Литература сентиментализма воспитывала в человеке достоин-ство и уважение к своим силам, способностям, переживаниям неза-висимо от положения в обществе. Вот почему в европейской лите-ратуре просветительский сентиментализм способствовал развитию оппозиционных идей. В России это направление сентиментализма связано с деятельностью Александра Николаевича Радищева (1749-1802) и его знаменитой книгой «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790), за которую он был по приказу Екатерины II аре-стован и сослан в Сибирь. Эта книга, по форме представляющая со-бой записки Путешественника о его впечатлениях, встречах, бесе-дах с разными людьми во время поездки из одной столицы в другую, по сути является сатирическим обличением самодержавия и крепостнического общества. Картины произвола помещиков, страдания крестьян проникнуты пафосом любви к родине и народу. Позиция автора выражена недвусмысленно: «Звери алчные, пья- вицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем, — воздух». Неудивительно, что книга была запрещена, тираж арестован, а автор отправлен в ссылку.
Но помимо оппозиционных по отношению к правительству идей, сентиментализм нес в себе еще одну очень важную прогрессивную идею — понятие о ценности собственно личности: «Человек велик своими чувствами», — так сказал французский писатель и философ Ж.-Ж.Руссо, а в русской литературе эту мысль отразило творчество Николая Михайловича Карамзина (1766-1826), главы русского сентиментализма.
Поэт, прозаик, автор знаменитой «Истории государства Россий-ского», Карамзин в то же время явился и реформатором русского ли-тературного языка. Стиль Карамзина, легкий, изящный, выгодно отличался от достаточно тяжеловесного языка Радищева. Это не удивительно. Ведь языковая реформа Карамзина основана на сбли-жении книжного стиля с разговорной речью образованного дворян-ства. При этом Карамзин настаивал на исключении как устаревших слов и грамматических оборотов, так и простонародных слов и вы-ражений. Большой заслугой Карамзина было введение в русский литературный язык слов, позволяющих передать тонкие, изыскан-ные чувства. Писатель сам создавал их по образцу соответствующих иностранных (в основном, французских) слов: интересный, трога-тельный, утонченный, оттенок, влияние, потребность и т.д.
Вклад Карамзина в становление русской литературы связан с утверждением художественных принципов сентиментализма. Он «первый на Руси начал писать повести, в которых действовали лю-ди, изображалась жизнь сердца и страстей посреди обыкновенного быта» (В.Г. Белинский). В «Бедной Лизе» (1792) — классическом образце «чувствительной повести» — Карамзин впервые открыл мир чувств простого человека. Знаменитая фраза — «И крестьянки любить умеют» — определяет основную идею повести. Главная ге-роиня выступает как воплощение сентиментального представления о «естественном человеке», простом и непосредственном, живущем в гармонии с природой и людьми, обладающем внутренней чистотой и душевной силой. Богатству и благородному происхождению про-тивопоставлялось благородство и богатство чувств. Сюжет тради-ционен для литературы сентиментализма: читатель с волнением знакомится с трагической судьбой крестьянской девушки, соблаз-ненной молодым дворянином. Современников поразила новизна в изображении внутреннего мира героев, лирический пейзаж, красо-та и легкость языка. Материал с сайта
Карамзину также принадлежит заслуга введения новых жанров в русскую литературу. Среди них такие, как психологическая по-весть («Наталья, боярская дочь», «Бедная Лиза»), путешествие, по-слание («Письма русского путешественника»), исповедь («Моя испо-ведь»). Историческая повесть «Марфа Посадница, или Покорение Новгорода» определила дальнейшие пути русской исторической прозы. Поэтическое наследие Карамзина невелико, но его камер-ная лирика, в которой создается образ поэта-мечтателя, — большой шаг в развитии новой, романтической, литературы. С предромантизмом связаны и поздние произведения Карамзина — рассказ- миниатюра «Остров Борнгольм» и повесть «Сиерра-Морена».
Значение Карамзина для русской литературы определяется тем, что он проложил дорогу писателям XIX века — прежде всего Жу-ковскому и Пушкину.
В статье «Что нужно автору?» (1793) Карамзин писал: «Говорят, что автору нужны таланты и знания: острый, проницательный разум, живое воображение и прочее. Справедливо, но сего не довольно. Ему надобно иметь доброе, нежное сердце, если он хочет быть другом, любимцем души нашей». В поэзии лицемерить нельзя: «...творец всегда изображается в творении и часто против воли своей!» Поэтому «дурной человек не может быть хорошим автором», и, прежде чем браться за перо, надо «спросить самого себя, наедине, без свидетелей, искренно: «Каков я?» -- ибо ты хочешь писать портрет души и сердца своего».
В этих словах определилось существо нового направления в развитии русской литературы конца XVIII -- начала XIX века. В нем проявилось неприятие идеологии и эстетики классицизма, одним из родоначальников которого в России был М.В. Ломоносов. В его одах процветал культ государственных, гражданских добродетелей. Все в человеке подчинялось законам разума, а потому индивидуальное, личное, частное не входило в систему ценностей классицизма. Над чувственным, неповторимым, личностным господствовала отвлеченная логика, разумная мысль.
Дух классической поэзии, рациональной, строго регламентированной, отвечал историческим задачам России в эпоху крутых петровских преобразований, когда единой державной воле должны были подчиняться все чувства, помыслы, желания и личные интересы, когда общественный долг требовал от лучших людей решительного отказа от своего «я» для блага Отечества.
Но во второй половине XVIII века, в пугачевскую пору и в первые же годы после нее, возникло неведомое петровскому периоду ощущение приближающейся катастрофы. Пошатнулись твердые, казавшиеся незыблемыми устои российской государственности. Под напором «бессмысленной и беспощадной» стихии народного бунта какая-то непознанная, ускользающая от законов разума глубина раскрылась вдруг и в отношениях между людьми, и в душе каждого человека. Еще совсем недавно признанный в нашей литературе классик А. П. Сумароков самоуверенно утверждал: «Ум завсегда чуждается мечты!» Но вот теперь М. М. Херасков в поэме «Пилигримы, или Искатели счастья» (1795) заявил обратное: «Но где же нет мечты? Вся наша жизнь мечта!»
После пугачевского восстания культурная часть русского дворянского общества оказалась восприимчивой к новому литературному направлению, возникшему на Западе и получившему название «сентиментализм». Сторонники этого направления называли свою поэзию чувствительной или сентиментальной (от слова sentiment! -- чувство). Родиной сентиментализма стала Англия, страна классического буржуазного развития. Писатели-сентименталисты проявляли интерес к изображению обыкновенных людей и обыкновенных человеческих чувств. Литература, питавшая вкусы английской аристократии, казалась им сухой, манерной и безжизненной. Разуму они предпочитали чувство, отвлеченным гражданским доблестям -- глубину простого человеческого сердца. Рационализму классиков они противопоставили христианский идеализм, в основе которого была не абстрактная любовь к «человечеству», а любовь-сострадание к каждому конкретному человеку со всеми его грехами и добродетелями.
Сентименталисты изменили всю классическую иерархию литературных жанров. Ода, воспевающая доблестных героев, уступила у них место элегии -- интимной лирике сердца. «Трагедия» и «комедия» обернулись «драмой», соединяющей в себе слезы и смех, трагические и комические мотивы. Классическая эпопея была вытеснена психологическим романом, где вместо великих мировых событий изображались семейные печали и радости, а вместо королей и графов, вместо благородных придворных дам -- люди среднего сословия.
Главным писателем-сентименталистом в Англии был Ричардсон. Глубоко проникая в сложные человеческие чувства и отношения между героями, Ричардсон одновременно стремился дать читателям образцы христианской добродетели. Именно о его романах А. С. Пушкин писал в «Евгении Онегине»:
И при конце последней части
Всегда наказан был порок,
Добру достойный был венок.
Героиня первого его романа «Памела» (1740, русский перевод _ 1787) -- служанка, кроткая и религиозная девушка, подвергающаяся оскорбительным преследованиям светского франта. Но своим смирением и христианским незлобием она покоряет и преображает этого аристократа. Франт женится на ней и, несмотря на разницу в сословном положении, находит в Памеле идеал жены и матери семейства.
Второй роман Ричардсона «Кларисса Гарлоу» (1748, русский перевод-- 1791 --1792) состоял из 8 томов -- по 500 страниц в каждом. Это был, по словам Пушкина, «роман классический, старинный, отменно длинный, длинный, длинный». Главная героиня его, юная Кларисса, нелюбимая в семье, одинокая девушка, подвергается настойчивым ухаживаниям циничного обольстителя женских сердец Ловласа. Кларисса его любит, но не желает отдаться чувству; надеясь перевоспитать героя, вернуть его на стезю добродетели, вступает в конфликт с родными и близкими. Этот роман у Ричардсона заканчивается трагически: Кларисса погибает. Но и порок не остается безнаказанным. Близкий друг Клариссы убивает обольстителя Ловласа на дуэли.
В следующем романе «Грандисон» (1754) представлен идеал добродетельного мужчины, который умнее, красивее и храбрее всех. Но этот характер Ричардсону не удался, получился ходульным и неестественным, что вызвало пушкинскую иронию в «Евгении Онегине»:
И бесподобный Грандисон,
Который нам наводит сон.
В 1767 году в Англии вышло в свет «Сентиментальное путешествие» Стерна. Полагают, что от заглавия этого произведения и получило название новое литературное направление -- сентиментализм. На первом плане в путешествии оказались не объективные картины жизни, с которыми имеет дело путешественник, а личность автора с глубоким интересом к самому себе, к своему внутреннему миру. «Путешественник» настолько впечатлителен, что каждая мелочь вызывает в нем душевное волнение, является источником противоречивого потока переживаний. Именно они и являются у Стерна источником главного литературного интереса.
Сентиментализм восторжествовал во всех странах Западной Европы. Во Франции он принял ярко выраженную политическую окраску: нравоучительная тенденция сменилась общественной проповедью. Руссо в романе «Новая Элоиза» (1761) утверждал, что цивилизация принесла человеку вред, исказив врожденную доброту его натуры. Поэтому писатель проповедовал возвращение к природе и настаивал на изначальном равенстве всех людей. Герой его романа, бедный учитель Сен-Пре, любит Юлию, дочь знатных и богатых родителей. Но счастью влюбленных мешают родовые предрассудки. Юлия, следуя голосу природы, протестуя против светских условностей, отдается своему возлюбленному. Но родители пресекают эту любовь и заставляют Юлию выйти замуж за благородного графа де-Вольмара. Сен-Пре отправляется в путешествие. По возвращении он находит Юлию добродетельной женщиной, свято исполняющей долг жены и матери и отказывающейся от возможности соединения с любимым человеком.
Обратим внимание, что все названные здесь произведения являются предметом увлечения любимой героини пушкинского романа «Евгений Онегин» «русской душою» Татьяны Лариной. И это не случайно. В произведениях сентименталистов русского человека подкупало отсутствие отвлеченного и холодного рационализма и напряженное внимание к глубинам человеческого сердца, к тайнам души, к патриархальным христианским добродетелям. Все это было свойственно когда-то и его православно-христианской культуре, хранилось по-прежнему в жизни крестьянства и было «забыто» почти на целое столетие «птенцами гнезда Петрова». С помощью английского, французского, немецкого сентиментализма начинался процесс медленного пробуждения дворянского слоя русского общества, обретения своих полузабытых национальных истоков, «возвращения к себе».
Наиболее ярким писателем-сентименталистом на русской почве и стал Н.М. Карамзин, творчество которого было столь популярным, что целый период в истории русской литературы -- от начала XIX века вплоть до Пушкина -- получил название «карамзинский период».
Детство и юность Карамзина
Николай Михайлович Карамзин родился 1 (12) декабря 1766 года в селе Михайловка Бузулукского уезда Симбирской губернии в культурной и родовитой, но небогатой дворянской семье, происходившей по отцовской линии от татарского корня. Свой тихий нрав и склонность к мечтательности он унаследовал от матери Екатерины Петровны (урожденной Пазухиной), которой лишился в возрасте трех лет. Раннее сиротство, одиночество в доме отца укрепили в душе мальчика эти качества: он полюбил деревенское уединение, красоту поволжской природы, рано пристрастился к чтению книг.
Когда Карамзину исполнилось 13 лет, отец увез его в Москву и определил в пансион профессора Московского университета И. М. Шадена, где мальчик получил светское воспитание, изучил в совершенстве европейские языки и слушал лекции в университете. По окончании пансиона в 1781 году Карамзин покинул Москву и определился в Петербурге в Преображенский полк, к которому был приписан с детства. Дружба с И. И. Дмитриевым, будущим известным поэтом и баснописцем, укрепила в нем интерес к литературе. Впервые Карамзин выступил в печати с переводом идиллии немецкого поэта С. Гесснера в 1783 году.
После смерти отца, в январе 1784 года, Карамзин вышел в отставку в чине поручика и вернулся на родину в Симбирск. Здесь он вел довольно рассеянный образ жизни, типичный для молодого дворянина тех лет. Решительный поворот в его судьбе произвело случайное знакомство с И. П. Тургеневым, деятельным масоном, литератором, сподвижником известного писателя и книгоиздателя конца XVIII века Н. И. Новикова. И. П. Тургенев берет Карамзина в Москву, и в течение четырех лет начинающий литератор вращается в московских масонских кругах, тесно сближается с Н. И. Новиковым, становится членом «Дружеского ученого общества».
Для московских масонов-розенкрейцеров (рыцарей злато-розового креста) была характерна критика вольтерианства и всего наследия французских энциклопедистов-просветителей. Масоны считали человеческий разум низшей ступенью познания и ставили его в прямую зависимость от чувства и Божественного откровения. Разум вне контроля чувства и веры не в состоянии правильно понимать окружающий мир, это «темный», «бесовский» разум, являющийся источником всех человеческих заблуждений и бед.
Особой популярностью в «Дружеском ученом обществе» пользовалась книга французского мистика Сен-Мартена «О заблуждениях и истине»: не случайно розенкрейцеров их недоброжелатели называли «мартинистами». Сен-Мартен заявлял, что учение просветителей об общественном договоре, основанное на атеистической «вере» в «добрую природу» человека, есть ложь, попирающая христианскую истину о «помраченности» природы человека «первородным грехом». Наивно считать государственную власть результатом человеческого «творчества». Она является предметом особого Божьего попечительства о грешном человечестве и посылается Творцом для укрощения и сдерживания греховных помыслов, которым подвержен падший человек на этой земле.
Государственную власть Екатерины II, находившейся под влиянием французских просветителей, мартинисты считали заблуждением, Божеским попущением за грехи всего петровского периода нашей истории. Русские масоны, среди которых вращался в те годы Карамзин, создали утопию о прекрасной стране верующих и счастливых людей, управляемых избранными масонами по законам масонской религии, без бюрократии, подьячих, полицейщины, вельмож, произвола. В своих книгах они проповедовали эту утопию как программу: в их государстве исчезнет нужда, не будет ни наемников, ни рабов, ни налогов; все будут учиться и жить мирно и возвышенно. Для этого надо, чтобы все стали масонами и очистились от скверны. В будущем масонском «раю» не будет ни церкви, ни законов, а будет свободное общество хороших людей, верующих в Бога, кто как хочет.
Вскоре Карамзин понял, что, отрицая «самовластие» Екатерины II, масоны вынашивали планы своего «самовластия», противопоставляя масонскую ересь всему остальному, грешному человечеству. При внешнем созвучии с истинами христианской религии в процессе их хитроумных рассуждений осуществлялась подмена одной неправды и лжи не менее опасной и коварной другой. Настораживала Карамзина и чрезмерная мистическая экзальтация его «братьев», столь далекая от завещанного православием «духовного трезвения». Смущал покров таинственности и конспирации, связанный с деятельностью масонских лож.
И вот Карамзин, подобно герою толстовского романа-эпопеи «Война и мир» Пьеру Безухову, испытывает глубокое разочарование в масонстве и покидает Москву, отправляясь в долгое путешествие по Западной Европе. Его опасения вскоре подтверждаются: делами всей масонской организации, как выяснило следствие, заправляли какие-то темные люди, выехавшие из Пруссии и действовавшие в ее пользу, скрывая свои цели от искренне заблуждавшихся, прекраснодушных русских «братьев». Путешествие Карамзина по Западной Европе, длившееся полтора года, обозначило окончательный разрыв писателя с масонскими увлечениями юности.
«Письма русского путешественника». Осенью 1790 года Карамзин вернулся в Россию и с 1791 года стал издавать «Московский журнал», выходивший в течение двух лет и имевший большой успех у русской читающей публики. В нем он напечатал два главных своих произведения -- «Письма русского путешественника» и повесть «Бедная Лиза».
В «Письмах русского путешественника», подводящих итог заграничным странствованиям, Карамзин, следуя традиции «Сентиментального путешествия» Стерна, изнутри перестраивает ее на русский лад. Стерн почти не уделяет внимания внешнему миру, сосредоточиваясь на дотошном анализе собственных переживаний и чувств. Карамзин, напротив, не замкнут в пределах своего «я», не слишком озабочен субъективным содержанием своих эмоций. Ведущую роль в его повествовании играет внешний мир, автор искренне заинтересован в истинном его понимании и объективной его оценке. В каждой стране он подмечает самое интересное и важное: в Германии -- умственную жизнь (он знакомится с Кантом в Кенигсберге и встречается с Гердером и Виландом в Веймаре), в Швейцарии -- природу, в Англии -- политические и общественные учреждения, парламент, суд присяжных, семейную жизнь добропорядочных пуритан. В отзывчивости писателя на окружающие явления бытия, в стремлении проникнуться духом разных стран и народов уже предвосхищается в Карамзине и переводческий дар В.А. Жуковского, и «протеизм» Пушкина с его «всемирной отзывчивостью».
Следует особо выделить раздел «Писем...» Карамзина, касающийся Франции. Он посетил эту страну в момент, когда раздались первые грозовые раскаты Великой французской революции. Он еще видел воочию короля и королеву, дни которых были уже сочтены, присутствовал на заседаниях Национального собрания. Выводы, которые сделал Карамзин, анализируя революционные потрясения в одной из самых передовых стран Западной Европы, уже предвосхищали проблематику всей русской литературы XIX века.
«Всякое гражданское общество, веками утвержденное,-- говорит Карамзин,-- есть святыня для добрых граждан, и в самом несовершеннейшем надобно удивляться чудесной гармонии, благоустройству, порядку. «Утопия» будет всегда мечтою доброго сердца или может исполниться неприметным действием времени, посредством медленных, но верных, безопасных успехов разума, просвещения, воспитания добрых нравов. Когда люди уверятся, что для собственного их счастия добродетель необходима, тогда настанет век златой, и во всяком правлении человек насладится мирным благополучием жизни. Всякие же насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот. Предадим, друзья мои, предадим себя во власть Провидению: оно, конечно, имеет свой план; в его руках сердца государей -- и довольно».
В «Письмах русского путешественника» зреет мысль, положенная в основу составленной Карамзиным впоследствии «Записки о древней и новой России», которую он вручил Александру I в 1811 году, накануне наполеоновского нашествия. В ней писатель внушал государю, что главное дело правления не в изменении внешних форм и учреждений, а в людях, в уровне их нравственного самосознания. Благодетельный монарх и умело подобранные им губернаторы с успехом заменят любую писаную конституцию. А потому для блага отечества нужны прежде всего хорошие священники, а потом и народные школы.
