Мужчина 34 лет, тщательно проанализировав своё настоящее и сделав прогнозы на будущее, решил, что готов жениться. Он и в самом деле был великий аналитик, поэтому жену выбирал очень тщательно.
Большой жизненный опыт подсказывал ему, что для мужчины физически привлекательной может быть любая красивая женщина. И здесь, главное - не потерять голову. Нужно хорошо знать семью, в которой выросла будущая жена.
Лев и Софья Толстые, 1910 год. Фото: publik domain/wikipedia
Поскольку мужчина провёл свою первую молодость в вихре светской жизни и хорошо понимал, что это такое, он вычеркнул из «списка кандидаток» в жёны аристократок и модных светских львиц. Присматривался к семьям не столько знатным и богатым (знатности и богатства у него самого было хоть отбавляй), сколько к дружным и счастливым.
Он никогда не думал, что в семье его друзей за одно лето три девочки превратятся в невест. Но так случилось. Они выросли вдруг, и он посмотрел на очаровательных юных девушек глазами опытного мужчины. Лиза, Соня, Таня. Он выбрал Соню.
Толстой с женой и детьми. Фото: public domain/wikipedia
Софья Андреевна Бернс в 18 лет стала женой Льва Николаевича Толстого. Их брак продлился 48 лет.
В конце 48 года их семейной жизни была сделана одна фотография, которую не очень любят публиковать историки русской литературы.
Немолодая женщина в белом платке заглядывает в окно чужого дома. Это Софья Андреевна Толстая. Она заглядывает в окно дома начальника железнодорожной станции Астапово. В доме умирает её муж. Её не пускают. Пока он был в сознании, она стояла под окном и плакала. Смогла увидеть только его агонию.
Он ушёл от неё и умер в чужом доме через несколько дней. А она осталась. Осталась с воспоминаниями о хорошем и плохом, с мыслями, что весь мир видит в ней, жене, причину его страданий и смерти.
Через несколько дней после кончины мужа она писала в дневнике: «Невыносимая тоска, угрызения совести, слабость, жалость до страданий к покойному мужу… Жить не могу».
Но прошло несколько лет и в мемуарах «Моя жизнь» вдова пишет: «Он ждал от меня, бедный, милый муж мой, того духовного единения, которое было почти невозможно при моей материальной жизни и заботах, от которых уйти было невозможно и некуда. Я не сумела бы разделить его духовную жизнь на словах, а провести её в жизнь, сломить её, волоча за собой целую большую семью, было немыслимо, да и непосильно».
Нет, она не могла по-другому. Такого «духовного единения» она осознанно не допускала.
Лет за 10 до его кончины она писала в своём дневнике, что когда это случится, весь мир её осудит и обвинит. Если даже её гениальный супруг скончается в 100 лет, для людей именно она навсегда будет виновницей его смерти.
Так оно и случилось. Лев Николаевич Толстой умер в возрасте 82 лет от воспаления лёгких. Виноватой навсегда осталась Софья Андреевна.
Восемнадцатилетняя Соня Бернс выходила замуж за человека, которого не просто любила, но бесконечно уважала и просто «отдавала себя в хорошие руки».
Она доверяла жизненному опыту мужа и с радостью помогала ему «формировать» из себя женщину, подругу, хозяйку. Она училась всему: быть желанной в постели, быть незаменимой помощницей в подготовке к изданию сочинений мужа-литератора, быть рачительной хозяйкой Ясной Поляны.
Но главное - быть хорошей матерью его детей. Первого сына она родила в 19 лет, а последнего ребёнка рожала уже в 45. Муж считал, что смысл семьи - дети. Всего она родила 13 детей, пятерых они похоронили, а восьмерых она вырастила. Выкормила и вырастила.
Муж - человек творческий. Поэтому без всякой обиды она относилась к тому, что дети - это её мир. Их болезни, воспитание, обучение, их ссоры и драки, их увлечения и проблемы.
Она, коренная москвичка, с 18 лет жила в деревне и занималась только хозяйством и детьми. Они с мужем свили своё гнездо, и она пестует многочисленных птенцов. Они с мужем - одно целое.
Особенную радость ей приносит творчество её знаменитого супруга. Она переписывает «Войну и мир» для издателя и гордится тем, что понимает изнутри весь механизм создания образа Наташи Ростовой. Узнаёт эпизоды своей семейной жизни в жизни Наташи и Пьера.
А потом «Анна Каренина», и объяснение в любви Левина. Это ведь ей так «Лёвочка» в любви объяснялся. Это был самый счастливый период в жизни семьи. Он продолжался около 18 лет.
Слева: перстень, подаренный Львом Толстым жене за помощь в переписывании романа. Справа: Л. Н. Толстой в яснополянской библиотеке. Бумага, сангина. Фото: public domain/wikipedia
Семья растёт. Рождаются малыши, но пора уже и об образовании старших детей думать, и вывозить в свет повзрослевшую дочь.
Но… Биографы Льва Толстого назвали это период в жизни гения изменением мировоззрения. А домашние понимали это так: «Нищета, мир и согласие; сжечь всё, чему поклонялся; поклониться всему, что сжигал». Это слова из «Идеалов Ясной Поляны» - семейного еженедельного шуточного журнала.
Но это были не шутки. Муж становится всё более замкнутым и раздражительным, всё чаще покупку нового платья для жены или дочери комментирует рассуждением: а сколько бы дней на эти деньги жила крестьянская семья. Он теперь считает, что частная собственность - большой грех и несчастье. Он отстраняется от ведения всех дел. Предлагает отдать Ясную Поляну крестьянам.
«А наши дети?» - спрашивает жена. «Будут жить скромно», - ответ отца.
Между «идеальным» миром Толстого и «реальным» миром его жены просто не мог не разразиться конфликт - и так и произошло в 1880 годах, когда писателем овладела идея «опрощения».
Любя мужа преданно и верно, Софья Андреевна должна была сделать выбор: муж или дети. Она выбрала детей.
Софья Толстая с дочерью Александрой. С 16 лет Александра стала помощницей отца. В 1920 году была арестована ВЧК по делу «Тактического центра», приговорена к трём годам, после освобождения работала в Ясной Поляне. В 1929 году эмигрировала из СССР, в 1941 году получила гражданство США. Скончалась 26 сентября 1979 года в штате Нью-Йорк в возрасте 95 лет, последней из всех детей Льва Толстого, через 150 с лишним лет после рождения отца. Фото: public domain/wikipedia
«Она была в этом доме послом от действительности, напоминала о том, что дети должны жить, „как все“, нужно иметь деньги, надо выдавать дочерей замуж, надо, чтобы сыновья окончили гимназии и университет. Нельзя ссориться с правительством, иначе могут сослать. Надо быть знаменитым писателем, надо написать ещё книгу, как „Анна Каренина“, самой издавать книги, как издаёт их жена Достоевского, и, кроме того, быть в „свете“, а не среди „тёмных“, странных людей. Она была представительницей тогдашнего здравого смысла, средоточием предрассудков времени… его любила горестно, завистливо и тщеславно», - писал в биографии Толстого известный литературовед Виктор Шкловский.
Шкловский писал это в советское время, когда стремление к достойной жизни детей и внуков считалось предрассудком и мещанством. Слова «любила горестно, завистливо и тщеславно» тоже оставим на совести литературоведа.
Лев Николаевич отстранился от всех материальных, хозяйственных и семейных дел. Но всё-таки он был рядом с женой и детьми.
За эти годы он создал новое религиозно - нравственное учение, обрёл тысячи последователей и учеников, но поссорился с правительством, церковью, сыновьями и женой.
Определение Синода об отлучении от церкви Толстого было провозглашено 24 февраля 1901 года и опубликовано в «Церковных ведомостях»
Само собой разумеется, что конфликты с правительством и церковью были публичны. Но публичным стал и семейный конфликт супругов Толстых. Постарались друзья и ученики Льва Николаевича.
Софья Андреевна сражалась яростно за честь и благосостояние семьи, а Лев Николаевич демонстрировал «непротивление злу насилием». Зато у него были умные и энергичные заступники- почитатели его нового учения. В их среде «неугомонная», «корыстная», «бездушная», «скандальная» жена стала притчей во языцех.
Самые последние годы супружеской жизни этой некогда счастливой пары были очень тяжелы. «Уйти, жить одному», - всё чаще пишет Лев Николаевич в дневнике. И он ушёл.
Лист из Альбома В. Россинского. «Последние дни Л.Н. Толстого». 1911 г. Фото: public domain/wikipedia
Никто никогда ни в чём не обвинит этого гениального и сложного человека. Откройте на любой странице его роман «Война и мир», и все ваши горькие мысли развеются.
Но прочтите ещё вот эти слова, которые написала для нас Софья Андреевна: «Пусть люди снисходительно отнесутся к той, которой, может быть, непосильно было с юных лет нести на слабых плечах высокое назначение - быть женой гения и великого человека».
Установили бы Вы себе на телефон приложение для чтения статей сайта epochtimes?
