотивы для наших ощущений счастья или несчастья. Этот способ рассуждения кажется объективным, так как он предполагает абстрагирование от колебаний в субъективной восприимчивости, на самом же деле этот способ.самый субъективный, так как он применим только путем подмены иной и неизвестной душевной позиции позицией своей собственной. Но ведь счастье есть нечто сугубо субъективное. Нас сколько угодно может ужасать определенная обстановка, в которой находились древние рабы на галерах, крестьяне во время Тридцатилетней войны, жертвы священной инквизиции, еврей в ожидании погрома, но мы не можем вжиться в душевный мир этих людей и постичь изменения, происшедшие в их восприимчивости по отношению к ощущениям наслаждения и неприятностей, вследствие прирожденной нечувствительности, постепенного отупения, потери надежд, грубых или мягких форм дурмана. В случае самых тяжелых испытаний вступают в строй определенные душевные защитные механизмы; Мне кажется бесплодным дальнейшее исследование этой стороны проблемы.
Фрейд отмечал, что сейчас своевременно заняться сущностью той культуры, чья ценность, как источника счастья, была подвергнута сомнению. Не будем стремиться найти формулу, определяющую эту сущность в нескольких словах, прежде чем мы чего-то не узнаем из нашего исследования. Поэтому ограничимся повторением, что термин «культура» обозначает всю сумму достижений и установлении, отличающих нашу жизнь от жизни наших предков из животного мира и служащих двум целям: защите человека от природы и урегулированию отношений между людьми. Для лучшего понимания рассмотрим подробно характерные черты культуры, какими они себя проявляют в человеческих коллективах. При этом без опасений позволим себе руководствоваться обычным словоупотреблением или, как говорится, будем следовать чувству языка в расчете на то, что таким образом мы сможем учесть внутреннее содержание, еще противящееся выражению в абстрактных терминах.
Заключение
Зигмунд Фрейд всегда мечтал иметь в качестве пациента «весь род людской», и исследование историй развития человечества подводило к этому. Однако истинные причины и пути устранения «социальных неврозов и душевных надломов личности» Фрейд не сумел выявить.
Главной и в то же время роковой проблемой человечества Фрейд считал установление целесообразного равновесия между бессознательными влечениями человека и моральными требованиями культуры, между психической организацией личности и социальной организацией общества. В последние годы жизни он ставит под сомнение многие завоевания цивилизации, считая невозможным предугадать, достижимо ли такое равновесие или конфликт между данными установлениями остается в принципе неустранимым. культура фрейд человечество
Высоко оценивая достижения человечества в его господстве над природой, основатель психоанализа видит и другую сторону исторического прогресса: "Люди располагают такой властью в своем господстве над силами природы, что, пользуясь ею, легко могут уничтожить друг друга вплоть до последнего человека. Они это знают - отсюда возникает значительная доля их теперешнего беспокойства, их уныния, их мрачного предчувствия".
Список источников
1. http://studme.org/1754090611938/kulturologiya
2. http://www.bibliofond.ru
3. Философия / Под ред. С.М. Яшкина.М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2004.
4. Фрейд 3. Либидо. М.: ЮНИТИ-ДАНА,1996.
Размещено на Allbest.ru
...Философия и история культуры Фрейда, возникновение и развитие психоанализа в работах Фрейда. История культурного развития человечества по З. Фрейду. Равновесие между целесообразным бессознательными влечениями человека и моральными требованиями культуры.
контрольная работа , добавлен 27.10.2010
История развития культуры, её основные черты. Две стороны культуры по З. Фрейду. Конфликт между ценностями культуры и государства. Особенности общинного и общественного типа социальных отношений. "Законы исторического развития" по Н. Данилевскому.
контрольная работа , добавлен 03.09.2012
Рассмотрение многоплановости понятия культуры, ее черты. Ознакомление с принципиальными различиями между материальной и духовной культурой. Изучение теории происхождения культуры в русской философской мысли, определение ее связи с религиозным культом.
реферат , добавлен 20.09.2010
Становление культуры-первостепенной роли общения. Древние свидетельства существования человеческой культуры. Ранние этапы формирования культуры. Представления о языке в культурах древнего Ближнего Востока. Антропогенез и предпосылки развития культуры.
реферат , добавлен 26.10.2008
Культура и религия в философии Фрейда. Роль культуры в развитии социальных отношений. Роль личности в культуре. Религия как общественный невроз. Воззрения К. Юнга на вопросы культуры в целом. Концепция архетипов К. Юнга. Культурологические идеи Фромма.
реферат , добавлен 15.07.2008
Религия как первооснова культуры. Определяющие факторы русской жизни, культуры и нравственности. Вера как важнейшая составная часть любой культуры. Культурологические взгляды П. Сорокина. Психоанализ З. Фрейда и К. Юнга.
контрольная работа , добавлен 03.08.2007
Взаимосвязь культуры и общества. Анализ основных подходов к пониманию культуры и ее функций. Социальные функции культуры. Совершенствовании человека как духовно-нравственного субъекта культуры. Культурные различия и взаимопонимание между людьми.
реферат , добавлен 18.02.2010
Психологическая школа Зигмунда Фрейда. Концепция "идеальных типов" Макса Вебера. Теория культуры Освальда Шпенглера. Круговорот "локальных цивилизаций" Арнольда Джозефа Тойнби. Игровая концепция культуры Хейзинги. Различия мировоззренческих позиций.
контрольная работа , добавлен 27.06.2016
Происхождение культуры как философско-культурологическая проблема. Анализ и оценка теорий происхождения культуры. Социальный механизм воспроизводства человеческой деятельности. Система нравственных запретов, регламентирующих все стороны жизни человека.
реферат , добавлен 24.02.2015
Проблемы исторического развития культуры, анализируются различные концепции исторической динамики культуры: теории культурных циклов, линейной динамики культуры, концепции культурного прогресса. Концепции развития культуры Данилевского, Шпенглера.
