Евгений Шейнман
«... таинственные силы, двигающие
человечество (таинственные потому,
что законы, определяющие их
движение, неизвестны нам), продолжали
свое действие»
Л.Н. Толстой, «Война и мир»
Эти строки – одни из первых в эпилоге к «Войне и миру». Гениальный роман Льва Николаевича был одним из самых любимых среди нескольких книг в юности, которые я перечитывал постоянно. В одном из самых популярных российских ток-шоу, которые вел Петр Толстой (слышал, что он является потомком великого писателя), речь шла об образовании, встала одна девушка, что, мол, мы не хотим читать «Войну и мир», нам это скучно! Никто из присутсвующих не ужаснулся, не возмутился, раздавались даже сочувственные реплики...
Не знаю, обратили ли внимание на эпилог все, кто читал когда-то роман. Вообще-то, мысли о том, что движет историю, разбросаны по всему роману, но в эпилоге они сконцентрированы и,собственно, эпилог является как бы отдельным философским произведением, довольно значительным по объему (более 100 страниц), состоящим из двух частей. И если в первой части довольно весомая часть еще посвящена основным персонажам романа, то вторая часть является чисто философским трактатом. Я давно мечтал «разобраться» с этим эпилогом отдельно от романа, все не решался, но вот собрался...
Перед тем, как взять роман в руки, дай, думаю, посмотрю в интернете, что есть по вопросу, заявленному в заголовке статьи. Каково же было мое изумление, когда обнаружилось, что значительная часть сайтов ссылается на Л.Н. Толстого!
Основные мысли этих сайтов примерно следующие: личность может мало. История, по мнению писателя, действует в мире как естественная природная сила. Ее законы, подобно законам физическим или химическим, существуют независимо от желаний, воли и сознания тысяч и миллионов людей. Именно поэтому, считает Толстой, невозможно объяснить что-либо в истории, исходя из этих желаний и воль. Он утверждает, что нельзя объяснять развитие исторических событий волей, желаниями, поступками отдельных великих людей – «исторических личностей». История, по Толстому, - результат совпадения интересов и поступков множества людей, составляющих народную массу.
В совсем еще «свежей» статье Игоря Смирнова «История и ее Другое» («Звезда», 2016, №6) автор делает небольшую ссылку на «Войну и мир»: «По убеждению Льва Толстого, обоснованному им в философской добавке к «Войне и миру», история постоянно результирует в своем содержании свободу человеческого воления, которую разум напрасно пытается задним числом формализовать, навязывая изменениям жизненных обстоятельств свойство необходимости. Уравнивая историческую энергию со свободой от предзаданности (от Провидения), Толстой, казалось бы, ясно видит, чем отличаются друг от друга homo historicus и homo ritualis. Однако в своей импликативной глубине историософский эпилог «Войны и мира» придает эмансипаторным актам тот же характер «вечного возвращения», какой имеют обрядовые действия». Все понятно?
Вот еще один стилистический образчик из этой же работы: «История сказала все о себе уже в своей исходной точке. Парадоксальным образом она тотальна с самого начала, еще не успев пройти через все свои перипетии. Это положение отчетливее прочих сформулировал в 1923г. Лев Карсавин, по идее которого историю порождает из себя один и тот же «стяженный всеединый субъект», доказывающий свое всегдашнее присутствие в эмпирически расподобленном времени самосовершенствованием. История, подвергнутая циклизации, оценивается не только оптимистически, но и как regressus ad infinitum, как никогда не побеждающая своe скольжение по нисходящей линии». Значительную часть этой работы читаешь так, как будто она написана на иностранном языке. Вот такой современный язык философии (статья проходит под рубрикой «Философский комментарий»)
Мой любимый философ и литературовед Михаил Эпштейн в своей статье «Пауза и взрыв»(«Звезда», 2016, №1)говорит об истории так: «История все меньше подчиняется законам детерминизма, ограничивающим темп общественной эволюции, и все больше отвечает управляемо-взрывному типу мышления, когда парадигмальные сдвиги происходят не раз в столетия, в виде революций, а постоянно, в форме ускоряющейся эволюции. История все более интеллектуализируется, становится серией мыслительных событий, происходящих уже не столько во временной последовательности, сколько одновременно, как взрывное расширение цивилизации, экспансия мысли во всех направлениях. Происходит синхронное зарождение множества новых концептов, идей, методов, дисциплин, которые выводят за пределы самой истории как сюжетного, нарративного типа цивилизационной динамики (одно следует за другим). .. теперь история становится танцем черных лебедей - непредсказуемых событий, аномалий, вдруг становящихся ростками новых систем. Мы входим в турбулентное поле, состоящее из точек бифуркации. ...». Как говорится, ясности не добавляет...
Недавно я наткнулся на статью Аллы Латыниной о романе Алексея Варламова «Мысленный волк». Статья называется «Кто управляет историей?»(Н.Мир, 2014, №9). Обрадовался – вот, думаю, нашел – ведь заголовок почти, как у меня, только вместо "кто" у меня "что" ... Увы, этот многообещающий заголовок оказазался только фигурой речи.
Как вам нравятся современные высказывания по истории? Нет уж, буду искать ответ на поставленный мной вопрос у Льва Николаевича. Итак...