Софья Андреевна Толстая (урожденная Берс) — жена писателя и мать его тринадцати детей — вела дневники почти всю жизнь. Первые записи появились в 1855 году, когда Соне было 11 лет. Этот дневник она уничтожила незадолго до заму-жества. В октябре 1862 года она вернулась к дневнику и вела его, хоть и с боль-шими перерывами, до ноября 1910-го. Софья Андреевна признава-лась, что всегда писала после ссор и неприятных или даже трагических событий, — неудивительно, что текст тяжелый и пессимистичный. Мы выбра-ли восемь записей, дающих представление о жизни семьи великого писа-теля и внутреннем мире его жены.
«Жизнь здесь, в Кремле В комендантской части Потешного дворца Софья Берс жила с родителями до своего замужества, так как ее отец Андрей Берс был кремлевским гоф-медиком. , мне тягостна, оттого что отзывается то тягостное чувство бездействия и бесцельной жизни, как бывало в девичье время. И все, что я вообразила себе замужем долгом и целью, улетучилось с тех пор, как Левочка мне дал почувствовать, что нельзя удовольствоваться одною жизнью семейною и женою или мужем, а надо что-нибудь еще, постороннее дело».
Сестра Софьи Андреевны Татьяна Кузминская вспоминала, что «Соня никогда не отдавалась полному веселью или счастью, чем баловала ее юная жизнь… Она как будто не доверяла счастью, не умела его взять и всецело пользоваться им». Интересно, что сам Толстой совсем иначе воспринимал происходящее:
«<...> Люблю я ее, когда ночью или утром я проснусь и вижу: она смотрит на меня и любит. И никто — главное, я не мешаю ей любить, как она знает, по-своему. Люблю я, когда она сидит близко ко мне, и мы знаем, что любим друг друга, как можем, и она скажет: „Левочка, — и остано-вится, — отчего трубы в камине проведены прямо?“ или: „лошади не уми-рают долго?“ и т. п. Люблю, когда мы долго одни и я говорю: „Что нам делать? Соня, что нам делать?“ Она смеется. Люблю, когда она рассердится на меня, и вдруг, в мгновение ока, у нее и мысль и слово иногда резкое: „Оставь. Скучно“. Через минуту она уже робко улыба-ется мне. Люблю я, когда она меня не видит и не знает, и я ее люблю по-своему. Люблю, когда она девочка в желтом платье и выставит нижнюю челюсть и язык. Люблю, когда я вижу ее голову, закинутую назад, и серьезное, и испуганное, и детское, и страстное лицо. Люблю, когда…»
В конце записи Софьи Андреевны Лев Николаевич оставил приписку: «Ничего не надо, кроме тебя. Левочка все врет».
Ванечка Толстой. 1894 год
«Мой милый Ванечка скончался вечером в 11 часов. Боже мой, а я жива!»
Толстая пережила семерых из тринадцати детей. В 1873 году Толстые лиши-лись годовалого Пети, через полтора года — маленького Николеньки. Прожив около двух часов, в ноябре 1875 года умирает Варя, четырехлетний Алеша скончался зимой 1886-го, в возрасте 35 лет умирает Мария Львовна. Незадолго до своей кончины Софья Андреевна потеряла сына Андрея. Но больше всего горя ей принесла смерть младшего сына Ванечки, любимца родителей и друзей дома.
Лев и Софья Толстые. 1908 год
Государственный музей Л. Н. Толстого
«Недавно я создала себе целую теорию о девственности отношения к религии, искусству и природе.
Религия чиста и девственна, когда она не связана с отцами Иоаннами, Амвросиями или католическими духовниками (confesseur), а вся сосредоточена в одной моей душе перед Богом. И тогда она помогает.
Искусство девственно и чисто, когда его любишь само по себе, без пристрастия к личности исполнителя (Гофмана, Танеева, Ге, к которому так пристрастен Лев Николаевич, к самому Льву Николае-вичу и т. д.), и тогда оно доставляет высокое и чистое наслаждение.
Так же и природа. Если дубы, и цветы, и красивая местность связаны с воспоминаниями о тех лицах, которых любил и с которыми жил в этих местах и которых со мною теперь нет, то природа сама по себе пропа-дает или принимает то настроение, в котором мы сами. Надо любить ее, как высший Божий дар, как красоту, и тогда она дает тоже чистую радость».
С самого начала жизни с Толстым Софья Андреевна понимала, что рядом с ней великий человек. Стараясь соответствовать супругу, занять достойное место в его духовной жизни, Толстая, хорошо образованная женщина, продолжала всячески себя развивать: с присущей ей энергичностью погружалась в искус-ство, музыку, литературу, философию, экономику и политику. В ее дневниках довольно много размышлений на сложные темы, а не только хроника семейной жизни.
«Сейчас 2 часа ночи, я все переписывала. Ужасно скучная и тяжелая работа, потому что, наверное, то, что написано мною сегодня, — завтра все перечеркнется и будет переписано Львом Николаевичем вновь. Какое у него терпение и трудолюбие — это поразительно!»
Почти 50 лет Софья Андреевна занималась тем, что переписывала многочис-лен-ные черновики мужа. Но если работа с художественной литературой ей доставляла, по ее собственным словам, «большое эстетическое наслаждение», то религиозно-философские тексты она переписывала без особого энтузиазма.
Лев Толстой на террасе в Ясной Поляне. 1903 год
«<…> Лев Николаевич встал и хотел сам ставить самовар для припарок; но нашел плиту еще довольно теплой, чтоб греть салфетки в духовом шкапу. Мне всегда смешно, когда он возьмется за какое практическое дело, как он его делает примитивно, наивно и неловко. Вчера испачкал все салфетки сажей, спалил себе бороду свечой, и когда я начала руками ее тушить — на меня же рассердился».
Софья Андреевна с детства занималась домашним хозяйством. Родители назначали сестрам Берс недельное, а потом и месячное дежурство. По очереди девочки должны были выдавать кухарке провизию из кладовой, колоть сахар и молоть кофе на месяц, подготавливать классную комнату к занятиям, под-держивать в чистоте и порядке шкафы с продуктами, книгами и бельем. Уже выйдя замуж, графиня часто готовила обед, вела хозяйственные переговоры с прислугой и выполняла самые разные домашние дела.
«<…> Вчера вечером меня поразил разговор Л. Н. о женском вопросе. Он и вчера, и всегда против свободы и так называемой равноправности женщины; вчера же он вдруг высказал, что у женщины, каким бы делом она ни занималась: учительством, медициной, искусством, — у ней одна цель: половая любовь. Как она ее добьется, так все ее занятия летят пра-хом.
Я возмутилась страшно таким мнением и стала упрекать Льву Нико-лае-вичу за его этот вечный циничный, столько заставивший меня стра-дать взгляд на женщин. Я ему сказала, что он потому так смотрел на жен-щин, что до 34 лет не знал близко ни одной порядочной жен-щины. И то отсутствие дружбы, симпатии душ, а не тел, то равнодуш-ное отношение к моей духовной и внутренней жизни, которое так мучает и огорчает меня до сих пор, которое так сильно обнажилось и уяснилось мне с годами, — то и испортило мне жизнь и заставило разочароваться и меньше любить теперь моего мужа».
В момент венчания Софье Андреевне Берс было всего лишь 18 лет, а ее жени-ху — 34. До знакомства с будущей женой писатель неоднократно влюб-лялся: Ольга Новикова, Прасковья Уварова, Екатерина Чихачева, Александра Оболен-ская и так далее. Желая быть честным со своей будущей супругой, Лев Нико-лаевич незадолго до свадьбы отдал ей свои дневники (как Левин Кити). Так Софья Андреевна узнала обо всех прошлых связях писателя «Там он описывал и свою связь с Аксиньей, бабой Ясной Поляны. (В 1860 году она роди-ла от Толстого внебрачного сына Тимофея. — Прим. авт.). Я пришла в ужас, что должна жить там, где эта баба. Я плакала ужасно, и та грязь мужской холостой жизни, которую я познала впервые, произвела на меня такое впечатление, что я никогда в жизни его не забыла». . Прошлое мужа волновало графиню до старости и было причиной многих конфликтов.
Аксинья Базыкина (в центре) с дочерью и внучкой. Конец XIX — начало XX века
Музей-усадьба Л. Н. Толстого «Ясная Поляна»
Однако возмущение Софьи Андреевны было вызвано не только жгучим и болез-ненным чувством ревности. Лев Николаевич был противником феми-ни-стических настроений в обществе и часто рассматривал женщину только с высоты патриархальных устоев: «Мода умственная — восхвалять женщин, утверждать, что они не только равны по духовным способностям, но выше мужчин, очень скверная и вредная мода».