Согласно концепции З. Фрейда, по мере развития культуры число запретов растет. Целостная когда-то психика, действовавшая под влиянием сиюминутных агрессивных и эротических импульсов, вынуждена все чаще отказываться от их удовлетворения. С возрастанием и усложнением мира культуры, нарастает конфликт человека (его бессознательного) с культурой. Смысл конфликта человека с культурой З. Фрейд особенно четко описал в работе "Неудобства культуры" (1930), где отмечено всевозрастающее вытеснение природных влечений человека культурой. Эти критические положения З. Фрейда во многом напоминают идеи Л. Шопенгауэра, Ф. Ницше и других мыслителей "философии жизни". Процесс приобщения к культуре, или инкультурация личности, расценивается как умаление человеческого счастья и приводит к развитию немотивированного чувства страха, вины, социального дискомфорта, а подчас и к психическим расстройствам: "Было установлено, что человек становится невротиком, потому что не может вынести ограничений, налагаемых на него обществом ради идеалов своей культуры; а из этого сделали вывод: если бы эти ограничения были сняты или значительно уменьшены, это означало бы возвращение утраченных возможностей счастья". Таким образом, в своей основе культура есть совокупность бессознательных запретов, ограничений, накладываемых на инстинкты. Все эти формы социальных установок несовершенны и не гарантируют всеобщего счастья. Утверждение, что таковое возможно, - иллюзия, хотя человечество ищет разнообразные пути совершенствования культуры.
Вытесненные или запрещенные (табуированные) цензурой предсознания (Я) влечения ищут иные, приемлемые для общества и культуры, пути реализации. Эта реализация осуществляется различными способами: у части людей приводит к нарушению психики - неврозам и психозам; у большинства проявляется в сновидениях, фантазировании, описках, оговорках; у некоторых осуществляется в форме творческой деятельности - в науке, религии, искусстве, другой социально значимой деятельности, т.е. сублимируется. Сублимация (от лат. sublimo - возвышать, возносить) - основополагающая категория в рамках психоаналитической теории, обозначающая психический процесс, в результате которого энергия природных чувственных инстинктов и влечений, бушующая в бессознательной сфере человека, находит выход в сферы сознания и действия, переключаясь, преобразуясь в творческую энергию человека в разнообразных феноменах культуры. Понятие "сублимация" в этом смысле не является изобретением З. Фрейда. Оно появилось в немецкой литературе еще в конце XVIII в. и использовалось уже А. Шопенгауэром и особенно Ф. Ницше как общепринятое в психологии. На концепции сублимации основана психоаналитическая теория искусства и художественная критика. Однако эта концепция не является бесспорной. Сошлемся на ее неприятие упомянутыми ранее французскими исследователями, которые убеждены, что человек должен полностью доверяться собственным желаниям, а не "репертуарам воображаемого удовлетворения".
Итак, общий объяснительный принцип психоанализа состоит в том, чтобы показать, каким образом комбинации и столкновения психических сил рождают социокультурные явления. Что касается отдельного человека, то единственное, что может посоветовать психоанализ, - это умеренность, экономия жизненной энергии, которую следует равномерно распределять между различными целями и занятиями в соответствии с их значимостью. В этой связи уместно напомнить высказывание С. Цвейга, согласно которому Фрейд не делает человечество счастливее, он делает его сознательнее. По утверждению З. Фрейда, подобно тому, как смысл взросления состоит в развитии разума, благодаря которому человек учится управлять своими желаниями, смысл истории состоит в росте социальных, альтруистических чувств, в развитии науки, обуздании инстинктов культурой. Выступая в защиту культуры и ратуя за раскрепощение человека, Ж. Делёз и Ф. Гваттари отмечают, что "кульминация психоанализа обнаруживается в теории культуры, берущей на себя старую роль аскетического идеала".
За что украинская глянцевая пресса ругает Ани Лорак и Иосифа Кобзона? Зачем Львовская книжная ярмарка отказалась от русских издательств и почему этим недовольны украинские литераторы? Почему в России не будет официального Года культуры Польши и Англии, но это не отменяет сотрудничества людей театра, кино, литературы и музыки? Может ли украинский запрет на российские товары распространяться на книги и музыкальные диски? Разрыв договоренностей в области культуры – отказ от политики или от искусства? Почему современный художник не может не заниматься политикой? Понимают ли российские художники, по каким причинам их могут не приглашать за границу?
Марек Радзивон, директор Польского культурного центра; Олег Дорман, режиссер документального кино, автор фильма "Подстрочник"; Александр Иличевский, писатель; Александра Коваль, директор Львовского книжного форума; Юрий Володарский, литературный критик (Киев); Марианна Кияновская, поэт, переводчик (Львов).
В видео- и радиотрансляции в воскресенье и понедельник в 18 часов, в радиоповторе - в среду в 22. Ведет программу Елена Фанайлова
Елена Фанайлова: О культуре и политике на фоне военных действий на востоке Украины, о вызовах времени, о том, что должен делать человек культуры в предлагаемых обстоятельствах.
За нашим столом сегодня – Олег Дорман , режиссер документального кино, автор очень известного фильма "Подстрочник"; Марек Радзивон , директор Польского культурного центра. По скайпу с нами будет Александр Иличевский , писатель. Он сейчас находится в Израиле.
Начнем с сюжета о Львовском книжном форуме. Львовские издатели отказались принимать российских издателей в этом году, и это вызвало большой скандал в украинском культурном мире. Польша отказывается от проведения Года культуры в России. Стало известно, что Англия тоже отказывается от государственной поддержки своих культурных программ с Россией. Я уже не говорю о том, что Латвия и Литва запретили въезд на свою территорию известным российским поп-певцам – Кобзону, Валерии и Газманову – за их публичную позицию по Крыму и вообще по Украине. А украинские глянцевые журналы критикуют, наоборот, своих коллаборантов, например – певицу Ани Лорак за то, что она приезжает в Москву получать какие-то премии. Противоречивый и важный клубок вопросов.
Как культурный менеджмент участвует в сложившейся ситуации и что должны чувствовать и делать люди культуры в этих обстоятельствах?
Я записала Александру Коваль , директора Львовской книжной ярмарки.