В «Письмах русского путешественника» проявилось типичное отношение мыслящего русского человека к историческому опыту Западной Европы и к урокам, которые он выносил из него. Запад оставался для нас в XIX веке школой жизни как в лучших, светлых, так и в темных ее сторонах. Глубоко личное, родственное отношение просвещенного дворянина к культурной и исторической жизни Западной Европы, очевидное в «Письмах...» Карамзина, хорошо выразил потом Ф.М. Достоевский устами Версилова, героя романа «Подросток»: «Русскому Европа так же драгоценна, как Россия: каждый камень в ней мил и дорог».
карамзин писатель язык
Повесть «Бедная Лиза»
Огромным успехом у русских читателей начала XIX века пользовалась повесть Карамзина «Бедная Лиза», оказавшая существенное влияние на становление и развитие новой русской литературы. Сюжет этой повести очень простой: он сводится к печальной истории любви бедной крестьянской девушки Лизы и богатого молодого дворянина Эраста. Главный интерес повествования заключен в душевной жизни Лизы, в истории расцвета и трагического увядания любовного чувства.
Психологически достоверно представлено состояние молодого, целомудренного и наивного девичества с радостным доверием к жизни, слитой с яркими красками солнечного дня, цветущей природы. Потом передается тревожный период недоумения перед новым, незнакомым ей чувством после встречи с Эрастом. Он сменяется трогательной картиной чистой первой влюбленности, счастливой и духовно окрыленной. Но когда бедная Лиза отдается Эрасту, чистые восторги девушки омрачаются сознанием чего-то беззаконного, что вмешалось в ее любовь. И на это новое душевное состояние откликается по-своему природа: «Между тем блеснула молния и грянул гром. Лиза вся задрожала: Эраст, Эраст! -- сказала она.-- Мне страшно! Я боюсь, чтобы гром не убил меня как преступницу!»
Тревога оказывается ненапрасной: пресыщенный молодой дворянин начинает охладевать в своих чувствах к Лизе. А в ее душе страх потерять любимого сменяется надеждой на возможность вернуть утраченное счастье. Тут Эраст надолго покидает Лизу, отправляясь в военный поход, где он проигрывает в карты псе свое состояние, и по возвращении решает поправить дело женитьбой на богатой вдове. Узнав об этом из уст самого Эраcта, Лиза впадает в отчаяние. Обманутая в лучших надеждах и чувствах, девушка бросается в пруд около Симонова монастыря -- места ее счастливых свиданий с Эрастом.
В характере Эраста Карамзин предвосхищает распространенный в новой русской литературе тип разочарованного человека. По натуре Эраст добрый, но слабый и ветреный. Общественная жизнь и светские удовольствия ему надоели, он скучает и жалуется на свою судьбу. Под влиянием сентиментальных романов, которых Эраст вдоволь начитался, он мечтает о счастливых временах, когда люди, не обремененные условностями и правилами цивилизации, жили беспечно и дружно на лоне природы. Разочаровавшись в свете, в людях своего круга, Эраст ищет новых впечатлений. Встреча с Лизой удовлетворяет его мечты о гармонической жизни вдали от общества, в природной простоте нравов и обычаев. Но пастушеская идиллия ему вскоре надоедает.
Мотивы повести, связанные с Эрастом, в разных вариациях будут звучать в нашей литературе -- в пушкинских «Цыганах», в поздней драме Л. Н. Толстого «Живой труп» и романе «Воскресение». А судьба Лизы отзовется в «Станционном смотрителе» Пушкина, в «Бедных людях» Достоевского. По существу, «Бедной Лизой» открывается ключевая в отечественной литературе тема «маленького человека».
Правда, социальный аспект в отношениях Лизы и Эраста приглушен: Карамзин более всего озабочен в повести доказательством того, что «и крестьянки любить умеют». Но именно потому социальный колорит в изображении характера Лизы у Карамзина отсутствует. Это является, пожалуй, самым слабым местом повести, ибо Лиза менее всего похожа на крестьянку, а на -- более милую светскую барышню эпохи Карамзина, воспитанную на чувствительных сентиментальных романах. Ныне такой писательский подход к изображению людей из народа кажется наивным и нехудожественным. Но современники Карамзина, еще не читавшие ни Крылова, ни Пушкина, ни Гоголя, не только не чувствовали этой фальши, но восхищались до слез художественной правдой повести. Пруд у Симонова монастыря стал местом паломничества почитателей таланта Карамзина и получил название «Лизин пруд». Сюда сходились на свидание сентиментальные парочки, сюда приходили тосковать и предаваться «меланхолии» люди с чувствительными и разбитыми сердцами. Так, один из светских остряков написал по этому поводу такое объявление:
Здесь в воду бросилась Эрастова невеста,--
Топитесь, девушки, в пруду довольно места!
А монахи прекратили эти паломничества просто: обнесли пруд забором и вывесили надпись, что пруд этот вовсе не называется Лизиным.
Все это ныне не может не вызывать улыбки над наивностью и простодушием людей далекого от нас времени. Но при зрелом размышлении нельзя не согласиться, что «привязанная» к крестьянке и выраженная несколько архаичным, устарелым литературным языком история девической любви с ее зарождения до катастрофы передана Карамзиным с психологической достоверностью, в зерне которой уже содержится и будущий Тургенев, певец «первой любви» и тонкий знаток девичьего сердца, и Лев Толстой с проникновением в душевный процесс с его формами и законами. Признанный во всем мире утонченный психологизм русской художественной прозы предчувствуется, зарождается в кажущейся ныне наивной и даже неумелой повести Карамзина.
Карамзин-журналист
Начиная с издания «Московского журнала» Карамзин предстал перед русским общественным мнением как первый профессиональный писатель и журналист. До него решались жить на литературные заработки лишь писатели третьего ряда. Культурный дворянин считал занятие литературой скорее забавой и уж никак не серьезной профессией. Карамзин своим трудом и неизменным успехом у читателей утвердил в глазах общества авторитет писательского дела и превратил литературу в профессию, пожалуй, самую почетную и уважаемую. Бытует мнение, что восторженные юноши Петербурга мечтали хоть пешком пройти в Москву, лишь бы взглянуть на знаменитого Карамзина.
В «Московском журнале» и последующих изданиях Карамзин не только расширял круг читателей хорошей русской книги, но и воспитывал эстетический вкус, готовил культурное общество к восприятию поэзии В.А. Жуковского и А.С. Пушкина. Его журнал, его литературные альманахи уже не ограничивались Москвой и Петербургом, а проникали в русскую провинцию. В 1802 году Карамзин приступил к изданию «Вестника Европы»-- журнала не только литературного, но и общественно политического, давшего прообраз так называемым «толстым» русским журналам, просуществовавшим весь XIX век и дожившим до конца века XX.
Карамзинская реформа русского литературного языка
Неоспоримы заслуги Карамзина в формировании русского литературного языка. Пытаясь сблизить его с разговорной речью дворянского общества, Карамзин решительно отказался от теории трех штилей Ломоносова, от неумеренного использования церковнославянизмов. Здесь писатель столкнулся с большими трудностями: разговорный язык культурного человека конца XVIII -- начала XIX века был, как правило, французским, и для перевода его на русский в отечественном языке не существовало слов адекватного значения. Разумеется, в «галломании» дворянского общества проявлялись космополитизм, пренебрежительное отношение к России и русскому народу. Мы познакомимся скоро с монологами Чацкого на эту тему в комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума», где язык фамусовского общества Москвы будет остроумно назван «смесью французского с нижегородским». Но в увлечении дворянства французским языком была и другая, может быть, более существенная причина, ничего общего с «галломанией» и низкопоклонством перед Западом не имеющая. После петровских преобразований в России возник разрыв между духовными запросами просвещенного общества и семантическим строем русского языка. Все образованные люди вынуждены были говорить по-французски, ибо в русском языке не существовало слов и понятий для выражения многих мыслей и чувств. Приведение лексического состава русского языка в соответствие с западноевропейскими идеями и понятиями было тогда задачей общенациональной значимости.
Перед Карамзиным возникла, прежде всего проблема расширения словарного состава литературного языка, которую он успешно разрешал тремя путями:
Обладая незаурядным стилистическим чутьем, Карамзин ввел в русский язык такие варваризмы (прямые заимствования иностранных слов), которые органически прижились в нем:
«цивилизация», «эпоха», «момент», «катастрофа», «серьезный»,
«эстетический», «моральный», «тротуар» и мн. др.
СЕНТИМЕНТАЛИЗМ
Н. М. Карамзин (1766-1826)
Николай Михайлович Карамзин - крупнейший представитель русского сентиментализма. В его творчестве наиболее полно и ярко раскрылись художественные возможности этого литературного направления. Карамзин, как и Радищев, придерживается взглядов просветителей, но они носят более умеренный характер. В политике он сторонник просвещенной монархии, что не мешает ему сочувствовать и республиканскому строю, при том условии, что путь к нему не ведет через революцию. Среди просветительских идей наиболее близки Карамзину осуждение деспотизма и идея внесословной ценности человеческой личности.
Творческий путь и личность
Литературная деятельность Карамзина началась в середине 80-х годов XVIII в. и завершилась в 1826 г., т. е. в общей сложности продолжалась свыше сорока лет и претерпела ряд существенных изменений. Ранний период творчества писателя относится ко второй половине 80-х годов XVIII в., когда юный Карамзин стал одним из членов масонской ложи розенкрейцеров, возглавляемой Н. И. Новиковым. Подобно своим новым товарищам, он получает масонское имя - лорд Рамзей. Близость к масонам Карамзин рассматривает как счастливый дар судьбы. По поручению своих наставников он занимается переводами нравоучительно-религиозных произведений. Одним из них была книга швейцарского поэта Галлера «О происхождении зла». Вместе со своим другом, также масоном, А. А. Петровым он редактирует первый в России детский журнал «Детское чтение для сердца и разума» (1785-1789), где была помещена его повесть «Евгений и Юлия». Влияние масонов ощущается в повышенном интересе Карамзина к религиозно-моралистическим проблемам. Однако в отличие от правоверных масонов, Карамзин испытывает в это время сильное влияние со стороны сентиментальной и предромантической литературы, о чем прежде всего свидетельствуют переведенные им произведения: «Времена года» Томсона, идиллия Геснера «Деревянная нога», драма Лессинга «Эмилия Галотти». Ему хорошо знакомы и произведения Руссо, Клопштока, Юнга, Виланда, Ричардсона и Стерна. Новый, сентиментально-просветительский период начинается в 1789 г. и продолжается до лета 1793 г. В 1789 г. Карамзин порывает с масонами. Сам писатель объяснял впоследствии свое решение тем, что его раздражали «нелепые обряды» и таинственность масонских собраний. Но причина оказывалась более глубокой. Еще до поездки за границу Карамзин твердо решил начать издание собственного журнала, который бы полностью соответствовал его новым литературным вкусам. В 1789-1790 годах писатель совершает путешествие по Западной Европе. Вернувшись в Россию, он издает ежемесячный «Московский журнал» (1791-1792), в котором публикует «Письма русского путешественника», повести «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», а также переводы произведений западноевропейских авторов. В критическом отделе помещались рецензии на вновь выходящие книги как русских, так и зарубежных писателей. Сотрудниками журнала были И. И. Дмитриев, Г. Р. Державин, М. М. Херасков. Большая часть произведений принадлежала самому издателю. Просветительские взгляды Карамзина наиболее ярко были представлены в «Письмах русского путешественника». Автор осуждает в них деспотизм немецких правителей, религиозную нетерпимость и фанатизм церковников, восхищается республиканскими порядками в Швейцарии, подвигом Вильгельма Телля. Идея внесословной ценности человеческой личности нашла свое отражение в таких произведениях, как «Фрол Силин, благодетельный человек» (1791) и «Бедная Лиза» (1792). Следующий этап начинается с лета 1793 г. и завершается в 1802 г. Удручающее впечатление произвело на Карамзина резкое обострение революционных событий во Франции. Если начало революции, отличавшееся сравнительно мирным характером, он встретил вполне сочувственно, то якобинский террор и казнь Людовика XVI буквально потрясли его. Ярким свидетельством этого стали письма Мелодора и Филалета, повести «Остров Борнгольм», «СиерраМорена», помещенные во второй книжке альманаха «Аглая» (1795). В своем новом журнале «Вестник Европы» (1801-1802) писатель подводил итоги минувшему десятилетию. В его высказываниях чувствуется страх перед резкими и тем более насильственными изменениями. «Революция объяснила идеи, - писал он, - мы увидели, что гражданский порядок священ даже в самих местных или случайных недостатках, что власть его для народов не тиранство, а защита от тиранства». Если раньше в «Письмах русского путешественника» общечеловеческое и национальное начала гармонично дополняли друг друга, то теперь национальное становится главенствующим. Отсюда - недоброжелательное отношение к Петру I, якобы унизившему патриотическую гордость русских. И все-таки перемены, происшедшие во взглядах писателя под влиянием революционных потрясений, не привели к полному отказу от прежней, просветительской программы. В «Вестнике Европы» он указывает на ряд явлений, нуждающихся в коренном улучшении, прежде всего на законодательство. Не посягая на крепостное право, он вместе с тем требует от помещиков привести крестьян в «лучшее состояние». Осуждение вызывает праздная, легкомысленная жизнь большинства дворян. «Безрассудная роскошь, - писал Карамзин, - следствие рассеянной жизни, вредна для государства и нравов». В отличие от реакционеров, стремившихся забросать грязью имена великих французских философов XVIII в. - Вольтера. Дидро, Руссо, Карамзин продолжает отзываться о них с прежним уважением. Осуждая революционные действия, писатель не отказался от своих симпатий к республиканским порядкам. Последний период начинается с 1803 г. и продолжается до смерти писателя. Огромным подвигом была его работа над «Историей государства Российского». Карамзин получил звание историографа и соответствующую этому положению пенсию, которая позволила ему полностью посвятить себя научным изысканиям. Первые восемь томов вышли в 1818 г. Это стало событием величайшей важности. Русские читатели впервые могли узнать о прошлом своей страны из достоверного, увлекательно написанного труда. «Все, даже светские женщины, - вспоминал Пушкин, - бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную... Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Коломбом», - писал Пушкин. Смерть застала Карамзина в 1826 г. в работе над двадцатым томом, посвященным истории «Смутного времени».
«Письма русского путешественника»
«Письма русского путешественника» открывают сентиментально-просветительский этап творчества Карамзина. Они печатались сначала в «Московском журнале», затем в альманахе «Алая». Полностью отдельным изданием вышли в 1797-1801 гг. Материал, представленный в «Письмах», чрезвычайно разнообразен: здесь и картины природы, и встречи с знаменитыми писателями и учеными Европы, и описание памятников истории и культуры. Просветительский характер мышления Карамзина особенно четко обрисовывается при оценке общественного строя посещаемых им стран. Явное неодобрение автора вызывает феодальная Германия. Карамзина раздражает назойливый контроль полицейских чиновников. В Берлине ему предлагают длинный список вопросов, на которые необходимо ответить в письменной форме. В Пруссии бросается в глаза засилье военных. «Здешний гарнизон, - пишет Карамзин о Кенигсберге, - так многочислен, что везде попадаются в глаза мундиры». Капитан, с которым автор вступил в беседу, жаловался на отсутствие военных действий: «Пора снова драться - солдаты наши пролежали бока» (Ч. 1. С. 102). Карамзин указывает на убожество общественной жизни немецких княжеств. Приезд в Берлин родственницы короля, «штатгальтерши», как пренебрежительно называет ее автор, превращается в событие государственной важности: устраивается военный парад, жители выходят на улицы, играет оркестр. «Нельзя было не смеяться этому фарсу» (Ч. 1. С. 194), - замечает Карамзин. Придворная жизнь втягивает в свою орбиту даже великих писателей. В Ваймаре Карамзин не застает дома ни Виланда, ни Гердера, ни Гёте. Известие, что все они были во дворце, вызывает у него возмущение. Совершенно по-другому пишет Карамзин о Швейцарии, которая для просветителей, особенно для Руссо, была наглядным примером республиканских порядков. «Итак, я уже в Швейцарии, - сообщает путешественник, - в стране живописной натуры, в земле тишины и благополучия» (Ч. 2. С. 228). Зажиточность швейцарских землевладельцев автор объясняет тем, что они «не платят почти никаких податей и живут в совершенной свободе» (Ч. 3. С. 89). В Цюрихе он с большим одобрением рассказывает о «девичьей школе», в которой сидят рядом дочери богатых и бедных родителей, что дает возможность «уважать достоинство, а не богатство» человека (Ч. 3. С. 45). Причину, поддерживающую в Швейцарии республиканский строй, Карамзин, в духе Монтескье и Руссо, видит в строгих аскетических нравах жителей, среди которых даже самые богатые не держат более одной служанки. Сложно и противоречиво отношение писателя к Франции. Он приехал сюда в тот момент, когда страна пожинала горькие плоды абсолютизма. На каждой станции путешественников окружают нищие. Находясь в Булонском лесу, автор вспоминает о недавнем времени, когда великосветские куртизанки щеголяли друг перед другом великолепием экипажей и разоряли щедрых поклонников. С презрением говорит путешественник о Французской академии: половина ее членов невежественна и занимает свои места по знатности рода. Вспоминая о Людовике XIV, Карамзин осуждает его за неразумные гонения на гугенотов, в результате чего «тысячи трудолюбивых французов принуждены были оставить отечество» (Ч. 4. С. 163). Поэтому начало революции, отличавшееся сравнительно мирным характером, Карамзин, подобно Виланду, Клопштоку, Гердеру, Шиллеру и Канту, встретил с явным одобрением. Позже сам автор вспоминал, с каким восхищением он слушал в Народном собрании пламенные речи Мирабо. Но в окончательном варианте «Писем», созданном после 1793 г., революция решительно осуждена. Самое страшное для Карамзина, как и для большинства просветителей XVIII в., - восставший народ и революционная диктатура. Напуганный якобинским террором, он готов примириться с монархическим правлением, уповая на медленные, но более верные, по его мнению, успехи нравственности и просвещения. «Всякое гражданское общество, веками утвержденное, - пишет он, - есть святыня для добрых граждан... Всякие же насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот» (Ч. 5. С. 5-7). В Англии путешественник с большой похвалой говорит о предприимчивости купечества, что вполне соответствует представлениям просветителей об общественно полезной роли частной инициативы. Как истинный просветитель, Карамзин хвалит веротерпимость англичан, с одобрением пишет об их законодательстве, о «Великой хартии вольности», «Я живу, где хочу, уверен в том, что имею, не боюсь ничего, кроме законов» (Ч. 6. С. 255). Познакомившись с судом присяжных, он заявляет, что в Англии «нет человека, от которого зависела бы жизнь другого» (Ч. 6. С. 128). Однако писатель далек от полного и безоговорочного восхищения жизнью англичан. Оборотная сторона кипучей деятельности купцов - эгоизм и равнодушие к людям: «...все продумано, все разочтено, и последнее следствие есть личная выгода». (Ч. 6. С. 356). Наравне с богатством купцов он отмечает и вопиющую нищету английских низов. Отношение к беднякам в Англии приводит его в негодование: «Здесь бедность делается пороком! Она терпит и должна таиться! Ах! Если хотите еще более угнести того, кто угнетен нищетою, пошлите его в Англию, здесь, среди... цветущего изобилия, узнает он муки Тантала» (Ч. 6. С. 355). Карамзин считает своим долгом познакомить читателя с природой описываемой страны. По его млению, она определяет не только физический, но и духовный облик человека. Жители швейцарских Альп красивы, щедры и приветливы, потому что они живут среди прекрасной и благодатной природы. И наоборот, холодный, туманный климат Англии оказывает пагубное влияние на характер ее граждан, которые изображаются замкнутыми, недоверчивыми, расчетливыми и эгоистичными. «Дайте англичанам лангедокское небо, - пишет автор, - они будут здоровы, веселы... как французы» (Ч. 6. С. 342). Как писатель-сентименталист, Карамзин считает истинными и нерушимыми те человеческие отношения, в которых главную роль играет чувство. «Делать добро, не зная, для чего, - пишет он, - есть дело нашего безрассудного сердца» (Ч. 6. С. 357). Поэтому заседание Народного собрания во Франции или выборы в английский парламент, в которых все решают политические расчеты, закулисная борьба партий, описаны им с нескрываемой иронией. И наоборот, училище для глухонемых в Париже, госпиталь для престарелых матросов в Гринвиче вызывают его полное одобрение как примеры истинной филантропии. Карамзин стремится показать не только то, что объединяет людей, но и то, что их разобщает. К числу таких пагубных заблуждений он относит проявление национальной замкнутости и национального самомнения. «Хорош гусь!» (Ч. 1. С. 43), - говорит он о немце, который бранит русских, ни разу в жизни не встретив ни одного из них. Столь же враждебна автору религиозная нетерпимость, фанатизм, это «чудовище... с поднявшимися от ярости волосами, с клубящейся у рта пеною, с пламенными, бешеными глазами» (Ч. 2. С. 129-130). После этой инвективы приводится рассказ о крестоносце графе Глейхене, которого освободила из плена сарацинка, убежавшая вместе с ним. Жена графа простила ему невольную измену, после чего был заключен тройственный супружеский союз, признанный даже папой. В этой легенде любовь и человечность побеждают национальную вражду и религиозную нетерпимость. Карамзин посещает темницу, в которой был заключен Мартин Лютер. Писатель восхищается смелостью немецкого реформатора, восставшего против авторитета папы и императора. Лучшим средством борьбы с религиозным фанатизмом, национальной нетерпимостью, политическим деспотизмом и нищетой Карамзин, подобно Вольтеру, Монтескье, Дидро и Руссо, считает просвещение. Вера в благотворную роль науки и искусства заставляет его искать встречи с философами и писателями. В Германии он с особенно теплым чувством посещает деревенский домик детского писателя Вейсе. Здесь же встречается с Кантом, Платнером, Гердером и Виландом, которым рассказывает о России и русской литературе. Карамзин уверен, что душа писателя и философа всегда отражается в произведении, и чем выше нравственный облик каждого из них, тем благотворнее будет их влияние на читателей. «Письма русского путешественника» были для Карамзина своеобразной школой литературного мастерства. Свободная композиция жанра «путешествия» позволяла вводить в него самый разнообразный материал. На одном из первых мест в «Письмах» оказались наблюдения автора за собственными переживаниями, подчас неожиданными и противоречивыми. «О сердце, сердце! - восклицает писатель. - Кто знает, что ты хочешь? Сколько лет путешествие было приятнейшею мечтою моего воображения?.. Но когда пришел желанный день, я стал грустить... А на следующей станции в Твери грусть моя так усилилась, что я... хотел бы, как говорит Шекспир, выплакать сердце свое» (Ч. 1. С. 1-6). Сложные чувства радости, грусти и умиления вызывают у писателя живописные окрестности Дрездена: «Тут на левой стороне представилась мне... цепь высоких холмов, покрытых песком... Вечернее солнце кроткими лучами своими освещало сию прекрасную картину. Я смотрел и наслаждался; смотрел и радовался и проливал слезы...» (Ч. 1. С. 291 -292). В «Письма» заносятся автором легенды и рассказы о подлинных событиях, услышанные им в пути. Они представляют собой маленькие новеллы. От них - прямая дорога к будущим повестям. Такова история о графе Глейхене, немецком рыцаре-крестоносце, попавшем в плен к сарацинам. К фантастическим легендам относится рассказ о любви монаха и монахини, превращенных волей небес в каменные изваяния за нарушение монастырского устава. В Швейцарии Карамзин услышал историю о двух молодоженах, погибших в Тунском озере в день своего бракосочетания. Интересны психологические портреты ученых и писателей, с которыми Карамзину посчастливилось увидеться. Таково описание внешности Лафатера - ученого и проповедника. «Он имеет весьма почтенную наружность: прямой и стройный стан, гордую осанку, продолговатое бледное лицо, острые глаза и важную мину. Все его движения быстры и скоры, всякое слово говорит он с жаром. В тоне есть нечто учительское или повелительное, происшедшее, конечно, от навыка говорить проповеди, но смягченное видом непритворной искренности и чистосердечия» (Ч. 2. С. 289). Описание природы превращается в ряде случаев как бы в маленькие стихотворения в прозе. Некоторые из них перекликаются с его же лирическими произведениями. Так, например, описание осеннего пейзажа, помеченное словами «Женева, ноября 1, 1789», в сущности, повторяет тему стихотворения «Осень», созданного в то же самое время: «Осень делает меня меланхоликом... Дерева желтеют... С унынием смотрю на развалины лета; слушаю, как шумит ветер, - и горесть мешается в сердце моем с какимто сладким удовольствием! Ax! никогда еще не чувствовал я столь живо, что течение Натуры есть образ нашего жизненного течения!.. Где ты, весна жизни моей? Скоро, скоро проходит лето - и в сию минуту сердце мое чувствует холод осенний» (Ч. 3. С. 282-283).
