Родился в местечке Великие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии в семье помещика. У Гоголей было свыше 1000 десятин земли и ок.400 душ крепостных. Отец писателя, В. А. Гоголь-Яновский (1777-1825), служил при Малороссийском почтамте, в 1805 уволился с чином коллежского асессора и женился на M. И. Косяровской (1791-1868), по преданию, первой красавице на Полтавщине. В семье было шестеро детей: помимо Николая, сын Иван (умер в 1819), дочери Марья (1811-1844), Анна (1821-1893),
Лиза (1823-1864) и Ольга (1825-1907).
Детские годы Гоголь провел в имении родителей Васильевке (другое название - Яновщина). Культурным центром края являлись Кибинцы, имение Д. П. Трощинского (1754-1829), дальнего родственника Гоголей, бывшего министра, выбранного в поветовые маршалы (в уездные предводители дворянства); отец Гоголя исполнял у него обязанности секретаря. В Кибинцах находилась большая библиотека, существовал домашний театр, для к-рого отец Гоголь писал комедии, будучи также его актером и дирижером.
В детстве Гоголь писал стихи. Мать проявляла большую заботу о религиозном воспитании сына, на которого, однако, влияла не столько обрядовая сторона христианства, сколько его пророчество о Страшном суде и идея загробного воздаяния.
В 1818-19 Гоголь вместе с братом Иваном обучался в Полтавском уездном училище, а затем, в 1820-1821, брал уроки у полтавского учителя Гавриила Сорочинского, проживая у него на квартире. В мае 1821 поступил в гимназию высших наук в Нежине. Здесь он занимается живописью, участвует в спектаклях - как художник-декоратор и как актер, причем с особенным успехом исполняет комические роли. Пробует себя и в различных литературных жанрах (пишет элегические стихотворения, трагедии, историческую поэму, повесть). Тогда же пишет сатиру "Нечто о Нежине, или Дуракам закон не писан" (не сохранилась). Однако мысль о писательстве еще "не всходила на ум" Гоголю, все его устремления связаны со "службой государственной", он мечтает о юридической карьере. На принятие Гоголем такого решения большое влияние оказал проф. Н. Г. Белоусов, читавший курс естественного права, а также общее усиление в гимназии вольнолюбивых настроений. В 1827 здесь возникло "дело о вольнодумстве", закончившееся увольнением передовых профессоров, в том числе Белоусова; сочувствовавший ему Гоголь дал на следствии показания в его пользу.
Окончив гимназию в 1828, Гоголь в декабре вместе с другим выпускником А. С. Данилевским (1809-1888), едет в Петербург. Испытывая денежные затруднения, безуспешно хлопоча о месте, Гоголь делает первые литературные пробы: в начале 1829 появляется стихотворение "Италия", а весной того же года под псевдонимом "В. Алов" Гоголь печатает "идиллию в картинах" "Ганц Кюхельгартен". Поэма вызвала резкие и насмешливые отзывы Н. А. Полевого и позднее снисходительно-сочувственный отзыв О. М. Сомова (1830 г.), что усилило тяжелое настроение Гоголя. В июле 1829 он сжигает нераспроданные экземпляры книги и внезапно уезжает за границу, в Германию, а к концу сентября почти столь же внезапно возвращается в Петербург. Гоголь объяснял свой шаг как бегство от неожиданно овладевшего им любовного чувства. До отъезда за границу или же вскоре по возвращении Гоголь переживает еще одну неудачу - безуспешной оказывается его попытка поступить на сцену в качестве драматического актера.
В конце 1829 ему удается определиться на службу в департамент государственного хозяйства и публичных зданий Министерства внутренних дел. С апреля 1830 до марта 1831 служит в департаменте уделов (вначале писцом, потом помощником столоначальника), под началом известного поэта-идиллика В. И. Панаева. Пребывание в канцеляриях вызвало у Гоголя глубокое разочарование в "службе государственной", но зато снабдило богатым материалом для будущих произведений, запечатлевших чиновничий быт и функционирование государственной машины. К этому времени Гоголь все больше времени уделяет литературной работе. Вслед за первой повестью "Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала" (1830) Гоголь печатает ряд художественных произведений и статей: "Глава из исторического романа" (1831 г.), "Учитель. Из малороссийской повести: „Страшный кабан" (1831 г.), "Женщина" (1831 г.). Повесть "Женщина" стала первым произведением, подписанным настоящей фамилией автора. Гоголь знакомится с Жуковским, П. А. Плетнёвым, Пушкиным. К лету 1831 его отношения с пушкинским кругом становятся довольно близкими: живя в Павловске, Гоголь часто бывает в Царском Селе у Пушкина и Жуковского; выполняет поручения по изданию "Повестей Белкина". Материальное положение Гоголь упрочивается благодаря педагогической работе: он дает частные уроки в домах П. И. Балабина, Н. М. Лонгинова, А.В. Васильчикова, а с марта 1831 по ходатайству Плетнёва становится преподавателем истории в Патриотическом институте (куда позднее определяет и своих сестер - Анну и Лизу).
В этот период выходят в свет "Вечера на хуторе близ Диканьки" (1831-1832). Они вызвали почти всеобщее восхищение.
После выхода 2-й части "Вечеров" Гоголь в июне 1832 приезжает в Москву знаменитым писателем. Он знакомится с М. П. Погодиным
, С. Т. Аксаковым
и его семейством, М. Н. Загоскиным, И. И. Дмитриевым. В этот приезд или во вторичный (на обратном пути через Москву из Васильевки) он встречается также с И. В. и П. В. Киреевскими, М. С. Щепкиным, сближается с М. А. Максимовичем. Следующий, 1833, год для Гоголя- один из самых напряженных, исполненный мучит, поисков дальнейшего пути. Гоголь пишет первую комедию "Владимир 3-й степени", однако, испытывая творческие трудности и предвидя цензурные осложнения, прекращает работу. Очень важным, едва ли не основным направлением своей деятельности Гоголь считает изучение истории - украинской и всемирной.
Остались многочисленные предварительные разработки (в частности, "План преподавания всеобщей истории", "Отрывок из истории Малороссии...", обе - 1834; впоследствии под измененными назв. вошли в "Арабески") писателя. Гоголь хлопочет о занятии кафедры всеобщей истории в новооткрытом Киевском университете, но безуспешно. В июне 1834 он, однако, был определен адъюнкт-профессора по кафедре всеобщей истории при Санкт-Петербургском университете. Одновременно с педагогической работой и трудами по истории, о которых Гоголь довольно широко оповещает друзей, он в глубокой тайне пишет повести, составившие два последующих его сборка - "Миргород" и "Арабески". Их предвестием явилась "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" (впервые опубликована в книге "Новоселье" в 1834 г.).
Выход в свет "Арабесок" (1835 г.) и "Миргорода" (1835 г.) ознаменовал шаг Гоголя в сторону реализма, закрепив и углубив ту тенденцию, которая наметилась еще в "Вечерах". Стремление к "обыкновенному" означало перемену в предмете изображения: вместо сильных и резких характеров - пошлость и безликость обывателей, вместо поэтических и глубоких чувств - вялотекущие, почти рефлекторные движения. В повестях же из петербургской жизни призрачной становилась сама "обыкновенная" жизнь. Проявления призрачности - бесконечный ряд немотивированных, нелогичных или внутренне непоследовательных движений, фактов и явлений, от поступков персонажей до обособления и автономности деталей туалета, внешнего антуража, а также органов и частей человеческого лица и тела. Верх гоголевской фантастики - "петербургская повесть" "Нос" (1835; опубликована в 1836), чрезвычайно смелый гротеск, предвосхитивший некоторые тенденции искусства ХХ в. Контрастом по отношению к и провинциальному и столичному миру выступала повесть "Тарас Бульба", запечатлевшая тот момент национального прошлого, когда народ ("казаки"), защищая свою суверенность, действовал цельно, сообща и притом как сила, определяющая характер общеевропейской истории.