Предмет истории есть жизнь народов и человечества. Непосредственно уловить и обнять словом –описать жизнь не только человечества, но одного народа,представляется невозможным.
На вопросы о том: каким образом единичные люди заставляли действовать народы по своей воле и чем управлялась сама воля этих людей, историки разрешали эти вопросы верою в непосредственное участие божества в делах человечества. Новая история отвергает это положение в теории, но следует им на практике. Вместо людей, одаренных божественной властью, руководимых божественной волею божества, новая история поставила или героев, одаренных необыкновенными, нечеловеческими способностями, или просто людей самых разнообразных свойств, от монархов до журналистов. Новая история пришла к признанию того, что народы руководятся единичными людьми, и, что существует известная цель, к которой движутся народы и человечество. Если вместо божественной власти стала другая сила, то надо объяснить, в чем состоит эта новая сила, ибо в этой силе и и заключается весь интерес к истории.
Какая сила движет народами? Этот вопрос как нельзя более актуален и сейчас, когда миллионные массы людей из бедственных стран бегут в благополучные страны. Толстой же имел ввиду движение вооруженных масс наполеоновских войск с запада на восток, и обратное их движение, преследуемые русскими войсками с востока на запад. Возвращаемся к толстовскому вопросу. Одни историки понимают эту силу как власть, присущую героям и владыкам. Однако, одни и те же события эти историки описывают часто противоположным способом. Другие историки признают эту силу как результат разнообразных направленных многих сил. Они большей частью употребляют понятие о власти как о силе, самой по себе производящей события. По их изложению, историческое лицо есть произведение своего времени, и власть его есть произведение своего времени, и власть его есть произведение различных сил, и власть его есть сила, производящая событие. Третьи историки – историки культуры, видят эту силу в так называемой культуре, в умственной деятельности. Можно допустить, что между умственной силой и движением народов есть что-то общее, но ни в коем случае нельзя допустить, по мнению Толстого, чтобы умственная деятельность руководила действиями людей. Неизбежность понятия о власти для объяснения исторических явлений доказывают сами историки.
Власть эта не может быть той непосредственною силою физического преобладания сильного существа над слабым, преобладания,основанного на приложении или угрозе приложения физической силы, как власть Геркулеса; она не может быть также основана на преодолении нравственной силы. История показывает нам, что ни Людовики, ни Метернихи, управляющие миллионами людей, не имели никаких особенных свойств силы душевной, а, напротив, были по большей части нравственно слабее каждого из милллионов людей, которыми они управляли. Очевидно, что источник этой власти должен находиться вне лица, в тех отношениях к массам, в которых находится лицо, обладающее властью. Власть есть совокупность воль масс, перенесенная выраженным или молчаливым согласием на избранных массами правителей. Однако, здесь есть много противоречивого. Если сила, двигающая народами, лежит не в исторических лицах, а в самих народах, то в чем же состоит значение этих исторических лиц? Исторические лица, говорят историки, выражают собою волю масс: деятельность исторических лиц служит представительницею деятельности масс. Но,в таком случае, является вопрос, вся ли деятельность исторических лиц служит выражением воли масс, или только известная сторона ее? Встречаясь с этим затруднением, историки придумывают самое неясное, неосязаемое и общее понятие, над которым возможно подвести наибольшее число событий, и говорят, что в этом понятии состоит цель движения человечества. Самые обыкновенные, принимаемые почти всеми историками общие понятия – это свобода, равенство, просвещение,прогресс, культура.
Однако деятельность миллионов людей, переселяющихся, сжигающих дома, сжигающих друг друга и т.д. никогда не выражается в описании деятельности десятка лиц, не сжигающих дома, не истребляющих друг друга. Это будет история монархов и писателей, а не история жизни народов.
Жизнь народов не вмещается в жизнь нескольких людей, ибо связь связь между этими несколькими людьми и народами не найдена. Теория о том, что связь эта основана на перенесении совокупности воль на исторические лица, есть гипотеза, не подтверждаемая опытом истории. Теория перенесения воль масс на исторические лица есть только перифраза – только выражение другими словами вопроса: какая причина исторических событий? Власть. Что есть власть? – Власть есть совокупность воль, перенесенных на одно лицо. При каких условиях переносятся воли масс на одно лицо? – При условиях выражения лицом воли всех людей. То есть власть есть власть. То есть власть есть слово, значение которого нам непонятно.
Мы не можем принимать власть за причину событий. Власть, с точки зрения опыта, есть только зависимость, существующая между выражением воли лица и исполнением этой воли другими людьми. Приказание не может быть ни в каком случае причиною события, между тем и другим существует известная определенная зависимость. Чтобы понять эту зависимость, надо учесть, что сам приказывающий человек участвует в событии. Это-то отношение приказывающего к тем, кому он приказывает, и есть именно то, что называется властью.
Из всех тех соединений, в которые складываются люди для совершения совокупных действий, одно из самых резких и определенных есть войско. Всякое войско составляется из низших по военному званию чинов –рядовых, которых всегда самое большое количество, далее капралов(имеются ввиду времена Отечественной войны 1812 года), унтер-офицеров, которых число меньше первого, из еще высших офицеров, число которых еще меньше, и т.д. до высшей военной власти, которая сосредотачивается в одном лице.
