А.С.Пушкин. «Гробовщик»
Краткое содержание Гробовщик Адриян Прохоров переезжает с Басманной улицы на Никитскую в давно облюбованный домик, однако не чувствует радости, так как новизна немного пугает его. Но вскоре порядок в новом жилище устанавливается, над воротами прикрепляется вывеска, Адриян садится у окна и приказывает подать самовар. Распивая чай, он погрузился в печальную думу, так как от природы был мрачного нрава. Житейские заботы смущали его. Главной же заботой было то, чтобы наследники богатой купчихи Трюхиной, умиравшей на Разгуляе, вспомнили бы в последнюю минуту о нём, а не сговорились с ближайшем подрядчиком. Пока Адриян предавался этим размышлениям, к нему с визитом пожаловал сосед, немец – ремесленник. Он назвался сапожником Готлибом Шульцем, объявил, что живёт через улицу и пригласил Адрияна на следующий день к себе по случаю своей серебряной свадьбы. Приняв приглашение, Адриян предложил Шульцу чаю. Соседи разговорились и быстро подружились. В полдень следующего дня Адриян с двумя дочерьми направился в гости к сапожнику. В доме собрались друзья Готлиба Шульца, немцы – ремесленники с жёнами.
Началось застолье, хозяин провозгласил здоровье своей жены Луизы, а потом здоровье своих гостей. Все пили очень много, веселье сделалось шумнее, как вдруг один из гостей, толстый булочник, предложил выпить за здоровье тех, на кого они работают. И все гости начали друг другу кланяться, ибо все они были клиентами друг друга: портной, сапожник, булочник… Булочник Юрко предложил Адрияну выпить за здоровье его мертвецов. Поднялся всеобщий хохот, который обидел гробовщика. Разошлись поздно. Адриян вернулся домой пьян и сердит. Ему показалось, что инцидент был намеренной насмешкой немцев над его ремеслом, которое он почитал ничем не хуже других, ведь гробовщик не брат палачу. Адриян даже решил, что пригласит на новоселье не новых своих знакомцев, а тех, на кого работает. В ответ на это его работница предложила ему перекреститься. Но Адрияну эта мысль понравилась. Разбудили Адрияна еще затемно, так как прискакал приказчик купчихи Трюхиной с сообщением, что она этой ночью скончалась. Адриян отправился на разгуляй, начались хлопоты и переговоры с родственниками покойной. Закончив дела, он уже вечером пешком отправился домой. Подойдя к дому, он заметил, что кто то отварил его калитку и вошел в нее. Пока Адриян соображал, кто бы это мог быть, подошел еще один человек. Лицо его показалось Адрияну знакомым. Войдя в дом, гробовщик увидел, что комната полна мертвецами, освещенными луной, сиявшей через окно. С ужасом узнал в них гробовщик своих бывших клиентов. Они приветствовали его, а один из них даже попытался обнять Адрияна, но Прохоров оттолкнул его, тот упал и рассыпался. С угрозами обступили его остальные гости, и Адриян упал и лишился чувств. Открыв утром глаза, Адриян вспомнил вечерние события. Работница сказала, что заходили соседи справиться о здоровье его, но она не стала его будить. Адриян поинтересовался, не приходили ли от покойницы Трюхиной, но работница удивилась словам о смерти купчихи и рассказала, что гробовщик, как вернулся от сапожника пьян и завалился спать, так и дрых до этой самой минуты. Тут только понял гробовщик, что все ужасные события, так напугавшие его, произошли во сне, и приказал ставить самовар и звать дочерей.