Повести
История русской сентиментальной прозы XVIII в. существенно отличается от истории прозаических жанров XIX в. В XIX в. сначала появляются повести, а на их основе складывается роман. В литературе XVIII в. сентиментальная проза началась сразу с романа («Письма Эрнеста и Доравры» Ф. А. Эмина, «Российская Памела» П. Ю. Львова, «Роза» и «Игра судьбы» Н. Ф. Эмина). В своих произведениях ранние русские сентименталисты подражали Руссо и Ричардсону. Карамзин произвел подлинный переворот в области сентиментальной прозы. Уязвимым местом западноевропейского и русского сентиментального романа была диспропорция между их огромными размерами и чрезвычайно простым сюжетом, что приводило к растянутости и рыхлости повествования, к изобилию словесного материала, «Роман классический, старинный, // Отменно длинный, длинный, длинный», - скажет Пушкин. Карамзин решительно отказался от монументальной формы сентиментального эпистолярного романа и обратился к повести. Роль повествователя перешла от героев к автору, что дало возможность ввести характеристики персонажей, описание места действия, усилить роль пейзажа. Малый в сравнении с романом объем повести способствовал компактности и динамичности ее сюжета. В повестях Карамзина четко прослеживается эволюция его мировоззрения. Самая ранняя из них «Евгений и Юлия» была опубликована в «Детском чтении» в 1789 г. Она написана в конце масонского периода в творчестве писателя и отражает тот идейный кризис, который пережил Карамзин. До последнего времени это произведение считалось подражанием повестям мадам Жанлис, хотя сам автор называет свою повесть «истинно русской». Внезапная смерть юноши и безутешная скорбь о нем матери и невесты - этот сюжет в одинаковой степени мог привлечь и масонов и сентименталистов, но под пером Карамзина сентиментальное начало преобладает над масонским. Масоны в своих произведениях стремились обесценить земную жизнь и ее радости, противопоставляя им, как некий идеал, загробный мир. «Мы окружены здесь тленностью, все здесь мечта и сон», - писал московский розенкрейцер, приятель Карамзина А. М. Кутузов. Повесть Карамзина, напротив, пронизана гедонизмом. Начало повести - настоящий гимн братскому единению человека и природы. «Подобно тихой прозрачной реке текла жизнь их, струившаяся невинными удовольствиями и чистыми радостями», - говорит Карамзин о сельской жизни госпожи Л * и ее воспитанницы Юлии. В имение приезжает сын госпожи Л * - Евгений. Молодые люди полюбили друг друга. Все, в том числе и прислуга, радуются предстоящей свадьбе. Вторая половина повести резко контрастирует с первой. В жизнь героев врывается страшное горе: Евгений внезапно заболевает и умирает. В освещении этого события сталкиваются разные тенденции. Одна, идущая от масонов, выражена в откровенно резонерской реплике: «...судьбы всемогущего суть для нас непостижимая тайна... Он творит - мы изумляемся и благоговеем...». Масоны даже в смерти человека стремились увидеть подтверждение мудрости и справедливости божества. Смерть, утверждали они, посылается человеку как милость, избавляющая его или от страданий, или от возможных злодеяний. Поэтому скорбь об умершем расценивалась как заблуждение, как недоверие высшему промыслу. Однако Карамзину-масону непонятна была эта мрачная философия. Поэтому другая тенденция - тема страдания и сострадания - опоэтизирована и поднята им на подлинно трагическую высоту. Карамзиным прослежена вся история скорбных переживаний госпожи Л * и Юлии, начиная с тревожного предчувствия гибели любимого человека и кончая тихой, безотрадной грустью после его смерти. Чувства героинь понятны каждому, и поэтому писатель сообщает о слезах, которые вызывает кончина Евгения у слуг и у деревенских жителей. В конце повести автор приводит надпись, которую некий «молодой человек» сделал на мраморной плите на могиле Евгения: Сей райский цвет не мог в сем мире распуститься, Увял, иссох, опал - и в рай был пренесен. Но ни эта вымученная эпитафия, ни мысли о загробной встрече с любимым человеком не могут побороть печаль него настроения героинь. «Госпожа Л * и Юлия, - сообщает автор, - лишились в сей жизни всех удовольствий и живут во всегдашнем меланхолическом уединении». Масонское догматическое мышление сковывало творческие возможности молодого писателя. Последовал разрыв с масонами. Карамзин стал издавать собственный журнал. Дорога к сентиментальной литературе была открыта. Новому этапу в творческой деятельности Карамзина способствовал и общественный подъем начала 90-х годов XVIII в., вызванный началом революции во Франции и благоприятствовавший распространению просветительских идей. Лучшей повестью Карамзина справедливо признана «Бедная Лиза» (1792), в основу которой положена просветительская мысль о внесословной ценности человеческой личности. Проблематика повести носит социально-нравственный характер: крестьянке Лизе противопоставлен дворянин Эраст. Характеры раскрыты в отношении героев к любви. Чувства Лизы отличаются глубиной, постоянством, бескорыстием: она прекрасно понимает, что ей не суждено быть женою Эраста. Дважды на протяжении повести она говорит об этом, в первый раз матери: «Матушка! Матушка! Как этому статься? Он барин, а между крестьянами... Лиза не договорила речи своей». Второй раз - Эрасту: «Однако ж тебе нельзя быть моим мужем!». - «Почему же?» - «Я крестьянка...». Лиза любит Эраста самозабвенно, не задумываясь о последствиях своей страсти. «Что принадлежит до Лизы, - пишет Карамзин, - то она, совершенно ему отдавшись, им только жила и дышала... и в удовольствии его полагала свое счастие». Этому чувству не могут помешать никакие корыстные расчеты. Во время одного из свиданий Лиза сообщает Эрасту, что к ней сватается сын богатого крестьянина из соседней деревни и что ее мать очень хочет этого брака. «И ты соглашаешься?» - настораживается Эраст. «Жестокий! Можешь ли ты об этом спрашивать?» - успокаивает его Лиза. Эраст изображен в повести не вероломным обманщиком-соблазнителем. Такое решение социальной проблемы было бы слишком грубым и прямолинейным. Это был, по словам Карамзина, «довольно богатый дворянин» с «добрым от природы» сердцем, «но слабым и ветреным... Он вел рассеянную жизнь, думал только о своем удовольствии...». Таким образом, цельному, самоотверженному характеру крестьянки противопоставлен характер доброго, но избалованного праздной жизнью барина, не способного думать о последствиях своих поступков. Намерение обольстить доверчивую девушку не входило в его планы. Вначале он думал о «чистых радостях», намеревался «жить с Лизою как брат с сестрою». Но Эраст плохо знал свой характер и слишком переоценил свои нравственные силы. Вскоре, по словам Карамзина, он «не мог уже доволен быть... одними чистыми объятиями. Он желал больше, больше и, наконец, ничего желать не мог». Наступает пресыщение и желание освободиться от наскучившей связи. Следует заметить, что образу Эраста сопутствует весьма прозаический лейтмотив - деньги, которые в сентиментальной литературе всегда вызывали к себе осудительное отношение. Настоящая искренняя помощь выражается у писателейсентименталистов в самоотверженных поступках. Вспомним, как решительно отвергает радищевская Анюта предложенные ей сто рублей. Точно так же ведет себя слепой певец в главе «Клин», отказываясь от «рублевика» и принимая от путешественника лишь шейный платок. Эраст при первой же встрече с Лизой стремится поразить ее воображение своей щедростью, предлагая за ландыши вместо пяти копеек целый рубль. Лиза решительно отказывается от этих денег, что вызывает полное одобрение и ее матери. Эраст, желая расположить к себе мать девушки, просит только ему продавать ее изделия и всегда стремится платить в десять раз дороже, но «старушка никогда не брала лишнего». Лиза, любя Эраста, отказывает посватавшемуся к ней зажиточному крестьянину. Эраст же ради денег женится на богатой пожилой вдове. При последней встрече с Лизой Эраст пытается откупиться от нее «десятью империалами». «Я люблю тебя, - оправдывается он, - и теперь люблю, то есть желаю тебе всякого добра. Вот сто рублей - возьми их». Эта сцена воспринимается как кощунство, как надругательство над любовью Лизы: на одной чаше весов - вся жизнь, помыслы, надежды, на другой - «десять империалов». Сто лет спустя ее повторит Лев Толстой в романе «Воскресение». Для Лизы потеря Эраста равнозначна утрате жизни. Дальнейшее существование становится бессмысленным, и она накладывает на себя руки. Трагический финал повести свидетельствовал о творческой смелости Карамзина, не пожелавшего снизить значительность выдвинутой им социально-этической проблемы благополучной развязкой. Там, где большое, сильное чувство вступало в противоречие с устоями крепостнического мира, идиллии быть не могло. В целях максимального правдоподобия Карамзин связал сюжет своей повести с конкретными местами тогдашнего Подмосковья. Домик Лизы расположен на берегу Москвы-реки, неподалеку от Симонова монастыря. Свидания Лизы и Эраста происходят возле Симонова пруда, который после выхода повести получил название «Лизина пруда». Все эти реалии произвели на читателей ошеломляющее впечатление. Окрестности Симонова монастыря стали местом паломничества многочисленных поклонников писателя. В повести «Бедная Лиза» Карамзин показал себя большим психологом. Он сумел мастерски раскрыть внутренний мир своих героев, в первую очередь их любовных переживаний. «Важнейшей заслугой Карамзина перед литературой, - пишет Ф. 3. Канунова, - является его роль в создании русской оригинальной повести, в создании русской психологической прозы». До Карамзина переживания героев декларировались в монологах героев. Последнее относится прежде всего к эпистолярным произведениям. Карамзин нашел более тонкие, более сложные художественные средства, помогающие читателю как бы угадывать, какие чувства испытывают его герои, через внешние их проявления. Вот Эраст, в первый раз посетив домик Лизы, вступает в разговор с ее матерью. Он обещает и впредь заходить в их хижину, О том, что происходит в это время в душе Лизы, мы догадываемся по чисто внешним деталям: «Тут в глазах Лизиных блеснула радость, которую она тщательно сокрыть хотела; щеки ее пылали, как заря в ясный летний вечер; она смотрела на левый рукав свой и щипала его правою рукою». На следующий день Лиза выходит на берег Москвы-реки в надежде встретить Эраста. Томительные часы ожидания. «Вдруг Лиза услышала шум весел... и увидела лодку, а в лодке - Эраста. Все жилки в ней забились, и, конечно, не от страха. Она встала, хотела итти, но не могла. Эраст выскочил на берег... взглянул на нее с видом ласковым, взял ее за руку... А Лиза стояла с потупленным взором, с огненными щеками, с трепещущим сердцем...» Лиза становится любовницей Эраста, а ее мать, не подозревая об их близости, мечтает вслух: «Когда... у Лизы будут дети, знай, барин, что ты должен крестить их... Лиза стояла подле матери и не смела взглянуть на нее. Читатель легко может вообразить себе, что она чувствовала в сию минуту», - добавляет Карамзин. Лирическое содержание повести отражается и в ее стиле. В ряде случаев проза Карамзина становится ритмичной, приближается к стихотворной речи. Именно так звучат любовные признания Лизы Эрасту: «Без глаз твоих темен светлый месяц, // без твоего голоса скучен соловей поющий; // без твоего дыхания ветерок мне не приятен». Идея внесословной ценности человеческой личности была раскрыта Карамзиным не только в трагическом, как это было в «Бедной Лизе», но и в панегирическом плане. Так появился «Фрол Силин, благодетельный человек» (1791), произведение интересное прежде всего в жанровом отношении. Многочисленные исследователи Карамзина называли «Фрола Силина» то повестью, то очерком, то анекдотом. Между тем перед нами не повесть, не очерк, не анекдот, а похвальное слово - жанр, чрезвычайно распространенный в XVIII в. в литературе классицизма, героями которого были монархи, вельможи, полководцы. Карамзин ввел в этот жанр простого крестьянина. Это было вызовом, почти дерзостью по отношению и к литературным традициям, и к устоявшимся социальным представлениям. Похвальное слово имело четкую композицию. Оно состояло из трех частей. В первой назывался объект восхваления. Во второй, самой пространной, перечислялись заслуги прославляемого. Третья, заключительная часть являлась своего рода итогом предшествующего повествования. Она, как и первая, невелика по объему и содержит мысль о праве героя «слова» на бессмертие, т. е. на благодарную память потомков. По такому же точно плану написан и «Фрол Силин». Вначале автор оповещает читателей о выборе героя и указывает, что он будет воспевать не императоров и вельмож, а простого крестьянина. «Пусть Виргилии прославляют Августов! Пусть красноречивые льстецы хвалят великодушие знатных! Я хочу хвалить Фрола Силина, простого поселянина... Хвала моя будет состоять в описании дел его, мне известных». Фрол Силин - не вымышленное, а вполне реальное лицо. «Все написанное о Фроле Силине, - говорит племянник поэта И. И. Дмитриева М. А. Дмитриев, - совершенная правда. Он был крестьянин моего деда. Приятель Карамзина, читавший Фролу Силину описание его добрых поступков, это мой дядя». Во второй, основной части рассказывается о великодушных поступках Фрола, он спасает в неурожайный год голодающих крестьян, помогает после пожара погорельцам, воспитывает двух крестьянских девочек-сирот, для которых сумел выпросить у помещика «отпускные». В последней, заключительной части Карамзин говорит о праве своего героя на благодарную память потомков. «Просвещенная нация в Европе посвятила великолепный храм мужам великим (речь идет о парижском Пантеоне. - П. О.) ... которые удивляли нас своими дарованиями... Но без слез сердечных не прошел бы я мимо храма, посвященного добрым из человечества, и в сем храме надлежало бы соорудить памятник Фролу Силину». Сохраняя композицию похвального слова, автор значительно снизил в «Фроле Силине» торжественный слог, упростил конструкцию предложений. Ораторская манера в известной степени сохранена лишь во вступлении и в заключении. Что же касается подвигов Фрола, то они описаны обычным «средним» карамзинским стилем, что соответствует скромному нраву и незаметному положению героя в обществе. Кроме «Бедной Лизы» в «Московском журнале» была опубликована историческая повесть Карамзина «Наталья, боярская дочь» (1792). Долгое время интерес к национальной старине связывали с романтизмом. В настоящее время эта граница отодвинута к Просвещению. «Всё, что считалось «преромантизмом», - пишет исследователь этой эпохи И. Шретер, - берет свое начало в литературе эпохи Просвещения... Просвещение дает первый толчок развертыванию национальных устремлений». Именно в эпоху Просвещения были обнаружены уникальные памятники древнего эпоса, В 1760 г. Д. Макферсон опубликовал «Песни Оссиана», познакомив читателей, хотя и с помощью мистификации, с древним шотландским эпосом. В 1782 г. К. Г. Мюллер издал полный текст «Нибелунгов». В 1795 г. А. И. Мусин-Пушкин нашел «Слово о полку Игореве». Одним из свидетельств усилившегося в России во второй половине XVIII в. интереса к национальной старине была «Древняя российская вивлиофика», издававшаяся Н. И. Новиковым и содержавшая публикации древних рукописей. «Полезно знать нравы, обычаи и обряды древних чужеземных народов, - писал Новиков в предисловии, - но гораздо полезнее иметь сведения о своих предках. К тебе обращаюсь я, любитель российских древностей!» Таким ценителем старины был и Карамзин. В обращении к истории он видел одно из проявлений любви к отечеству: «Надобно знать, что любишь, а чтобы знать настоящее, должно иметь сведение о прошедшем». Своеобразие первой исторической повести Карамзина состоит в том, что в ней прошлое показано не с парадной, официальной стороны, а в его домашнем облике. Героиня повести Наталья - единственная дочь престарелого вдовца боярина Матвея Андреева. Изображается уединенная теремная жизнь молодой девушки, ее скромные забавы вместе с соседками-подругами. Главное содержание повести - любовные переживания героини, начиная с непонятных ей самой тревожных томлений и кончая всепоглощающей страстью, овладевшей ею при встрече с избранником ее сердца. Наталье разрешалось появляться за пределами дома только в церкви и то под присмотром мамки. Здесьто и происходит ее знакомство с Алексеем Любославским, сыном опального боярина, вынужденным скрываться в подмосковных лесах. По убедительной догадке А. Старчевского, отправной точкой при создании повести послужил «брак царя Алексей Михайловича с Натальей Кирилловной Нарышкиной, воспитанницей боярина Матвеева». Но от этой исторической основы в повести, кроме имен, ничего не осталось. Историзм произведения носит пока еще поверхностный характер и ограничивается предметами быта, одежды, оружия XVII в. Допетровская старина прославляется как время, когда русское дворянство еще не было затронуто иноземным влиянием, принимавшим в XVIII в. зачастую самые уродливые формы. «Кто из нас не любит тех времен, - пишет Карамзин, - когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались... жили по своим обычаям, говорили своим языком». Эта идеализация распространяется и на нравы XVII в. Наряду с образцовым монархом выведен столь же справедливый боярин, правая рука государя - отец Натальи Матвей Андреев. Прототипом его был один из сподвижников царя Алексея Михайловича, воспитатель матери Петра I боярин Артамон Сергеевич Матвеев, воспетый Рылеевым в одной из его дум. Этот дипломат и военачальник был отправлен в ссылку при царе Федоре Алексеевиче и трагически погиб в 1682 г. во время первого стрелецкого бунта. В повести Карамзина факты биографии А. С. Матвеева поделены между двумя героями. Первая, благополучная часть его жизни послужила материалом для образа отца Натальи - боярина Матвея Андреева. История опалы и ссылки А. С. Матвеева вместе с малолетним сыном Андреем отразилась в судьбе боярина Любославского и его сына Алексея. Карамзинский боярин Матвей представлен мудрым и нелицеприятным наставником царя, защитником всех обиженных. Он выступает как посредник между народом и верховной властью. Не боясь опалы, говорит царю все, что думает, справедливо разрешает судебные споры, всегда стоит только за правду. Особое место отведено хлебосольству и нищелюбию отца Натальи; филантропия всегда была одним из краеугольных камней общественной программы Карамзина. Семейные, домашние добродетели служат у Карамзина надежной опорой для общественных. Боярин Матвей - идеальный отец и столь же идеальный гражданин. Алексей Любославский - нежный сын, образцовый супруг и вместе с тем отважный воин. Даже в Наталье любовь к мужу пробуждает воинский пыл, и вместе с Алексеем она выходит на ратное поле. Разумеется, не следует видеть в этом произведении верное отражение социальных и семейных отношений XVII в. Перед нами типичная утопия дворянского просветителя конца XVIII в., перенесшего на прошлое свое представление об идеальном сословно-монархическом государстве и противопоставившего этот идеал общественным отношениям своего