Лев и Софья Толстые в кабинете в Ясной Поляне. 1902 год
Государственный музей Л. Н. Толстого / russiainphoto.ru
«<…> В душе моей происходит борьба: страстное желание ехать в Петербург на Вагнера и другие концерты и боязнь огорчить Льва Николаевича и взять на свою совесть это огорчение. Ночью я плакала от того тяжелого положения несвободы, которое меня тяготит все больше и больше. Фактически я, конечно, свободна: у меня деньги, лошади, платья — все есть; уложилась, села и поехала. Я свободна читать корректуры, покупать яблоки Л. Н., шить платья Саше и блузы мужу, фотографировать его же во всех видах, заказывать обед, вести дела своей семьи — свободна есть, спать, молчать и покоряться. Но я не свободна думать по-своему, любить то и тех, кого и что избрала сама, идти и ехать, где мне интересно и умственно хорошо; не свободна заниматься музыкой, не свободна изгнать из моего дома тех бесчислен-ных, ненужных, скучных и часто очень дурных людей, а принимать хоро--ших, талантливых, умных и интересных. Нам в доме не нужны подоб-ные люди — с ними надо считаться и стать на равную ногу; а у нас любят порабощать и поучать…
И мне не весело, а трудно жить… И не то слово я употребила: весело, этого мне не надо, мне нужно жить содержательно, спокойно, а я живу нервно, трудно и малосодержательно».
На протяжении семейной жизни графиня постоянно жертвовала своими интересами, временем и здоровьем. Эта цитата в очередной раз показывает, как сильно у нее было развито чувство долга и какую огромную роль играл Толстой в ее жизни.
Софья и Лев Толстые. 1906 год
Hulton Archive / Getty Images
«<…> Совсем больная и так, я почувствовала снова этот приступ отчаяния; я легла на балконе на голые доски… <…>
Вышел Лев Николаевич, услыхав, что я шевелюсь, и начал с места на меня кричать, что я ему мешаю спать, что я уходила бы. И я ушла в сад и два часа лежала на сырой земле в тонком платье. Я очень озябла, но очень желала и желаю умереть. <…> Если б кто из иностранцев видел, в какое состояние привели жену Льва Толстого, лежащую в два и три часа ночи на сырой земле, окоченевшую, доведенную до последней степени отчаяния, — как бы удивились добрые люди!»
Мысль о смерти и упоминания о попытках покончить с собой довольно часто появляются на страницах дневников, особенно после 1890-х годов. О депрес-сивном и подавленном состоянии графини говорили многие из ее окружения. Сергей, старший сын, считал, что причиной были «расхождение во взглядах с мужем, женские болезни и критический возраст женщины, смерть обожае-мого меньшего сына Ванечки (23 февраля 1895 года), тяжелая операция, кото-рую она перенесла в 1906 году, и в 1910 году — завещание отца». Младшая дочь Александра Львовна, напротив, считала, что попытки матери покончить с собой были притворством, направленным на то, чтобы задеть Толстого.
М., 1986.
Сост. и науч. ред. Н. И. Бурнашёва. М., 2009.
(урожденная Бахметева, в первом бра-ке — Миллер)
Графиня, жена поэта, прозаика и драматурга . Дружба и встречи с Толстой — одна из самых светлых страниц в последние годы жизни До-стоевского. Толстая была незаурядной женщи-ной. Она окончила одно из закрытых женских учебных заведений, знала 14 языков, была в дружеских отношениях со многими выдающи-мися людьми своего времени: , и др., кото-рые бывали в ее литературном салоне, велико-лепно знала мировую историю и литературу, прекрасно разбиралась в искусстве, обладала не-заурядными музыкальными способностями. Из-вестный французский писатель и историк лите-ратуры писал в 1895 г. о работе над изучением и переводами русских писателей: «Если я и смог схватить какие-то черты; состав-ляющие сущность их гения, если их книги ста-ли понятны мне после усердного изучения их авторов, я обязан этим человеку редких досто-инств: умершей несколько месяцев назад гра-фине Толстой, вдове тончайшего поэта Алексея Константиновича. Она совмещала в себе все ка-чества, которые мы привыкли находить у рус-ской интеллигенции. Я не представляю себе, как иностранец, западный человек, смог бы разо-браться в запутанных душах и мыслях Достоев-ского или Аксакова, если бы эти туманные ге-нии не засияли ярким светом, будучи пропуще-ны для него через алмазную призму ума этой необыкновенной и разносторонней женщины. Именно она внушила мне мысль познакомить французскую публику с произведениями столь далекими и столь необычными, и она помогла мне побороть страх перед моим начинанием».
Петербургский салон Толстой, по свидетель-ству современников, выгодно отличался от дру-гих светских салонов: в атмосфере подлинного искусства здесь царили непринужденность и благородство тона, присущие самой хозяйке.
Достоевский относился к Толстой с большим уважением и между ними всегда были друже-ские отношения. В архиве писателя сохранилась записка к нему Толстой, относящаяся скорее всего к 1878 г. (познакомились они во второй половине 1870-х гг.): «Федор Михайлович, по-жалуйста, пожалуйста, приходите к нам хоть на минуту — или сегодня в 10 часов вечера я буду дома, или завтра утром — очень мне хочется вас видеть. Жалею очень, что не видела жену ва-шу — надеюсь, в другой раз познакомимся. До свидания, не правда ли? С. Толстая
».
Именно Толстая послала Достоевскому кол-лективную телеграмму от почитателей его талан-та в связи с триумфом его Пушкинской речи. В ответ Достоевский направил Толстой письмо 13 июня 1880 г., которое свидетельству-ет о том, что он неизменно относился к ней с боль-шим уважением и теплотой. Письмо заканчивалось слова-ми: «Примите, глубокоуважаемая графиня, мой глубоко сердечный привет. Слишком, слишком ценю Ваше расположение ко мне и потому Ваш весь навсегда».
вспоминает: «Но всего чаще в годы 1879-1880 Федор Михай-лович посещал вдову покойного поэта гр. Алек-сея Толстого, графиню Софию Андреевну Тол-стую. Это была женщина громадного ума, очень образованная и начитанная. Беседы с ней были чрезвычайно приятны для Федора Михайлови-ча, который всегда удивлялся способности гра-фини проникать и отзываться на многие тонко-сти философской мысли, так редко доступной кому-либо из женщин. Но, кроме выдающегося ума, гр. С.А. Толстая обладала нежным, чутким сердцем, и я всю жизнь с глубокою благодарно-стью вспоминаю, как она сумела однажды пора-довать моего мужа». И далее А.Г. Достоевская рассказы-вает о том, как Толстая выполнила заветное желание Достоевского — иметь хорошую репро-дукцию его любимого произведения — «Сикс-тинской мадонны» Рафаэля. Подарок Толстой был бесконечно дорог Достоевскому, он «был тронут до глубины души ее сердечным внимани-ем, — пишет А.Г. Достоевская — и в тот же день поехал благодарить ее. Сколько раз в последний год жизни Федора Михайловича я заставала его стоящим перед этою великою картиною в таком глубоком умилении, что он не слышал, как я вошла, и, чтоб не нарушать его молитвенного настроения, я тихонько уходила из кабинета. Понятна моя сердечная признательность графи-не Толстой за то, что она своим подарком дала возможность моему мужу вынести пред ликом Мадонны несколько восторженных и глубоко прочувствованных впечатлений!».
Более подробное описание салона Толстой ос-тавила , очевид-но, посещавшая его после смерти своего отца или узнавшая об этом от своей матери: «Из литера-турных салонов Петербурга, посещавшихся До-стоевским в последние годы жизни, самым зна-чительным был салон графини Толстой, вдовы писателя Алексея Толстого <...>. Графиня при-надлежала к числу тех женщин-вдохновительниц, которые, не будучи сами творческими на-турами, умеют, однако, внушать писателям пре-красные замыслы. Алексей Толстой очень высо-ко ценил ум своей жены и ничего не публиковал без ее совета. Став вдовой, графиня обосновалась в Петербурге <...>. Поселившись в Петербурге, графиня Толстая стала принимать в своем доме всех прежних друзей мужа, поэтов и писателей, и попыталась завязать новые литературные зна-комства. Встретив моего отца, она поспешила пригласить его к себе и была с ним очень любез-на. Отец обедал у нее, бывал на ее вечерах, со-гласился прочесть в ее салоне несколько глав из "Братьев Карамазовых" до их публикации. Вско-ре у него вошло в привычку заходить к графине Толстой во время своих прогулок, чтобы обме-няться новостями дня. Хоть моя мать и была несколько ревнива, она не возражала против частых посещений Достоевским графини, в то время уже вышедшей из возраста соблазнитель-ницы. Всегда одетая в черное, с вдовьей вуалью на седых волосах, совсем просто причесанная, графиня пыталась пленять лишь своим умом и любезным обхождением. Она очень редко выхо-дила и к четырем часам всегда была уже дома, готовая предложить Достоевскому обычную чашку чая. Графиня была очень образованна, много читала на всех европейских языках и час-то обращала внимание моего отца на какую-ни-будь интересную статью, напечатанную в Евро-пе. Достоевский тратил много времени на созда-ние своих романов и, естественно, не мог так много читать, как бы этого хотел. У графа Алек-сея Толстого было плохое здоровье, и больше половины жизни он провел за границей. Он при-обрел там многочисленных друзей, с которыми графиня поддерживала постоянную переписку. Они, в свою очередь, посылали к ней своих дру-зей, приезжавших в Петербург, и те становились усердными посетителями ее салона. Благодаря беседам с ними Достоевский соприкасался с Ев-ропой, которую всегда считал своим вторым оте-чеством. Вежливый и любезный тон, царивший в салоне графини, приятно отличал его от три-виальности других литературных салонов. Не-которые его старые друзья из круга Петрашевского разбогатели и охотно приглашали теперь к себе знаменитого писателя. Отец принимал эти приглашения; но назойливая роскошь недавно приобретенного богатства не нравилась ему, он предпочитал комфорт и сдержанную элегант-ность салона графини Толстой.