Система образов Адриян Прохоров – мелкий ремесленник, гробовщик. Готлиб Шульц – сапожник, Трюхина – купчиха, дочери – Адрияна, Луиза – жена Шульца, Юрко – булочник, работница. Главные герои Второстепенные герои
Сюжет История рассказана автору приказчиком Б. В. Повесть начинается с того, что гробовщик Адриан Прохоров переезжает с улицы Басманной на Никитскую с двумя дочерьми. На новом месте он открывает свою похоронную лавку. Его приглашает к себе сосед из дома напротив, немец по имени Готлиб Шульц, отметить свою серебряную свадьбу. Адриан соглашается и в назначенное время отправляется с дочками к соседу. Гости долго распивают пиво, после чего некий Юрко предлагает выпить за здоровье клиентов. Гости начали кланятся друг другу, тогда Юрко повернулся к Адриану и сказал: «Пей за своих мертвецов». Это ужасно разозлило гробовщика; придя домой, он раздражённо объявляет, что позовёт к себе праздновать новоселье мертвецов, которых хоронил. Он лёг спать, однако вскоре его разбудили и позвали подготовить к похоронам умершую женщину. Адриан вернулся домой поздней ночью и заметил у своей калитки человека в треуголке, который хотел войти в дом. Адриан подумал, что это вор, но увидев его, гость подошёл к нему. Адриан пригласил его войти. Гробовщик заметил, что по его дому ходят люди. Он вошёл и увидел сидящих за столом пирующих мертвецов. В человеке, встретившего его на улице Адриан узнал бригадира, похороненного во время проливного дождя. Тот пояснил, что они откликнулись на его приглашение (те, которые были в силах встать из могил). Один из мертвецов, от которого остался только скелет подошёл к Адриану, обрадованный встрече и обнял его. Адриан со страхом оттолкнул скелет, тот упал и рассыпался. Тогда все мертвецы набросились на него. На этом месте Адриан проснулся, с ужасом вспомнил всё произошедшее и с облегчением вздохнул, поняв, что это был сон.
Композиция повести Композиция является кольцевой: герой как будто идет по некому кругу своей жизни, но возвращается на исходную точку уже другим, изменившимся человеком. В подтексте повести угадывается мысль об ответственности человека за свои поступки, о воздании за совершенное зло.
Тест Выбери правильный ответ…
1.Как звали гробовщика? а) Готлиб Шульц б)Юрко в) Адриян Прохоров 2.Сколько дочерей было у Адрияна? а)одна б)четыре в)две
3.Куда Адриян направился в полдень следующего дня? а)в гости к сапожнику б)на прогулку в)на рынок 4.как звали жену хозяина? а) Трюхина б)Луиза в)Мария
5.За что предложил Юрко выпить Адрияну? а)за его здоровье б)за здоровье мертвецов в)за работу 6.Что предложила работница Адрияна, после того как гробовщик пришёл домой пьян и сердит? а)передумать своё решение б)перекреститься в)лечь спать и не думать об этом
7.кто тут лишний? а)сапожник б)булочник в)слуга г)портной 8. что приснилось гробовщику? а) мертвецы б) ангелы в) соседи
9. что освещало его комнату во сне? а) солнце б) луна в) звёзды 10. кто пытался во сне обнять гробовщика? а) сосед б) купчиха в) бывший клиент
11. что произошло с Адрияном в конце сна? а) упал и лишился чувств б) пил чай в) убежал из дома 12.кто заходил к гробовщику на следующий день? а) клиенты б) соседи в) Луиза
13. что сделал гробовщик, когда вернулся от сапожника? а) завалился спать б) ушёл гулять в) сел ужинать 14. что приказал сделать гробовщик, когда узнал, что ужасные события произошли во сне? а) ставить самовар б) звать дочерей в) а и б
ОТВЕТЫ 1. «В» 2. «В» 3. «А» 4. «Б» 5. «Б» 6. «Б» 7. «В» 8. «А» 9. «Б» 10. «В» 11. «А» 12. «Б» 13. «А» 14 «В»
Состав группы и оценки за работу: Олег Моисеев – 4 Илья Морозов – 3 Катя Павлова – 3 Катя Орлова – 3 Алина Панина - 2
Annotation
© Художник В.МИЛАШЕВСКИЙ
© Оформление художника Ю.БОЯРСКОГО
© Иллюстрации. Издательство «Художественная литература»
Александр Сергеевич Пушкин
Гробовщик
Александр Сергеевич Пушкин
Повести Белкина
Г-жа Простакова.