Александра Коваль: С предложением к нам пришли члены общественной инициативы "Экономический бойкот", которая действует во Львове еще с Евромайдана, когда ребята начали бойкотировать товары, выпускаемые членами Партии регионов. Они считают, что люди могут проголосовать против чего-то, не покупая какие-то товары и нанося ущерб производителям, а покупая российские книги, мы финансируем государство-агрессора, которым сейчас выступает Россия в отношении Украины.
Сначала я с этой позицией не согласилась, потому что это очень далеко – книги, экономика, патроны, которые покупаются на эти налоги… Но, поразмыслив некоторое время, проконсультировавшись, все-таки мы решили не приглашать российских издателей, потому что война, и во время военных действий иначе быть не может. Надо подождать, агрессия закончится, и тогда мы посмотрим, что можно будет вернуть обратно. Но все-таки мы вместе с бойкотным комитетом решили, что было бы неправильно лишать людей тех книг, к которым они привыкли, тех российских книг, которые они любят, и особенно тех аналогов, которых пока нет в Украине, которые не переведены на украинский язык. Поэтому издателей не будет, а будут книги и писатели.
Елена Фанайлова: А как это технически возможно, если издатели не сопровождают своих писателей?
Александра Коваль: Подключатся какие-то фонды. Например, Людмила Улицкая приезжает к нам при содействии одного российского фонда. Владимира Войновича приглашает его издательство. И возможно, украинские книготорговые компании либо филиалы российских издательство пригласят российских писателей. Кстати, у нас российские издательства впервые появились еще в 2009 году на коллективном стенде России, а до того их не было. И, собственно, на самом стенде издательств тоже не было, там были представлены книги, и книги представлял организатор стенда, издательство ОГИ, с которым у нас и дальше, я надеюсь, сохранятся хорошие отношения, дружеские, и в будущем они приедут. Главное нам сейчас не найти врагов, которых не существует, не создать себе этих врагов в своей среде общения. У нас есть общее дело, и мы должны через все эти испытания, которые сейчас выпали на нашу долю, пройти спокойно и с достоинством.
Елена Фанайлова: А не было ли среди русских писателей, кого вы хотели бы пригласить, кто отказался бы к вам ехать?
Александра Коваль: Да нет, не было таких.
Елена Фанайлова: Если говорить о более широком поле, в которое вынужденно ставит людей культуры эта военная ситуация, вот сейчас стало известно, что Польша отказалась от проведения Года культуры в России по тем же причинам, что и вы закрываете для русских издательств Львовскую книжную ярмарку: пока не закончатся военные действия. Что вы думаете об этом польском решении? Насколько оно параллельно решению вашему, понимаете ли вы поляков в этом смысле?
Александра Коваль: Да, я понимаю их решение, оно чисто политическое. В Польше тоже существует дискуссия по этому поводу, многим людям кажется, что надо использовать любые возможности, любые средства для того, чтобы донести свою позицию и дискутировать. Но мне почему-то кажется, что сейчас такие сложились обстоятельства, что дискуссия не получается. Мы говорим свое, россияне говорят свое, а друг друга не слышим. Это мы наблюдали на недавнем Конгрессе Россия – Украина, который организовывал Фонд Ходорковского. Вроде бы все соглашаются, что надо прекращать эскалацию напряженности, но на какой почве нам дальше строить свое понимание – почему-то общей платформы не нашлось. Так мне показалось.
Елена Фанайлова: Еще и ведущие европейские редакторы либеральных газет обратились к Евросоюзу, что его позиция должна быть гораздо более жесткой по отношению к России сейчас. В частности, Адам Михник, главный редактор издания “Газета Выборча", был одним из главных фигурантов этого обращения.
Марек Радзивон: Я бы хотел поговорить про Год России и Польше и Польши в России, а не про войну в Украине. Уже несколько месяцев назад, после того, как российские военные появились в Крыму, в начале марта, было понятно, что Год Польши в России не будет иметь какой-то официальной "шапки", что мы будем избегать официальных встреч на высоком уровне. Что, скорее всего, открытие не будет торжественным, не будет министров и премьер-министров…
Елена Фанайлова: Я уточню, это уровень переговоров Лавров-Сикорский.
Марек Радзивон: Да, это переговоры министров иностранных дел и двоих министров культуры, российского и польского. Решение отменить Год Польши в России, это решение, с одной стороны, политическое, конечно. Но надо отдавать себе отчет, я это всегда подчеркиваю и сам себе это тоже повторяю, что на самом деле мы же не отменяем культурных связей. Мы не в состоянии их отменить, во-первых. Во-вторых, никто не хочет отменять культурные связи, а мы отменяем официальный Год Польши в России.
Что касается решений на политическом уровне, что касается министров, что касается каких-то правительственных договоренностей. За последние несколько дней в Москве и от друзей, и от московских журналистов я слышал такой вопрос: как же так, у нас не будет никаких связей, не будет польского кино, мы не сможем читать польские книги, или вы не будете издавать польские книги. Ничего подобно!
Елена Фанайлова: Или, например, не будет следующего приезда ваших замечательных режиссеров на следующую "Золотую маску".
Марек Радзивон: Да. Так что мне кажется, что очень важно напомнить самому себе тоже, что отменяем Год, потому что он был бы какой-то поверхностной сценографией, которая закрывала бы проблемы, которые существуют, очень серьезные проблемы. И мы попытались бы создать такую искусственную сценографию, за которой будем прятать и молчать на темы действительно очень сложные. Тут разногласия, связанные с войной с Украиной, оккупацией Крыма, возникают разногласия на самом элементарном уровне, которые касаются элементарных понятий и ценностей. Поэтому мы отменяем такой вот официальный Год.
Елена Фанайлова : Олег, прокомментируйте эту ситуацию. Я думаю, что есть культура, как живое тело, и есть инструментарий. В частности, мы сейчас, как мне кажется, говорим о более аккуратном использовании инструментария. Бойкоты и заявления людей культуры – это важный способ обращения к общественному мнению?
Олег Дорман : Приходит пациент к доктору, кладет перед ним результаты своих исследований и ждет ответа. Доктор долго смотрит, морщит лоб. Пациент ему задает вопрос: "Доктор, я буду жить?" Доктор отвечает: "А смысл?"