Благодаря отцу салон этот вскоре вошел в моду и привлекал многих посетителей. "Когда графиня Софья приглашала нас на свои вечера, мы приходили, если у нас не было более инте-ресных приглашений; когда же она писала: «Од-ной из нас Достоевский обещал прийти», тогда забывались все другие вечера, и мы прилагали все усилия, чтобы явиться к ней", — рассказы-вала мне недавно одна старая дама из велико-светского петербургского общества, бежавшая в Швейцарию. Почитатели Достоевского, принад-лежавшие к высшим кругам петербургского об-щества, просили Толстую познакомить их с от-цом. Она всегда соглашалась, но это не всегда было легко. Достоевский не был светским чело-веком и совсем не старался казаться любезным людям, которые ему не нравились. Встречаясь с доброжелательными людьми, чистыми и бла-городными душами, он бывал настолько мил с ними, что они никогда не могли его забыть и даже через двадцать лет после его смерти повто-ряли слова, сказанные им Достоевским. Если же перед отцом оказывался один из снобов, которым были полны петербургские салоны, он упорно молчал. Напрасно старалась тогда графиня Тол-стая прервать его молчание, искусно задавая ему вопросы; отец отвечал рассеянно "да", "нет" и продолжал рассматривать сноба как удивитель-ное и вредное насекомое. Подобной нетерпимос-тью отец нажил себе множество врагов, что его обычно мало беспокоило. Это высокомерие Дос-тоевского находилось в поразительном противо-речии с той изысканной вежливостью, восхити-тельной любезностью, с которой отец отвечал на письма своих почитателей из провинции. Досто-евский знал, что все его мысли, его советы при-нимались с благоговением сельскими врачами, учительницами народных школ и священника-ми из маленьких приходов, тогда как петербург-ских фатов он интересовал лишь потому, что был в моде».
Судя по воспоминаниям жены управляюще-го имением А.К. Толстого Пустынька , хотя и не совсем достоверным, Достоевский был во второй половине 1870-х гг. у Толс-той в этом имении Пустынька под Петербургом. В записях Достоевского за 1880 г. есть запись: «Заехать перед отъездом к гр. Толстой».
Подмечали, что гению русской прозы несказанно повезло с женой – неизвестно, кто бы еще терпел давление такого таланта и характера на протяжении полувека. Сама Софья Андреевна в мемуарах словно просила прощения у потомков, что не стала великому писателю единомышленником и не оправдала ожиданий.
Софья Толстая, в девичестве Берс, – вторая дочь московского врача, потомственного дворянина Андрея Евстафьевича и наследницы купеческого состояния Любови Александровны. Писатель приходится Соне и ее сестрам Татьяне и Елизавете братом со стороны отца, у его матери Варвары Петровны Андрей Берс служил семейным доктором.
Девочки получили блестящее домашнее образование, Софья к тому же – диплом Московского университета, дающий право преподавания. С 11 лет вела дневник, это увлечение со временем переросло в полноценную писательскую деятельность.
Почти все время семья жила в столице, только на лето перебираясь в деревню. В один из дней 1861 года к Берсам наведался молодой граф Толстой, давно знавший Любовь Александровну. Льва уже прославили рассказы, написанные во время военных действий на Кавказе. Писатель оставил военную службу и подыскивал спутницу жизни, которая соответствовала бы его высоким требованиям – привлекательна, умна, проста и здорова, чтобы родить таких же здоровых детей.
Берсы видели в графе претендента на руку Елизаветы. А к Софье к тому времени посватался наследный дворянин Митрофан Поливанов и даже получил предварительное согласие. Однако Толстой впоследствии писал в своих воспоминаниях, что не испытывал чувств к Лизе и не желал жениться только по расчету. В послании к Софье Лев Николаевич был откровенен: считать, что он влюблен в Елизавету – «ложный взгляд и несправедливость», и тут же попросил выйти за него замуж.
Отец поначалу воспротивился, обидевшись за старшую дочь. Но Софья, уже научившаяся тонко влиять на людей, уговорила Андрея Евстафьевича. Свадьбу сыграли спустя неделю после официального предложения.
Брак с писателем стал поворотным моментом в жизни Софьи Андреевны. Из светских салонов 18-летняя девушка попала в деревню, где на нее свалились неведомые ранее заботы по содержанию большого имения, ведению бухгалтерии и прочие дела. В графском доме на удивление отсутствовала роскошь, а аскетичные привычки мужа Толстую первое время шокировали.
В книге «Моя жизнь» в мельчайших деталях описаны ежедневные заботы молодой графини. Доходило до того, что Софья покупала белые колпаки и фартуки и заставляла поваров их носить. Женщина в какой-то мере разделила с супругом материальную часть совместной жизни, но не соглашалась менять духовные ценности. Запись, датированная 1867 годом, иллюстрирует, какой уклад сформировался в семье графа:
«Жизнь делалась все более замкнутой, без событий, без участия в жизни общественной, без художеств и без всяких перемен и веселья».
Пытаясь соответствовать идеалам Льва Николаевича, Софья безропотно терпела требования истинного домостроевца, создавала уют, стараясь, чтобы все было про простому, как любил писатель. Не согласиться с мужем позволяла себе, когда речь заходила о детях. Толстая родила 9 мальчиков и 4 девочек, пятеро так и не стали взрослыми, одного ребенка попросту не выносила. Сын Сергей, только когда вырос и прочитал записи матери, готовясь к изданию книги, понял, какая непростая сложилась у Софьи Андреевны биография.
Детей Софья растила без нянек и помощников, Лев выступал категорически против гувернеров. Толстая не разделяла устремлений мужа довольствоваться минимумом, зарабатывать физическим трудом, а все ценности раздать нуждающимся. Перед ней стояла задача дать детям образование, обеспечить финансовое благополучие, чтобы достойно выглядеть в глазах окружающих. Лев Николаевич полагал, что излишества развращают, внешняя мишура мешает поиску некоего высшего смысла.
Помимо решения насущных вопросов, графиня находила время помогать писателю в творчестве. Софья Андреевна заменила супругу личного секретаря, переводчика, редактора. Толстая единственная разбирала корявый почерк Льва, переписывала черновики произведений, в которые автор вносил бесконечные правки. Одну только «Войну и мир» переписала в тетрадь 7 раз.
Софья, в другой ситуации блиставшая бы на светских раутах, оказалась отличным управленцем. Там, где не хватало знаний, советовалась с друзьями. Познакомилась с Анной Сниткиной-Достоевской, вдовой , которая научила Толстую книгоиздательскому делу и продажам сочинений Льва.
С годами постоянные разногласия отдалили мужа и жену друг от друга. Лев Николаевич открыто выражал неудовлетворенность тем, как сложилась жизнь. Софья Андреевна справедливо обижалась, ведь ее труды не получали ожидаемой оценки. Она говорила, что не понимает, когда именно настал тот момент, разделивший супругов, и в чем он выражался.
В поисках душевного равновесия Толстая стала брать уроки музыки у пианиста и композитора Сергея Танеева. Музыкант приводил измученную женщину в «чудесное состояние, то был праздник жизни». Эти отношения Софья сама определяла как любовь. Когда Танеев уезжал, графиня прятала тоску, по собственному признанию, за лихорадочной деятельностью. Сестра Татьяна, дети Илья, Александра и Мария упрекали мать за излишнюю привязанность к чужому человеку. Временами у графини появлялась надежда, что из музыкальных уроков вырастет нечто большее.
Лев Николаевич тоже заметил перемену в жене, в дневниках, не называя имен, писал, что не спит ночами, переживает, но «жалеет не себя, а ее». Впоследствии Танеев, сославшись на занятость, прекратил эту двусмысленную связь.
Уход Льва Толстого из жизни вызвал в Софье желание немедленно к нему присоединиться. Несмотря ни на что, графиня испытывала «невыносимую тоску и угрызения совести» по отношению к мужу. Каждый день женщина посещала могилу любимого человека и меняла там цветы.
Софья Андреевна пережила мужа на 9 лет. И эти годы жена Льва Толстого посвятила сохранению творческого наследия писателя – издала собрание сочинений, письма, которые супруги писали друг другу, сберегла личные вещи, впоследствии ставшие частью музейной коллекции. В усадьбе Толстая стала первым экскурсоводом.
Умерла Софья Толстая в ноябре 1919 года, вероятнее всего, по естественным причинам. Похоронена в 2 км от Ясной Поляны, на кладбище села Кочаки, рядом с церковью Николая Чудотворца. В этом некрополе находятся могилы деда, родителей и брата Льва Николаевича, сестры Софьи – Татьяны.
Ей было 18, ему - 34. Толстой искал идеал, покоряя женские сердца. А Софья Берс была влюблена, молода и неискушенна. Их любовь не умещается в понятие «роман», ей больше подходит слово «жизнь». Не этого ли хотел сам Толстой?