Лето 1835 г. писатель проводит в Васильевке, Крыму, а также в Киеве, где гостит у Максимовича и вместе с Данилевским изучает архитектурные памятники. В сентябре возвращается в Петербург и оставляет преподавательскую деятельность (в июне увольняется из Патриотического института, в декабре - из университета).
Осенью 1835 он принимается за написание "Ревизора", сюжет которого подсказан был Пушкиным; работа продвигалась столь успешно, что 18 января 1836 он читает комедию на вечере у Жуковского (в присутствии Пушкина, П. А. Вяземского
и других), а в феврале- марте уже занят ее постановкой на сцене Александрийского театра. Премьера пьесы состоялась 19 апреля. 25 мая - премьера в Москве, в Малом театре.
Глубина комедии не была отражена ее первыми постановками, придавшими ей налет водевильности и фарса; особенно обеднен был образ Хлестакова игравшими эту роль Н. О. Дюром в Петербурге и Д. Т. Ленским в Москве. Гораздо большее понимание обнаружила критика, отметившая оригинальность комедии, назвавшая автора "великим комиком жизни действительной". Однако первыми по времени прозвучали резко недоброжелательные отзывы Ф. В. Булгарина, обвинившего писателя в клевете на Россию, и О. И. Сенковского, который считал, что комедия лишена серьезной идеи, сюжетно и композиционно не оформлена. На Гоголя, успевшего до отъезда за границу прочитать только эти отзывы, они произвели гнетущее действие, усиленное еще множеством устных суждений.
Душевное состояние писателя усугублялось осложнением отношений с Пушкиным; причины этого еще недостаточно ясны, но одной из них послужили трения при редактировании "Современника", для сотрудничества в котором Пушкин привлек Гоголя. В 1836 г. были опубликованы повесть "Коляска", драматическая сцена "Утро делового человека", несколько рецензий и статей. Некоторые выражения последних показались Пушкину рискованными и некорректными; в редакционной заметке он дал понять, что статья не является программой "Современника".
В июне 1836 Гоголь уезжает из Петербурга в Германию (в общей сложности он прожил за границей около 12 лет). Конец лета и осень проводит в Швейцарии, где принимается за продолжение "Мертвых душ". Сюжет был также подсказан Пушкиным. Работа началась еще в 1835, до написания "Ревизора", и сразу же приобрела широкий размах. В Петербурге несколько глав были прочитаны Пушкину, вызвав у него и одобрение и одновременно гнетущее чувство.
В ноябре 1836 Гоголь переезжает в Париж, где знакомится с А. Мицкевичем. Здесь в феврале 1837, в разгар работы над "Мертвыми душами", он получает потрясшее его известие о гибели Пушкина. В приступе "невыразимой тоски" и горечи Гоголь ощущает "нынешний труд" как "священное завещание" поэта. В начале марта 1837 впервые приезжает в Рим, где проводит время в обществе художника А. А. Иванова, И. С. Шаповалова, а также княгини 3. А. Волконской. В конце лета Гоголь вновь в разъездах: Турин, Баден-Баден, Франкфурт, Женева. В октябре приезжает вторично в Рим, где развернулась заключительная стадия работы над 1-м томом поэмы. К этому времени относится ряд новых важных встреч: в 1838 в Риме писатель сближается с композитором-дилетантом графом М. Ю. Виельгорским и его семьей; особенно привязался Гоголь к его сыну И. М. Виельгорскому, чью раннюю гибель (в 1839 в Риме) писатель горько оплакал в произведении "Ночи на вилле" (не закончено, опубликовано 1856); летом 1839 в Ханау-на-Майне знакомится с Н. М. Языковым
, ставшим вскоре одним из его ближайших друзей.
В сентябре 1839 в сопровождении Погодина Гоголь приезжает в Москву и приступает к чтению глав "Мертвых душ" - вначале в доме Аксаковых, потом, после переезда в октябре в Петербург,- у Жуковского, у Прокоповича в присутствии своих старых друзей. Всего прочитано 6 глав. Восторг был всеобщий.
9 мая 1840 на праздновании своих именин, устроенном в доме Погодина в Москве, Гоголь встречается с М. Ю. Лермонтовым. Спустя 9 дней вновь покидает Москву, направляясь в Италию для окончательной отделки 1-го тома. Но в конце лета 1840 в Вене, где Гоголь остановился, чтобы продолжить работу над начатой еще в 1839 драмой из запорожской истории ("За выбритый ус"; автор сжег рукопись в 1840; фрагменты опубликованы в 1861), его внезапно постигает приступ тяжелой нервной болезни. С конца сентября 1840 по август 1841 Гоголь живет в Риме, где завершает 1-й том поэмы. В октябре через он Петербург возвращается в Москву; читает в доме Аксаковых последние 5 глав. В январе 1842, писатель, опасаясь запрещения поэмы, переправляет рукопись с В.Г. Белинским в Петербургский цензурный комитет, прося также о содействии петербургских друзей. 9 марта книга была разрешена цензором А. В. Никитенко, однако с изменением названия и без "Повести о капитане Копейкине", текст которой Гоголь вынужден был переработать. В мае "Похождения Чичикова, или Мертвые души" (т. 1, М., 1842) вышли в свет.
После первых, кратких, но весьма похвальных отзывов инициативу перехватили хулители Гоголя, обвинявшие его в карикатурности, фарсе и клевете на действительность. Позднее со статьей, граничившей с доносом, выступил Н.А.Полевой.
Вся эта полемика проходила в отсутствие Гоголя, выехавшего в июне 1842 за границу. Перед отъездом он поручает Прокоповичу издание первого собрания своих сочинений. Лето Гоголь проводит в Германии, в октябре вместе с Н. М. Языковым переезжает в Рим. Работает над 2-м томом "Мертвых душ", начатым, по-видимому, еще в 1840; много времени отдает подготовке собрания сочинений. "Сочинения Николая Гоголя" в четырех томах вышли в начале 1843, так как цензура приостановила на месяц уже отпечатанные два тома.
Трехлетие (1842-1845), последовавшее после отъезда писателя за границу,- период напряженной и трудной работы над 2-м "Мертвых душ".
Написание "Мертвых душ" идет чрезвычайно трудно, с большими остановками. Работа несколько оживилась с переездом в Ниццу, где Гоголь провел зиму 1843-1844, проживая на квартире Виельгорских. Гоголь заставляет себя писать, преодолевая душевную усталость и творческие сомнения. В Остенде летом 1844 особенно сблизился с А. П. Толстым, бывшим тверским губернатором и одесским военным губернатором. Беседы с ним относительно обязанностей высших чиновников легли затем в основу письма XXVIII из "Выбранных мест..." - "Занимающему важное место".
Процесс написания поэмы все более превращается в процесс жизнестроения себя, а через себя и всех окружающих. Так от труда над "Мертвыми душами" отпочковался замысел книги "писем", первые статьи к которой Гоголь стал обдумывать еще в 1844-1845.