Это я к тому, что я, как этот пациент, очень хотел бы услышать самый простой ответ на ваш вопрос. Его нет. Мне кажется, что все решения плохие, но ответа, как часто бывает в самых главных вопросах жизни, нет для всех, но для каждого в частности еще как есть ответ. Скажем, я не пойду в компанию, которая мне неприятна, и не позову к себе в дом людей, которые мне несимпатичны. Разные могут быть какие-то принуждающие обстоятельства, но если их нет, я не позову. Чего же тут спорить?! Кто-то позовет неприятных людей, а кто-то не позовет.
Елена Фанайлова : Ради высших целей, например.
Олег Дорман : Я не знаю, чем будет руководствоваться каждый конкретный человек, отдельный человек. Я думаю, почему это все приобретает, этот спор вокруг бойкотов, накал. Потому что на самом деле подспудно мы решаем один из самых главных экзистенциальных вопросов человеческой жизни. Каждый из нас рождается сам. И постепенно обнаруживаем себя членами разных сообществ – сообщество семьи, сообщество друзей, группы в детском саду. Потом выясняется, что мы граждане той или другой страны. Мы исполняем бесчисленные другие роли одновременно. Какой из этих ролей руководствоваться в той или в другой жизненной ситуации? Я должен рассуждать, например, как гражданин или как отец? Как отец или как сочинитель, верный каким-то высоким духовным идеалам? Как сочинитель или как друг? Я считаю, что эти вопросы общего ответа не имеют и иметь не могут. Недаром более мудрый человек, чем я, правда, по-немецки сказал, что “лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идет за них на бой”. Видимо, он подразумевал, что невозможно раз и навсегда решить вопроса свободы, я уж не говорю о счастье. Это постоянное искусство жить и война. Это я пытаюсь объяснить, почему такой накал приобретает вопрос о бойкоте.
Вопрос о добре и зле – о твоей ответственности. Я отвечаю за то, что делает правительство моей страны. Это очень непростой вопрос. Скажем, я считаю, что, да, отвечаю. Мне очень это неприятно сейчас, но я считаю, что, да, отвечаю. Считает ли, например, польское правительство, что я, гражданин России, отвечаю за действия моей страны? Видимо, считает. Я с ними согласен. Думаю, что есть много людей, людей честных, мужественных и порядочных, которые не согласны нести такую ответственность. Не я аннексировал Крым. Я могу понять их правоту. Я просто не могу, находясь на моем месте, с моим сердцем, с ними согласиться.
Елена Фанайлова : Если бы вас подвергли бойкоту, не позвали б ваша реакция какова бы была?
Олег Дорман : "Не до грибов, Василий Иванович", - сказал бы я цитатой из другого анекдота. Какие фестивали! Это ведь старый как мир вопрос.
Елена Фанайлова : Саша находится в зоне военных действий в Тель-Авиве. Прошлая программа была с участием Володи Рафеенко, писателем из Донецка, который выехал в Киев. Он сказал, что самая большая проблема – думать. Когда у тебя взрываются снаряды под окнами, когда ты слышишь выстрелы, самая большая проблема – это сохранение разума и критического отношения к тому, что происходит.
Александр, о ваших вызовах вы что-нибудь расскажете нам?
Александр Иличевский : Говорить о том, что у нас нарушены какие-то культурные контакты с ХАМАС, и сожалеть по этому поводу совершенно не приходится.
Я бы прокомментировал то, что сказал Олег, что я услышал по поводу бойкота. Вне всякого сомнения, эта ситуация, в которой уже ничего не поделаешь. Вне всякого сомнения, ты отвечаешь за то, что происходит в твоей стране, как она себя ведет по отношению к другим странам. Мне кажется, тем не менее, несмотря ни на что, люди культуры должны оставлять друг для друга с обеих сторон возможность диалога и возможность каким-то образом сеять мир, бороться с помощью какого-то культурного смысла с тем, что происходит.
Я вспоминаю 60-е годы, диссидентское движение, когда происходили нелегальные контакты с Западом. При всей гражданственной ответственности того же Бродского, уверен, он не слагал с себя ответственность за поступки СССР. Он всегда подчеркивал свою гражданственность. Тем не менее, он был открыт миру. Мы тоже должны быть открыты миру и с пониманием относиться ко всякого рода официальной напряженности между нашими странами.
Елена Фанайлова : Если бы вас лично позвали на какой-то фестиваль литературный в Берлин, во Францию, а потом -спасибо, писатель Иличевский, вы как человек, ответственный за политику президента Путина… в вас мы не нуждаемся, пока не кончится война. Какова ваша внутренняя реакция?
Александр Иличевский : Это было бы глубокое сожаление. Ничего тут не поделаешь.
Елена Фанайлова : Еще в 2008 году один очень уважаемый мною человек из мира питерской неподцензурной литературы, известный критик, участник многих литературных жюри, сказал (а это была русско-грузинская война): "Пока цивилизованный мир, пока европейский мир не устроит России бойкоты по всем направлениям, в т. ч. и по направлениям культуры, Россия, к сожалению, не сможет измениться по-настоящему. Потому что не можем сделать так, чтобы гражданское общество контролировало свое правительство". Есть и такая радикальная точка зрения. Я не говорю, что она единственно правильная. Но я говорю о том, что бойкоты по-прежнему выглядят как политические инструменты. И отказывать человеку культуры в том, что он может иметь свою позицию и довольно жесткую в том числе, мне кажется, совершенно неверно.
Я слышу порой такое мнение, что человек культуры не должен ни заниматься политикой, ни интересоваться политикой. Это искажает его как художника. Это вредит творчеству, это вредит личности. Я с этим не согласна. А что вы об этом думаете?