времени. События 1793 г. во Франции глубоко взволновали Карамзина. По своим общественным взглядам он всегда оставался просветителем самого мирного толка. Его программа была рассчитана на постепенное, но неуклонное моральное совершенствование человеческого рода под благотворным влиянием наук и искусств. В этом вопросе он самым решительным образом разошелся с Руссо, который писал о пагубном влиянии на нравственность наук и художеств. Свое несогласие с Руссо Карамзин выразил в статье «Нечто о науках, искусствах и просвещении». «Законодатель и друг человечества! - писал он. - Ты хочешь общественного блага, да будет же первым законом твоим просвещение. Когда же свет учения, свет истины озарит всю землю... тогда; быть может, настанет златый век благонравия». Триумфальное шествие просветительской философии, подчинявшей своему влиянию все новые и новые страны, вовлекавшей в свое движение даже монархов, еще более убеждало писателя в правильности выбранного им пути. И даже начало Французской революции, отличавшейся относительно мирным характером, он воспринял как подтверждение своих надежд. Тем страшнее оказались для него события 1793 г., когда якобинское правительство, вступив в ожесточенную борьбу с внешними и внутренними врагами, перешло к практике революционного террора. «Ужасные происшествия Европы, - писал Карамзин в августе 1793 г., - волнуют всю душу мою... Мысль о разрушаемых городах и погибели людей везде теснит мое сердце». Растерянность и сомнения, переживаемые им в это время, особенно ярко проявились в письмах Мелодора и Филалета. Имя Мелодор в переводе с греческого языка означает «охваченный тревогой», Филалет - «любящий истину». Диалог между Мелодором и Филалетом передает душевное смятение Карамзина. «Кто более нашего славил преимущества осьмого надесять века, свет философии, смягчение нравов... всеместное распространение духа общественности, теснейшую и дружелюбнейшую связь народов... О Филалет! Где теперь сия утешительная система?.. Век просвещения! я не узнаю тебя - в крови и пламени не узнаю тебя - среди убийств и разрушения не узнаю тебя!» - восклицает Мелодор. Правда, в ответном письме Филалета побеждает всетаки прежняя просветительская точка зрения, но автор лишен своего прежнего уверенно-оптимистического характера. Филалет еще верит в то, что движение к общественному благу зависит от распространения знаний, но этот путь представляется ему теперь тернистым, мучительным и прерывистым. В истории человечества эпохи, озаренные светом наук, сменяются эпохами невежества и варварства. Революционные события конца XVIII в. воспринимаются Филалетом как заблуждение. И все же Филалет-Карамзин верит в конечное торжество добра и правды. «Одна истина, - заявляет он, - не страшится времени. Одна истина пребывает вовеки». Продолжением переписки Мелодора и Филалета служит «Разговор о счастии» (1797). Центр тяжести здесь перенесен на проблему человеческих страстей. Просветители задолго до романтиков возвеличили и прославили страсти, указали на их огромную роль в жизни общества. «Только великие страсти, - писал Гельвеций, - могут породить великих людей». В учении о страстях отразились и исторический оптимизм и исторические иллюзии просветителей. Они убеждены в возможности управлять страстями, обуздывать их с помощью рассудка. Карамзин в «Разговоре о счастии» опирается на просветительское учение о страстях, на необходимость их разумного ограничения. Каждая страсть, по его мнению, таит в себе чувство удовольствия, за которым могут скрываться как полезные, так и вредные последствия. Предупреждает об этих опасностях рассудок. «Страсти, - поучает Филалет, - в своих границах благодетельны, вне границ пагубны». Революция во Франции представляется ему одним из проявлений разрушительных человеческих страстей. «Француз непостоянен... - писал он в 1797 г. в статье для «Северного зрителя», - увлечение, энтузиазм, порыв злобы могут увлечь его к ужасным крайностям: крайности революции служат тому свидетельством». Природа всех страстей, по мнению Карамзина, одинакова. Этот вывод позволяет ему поставить любовь в один ряд с корыстолюбием, честолюбием. Любовник, забывший о разумных законах природы, совершает тот же проступок, что в человек, посягнувший на чужую собственность или жизнь. Тем самым произведения с любовным сюжетом могут перекликаться с событиями из политической и социальной жизни общества. Так мы подходим к проблематике повести «Остров Борнгольм», написанной Карамзиным в 1793 г. под непосредственным влиянием революционных событий во Франции. В основе повести - тема преступной любви брата и сестры, т. е. очевидное нарушение разумных и «естественных» границ любовной страсти. «Законы осуждают // Предмет моей любви», - признается герой повести. Речь идет о нравственных законах, основой которых являются не только чувства, но и рассудок. Герой же подчиняется лишь голосу страсти: Но кто, о сердце, может Противиться тебе? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Священная Природа! Твой нежный друг и сын Невинен пред тобою: Ты сердце мне дала. Возлюбленная героя повести уже осознала свою вину. «Я лобызаю руку, которая меня наказывает», - говорит она. На вопрос путешественника, невинно ли ее сердце, она отвечает, что ее сердце могло быть в заблуждении. Это признание почти дословно совпадает со словами самого Карамзина в «Разговоре о счастии»: «...заблуждение сердца, безрассудность, недостаток в просвещении - виною дурных дел». Роль судьи и палача берет на себя хозяин замка, отец преступных любовников. Его положение не менее трагично: защищая добродетель, он вынужден карать собственных детей. В повести нагнетается атмосфера тайн и ужасов. Мрачен и страшен остров Борнгольм, еще страшнее таинственный замок; ужасна участь молодой узницы, но ужаснее, по словам автора, проступок, приведший ее в темницу. Он настолько страшен, что автор не решается поведать о нем читателю. Перенесение событий в готический замок имеет художественное объяснение, поскольку просветители считали средневековье эпохой разгула неразумных страстей. Тем самым «заблуждение» героев повести ассоциируется с мрачными призраками средних веков. Сюжетный план повести переходит в другой, более широкий, общественно-политический. События развиваются в Западной Европе. Они приурочены к началу революции во Франции. На это в произведении есть недвусмысленный намек. Так, на просьбу старца известить о «происшествиях света», путешественник отвечает: «Свет наук... распространяется более и более, но еще струится на земле кровь человеческая, лиются слезы несчастных, хвалят имя добродетели и спорят о существе ее». Тем самым повесть строится по принципу соотнесенности разрушительных любовных страстей со столь же разрушительными общественными страстями. Первое дается крупным планом, второе служит для него отдаленным фоном. Но именно общественные политические события 1793 г. вызвали к жизни мрачный, трагический рассказ о людях, слепо доверившихся голосу страсти и жестоко поплатившихся за свою безрассудную любовь. Проблематику «Острова Борнгольм» продолжает повесть «Сиерра-Морена» (1795). Здесь та же тема неистовых страстей, сметающих на своем пути все нравственные препоны и приводящих героев к страданиям, раскаянию, гибели. «Испанский» колорит повести художественно мотивирует «огненный» характер переживаний героев. В конце произведения - выход в мир политических со бытии: «Безумные существа, человеками именуемые, я вас оставил! Свирепствуйте в лютых своих исступлениях, терзайте, умерщвляйте друг друга!» Эти выводы не вытекают из сюжета, где никто никого не «умерщвляет», но они легко соотносятся с событиями 1793 г. Анализ повестей «Остров Борнгольм» и «Сиерра-Морена» позволяет сделать следующие выводы. Появление предромантических произведений Карамзина вызвано общей для многих европейских литератур причиной - кризисом просветительских взглядов под влиянием революционных событий во Франции. Карамзин застал самое начало этого кризиса и остается на просветительских позициях: он еще верит в способность разума управлять страстями. Изображая мрачных, неистовых героев, он, в отличие от романтиков, не сливается с ними, а смотрит на них со стороны со смешанным чувством ужаса и сострадания. Карамзину принадлежит одна из первых в России «светских» повестей - «Юлия» (1796). Высшее общество, «свет», в глазах сентименталистов, дурно тем, что оно оторвано от природы и простодушных сельских жителей, что в нем культивируется кастовость, гордость, надменность. Непринужденное выражение чувств заменено правилами хорошего тона, духовной красоте предпочитаются знатность и богатство. В повести «Юлия» противостоят друг другу два мира: петербургский свет и деревенская, усадебная жизнь. Первый из них представляет князь N, легкомысленный щеголь и острослов; второй - Арис, скромный, добродетельный юноша. Характеры героев раскрываются в их отношении к любви. Князь смотрит на любовь как на минутное удовольствие «любить, пока любишь». В браке он видит утрату «любезной вольности». Для Ариса любовь - основа супружеской, семейной жизни. Каждый из этих принципов проверяется на судьбе Юлии. Название повести повторяет заглавие известного романа Руссо, который упоминается и в произведении Карамзина. Это совпадение полемично. В романе Руссо «падение» героини оправдано. Ответственность за него автор возлагает на безжалостные кастовые законы феодального мира. В повести Карамзина речь идет о борьбе не с деспотическим обществом, а со своими слабостями и заблуждениями. Вследствие этого повесть «Юлия» выстраивается в один ряд с произведениями, написанными под влиянием событий 1792 г., в которых утверждалась мысль о необходимости подчинять свои страсти рассудку во имя добродетели. Последние повести Карамзина - «Рыцарь нашего времени», «Чувствительный и холодный», «Марфа Посадница» - появились в журнале «Вестник Европы», издававшемся автором в 1802-1803 гг. Это время подведения итогов предшествующего десятилетия. Оставляя за дворянами роль первого в государстве сословия, писатель вместе с тем выражает серьезную озабоченность их нравственным и общественным обликом. Поэтому просветительская программа Карамзина все более и более смыкается с проблемой гражданского воспитания дворян. Так появляется повесть «Рыцарь нашего времени» (1802). Ее название обусловлено заветной мыслью автора о высоком назначении дворянина в судьбах русского общества. «Дворянство, - писал он, - есть душа и благородный образ всего народа... Я люблю воображать себе российских дворян не только с мечом в руке, но и с лаврами Аполлона... с символами богини земледелия». В этой повести отец главного героя и его друзья составляют «Договор братского общества», своего рода рыцарскую клятву дворян XVIII в.: «Мы, нижеподписавшиеся, клянемся честию благородных людей... наблюдать общую пользу дворянства, вступаться за притесненных и помнить русскую пословицу: «Тот дворянин, кто за многих один», не бояться ни знатных, ни сильных, а только бога и государя, смело говорить правду губернаторам и воеводам, никогда не быть их прихлебателями и не такать против совести». Карамзин понимал, что подавляющая масса дворян лишена перечисленных им гражданских доблестей, которые необходимо воспитывать с самого раннего детства. Своего героя - Леона - он изображает в том возрасте, который считал наиболее подходящим для формирования личности. «Возраст отрока, - писал он, - есть развитие нравственности и души». Важнейшую роль в формировании характера мальчика сыграли его родители. Их любовь «питала, согревала, тешила, веселила его, была первым впечатлением его души... первою чертою на белом листе ее чувствительности». Первостепенная роль в формировании души Леона принадлежала матери. После ее смерти воспитание осиротевшего ребенка взяла на себя графиня Мирова, женщина добрая и самоотверженная, которую Леон называет второй «маменькой». Огромное значение придается в повести благотворному воздействию на Леона живописной природы Симбирской губернии: «Волга, родина и беспечная юность» и двадцать лет спустя «представлялись его воображению, трогали душу, извлекали слезы». Немалое влияние на «рыцарский» характер героя оказали прочитанные им романы: «Похождения Мирамонда», «Селим и Дамасина», «История лорда N». Не переоценивая художественные достоинства названных книг, писатель указывает на их, пусть и наивную, но в конечном счете благотворную «мораль»: «В нежной леоновой душе... неприметным образом начерталось следствие: итак, любезность и добродетель одно!.. Зло безобразно и гнусно! ...Добродетельный всегда побеждает, а злодей гибнет». Заканчивается повесть многозначительным эпизодом, знаменующим пробуждение в герое первых эротических чувств. Так уходит детство и приближается юность. Незавершенность произведения, вплоть до традиционного «продолжение впредь», - умышленная мистификация читателя. В тринадцати главах, опубликованных в журнале, писатель сказал все, что думал об идеальном воспитании ребенка, и на этом закончил повествование. Своеобразным продолжением «Рыцаря нашего времени» служит следующая повесть Карамзина - «Чувствительный и холодный» (1803), также опубликованная в «Вестнике Европы». В «Рыцаре» Карамзин лишь предсказывал «свирепые бури», которые выпадут на долю героя, в новой повести эти бури показаны. Характерен более объективный подход писателя к каждому из героев-антагонистов. Чувствительный Эраст благороден, великодушен, но вместе с тем совершает множество опрометчивых поступков, печально отражающихся на судьбе, как его собственной, так и близких ему людей. Леон холоден, рассудителен. «Холодность» в произведениях писателя до 1793 г. скорее снижала, нежели возвышала человека. Теперь она ассоциируется с жизненным опытом. Леон, замечает автор, «делал много добра... государь и государство уважали его заслуги, разум, трудолюбие и честность». И все-таки, несмотря на несколько критическое отношение к Эрасту, писателю импонирует «чувствительность». Эраст горяч, нерасчетлив, непоследователен, но вместе с тем добр, самоотвержен и бескорыстен. Он, как Дон-Кихот, - рыцарь своего времени. Отношение к сентиментальному герою стало более объективным, но он не потерял в глазах автора своего обаяния, ибо только «чувствительные», пишет Карамзин, «приносят великие жертвы добродетели, удивляют свет великими делами, для которых... нужен всегда примес безрассудности». О политических взглядах Карамзина в начале XIX в. лучше всего свидетельствует новая историческая повесть «Марфа Посадница» (1803), в основу которой положены события XV в. - борьба Новгородской республики с московским самодержавием за свою самостоятельность. Эта тема в конце XVIII - начале XIX в. имела не только исторический интерес. Старый феодальный монархический строй распадался буквально на глазах, и на его обломках то в одной, то в другой стране возникали молодые республики. Так, в 1775-1783 гг. разразилась революция в Америке, и бывшие колонии монархической Англии объявили себя самостоятельным государством. Несколькими годами позже революционный пожар охватил Францию, и многовековой монархический порядок уступил место республиканскому. Но если Америка сохранила свою политическую систему, то Французская республика очень скоро переродилась в наполеоновскую империю. Все это создавало впечатление шаткости, зыбкости не только старых, но и новых политических отношений и, естественно, заставляло современников задумываться о путях, по которым европейский мир пойдет дальше. Было бы глубоко ошибочным считать, что политические симпатии Карамзина в начале XIX в. принадлежали только монархическому строю. Многочисленные статьи, помещенные в «Вестнике Европы», свидетельствуют о том, что и после кризиса, пережитого писателем в 1793 г., республиканский тип правления в глазах Карамзина не утратил своей привлекательности. Гораздо позже, в «Истории государства Российского» почтенный историограф признается в том, что «сердцу человеческому свойственно доброжелательствовать республикам, основанным на коренных правах вольности ему любезной». Своеобразие политической позиции Карамзина в «Марфе Посаднице» состоит в том, что в ней в одинаковой степени возвеличены и прославлены и республиканские и монархические принципы, что полностью соответствует мировоззрению Карамзина, сумевшего в своих взглядах соединить оба эти начала. «...По чувствам останусь республиканцем и притом верным подданным царя русского: вот противоречие, но только мнимое», - писал он И. И. Дмитриеву в 1818 г. В этом глубоко интимном письме Карамзин вполне искренен. Эту же двойственность он переносит и на взгляды новгородского «летописца» - вымышленного автора «Марфы Посадницы». «Кажется, - пишет он, - что старинный автор... даже и в душе своей не винил Иоанна. Это делает честь его справедливости, хотя при описании некоторых случаев кровь новгородская явно играет в нем» (Т. 1. С. 681). Поэтизация республиканских доблестей древнего Новгорода в «Марфе Посаднице» особенно очевидна в случаях, когда Карамзин умышленно отходит от фактов, хорошо известных ему как историку. Различна прежде всего трактовка общественной жизни Новгорода в последние годы его вольности. В «Истории государства Российского» показана борьба между двумя партиями, из которых одна вполне открыто симпатизировала Москве, другая - поддерживала сепаратистские планы Борецких. В «Марфе Посаднице» все выглядит иначе. Новгородцы показаны как дружный воинский стан, сплотившийся вокруг Марфы. «В сей день, - пишет Карамзин, - новгородцы составляли одно семейство: Марфа была его матерью» (Т. 1. С. 706). И лишь по мере нарастания трудностей, когда на город обрушиваются и военные неудачи, и голод, люди, слабые духом, начинают требовать присоединения к Москве. В «Истории...» Карамзин неоднократно пишет о тайных переговорах Марфы с Литвой, с целью окончательного разрыва с Москвой. Текст этого соглашения приводится в примечаниях к VI тому. В повести Борецкая гордо отвергает льстивые предложения литовского посла, предпочитая остаться без помощи, нежели запятнать свою совесть изменой. В «Истории...» дважды приводятся примеры вероломства новгородцев в войне с Москвой, когда они, направляя к Иоанну послов для мирных переговоров, внезапно нападали на его войска. В повести военные действия Новгорода отличаются рыцарским благородством и прямотой. В «Истории...» пятитысячная московская рать одержала победу над сорокатысячным новгородским войском. В повести - совершенно иное соотношение: войско Иоанна значительно превышает силы новгородцев. Карамзин знал о том, что Иван III не казнил Марфу, а заточил ее в монастырь. В «Истории...» указаны и место ее заключения, и год ее вполне мирной кончины. В повести Борецкая погибает на плахе, обнаруживая при этом большое самообладание. Описание казни насыщено эффектными подробностями. Последние слова Марфы - «Подданные Иоанна! Умираю гражданкою Новогородскою!..» (Т. I. С. 727) - звучит укором растерявшим республиканские доблести новгородцам. Однако своеобразие повести Карамзина состоит в том, что симпатии к Новгороду и республиканским порядкам не мешали автору оправдывать завоевание его Москвой, а прославление политики Ивана III не исключает сочувствия новгородцам. Карамзин защищает монархический строй в России не потому, что считает его единственно возможной формой государства, а вследствие того, что на русской земле утвердилась именно эта форма правления. Он враг гражданских бурь, противник революционных потрясений. К мысли о необходимости в России самодержавия привели его и размышления об исторических судьбах русской земли. «Россия, - писал он, - гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием». Разновластием Карамзин называет удельную раздробленную Русь, одной из составных частей которой была и Новгородская республика. Мелочное своекорыстие удельных князей довело Русь до татарского ига. Сбросить это ярмо помогли московские князья и цари. Среди них Карамзин выделяет Ивана III. «Отселе, - пишет он, - история наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бесмысленные драки княжеские, но деяния царства, приобретающего независимость и величие». Конечно, порядки, которые защищали новгородцы, тоже складывались столетиями, а не были узурпированы у «законной» власти. «Сопротивление новгородцев, - подчеркивает сам автор, - не есть бунт каких-либо якобинцев» (Т. 1. С. 680). Однако цели защитников Новгорода не идут ни в какое сравнение с той величественной задачей, которую ставила перед собой Москва. Так во имя национальных интересов всего русского народа оправдывается завоевание Новгорода. Поэтому в повести идеализированы не только новгородцы во главе с Марфой, но и Иван III. В «Истории государства Российского» военные действия Москвы против Новгорода даны без всяких прикрас. «Дым, пламя, кровавые реки, - пишет историк, - стон и вопль от востока и запада неслися к берегам Ильменя. Московитяне изъявляли остервенение неописанное: новгородцы-изменники казались им хуже татар. Не было пощады ни бедным земледельцам, ни женщинам». В повести картины расправы с мирными жителями отсутствуют. Иоанн выведен грозным, но в то же время великодушным и милостивым победителем. Въезжая в покоренный Новгород, он смотрит на новгородцев не как завоеватель, а как мудрый, снисходительный правитель. «...