В начале 1845 у Гоголя появляются признаки нового душевного кризиса. Писатель едет для отдыха и "восстановления сил" в Париж, но в марте возвращается во Франкфурт. Начинается полоса лечения и консультаций с различными медицинскими знаменитостями, переездов с одного курорта на другой - то в Галле, то в Берлин, то в Дрезден, то в Карлсбад. В конце июня или в начале июля 1845, в состоянии резкого обострения болезни, Гоголь сжигает рукопись 2-го тома. Впоследствии (в "Четырех письмах к разным лицам по поводу „Мертвых душ" - "Выбранные места") Гоголь объяснил этот шаг тем, что в книге недостаточно ясно были показаны "пути и дороги" к идеалу.
Улучшение в физическом состоянии Гоголя наметилось лишь к осени. В октябре он уже в Риме. С мая по ноябрь 1846 Гоголь опять в разъездах. В ноябре поселяется в Неаполе у С. П. Апраксиной, сестры А. П. Толстого. Здесь тяжело переживает весть о смерти Н. М. Языкова (1847).
Гоголь продолжает работать над 2-м томом, однако, испытывая возрастающие трудности, отвлекается на другие дела: составляет предисловие ко 2-му издания поэмы (опубликовано 1846) "К читателю от сочинителя", пишет "Развязку Ревизора" (опубликована 1856), в которой идея "сборного города" в духе теологической традиции ("О граде божием" Блаженного Августина) преломлялась в субъективную плоскость "душевного города" отдельного человека, что выдвигало на первый план требования духовного воспитания и совершенствования каждого.
В 1847 в Петербурге были опубликованы "Выбранные места из переписки с друзьями". Книга выполняла двоякую функцию - и объяснения, почему до сих пор не написан 2-й том, и некоторой его компенсации: Гоголь переходил к изложению своих главных идей- сомнение в действенной, учительской функции художественной литературы, утопическая программа выполнения своего долга всеми "сословиями" и "званиями", от крестьянина до высших чиновников и царя.
Выход "Выбранных мест" навлек на их автора настоящую критическую бурю. Л. В. Брант, Сенковский, Е.Ф. Розен и другие писали о поражении Гоголя, о его чрезмерных и неоправдавшихся претензиях. Н. Ф. Павлов упрекал Гоголя в противоречиях и ложных основаниях. В измене своему призванию обвиняли Гоголя многие его друзья, прежде всего С. Т. Аксаков. О необходимости более осторожного подхода к книге писали П. А. Вяземский и А. А. Григорьев. Резкой критике "Выбранные места" были подвергнуты В.Г. Белинским.
Все эти отклики настигли писателя в дороге: в мае 1847 он из Неаполя направился в Париж, затем в Германию. Гоголь не может прийти в себя от полученных "ударов": "Здоровье мое... потряслось от этой для меня сокрушительной истории по поводу моей книги... Дивлюсь, сам, как я еще остался жив". Чтобы отвести удары и оправдаться, Гоголь предпринимает "исповедь литературного труда моего" (опубликована в 1855 г.), где настаивает на том, что его творческий путь был последователен и непрерывен, что он не изменял искусству и прежним своим созданиям. Тем не менее признает неудачу "Выбранных мест" и выражает стремление избежать недостатков книги в готовящемся 2-м томе. Среди критиков "Выбранных мест" был и ржевский протоиерей отец Матвей (Константиновский), который склонял писателя к еще большему ригоризму и неуклонному моральному самоусовершенствованию. Гоголь уступал воздействию этой проповеди, хотя и отстаивал свое право на художественное творчество.
Зиму 1847-1848 Гоголь вновь проводит в Неаполе, усиленно занимаясь чтением русской периодики, новинок беллетристики, исторических и фольклорных книг - "дабы окунуться покрепче в коренной русский дух". В то же время он готовится к давно задуманному паломничеству к святым местам. В январе 1848 морским путем направляется в Иерусалим. В апреле возвращается в Одессу. Лето 1848 Гоголь проводит в Одессе, Васильевке; в сентябре в Петербурге, на вечере у поэта и преподавателя русской словесности А. А. Комарова, знакомится с молодыми писателями: Н. А. Некрасовым
, И. А. Гончаровым
, Д. В. Григоровичем, А. В. Дружининым.
В середине октября Гоголь живет в Москве. В 1849–1850, Гоголь читает отдельные главы 2-го тома "Мертвых душ" своим друзьям. Всеобщее одобрение и восторг воодушевляют писателя, который работает теперь с удвоенной энергией. Весною 1850 Гоголь предпринимает первую и последнюю попытку устроить свою семейную жизнь - делает предложение А. М. Виельгорской, но получает отказ.
В июне 1850 Гоголь предпринимает поездку (вместе с Максимовичем "на долгих") в родные места; по дороге навещает А. О. Смирнову в Калуге, затем посещает Оптину пустынь. Лето и раннюю осень проводит в Васильевке, встречается с Данилевским, продолжает работу над 2-м томом.
В октябре приезжает в Одессу. Состояние его улучшается; он деятелен, бодр, весел; охотно сходится с актерами одесской труппы, которым он дает уроки чтения комедийных произв., с Л. С. Пушкиным, с местными литераторами. В марте 1851 покидает Одессу и, проведя весну и раннее лето в родных местах, в июне возвращается в Москву. Следует новый круг чтений 2-го тома поэмы; всего было прочитано до 7 глав. В октябре присутствует на "Ревизоре" в Малом театре, с С. В. Шумским в роли Хлестакова, и остается доволен спектаклем; в ноябре читает "Ревизора" группе актеров, в числе слушателей был и И. С. Тургенев.
1 января 1852 Гоголь сообщает Арнольди, что 2-й том "совершенно окончен". Но в последних числах месяца явственно обнаружились признаки нового кризиса, толчком к которому послужила смерть Е. М. Хомяковой, сестры Н. М. Языкова, человека, духовно близкого Гоголю. Его терзает предчувствие близкой смерти, усугубляемое вновь усилившимися сомнениями в благотворности своего писательского поприща и в успехе осуществляемого труда. В конце января - начале февраля Гоголь встречается с приехавшим в Москву отцом Матвеем (Константиновским); содержание их бесед осталось неизвестным, однако есть указание на то, что отец Матвей советовал уничтожить часть глав поэмы, мотивируя этот шаг их вредным влиянием, какое они будут иметь. Гоголь же, со своей стороны, мог перетолковать его реакцию в том смысле, что 2-й том остался художественно неубедительным. 7 февраля Гоголь исповедуется и причащается, а в ночь с 11 на 12 сжигает беловую рукопись 2-го тома (сохранилось в неполном виде лишь 5 глав, относящихся к различным черновым редакциям; опубликованы 1855). 21 февраля утром Гоголь умер в своей последней квартире в доме Талызина в Москве.
Русские писатели.1800-1917. Т. 1. М.: Большая российская энциклопедия. 1990. С. 593
Читая повесть Гоголя «Невский проспект» и потешаясь над опереточными фигурами Шиллера и Гофмана, мы и не подозреваем о скрытом полемическом плане их изображения. Он был инспирирован ожесточенной литературной борьбой, которую вели Пушкин и его окружение с Булгариным и Гречем в начале 1830-х гг. По существу это была и борьба против монополии в русской журналистике. Ибо к тому времени Фаддей Венедиктович и Николай Иванович держали в своих руках журналы «Сын Отечества» и «Северный Архив» (в 1829 г. сделали их одним изданием) и первую в России частную газету «Северная Пчела» (с 1825 г.) — единственную, в которой правительство разрешило печатать политические известия; ежедневный тираж ее иногда достигал неслыханной прежде в России цифры: 10 тысяч экземпляров. Добавим к этому популярный, прежде всего, у провинциального дворянства, мелких чиновников и мещан, роман Булгарина «Иван Выжигин», изданный в 1829-1830 гг. трижды и сразу переведенный на иностранные языки, а также исторические романы Булгарина «Димитрий Самозванец» (Спб., 1830) и «Петр Иванович Выжигин» (Спб., 1831). Популярен был и роман Греча «Поездка в Германию» (Спб., 1831), который автор посвятил своему другу Булгарину.