Марек Радзивон : Я с этим тоже не согласен. Мне кажется, что у этой точки зрения есть, я бы даже сказал, непонимание того, чем является и политика, и культура. Мы привыкли в нашей части Европы к тому за последние 50-60 лет, а может быть и с 1917 года, что политика – это грязное дело, что лезть туда нельзя приличным людям, что повлиять ни на что мы не можем. Я как раз считаю, что политика это не только президентские выборы, которые могут быть фальсифицированы или могут проходить честно. Политика – это мое ежедневное поведение в моем подъезде. Это выборы человека, который в нашем районе занимается уборкой или чем-то таким в нашем доме, в нашем подъезде. Мы решаем наши вопросы через честное голосование на таком элементарном уровне. А дальше происходит то же самое, на самом деле – на уровне города, страны, в каких-то международных отношениях. В этом есть некий эскапизм, попытка уйти от части нашей ежедневной жизни, уйти в какую-то внутреннюю эмиграцию и сказать – это не мое, я в этом участвовать не хочу. Но очень часто бывает так, что если мы говорим, что мы не интересуемся политикой, мы далеки от политики, к сожалению, тогда политика начинает интересоваться нами. Это намного хуже.
Елена Фанайлова : Два главных поэта в моей жизни – это Чеслав Милош и Иосиф Бродский. Это люди, которые еще как интересовались политикой. Они были включены в нее - Милош как один из героев Второй мировой, подпольщик в Варшаве, потом как дипломат и эмигрант, а Бродский как политический заключенный, потом тоже эмигрант, который политикой интересовался до конца своих дней. Мне кажется, что это такая дискриминация даже людей культуры – вы такие как бы слабоумные, вам политикой не надо интересоваться.
Олег Дорман : Я продолжаю свою тему поневоле – о невозможности разделить разные роли. Политика отделена от искусства, искусство отделено от нравственности, нравственность отделена от науки, наука отделена от физика, физика отделена от химии только в голове у человека.
А что происходит на самом деле? Я бы печально, немного гротескно, но зато на убедительном примере продемонстрировал. Вот не хотят в какой-то стране видеть талантливого певца, несмотря на весь его талант. Может он взять свой талант, завернуть в папиросную бумагу, положить в бархатную коробочку и отправить его туда без себя, т. е. может он свой талант отделить от себя? Нет. И они не могут. Невозможно это отделить. А чего тогда говорить?
Елена Фанайлова : Некоторые хотят этого отделения. Такие претензии к людям культуры – не занимайтесь политикой.
Олег Дорман : Я не хотел бы услышать от них, как они способны разделить политику и культуру. В качестве полемического соображения я бы даже сказал, что политика – это, в конце концов, то, чем становится или, увы, не становится культура. Потому что с политической точки зрения, которую мы на секунду можем допустить, смысл писать и читать, в особенности, книги, слушать музыку и смотреть на красивые произведения живописи в том, чтобы человек становился лучше, он становился иным и вел себя по-человечески. А эти понятия о человечности вырабатывает для нас культура или то, что мы называем словом культура. В том смысле, мне кажется, совершенно неважно, насколько человек образован. Важно, насколько он просвещен. Иногда просвещает одна-единственная прочитанная книга, иногда просто мамина колыбельная или бабушкина сказка. Но в конечном счете, если тут возможен какой-то конечный счет, настоящий результат бабушкиной сказки в том, чтобы внучек не аннексировал Крым.
Елена Фанайлова : Саша, интересуетесь ли вы политикой? Как вы как художник себя в этом видите?
Александр Иличевский : Когда мне было 20 лет, я был абсолютно аполитичным товарищем. В этом возрасте я натолкнулся на какое-то обширное интервью Иосифа Бродского, где буквально вся полоса газеты была посвящена рассуждениям Бродского о будущей геополитической ситуации в мире. Все его рассуждения сводились примерно к тому, что всех нас поглотит Китай. Я прочитал все это и в сердцах сказал: "Как же он может интересоваться политикой". На что мне мой тогдашний приятель сказал: "Прекрати! Это же все-таки расширение кругозора". Уже окончательно мне стало понятно, что от политики уйти нельзя, именно после прочтения Милоша. У него есть стихотворение 1944 года, где он говорит о том, что такое ад. Ад – это то, куда ты попадаешь тогда, когда ты ступаешь за изгородь. Мы должны покинуть свою изгородь. Это так. Потому что вся цивилизация создана с помощью слов и речений, с помощью слов и коммуникаций. Культура и словесное творчество – это некое сотворчество с тем, что создает цивилизацию и прочее. Если всерьез заниматься словесностью, от политики никуда не деться.
Елена Фанайлова : Предлагаю реплику Юрия Володарского . Он известный литературный критик в Киеве, один из редакторов журнала "Шо". Он был одним из противников этого бойкота. Я у него спросила – не изменил ли он свое отношение к этому, не стал ли сложнее воспринимать.
Юрий Володарский : Нет, я не думаю, что что-либо усложнилось. Скорее, упростилось. Потому что стали известны некоторые обстоятельства. И в силу этих обстоятельств, мне кажется, можно сказать, что это решение было принято под достаточно сильным давлением. Эта кампания бойкота всех российских товаров докатилась до Львовского форума такой дурацкой волной, которая накрыла хороших, ни в чем неповинных людей. Мне кажется, что форум как таковой, в лице президентов форума Александры Коваль, вовсе не хотел этого делать. Он скорее вынужден это делать. Получилось так, что форум оказался заложником ситуации.
По-прежнему, я считаю, что это решение неправильное. Вообще, решение о бойкоте и российской книги просто глупое. Потому что книга – это немножко другое. Это не консервы, это не продукция легкой или тяжелой промышленности. Те деньги, которые книга приносит в российский бюджет, я думаю, они мизерные по сравнению с теми репутационными потерями, которые в результате получил форум. Получается такой абсурд. Скажем, книги таких людей, которых очень трудно упрекнуть в негативном отношении к Украине, могут не продаваться на форуме или продаваться только с наклейками, с российским триколором. Я не думаю, что Владимир Сорокин или Лев Рубинштейн такому решению порадуются. В лучшем случае поймут и просто промолчат.
Можно продолжить этот ряд. Не только же с книгами такая ситуация. Можно бойкотировать, например, диски российских исполнителей – Андрея Макаревича, Юрия Шевчука, людей, которые оказывали и оказывают Украине всемерную поддержку, выступают против путинского режима. Стричь под одну гребенку в этой ситуации категорически неверно.