Великодушный государь русский победил русских: любовь отца-монарха сияла в очах его» (Т. 1. С. 725). Исторический конфликт между республиканским Новгородом и самодержавной Москвой выражен в повести прежде всего в противопоставлении двух сильных характеров: Марфы и Иоанна. «Как Иоанн величием своим одушевлял легионы московские, так Марфа в Новегороде воспаляла умы и сердца» (Т. 1. С. 718). Но для того чтобы один из этих принципов восторжествовал, необходимо деятельное вмешательство народа. Поэтому за народное мнение все время ведется отчаянная борьба. В самом начале повести даны два обращения к новгородцам - сначала князя Холмского, потом - Марфы. В сущности, каждый из говорящих стремится и логикой, и красноречием, и гражданской страстностью склонить на свою сторону народ, и после каждой речи Карамзин сообщает о реакции на нее слушателей. Народ, по мысли Карамзина, большая сила, но требующая постоянного руководства. Это исполин, наделенный детской душой и детским разумом. К этой мысли писатель неоднократно возвращается в своей повести. «Народ слаб и легкомыслен, - поучает Марфу ее муж Исаак Борецкий, - ему нужна помощь великой души в важных и решительных случаях» (Т. 1. С. 703). На непостоянство и неблагодарность новгородцев жалуется и сама Марфа. «...Давно ли, - думает она, - сей народ славил Марфу и вольность? Теперь он увидит кровь мою и не покажет слез своих...» (Т. 1. С. 724). И действительно, когда московское войско вошло в Новгород, «народ всегда любопытный, забыл на время судьбу Марфы: он спешил навстречу к Иоанну» (Т. 1. С. 724). Эволюция исторических взглядов Карамзина к началу XIX в. отражается и в творческом методе писателя. Революционные события во Франции убедили его в том, что в истории решающую роль играет не любовь, а политические страсти и сила. В «Марфе Посаднице» тема сентиментальной любви Ксении и Мирослава занимает очень скромное место и не определяет ход событий. И напротив, пафос государственности, гражданский долг, подавление личного начала во имя политических принципов - все это заставило Карамзина обратиться к художественным средствам писателей-классицистов. Повесть построена по строгим геометрическим линиям: в ней два стана, во главе каждого свой вождь - Марфа и Иоанн. Обращают на себя внимание пространные монологи (диспут Марфы и Холмского) , построенные по образцам торжественных, ораторских речей. Даже там, где по законам эпического жанра Карамзин мог бы от лица автора описывать военные действия, он обращается к помощи пресловутого классического вестника. Но и «классикой» не исчерпывается художественное своеобразие повести, которая несет в себе пока еще слабо выраженное романтическое начало. История нанесла жестокий удар просветительскому мышлению, и Карамзин выдвигает иррациональное, романтическое объяснение событий, управляемых роком, фатумом, судьбой. Отсюда в повести таинственность, загадочность некоторых эпизодов. «Судьба людей и народов есть тайна провидения» (Т. 1. С. 696), - утверждает Марфа. Загадочны история рождения Мирослава и причина благоволения к новгородскому юноше московского государя. Таинственностью отмечена и судьба Марфы. Еще при рождении финский волхв предсказал ей славную жизнь и, по-видимому, трагическую кончину, но о последнем приходится только догадываться, поскольку автор обрывает предсказание на половине фразы. В связи с этим чрезвычайно ценными оказались для Карамзина легенды и предзнаменования, почерпнутые из новгородских летописей XV в.: разрушение башни Ярослава, на которой находился вечевой колокол; появление над Новгородом огненной тучи, тревога, овладевающая животными и птицами. Здесь религиозное сознание древних книжников своеобразно перекликалось с мыслями Карамзина о высшем промысле, управляющем событиями.
Поэзия
Широкой читательской публике Карамзин известен как прозаик и историк, автор «Бедной Лизы» и «Истории государства Российского». Между тем Карамзин был также поэтом, сумевшим и в этой области сказать свое новое слово. В стихотворных произведениях он остается сентименталистом, но в них отразились и другие стороны русского предромантизма. В самом начале поэтической деятельности Карамзин написал программное стихотворение «Поэзия» (1787), напоминающее «Эпистолу к Аполлину» Тредиаковского. Однако, в отличие от писателей-классицистов, Карамзин утверждает не государственное, а сугубо интимное назначение поэзии, которая, по его словам, «...всегда отрадою была невинных, чистых душ» (Т. 2. С. 8). Оглядываясь на историю мировой литературы, Карамзин по-новому оценивает ее многовековое наследство. Так, в античном мире рядом с Гомером, Софоклом и Эврипидом им поставлены авторы буколических, пасторальных произведений - Бион, Феокрит и Мосх. Ни одним именем не представлена французская литература. Зато на неизмеримую высоту подняты английские авторы: «Британия есть мать поэтов величайших» (Т. 2. С. 8). Первым из них назван Оссиан, песни которого «настраивают нас к печальным представлениям; // Но скорбь сия мила и сладостна душе» (Т. 2. С. 8). В отличие от классицистов, не признававших Шекспира, который не укладывался в рамки их поэтических правил, Карамзин восторженно прославляет великого английского драматурга. В нем он видит глубочайшего психолога, непревзойденного сердцеведа: «Шекспир, Натуры друг! кто лучше твоего // Познал сердца людей?» (Т. 2. С. 10). Затем идут Мильтон, автор поэмы «Потерянный и возвращенный рай», и Йонг, т. е. Юнг, с его «Ночными думами», в которых он выступает как «несчастных утешитель» (Т. 1. С. И). В круг «великих» введен швейцарский поэт Геснер, автор идиллий - «альпийский Теокрит, сладчайший песнопевец» (Т. 2. С. 11). Завершает плеяду избранных автор «Мессиады», немецкий поэт Клопшток, которого Карамзин называет «несравненным». В хор европейских муз должны включиться, по словам Карамзина, и русские авторы. При этом предшествующая классицистическая поэзия для Карамзина как бы не существует: О Россы! век грядет, в который и у вас Поэзия начнет сиять, как солнце в полдень. Исчезла нощи мгла - уже Авроры свет В **** блестит к скоро все народы На север притекут светильник зажигать (Т. 2. С. 12-13). Д. Д. Благой считал, что четырьмя звездочками Карамзин заменил слово «Москва». Но в таком случае пропадает целая стопа, резко нарушается ритм стихотворения, который Карамзин строго выдерживает в своем произведении. Думается, что поэт имел в виду здесь слово «Петрополь», с которым более органично перекликается и слово «север» («На север притекут...»). Карамзин стремится расширить жанровый состав русской поэзии. Ему принадлежат первые русские баллады, которые впоследствии станут ведущим жанром в творчестве романтика Жуковского. Баллада «Граф Гваринос» - перевод старинного испанского романса о побеге отважного рыцаря из мавританского плена. Она была переведена с немецкого языка четырехстопным хореем. Этот размер выберет позже Жуковский в «романсах» о Сиде и Пушкин в балладах «Жил на свете рыцарь бедный» и «Родриг». Вторая баллада Карамзина - «Раиса» - близка по содержанию к повести «Бедная Лиза». Ее героиня - девушка, обманутая любовником, кончает жизнь в морской пучине. В описаниях природы чувствуется влияние популярной в то время мрачной поэзии Оссиана: «Во тьме ночной ярилась буря; // Сверкал на небе грозный луч» (Т. 2. С. 25). Трагическая развязка баллады и аффектация любовного чувства предвосхищает манеру «жестоких» романсов XIX в. Поэзию Карамзина отличает от поэзии классицистов культ природы. Обращение к ней глубоко интимно и в ряде случаев отмечено биографическими чертами. В стихотворении «Волга» Карамзин первый из русских поэтов воспел великую русскую реку. Это произведение создано по непосредственным впечатлениям детства. В круг произведений, посвященных природе, входят «Моление о дожде», созданное в одно из страшных засушливых лет, а также стихотворения «К соловью» и «Осень». В произведении «Осень» - лирический пейзаж связан с грустными размышлениями автора не только об увядании природы, но и о бренности человеческой жизни: Веют осенние ветры В мрачной дубраве; С шумом на землю валятся Желтые листья. Странник, стоящий на холме, Взором унылым Смотрит на бледную осень, Томно вздыхая (Т. 2. С. 17). Лейтмотив стихотворения создается с помощью однотипных эпитетов: «мрачная», «унылый», «томный», «бледный», связывающих пейзаж с переживаниями поэта и его героя. Поэзия настроений утверждается Карамзиным в стихотворении «Меланхолия». Поэт обращается в нем не к четко выраженному состоянию человеческого духа - радость, грусть, а к его оттенкам, «переливам», к переходам от одного чувства к другому: О Меланхолия! нежнейший перелив От скорби и тоски к утехам наслажденья! Веселья нет еще, и нет уже мученья; Отчаянье прошло... Но слезы осушив, Ты радостно на свет взглянуть еще не смеешь И матери своей, Печали, вид имеешь (Т. 2. С. 74). За Карамзиным прочно закрепилась репутация меланхолика. Между тем печальные мотивы - только одна из граней его поэзии. В его лирике нашлось место и для жизнерадостных эпикурейских мотивов, вследствие чего Карамзина можно считать одним из родоначальников «легкой поэзии». Основой этих настроений было просветительство, провозгласившее право человека на наслажденье, данное ему самой природой. К анакреонтический стихотворениям поэта, прославляющим пиры и любовные радости, можно отнести такие его произведения, как «Веселый час», «Отставка», «К Лиле», «Непостоянство». В них уже появляются беззаботные Лилы и Хлои, в сообществе с сатирами и нимфами, которые позже уверенно войдут в лицейскую лирику молодого Пушкина. Карамзин мастер малых форм. Единственная его поэма «Илья Муромец», которую он в подзаголовке назвал «богатырской сказкой», осталась незаконченной. Опыт Карамзина нельзя считать удачным. Крестьянский сын Илья Муромец превращен в галантного, утонченного рыцаря. И все-таки само обращение поэта к народному творчеству, намерение создать на его основе национальный сказочный эпос - весьма показательны. Поэма Карамзина оказалась рядом с «Бовой» Радищева и явилась одной из предшественниц «Руслана и Людмилы» Пушкина. У Карамзина мог Пушкин заимствовать и образ волшебника Черномора, погрузившего красавицу в глубокий волшебный сон. От Карамзина же идет и манера повествования, изобилующая лирическими отступлениями литературного и личного характера. Отталкивание Карамзина от классицистической поэзии отразилось и в художественном своеобразии его произведений. Он стремился освободить их от стеснительных классицистических форм и приблизить к непринужденной разговорной речи. Карамзин не писал ни од, ни сатир. Излюбленными его жанрами стали послание, баллада, песня, лирическая медитация. Подавляющее число его стихотворений не имеет строф или же написаны четырехстишиями. Рифмовка, как правило, не упорядочена, что придает авторской речи непринужденный характер. Особенно это характерно для дружеских посланий И. И. Дмитриеву, А. А. Плещееву. Во многих случаях Карамзин обращается к безрифменному стиху, за который ратовал в «Путешествии» и Радищев. Так написаны обе его баллады, стихотворения «Осень», «Кладбище», «Песня» в повести «Остров Борнгольм», многие анакреонтические стихотворения. Не отказавшись от четырехстопного ямба, Карамзин наряду с ним часто пользуется четырехстопным хореем, который поэт считал более национальной формой, чем ямб. Так, к поэме «Илья Муромец», написанной четырехстопным хореем с дактилической клаузулой, автор сделал следующее примечание: «В рассуждении меры скажу, что она совершенно русская. Почти все наши старинные песни сочинены такими стихами» (Т. 2. С. 45). Разумеется, это утверждение ошибочно, но оно отражает стремление писателя сблизить русскую поэзию с ее национальными истоками.
«Новый слог»
Творчество Карамзина сыграло большую роль в дальнейшем развитии русского литературного языка. Создавая «новый слог», Карамзин отталкивается от «трех штилей» Ломоносова, от его од и похвальных речей. Реформа литературного языка, проведенная Ломоносовым, отвечала задачам переходного периода от древней к новой литературе, когда еще было преждевременным полностью отказаться от употребления церковнославянизмов. Однако три «штиля», предложенные Ломоносовым, опирались не на живую разговорную речь, а на остроумную мысль писателя-теоретика. Карамзин же решил приблизить литературный язык к разговорному. Поэтому одной из главных его целей было дальнейшее освобождение литературы от церковнославянизмов. В предисловии ко второй книжке альманаха «Аониды» он писал: «Один гром слов только оглушает нас и никогда до сердца не доходит». Вторая черта «нового слога» состояла в упрощении синтаксических конструкций. Карамзин отказался от пространных периодов. В «Пантеоне российских писателей» он решительно заявлял: «Проза Ломоносова вообще не может служить для нас образцом: длинные периоды его утомительны, расположение слов не всегда сообразно с течением мыслей» (Т. 1. С. 621). В отличие от Ломоносова, Карамзин стремился писать короткими, легко обозримыми предложениями. Для примера приведем отрывок из повести «Бедная Лиза»: «Эраст был до конца жизни своей несчастлив. Узнав о судьбе Лизиной, он не мог утешиться и почитал себя убийцею. Я познакомился с ним за год до его смерти. Он сам рассказал мне свою историю и привел меня к Лизиной могиле. - Теперь, может быть, они уже примирились!» (Т. 1. С. 621). Третья заслуга Карамзина заключалась в обогащении русского языка рядом удачных неологизмов, которые прочно вошли в основной словарный состав. «Карамзин, - писал Белинский, - ввел русскую литературу в сферу новых идей, и преобразование языка было уже необходимым следствием этого дела». К числу нововведений, предложенных Карамзиным, относятся такие широко известные в наше время слова, как «промышленность», «развитие», «утонченный», «сосредоточить», «трогательный», «занимательность», «человечность», «общественность», «общеполезный», «влияние» и ряд других. Создавая неологизмы, Карамзин использовал главным образом метод калькирования французских слов: «интересный» от «interessant», «утонченный» от «raffine», «развитие» от «developpement» и т. п. Значительная часть этих понятий связана с психологической сферой, особенно близкой писателю-сентименталисту. Языковая реформа Карамзина имела и свои уязвимые стороны. К ним прежде всего следует отнести резко отрицательное отношение к народным идиомам, к лексике, связанной с жизнью простого народа. Писатель ориентировался на утонченные, аристократические вкусы образованных читателей того времени, принадлежащих к высшему обществу, которых оскорбляли «низкие» подробности крестьянского быта. Карамзин принадлежит к числу писателей, оказавших сильное и продолжительное влияние на развитие русской литературы. Его повести, особенно «Бедная Лиза», вызвали массу подражаний: «Ростовское озеро» и «Прекрасная Татьяна, живущая у подошвы Воробьевых гор» В. В. Измайлова, «История бедной Марьи» Н. П. Милонова, «Бедная Маша» А. Е. Измайлова, «Софья» и «Инна» Г, П. Каменева и ряд других. Карамзин и его ученики создали устойчивый тип сентиментальной повести, своеобразной и неповторимой, как романтическая и «натуральная» повести. Столь же обширную литературу вызвали и «Письма русского путешественника». Здесь и «Путешествие в полуденную Россию» В. В. Измайлова, и «Письма из Лондона» П. И. Макарова, и «Путешествие в Малороссию» П. И. Шаликова, и ряд других произведений. Но значение творчества Карамзина выходит за рамки сентиментализма, за границы XVIII в., поскольку оно оказало сильное влияние на литературу первых трех десятилетий XIX в. Именно это дало основание Белинскому говорить о Карамзинском периоде русской литературы, продолжавшемся, по его словам, около сорока лет с 90-х годов XVIII по 20-е годы XIX в. «Карамзиным, - писал Белинский, - началась новая эпоха русской литературы... Карамзин ввел русскую литературу в сферу новых идей... первый... заменил мертвый язык книги живым языком общества». Карамзину принадлежит заслуга создания в России бытовой, «светской», исторической и предромантической повести. Опыты Карамзина были продолжены и возведены на новую ступень Пушкиным, Гоголем, Бестужевым-Марлинским, Полевым, Погодиным, Павловым и другими авторами XIX в. В своих повестях Карамзин выступал тонким психологом, обогатившим эту область такими художественными средствами, как мимика, жест, внутренний монолог, лирический пейзаж. Произведения Карамзина сблизили литературный язык с живым, разговорным языком. Именно этим он привлек в начале XIX в. в литературное общество «Арзамас» Жуковского и Батюшкова, Вяземского и молодого Пушкина. Большую роль в истории литературы сыграла и «История государства Российского». Она вдохновила Рылеева создать героические думы, Пушкина - трагедию «Борис Годунов», А. К. Толстого - драматическую трилогию о Грозном и его преемниках, а также роман «Князь Серебряный».