Преследуя коммерческие цели, Булгарин встречал в штыки любое новое издание, привлекавшее внимание (и деньги!) читателей. Именно такой стала его реакция на «Литературную Газету», хотя прежде он высоко ценил Пушкина как поэта, старался поддерживать с ним деловые отношения и даже заискивал. Теперь же Фаддей Венедиктович называл Пушкина, Дельвига и Вяземского «литературными аристократами», якобы желающими писать лишь «для немногих», заявлял о полном упадке пушкинского таланта и публиковал пасквили на поэта. На это Пушкин отвечал убийственными эпиграммами, стихотворением «Моя родословная» и заметкой о творчестве «полицейского сыщика» Видока (Литературная газета, 1830. № 20. От 6 апреля).
О сотрудничестве Булгарина с тайной полицией и возглавлявшим ее генералом Бенкендорфом и прямом использовании таких связей для борьбы с конкурентами стало известно в 1829 г. Это затем косвенно подтвердил роман «Димитрий Самозванец», где Булгарин воспользовался мотивами пушкинской драмы «Борис Годунов» (1825), ранее представленной поэтом на одобрение Николаю I и возвращенной с пожеланием превратить ее в исторический роман. Согласно версии пушкинского круга, примерно в то же время некто подполковник Спечинский сообщил Пушкину о пикантных подробностях жизни Булгарина в Ревеле: якобы тот, страдая запоем, побирался и даже воровал. Не было секретом, что, уволенный с военной службы в России, Булгарин действительно служил в армии Наполеона и дошел вместе с ней до Москвы. Все это, вкупе со слухами о его личной жизни (в частности, о том, как он не спас или прямо выдал племянника-декабриста), и составило негативную подоплеку антибулгаринских выступлений. Следует признать, что портрет беспринципного литературного дельца, агента правительства Видока Фиглярина формировался с помощью и весьма сомнительных либо недостоверных сведений, которые, однако же, во многом соответствовали как его репутации, так и общественным ожиданиям. При этом нельзя сбрасывать со счета момента литературной игры.
Так, в 1831 г. литературную борьбу против Булгарина поддержал москвич Александр Анфимович Орлов - сочинитель популярных в полуобразованной среде нравоописательных повестей и романов. На волне интереса к булгаринскому «Выжигину» Орлов издал несколько повестей, пародийно развивавших сюжет романа: «Хлыновские степняки Игнат и Сидор, или дети Ивана Выжигина», «Хлыновские свадьбы Игната и Сидора, детей Ивана Выжигина», «Смерть Ивана Выжигина», «Родословная Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина!..» (все - М., 1831). В них автор дискредитировал идею успешной карьеры героя без чести и совести, а само имя Выжигин, считая его производным от «выжига», сделал нарицательным. «Отцом» незаконнорожденного героя был объявлен Ванька Каин - грабитель, предатель и полицейский шпион (явный намек на биографию Булгарина). Естественно, «Северная Пчела» стала постоянно хулить эти произведения, автора которых тут же объявила писателем для «Толкучего рынка».
Эта баталия позволила Н. И. Надеждин заявить, что творения Булгарина и Орлова практически равноценны (Телескоп, 1831. № 9). Н. И. Греч вступился за своего друга Булгарина (Сын Отечества и Северный архив, 1831. № 27). А Пушкин под псевдонимом Феофилакта Косичкина ответил ему памфлетом «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов» (Телескоп, 1831. № 13), где высмеял претензии Булгарина на моральное и литературное превосходство, поскольку «Выжигины г. Орлова пользуются благосклонностию публики наравне с Выжигиными г. Булгарина...»
При этом сохранялись приметы литературной игры. Сам текст был создан в тяжеловесно-витиеватой манере бывшего семинариста А. А. Орлова. Ей же соответствовал и псевдоним: подобная «маска» дьячка-критика подразумевала особую объективность и щепетильность служителя церкви (в литературе того времени она соотносится с «маской» дьячка Фомы Григорьевича - рассказчика в повести «Вечер накануне Ивана Купалы», анонимно изданной Гоголем в 1830 г.). А «неумеренные» похвалы обоим соперникам («великий писатель», «бессмертная слава», «два блистательные солнца нашей словесности») напоминали читателю манеру Булгарина и Греча превозносить до небес в своих критических разборах понравившегося автора, не стесняясь самых громких выражений. При этом речь фактически шла о неискренности Булгарина и Греча, их фальшивой дружбе и порождаемой ими «литературной промышленности», чей уровень вполне сопоставим с массовой литературой «Толкучего рынка».
Между такими авторами нет особой разницы: если «Фаддей Венед. превышает Александра Анфимовича пленительною щеголеватостию выражений; Александр Анф. берет преимущество над Фад. Венедиктовичем живостию и остротою рассказа.
Романы Фаддея Венед. более обдуманы, доказывают большее терпение в авторе (и требуют еще большего терпения в читателе); повести Александра Анф. более кратки, но более замысловаты и заманчивы.
Фаддей Венед. более философ; Александр Анф. более поэт.
Фад. Венедиктович гений; ибо изобрел имя Выжигина, и сим смелым нововведением оживил пошлые подражания Совестдралу и Английскому милорду (то есть „Выжигин“ предстает наследником популярных на „Толкучем рынке“ лубочных произведений. - В. Д.); Александр Анф. искусно воспользовался изобретением г. Булгарина и извлек из оного бесконечно разнообразные эффекты!
Фаддей Венед., кажется нам, немного однообразен; ибо все его произведения не что иное, как Выжигин в различных изменениях: Иван Выжигин, Петр Выжигин, Димитрий Самозванец или Выжигин XVII столетия, собственные записки и нравственные статейки - все сбивается на тот же самый предмет. Александр Анф. удивительно разнообразен: сверх несметного числа Выжигиных сколько цветов рассыпал он на поле словесности! Встреча Чумы с Холерою; Сокол был бы сокол, да курица его съела, или Бежавшая жена; Живые обмороки, Погребение купца, и проч. и проч.
Однако же беспристрастие требует, чтоб мы указали сторону, с коей Фаддей Венед. берет неоспоримое преимущество над своим счастливым соперником: разумею нравственную цель его сочинений. В самом деле, любезные слушатели, что может быть нравственнее сочинений г. Булгарина? Из них мы ясно узнаем: сколь не похвально лгать, красть, предаваться пьянству, картежной игре...» Заметим, что ранее, когда говорилось о «странной ненависти к Москве в издателях Сына отечества и Северной Пчелы», отмечено, что «в Москве родились и воспитывались, по большей части, писатели коренные русские, не выходцы, не переметчики, для коих ubi bene, ibi patria, для коих все равно: бегать ли им под орлом французским, или русским языком позорить все русское - были бы только сыты».