Не существует в истории России пары, чья супружеская жизнь так активно обсуждалась бы обществом, как жизнь Льва Николаевича и Софьи Андреевны Толстых. Ни о ком не ходило столько сплетен и не рождалось столько домыслов, как о них двоих. Самые потаенные, интимные подробности отношений между ними подвергались пристальному рассмотрению.
И пожалуй, не существует в истории России женщины, которую потомки так яростно обвиняли в том, что она была плохой женой и едва ли не погубила своего гениального супруга. А между тем она всю жизнь преданно ему служила и прожила не так, как самой бы ей хотелось, а так как Лев Николаевич считал правильным. Другое дело, что угодить ему оказалось не просто сложно, а невозможно, потому что человек, ищущий идеала, обречен на разочарование при общении с людьми.
История любви и семейной жизни Толстых - это история столкновения между возвышенным и реальным, между идеей и бытом, и неизбежно следующего за этим конфликта. Только вот нельзя с уверенностью сказать, кто в данном конфликте прав. У каждого из супругов была своя правда.
Граф Лев Николаевич Толстой родился 28 августа 1828 года в Ясной Поляне. Он был наследником нескольких древних родов, в семейное древо Толстых вплелись также ветви Волконских и Голицыных, Трубецких и Одоевских, причем генеалогия велась с XVI века, с времен Ивана Грозного. Родители Льва Николаевича поженились без любви. Для отца, графа Николая Ильича Толстого, это была женитьба ради приданого. Для матери, княжны Марии Николаевны Волконской, некрасивой и уже пересидевшей в девках, - последний шанс выйти замуж. Супружеские отношения, однако же, сложились у них трогательные и благостные. Нежность этого семейного счастья осветила все детство Льва Николаевича, матери не знавшего: она умерла от горячки, когда ему было полтора года. Осиротевших детей воспитали тетушки Татьяна Ергольская и Александра Остен-Сакен, они же рассказали маленькому Леве о том, каким ангелом была его покойная матушка - и умна, и образованна, и деликатна с прислугой, и о детях заботилась, - и как счастлив с ней был батюшка. Разумеется, в рассказах этих была доля преувеличения. Но именно тогда сложился в воображении Льва Николаевича идеальный образ той, с которой он хотел бы связать свою жизнь. Любить он мог только идеал. Жениться - естественно, тоже только на идеале.
Но встретить идеал - задача мудреная, поэтому и случались у него многочисленные связи блудного свойства: с женской прислугой в доме, с цыганками, с крестьянками из подвластных деревень. Однажды граф Толстой соблазнил совсем невинную крестьянскую девушку, Глашу, горничную тетушки. Она забеременела, тетушка ее выгнала, родные принять не хотели, и Глаша погибла бы, если бы ее не взяла к себе сестра Льва Николаевича - Маша. После этого случая он решил проявить сдержанность и дал себе обещание: «У себя в деревне не иметь ни одной женщины, исключая некоторых случаев, которые не буду искать, но не буду и упускать». Разумеется, обещание это Толстой не исполнил, зато отныне телесные радости для него были приправлены горечью раскаяния.
Софья Андреевна Берс родилась 22 августа 1844 года. Она была второй дочерью врача Московской дворцовой конторы Андрея Евстафьевича Берса и его супруги, Любови Александровны, урожденной Иславиной, всего же в семье было восемь| детей. Когда-то доктора Берсапригласили к постели тяжело больной, практически умирающей Любы Иславиной, и он смог ее вылечить. А пока длилось лечение, врач и пациентка влюбились друг в друга. Люба могла бы сделать куда более блестящую партию, но она предпочла брак по сердечному влечению. И дочерей, Лизу, Соню и Таню, воспитала так, чтобы они ставили чувства выше расчета.
Любовь Александровна дала дочерям достойное домашнее образование, дети много читали, а Соня даже пробовала себя в литературном творчестве: сочиняла сказки, пыталась писать статьи на литературные темы.
Жила семья Берс в квартире при Кремле, но скромно, по воспоминаниям Льва Николаевича Толстого - почти бедно. Он был знаком с дедушкой Любови Александровны и однажды, будучи проездом в Москве, навестил семью Берсов. Помимо скромности быта Толстой отметил, что обе девочки, Лиза и Соня, «прелестны».
Впервые влюбился Лев Николаевич относительно поздно, в двадцать два года. Объектом его чувств стала лучшая подруга сестры Маши - Зинаида Молостова. Толстой предложил ей руку и сердце, но Зинаида была просватана и не собиралась нарушать данного жениху слова. Лечить разбитое сердце Лев Николаевич уехал на Кавказ, где сочинил несколько стихотворений, посвященных Зинаиде, и начал писать «Утро помещика», герой которого организовывает в своей деревне школы и лазареты, а его прелестная супруга на все готова, чтобы помочь несчастным мужикам, и все вокруг - «дети, старики, бабы обожают ее и смотрят на нее, как на какого-то ангела, как на провидение».
Второй раз влюбился граф Толстой летом 1854 года, после того как согласился стать опекуном троих осиротевших детей дворянина Арсеньева, и старшая дочь, двадцатилетняя Валерия, показалась ему тем самым долгожданным идеалом. Его встреча с Валерией Арсеньевой случилась ровно через месяц после того, как он впервые увидел свою будущую жену Соню Берс... Валерия с удовольствием кокетничала с молодым графом, мечтала выйти за него замуж, но уж очень разное у них было представление о семейном счастье. Толстой мечтал, как Валерия в простом поплиновом платье будет обходить избы и подавать помощь мужикам. Валерия мечтала, как в платье с дорогими кружевами она будет разъезжать в собственной коляске по Невскому проспекту. Когда различие это разъяснилось, Лев Николаевич понял, что Валерия Арсеньева - отнюдь не тот идеал, который он искал, и написал ей почти оскорбительное письмо, в котором заявил: «Мне кажется, я не рожден для семейной жизни, хотя люблю ее больше всего на свете».
Целый год Толстой переживал разрыв с Валерией, на следующее лето поехал снова ее увидеть, не испытав никаких чувств: ни любви, ни страдания. В дневнике он записал: «Боже мой, как я стар!.. Ничего не желаю, а готов тянуть, сколько могу, нерадостную лямку жизни...» Соне Берс, его суженой, в тот год исполнилось двенадцать лет.
Следующей любовью Льва Николаевича Толстого стала крестьянка Аксинья Базыкина. Она была невозможно далека от его высокодуховного идеала, и чувство свое к ней - серьезное, тяжелое - Толстой считал нечистым. Связь их продолжалась три года. Аксинья была замужем, муж ее промышлял извозом и дома бывал редко. Необыкновенно хорошенькая собой, соблазнительная, хитрая и лукавая, Аксинья кружила мужчинам головы, с легкостью их завлекала и обманывала. «Идиллия», «Тихон и Маланья», «Дьявол» - все эти произведения написаны Толстым под впечатлением от чувств к Аксинье.
Аксинья забеременела примерно тогда, когда Лев Николаевич сватался к Соне Берс. Новый идеал уже вошел в его жизнь, но разорвать отношения с Аксиньей он был не в силах.
В августе 1862 года все дети семьи Берс поехали навестить деда в его имение Ивицы и по дороге остановились в Ясной Поляне. И вот тогда 34-летний граф Толстой вдруг увидел в 18-летней Соне не прелестного ребенка, а прелестную девушку... Девушку, которая может волновать чувства. И был пикник в Засеке на лужайке, когда расшалившаяся Соня взобралась на стог и пела «Ключ по камешкам течет». И были беседы в сумерках на балконе, когда Соня робела перед Львом Николаевичем, но ему удалось ее разговорить, и он с умилением ее слушал, а на прощание восторженно сказал: «Какая вы ясная, простая!»
Когда Берсы уехали в Ивицы, Лев Николаевич выдержал всего несколько дней в разлуке с Соней. Он ощущал потребность снова увидеть ее. Он поехал в Ивицы и там на балу вновь любовался Соней. Она была в барежевом платье с лиловыми бантами. В танце она была необыкновенно грациозна, и хотя Лев Николаевич твердил себе, что Соня еще ребенок, «вино ее прелести ударило ему в голову» - потом эти свои чувства он описал в «Войне и мире», в эпизоде, когда князь Андрей Болконский танцует с Наташей Ростовой и влюбляется в нее. Внешне Наташа была списана с Сони Берс: худенькая, большеротая, некрасивая, но совершенно неотразимая в сиянии своей юности.
«Я боюсь себя, что, ежели и это желанье любви, а не любовь. Я стараюсь глядеть только на ее слабые стороны, и все-таки это оно», - писал Толстой в дневнике.
Когда Берсы вернулись в Москву, он поехал вслед за ними. Андрей Евстафьевич и Любовь Александровна поначалу думали, что Толстой заинтересовался их старшей дочерью, Лизой, и с радостью его принимали, надеясь, что он вскоре посватается. А Лев Николаевич мучился бесконечными сомнениями: «Каждый день я думаю, что нельзя больше страдать и вместе быть счастливым, и каждый день я становлюсь безумнее». Наконец он решил, что необходимо объясниться с Соней. 17 сентября Толстой приехал к ней с письмом, в котором просил Соню стать его женой, и вместе с тем умолял при малейшем сомнении ответить «нет». Соня взяла письмо и ушла в свою комнату. Толстой в маленькой гостиной находился в состоянии такого нервного напряжения, что даже не слышал, когда старшие Берсы обращались к нему.