Хронологические рамки русского сентиментализма, как и всякого другого направления, определяются более или менее приблизительно. Если его расцвет можно с уверенностью отнести к 1790-м гг. (период создания наиболее ярких и характерных произведений русского сентиментализма), то датировка начального и завершающего этапов колеблется от 1760–1770-х до 1810-х гг.
Углубленное изучение проблем Просвещения помогает понять, что сентиментализм был тесно связан с просветительской идеологией. Культ чувства, провозглашенный сторонниками нового направления, не противоречил просветительской идее внесословной ценности человека; напротив, эта идея приобретала все более богатое содержание. Герой сентименталистов, «чувствительный человек», воплощал в себе гуманистический идеал своей эпохи; это человек, живущий сложной внутренней жизнью, замечательный не воинскими подвигами или государственными делами, а своими душевными качествами, умением «чувствовать». Достоинства личности обнаруживались в новой сфере - сфере чувств, и утверждение новых этических принципов в жизни и в литературе противостояло официозной государственности. Сентиментализм отразил новое мироощущение людей «осмнадцатого века», людей, познакомившихся с философскими идеями не только Р. Декарта, но и В. Д. Локка и Ж.-Ж. Руссо. Отношения между человеком и окружающим его миром стали представляться более сложными, противоречивыми и - что особенно важно - более изменчивыми.
Идеи Гердера, преодолевшего метафизический подход к истории, нашли живой отклик в русской литературе конца XVIII в., у русских писателей-сентименталистов. У них пробуждается уже интерес к культурам разных народов отдаленных эпох - интерес, характерный впоследствии для романтиков. Однако преромантические тенденции не исчерпывали и не определяли всю специфику сентиментализма, связанного еще во многом с просветительским рационализмом. Сентиментализм как самостоятельное литературное направление создал свой тип героя, свою систему жанров, свой стиль.
Русский сентиментализм явился частью общеевропейского литературного движения и вместе с тем закономерным продолжением национальных традиций, складывавшихся в эпоху классицизма. Произведения крупнейших европейских писателей, связанные с сентиментальным направлением («Новая Элоиза» Руссо, «Страдания молодого Вертера» Гете, «Сентиментальное путешествие» и «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» Стерна, «Ночи» Юнга и т. д.), очень скоро после своего появления на родине становятся хорошо известны в России: их читают, переводят, цитируют; имена главных героев приобретают популярность, становятся своего рода опознавательными знаками: русский интеллигент конца XVIII в. не мог не знать, кто такие Вертер и Шарлотта, Сен-Пре и Юлия, Йорик и Тристрам Шенди. Вместе с тем во второй половине столетия появляются русские переводы многочисленных второстепенных и даже третьестепенных современных европейских авторов. Некоторые сочинения, оставившие не очень заметный след в истории своей отечественной литературы, воспринимались иногда с бо́льшим интересом в России, если в них были затронуты проблемы, актуальные для русского читателя, и переосмысливались в соответствии с представлениями, уже сложившимися на основе национальных традиций. Таким образом, период формирования и расцвета русского сентиментализма отличается чрезвычайной творческой активностью восприятия европейской культуры. При этом русские переводчики преимущественное внимание стали уделять современной литературе, литературе сегодняшнего дня.
Исследователи начинают историю русского сентиментализма с творчества Хераскова, который сам, однако, неоднократно подчеркивал свою приверженность к авторитетам Ломоносова и Сумарокова. Соблюдение правил и следование определенным канонам, сложившимся в поэзии классицизма, характерно для всего творчества Хераскова в целом. Высокая поэзия Ломоносова с ее патриотическим пафосом, не осталась чужда Хераскову, автору торжественных од и героических поэм: «Чесмесский бой» (1771), «Россияда» (1779), «Владимир возрожденный» (1785) и др. Разграничивая жанры и соответствующие им стили, Херасков, однако, по-новому относится к иерархии жанров. Песни Сумарокова, воспринимавшиеся ранее как низкий жанр, неожиданно приобретают первостепенную ценность в глазах образованного литератора, автора торжественных од. Высокий и низкий жанр не только уравниваются в своем значении, но, более того, предпочтение отдается низкому. Естественно, что самый термин «низкий жанр» неприемлем для Хераскова: он противопоставляет «громкой» поэзии - «тихую», «приятную». Это соответствует и жизненному кредо поэта, выраженному в рефрене его стансов «Всяк на свете сем хлопочет…» (1762):
Всякий мысли взводит выше,
Только лучше жить потише.
В этих словах поэта выражалось, с одной стороны, скептическое отношение к существующему порядку вещей, а с другой - разочарование в тех идеалах, которые вдохновляли Ломоносова. Отказываясь от решения проблем общегосударственного значения, поэт сосредоточивает свое внимание на отдельном, частном человеке. Естественно поэтому, что более камерные жанры приобретают особую привлекательность для Хераскова. Поющая и пляшущая пастушка становится для него «миляй гремяща хора». Отдельное, частное предпочитается общему, как бы оно ни было значительно и важно.
В соответствии с этими представлениями Херасков постепенно трансформирует самый жанр оды. Стихотворения из сборников Хераскова «Новые оды» (1762) и «Философические оды или песни» (1769) мало общего имеют с хвалебной классической одой, чаще всего - это философские размышления, темы которых обозначены в заглавиях: «Благополучие», «Богатство», «Злато», «Желания», «Ничтожность» и т. д.
Стремясь обрести некую независимость по отношению к существующему миропорядку, поэт вынужден был искать новые формы, новые средства для передачи своего авторского отношения к окружающей реальности. Однако отвлеченность, рационалистичность, присущая литературе классицизма, не могла быть преодолена ни Херасковым, ни его ближайшими последователями. Герой Хераскова остается для читателя довольно абстрактной личностью. Он рассуждает об универсальных категориях добра и зла, почти не проявляя своей причастности к конкретному реальному миру, в котором сам живет и действует.
Зависимость Хераскова от эстетики классицизма проявилась и в его драматургии, в которой, однако, наметились и многие новые черты, развитые впоследствии в творчестве сентименталистов.
Уже в своей ранней трагедии «Венецианская монахиня» (1758) Херасков выступил на защиту прав человеческой личности, порабощенной феодально-абсолютистским государством и церковью.
В 1770-е гг. Херасков пишет «слезные драмы» - пьесы, в которых трагическая ситуация разрешается благополучным образом («Друг нещастных», «Гонимые» и др.). Одна из пьес завершается словами, выражающими основную идею автора: «О! друзья мои, будьте уверены, что добродетель рано или поздно награждение свое получит и что гонимых людей, в обличение злых и неправедных, рука божия нечаянным благоденствием увенчевает». В драмах Хераскова добродетельные герои неизменно торжествуют, а злодеи раскаиваются и исправляются. Добродетель в понимании Хераскова - это прежде всего чувствительность, т. е. способность к состраданию, к сочувствию. Главный герой пьесы «Друг несчастных» провозглашает: «Бедные люди - равные мне человеки». Героиня пьесы, бедная, но добродетельная девушка, как выясняется в процессе действия, происходит из знатной и богатой семьи. Именно это обстоятельство и помогает счастливой развязке: как и Сумароков, Херасков находится еще под властью сословных предрассудков своего времени. Герои Хераскова напоминают своих предшественников из трагедий Сумарокова и еще в одном отношении: «злодеи» сами говорят о своей жестокости, «чувствительные» герои высказывают бесконечные тирады о добродетели. Причем по содержанию эти рассуждения столь же отвлеченны и абстрактны, как «философические оды» Хераскова.
Между тем потребность выразить свои личные переживания, рассказать читателю о себе, а не о человеке вообще, становится все ощутимее в творчестве поэтов херасковского кружка. В русской поэзии это были первые, хотя и очень примитивные проявления диалектики сознания, отличающей литературу сентиментализма от предшествовавшего ей направления.
В русской прозе 1760-х гг. также намечаются новые тенденции, получающие наиболее яркое выражение в романах Ф. А. Эмина. Несомненное воздействие «Новой Элоизы» Ж.-Ж. Руссо проявилось в романе Эмина «Письма Эрнеста и Доравры» (1766), связанном в свою очередь с развитием русской эпистолярной культуры XVIII в.
Переход к новым художественным произведениям был осуществлен в творчестве М. Н. Муравьева, также вышедшего из школы Хераскова, но оказавшегося более независимым, чем другие его последователи. Расцвет деятельности Муравьева относится к 1770–1780-м гг. В 1773 г. появляется его сборник «Басни», в 1775 г. - «Оды», в периодических изданиях 1770–1780-х гг. поэт печатает ряд произведений, но значительная часть его творчества не была опубликована при жизни. Первые опыты Муравьева еще очень традиционны (оды на военные победы и басни). Однако трансформация жанра оды, намеченная Херасковым, осуществляется Муравьевым с еще большей решительностью. «Отход Муравьева от классицизма, - замечает исследователь, - начался тогда, когда он, отказавшись от воспевания гнева „бога браней“, от оды, „алчными глазами“ взглянул на мир и, перепутав все жанры, превратил свои стихи в лирический дневник».
Действительно, автобиографические мотивы, еще очень робко вводившиеся поэтами 1760-х гг., постепенно становятся определяющими в лирике Муравьева. Подражая Горацию, поэт сопровождает некоторые оды из сборника 1775 г. подзаголовками-посвящениями: «Ода вторая. К А. М. Брянчининову», «Ода десятая. Весна. К Василию Ивановичу Майкову». Вместо титулованных особ адресатами поэзии Муравьева становятся его друзья и близкие. Самая ода превращается в более интимный жанр - дружеское послание. Философские размышления в духе Хераскова оказываются связаны в лирике Муравьева с конкретными событиями, близко касающимися самого поэта и дорогих ему людей. Так, в стихотворении «Путешествие» он вспоминает о днях, проведенных «с нежнейшим из отцов, с сестрою несравненной», сестре посвящает лирическое послание «К Феоне», ей же «присваивает» собрание своих стихов («Присвоение сей книги Федосье Никитишне») и др.
Убежденность поэта в том, что счастье человека не в богатстве и почестях, проявляется не только в декларациях, но и в его умении передать радость общения с близкими людьми. Герой Муравьева - человек с «чувствительной душой»; его идеал - скромная, но деятельная жизнь, приносящая пользу обществу и удовлетворение себе самому. Муравьев не только плодотворно использовал достижения Хераскова, Ржевского и других старших современников, но и теоретически и практически начал обосновывать художественные принципы нового литературного направления - сентиментализма.
В «Опыте о стихотворстве», написанном во второй половине 1770-х гг., Муравьев сам формулирует некоторые из этих принципов, советуя начинающему поэту:
Страстей постигнуть глас и слогу душу дать,
Сердечны таинства старайся угадать.
Движенье - жизнь души, движенье - жизнь и слога,
И страсти к сердцу суть вернейшая дорога.
В стихотворении, которое служит поэтической декларацией, Муравьев впервые обращает внимание на необходимость проникновения во внутренний мир человека. Поэт должен постигнуть «сердечные таинства», «жизнь души» с ее противоречиями и переходом из одного состояния в другое. Самая категория времени меняется в сознании Муравьева по сравнению с его предшественниками. Каждое мгновенье неповторимо, и задача художника - уловить и запечатлеть его, передав, по возможности, его характер:
Мгновенье каждое имеет цвет особый,
От состояния сердечна занятой.
Он мрачен для того, чье сердце тяжко злобой,
Для доброго - златой.
В цикле стихов, названных «Pièces fugitives», Муравьев стремился передать движение жизни, мимолетность каждого данного состояния:
Что в свете есть прекрасно,
Похитить поспешай
И, чтоб представить ясно,
Все виды вдруг смешай.
Новые художественные задачи предопределили и новое отношение поэта к языку. Г. А. Гуковский, детально исследовавший этот вопрос, писал о слоге Муравьева: «Слова начинают значить не столько своим привычным словарным значением, сколько своими обертонами, эстетически-эмоциональными ассоциациями и ореолами». В поэзии Муравьева появляются эпитеты, характерные и для более поздней лирики сентиментализма: «разговора сладкий ток», «сладостны дыханья», «сладкий покой», «кроткий луч», «стыдливая луна», «милое мечтанье» и т. д. Эпитет «тихий», употреблявшийся Херасковым в основном как антоним по отношению к слову «громкий», приобретает новые нюансы, приближающие это слово к значению «приятный», «нежный», «безмятежный»: «тихий сон», «тихий трепет», «тихая светлость, объемлющая душу».
В 1778 г. Муравьев опубликовал свои прозаические заметки «Дщицы для записывания». В жанровом отношении это нечто принципиально новое, не предусмотренное теорией классицизма: эссе, где лирические пассажи чередуются с размышлениями философского характера и литературно-критическими высказываниями. Писатель рассуждает здесь о соотношении чувства и разума: «Если чувствование означает границы добра и зла, то разум, однако, должен утверждать стопы странствующего между ими». Здесь же Муравьев делает несколько интересных психологических наблюдений, открывающих читателям XVIII в. «внутреннего человека»: «Столь мило существовать вместе! Но прекрасно и уединение - оно дает ощущение нужды быть вместе. Лишения научают нас вкушать удовольствия». Говоря в этой же статье о «прославляющих нас единоземцах», писатель характеризует творчество своих предшественников. Особенно высоко ценятся заслуги Ломоносова: «Какою живостью одушевлено выражение Ломоносова! Каждое являет знаменование изобильнейшего и приятного воображения. Вот чем превзойдет он всех своих последователей в лирическом роде!». Упоминая далее и о Сумарокове, писатель восклицает: «Какой открывается мне ряд благородных, избранных, трудившихся над просвещением отечества и которым Кантемир подходит!». Муравьев указывает на преемственную связь, существовавшую между разными поколениями русских писателей XVIII в., и, главное, подчеркивает объединяющую их черту - заботу о просвещении отечества.
Последовательно развивая просветительскую идею о внесословной ценности личности, Муравьев не только в стихах, но и в прозаических этюдах много размышлял об этической стороне человеческой жизни, о единении добра и красоты, о необходимости служения другим людям и участия в общественной жизни. Проза Муравьева - явление, по-своему очень интересное, отражающее в себе тенденцию новой эпохи. Однако основные прозаические сочинения писателя при жизни его не были напечатаны. Русская проза сентиментализма развилась и оформилась в 1790-е гг., когда публиковались прозаические сочинения Карамзина, возглавившего новое литературное направление.
«Узаконенным» высоким жанром в системе жанров русского классицизма была торжественная речь (прозаическая параллель оде), но с течением времени изменялось и содержание, а соответственно и форма ораторской прозы. В статьях Сумарокова, которые он печатал в своем журнале «Трудолюбивая пчела» (1759), преобладали прозаические этюды сатирико-моралистического характера. Разрабатывая этот жанр, русские писатели могли опереться и на опыт западноевропейской литературы: прежде всего на английские журналы Стиля и Аддисона, а также немецкие «моральные еженедельники». Эти издания приобрели большую популярность в России во второй половине XVIII в., многие статьи переводились несколько раз, оригинальные тексты дополнялись или изменялись в некоторых деталях, приноравливались к местным условиям.
Высмеивая человеческие пороки, сатирики стремились найти и утвердить положительный идеал, нередко обращаясь к нравоучению. Темы «философических» од Хераскова 1760-х гг. продолжают развиваться в журнальной прозе следующего десятилетия, в особенности в журналах Новикова конца 1770-х - начала 1780-х гг. В этот период русская литература тесно соприкасается с таким сложным идеологическим течением, как масонство.
И Херасков, и Новиков, и многие другие русские писатели становятся членами масонских обществ. Масонство, получившее широкое распространение в странах Европы с начала XVIII в., было явлением довольно разнородным: некоторые масоны отличались крайним мистицизмом, другие, подобно масонам-иллюминатам, оказались во главе революционно-просветительского движения, поднявшегося против католицизма и религиозного фанатизма. В основе масонского учения лежала легенда о постройке храма царя Соломона. Орден масонов - вольных каменщиков, участвовавших в строительстве, олицетворял идею всеобщего братства и сотрудничества. Эта легенда в каждой из масонских систем толковалась по-другому, как правило, окружалась завесой таинственности и множеством символических обрядов. В России масонство появилось уже в 1730-е гг. и было тесно связано с масонскими организациями в разных странах Европы. Вместе с тем, как справедливо указывает Н. К. Пиксанов, «в русском масонстве было немало своеобразного, обусловленного самой русской жизнью, чем и обеспечены были тесные связи русского масонства со всем общественным, культурным и литературным движением в России».
Особенно существенный след в истории русской литературы оставила деятельность масонского кружка, возглавленного Н. И. Новиковым. Решившись в 1775 г. вступить в масонский орден, Новиков искал в масонстве решения тех этических проблем, которые вставали перед ним еще в период издания сатирических журналов: «… национальная и сословная терпимость ордена, нравственная равноправность людей была делом просвещенных понятий, к которым он издавна был склонен».
Масонская ложа представляла собой тип кружка, объединявшего людей, близких по взглядам и убеждениям, кружка, независимого от правительства. Позднее этот опыт организации был по-своему использован и декабристами в их тайных обществах. Масоны, разумеется, были бесконечно далеки от всякой революционности, но некоторые из них по-своему принимали участие в решении задач, стоявших перед просветителями. Это, очевидно, и привлекло к масонству многих виднейших деятелей культуры и писателей, в частности Новикова, стремившегося использовать деятельность масонского ордена прежде всего в просветительских целях. С именем Новикова связан один из самых важных этапов в истории русского масонства: период максимального сближения отдельных деятелей масонства с Просвещением, период активизации тех лож, в которых главное внимание уделялось общественно-литературной деятельности, а не схоластическим богословским дискуссиям.