Таким образом, Орлов оказывается куда выше «переметчика» Булгарина и в нравственном отношении, хотя «Александр Анф. пользуется гораздо меньшею славою нежели Фаддей Венед. Что же причиною сему видимому неравенству?» - И Феофилакт Косичкин объясняет это «оборотливостью» Булгарина, приводя примеры, как еще не существовавший роман о Выжигине уже нахваливали в «Северном Архиве», «Северной Пчеле» и «Сыне Отечества», а французский путешественник и писатель г. Ансело (в его честь гг. Булгарин и Греч устроили обед в 1826 г.), возвратившись в Париж, «провозгласил... Ивана Выжигина лучшим из русских романов», и когда роман вышел, те же почтенные издания - как то «Северная Пчела», «Сын отечества и Северный Архив» - «превознесли его до небес <...> ласково приглашали покупателей; ободряли, подстрекали ленивых читателей; угрожали местью недоброжелателям, недочитавшим Ивана Выжигина из единой низкой зависти.
Между тем какие вспомогательные средства употреблял Александр Анфимович Орлов?
Никаких, любезные читатели!
Он не задавал обедов иностранным литераторам, не знающим русского языка, дабы за свою хлеб-соль получить местечко в их дорожных записках.
Он не хвалил самого себя в журналах, им самим издаваемых.
Он не заманивал унизительными ласкательствами и пышными обещаниями подписчиков и покупателей.
Он не шарлатанил газетными объявлениями, писанными слогом афиш собачьей комедии.
Он не отвечал ни на одну критику; он не называл своих противников дураками, подлецами, пьяницами, устрицами и тому под.
<...> Ставят ему в грех, что он знает латинский язык. Конечно: доказано, что Фаддей Венедиктович (издавший Горация с чужими примечаниями) не знает по-латыни; но ужели сему незнанию обязан он своею бессмертною славою?
Уверяют, что г. Орлов из ученых. Конечно: доказано, что г. Булгарин вовсе не учен, но опять повторяю: разве невежество есть достоинство столь завидное?
Этого недовольно: грозно требуют ответа от моего друга: как дерзнул он присвоить своим лицам имя, освященное самим Фаддеем Венедиктовичем? - Но разве А. С. Пушкин не дерзнул вывести в своем Борисе Годунове все лица романа г. Булгарина и даже воспользоваться многими местами в своей трагедии (писанной, говорят, пять лет прежде и известной публике еще в рукописи)?
Смело ссылаюсь на совесть самих издателей Северной Пчелы: справедливы ли сии критики? виноват ли Александр Анфимович Орлов?»
Этот памфлет Н. В. Гоголь знал еще в рукописи и напомнил о нем Пушкину в письме от 21 августа 1831 г. Любопытно, что молодой автор, занятый изданием «Вечеров», в начале письма иронически аттестует себя как писателя «для черни» в духе Орлова. Описывая случай в типографии, когда наборщики потешались над «Вечерами», он делает вывод, что пишет «совершенно во вкусе черни. Кстати о черни - знаете ли, что вряд ли кто умеет лучше с нею изъясняться, как наш общий друг Александр Анфимович Орлов. В предисловии к новому своему роману: „Церемониал погребения Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина“ он говорит, обращаясь к читателям: „Много, премного у меня романов в голове (его собственные слова), только все они сидят еще в голове; да такие бойкие ребятишки эти романы, так и прыгают из головы. Но нет, не пущу до время; а после извольте, полдюжинами буду поставлять. Извольте! извольте! Ох вы, мои други сердечные! Народец православный!“ Последнее обращение так и задевает за сердце русской народ. Это совершенно в его духе, и здесь-то не шутя решительный перевес Александра Анфимовича над Фадеем Бенедиктовичем» .
На основе пушкинского памфлета Гоголь предлагает своего рода программу литературной игры-полемики с различными планами восприятия и некой избыточностью выразительных средств: «Еще о черни. Знаете ли, как бы хорошо написать эстетический разбор двух романов, положим: «Петра Ивановича Выжигина» и «Сокол был бы сокол, да курица съела». Начать таким образом, как теперь начинают у нас в журналах: «Наконец, кажется, приспело то время, когда романтизм решительно восторжествовал над классицизмом и старые поборники французского корана на ходульных ножках (что-нибудь вроде Надеждина) убрались к черту. В Англии Байрон, во Франции необъятный великостью своею Виктор Гюго, Дюканж и другие, в каком-нибудь проявлении объективной жизни, воспроизвели новый мир ее нераздельно-индивидуальных явлений. Россия, мудрости правления которой дивятся все образованные народы Европы и проч. и проч., не могла оставаться также в одном положении. Вскоре возникли и у ней два представителя ее преображенного величия. Читатели догадаются, что я говорю о г. г. Булгарине и Орлове. На одном из них, то есть на Булгарине, означено направление чисто байронское (ведь это мысль недурна сравнить Булгарина с Байроном). Та же гордость, та же буря сильных, непокорных страстей, резко означившая огненный и вместе мрачный характер британского поэта, видна и на нашем соотечественнике; то же самоотвержение, презрение всего низкого и подлого принадлежит им обоим. Самая даже жизнь Булгарина есть больше ничего, как повторение жизни Байрона; в самых даже портретах их заметно необыкновенное сходство. Насчет Александра Анфимовича можно опровергать мнение Феофилакта Косичкина; говорят, что скорее Орлов более философ, что Булгарин весь поэт. Тут не дурно взять героев романа Булгарина: Наполеона и Петра Ивановича, и рассматривать их обоих как чистое создание самого поэта; натурально, что здесь нужно вооружиться очками строгого рецензента и приводить места (каких, само по себе разумеется, не бывало в романе). Не худо присовокуплять: «Почему вы, г. Булгарин, заставили Петра Ивановича открыться в любви так рано такой-то, или почему не продолжили разговора Петра Ивановича с Наполеоном, или зачем в самом месте развязки впутали поляка (можно придумать ему и фамилию даже)?» Все это для того, чтобы читатели видели совершенное беспристрастие критика. Но самое главное - нужно соглашаться с жалобами журналистов наших, что действительно литературу нашу раздирает дух партий ужасным образом, и оттого никак нельзя подслушать справедливого суждения. Все мнения разделены на две стороны: одни на стороне Булгарина, а другие на стороне Орлова, и что они, между тем как их приверженцы нападают с таким ожесточением друг на друга, совершенно не знают между собою никакой вражды и внутренно, подобно всем великим гениям, уважают друг друга«.
На все это Пушкин отвечал уклончиво: «Проект вашей ученой критики удивительно хорош. Но вы слишком ленивы, чтоб привести его в действие» . Вероятнее всего, поэт не разделял эстетический и этический планы полемики и даже в пародийных целях не мог бы сопоставить Байрона с Видоком Флюгариным: в глазах Пушкина Булгарин был подлецом, которого нельзя сравнивать с честными людьми, тем более - великими писателями (примечательно, что в своем отзыве о «Вечерах» Пушкин поставит Гоголя наравне с Мольером и Филдингом).
Мы не знаем, как принял Гоголь пушкинское замечание, однако он продолжил полемику позже и в ином плане, а вместо прямых сравнений или метафор использовал метонимию. Антибулгаринскими выпадами будут пронизаны петербургские повести Гоголя, создававшиеся в 1834 г. Так в повести «Невский проспект» рассказчик иногда то ли подражает слогу и духу современных ему фельетонов, то ли пародирует их, причем в основном ориентируется на нравоописательные очерки Булгарина . Есть и прямая ссылка на известную нам полемику. Пошлые герои типа поручика Пирогова разделяют мнения «Северной Пчелы»: они «хвалят Булгарина, Пушкина и Греча и говорят с презрением и остроумными колкостями об А. А. Орлове» (после того как издание «Литературной Газеты» прекратилось, «Северная Пчела» вновь стала величать Пушкина «автором бессмертных творений», «первым нашим поэтом», «счастливцем-гением» и даже исподволь сравнивала его с Булгариным ).