Солдат сам непосредственно колет, режет,жжет,грабит и всегда на эти действия получает приказание от вышестоящих лиц, сам же никогда не приказывает. Унтер-офицер реже совершает само действие, чем солдат, но уже приказывает. Офицер еще реже совершает само действие и еще чаще приказывает. Генерал уже только приказывает идти войскам, указывая цель, и почти никогда не употребляет оружия. Полководец уже никогда не может принимать участия в самом действии и только делает общие распоряжения о движении масс. То же отношении лиц между собой обозначается во всяком соединении людей для общей деятельности – в земледелии, торговле, производстве и т. д. Это-то отношение лиц, приказывающих, к тем, которым они приказывают, и составляет сущность понятия, называемого властью. По самому свойству своему приказывающие принимают наименьшее участие в самом событии, их деятельность исключительно направлена на приказывание. Тот, кто больше приказывал, вследствие своей деятельности словами, очевидно, мог меньше действовать руками. Без этого не мог быть объяснен самый простой вопрос, возникающий при рассмотрении каждого события: каким образом миллионы людей совершают совокупные преступления, войны убийства и т.д.?
Итак, что есть власть? «Власть есть такое отношение известного лица к другим лицам, в котором лицо это тем менее принимает участие в действии, чем более оно выражает мнений, предположений и оправданий совершаюшегося совокупного действия».
Какая сила производит движение народов? «Движение народов производит не власть, не умственная деятельность, даже не соединение того и другого, как то думали историки, но деятельность всех людей, принимающих участие в событии и соединяющихся всегда так, что те, которые принимают наибольшее прямое участие в событии, принимают на себя наименьшую ответственность, и наоборот».
Надо признать, что это толстовское определение не добавляет оптимизма в понимание исторических событий. Какая же все-таки деятельность всех людей приводит к тем или иным событиям? Толстой, описывая движение народов, имел ввиду движение вооруженных масс, к которым естественно применимо и понятие власти и других видов деятельности, о которых писал Толстой. А как же нынешнее великое переселение народов в благополучные страны? Можно, конечно, объяснить это извечным стремлением людей к лучшей жизни. Но почему это происходит в таких масштабах именно сейчас? Ведь никто никому не приказывал, не проявлял власти, все происходит как бы стихийно, а стихийно ли? Ответ ищут...
История относится к человеку, «человек же, который есть предмет истории, прямо говорит: я свободен и потому не подлежу законам. Присутствие хотя не высказанного вопроса о свободе воли человека чувствуется на каждом шагу истории». Вот откуда это неясное чувство, откуда в памяти у меня всплыло это понятие, которое послужило причиной написания моей предыдущей статьи «Свобода воли есть?»! Толстой считает, что все противоречия, неясности истории, тот ложный путь, по которому идет эта наука, основаны только на неразрешимости этого вопроса. Если воля каждого человека была бы свободна, то есть,если каждый мог бы поступить так, как ему захотелось, то вся история есть ряд бессвязных случайностей. Если же есть хоть один закон, управляющий действиями людей, то не может быть свободной воли, ибо тогда воля людей подлежит этому закону. В этом противоречии, утверждает он, заключается вопрос о свободе воли, с древнейших времен занимавший лучшие умы человечества.
Глядя на человека, как на предмет наблюдения, говорит Толстой, мы находим общий закон необходимости, которому он подлежит также, как все существующее. Глядя же на него из себя как на то, что мы сознаем, мы чувствуем себя свободными. Правда, что-то до боли знакомое? Помните, мы учили по диамату: «Свобода есть осознанная необходимость»? Мне всегда казалось, что это высказывание Энгельса, ну, на худой конец, Гегеля. Покопался в интернете, в одном месте встретил, что, вроде бы это высказывание Спинозы. В современных концепциях о свободе воли термина «необходимость» я не встретил, эквивалентом этого понятие есть, очевидно, «детерминизм».
Хорошо выразился Шопенгауэр(беру это из своей предыдущей статьи «Свобода воли есть?): допустим, человек способен совершить выбор между двумя «хочу» по собственному произволу, но способен ли человек выбирать, чего ему хотеть? Каким образом совершается данный выбор? В зависимости от своих приоритетов, вы выбираете, опираясь на свои принципы, на свою логику, на свое чутье, на головную боль от вчерашних похождений - и чувствуете в этом реализацию собственной свободы. Но, откуда взялись ваши принципы? Почему вам важна логика? Почему вы доверяете своей интуиции? Откуда исходят ваши эмоции? И почему головная боль склоняет вас к тому, а не иному выбору? Выбирали вы свой характер или он сформировался как-то сам собой? Получается, что,если свобода выбора у нас и есть, это ничего не меняет - каждый выбор предопределен сложной предысторией нашей жизни и, в каждой конкретной ситуации, совершенно непредсказуем. Мы можем убедить себя и окружающих, что четко знаем, почему совершаем тот или иной поступок, но достаточно будет нескольких вопросов, чтобы со всей отчетливостью обнаружить, что мы не знаем причин собственного выбора, а только подгоняем свершившийся факт под выгодные нам объяснения.