То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник.
Скотинин.
Митрофан по мне. Недоросль
Гробовщик
Не зрим ли каждый день гробов,
Седин дряхлеющей вселенной? Державин
Последние пожитки гробовщика Адриана Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик переселялся всем своим домом. Заперев лавку, прибил он к воротам объявление о том, что дом продается и отдается внаймы, и пешком отправился на новоселье. Приближаясь к желтому домику, так давно соблазнявшему его воображение и наконец купленному им за порядочную сумму, старый гробовщик чувствовал с удивлением, что сердце его не радовалось. Переступив за незнакомый порог и нашед в новом своем жилище суматоху, он вздохнул о ветхой лачужке, где в течении осьмнадцати лет всё было заведено самым строгим порядком; стал бранить обеих своих дочерей и работницу за их медленность, и сам принялся им помогать. Вскоре порядок установился; кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать заняли им определенные углы в задней комнате; в кухне и гостиной поместились изделия хозяина: гробы всех цветов и всякого размера, также шкапы с траурными шляпами, мантиями и факелами. Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются на прокат и починяются старые». Девушки ушли в свою светлицу. Адриян обошел свое жилище, сел у окошка и приказал готовить самовар.
Просвещенный читатель ведает, что Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих гробокопателей людьми веселыми и шутливыми, дабы сей противоположностию сильнее поразить наше воображение. Из уважения к истине мы не можем следовать их примеру, и принуждены признаться, что нрав нашего гробовщика совершенно соответствовал мрачному его ремеслу. Адриян Прохоров обыкновенно был угрюм и задумчив. Он разрешал молчание разве только для того, чтобы журить своих дочерей, когда заставал их без дела глазеющих в окно на прохожих, или чтоб запрашивать за свои произведения преувеличенную цену у тех, которые имели несчастие (а иногда и удовольствие) в них нуждаться. Итак Адриян, сидя под окном, и выпивая седьмую чашку чаю, по своему обыкновению был погружен в печальные размышления. Он думал о проливном дожде, который, за неделю тому назад, встретил у самой заставы похороны отставного бригадира. Многие мантии от того сузились, многие шляпы покоробились. Он предвидел неминуемые расходы, ибо давний запас гробовых нарядов приходил у него в жалкое состояние. Он надеялся выместить убыток на старой купчихе Трюхиной, которая уже около года находилась при смерти. Но Трюхина умирала на Разгуляе, и Прохоров боялся, чтоб ее наследники, несмотря на свое обещание, не поленились послать за ним в такую даль, и не сторговались бы с ближайшим подрядчиком.
Сии размышления были прерваны нечаянно тремя франмасонскими ударами в дверь. «Кто там?» - спросил гробовщик. Дверь отворилась, и человек, в котором с первого взгляду можно было узнать немца ремесленника, вошел в комнату и с веселым видом приближился к гробовщику. «Извините, любезный сосед, - сказал он тем русским наречием, которое мы без смеха доныне слышать не можем, - извините, что я вам помешал... я желал поскорее с вами познакомиться. Я сапожник, имя мое Готлиб Шульц, и живу от вас через улицу, в этом домике, что против ваших окошек. Завтра праздную мою серебряную свадьбу, и я прошу вас и ваших дочек отобедать у меня по-приятельски». Приглашение было благосклонно принято. Гробовщик просил сапожника садиться и выкушать чашку чаю, и, благодаря открытому нраву Готли-ба Шульца, вскоре они разговорились дружелюбно. «Каково торгует ваша милость?» - спросил Адриян. - «Э-хе-хе, - отвечал Шульц, - и так и сяк.
Пожаловаться не могу. Хоть конечно мой товар не то, что ваш: живой без сапог обойдется, а мертвый без гроба не живет». - «Сущая правда, - заметил Адриян; - однако ж, если живому не на что купить сапог, то не прогневайся, ходит он и босой; а нищий мертвец и даром берет себе гроб». Таким образом беседа продолжалась у них еще несколько времени; наконец сапожник встал и простился с гробовщиком, возобновляя свое приглашение.