На этом фоне немецкие ремесленники в определенном ракурсе обретают неожиданное сходство с Булгариным и Гречем. Ведь это «не тот Шиллер, который написал „Вильгельма Телля“ и „Историю Тридцатилетней войны“, но известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера» (III, 37). То есть петербургские Шиллер и Гофман - вовсе не писатели, а только ремесленники! Подобное сопоставление великих и незначимых однофамильцев имело реальную основу: судя по справочникам, в 1830-х гг. в Петербурге проживали немецкие мастеровые и Гофманы, и Шиллеры. С другой стороны, указание на Гофмана и Шиллера напоминает обыкновение Булгарина и Греча раздавать понравившимся авторам и друг другу такие титулы, как «русский Гете». Оба литератора имели иноземные корни (как известно, всех иностранцев в России называли «немцами»), а жена Булгарина действительно была немкой. Кроме того, адрес Шиллера и поведение его жены, которую Пирогов принял за проститутку «в Мещанской улице», соотносится со слухами о связях жены Булгарина с притонами на Мещанской (этим объясняется в стихотворении Пушкина «Моя родословная» намек на то, что Булгарин «в Мещанской дворянин»). Дом Греча действительно находился между набережной Мойки и ул. Офицерской. А дружеские пирушки приятелей, вроде вышеупомянутого приснопамятного обеда, широко обсуждались петербургской публикой.
В этой связи добавление третьего «литературного» ремесленника немца - столяра Кунца (это фамилия издателя и друга Э. Т. А. Гофмана), вероятно, метило в поляка Осипа Сенковского - писателя, журналиста, востоковеда, издателя журнала «Библиотека для Чтения», а фактически его редактора и такого же монополиста, как Булгарин и Греч. Все трое составляли пресловутый «журнальный триумвират», против которого Гоголь в 1836 г. открыто выступил в журнале «Современник».
Метонимическое сопоставление Булгарина с Шиллером, вероятно, обусловлено историческими романами Булгарина «Димитрий Самозванец», «Петр Иванович Выжигин», «Мазепа» (Спб., 1833-1834) и его Собранием сочинений 1827-1828 гг., переизданным в 1830 (!) г. А параллель Греч - Гофман, видимо, объясняют авантюрно-фантастический роман Греча «Черная женщина» (Спб., 1834) и преувеличенно восторженный отзыв Сенковского о нем в журнале «Библиотека для Чтения» (1834. Т. 4. Отд. VI), где Греч был редактором. При этом Гоголь обыгрывает немецкие фамилии Кунц (der Kunst - искусство) и Гофман (der Hoffman - придворный; возможно, потому, что Гречу за его роман был пожалован бриллиантовый перстень от императрицы).
«Немецкие» мотивы в повести усилены литературными параллелями. По наблюдению Г. П. Макогоненко, характеристика Шиллера близка к характеристике Германна из повести Пушкина «Пиковая дама» , опубликованной в т. 2 «Библиотеки для Чтения» 1834 г. А эпизод, когда пьяный Гофман намерен, по настоянию не менее пьяного Шиллера, отрезать тому нос, восходит к «Фаусту» Гете. Там, в сцене «Погреб Ауэрбаха в Лейпциге», Мефистофель околдовывает пьяных студентов, они принимают носы друг друга за виноградные гроздья и намерены их срезать ножами (кстати, в повести Гоголя «Нос», создаваемой примерно в то же время, что и «Невский проспект», обыгрывались последствия утраты носа героем-филистером).
Таким образом, первоначальный гоголевский «проект ученой критики» получил в повести «Невский проспект» несколько иное воплощение.
ГОГОЛЬ - А. С. ПУШКИНУ
СПб. Августа 21.
Насилу теперь только управился я с своими делами и получил маленькую оседлость в Петербурге. Но и теперь еще половиною - что я, половиною? - целыми тремя четвертями нахожусь в Павловске и Царском Селе. В Петербурге скучно до нестерпимости. Холера всех поразгоняла во все стороны. И знакомым нужен целый месяц антракта, чтобы встретиться между собою. У Плетнева я был, отдал ему в исправности ваши посылку и письмо . Любопытнее всего было мое свидание с типографией . Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фиркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к фактору, и он, после некоторых ловких уклонений, наконец сказал, что: штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву . Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни . Кстати о черни - знаете ли, что вряд ли кто умеет лучше с нею изъясняться, как наш общий друг Александр Анфимович Орлов. В предисловии к новому своему роману: «Церемониал погребения Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина» он говорит, обращаясь к читателям: «Много, премного у меня романов в голове (его собственные слова), только все они сидят еще в голове; да такие бойкие ребятишки эти романы, так и прыгают из головы. Но нет, не пущу до время; а после извольте, полдюжинами буду поставлять. Извольте! извольте! Ох вы, мои други сердечные! Народец православный!» Последнее обращение так и задевает за сердце русской народ. Это совершенно в его духе, и здесь-то не шутя решительный перевес Александра Анфимовича над Фадеем Бенедиктовичем. Другой приятель наш, Бестужев-Рюмин, здравствует и недавно еще сказал в своей газете: «Должно признаться, что «Северный Меркурий» побойче таки иных «Литературных прибавлений». Как-то теперь должен беситься Воейков! а он, я думаю, воображал, что бойче «Литературных прибавлений» нет ничего на свете. Еще о черни. Знаете ли, как бы хорошо написать эстетический разбор двух романов, положим: «Петра Ивановича Выжигина» и «Сокол был бы сокол, да курица съела». Начать таким образом, как теперь начинают у нас в журналах: «Наконец, кажется, приспело
то время, когда романтизм решительно восторжествовал над классицизмом и старые поборники французского корана на ходульных ножках (что-нибудь вроде Надеждина) убрались к черту. В Англии Байрон, во Франции необъятный великостью своею Виктор Гюго, Дюканж и другие, в каком-нибудь проявлении объективной жизни, воспроизвели новый мир ее нераздельно-индивидуальных явлений. Россия, мудрости правления которой дивятся все образованные народы Европы и проч. и проч., не могла оставаться также в одном положении. Вскоре возникли и у ней два представителя ее преображенного величия. Читатели догадаются, что я говорю о г.г. Булгарине и Орлове. На одном из них, то есть на Булгарине, означено направление чисто байронское (ведь это мысль недурна сравнить Булгарина с Байроном). Та же гордость, та же буря сильных, непокорных страстей, резко означившая огненный и вместе мрачный характер британского поэта, видна и на нашем соотечественнике; то же самоотвержение, презрение всего низкого и подлого принадлежит им обоим. Самая даже жизнь Булгарина есть больше ничего, как повторение жизни Байрона; в самых даже портретах их заметно необыкновенное сходство. Насчет Александра Анфимовича можно опровергать мнение Феофилакта Косичкина; говорят, что скорее Орлов более философ, что Булгарин весь поэт». Тут не дурно взять героев романа Булгарина: Наполеона и Петра Ивановича, и рассматривать их обоих как чистое создание самого поэта; натурально, что здесь нужно вооружиться очками строгого рецензента и приводить места (каких, само по себе разумеется, не бывало в романе). Не худо присовокуплять: «Почему вы, г. Булгарин, заставили Петра Ивановича открыться в любви так рано такой-то, или почему не продолжили разговора Петра Ивановича с Наполеоном, или зачем в самом месте развязки впутали поляка (можно придумать ему и фамилию даже)?» Все это для того, чтобы читатели видели совершенное беспристрастие критика. Но самое главное - нужно соглашаться с жалобами журналистов наших, что действительно литературу нашу раздирает дух партий ужасным образом, и оттого никак нельзя подслушать справедливого суждения. Все мнения разделены на две стороны: одни на стороне Булгарина, а другие на стороне Орлова, и что они, между тем как их приверженцы нападают с таким ожесточением друг на друга, совершенно не знают между собою никакой вражды и внутренно, подобно всем великим гениям, уважают друг друга.