Наконец Соня спустилась, подошла к нему и сказала: «Разумеется, да!» Только тогда Лев Николаевич официально просил ее руки у родителей.
Теперь Толстой был абсолютно счастлив: «Никогда так радостно, ясно и спокойно не представлялось мне мое будущее с женой». Но оставалось еще одно: прежде чем венчаться, он хотел, чтобы у них не оставалось никаких секретов друг от друга. У Сони и секретов не было, вся ее простая юная душа была перед ним - как на ладони. Зато у Льва Николаевича они имелись, и прежде всего - отношения с Аксиньей. Толстой дал невесте прочесть свои дневники, в которых описывал все свои былые увлечения, страсти и переживания. Для Сони эти откровения стали настоящим шоком. Прийти в себя Соне помог разговор с матерью: Любовь Александровна хотя и была шокирована выходкой будущего зятя, но постаралась объяснить Соне, что у всех мужчин в возрасте Льва Николаевича есть прошлое, просто большинство женихов не посвящают невест в эти подробности. Соня решила, что любит Льва Николаевича достаточно сильно, чтобы простить ему все, и Аксинью в том числе. Но тут Толстой снова начал сомневаться в правильности принятого решения, и в самое утро назначенного венчания, 23 сентября, предложил Соне еще раз подумать: быть может, она все-таки не хочет этого брака? Не может же и правда она, восемнадцатилетняя, нежная, любить его, «старого беззубого дурака»? И опять Соня рыдала. Под венец в кремлевской церкви Рождества Богородицы она шла в слезах.
Вечером того же дня молодые супруги уехали в Ясную Поляну. Толстой записал в дневнике: «Неимоверное счастье... Не может быть, чтобы это все кончилось только жизнью».
Семейная жизнь, однако же, началась далеко не безоблачно. Соня проявляла в интимных отношениях холодность и даже брезгливость, которые, впрочем, вполне понятны, - она была еще совсем юна и воспитана в традициях XIX столетия, когда матери сообщали дочерям о «брачном таинстве» перед самой свадьбой, да и то в иносказательных выражениях. Но Лев Николаевич сходил с ума от страсти к молодой жене, сердился на нее за то, что не получает отклика. Однажды во время брачной ночи у него даже случилась галлюцинация: графу почудилось, что в объятиях у него не Соня, а фарфоровая куколка, и даже край рубашечки отбит. Он рассказал о видении жене - Соня испугалась. Но изменить своего отношения к телесной стороне супружества не смогла.
Во многом это отвращение было следствием прочтения ею дневников мужа. Откровенность Льва Николаевича стала для Сони источником мучений. Особенно терзалась она из-за Аксиньи, которая продолжала приходить в господский дом, чтобы мыть полы. Соня ревновала так отчаянно, что однажды ей приснилось, как она разрывает на части ребенка, которого родила от Льва Николаевича Аксинья...
Первую беременность Соня переносила тяжело. Ее мучила постоянная тошнота, и, к огорчению Льва Николаевича, она совсем не могла бывать на скотном дворе и не посещала крестьянские дома - не могла вынести запаха.
Для беременности ей сшили «коротенькое, коричневое, суконное платье». Его заказывал и покупал сам Лев Николаевич, говоря, что за кринолином (юбка со сталь ными обручами) и за шлейфами он свою жену не найдет; да и неудобно такое одеяние в деревне.
В своей «Исповеди» Толстой писал: «Новые условия счастливой семейной жизни совершенно уже отвлекли меня от всякого искания общего смысла жизни. Вся жизнь моя сосредоточилась за это время в семье, в жене, в детях и потому в заботах об увеличении средств жизни. Стремление к усовершенствованию, подмененное уже прежде стремлением к усовершенствованию вообще, теперь подменилось стремлением к тому, чтобы мне с семьей было как можно лучше...»
Перед первыми родами Соня терзалась постоянным страхом, а Лев Николаевич этого страха не понимал: как можно бояться того, что естественно? Страхи Сони оказались оправданы: роды у нее начались преждевременно, были очень тяжелые и долгие. Лев Николаевич был рядом с женой, старался поддержать ее. Соня потом писала в воспоминаниях: «Страданья продолжались весь день, они были ужасны. Левочка все время был со мной, я видела, что ему было очень жаль меня, он так был ласков, слезы блестели в его глазах, он обтирал платком и одеколоном мой лоб, я вся была в поту от жары и страданий, и волосы липли на моих висках: он целовал меня и мои руки, из которых я не выпускала его рук, то ломая их от невыносимых страданий, то целуя их, чтобы доказать ему свою нежность и отсутствие всяких упреков за эти страдания».
10 июля 1863 года появился на свет первый их сын - Сергей. После родов Соня расхворалась, у нее случилась «грудница» и кормить сама она не могла, а Лев Николаевич был против того, чтобы брать из деревни кормилицу для младенца: ведь кормилица оставит своего собственного ребенка! Он предлагал выкармливать новорожденного Сергея из рожка. Но Соня знала, что часто в результате такого кормления младенцы мучаются болями в животе и умирают, а Сергей был такой слабенький. Впервые она осмелилась восстать против воли мужа и потребовала кормилицу.
Через год после Сережи молодая графиня родила Татьяну, еще через полтора года - Илью, потом были Лев, Мария, Петр, Николай, Варвара, Андрей, Михаил, Алексей, Александра, Иван. Из тринадцати детей пятеро умерли, не дожив до зрелых лет. Так получилось, что Софья Андреевна потеряла подряд троих малышей. В ноябре 1873 года умер от крупа полуторагодовалый Петя. В феврале 1875 года умер от менингита Николенька, которого еще и от груди не отняли. .. Умерший малыш во время отпевания лежал в окружении свечей, и когда мать в последний раз целовала его - ей показалось, что он теплый, живой! И при этом она ощутила легкий запах тления. Потрясение было ужасным. Позже всю жизнь во время нервных перенапряжений ее будут терзать обонятельные галлюцинации: трупный запах. В октябре этого же 1875 года Софья Андреевна преждевременно родила девочку, которую едва успели окрестить Варварой, - малышка не прожила и дня. И все же тогда ей хватило сил справиться со своим горем. Во многом благодаря поддержке мужа: первые два десятилетия совместной жизни Лев Николаевич и Софья Андреевна все-таки очень сильно любили друг друга: порой - до взаимного растворения. О том, как ценила Толстая общение со своим мужем, свидетельствуют строки из ее письма от 13 июня 1871 года: «Во всем этом шуме, без тебя все равно, как без души. Ты один умеешь на все и во все вложить поэзию, прелесть, и возвести все на какую-то высоту. Это впрочем, я так чувствую; для меня все мертво без тебя. Я только без тебя то люблю, что ты любишь, и часто сбиваюсь, сама ли я что люблю или только мне нравится что-нибудь оттого, что ты это любишь».
Своих детей Софья Андреевна воспитывала также сама, без помощи нянек и гувернанток. Она их обшивала, учила чтению, игре на фортепиано. Пытаясь соответствовать идеалу жены, о котором Толстой ей не раз рассказывал, Софья Андреевна принимала у себя просителей из деревни, разрешала споры, а со временем открыла в Ясной Поляне лечебницу, где сама осматривала страждущих и помогала, насколько ей хватало знаний и умения. Все, что она делала для крестьян, на самом деле делалось для Льва Николаевича.
Софья Андреевна старалась помогать мужу и в писательских его трудах, в частности - переписывала набело рукописи: она понимала неразборчивый почерк Толстого. Часто бывавший в Ясной Поляне Афанасий Фет искренне восхищался Софьей Андреевной и писал Толстому: «Жена у Вас идеальная, чего хотите прибавьте в этот идеал, сахару, уксусу, соли, горчицы, перцу, амбре - все только испортишь».
На девятнадцатом году семейной жизни, после окончания работы над «Анной Карениной», Лев Николаевич ощутил наступление духовного кризиса. Жизнь, которую он вел, при всем ее благополучии более не удовлетворяла Толстого, и даже литературный успех не приносил радости. В своей «Исповеди» Толстой так описывал тот период: «Прежде чем заняться самарским имением, воспитанием сына, писанием книги, надо знать, зачем я это буду делать... Среди моих мыслей о хозяйстве, которые очень занимали меня в то время, мне вдруг приходил в голову вопрос: «Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, а потом?..» И я совершенно опешивал и не знал, что думать дальше. Или, начиная думать о том, как я воспитаю детей, я говорил себе: «Зачем?» Или, рассуждая о том, как народ может достигнуть благосостояния, я вдруг говорил себе: «А мне что за дело?» Или, думая о той славе, которую приобретут мне мои сочинения, я говорил себе: «Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, - ну и что ж!..» И я ничего не мог ответить...»