На другой день, ровно в двенадцать часов, гробовщик и его дочери вышли из калитки новокупленного дома, и отправились к соседу. Не стану описывать ни русского кафтана Адрияна Прохорова, ни европейского наряда Акулины и Дарьи, отступая в сем случае от обычая, принятого нынешними романистами. Полагаю, однако ж, не излишним заметить, что обе девицы надели желтые шляпки и красные башмаки, что бывало у них только в торжественные случаи.
Тесная квартирка сапожника была наполнена гостями, большею частию немцами ремесленниками, с их женами и подмастерьями. Из русских чиновников был один буточник, чухонец Юрко, умевший приобрести, несмотря на свое смиренное звание, особенную благосклонность хозяина. Лет двадцать пять служил он в сем звании верой и правдою, как почталион Погорельского. Пожар двенадцатого года, уничтожив первопрестольную столицу, истребил и его желтую бутку. Но тотчас, по изгнании врага, на ее месте явилась новая, серенькая с белыми колонками дорического ордена, и Юрко стал опять расхаживать около нее с секирой и в броне сермяжной. Он был знаком большей части немцев, живущих около Никитских ворот: иным из них случалось даже ночевать у Юрки с воскресенья на понедельник. Адриян тотчас познакомился с ним, как с человеком, в котором рано или поздно может случиться иметь нужду, и как гости пошли за стол, то они сели вместе. Господин и госпожа Шульц и дочка их, семнадцатилетняя Лотхен, обедая с гостями, всё вместе угощали и помогали кухарке служить. Пиво лилось. Юрко ел за четверых; Адриян ему не уступал; дочери его чинились; разговор на немецком языке час от часу делался шумнее. Вдруг хозяин потребовал внимания и, откупоривая засмоленную бутылку, громко произнес по-русски: «За здоровье моей доброй Луизы!» Полушампанское запенилось. Хозяин нежно поцеловал свежее лицо сорокалетней своей подруги, и гости шумно выпили здоровье доброй Луизы. «За здоровье любезных гостей моих!» - провозгласил хозяин, откупоривая вторую бутылку - и гости благодарили его, осушая вновь свои рюмки. Тут начали здоровья следовать одно за другим: пили здоровье каждого гостя особливо, пили здоровье Москвы и целой дюжины германских городков, пили здоровье всех цехов вообще и каждого в особенности, пили здоровье мастеров и подмастерьев. Адриян пил с усердием, и до того развеселился, что сам предложил какой-то шутливый тост. Вдруг один из гостей, толстый булочник, поднял рюмку и воскликнул: «За здоровье тех, на которых мы работаем, unserer Kundleute!» Предложение, как и все, было принято радостно и единодушно. Гости начали друг другу кланяться, портной сапожнику, сапожник портному, булочник им обоим, все булочнику и так далее. Юрко, посреди сих взаимных поклонов, закричал, обратясь к своему соседу: «Что же? пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов». Все захохотали, но гробовщик почел себя обиженным и нахмурился. Никто того не заметил, гости продолжали пить, и уже благовестили к вечерне, когда встали из-за стола.
Н.А. Петрова
«ГРОБОВЩИК» - ПРОЗА ПОЭТА
Когда речь заходит о «прозе поэта», обычно имеется в виду проза поэтов ХХ века. «Русская классическая литература не знает прозы поэта в современном понимании этого слова. <.. .> Перелом начинается на рубеже веков, когда, благодаря появлению русского символизма, инициатива, начинает вновь переходить в руки поэзии»1. Между временем становления русской прозы, «эстетическое восприятие» которой «оказалось возможным лишь на фоне поэтической культуры»2, и временем возвращения к поэтической доминанте определенные схождения хиазматических очертаний. Противопоставляя пушкинскую прозу «поэтической прозе» Марлинского или Гоголя, Б. Эйхенбаум приходит к парадоксальному выводу: «Пушкин создавал свою прозу на основе своего же стиха <...> дальнейшая проза развивается на развалинах стиха, тогда как у Пушкина она рождается еще
из самого стиха, из уравновешенности всех его элементов» .