Толстой вводит в свои рассуждения понятия «сознание» и «разум». Сознание это есть совершенно отдельный и независимый от разума источник самопознания. Через разум человек наблюдает сам себя; но знает он сам себя только через сознание.
Удивительно, но эти, казалось бы,абстрактные расуждения, находят экспериментальное подтверждение в современной науке! В 1980 году Бенджамин Либет, нейропсихолог из Калифорнийского университета, провел эксперимент, опровергающий традиционные представления, которые заключаются в том, что мы считаем, что простейшее движение, например, поднятие руки, происходит в следующей последовательности: сначала сознание принимает решение, мозг передает его нейронам, отвечающим за управление телом, затем нейроны передают команду мышцам. Либет же считал, что сознание и мозг действуют одновременно. Или мозг действует первым, а уже потом решение доходит до сознания (очевидно, в данном случае мозг можно интерпретировать в качестве разума, как у Толстого).
Известны также эксперименты группы Хайнеса. Они доказывают, что за много секунд до того, как нам кажется, что мы приняли решение, оно уже было принято нашим мозгом. В изложении большинства средств массовой информации работа группы Хайнеса представляется как полное исключение возможности свободной воли. Откуда происходят наши желания? Рассуждения по этому вопросу содержатся в книге Cэма Харриса «Свобода воли, которой не существует»: «Ежесекундно наш мозг перерабатывает огромное количество информации, из которой нами осознается лишь малая толика. Хотя мы постоянно замечаем происходящие в нас перемены - в мыслях, настроении, восприятии, поведении и т.д., мы ничего не знаем о стоящих за ними нейрофизиологических механизмах. На самом деле мы весьма посредственные наблюдатели в том, что касается нашей собственной жизни. Часто окружающие люди по выражению лица и тону голоса лучше понимают наше состояние и мотивы поведения, чем мы сами. Обычно я начинаю день с чашки кофе или чая, иногда с двух чашек. Сегодня утром я выпил кофе (две чашки). Почему не чая? Понятия не имею. Мне больше хотелось кофе, чем чаю, и я мог совершенно свободно получить то, что хотел. Был ли этот выбор осознанным? Нет. Выбор за меня совершили механизмы в мозге, причем таким образом, что я, субъект, якобы осознающий свои мысли и действия, не мог ни проконтролировать этот выбор, ни повлиять на него. Мог ли я «передумать» и приготовить чай прежде, чем сидящий во мне кофеман поймет, куда ветер дует? Да, но это тоже был бы бессознательный импульс. Почему он не возник сегодня утром? Почему он может возникнуть в будущем? Я не знаю». (Прошу прощения у читателя, но этот кусок я взял также из своей предыдущей работы). Но переходим опять к Толстому...
Все стремления людей, все побуждения людей к жизни есть суть стремления к увеличению свободы. Богатство-бедность, слава-неизвестность, власть –подвластность, сила- слабость, здоровье-болезнь, образование –невежество, труд-досуг, сытость –голод, добродетель- порок суть только большие или меньшие степени свободы. Как должна быть рассматриваема прошедшая жизнь народов и человечества, - как произведение свободной воли или несвободной деятельности людей? Вот вопрос истории.
Какое бы мы ни рассматривали представление о деятельности многих людей или одного человека, мы понимаем ее не иначе, как произведением отчасти свободы человека, отчасти законов необходимости. Отношение свободы к необходимости уменьшается и увеличивается, смотря по той точке зрения, с которой рассматривается поступок; но отношение это всегда остается обратно пропорциональным.
Чем дальше переносимся мы назад в рассматривании событий, тем меньше они представляются нам произвольными. Чем дальше назад мы переносим в истории предмет наблюдения, тем сомнительнее становится свобода людей, производивших события, и тем очевиднее закон необходимости. Не кажется ли вам, читатель, что здесь действует как бы теория относительности, согласно которой результат зависит от позиции наблюдателя?
Если мы рассматриваем такое положение человека, в котором связь его с внешним миром наиболее известна, период времени суждения от времени совершения поступка самый большой и причины поступка наидоступнейшие, то мы получаем представление о наибольшей необходимости и наименьшей свободе. Если мы рассматриваем человека в наименьшей зависимости от внешних услоовий, если действие его совершается в ближайший момент к настоящему, и причины его действия нам недоступны, то мы получим представление о наименьшей необходимости и наибольшей свободе. Мы никогда не можем себе представить ни полной свободы, ни полной неоходимости.
«Разум выражает законы необходимости. Сознание выражает сущность свободы... Свобода есть содержание, необходимость есть форма... Только при соединении их получается ясное представление о жизни человека.... Все, что мы знаем о жизни людей, есть только известное отношение свободы к необходимости, то есть сознания к законам разума». По-моему, эти рубленные толстовские определения можно понять только на интуитивном уровне...
В истории, то, что известно нам, мы называем законами необходимости; то, что неизвестно, - свободой. Свобода для истории есть только выражение неизвестного остатка от того, что мы знаем о законах жизни человека.
По мнению Толстого, для истории признание свободы людей как силы, могущей влиять на исторические события, то есть не подчиненной законам, есть то же, что для астрономии признание свободной силы движения небесных сил.