У нас бывают дожди и необыкновенно сильные ветры; вчерашнюю ночь даже было наводнение. Дворы домов по Мещанской, по Екатерининскому каналу и еще кое-где, а также и много магазинов были наполнены водою. Я живу на третьем этаже и не боюсь наводнений; а кстати, квартира моя во 2 Адмиральтейской части, в Офицерской улице, выходящей на Вознесенский проспект, в доме Брунста .
Прощайте. Да сохранит вас бог вместе с Надеждою Николаевною от всего недоброго и пошлет здравие навеки. А также да будет его благословение и над Жуковским.
Ваш Гоголь .
РА , 1880, № 2, с. 509-511; Акад. , X, № 114.
1 Рукопись «Повестей Белкина» и письмо от середины августа 1831 г.
2 В типографии департамента народного просвещения печаталась первая часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (вышла в сентябре 1831 г.). Следующий ниже рассказ о посещении типографии был использован Пушкиным в его отзыве о гоголевском сборнике (Лит. прибавл. к РИн , 1831, № 79, 3 октября).
3 Гоголевская фраза имеет иронический характер, раскрывающийся в контексте последующих рассуждений об А. А. Орлове. Плодовитый московский литератор А. А. Орлов имел устойчивую репутацию лубочного писателя, поставщика низкосортной литературы. В 1831-1832 гг. главным образом из полемических соображений он выпустил серию «нравственно-сатирических романов» (практически же небольших по объему брошюрок), как бы продолжающих известные романы Фаддея Венедиктовича Булгарина «Иван Выжигин» (1829) и «Петр Иванович Выжигин» (1831). Это вызвало негодование Булгарина и его союзника Н. И. Греча, ославивших Орлова как любимца «толкучего рынка, лавочников и деревенских любителей словесности, равных им по просвещению» (СПч , 1831, № 152), а литературным противникам Булгарина дало возможность пародийно сопоставить творчество обоих авторов, таким образом уравнивая их. Впервые это развернуто сделал Н. И. Надеждин (Т , 1831, № 9), а затем А. С. Пушкин, развивший предложенный Надеждиным принцип иронического сопоставления в памфлете «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов», который послужил ответом на предпринятую Гречем (Сын отечества, 1831, № 27) попытку защиты Булгарина. Статья Пушкина вышла из печати в последних числах августа (Т, 1831, № 13; подписана псевдонимом «Феофилакт Косичкин»), однако, как видно, была знакома Гоголю еще до публикации. Далее в письме речь идет о романах Орлова «Церемониал погребения Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина» (М., 1831) и «Сокол был бы сокол, да курица съела, или Бежавшая жена» (М., 1831).
ФУНКЦИЯ БУЛГАРИНСКОГО ПОДТЕКСТА
В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ГОГОЛЯ 1842 ГОДА
ТАТЬЯНА КУЗОВКИНА
В начале 1840-х гг. для Гоголя стали особо значимыми отзывы критиков и читателей о его творчестве. В письмах этого переломного периода писатель настойчиво просит адресатов присылать свои и чужие рецензии на его произведения. В "Театральном разъезде после представления новой комедии" он обосновывал это так:
Как доказал Н. И. Мордовченко, и гоголевская эстетическая концепция, и осознание им своего писательского предназначения складывались в эти годы под сильным влиянием критических статей В. Г. Белинского и С. П. Шевырева. Не менее важным для Гоголя в это время, как показала В. Ю. Проскурина, было слово Пушкина. Однако этот круг имен нужно расширить.В эти годы наступил новый этап в литературно-критических отношениях Гоголя и Булгарина. Удачливый журналист и многотиражный писатель, Булгарин интересовал Гоголя, стремившегося выйти к широкой читательской аудитории. Гоголь внимательно читал булгаринскую критику и отвечал на нее, хотя и достаточно своеобразно. Как мы уже отмечали, Гоголь полемизировал с Булгариным, помещая его образ в свои произведения. Моделируя его стиль, он высмеивал тот тип личности и то отношение к литературе, в котором с легкостью опознавался редактор "Северной пчелы".
Булгаринский подтекст можно обнаружить в нескольких произведениях Гоголя 1842 г. С Булгарина "списаны" образы издателя одной ходячей газеты во второй редакции "Портрета" и "еще литератора" в "Театральном разъезде". Вставки, отсылающие к булгаринским текстам, появились в "Мертвых душах". Причин актуализации булгаринского подтекста было несколько. Во-первых, внешние: именно в начале 1842 г., когда Гоголь готовил к выходу в свет "Мертвые души", была опубликована статья Булгарина с резкой критикой гоголевского творчества. Описывая издания наступившего года, Булгарин подробно остановился на первом номере "Отечественных записок" и на статье Белинского "Русская литература в 1841 г.". Булгарина задело то, что Белинский повторял свою исключительно высокую оценку творчества Гоголя, высказанную им уже семь лет назад. Булгарин саркастически замечает:
Как нам кажется, основной функцией этого подтекста было осмысление "речевых представлений" (термин Б. М. Эйхенбаума), выразителем которых был Булгарин. Гоголь не ставил цели ответить лично редактору СП, он стремился осмыслить эстетические взгляды, литературные предпочтения и языковую программу тех, чье мнение было представлено в булгаринской критике.
В "Театральном разъезде" был дан развернутый ответ на критику "Ревизора", и значительное внимание в нем было уделено вопросам языка. Персонажи "Театрального разъезда" критиковали язык пьесы за отсутствие в нем благородства:
Безусловно, одним из подтекстов отрывка о языке дам города N явилась статья П. А. Вяземского "Разбор комедии г. Гоголя "Ревизор"". Защищая Гоголя от булгаринской критики, Вяземский писал:
Осмысление Гоголем речевых представлений Булгарина становится особенно значимым в "Мертвых душах". В. В. Виноградов писал, что значительный пласт языка "Мертвых душ" составляют "иронические характеристики отвергаемых Гоголем форм и стилей литературной речи 30-40-х годов", и что тирада: "Хотят непременно, чтобы все было написано языком самим строгим, очищенным и благородным, - словом, хотят, чтобы русский язык сам собою опустился вдруг с облаков, обработанный, как следует, и сел бы им прямо на язык, а им бы только разинуть рот да выставить его", - была направлена против языка "смирдинской школы", возглавлявшейся Сенковским. Думается, эта тирада была адресована более широкому кругу критиков, в том числе, и Булгарину.
Е. А. Смирнова писала о пародировании в образе Манилова эпигонов Карамзина, указав на сходство мотивов "сахарной приторности" в портрете Манилова и в характеристике, данной в "Выбранных местах" подражателям Карамзина:
Как мы попытаемся далее показать, не только данный разговор, но и весь сюжет взаимоотношений Манилова с Чичиковым был описан Гоголем с ориентацией на сочинение Булгарина "Встреча с Карамзиным (Из литературных воспоминаний)", которое впервые появилось в СП в середине 1830-х гг., а затем было включено в собрание сочинений 1842-43 гг.