Елена Фанайлова : Я поставила бы вопрос более широко. Ситуация, которая сейчас сложилась в российско-украинском конфликте, вынуждает людей культуры, так или иначе, реагировать. Игнорировать российско-украинский конфликт невозможно. Не занимать какую-то из сторон тоже довольно трудно. Существует ли какая-то универсальная тактика поведения человека культуры и менеджера культуры?
Юрий Володарский : В том-то и дело, что универсальной тактики здесь нет и быть не может. Попытка выработать такую универсальную тактику ведет к роковым упрощениям, как в случае с бойкотом российских издательств. Наверное, нужно просто противостоять глупости. Если получается какая-то глупость, значит, нужно об этом говорить. Вот бойкот российской книги, маркирование российских книг, разговоры о том, что нужно лицензировать российскую книгу, нужно квотировать ее сейчас. Хорошо, ладно, ради Бога. Давайте посмотрим, как именно это делать, какой дискриминации кто будет подвержен. Одно дело – ограничить доступ в Украину дешевого ширпотреба, а другое дело – если в Украину перестанут попадать хорошие книги, хорошая литература самого разного рода, аналогов которой украинские издатели не предоставляют. Получается абсурд. Мы отрезаем и русскоязычного, и украиноязычного читателя.
Если говорить о моей работе, то я могу сказать, что, наверное, у 95% книг переводных (я говорю о художественной литературе) с английского, французского, итальянского, немецкого и еще Бог знает какого, нет соответствующих украинских переводов. Их не существует по понятным причинам. Поэтому отрезать доступ к российской книге или ограничивать доступ к хорошей российской книге, мне кажется, неверно.
Елена Фанайлова : Главное – это роковые упрощения, сказал Володарский, которым неизбежно подвергается культурное поле. Оно эрозируется, когда менеджеры культуры вынуждены принимать такие решение. Эти упрощения неизбежны? Мы должны в этот момент жертвовать сложностью в силу того, что ситуация войны вообще упрощает нашу жизнь?
Олег Дорман : Не знаю общего ответа. Всякий раз по-разному. Я не думаю, что что-то можно упростить. Судя по всему, все становится только сложнее и сложнее.
Марек Радзивон : А мне кажется, что мы в состоянии отличить официоз, международные всякие соглашения, выступления в каких-то больших концертах официальных лиц от настоящего, личного, каждого отдельно участия в настоящей культуре, в такой, которая нужна каждому из нас. Мне кажется, отменяем официальное мероприятие, отменяем эту официальную шапку, но одновременно я готов сейчас назвать несколько десятков, несколько сот людей культуры русских, которых я бы хотел видеть в Варшаве, которых, я надеюсь, мы будем приглашать в Варшаву в любом случае. Мне кажется, кто сознательно заинтересован культурой вообще, безусловно, прекрасно понимает эту разницу между доверенными лицами президента и людьми, которые никогда не будет выступать в больших залах здесь, хотя они тоже очень талантливы. Чем дальше от всякого государственного официоза, тем лучше для культуры в некотором смысле. Я уверен, что очень много поляков, людей моей среды, прекрасно понимают эту разницу и умеют ее понять. В Польше тоже можно назвать примеры, например, фестивали документального кино, на которых показывают русские ленты, русское кино не то, что нам предлагают официальные российские учреждения, а то, что польские отборщики сами находят через свои связи.
Елена Фанайлова : А чем отличается этот выбор? Что предлагает официальный канал, и что ищете вы?
Марек Радзивон : Мне кажется – это очевидно. Не буду называть конкретных фамилий. Но мы же знаем список тех людей культуры, тех режиссеров и российских музыкантов, которых мы видим и в Лондоне, и в Берлине, и в Мюнхене, когда мы организуем официальные мероприятия в официальные перекрестные годы. Одновременно я готов назвать несколько фамилий российских писателей, книжки которых мы издаем в Польше, которым нелегко получить поддержку и издать свою книгу в России.
Елена Фанайлова : Я не думаю, что это причины чисто политические. Я думаю, речь идет о том типе культурной работы, которую проводят эти писатели, режиссеры, музыканты. Наверняка, польскую сторону в русской культуре интересует интерес к социальной практике, к социальной жизни людей, к реальным проблемам, которые существуют, а вовсе не к образу великой России?
Марек Радзивон : Да, я бы даже сказал, что в нашем польском восприятии России есть некоторый недостаток, некоторое упущение. Большинство поляков не говорят по-русски, не знают Москвы, не знают России, не знают здешней культурной среды. Они получают информацию ту, которую мы получаем в польских СМИ. У нас иногда не все понимают, что жизнь здесь очень интересная и бурная, что есть разные неформальные группы, есть разные произведения культуры, которые не доходят до среднестатистического поляка.
Елена Фанайлова : Боюсь, что они даже до среднестатистического русского не доходят.
Марек Радзивон : Может быть. Но я считаю, что сейчас наша главная роль, я бы не хотел ее переоценивать, конечно, но наша главная задача сейчас – налаживать связи с НКО, с неофициальными площадками, с театрами, с драматургами и с режиссерами, которые не пользуются господдержкой, которым выживать здесь довольно тяжело. Я уверен, что их произведения говорят о современной России намного больше, намного интересней, чем то, что мы можем получить в официальном прокате в госкинотеатрах.
Елена Фанайлова : Саша, мне кажется, что тема простоты и сложности одна из ваших главных и любимых. Вы лично не упрощаете себя, когда реагируете на политические вызовы времени?
Александр Иличевский : Я думаю, что это не упрощение, а выбор нового русла. Я не думаю, что внутреннее движение связано с каким-то умалением той сложности, с которой мы привыкли иметь дело. Для меня это все достаточно болезненно в том отношении, что я привык воспринимать современную культуру с более прозрачными границами, чем это было раньше. Сейчас можно писать практически в любой точке мира на своем языке. Если раньше были какие-то трудности, сейчас это очень подвижно. Ситуация войны, ситуация противостояния сразу же ущемляет тебя в этом пространстве культуры. Все границы, которые раньше для тебя были проницаемы, они становятся жестче. Ты чувствуешь себя ущемленным и вынужденным менять русло. Так что я нахожусь в состоянии не то, чтобы недоумения, а точкой экзистенциального выбора. Это довольно серьезное дело.