«Для истории существуют линии движения человеческих воль, один конец которых скрывается в неведомом, а на другом конце которых движется в пространстве, во времени и в зависимости от причин сознание свободы людей в настоящем. Чем больше раздвигается перед нашими глазами это поприще движения, тем очевиднее законы этого движения. Уловить и определить эти законы составляет задачу людей истории». Вот, думаю, сейчас Толстой и расскажет об этих законах. Правда, смущает то, что до конца эпилога остается совсем немного – всего несколько страниц, беспокоюсь – успеет ли? С нетерпением продвигаюсь к концу повествования, где же?
Но надежды тают с приближением последних строк. Читаем дальше: «Отыскание этих законов уже давно начато, и те новые приемы мышления, которые должна усвоить себе история, вырабатываются одновременно с самоуничтожением, к которому вся дробя и дробя причины явлений, идет старая история». Далее следует важный вывод Толстого о непознаваемости первичных причин исторических явлений: «И если история имеет своим предметом изучение движения народов и человечества, а не описание эпизодов из жизни людей, то она должна, отстранив понятие причин, отыскивать законы...»
Для истории трудность признания подчиненности личности законам пространства, времени и причин состоит в том,чтобы отказаться от непосредственного чувства независимости своей личности. «Правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависимость от внешнего мира, времени и причин, приходим к законам... Необходимо отказаться от сознаваемой свободы и признать неощущаемую нами зависимость». Это последняя строчка эпилога. Не дождался. Мы пришли к первым строкам эпилога, взятыми мной в качестве эпиграфа. Открыты ли сейчас эти законы или нет – это уже выходит за пределы моего анализа философского трактата гениального писателя, поэтому дальше я не продолжаю. Предоставляю это другим.
Взгляды Л. Н. Толстого
На историю в романе «Война и мир» «Я старался писать историю народа»,- говорил Л. Н. Толстой о своем романе «Война и мир ». И это не просто фраза: великий русский писатель действительно изобразил в произведении не столько отдельных героев, сколько весь народ в целом. «Мысль народная» определяет в романе и философские Взгляды Толстого , и изображение исторических событий, конкретных исторических деятелей, и нравственную оценку поступков героев. Какая сила движет народами? Кто является творцом истории - личность или народ? Такие вопросы задает писатель в начале романа и пытается ответить на них всем ходом повествования. По мнению Толстого, исторический путь страны определяет не воля исторического деятеля, не его решения и поступки, а совокупность устремлений и желаний всех людей, составляющих народ. «Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием" для достижения исторических целей»,- пишет Толстой. Он убедительно доказывает, что один человек, даже самый гениальный, не может управлять миллионами, это только видимость власти, но именно эти миллионы управляют страной и определяют исторический процесс, то есть именно народ вершит историю. А гениальная личность способна угадать, почувствовать желание народа и вознестись ка народной «волне». Толстой утверждает: «Воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима». Поэтому внимание писателя привлекает прежде всего жизнь народа: крестьян, солдат, офицеров - тех, кто составляет основу его. Лев Толстой на страницах романа показывает, что исторический процесс не зависит от каприза или плохого настроения одного человека. Война 1812 г. была неизбежна и не зависела от воли Наполеона, а определялась всем ходом истории, поэтому Наполеон, по мнению писателя, не мог не перейти Неман, и так же было неизбежно поражение французского войска на Бородинском поле, потому что там на наполеоновскую Францию была «наложена рука сильнейшего духом противника», то есть русского войска. Можно сказать, что воля полководца не влияет на исход сражения, потому что ни один полководец не может руководить десятками и сотнями тысяч людей, но именно сами солдаты (то есть народ) решают участь битвы. «Решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска»,- пишет Толстой. Поэтому не Наполеон проиграл Бородинское сражение или Кутузов выиграл его, а победил в этой битве русский народ, потому что «дух» русского войска был неизмеримо выше, чем французского.
Утверждение, что в основе «Войны и мира» - исторические события, одно из самых распространенных. Соответственно, описание Бородинской битвы, занимающее двадцать глав третьего тома, - центр произведения,его кульминация, решающий момент и в судьбе страны, и в жизни многих героев книги.
Здесь Пьер встретит Долохова, князь Андрей - Анатоля, здесь многие характеры откроются нам с дотоле незнакомой стороны, здесь увидим с болезненной тоской во взоре недавнего кумира многих - суетного Наполеона и спокойного и величественного старца Кутузова, здесь впервые проявится громадная сила: мужики-ополченцы в белых рубахах. Народ - сила, по убеждению автора «Войны и мира», которая выиграла войну.
Но с момента, когда произведение вышло в свет, более всего претензий к Толстому-историку предъявлялось именно по поводу изображения им исторических событий, реальных исторических лиц и понимания им правды о войне. И это один из самых больших (далеко не единственный) парадоксов в книге. Взгляд Толстого на войну, на историю, на роль известных личностей, действительно, во многом не совпадает с реальной правдой о той же самой войне.
По мнению Толстого-мыслителя, история идет вперед независимо от воли отдельных людей, называемых великими; ход истории подчинен поступкам множества людей, которые невозможно направить, предугадать, запланировать. В соответствии с этим настоящий полководец (будь то Наполеон или Кутузов) не в силах и не должен во время боя навязывать свою волю; он только наблюдает происходящее.