Различие языка прозы и поэзии осуществляется по разнообразным
параметрам: ритмической организации; соотношению смысла и звука, слова и вещи6 и т.д. Проза, по мысли И. Бродского, «научается» у поэзии «зависимости удельного веса слов от контекста. опусканию самого собой разумеющегося», - «чисто лингвистической перенасыщенности», обусловливающей «поэтическую технологию» построения 7.
Литературоведение начала века, опираясь на опыт русской классической литературы, рассматривало прозу и поэзию как «замкнутые семантические категории» . Исследования последних десятилетий демонстрируют возможность прочтения нарративных произведений XIX века способами, генерированными спецификой «прозы поэта» и собственно поэтических текстов, ретроспективно обращенными ко времени зарождения прозы. Ис-
следование того, как «язык поэзии инфильтруется в язык прозы и наобо-рот»9, наиболее последовательно проведено В. Шмидом. «Поэтическое прочтение» «Повестей Белкина» предполагает выявление «интратексту-альных эквивалентностей и парадигм», аллюзий, реализации фразеологизмов и тропов - того, что «символисты, а вслед за ними и формалисты, обозначили как «словесное искусство»10. Акцент переносится с организации текста на его восприятие, а обнаруженные особенности нарративной структуры интерпретируются как «поэтические приемы в прозаическом повествовании».
Основное отличие пушкинских повестей от «прозы» поэта» заключается в том, что они рассказывают историю, предполагающую следование определенной фабуле, основу ее составляющей. «Проза поэта» ХХ века
представляет собой «свободную форму»11 автобиографического или мему-
арного типа, лишенную «в старом смысле слова - фабулы» , «фрагментарную», построенную по «принципу коллажа или монтажа»13, исключающую возможность однозначного жанрового определения, которое может быть замещено обозначением языка повествования («Четвертая проза»). Прозу поэта», «густо насыщенную мыслью и содержанием»14, -«лучшую русскую прозу XX века»15 - «нельзя задумать прозой и написать стихами, нельзя переложить в стихи»16. В начале XIX века только устанавливаемая граница между прозой и стихом еще не приобрела такой жесткости: Пушкин составлял прозаические планы своих поэтических произведе-
ний и «перекладывал» в стихи чужую прозу. С повестью «Гробовщик» связан опыт Л. Толстого, обнаружившего, что пушкинскую «побасенку» невозможно пересказать18.
Невозможность адекватного пересказа «Гробовщика» свидетельствует о том, что в повествовании не соблюдается принцип линейности - основополагающий по определению для прозаической речи. Все пишущие о «Гробовщике» отмечают эту особенность его фабулы. «Пушкин задержи-
вает бег новеллы, заставляя ощущать каждый ее шаг. При простой фабуле
получается сложное сюжетное построение»19. «Гробовщик» отличается от
остальных повестей, где «сюжет идет прямо к своей развязке» . По поводу другой фабульной «прозы поэта», «Египетской марки» О. Мандельштама,
Н. Берковский заметил, что в ней «методика образов идет наперекор сю-
жету. «Всегдашний» образ не может и не желает «развертываться» .
«Гробовщик», как положено прозаическому повествованию, имеет линейную фабулу, но в качестве «прозы поэта» строится «по закону обратимости поэтической материи», напоминающему «фигуру вальсирова-ния»22 или «эхо» - «естественную многократную, со всеми подробностями,
разработку воспоследовавшего за начальным» . В «прозе поэта» каждый последующий шаг не столько наращивает фабулу, сколько возвращает повествование назад и пробуждает в уже сказанном новые смыслы.