Софья Андреевна практически безвыездно провела в Ясной Поляне девятнадцать лет. Иногда навещала родных в Москве. Еще ездили всей семьей в степи, на «кумыс». Но ни разу не была она за границей, ни о каких светских развлечениях, балах или театрах не могла и помыслить, ровно как и о нарядах: одевалась просто, в удобные для деревенской жизни «коротенькие» платья. Толстой считал, что хорошей жене всей этой светской мишуры вовсе не нужно. Софья Андреевна не осмеливалась его разочаровать, хотя ей, городской жительнице, в деревне было тоскливо и хотелось вкусить хоть немного от тех удовольствий, которые были не только позволены, но и естественны для женщин ее круга. И когда Лев Николаевич начал искать в жизни иных ценностей и некоего высшего смысла, Софья Андреевна почувствовала себя смертельно оскорбленной. Получалось, что все ее жертвы не только не оценили, но отбросили, как что-то ненужное, как заблуждение, как ошибку.
Софья строго воспитывала детей. Молодая и нетерпеливая, могла накричать, дать подзатыльник. Позже она об этом сожалела: «Дети были и ленивы и упрямы, с ними трудно было, а так хотелось их побольше всему научить.»
3 июля 1887 года она писала в дневнике: «На столе у меня розы и резеда, сейчас мы будем обедать чудесный обед, погода мягкая, теплая, после грозы, кругом дети милые. Во всем этом я нашла благо и счастье. И вот я переписываю статью Левочки «О жизни и смерти», и он указывает совсем на иное благо. Когда я была молода, очень молода, еще до замужества - я помню, что я стремилась всей душой к тому благу - самоотречения полнейшего и жизни для других, стремилась даже к аскетизму. Но судьба мне послала семью - я жила для нее и вдруг теперь я должна признаться, что это было что-то не то, что это не была жизнь. Додумаюсь ли я когда до этого?»
Вникнуть в новые идеи мужа, прислушаться к нему, разделить его переживания Софье Андреевне было попросту некогда. Слишком много обязанностей было на нее возложено: «Этот хаос бесчисленных забот, перебивающих одна другую, меня часто приводит в ошалелое состояние, и я теряю равновесие. Ведь легко сказать, но во всякую данную минуту меня озабочивают: учащиеся и болящие дети, гигиеническое и, главное, духовное состояние мужа, большие дети с их делами, долгами, детьми и службой, продажа и планы самарского именья... издание новое и 13 часть с запрещенной «Крейцеровой сонатой», прошение о разделе с овсянниковским попом, корректуры 13 тома, ночные рубашки Мише, простыни и сапоги Андрюше; не просрочить платежи по дому, страхование, повинности по именью, паспорты людей, вести счеты, переписывать и проч. и проч. - и все это непременно непосредственно должно коснуться меня».
Первыми последователями нового учения Толстого стали его дети. Они боготворили отца и во всем ему подражали. Будучи увлекающейся натурой, Лев Николаевич иногда выходил за грань разумного. То требовал, чтобы младших детей не учили ничему, что не нужно в простой народной жизни, то есть музыке или иностранным языкам. То хотел отказаться от собственности, практически лишив тем самым семью средств к существованию. То желал отречься от авторских прав на свои произведения, потому что считал, что не вправе владеть ими и получать от них прибыль. .. И всякий раз Софье Андреевне приходилось вставать на защиту семейных интересов. За спорами следовали ссоры. Супруги стали отдаляться друг от друга, еще не ведая, к каким мукам это может привести.
Если раньше Софья Андреевна не смела оскорбляться даже на измены Льва Николаевича, то теперь ей стали вспоминаться разом все былые обиды. Ведь всякий раз, когда она, беременная или только что родившая, не могла делить с ним супружеское ложе. Толстой увлекался очередной горничной или кухаркой, а то и посылал по старой своей барской привычке в деревню за солдаткой... Всякий раз Лев Николаевич раскаивался, что опять «подпал чувственному соблазну». Но дух не мог устоять перед «искусом плоти». Все чаще ссоры завершались истериками Софьи Андреевны, когда она билась в рыданиях на диване или выбегала в сад, чтобы побыть там одной.
В 1884 году, когда Софья Андреевна снова была на сносях, между ними произошла очередная ссора. Лев Николаевич пытался ей исповедаться в том, что считал своей виной перед человечеством, а ей было обидно, что перед человечеством вину он испытывает, а перед нею - никогда. Лев Николаевич в ответ на ее обвинения на ночь глядя ушел из дома. Софья Андреевна убежала в сад, рыдала там, скорчившись на скамье. За ней пришел сын Илья, насильно увел ее в дом. К полуночи вернулся Лев Николаевич. Софья Андреевна зашла к нему в слезах: «Прости меня, я рожаю, может быть, умру». Лев Николаевич хотел, чтобы жена его дослушала, -то, что не договорил он с вечера. Но слушать она не могла уже физически... К очередным родам Софьи Андреевны в доме не относились, как к выдающемуся событию. Она же все время ходила или беременной, или кормящей. На свет появилась дочь Саша, с которой впоследствии у Софьи Андреевны отношения не складывались, и старшие дети считали, что мама Сашу не любит потому, что так с ней намучилась в родах. Казалось, в семье Толстых уже никогда не будет прежнего лада.
Но вот в 1886 году умер четырехлетний Алеша. Гope сблизило супругов настолько, что Толстой счел смерть ребенка «разумной и благой. Мы все соединились этой смертью еще любовнее и теснее, чем прежде».
А в 1888 году сорокачетырехлетняя Софья Андреевна родила своего последнего ребенка, Ивана, которого в семье называли «Ваничкой». Ваничка стал всеобщим любимцем. По общим воспоминаниям, это был очаровательный ребенок, нежный и чуткий, не по годам развитый. Лев Николаевич считал, что именно Ваничка станет истинным духовным наследником всех его идей - возможно, потому что Ваничка был еще слишком мал, чтобы высказать какое-либо негативное отношение к этим идеям. Софья Андреевна просто безмерно обожала сына. К тому же, пока Ваничка был жив, семья жила относительно мирно и спокойно. Конечно, ссоры случались, но не такие серьезные, как до рождения Ванички... И не такие, как начались после того, как в феврале 1895 года мальчик скончался от скарлатины, не дожив до семи лет.
Горе Софьи Андреевны не поддавалось описанию. Близкие думали, что она помешалась. Она не желала верить в смерть Ванички, рвала на себе волосы, билась головой об стену, кричала: «Зачем?! Зачем его отняли у меня? Неправда! Он жив! Дайте его мне! Вы говорите: «Бог добрый!» Так зачем же Он отнял его у меня?»
Дочь Мария писала: «Мама страшна своим горем. Здесь вся ее жизнь была в нем, всю свою любовь она давала ему. Папа один может помогать ей, один он умеет это. Но сам он ужасно страдает и плачет все время».
Оправиться от этой трагедии Лев Николаевич и Софья Андреевна уже не смогли. Тем более что Софье Андреевне казалось, будто муж разлюбил ее. Лев Николаевич на самом деле понимал ее чувства и сокрушался из-за того, что Софья Андреевна так страдает. 25 октября 1895 года в своем дневнике Толстой пишет: «Сейчас уехала Соня с Сашей. Она сидела уже в коляске, и мне стало страшно жалко ее; не то, что она уезжает, а жалко ее, ее душу. И сейчас жалко так, что насилу удерживаю слезы. Мне жалко то, что ей тяжело, грустно, одиноко. У ней я один, за которого она держится, и в глубине души она боится, что я не люблю ее, не люблю ее, как могу любить всей душой и что причина этого - наша разница взглядов на жизнь. Но ты не одинока. Я с тобой, такой, какая ты есть, люблю тебя и люблю до конца так, как больше любить нельзя».
Влюбленность Софьи Андреевны Толстой в Сергея Танеева продолжалась несколько лет, то ослабевая, то вспыхивая с новой силой.
24 февраля 1901 года Льва Николаевича Толстого официально отлучили от церкви - за лжеучение. Софья Андреевна сделала все, чтобы поддержать мужа в этот непростой момент его жизни. Пожалуй, первые месяцы после отлучения от церкви стали последними счастливыми месяцами в супружеской жизни Толстых: они снова были вместе, и Софья Андреевна чувствовала себя нужной. Потом все кончилось. Навсегда. Лев Николаевич стал все глубже уходить в себя. В себя - и от семьи, от жены. В духовном смысле существовал уже обособленно и разговаривал с Софьей Андреевной все меньше. Он мечтал об уходе из этой жизни - в какую-то другую. Не обязательно -в мир иной, но в другую, более правильную жизнь. Его привлекало странничество, юродство, в которых он видел красоту и истинную веру.
Софья Андреевна мучилась из-за отсутствия душевной близости с мужем: «Он ждал от меня, бедный, милый муж мой, того духовного единения, которое было почти невозможно при моей материальной жизни и заботах, от которых уйти было невозможно и некуда. Я не сумела бы разделить его духовную жизнь на словах, а провести ее в жизнь, сломить ее, волоча за собой целую большую семью, было немыслимо, да и непосильно».