Вот почему (вспомним битву при Шенграбене) Толстой подчеркивает неподвижность лица Багратиона и его почти равнодушное отношение к докладам князя Андрея, которого удивляет, что «приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что все, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что все это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями». А позже мы увидим, что и Кутузов считал бесполезным вмешиваться в ход событий, что он «презирал и знание и ум и знал что-то другое, что должно было решить дело».
В образе Кутузова, наиболее характерном в этом отношении, как бы скрещиваются две линии романа. Одна линия - художественное повествование. Вторая линия - философско-исторические отступления.
Как художник, Толстой не может не видеть, что в ходе войны огромную роль играли воля людей, воля народа и армии, воля и талант полководца. Но, повествуя о великих событиях, Толстой-мыслитель проявляет очевидный теоретический, философский интерес к причинам, порождающим войны, а также к тому, каким законам подчиняются военные действия, движения и исход военных сражений. И надо признать, строки, посвященные Кутузову, Толстого позволяют говорить о противоречивости образа великого русского полководца, отдельные черты которого в романе не всегда соответствуют его историческому облику.
И хотя Толстой старается убедить нас в справедливости своей исторической теории, но сам же и разубеждает. Если Багратион, не отдавая никаких приказаний, только подчиняется «необходимости, случайности», то почему тогда «начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии»?
Толстой-художник опровергает Толстого-философа. Вот как он описывает Багратиона в разгар сражения: «Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся, тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед...»
Если воля отдельного человека ничего не решает, то зачем Багратион, проговорив: «С Богом!» и «слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю» и потом, оглянувшись, закричал: «Ура!», тем самым подав сигнал к атаке? После чего, «обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами». Началась атака русских, и воля крепкого человека с темным лицом и ястребиными глазами стала волей истории.
Да, битва при Аустерлице во многом показана в романе такой, какой ее увидел малоопытный и восторженный Ростов. Бородинское сражение Толстой показывает нам глазами ничего не смыслящего в воинском деле Пьера. Совет в Филях - глазами ребенка, шестилетней крестьянской девочки Малаши, забытой на печке в комнате, где идет совет.
Война, как ее видит Толстой, состоит не только из грохота орудий, сражений и подвигов. В понятие войны, по Толстому, входят и старание генерала выслужиться, и трепет Тимохина перед начальством, и воровство Телянина, и проигрыш Денисова, и мучения Ростова... На войне живут люди, и, пока живы, они продолжают мечтать, каждый о своем, любить и ненавидеть, огорчаться и радоваться по самым незначительным поводам. Здесь, как и в мирной жизни, бывают свои будни - и, может быть, вести себя достойно в будничной жизни на войне труднее, чем в сражениях. Нередко и здесь, на войне, диктуют свою волю те законы, которые царят в салонах петербургского высшего света.
Но у войны есть и своя правда: когда враг приходит на твою землю, ты вынужден защищаться - что и делала русская армия. Безусловно, война не становится от этого праздником; она по-прежнему остается грязным, кровавым делом. И именно этот ратный труд и народ-труженик, выступающий в «Войне и мире» как сила, решившая исход войны с Наполеоном, являются у Толстого мерилом справедливости для его действующих лиц, будь они вымышленными персонажами или историческими лицами вроде Кутузова, Наполеона, царя Александра.
Толстой, в прошлом боевой офицер, знает войну и пишет о ней с той мерой правды, которая пробивается через его собственную теорию. Война, изображенная писателем как народная, и позволяет Толстому утверждать народное представление о героях истории, об исторических событиях и показывать, что спасли Родину именно простые солдаты роты Тимохина, артиллеристы капитана Тушина, партизаны Василия Денисова, среди которых выделялся своей дерзкой отвагой Тихон Щербатый, мужики-ополченцы, надевшие перед боем белые рубахи, - все те русские люди, о которых Кутузов говорит: «Бесподобный, бесподобный народ».
Такой взгляд на народ определяет и отношение писателя к реальным историческим персонажам. Поэтому он так, а не иначе изображает в романе Кутузова, создает образ подлинно народного полководца, сила которого именно в едтшртве с народом. Он чуток и внимателен к солдатам и совершенно равнодушен к славе. Поэтому Наполеон для Толстого прежде всего - воплощение войны, а война есть «противное человеческому разуму и человеческой природе событие». В третьем томе Толстой уже не скрывает своей ненависти к Наполеону. За что он так его ненавидит?
Наполеон допускает, чтобы люди бессмысленно погибали из преданности ему. Наполеон позволил себе привыкнуть к мысли, что он -почти божество, что он может и должен вершить судьбы других людей: обрекать их на гибель, делать их счастливыми или несчастными... Толстой уверен: такое понимание власти всегда приводит к преступлению, всегда несет зло.
Вот Александр I у Толстого «властитель слабый и лукавый». Сказать красивую фразу он может, а войска к войне не готовы, окружающие царя люди заняты своей карьерой; армия состоит из трех частей, не имеющих общего главнокомандующего, и царь колеблется, не знает, принять ли на себя это звание. Правда все это, или Толстой намеренно сгустил краски, а на самом деле Александр 1 не был так беспомощен и легкомыслен?