В повести «Гробовщик», занимающей шесть с половиной стандартных страниц, большая часть текстового пространства отдана насыщенным деталями описаниям явлений и событий, не мотивированным логикой фабульного развития. Само фабульное действие, не имеющее временных лакун, может быть сведено к двум событиям - переезд героя и его поход в гости. Знаменитое высказывание Пушкина о необходимости «точности и краткости» к «Гробовщику» никак не применимо: «замысловатость» (А.В. Дружинин) его повествования давно замечена, а с краткостью не согласуется ни количество введенных персонажей, ни способы их характеристики.
С фабульной точки зрения необязательно троекратное упоминание дочерей гробовщика, их имен, имен жены и дочери сапожника, имени работницы. Не обоснован развитием действия экскурс в историю будки, да и сама фигура будочника отнюдь не вызвана необходимостью - спровоцировать гробовщика мог бы сапожник или любой из ремесленников. Обилие персонажей, не вовлеченных в действие, оправдывает прозаический дис-
курс. Примечательно, что в последующих повестях Пушкин сокращает
число персонажей; так, в плане «Станционного смотрителя» присутствовал влюбленный писарь, посредничающий между дочерью и отцом.
Фабула «Гробовщика» удваивается сном, также переполненным подробностями, персонажами, именами, прямого отношения к действию не имеющими. В этом удвоенном состоянии она развивается линейно: гробовщик поселяется на новом месте и начинает обживать его, сон кончается благополучным пробуждением. На фабулу нарастают многочисленные сюжетные пласты. Один из них связан с внутренним перерождением героя и мотивирует упоминание дочерей, которых он сначала «журил», а потом позвал чай пить. Другой - с осмыслением парадокса жизни и смерти, их существования за счет друг друга. Третий - с формированием метатекста, подставляющего автора на роль героя25. Четвертый - с литературной полемикой и становлением нового типа прозаического рассказывания. Этот ряд, возможно, не полон. Все эти сюжеты раскрываются, прежде всего, на лексическом уровне, но не все из них развиваются линейно, как положено прозаическому повествованию. Более того, некоторые сюжетные ходы могут быть ориентированы одновременно на линейное и «обратимое» развитие.
Легче всего выявляется и поддается лексическому оформлению сюжет, концентрируемый образом гробовщика. Его характер описывается сначала по принципу механического перевертыша: все гробокопатели, представленные предшествующей литературой веселы, а этот - нет. Потому он и не «гробокопатель», а «гробовщик», который, выпадая из типа, приобретает характер, и, следовательно, возможность стать героем рассказа. Сон возвращает героя в типовое лоно, избавляя от тягот рефлексии. Лексически этот сюжет обозначается как не радость (угрюмство) - радость (веселие).
К линейному, прозаическому ряду относится также игра именами героя. Он дважды назван Адрияном Прохоровым, двадцать два раза - гро-
бовщиком, двадцать один - Адрияном, два - Прохоровым, один - Адрия-ном Прохоровичем. Адрияном Прохоровым герой именуется при первом представлении его читателю (гробовщик Адриян Прохоров) и при характеристике его нрава («Адриян Прохоров обыкновенно был угрюм и задум-чив»26). Далее простым желанием избежать повтора смену имен трудно объяснить. Логично допустить, что герой будет Адрияном в семье и гро-
бовщиком в профессиональной деятельности. Действительно, герой, сидящий под окошком за чаем, называется по имени, но на стук в дверь отзывается гробовщик («“Кто там?” - спросил гробовщик»). Когда речь идет о семейных делах, разговаривают между собой ремесленники («Гробовщик просил сапожника.»), когда о ремесле - два частных человека («спросил Адриян» - «отвечал Шульц), расходятся снова профессионалы («сапожник встал и простился с гробовщиком»). Двойственность спародирована в отношении к Юрко, с которым Адриян знакомится «как с человеком, в котором рано или поздно может случиться иметь нужду». В обществе ремесленников едящий и пьющий герой упорно называется Адрияном, домой же приходит пьяный и сердитый гробовщик, рассуждающий о своем ремесле. Звать в гости мертвецов собирается Адриян, засыпает Адриян и кажется, что его разбудили, Адрияну, похоронами он занимается в качестве гробовщика (называется так четыре раза подряд), а собственных гостей принимает в качестве Адрияна (десять раз подряд). Мертвецы обращаются к хозяину по фамилии, но в конце, из уст переставшей быть безымянной работницы, Адриян получает новое звание Адрияна Прохоровича. Смена имен от Адрияна Прохорова к Адрияну Прохоровичу линейна и работает на сюжет о духовном возрождении, неслучайно пробудившемуся герою объявляют, что он «частный именинник»28, а «отчаяние», проступавшее в «седьмой чашке чаю», сменяется «чаянием» - ожиданием. Но рефлексия о несоответствии собственного душевного состояния благополучию момента, приписывается гробовщику («старый гробовщик чувствовал с удивле-
нием...») - смена имени и профессионального обозначения выходит за рамки линейности и обыгрывает в разных сюжетных пластах заявленный вначале каламбур «гробовщик переселялся всем своим домом». К этой игре, возможно, подключены и другие имена: имя умирающей Трюхиной содержит фонетическую ассоциацию с трухой и трупом29, тогда «покойница Трюхина» - тавтология.