При этом многие из русских масонов, вступая в орден, проявляли оппозиционность по отношению к официальной религии, противопоставляя догматическому учению церкви «истинное христианство», веру, не скованную строгими иерархическими законами и установлениями. Духовная и нравственная свобода, допускавшаяся масонами, приближалась нередко к деизму. Церковь требовала безоговорочного повиновения: ее законы и обряды не подлежали обсуждению; роль добропорядочного христианина сводилась к тщательному исполнению свыше предписанного, заранее регламентированного. В масонском учении внимание обращается на частного, отдельного человека, перед ним выдвигаются задачи самопознания и самосовершенствования - задачи, способствовавшие творческому и нравственному развитию личности.
Разумеется, это гуманистическое начало в масонстве нередко оттеснялось на второй план: объявляя высшей целью познание бога и божественных истин, некоторые масоны начинали проповедовать аскетизм, рассматривая земную жизнь лишь как приготовление к смерти. Новикову подобные представления были чужды, в центре его интересов оставался земной человек - человек, подверженный слабостям, но способный подняться до высших степеней нравственного совершенства. В программном «Предуведомлении», открывающем первую часть журнала «Утренний свет», издававшегося кружком Новикова (1777–1779), содержится настоящий панегирик человеку - владыке всего земного: «Ничего преизящнее, величественнее и благороднее человека и его от источника благ происходящих свойств не находим… Ничто полезнее, приятнее и наших трудов достойнее быть не может, как то, что теснейшим союзом связано с человеком и предметом своим имеет добродетель, благоденствие и счастие его». Издатели здесь же говорят о своем намерении «определить все выручаемые деньги от продажи сего журнала на заведение школ для бедных и сиротствующих детей, равномерно для содержания бедных и престарелых людей». Намерение было осуществлено: на средства, полученные от журнала, новиковский кружок основал в Петербурге два училища - Екатерининское и Александровское и в очередных номерах «Утреннего света» сообщал об успехах учеников. Для Новикова и его единомышленников эта реальная деятельность была естественным следствием их размышлений о высоком предназначении человека, его моральных и гражданских обязанностях.
Несколько иной характер имели последующие масонские издания: «Московское ежемесячное издание» (1781), «Вечерняя заря» (1782), «Покоящийся трудолюбец» (1784). В них значительно меньше влияние самого Новикова, хотя здесь сотрудничали в основном масоны новиковского кружка: А. М. Кутузов, И. П. Тургенев, А. А. Петров и др.
А. М. Кутузов вместе с Радищевым учился в Лейпцигском университете. Их связывала дружба с юношеских лет, и «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищев посвятил именно Кутузову, своему «сочувственнику». Хотя Кутузов не разделял революционных убеждений друга, ему не были чужды гуманистические идеалы просветителей XVIII в. Кутузов писал мало, будучи очень взыскательным критиком своих собственных сочинений. Известно, например, что он начал писать, но так и не закончил «философическое исследование о причинах, приведших в ослабление любовь к отечеству в россиянах». В письмах к друзьям Кутузов нередко развивал свои нравственно-философские идеи, но в печати выступал лишь с переводами («Мессиада» Клопштока, «Ночи» Юнга, нравоучительный роман Г. Бериша «Путешествие добродетели»). Из Х.-Ф. Геллерта Кутузов переводит несколько сочинений, оказавшихся необычайно тесно связанными с общим развитием сентиментального направления в России. Особенно показательна в этом отношении статья «О приятности грусти». Принципы сенсуализма, наиболее четко выраженные в философии Локка, получают у Геллерта литературную интерпретацию. Автор статьи стремится проследить процессы, происходящие в человеческой психике, основываясь на «собственных чувствованиях и опытах». В результате он делает некоторые выводы о том, что «радость, следующая за неудовольствием, гораздо чувствительнее, нежели радость, после многих радостей следующая»; что «смешанное чувствование… имеет в себе нечто нового, нечто трогающего, ибо одно движение, возвышается сопротивлением другого», и т. д. Наблюдения над движениями «сердца человеческого» - при всей их поверхностности и элементарности - были серьезным и важным открытием для русских литераторов, проявивших интерес к «внутреннему человеку».
Этот интерес обнаруживался и в выборе переводимых произведений, и в частной дружеской переписке. Из бытового документа письмо постепенно превращалось в особый литературный жанр, формировавшийся параллельно прозаическому жанру романа в письмах и стихотворному жанру дружеского послания. Основным предметом писем масонов-литераторов становились не внешние события, а их переживания и размышления на нравственно-философские темы.
Участники переписки исповедовались друг другу, подробно писали о собственном душевном состоянии, анализировали свои взаимоотношения с друзьями, здесь же высказывали общие моральные сентенции, иногда делились впечатлениями о прочитанных или переведенных ими книгах, обсуждали некоторые литературно-эстетические проблемы и т. д. Автор частного письма не был ограничен условностями определенного литературного жанра и требованиями, необходимыми для произведений, готовившихся к печати. Полная непринужденность в выборе темы и раскованность в отношении стиля позволяли с максимальной полнотой проявить свое авторское «я». Эти возможности эпистолярного жанра имели большое значение для развития сентиментального направления: частная переписка русских литераторов 1770 - начала 1790-х гг. показывает, как складывалось новое мировосприятие, как формировался новый стиль. Эпистолярная культура впитывала многое из современной литературы, как европейской, так и отечественной и в свою очередь оказывала на нее сильное влияние. Участники переписки начинали чувствовать себя в некотором роде литературными героями. Постепенно складывался определенный тип такого героя: это человек с «чувствительным», «нежным» сердцем, склонный к меланхолии, преданно любящий близких и друзей, выражающий свое участие к их горестям «сердечными слезами». Однако сквозь эти стереотипные черты в письмах наиболее одаренных литераторов проявлялось и нечто индивидуальное.
Особенно интересны и глубоки по своему содержанию письма Александра Андреевича Петрова, молодого талантливого переводчика, которого Новиков привлек к участию в своих изданиях. Подобно Кутузову, он занимался преимущественно переводами, но его деятельность сыграла немаловажную роль в становлении нового литературного направления. Внимание Петрова к вопросам стиля и языка оказалось очень важно для выработки новых норм литературной речи, утвержденных позднее Карамзиным.
«Он знаком был с древними и новыми языками, при глубоком знании отечественного слова одарен был и глубоким умом и необыкновенной способностью к здравой критике», - вспоминал об А. А. Петрове И. И. Дмитриев. Для литературного стиля Петрова было характерно стремление к простоте, лаконичности и логической стройности.
В письмах к Карамзину 1780-х гг. Петров высказывал свои взгляды на искусство, обсуждал проблемы литературного стиля и т. п. В частности, особенно важны два момента в эстетической концепции Петрова. Он отдает явное предпочтение природе перед искусством и в связи с этим стремится оспорить предубеждение своего младшего друга против деревенской жизни. «Как может находить вкус в беллетрах, в искусственном подражании прекрасной натуре тот, кто в самом оригинале не находит приятностей?», - пишет Петров Карамзину в 1787 г. Ратуя за «простоту чувствования», которая «превыше всякого умничания», Петров тут же уточняет: «Однако простота не состоит ни в подлинном, ни в притворном незнании». Автор письма доказывает необходимость знания и соблюдения правил, ссылается на авторитет одного из теоретиков классицизма Батте и в качестве образцовых писателей называет Фенелона, Аддисона и Геллерта. Таким образом, Петров чутко улавливал веяния новой эпохи (изменение эстетического критерия красоты) и вместе с тем во многом оставался под влиянием традиций предшествовавшего направления.
Петров принимал живое участие в масонских делах, однако с не меньшим вниманием он относился и к издательско-просветительской деятельности Новикова, далекой от узкомасонских целей. Немало забот и труда вложил Петров в журнал «Детское чтение для сердца и разума» (1785–1789), издававшийся вначале Новиковым, а затем перешедший в руки Петрова и Карамзина. Этот первый русский журнал, предназначавшийся для детей и юношества, отражал широкий круг интересов его издателей. Статьи на религиозно-нравственные темы занимали здесь сравнительно немного места, и в целом издание имело вполне светский характер.
Склонный к скептицизму Петров не мог быть удовлетворен отвлеченно-моралистическими умствованиями некоторых его собратьев по ордену. Неприятие их «философии», доходившей порой до откровенного юродства, проявлялось в оценках и характеристиках на страницах писем Петрова. Ироничность, сквозящая в суждениях Петрова и придающая его эпистолярному стилю особый колорит, впоследствии по-своему была воспринята Карамзиным и стала одной из существенных черт литературы русского сентиментализма. Эта ироничность была закономерной реакцией на чрезмерную чувствительность, начинавшую принимать гипертрофированные формы в пору расцвета русского сентиментализма в 1790-е гг.
В 1790-е гг. развертывается деятельность крупнейших писателей нового направления Карамзина и Дмитриева, и одновременно выступают в печати многочисленные второстепенные и третьестепенные авторы. Кроме изданий Карамзина (о них см. далее, с. 747) в последнее десятилетие XVIII в. выходят сентименталистские по своему характеру журналы В. С. Подшивалова: «Чтение для вкуса, разума и чувствований» (1791–1793), «Приятное и полезное препровождение времени» (1794–1798). Вслед за сборником карамзинских сочинений, демонстративно озаглавленным «Мои безделки» (1794), появляются «И мои безделки» (1795) И. И. Дмитриева, а затем всевозможные вариации типа «Лучшие часы жизни моей» (1798) М. А. Поспеловой, «Плод свободных чувствований» (1798–1799) П. И. Шаликова, «Мое отдохновение» (1799) Я. В. Орлова и т. п. Эти заглавия подчеркивали камерный характер сборников, утверждали право автора говорить о личном, касающемся непосредственно самого писателя и его близких.
Представление о зыбкости всего сущего, открытие глубокой содержательности каждого мгновения бытия, намеченное в поэзии Хераскова, а затем в полную меру раскрытое в творчестве Муравьева, подверглось дальнейшему анализу в сознании русских литераторов 1790-х гг. Их предшественники полагали, что каждая страсть в человеке однозначна и постоянна, потому и герои в литературе классицизма так легко и просто делились на положительных и отрицательных. Сентименталисты осознали неповторимость каждого данного мгновения, и выражение «течение времени» было для них уже не простой метафорой, приобретало все более глубокий смысл. Представление о непрерывном движении времени объясняло изменчивость и непостоянство явлений, касающихся эмоциональной стороны природы человека. Соответственно писатели нового направления сосредоточили свое внимание на переходных состояниях, на оттенках чувств, на сосуществовании противоречивых ощущений и побуждений.
Карамзин и Дмитриев - два писателя, тесно связанные дружбой, длившейся с юношеских лет на протяжении всей жизни, становятся законодателями вкуса среди приверженцев нового направления. «Сфера влияния» Дмитриева была несколько уже, чем карамзинская: Дмитриев был известен как поэт (его мемуары «Взгляд на мою жизнь» были опубликованы только в 1866 г.).
Современники называли Дмитриева «классическим поэтом», считая, что его стихи могут служить образцами в системе поэтических жанров, уже существенно трансформированной со времен Ломоносова.
Отношение Дмитриева к предшествовавшей традиции было сложным. В пародии «Гимн восторгу» (1792), а затем в сатире «Чужой толк» (1794) поэт язвительно высмеивал торжественные оды, создававшиеся по определенному канону:
Тут на́йдешь то, чего б нехитрому уму
Не выдумать и ввек: зари багряны персты,
И райский крин, и Феб, и небеса отверсты!
Так громко, высоко!.. а нет, не веселит,
И сердца, так сказать, ничуть не шевелит!
Громкие фразы одописцев-эпигонов, поставлявших стихи на заказ, перестали выражать авторское отношение к описываемому, становились пустыми фразами и потому не могли найти отклика в душе читателя. Сказать свое своими словами - вот задача, стоявшая перед Дмитриевым, выступавшим против ложного восторга и пафоса, но продолжавшим ценить оды Ломоносова, Хераскова, Державина. Традиции подлинно высокой гражданственной поэзии классицизма оставались дороги и близки Дмитриеву, и это обнаруживается в таких его стихах, как «Ермак», «Освобождение Москвы», «Глас патриота на взятие Варшавы». Считая, что эти произведения «приличнее назвать лирическими поэмами, нежели одами», П. А. Вяземский говорил, что они «исполнены поэтического огня любви к отечеству, не сей любви грубой, которая более охлаждает душу читателей, но любви возвышенной, переливающей в других пламень животворный».
Особой популярностью среди читателей конца XVIII - начала XIX в. пользовался «Ермак» (1794), вызвавший немало подражаний. Героико-патриотическая тема была выражена здесь совершенно по-новому: стихотворение пленяло поэтизацией старины и живописностью образов. Сибирские шаманы, ведущие диалог о Ермаке, - это не безликие аллегории, а колоритные экзотические фигуры, как будто бы сошедшие с полотна художника, тщательно выписавшего все детали:
С булатных шлемов их висят
Со всех сторон хвосты змеины
И веют крылия совины;
Одежда из звериных кож;
Вся грудь обвешана ремнями,
Железом ржавым и кремнями;
На поясе широкий нож.
Эта «зрелищность» стихотворения, проявляющаяся и при описании по-оссиановски мрачного ночного пейзажа на берегах Иртыша, во многом напоминает творческую манеру Державина. В то же время «Ермак» органически связан со всем остальным творчеством Дмитриева, поэта-сентименталиста. Автор говорит о своем собственном отношении к Ермаку в самых последних строках стихотворения, завершая его «сладкой песнью» в честь героя древности. Разговор шаманов, врагов Ермака, составляет основу всего произведения и раскрывает основную идею автора.
Эта драматизация действия и умение выражать свое мнение через реплики персонажей, чуждых автору по образу мыслей, проявились с особым блеском в сказках и баснях поэта. Князь Ветров и художник («Картина»), Пролаз, Премила и Миловзор («Модная жена»), Ветрана и Всеведа («Причудница») и другие герои сказок Дмитриева ведут между собой оживленные диалоги, которые играют важную роль в развитии сюжета. Речь этих персонажей, завсегдатаев светских салонов, как правило, лишена всякой патетики и торжественности: это разговорный язык дворянского общества. В некоторых репликах автора проскальзывает его насмешливо-ироническое отношение к своим героям, иногда даже осуждение. Однако Дмитриев не переходит к отвлеченной дидактике: читатель сам должен извлекать мораль из мастерски рассказанного или, точнее даже, представленного в лицах эпизода.
Подобная же манера повествования характерна и для басен Дмитриева, по-своему воспринявшего опыт русских баснописцев предшествовавшего периода. Басни Дмитриева в основной своей массе - переводы, однако они хорошо отразили своеобразие его поэтического таланта и даже основные черты его творческой личности. Рассказчик в баснях Дмитриева выступает не как суровый моралист, а как остроумный и насмешливый зоркий наблюдатель человеческих пороков и слабостей. Вместе с тем в басни Дмитриева проникают иногда и лирические ноты, приближающие этот сатирический жанр к элегии или идиллии («Два голубя», «Дон-Кихот», «Два друга», «Мудрец и поселянин» и др.), а иногда и мадригалу («Магнит и железо»).
Сохраняя жанровое разграничение стихов в изданиях своих сочинений, Дмитриев по существу преодолел замкнутость, разъединенность отдельных стихотворных жанров, окончательно разрушив представление о существовании поэзии «высокой» и «низкой». Независимо от избранного жанра Дмитриев писал, по словам его современника А. Ф. Воейкова, «чистым, приятным, благородным, но притом простым слогом», т. е. «средним» слогом. Как и другие сентименталисты, Дмитриев ориентировался преимущественно на образованных читателей и особенно читательниц, утонченных ценительниц всего изящного. То, что могло показаться грубым и резким, изгонялось из поэтического языка, и живая стихия народной речи подвергалась тщательной фильтрации и обработке. И все-таки народная речь (пословицы, поговорки, идиомы и просторечие) проникала в поэзию Дмитриева, проявлявшего несомненный интерес к отечественному фольклору. С особым вниманием относился поэт к народной песне, привлекавшей сентименталистов непосредственностью и искренностью чувства.
В 1780–1790-е гг. появляются многочисленные печатные и рукописные сборники народных песен. Одновременно продолжаются традиции русской литературной песни: вслед за Сумароковым и М. И. Поповым авторами песен становятся все поэты русского сентиментализма. Песенный жанр получает признание у читателей самых разных сословий. Нередко границы между песней народной и песней литературной стирались, и те и другие на равных правах включались в песенники. Одним из таких печатных изданий явился «Карманный песенник» (1796) Дмитриева. Поэт включил сюда и народные песни, и песни, написанные им самим и другими известными поэтами: Сумароковым, Херасковым, Державиным, Капнистом, Нелединским-Мелецким и т. д. Фольклорные темы и образы проникали в литературную песню, и это делало ее более понятной и близкой читателю из демократических слоев. Так, чрезвычайно большой популярностью пользовалась песня Дмитриева «Стонет сизый голубочек…», в которой поэт по-своему использовал образ народной песни. Еще заметнее близость с фольклором песни Дмитриева «Ах, когда б я прежде знала…», впоследствии положенной на музыку М. И. Глинкой.
Разрабатывая песенный жанр, сентименталисты значительно обогатили русскую музыкальную культуру: слова песни заранее были рассчитаны на то, что их будут не читать, а петь. Распространенным явлением становилось сочинение текста «на голос» уже широко известных народных песен или романсов.
Далеко не всегда, однако, песни, сочиненные литераторами, органично входили в народный репертуар. Некоторая искусственность, чрезмерная сглаженность стиля, недостаток лиризма и задушевности - все это было характерно для многих песен Дмитриева, не говоря уже о менее талантливых авторах.
Уже в 1790-е гг. появилось много подражаний «Сизому голубочку»: тема «птички» варьировалась на всевозможные лады.
В. Л. Пушкин, дядя великого поэта, в «Письме к И. И. Дмитриеву» (1796) писал:
Ты прав, мой милый друг! Все наши стиходеи
Слезливой лирою прославиться хотят;
Все голубки у них к красавицам летят,
Все вьются ласточки, и всё одни затеи;
Все хнычут и ревут, и мысль у всех одна.
И Карамзин, напечатавший это стихотворение в своем альманахе «Аониды», и Дмитриев, «милый друг» В. Л. Пушкина, могли встретить эти строки только с сочувствием. «Стиходеям», поверхностно усвоившим внешние приемы поэзии сентиментализма, был чужд внутренний пафос этого направления: идея внесословной ценности личности, внимание к определенному частному человеку, миру его чувств, к его «жизни сердца».
С сентиментализмом оказалось связано творчество многих писателей, которых нельзя отнести к кругу Карамзина и Дмитриева. Даже их литературные противники отдают дань новому направлению. Характерным примером может служить драматургия и поэзия Н. П. Николева. «Чувствительность» становится важным элементом в его комических операх, дружеских посланиях, песнях.