Ей ведь приходилось еще переживать за детей, особенно за старших, у которых так скверно складывалась жизнь. Умер ее внук, сын Льва - маленький Левушка. У замужних дочерей Татьяны и Маши один за другим следовали выкидыши. Софья Андреевна металась от одного страдающего ребенка к другому, домой возвращалась душевно истерзанная. Софья Андреевна была убеждена, что неспособность ее дочерей к благополучному материнству - результат их увлечения вегетарианством, которое пропагандировал Лев Николаевич: «Он, конечно, не мог предвидеть и знать того, что они истощают ся пищей настолько, что не в состоянии будут питать в утробе своих детей».
Татьяна все же смогла родить ребенка - после множества выкидышей, в сорок лет. А Маша, материна любимица, умерла от воспаления легких в 1906 году. Софью Андреевну эта утрата сокрушила. Опять вернулась бессонница, кошмары, невралгические боли и что особенно ужасно - обонятельные галлюцинации: трупный запах. Все чаще Софья Андреевна не могла сдержать эмоций. Взрослые ее дети обсуждали между собой, больна ли мать психически, или это просто болезненная реакция на старение женского организма и со временем пройдет.
Самым большим ее страхом стал - остаться в памяти не добрым гением и верной помощницей Толстого, а «Ксантиппой»: так звали супругу великого древнегреческого философа Сократа, которая прославилась своим дурным нравом. Об этом своем страхе она беспрерывно говорила и писала в дневнике, и настоящей манией стало для нее - искать дневники Толстого, которые он теперь от нее прятал, чтобы удалить из них все негативные отзывы о себе. Если найти дневник не удавалось, Софья Андреевна со слезами умоляла мужа, чтобы он сам вычеркнул из дневника все скверное, что он в сердцах о ней писал. Существуют свидетельства, что некоторые записи Толстой действительно уничтожил.
Толстой понимал, что Софья Андреевна - несмотря на страшное их взаимное непонимание - все же сделала и продолжает делать для него очень много, однако это «очень много» было для него недостаточно, потому что Толстой хотел от жены иного: «Она была идеальная жена в языческом смысле - верности, семейности, самоотверженности, любви семейной, языческой, в ней лежит возможность христианского друга. Проявится ли он в ней?»
«Христианский друг» в Софье Андреевне не проявился. Она так и осталась - просто идеальной женой в языческом смысле.
Наконец пришел момент, когда оставаться в Ясной Поляне Толстой больше не пожелал. В ночь с 27 на 28 октября 1910 года произошла последняя, роковая ссора супругов, когда Софья Андреевна встала, чтобы проверить у мужа пульс, а Лев Николаевич пришел в бешенство из-за ее постоянного «шпионства»: «И днем, и ночью все мои движенья, слова должны быть известны ей и быть под ее контролем. Опять шаги, осторожно отпирание двери, и она проходит. Не знаю отчего, но это вызвало во мне неудержимое отвращение, возмущение... Не могу лежать и вдруг принимаю окончательное решение уехать».
82-летнего Льва Николаевича в дорогу собирала дочь Александра, сопровождал врач Маковицкий. Из Шамордина Толстой отправил жене письмо: «Не думай, что я уехал, потому что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе чем поступаю». Получив письмо, Софья Андреевна прочла только первую строчку: «Отъезд мой огорчит тебя...» - и сразу все поняла. Закричала дочери: «Ушел, ушел совсем, прощай, Саша, я утоплюсь!» - побежала через парк к пруду и бросилась в ледяную воду. Ее вытащили. Едва обсохнув и придя в себя, Софья Андреевна принялась выяснять, куда же уехал муж, где его искать, но натолкнулась на противодействие дочери. Софья Андреевна и Александра никогда не были близки, а в эти дни стали врагами.
Между тем в поезде Льва Николаевича продуло. Началось воспаление легких. Умирал великий писатель на маленькой станции Астапово, на квартире начальника станции Озолина. Детей видеть не пожелал. Жену - и подавно. Потом смилостивился - принял дочерей Татьяну и Александру. Сын Илья Львович тщетно пытался вразумить отца: «Ведь тебе 82 года и маме 67. Жизнь обоих вас прожита, но надо умирать хорошо». Лев Николаевич умирать не собирался, планировал отъезд на Кавказ, в Бессарабию. Но ему становилось все хуже. В бреду ему чудилось, что жена его преследует и хочет забрать домой, куда Льву Николаевичу не хотелось ни в коем случае. Но в минуту прояснения сказал Татьяне: «Многое падает на Соню, мы плохо распорядились».
Из Астапова по всей России рассылались бюллетени о состоянии здоровья графа Толстого.
В Ясной Поляне Софья Андреевна окаменела от горя и унижения: муж ушел, бросил ее, опозорил перед всем миром, отверг ее любовь и заботы, растоптал всю ее жизнь...
7 ноября Лев Николаевич Толстой скончался. Хоронила его вся Россия, хотя могилу - согласно его завещанию - сделали очень скромную. Софья Андреевна утверждала, будто Льва Николаевича отпевали по православному обряду, будто ей удалось добиться разрешения. Правда это или нет - неизвестно. Возможно, для нее просто невыносимой была мысль о том, что ее возлюбленный муж похоронен без отпевания, как преступник.
После смерти Толстого на Софью Андреевну обрушилось всеобщее осуждение. Ее обвиняли и в уходе, и в смерти писателя. Обвиняют и по сей день, не понимая, как невыносимо тяжела была ее ноша: жены гения, матери тринадцати детей, хозяйки поместья. Сама же себя она не оправдывала. 29 ноября 1910 года Софья Андреевна записала в дневнике: «Невыносимая тоска, угрызения совести, слабость, жалость до страданий к покойному мужу... Жить не могу». Она хотела покончить со своим существованием, казавшимся теперь бессмысленным, ненужным и жалким. В доме было много опия - Софья Андреевна думала отравиться... Но не решилась. И остаток своей жизни она посвятила Толстому: его наследию. Завершила издание собрания его сочинений. Подготовила к печати сборник писем Льва Николаевича. Написала книгу «Моя жизнь» - за которую ее так же осуждали, как за фальшивую, лживую. Пожалуй, Софья Андреевна и правда приукрашивала свою жизнь со Львом Николаевичем, причем не только свое поведение, но и его. В частности, она утверждала, что никого, кроме нее, Толстой никогда не любил, и «строгая, безукоризненная верность его и чистота по отношению к женщинам была поразительна». Вряд ли она и в самом деле в это верила.
Разбирая бумаги покойного мужа, Софья Андреевна нашла запечатанное его письмо к ней, датированное летом 1897 года, когда Лев Николаевич впервые вознамерился уйти. Тогда он своего намерения не осуществил, но и письма не уничтожил, и теперь, словно из мира иного, зазвучал его голос, обращенный к жене: «...с любовью и благодарностью вспоминаю длинные 35 лет нашей жизни, в особенности первую половину этого времени, когда ты с свойственным твоей натуре материнским самоотвержением, так энергически и твердо несла то, к чему считала себя призванной. Ты дала мне и миру то, что могла дать, дала много материнской любви и самоотвержения, и нельзя не ценить тебя за это... благодарю и с любовью вспоминаю и буду вспоминать за то, что ты дала мне».
Софья Андреевна Толстая умерла 4 ноября 1919 года и была похоронена на фамильном кладбище Толстых около Николо-Кочаковской церкви, в двух километрах южнее Ясной Поляны. Дочь Татьяна в своих воспоминаниях писала: «Мать моя пережила отца на девять лет. Она умерла, окруженная детьми и внуками... Она сознавала, что умирает. Покорно ждала смерти и приняла ее смиренно».
В статье много ошибок, все они правильно указаны в предыдущих комментариях. Автору надо тщательней работать!
нам легче оправдать С.А., так как нам трудно понять Л.Н.: его идеи человеколюбия, "муравьинного братства", семейного счастья, он хотел эти идеи воплотить в жизнь, хотел чтобы жена была его соучастником в этих делах, но она была материальна, реалистична. Смогли бы два идеалиста прожить в обществе далеком от идеала? Наверное в этом драмма их семьи - огромный разлад в идеологии. А Идея была очень высокая и чистая. Может быть Толстой слижко опередил свое и даже наше время, возможно,потомки наши смогут создать то общество, которым грезил Л.Н.
Своих детей Софья Андреевна воспитывала также сама, без помощи нянек и гувернанток. Не соответствует действительности. Были и няньки, и гувернантки, в частности, Ханна, англичанка. Приглашали многочисленных учителей. При этом С.А.,конечно, кроила,шила, учила чтению, игре на фортепиано.
А Маша, материна любимица... Не соответствует действительности. Марию С.А. не любила. С.А. чуть не умерла при родах Маши в 1875г. Когда дочь выросла, она встала на сторону отца. Приняла его мировозрение. Это также вызвало сильную негативную реакцию со стороны матери. Дочь Татьяна гасила конфликты между С.А. и Марией.
Первыми последователями нового учения Толстого стали его дети. Они боготворили отца и во всем ему подражали. Дичь какая-то. Не соответствует действительности. Поддержали позицию Л.Н. только дочери. Сыновья целиком встали на сторону матери. Всячески критиковали мировозренческие теории Толстого.