Елена Фанайлова : Предлагаю посмотреть интервью с Марианной Кияновской, поэт, переводчик, важная интеллектуалка западноукраинская, которая была резким противником этого бойкота. У нее есть свои аргументы. Мы начали с того, не изменила ли она свое мнение. Важно то, где она говорит о символической роли русской литературы для Украины.
Марианна Кияновская : Во-первых, я бы хотела уточнить, что моя первая и самая жесткая реакция касалась в первую очередь решения бойкотного комитета нашего, украинского. Это было какое-то решение, которое Александру Коваль, президента форума издателей, застигло врасплох. Это, по-моему, существенное уточнение. Потому что уже какие-то потом компромиссные решения принимались, после выступлений нескольких человек, которые сильно протестовали против решения бойкотного комитета – бойкотировать российскую книгу как продукт. Потом было принято несколько решений. Уже не только форум издателей выступил с официальной позицией, а уже и законодательно принято решение о квотах для российской книги на украинском рынке.
Конечно же, я не меняю взглядов. Должна сказать, что мой главный месседж, который почти всеми не был услышан, касается того, что книга не совсем товар. Я сразу пыталась сказать, что книга не может становиться заложницей политики войны и других вещей, потому что книга совершенно другого типа продукт. У него, кроме фактической, товарной, очень большая символическая ценность.
Елена Фанайлова : Для украинских читателей русской литературы, по-прежнему, остается большой символической ценностью?
Марианна Кияновская : Я отношусь к тому кругу, для которого остается. Я знаю, что многие сейчас пересмотрели свои позиции, которые касаются, в т. ч. и отношения к российскому обществу в целом, и к позициям многих интеллектуалов. Настроения очень радикализировались. Если говорить лично обо мне, то я все время буду оставаться на той позиции, что гуманитарное пространство, книга, является космополитическим, особенно во время глобализации. Самое страшное и самое опасное в этих разговорах об ограничении русской книги на украинском рынке, о запрете и т. д. – послевкусие, осадок. Через несколько лет нюансы этих дискуссий, этих разговоров уже исчезнут. Их никто не будет помнить. Будут помнить просто сам факт запрета, установление ограничений. Будут помнить слово "бойкот".
В принципе, очень страшная вещь – культурная ностальгия. На культурной ностальгии в свое время поднялся Гитлер и смог утвердить через ностальгирующую часть населения свою пропаганду. На культурной ностальгии сейчас многое выстраивает Путин. Ностальгия, кроме других вещей, включает желание какого-то своеобразного реванша. В этих играх вокруг русскоязычной книги, вокруг книги, напечатанной в России, очень много опасности я вижу именно в том, что это может в какой-то момент стать предлогом серьезных реваншистских настроений.
Я подчеркиваю, я абсолютно украиноязычный человек. Я человек в своих взглядах бескомпромиссный. Но я считаю, что в этой ситуации важен вопрос отмены всех запретов на русскую книгу, которая не несет в себе агитки, пропаганды антиукраинской, надо, чтобы украинские интеллектуалы поддержали эту возможность русскоязычной книге быть. Потому что запреты такого рода по своему характеру тоталитарны.
Елена Фанайлова : Кияновская ставит вопрос далеко вперед. Она говорит о реваншизме украинского общества, что этот запрет – это один из привычных механизмов тоталитарного. И украинцам сейчас запретить русскую книгу означало бы вернуться к своим обидам на Россию, а точнее говоря – на большую империю, которую когда-то подавляла народы. Мне кажется, это важная вещь, но ее рассуждения очень сильно опережают ту ситуацию конкретной войны, в которой сейчас оказывается Украина.
Марек Радзиван : Я не берусь и не имею права комментировать точку зрения украинских друзей просто потому, что после 5 лет жизни в Москве я не очень хорошо разбираюсь в московской и российской ситуации (смеются). Тут надо быть поскромнее, а уж в украинской я мало понимаю, к сожалению.
То, что эта точка зрения, действительно, выбегает далеко вперед, мне кажется, правильно. Может быть, мы каждый день должны немножко преувеличивать всякие угрозы, и быть сознательно более чувствительными, чем надо. С другой стороны, мне кажется, что несмотря на решение Львовского форума, мы не говорим об отмене русской и русскоязычной литературы в Украине. Это, конечно, другой вопрос и другая тема, но немножко похожа: когда я слышу о том, что в Украине притесняют русскоязычных, мой личный опыт показывает – я не знаю ни одного украиноязычного украинца, который не знает русского, но знаю много русскоязычных украинцев, которые ничего не могут сказать по-украински. Это тоже надо учитывать. А про отмену русской литературы в Украине, вообще, речи быть не может. Может быть, как раз стоит поставить вопрос специально и преувеличить.
Елена Фанайлова : Олег, что вы думаете об этой проекции в будущее?
Олег Дорман : Не мне с рылом в пуху давать советы украинцам, как им себя вести по отношению к моей стране. Вот и весь мой ответ.
Александр Иличевский : Позиция Марьяны мне абсолютно близка и прозрачна. Что Львовский форум сделал? Львовский форум сказал – давайте, мы не пустим сюда издательства как таковые, потому что в каждом издательстве могут издаваться совершенно разные авторы. У нас нет большой диверсификации на каждом рынке. Поэтому при нашей такой глобализации, монополизации, которая на книжном рынке происходит, в каждом издательстве издаются совершенно разные люди. Поэтому решение относиться к русской книге выборочно, сосредоточиться на том, чтобы на форум не было каких-то псевдоинтеллектуальных усилий, которыми полна сейчас русская культура и все остальное, абсолютно понятно и ясно.