В русской сентиментальной прозе конца XVIII - начала XIX в. намечаются разные тенденции. Вполне закономерно встает вопрос о соотнесенности с литературой сентиментализма таких произведений Радищева, как «Житие Федора Васильевича Ушакова», «Дневник одной недели», наконец, «Путешествие из Петербурга в Москву». Выделяя демократическое направление в русской сентиментальной прозе, П. А. Орлов относит к нему, кроме Радищева, крепостного писателя Н. С. Смирнова и разночинца И. И. Мартынова, в творчестве которых особое внимание уделено крестьянской теме. Вместе с тем и в сочинениях многих дворянских сентименталистов отразился общий процесс демократизации литературы.
Многим писателям, окружавшим Карамзина и Дмитриева, были глубоко созвучны гуманистические идеи, принесенные новым литературным направлением. Ю. А. Нелединский-Мелецкий, В. В. Капнист, Н. А. Львов, В. Л. Пушкин и другие поэты конца XVIII - начала XIX в. творчески, самостоятельно подходили к тем же проблемам, которые стояли перед вождями русского сентиментализма. Но, в соответствии с кругом своих интересов и особенностями литературного дарования, каждый вносил нечто новое, свое, обнаруживая свою творческую индивидуальность, свое лицо.
Нелединский-Мелецкий известен прежде всего как автор любовных песен. Обращаясь к отечественному фольклору, он создавал обработки народных песен, иногда удачно объединяя элементы песен народной и литературной («Выйду я на реченьку…», «Ах, тошно мне…»). Нелединскому, воспитанному в знатной дворянской семье, была хорошо знакома и французская стихотворная культура. Переводя Лафонтена, К. Дора, Ж. Флориана и других французских авторов, Нелединский оттачивал свое поэтическое мастерство. Легко усваивая и передавая общий стиль оригинала, он широко использовал в переводах русские идиомы и просторечия («пустился наутек», «случись ему бежать», «чай», «знать» и т. д.) Нелединский умел сочинить остроумные «Стихи на заданные рифмы», написать шутливое послание друзьям или мадригал хозяйке дома. Но наиболее глубоко личность самого поэта отразилась в его любовной лирике, проникнутой нежным и страстным чувством («Прости мне дерзкое роптанье…», «У кого душевны силы…», «Ты велишь мне равнодушным…»).
В несколько ином русле развивалось творчество Капниста, известного автора сатирической комедии «Ябеда» и смелой «Оды на рабство» (1783). Этот писатель, которому классическая ода была близка своим гражданским пафосом, не остался чужд и новому литературному направлению. Вслед за Херасковым и Муравьевым Капнист предпочитает «тиху песнь» громкой поэзии чтимого им Ломоносова. События частной жизни, личные переживания и настроения становятся темами многих стихотворений Капниста, и в его лирике отражается весь облик этого обаятельного человека, скромного и доброжелательного, преданного друга и любящего отца, автора, способного закончить сборник собственных сочинений шутливой эпиграммой на самого себя:
Капниста я прочел и сердцем сокрушился:
Капнист обогатил литературу русского сентиментализма новым прочтением Горация, темы которого пронизывают почти все творчество поэта. Стремясь к максимальной точности в переводах, Капнист довольно свободно отступал от оригинала в своих подражаниях горацианским одам. «Перенося Горация в наш век и круг, старался я заставить его изъясняться так, как предполагал, что мог бы он изъясняться, будучи современником и соотечественником нашим», - признавался сам Капнист, говоря о своих подражаниях. Горацианская лирика, привлекавшая многих русских поэтов предшествовавших поколений, зазвучала по-новому у Капниста. Используя канву некоторых од Горация, Капнист по-своему развивал темы этих стихотворений, и они становились близкими для русских читателей конца XVIII в., видевших в авторе не далекого римлянина, а своего современника и соотечественника. Капнист русифицировал античные темы, избегая всякой нарочитости и навязчивости. Проникшись самим «духом Горация», он писал о том, что было важно для него как человека, поэта и гражданина («Ломоносов», «К богатому соседу», «Другу сердца» и др.). Капнист решительно отвергал ту часть творчества Горация, где римский поэт выступал как «Октавов льстец», т. е. панегирист императора Августа:
…Любимец Феба
Унизил дар бесценный неба,
Хваля распутные сердца.
В «Оде на пиитическую лесть», из которой приведены эти строки, Капнист осуждал по существу не только античного поэта, но и русских одописцев, готовых по любому случаю петь хвалу царствующей особе или знатному вельможе. У Капниста, как и у Карамзина, был иной идеал поэта - свободного и независимого творца, который пишет не по заказу. В трактовку стихотворений римского поэта Капнист вносил свое, собственное отношение к миру и создавал, таким образом, новый тип горацианской оды в русской лирике.
По иному пути пошел Львов, обратившийся к творчеству Анакреона. Львов стремился точно следовать оригиналу и сохранить античные реалии в своих переводах, составивших сборник «Стихотворения Анакреона Тийского» (кн. 1–3, 1794). У Львова появляется уже представление о культуре каждого народа в определенную эпоху как о чем-то целостном, как о некоей системе. В соответствии с этим представлением Львов особое внимание уделял и звуковой стороне стиха: переводя Анакреона, он последовательно пользовался безрифменным ямбом или хореем.
Другие поэтические средства Львов искал для воссоздания колорита отечественной старины. Главным источником в этом отношении был для поэта фольклор, в первую очередь песни и былины. В поэме «Добрыня, богатырская песнь» (1796) Львов хотел добиться стилистического и ритмического единства, соответствующего его замыслу написать «русскую эпопею в совершенно русском вкусе»:
О темна, темна ночь осенняя!
Не видать в небе ни одной звезды,
На сырой земле ни тропиночки…
Видя в фольклоре наиболее яркое проявление особенностей национальной культуры как словесной, так и музыкальной, Львов на практике осуществил свои принципы собирания и публикации народных песен в изданном им совместно с И. Прачем «Собрании народных русских песен с их голосами» (1790). Человек разносторонне одаренный - поэт, архитектор, художник, музыкант, Львов не замыкался в одной из сфер искусства, но, подобно деятелям Возрождения, стремился к максимальному использованию своих творческих возможностей. Хотя он редко выступал в печати, его место в литературном движении 1790-х гг. было довольно значительно. Он был одним из первых читателей, советником и доброжелательным критиком своих близких друзей - таких поэтов как Хемницер, Капнист, наконец, Державин.
Творчество Державина развивалось в те же годы, когда происходило становление сентиментального направления: он был лично знаком и очень дружен с крупнейшими поэтами русского сентиментализма. Автор «Фелицы» и «Водопада» шел своим путем, но постоянное общение с Карамзиным, Муравьевым, Капнистом, Львовым и другими писателями не могло пройти бесследно ни для него, ни для них. Державин, более тесно и органично связанный с традициями высокой поэзии русского классицизма, строил новое, решительно трансформируя и преобразуя старый материал, создавая новую образную систему. Проблема личности, защита ее прав, наконец, обращение к природе и поиски новых средств для ее изображения - все это в равной мере было важно и для Державина, и для его друзей-сентименталистов.
У сентименталистов было иное отношение к слову, чем у Державина, так как их интересовал прежде всего «внутренний человек», его субъективное восприятие внешнего мира. Разумеется, речь идет о разграничении лишь главных принципов, которые постоянно взаимодействовали в живом литературном движении. Державинское творчество не воспринималось сентименталистами как нечто чуждое, враждебное, напротив, - ценя талант Державина, они видели в нем своего союзника в борьбе с установившимися канонами.
Посвящая свои произведения кому-то из близких друзей, писатели нового направления, казалось бы, намеренно сужали круг своих предполагаемых читателей (в оде, как правило, автор обращался к нации в целом и к монарху как вершителю судеб нации). Однако именно эта подчеркнутая камерность оказалась притягательна для читателей конца XVIII - начала XIX в., в личном, частном проявлялось общечеловеческое, присущее многим. Литература сентиментализма, открывшая новую сферу изображения человека, приобрела таким образом авторитет и признание среди широких кругов читателей. Вкусы эпохи по-своему проявляются и в других видах искусства: расцвет песни и романса в музыке, интерес к надгробным изображениям в скульптуре и т. д.
Представление о «чувствительности», полученное из литературы, начинало предопределять поведение людей в жизни, в быту. Иногда это принимало трагически гипертрофированные формы (самоубийства «русских Вертеров»); чаще просто овеивало обыденную жизнь некоторой поэтичностью, облагораживало отношения между людьми. Именно в эпоху сентиментализма вырабатывается особая эпистолярная культура, к которой приобщаются не только литераторы, но многие люди, никогда не выступавшие в печати.
В 1800-е гг. сентиментализм продолжал развиваться и привлекать новых и новых сторонников, и одновременно с этим все заметнее становилась дифференциация внутри направления.
В этот период Карамзин переходит к решению новых художественных задач в связи с работой над «Историей государства Российского». Исторические принципы, намеченные Карамзиным в этом труде, получат дальнейшее развитие в творчестве писателей-декабристов и, наконец, Пушкина.
Между тем в первой четверти XIX в. появляется значительное число эпигонов сентиментализма - писателей малоодаренных, а иногда даже бездарных, усвоивших определенные каноны и стилистические штампы. Неумеренные «вздохи» и «слезы», обилие уменьшительных суффиксов - все это становилось предметом многочисленных пародий, приобретавших все более широкую популярность в 1800–1810-х гг. Авторами таких пародий и сатир нередко оказывались и сами сентименталисты - те из них, которые, подобно Стерну, были особенно склонны к иронии и насмешке над чрезмерной чувствительностью.
Понятие «сентиментальность» надолго скомпрометировало и термин «сентиментализм». Между тем знакомство с писателями этого литературного направления обнаруживает, как разнообразно, сложно и интересно было их творчество, какой важный этап представляло оно в истории развития русской литературы. Глубоко гуманистическое в своей основе направление - сентиментализм с его вниманием к человеческой личности во многом подготовил ту почву, на которой смогла развиваться литература русского романтизма.
Д/З на урок: стр. 84 – 87 учебника – прочитать
Индивидуально – что такое «Масонство»: историческая справка
Краткие сведения о Н. М. Карамзине.
Сентиментализм как литературное направление.
Тип урока : изучение нового материала и первичное закрепление знаний.
Цели урока :
Воспитательные: способствовать воспитанию духовно развитой личности, формированию гуманистического мировоззрения.
Развивающие: способствовать развитию критического мышления, интереса к литературе сентиментализма.
Образовательные: кратко ознакомить учеников с биографией и творчеством Н.М. Карамзина, дать представление о сентиментализме как литературном направлении. Формирование навыка работы со статьёй учебника, выразительного чтения, составления сравнительных таблиц, развитие коммуникативных умений учащихся.
Оборудование : ноутбук; мультимедийный проектор; презентация Microsoft Power Point; раздаточный материал; журналы «Детское чтение для сердца и разума».
Эпиграф к уроку:
«К чему ни обратись в нашей литературе – всему начало положено Карамзиным: журналистике, критике, повести-роману, повести исторической, публицизму, изучению истории.» В.Г. Белинский
Ход урока
I . Вступительное слово учителя.
Мы продолжаем изучать русскую литературу XVIII века. Сегодня нам предстоит познакомиться с удивительным писателем, с творчества которого, по словам известного критика XIX века В.Г. Белинского, “началась новая эпоха русской литературы”. Имя этого писателя – Николай Михайлович Карамзин.
II. Запись темы, эпиграфа (СЛАЙД 1).
III. Рассказ учителя о Н.М.Карамзине. Составление кластера (СЛАЙД 2).
Н.М.Карамзин родился 1 (12) декабря 1766 года в Симбирской губернии в родовитой, но небогатой дворянской семье. Карамзины происходили от татарского князя Кара-Мурзы, который крестился и стал родоначальником костромских помещиков. Детство будущего литератора и историка прошло в имении отца, селе Карамзине (оно же Знаменское), в нескольких верстах от Симбирска.
Тихий нрав и склонность к мечтательности он унаследовал от матери Екатерины Петровны.
Когда Карамзину исполнилось 13 лет, отец определил его в пансион профессора Московского университета И.М. Шадена, где мальчик слушал лекции, получил светское воспитание, изучил в совершенстве немецкий и французский языки, читал по-английски и по-итальянски, хорошо ориентировался в греческом и латинском (ныне мёртвых) языках. По окончании пансиона в 1781 году Карамзин покинул Москву и определился в Петербурге в Преображенский полк, к которому был приписан еще при рождении.
Ко времени военной службы относятся первые литературные опыты. Писательские наклонности молодого человека сблизили его с видными российскими литераторами. Карамзин начинал как переводчик, редактировал первый в России детский журнал “Детское чтение для сердца и разума”. (показать журналы)
После смерти отца в январе 1784 года Карамзин вышел в отставку в чине поручика и вернулся на родину в Симбирск. Больше он никогда не служил. Впоследствии, посвятив себя сугубо литературным занятиям, Карамзин станет первым русским писателем, для которого литература целых 35 лет, до самой смерти, будет единственной общественной и государственной службой. В Симбирске он вел довольно рассеянный образ жизни, типичный для дворянина тех лет, однако занятий словесностью не бросил.
Решительный поворот в его судьбе произвело случайное знакомство с И.П. Тургеневым, деятельным масоном, сподвижником известного писателя и книгоиздателя конца XVIII века Николая Ивановича Новикова.
Историческая справка «что такое масонство»
В течение четырех лет начинающий литератор Карамзин вращается в московских масонских кругах, тесно сближается с Н.И. Новиковым, становится членом ученого общества. Но вскоре Карамзин испытывает глубокое разочарование в масонстве и покидает Москву, отправляясь в долгое путешествие по Западной Европе (СЛАЙД 3).
За 30 месяцев он посетил Германию, Швейцарию, Францию и Англию.
- (СЛАЙД 4) Осенью 1790 года Карамзин вернулся в Россию и с 1791 года стал издавать “Московский журнал”, выходивший в течение двух лет и имевший большой успех у русской читающей публики. Ведущее место в нем занимала художественная проза, в том числе произведения самого Карамзина - “Письма русского путешественника”, повести “Наталья, боярская дочь”, “Бедная Лиза”. С повестей Карамзина началась новая русская проза. Возможно, сам того не предполагая, Карамзин наметил черты привлекательного образа русской девушки - натуры глубокой и романтической, самоотверженной, истинно народной.
Начиная с издания “Московского журнала” Карамзин предстал перед русским общественным мнением как первый профессиональный писатель и журналист. В дворянском обществе занятие литературой считалось скорее забавой и уж никак не серьёзной профессией. Писатель своим трудом и неизменным успехом у читателей утвердил в глазах общества авторитет издательского дела и превратил литературу в профессию, почётную и уважаемую.
Огромна заслуга Карамзина и как историка. В течение двадцати лет он работал над “Историей государства Российского”, в которой отразил свой взгляд на события политической, культурной, гражданской жизни страны на протяжении семи веков. Поскольку работу над «Историей» было трудно совмещать с журнально-издательской деятельностью (которая, кстати, приносила неплохой доход). Карамзин решил ходатайствовать перед царём о введении в России (по западным примерам) должности историографа с выплатой соответствующего содержания. В октябре 1803 года высочайшим указом императора Александра I Карамзин был назначен историографом с ежегодной выплатой из гос. казны двух тысяч рублей ассигнациями. Новая должность открывала перед ним двери всех архивов и библиотек, из которых разрешено было уносить домой любые документы. Надо отметить, что ни до, ни после Карамзина такой должности в России никто не удостаивался.
22 мая 1826 года Н. М. Карамзин скончался. Похоронили его на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге.
(СЛАЙДЫ 5,6)
О памятнике : Па́мятник Н.М. Карамзину - монумент, установленный в Симбирске в 1845 году. Автором проекта памятника является скульптор Самуил Иванович Гальберг. Памятник создан по обычаям того времени, в стиле классицизма. На пьедестале стоит величественная статуя музы истории Клио: правой рукой она возлагает на жертвенник бессмертия скрижали «Истории государства Российского» - главного труда Н.М. Карамзина, а в левой держит трубу, с помощью которой намерена вещать о славных страницах жизни России.
В пьедестале памятника, в круглой нише, размещается бюст историка.
Надпись на пьедестале, выполненная накладными буквами, гласила: «Н.М. Карамзину историку Российского государства повелениемъ императора Николая I-го 1844 годъ».
Общая высота монумента составляет 8,52 метра, из них высота пьедестала - 4,97 метра, статуи Клио – 3,55 метра.
I V. Введение понятия “сентиментализм” (СЛАЙД 7).
Карамзин утвердил в русской литературе художественное противопоставление увядающему классицизму – сентиментализм.
Сентиментализм – это художественное направление (течение) в искусстве и литературе конца XVIII – начала XIX веков. Вспомните, что такое литературное направление. (Можно проверить по последнему слайду презентации).
Друг А.С.Пушкина, поэт П.А.Вяземский, определил сентиментализм как “изящное изображение основного и повседневного”.
Как вы понимаете слова: “изящное”, “основное и повседневное”?
Чего вы ждёте от произведений сентиментализма? (Ученики высказывают такие предположения: это будут произведения, “красиво написанные”; это лёгкие, “спокойные” произведения; в них будет рассказываться о простой, повседневной жизни человека, о его чувствах, переживаниях).
Более наглядно показать отличительные признаки сентиментализма нам помогут произведения живописи, ведь сентиментализм, как и классицизм, проявлялся не только в литературе, но и в других видах искусства. Посмотрите на два портрета Екатерины II (СЛАЙД 8). Автор одного из них – художник-классицист, автор другого – сентименталист. Определите, к какому направлению принадлежит каждый портрет, и попытайтесь обосновать свою точку зрения. (Ученики безошибочно определяют, что портрет, выполненный Ф.Рокотовым, классицистический, а произведение В.Боровиковского принадлежит сентиментализму, и доказывают своё мнение, сравнивая фон, колорит, композицию картин, позу, одежду, выражение лица Екатерины на каждом портрете).
А вот еще три картины XVIII века (СЛАЙД 9). Только одна из них принадлежит перу В.Боровиковского. Найдите эту картину, обоснуйте свой выбор. (На слайде картины В.Боровиковского “Портрет М.И.Лопухиной”, И.Никитина “Портрет канцлера графа Г.И.Головкина”, Ф.Рокотова “Портрет А.П.Струйской”).
VI. Самостоятельная работа. Составление сводной таблицы (СЛАЙД 10).
Для того чтобы обобщить основные сведения о классицизме и сентиментализме как литературных направлениях XVIII века, я предлагаю вам заполнить таблицу. Начертите её в своих тетрадях и заполните пустые графы. Дополнительный материал о сентиментализме, какие-то важные особенности этого направления, которые мы не отметили, вы можете найти в текстах, лежащих у вас на партах и в учебнике (стр. 84 – 87).
Время для выполнения этого задания – 5 минут. (После выполнения задания слушаем ответы 2 - 3 учеников и сверяем с материалом слайда).
VII. Подведение итогов урока. Домашнее задание (СЛАЙД 11).
Инд. задание : из истории Симонова монастыря
Знать черты сентиментализма
Записать ответ на вопрос: каково значение Карамзина для русской литературы и истории?
РЕФЛЕКСИЯ:
Урок мне запомнился тем…
На уроке мне было интересно…
Сегодня я узнал, что…
Если бы я был учителем…
Литература.
Егорова Н.В. Универсальные поурочные разработки по литературе. 8 класс. – М.: ВАКО, 2007. – 512с. – (В помощь школьному учителю).
Марченко Н.А. Карамзин Николай Михайлович. – Уроки литературы. - №7. – 2002/ Приложение к журналу “Литература в школе”.
Сергушева С.В. Русская литература XVIII века. (серия «Энциклопедический словарик школьника») – СПб.: Издательский дом «Литера», 2006.