Известие о войне и впрямь, как известно, застало царя на бале. Но ведь от Толстого зависело, сказать об этом читателю или показать Александра не в этот день, а, допустим, на следующий, когда он проводил совещание с генералами. Это тоже была бы правда, но писатель выбрал ту правду, которая помогала ему утвердить собственное понимание хода истории.
Наполеон и Александр I - разные люди, но оба они, по мнению Толстого, несут людям зло тем, что считают себя вправе решать судьбы народов. И оба они, считает Толстой, ничего не определяют в ходе истории, потому что она совершается не волей императоров и полководцев, а обычной, повседневной жизнью народа. Власть обоих императоров только мешает этой естественной жизни.
Можно не во всем соглашаться с философским взглядом на историю Толстого. Но в его теории есть нечто очень привлекательное, относимое не только к далеким для нас дням. Если история складывается из отдельных поступков отдельных людей, то каждый человек несет громадную ответственность за все, что происходит на земле, - каждый, а не только Наполеон или Александр I. Каждый - значит, и каждый из нас.
«Война и мир» Л. Н. Толстого - исторический роман. Почему происходят те или иные исторические события? Кто движет историю? По своим историко-философским взглядам Толстой - фаталист. Он считает, что ход исторических событий предопределен свыше и не зависит от произвола людей. «Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей».
Из этого постулата следует вывод, доказанный всей логикой романа. Решающее влияние на ход событий оказывает не отдельная (пусть даже исключительная) личность, а народ. Раскрыть характер целого народа - такова важнейшая художественная задача «Войны и мира». «Нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но и над всей Россией, заслонил все другие предположения», - пишет Толстой, подчеркивая нерасторжимую связь судеб своих любимых героев с жизнью народа, с исходом той борьбы, которую он ведет.
Пьер, побывав на поле Бородина, став свидетелем истинного героизма простых людей, увидел ту «скрытую теплоту патриотизма», «которая зажигает патриотические чувства в каждом солдате». «Солдатом быть, просто солдатом», - думает Пьер. Толстой изобразил русский народ в переломный момент истории.
На протяжении всего романа автор подчеркивает, что именно благодаря народу Россия вышла из войны победительницей. Не во имя крестов, чинов и славы сражались и умирали русские солдаты. В минуты подвига они меньше всего думали о славе. «Нет истинного величия там, где нет простоты, добра и правды», - пишет Толстой. Однако, утверждая мысль о том, что историю творят люди, массы, народ, а не человек, возвысившийся над народом, Толстой не отрицает вообще роль человека в истории.
Личности принадлежит свобода выбора собственных поступков. Тот, кто пользуется каждым моментом такой свободы, чутьем проникает в общий смысл событий, заслуживает имени великого человека.
Именно так изображен в романе Кутузов. Внешне он пассивен, отдает приказания лишь тогда, когда этого требуют обстоятельства. Главной своей задачей он считает руководство «духом войска» - в этом залог победы. Будучи близким народу мудрым полководцем, он чувствует этот «дух», «то народное чувство, которое он носит в себе во всей чистоте и силе его». Кутузов знал, что решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти. Антиподом Кутузова в романе является Наполеон. Согласно своей исторической концепции, писатель рисует этого знаменитого полководца и выдающегося деятеля как «маленького человека» с «неприятно-притворной улыбкой на лице».
Он самовлюблен, самонадеян, ослеплен славой, считает себя движущей силой исторического процесса. Его безумная гордость заставляет его принимать актерские позы, произносить напыщенные фразы. Для него имеет интерес «только то, что происходило в его душе». А «все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли». В романе «Война и мир» Толстой решил сложную задачу, отвечающую его историческим взглядам: создал образ целого народа в переломный для судьбы России исторический момент.
Идет война в Австрии. Генерал Мак разбит под Ульмом.
Австрийская армия сдалась. Над русской армией нависла угроза разгрома.
И вот тогда Кутузов принял решение послать Багратиона с четырьмя тысячами солдат через труднопроходимые Богемские горы навстречу французам. Багратиону предстояло быстро совершить трудный переход и задержать сорокатысячную французскую армию до прихода Кутузова.
Его отряду нужно было совершить великий подвиг, чтобы спасти русскую армию. Так автор подводит читателя к изображению первого великого сражения. В этом сражении, как всегда, дерзок и бесстрашен До л охов. Храбрость Долохова проявляется в бою, где «он в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера». Но после этого он идет к полковому командиру и докладывает о своих «трофеях»: «Прошу запомнить, ваше превосходительство! » Далее он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся кровь: «Рана штыком, я остался на фронте.
Попомните, ваше превосходительство». Везде, всегда он помнит прежде всего о себе, только о себе, все, что он делает, делает для себя. Нас не удивляет и поведение Жеркова. Когда в разгар боя Багратион послал его с важным приказом к генералу левого фланга, он не поехал вперед, где слышалась стрельба, а стал искать генерала в стороне от боя. Из-за непереданного приказа французы отрезали русских гусар, многие погибли и были ранены.
Таких офицеров много. Они не трусливы, но не умеют забыть ради общего дела себя, карьеру и личные интересы.