А утверждение о том, что это слишком на вырост позиция, здесь ничего страшного нет. Потому что на самом деле, мы не вполне еще сами понимаем, с чем мы с исторической точки зрения имеем дело. Вполне возможно, что эта точка расхождения славянского мира, хотя для меня это раскол русского мира, то, что происходит сейчас, по многим причинам. Это должно быть в конечном итоге исправлено. Это должно быть залечено. Эту рану нужно будет с огромными усилиями затягивать и восстанавливать. Нужно уже сейчас думать и заботиться о непрерывности. Как говорят психологи – если вы находитесь в шоковой ситуации, вам нужно как можно поскорее выйти из этой ситуации с помощью поиска каких-то решений. Тогда посттравматический синдром будет гораздо более облегченным. Поэтому просто-напросто блокировать всякого рода культурные контакты совершенно бессмысленно. Нужно искать что-то другое.
Сергей Черняховский
Культура – это не некая сфера изысканный удовольствий. Культура – это система запретов. Культурного человека от дикаря отличает не отрешенность от жизни и погружение в мир эстетического удовольствия – а знание того, что делать нельзя. Обладание и владение «системой табу». Казалось бы, наличие «табу» – элемент мира примитивных цивилизаций. Это отчасти верно – в том смысле, что именно с осознания существования запретов – начинается цивилизованность.
То есть цивилизованный и культурный человек – это не человек, который утверждает вое право жить без ограничений, а человек – который знает, что есть вещи, которые делать нельзя и не принято: то есть, принимает над собой власть тех или иных запретов.
Отсюда культурная политика, тем более культурная политика государства – это не некая сфера обслуживания мира тех, кто объявляет себя творцами искусства. Хотя поддержка тех, кто действительно создает культуру и искусство – естественная задача государства. В сути своей – это содействие распространению культуры – и просвещение, создание для каждого человека возможности доступа к миру культуры – и погружения в нее – то есть знания и погружения в систему запретов.
С точки зрения системной политической теории – культура это не некая «организация досуга и развлечений», культура – это производство того, что называется латентными образцами – то есть сохранение и утверждение норм и обычаев своей страны – вместе со знакомством с нормами и обычаями других стран. И государственная политика в этой сфере – это организация такого производства. Но организация не в смысле менеджерства – а в смысле поощрения производства тех образцов поведения и ценностных норм, которые решают задачи, стоящие перед страной, усиливают страну и воспроизводят ее ценности и начала самоидентификации.
Это не значит, что государство лишь охраняет обычаи – если оно начинает ограничиваться этим, утверждаемая и распространяемая культура может оказаться неспособна выдерживать ценностную конкуренцию с иными, внешними культурами, окажется неспособна обеспечивать адаптацию в меняющийся мир.
Но проблема состоит в том, что обеспечивать эту адаптацию она должна в рамках целей своего развития, с сохранением своей значимости, памяти и идентификации.
В этом отношении задача государственной политики в области культуры, – это просвещение, доведение «до масс» того, что формирует человека, знакомого с достижениями культуры мировой – но в первую очередь признающего значимость культуры своей. И культуру мировую умеющую рассмотреть с точки зрения преимуществ своей – одновременно вписывая новые образцы в свои – как развивающие и укрепляющие именно свои. Точка зрения, согласно которой задача государственной политики в этой сфере – не вмешиваться и не мешать возникать и развиваться тому, что возникает само по себе – неверна просто потому, что «само по себе» вообще ничего не возникает и не развивается – все это происходит под влиянием тех или иных распространяемых образцов.
И эти образцы могут с одной стороны, отражать некую практику «облегчения запретов» к которой всегда существует определенное тяготение – просто потому, что делать то, что делать легче – проще и удобнее.
Но распространение практики такого «облегчения», расширение зоны разрешенного – как раз и разрушает то, в чем стоит и значимость, и сила сложившейся национальной культуры. Не мыть руки перед едой – всегда легче, чем их мыть. Не чистить зубы – легче, чем их чистить. Биться в истерики – легче, чем держать себя в руках. А плеснуть на полотно краску, предложив зрителям любоваться узорами – много легче, чем учиться классической живописи.
С другой стороны, – если рассмотреть культуру и искусство с точки зрения доставляемого наслаждения – то более просты и соответствуют более «примитивному уровню».
Стриптиз проще для восприятия, чем классический балет, бульварный роман – нежели роман Бальзака или Достоевского. А Пелевин воспринимается легче, чем «Евгений Онегин».
И третий аспект – в условиях того, что принято называть «Открытым обществом» и свободы распространения информации – уже иные субъекты и иные государства могут осуществлять распространение в твоей стране тех «латентных образцов», которые выгодны им – либо чтобы привить твоей стране свою систему ценностей, либо чтобы ослабить систему твоих мотиваций, твоей готовности защищать свою страну и ценить твою культуру.
То есть сфера культуры страны – это не сфера развлечений и углубления комфорта. И министерство культуры любой страны – особенно в нынешних условиях – России – это ведомство защиты духовного и интеллектуального национального суверенитета.
То есть – ведомство политическое. Ведомство – которое ведет борьбу за страну и за ее суверенитет – возможно на наиболее сложном участке.
И одновременно – ведомство производственное. Потому что оно, обеспечивая производство латентных образцов поведения и жизни – производит и воспроизводит страну. И его задача – не «не мешать художникам». Его задача – содействовать производству и принятию тех образцов и тех запретов в области интеллектуально жизни – которые усиливают страну и ее граждан – и препятствовать создавать те, которые могут ее ослабить.
То есть в конечном счете, Министерство Культуры любой страны – это в еще большей степени министерство безопасности, чем ФСБ.
В условиях России, ценностная жизнь и смысловые с основы которой поверглись жесткой агрессии в конце 1980-х гг. – это Министерство Восстановления страны – и сохранения и ее памяти, и ее исторической самоидентификации.
Только ему работать – сложнее, чем КГБ или ФСБ. Потому что те, кто разрушают страну в ценностном плане и осуществляют интеллектуальную и смысловую агрессию против нее – формально в большинстве случаев юридически ничего не нарушают. И формально – с правовой точки зрения неподсудны.
Хотя может быть стоит задуматься и о том, правильно ли такое положение дела.