В описании Манилова ("<...> черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то, заискивающее расположения и знакомства" - VI, 24) усилен мотив "особенной приятности", приписанной Булгариным Карамзину: Аналогичным образом развивается мотив приятной "беседы". Манилов мечтает "красноречиво поговорить о любезности, о хорошем обращении". И Чичиков поддерживает его: "<...> приятный разговор лучше всякого блюда" (VI, 31). Ср. с характеристикой Карамзина у Булгарина:
Гоголь осмысляет и другую ипостась "речевой позиции" Булгарина, его газетный стиль: моделирует его манеру легкой болтовни, повторы, отсылки к признанным авторитетам. Главной чертой "булгаринского" языка, которым пишет издатель "одной ходячей газеты" во второй редакции "Портрета" и говорит "еще литератор" в "Театральном разъезде", можно назвать его однозначно прагматическую направленность. Издатель "одной ходячей газеты" "за умеренную плату" расхваливает картины Чарткова, чтобы заставить публику делать у него заказы:
В 1842 г. в текст "Мертвых душ", кроме отрывка о языке уездных дам, Гоголь вставил нравственно-обличительную речь Чичикова:
Гоголь подчеркивает лицемерие Чичикова-обличителя и одновременно пародирует тон и темы нравственно-сатирических текстов Булгарина. Как раз в начале 1842 г. начали выходить в свет булгаринские "Картинки русских нравов", в которых, продолжая традиции русской сатирической литературы XVIII в., Булгарин высмеивал светскую жизнь, увлечение балами, нарядами и подражание французам. В речи Чичикова встречаем характерные для всех "булгаринских" текстов, сочиненных Гоголем, стилистические особенности: фамильярные выражения, повторы и восклицания. А чичиковское размышление - нравственно ли изобразить сцену бала как она есть - отсылает к булгаринским сентенциям об отсутствии у Гоголя положительного идеала.
Осмысление "речевой позиции" Булгарина находилось в контексте давних гоголевских размышлений на тему о "словесности и торговле". В начале 1842 г. эта тема, бывшая предметом полемики в середине 1830-х гг., вновь приобрела актуальность. В первой книжке "Москвитянина" за 1842 г. С. П. Шевырев опубликовал полемическую статью "Взгляд на направление русской литературы", в которой, вспоминая свою статью 1835 г. "Словесность и торговля", удивлялся, что его выступление против промышленного направления встретило тогда со стороны Гоголя полемические возражения. И действительно, Гоголь в статье 1836 г. "О движении журнальной литературы" писал, что нападения Шевырева на торговое направление
Главной ошибкой Шевырева Гоголь считал то, что "<...> он гремел против пишущих за деньги, но не разрушил никакого мнения в публике касательно внутренней ценности товара". Гоголь призывал современную критику показать, "в чем состоит обман" , почему литература торгового направления пользуется таким большим читательским спросом, а не "пересчитывать барыши" удачливых торговцев (VIII, 168-169).
Теперь, в 1842 г., Гоголь попытался сам ответить на вопрос, в чем состоит обман . По его мысли, "обман" Булгарина-литератора, как и всех представителей торгово-промышленного направления в литературе, состоял в том, что их литературный товар не имел "внутренней ценности", потому что не был результатом трудной душевной работы. В этом смысле Булгарина, литератора-приобретателя, можно считать одним из прототипов Чичикова.
Важную роль играет булгаринский подтекст в эстетической концепции второй редакции "Портрета". Если первая редакция "Портрета", появившаяся в сборнике "Арабески", должна была показать читающей публике новое, "серьезное" лицо автора "Вечеров на хуторе близ Диканьки", стать эстетическим манифестом Гоголя 1835 гг., то вторая редакция, законченная 17 марта 1842 г., имела не менее важное значение для творческого самоопределения писателя.
18 октября 1841 г. Гоголь вернулся в Россию из-за границы для того, чтобы печатать "Мертвые души", и, поселившись в доме М. П. Погодина, оказался в центре литературно-журнальной полемики того времени. И московские литераторы, объединившиеся вокруг "Москвитянина", и петербургские - из круга "Современника" и "Отечественных записок" - ждали, что Гоголь присоединится к той или иной литературной партии и выступит с критической статьей в их изданиях. В письме к П. А. Плетневу Гоголь обещает выслать статью в семь печатных листов (XII, 34), но вместо обещанной критической статьи в третьем номере "Современника" за 1842 г. появилась новая редакция "Портрета".
Ряд изменений, внесенных Гоголем в текст повести, явился косвенным ответом на булгаринскую критику гоголевского творчества. Причем этот ответ можно прочесть как на "идеологическом" уровне повести, так и на уровне мотивно-образной структуры повествования.
В центре эстетической концепции второй редакции "Портрета" - проблема нравственной ответственности художника за свои творения, противопоставление художника-создателя и художника-копииста. В душе идеального художника, каким представлял его себе Гоголь, должна быть заключена "сила созданья". "Все, извлеченное из внешнего мира", художник должен заключить "сперва себе в душу и уже оттуда, из душевного родника" устремить "одной согласной, торжественной песнью". И тогда станет "ясно даже непосвященным, какая неизмеримая пропасть существует между созданьем и простой копией с природы" (III, 112). Как нам представляется, этой декларацией Гоголь хотел ответить тем толкователям своего творчества, которые видели в нем талантливого писателя-копииста, способного только передавать в своих произведениях живую реальность, но не осмысливать ее. Булгаринские упреки в отсутствии положительного идеала находились в том же ряду интерпретаций. В противовес им Гоголь утверждал, что можно изображать низкую природу и грязную действительность, если это изображение - не простое копирование, а пропущено через душу художника-создателя. Гораздо страшнее для художника, по Гоголю, пойти по пути превращения произведений своего искусства в товар.
И в первой, и во второй редакции "Портрета" художник Чертков/Чартков уже изначально не обладал достаточной душевной крепостью для того, чтобы выдержать ожидающее его искушение. Однако в первой редакции Черткова более всего мучило сознание того, что необходимо много работать, что путь к вершинам творчества лежит через долгие годы упорного труда:
Хозяин квартиры - Иван Иванович - привел с собой квартального надзирателя, чтобы получить у Чарткова долг за квартиру. Поскольку денег нет, квартальный предлагает расплатиться имуществом. Нарисованная художником собственная захламленная комната ("во вкусе Теньера") становится объектом пристального внимания пришедших. В первой редакции "Портрета" в кратком и положительном суждении квартального о достоинствах живописи Черткова слышны даже сочувственные ноты:
Суждения квартального, Варуха Кузьмича, более изысканы, но стоят в том же ряду.
Картины художника становятся товаром, когда он перестает "следить природу во всей ее окончательности", когда он жертвует стремлением к совершенству ради быстрого обогащения. На этот путь его толкают многочисленные богатые заказчики, желающие быть запечатленными на полотне в приукрашенно-стилизованном виде. Во второй редакции повести Гоголь подробно описывает их эстетические требования:
Косвенной отсылкой к булгаринской критике можно считать изменения, которые появляются в мотивно-образной структуре текстов 1842 г. В "Театральном разъезде" Гоголь пишет, что изображение грязного и низкого должно вызвать у читателей представление о высоком и прекрасном:
Описание нравственного падения Чарткова во второй редакции "Портрета" становится более подробным и психологически мотивированным, и вместе с этим появляется четко выраженное противопоставление "грязного" и "чистого" периодов его жизни. Так, в описание квартиры бедного, но талантливого Чарткова Гоголь добавляет несколько ярких подробностей: появляется лестница, "облитая помоями и украшенная следами кошек и собак", "всякий художеский хлам",