Однако русская армия состояла не только из таких офицеров. В главах, рисующих Шенграбенскую битву, мы встречаем истинных героев. Вот он сидит, герой этой битвы, герой этого «дела», маленький, худой и грязный, сидит босой, сняв сапоги. Это артиллерийский офицер Тушин. «Большими, умными и добрыми глазами смотрит он на вошедших начальников и пытается шутить: «Солдаты говорят, что разувшись ловчее», - и смущается, чувствуя, что шутка не удалась.
Толстой делает все, чтобы капитан Тушин предстал перед нами в самом негероическом виде, даже смешном. Но именно этот смешной человек был героем дня.
Князь Андрей справедливо скажет о нем: «Успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и героической стойкости капитана Тушина с ротой». Второй герой Шенграбенского сражения - Тимохин. Он появляется в ту самую минуту, когда солдаты поддались панике и побежали. Все казалось потеряно. Но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг побежали назад... и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина.
И только благодаря Тимо-хину русские имели возможность возвратиться и собрать батальоны. Мужество разнообразно. Есть немало людей безудержно храбрых в бою, но теряющихся в будничной жизни. Образами Тушина и Тимохина Толстой учит читателя видеть по-настоящему храбрых людей, их неброский героизм, их огромную волю, которая помогает преодолевать страх и выигрывать сражения. В войне 1812 года, когда каждый солдат дрался за свой дом, за родных и близких, за Родину, сознание опасности удесятеряло силы. Чем глубже продвигался Наполеон в глубь России, тем более росли силы русского войска, тем более слабела французская армия, превращаясь в сборище воров и мародеров.
Только воля народа, только народный делает армию непобедимой. Этот вывод следует из романа Л.
Н. Толстого «Война и мир».
В течение шести лет титанического труда Л. Толстой создавал роман-эпопею «Война и мир». Работая над произведением, он перечитал огромное количество исторических сочинений и воспоминаний участников Отечественной войны 1812 г. Кроме того, он тщательно изучал материалы исторических архивов, пользовался всякой возможностью поговорить с живыми свидетелями того времени, проникнуть в характер быта и нравов эпохи. Сочинения историков, которые он читал, не говорили, однако, о самом главном – о роли народа в истории. Роман Толстого опровергал официальную историографию и устанавливал новый взгляд на историю, в котором главная роль отводится народным массам.
Интерес к истории всегда занимал огромное место в работе Толстого. Уже в молодые годы он считал, что «каждый исторический факт необходимо объяснять человечески», т.е. через изображение живых человеческих отношений и поступков, в бесчисленных переплетениях людских судеб. Он говорил о необходимости «олицетворять» историю, т.е. изображать ее в лицах.
Толстой убежден, что судьбы России определяются, прежде всего, поведением масс – всех людей страны. С этим связан огромный размах эпопеи и бесчисленное количество действующих в ней лиц.
Война и русский народ – важнейшая тема романа. «Война и мир» в этом смысле дает типично толстовское изображение истории – ее олицетворение в переплетении судеб огромного количества людей. Все вместе они составляют массу, которая в своем постоянно внутреннем брожении движет историю. Но в общем движении масс Толстой не различает политических и экономических сил и направлений, не учитывает исторического значения классовой борьбы. Он видит лишь общую массу – стихию.
В 60-е годы, когда создавался роман, вопрос об исторической роли крестьянства в жизни страны стал в центре внимания общественной мысли России. Толстой по-своему, со своей глубоко своеобразной, противоречивой и вместе с тем народной точки зрения подходит к этому вопросу.
Он утверждает определенную роль народы в истории, показывая, что ни один человек по своей воле не может повернуть хода истории, не может преградить путь движению народных масс. Эта, по выражению Толстого, «мысль народная» является основной мыслью эпопеи, определившей ее идейное и художественное величие. С этой мыслью связано утверждение писателя, что народные массы – это стихия, которую нельзя ни организовать, ни направить. Стихийность любого движения означает опору на «дух», чувство, и пренебрежение к разуму.
Крестьянская психология в эпоху Толстого тяготела к стихийности. В крестьянине совмещались ненависть к угнетению и политическая наивность. Поэтому крестьянские движения были «и могучими, и бессильными» - они были стихийны. В этих условиях толстовская философия истории, утверждая непобедимую силу народной стихии, фактически определяла решающую роль крестьянства в истории той эпохи.
Для Толстого величайшая сила истории, которая «управляет всем», - это именно народная стихия, неудержимая, неукротимая, не поддающаяся руководству и организации. Но это его величайшей важности утверждение противоречиво. Считая массы единственным полноправным творцом истории и вместе с тем отрицая возможность организовать массы и руководить ими, он приходит к проповеди пассивности, т.к. отрицает направляющую и организующую роль личности в судьбах народа. Толстой считает, что стихийная сила движений масс исключает какую бы то ни было возможность воздействовать на ход истории волей и разумом человека.
Автор «Войны и мира» верит только в «дух» народа и не доверяет разуму и науке. Поэтому Отечественную войну 1812 г. он трактует как результата перевеса моральной силы русского народа над духом захвата и грабежа в иноземных армиях. Такой взгляд на историю не найти ни в одной философской системе или исторической концепции России того времени.