Пласты сюжета, связанные с парадоксом жизни-смерти и метатекстом не линейны, но «обратимы», о чем свидетельствует сложная языковая игра, не образующая однозначных оппозиций и линейных лексических цепочек.
Анекдотическое ядро повествования, сводимое к присловью «мертвый без гроба не живет», становится основой вариативного развития темы,
свойственного сюжету поэтического произведения. Его лексическое оформление осуществляется за счет игры названиями прижизненного и посмертного жилища.
«Домом» это жилище (в таком наименовании - «свое» и «новое») обозначается пять раз, причем в трех случаях контекст не содержит в себе подразумеваемой стабильности («переселялся всем своим домом», «дом продается», «новокупленный дом») и в двух - обнаруживает парадоксальный подтекст: герой «пришел домой», чтобы наполнить его мертвецами («Созывать мертвых на новоселие!»), но «те, которым уже не в мочь, которые совсем развалились» не пришли - «остались дома».
Новый дом Адрияна, «купленный им за порядочную сумму» довольно просторен (гостиная, светлица, задняя комната, кухня), но именуется домиком, у сапожника - «тесная квартирка», у Юрко - «будка». Мотив «тесноты» пробуждает в «доме» значение «домовины», подкрепляемое указанием на цвет («желтый домик», желтая, а затем «новая, серенькая» будка - «гробы всех цветов», «гробы простые и крашеные»), упоминанием «новоселья», платы, возможности ремонта и аренды. Отличие от лексиче-
ского ряда веселие-угрюмство здесь состоит в отсутствии сюжетной мотивировки смены значений. Их полисиментичность зафиксирована начальным предложением повести («Последние пожитки гробовщика Адрияна Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик переселялся всем своим домом»), и каждый раз, чтобы осознать игру смыслов нам приходится оборачиваться назад, к уже прочитанному тексту. Так, «ветхая холстина», облекающая скелет, отсылает нас назад, к «ветхой лачужке», старому дому, о котором вздыхает Адриян.
Тема дома-гроба осложняется тем, что дом, в отличие от гроба, не является однородно замкнутым пространством. Между ним и внешним миром существуют места перехода: «незнакомый порог», «дверь», «ворота», «калитка», «окно» («окошки»).
Адриян пребывает в доме, если не в кровати, то «у окошка» или «под окном». Окно - граница между миром жизни и миром смерти: в доме покойницы Трюхиной «все окны... открыты», во сне «Луна сквозь окна» смотрит на заполнивших дом мертвецов, «глазеть» в окно дочерям гробовщика запрещено.
Следующая ограда-граница - ворота (упоминаются 5 раз) и калитка (4). Гробовщик как проводник в царство смерти закономерно перемещается к «Никитским воротам», над воротами укрепляется его вывеска, дом покойницы не упомянут, но обозначен открытыми воротами («у ворот покойницы»). Так же отпертой пришедшими гостями-мертвецами оказывается и калитка, из которой выходил гробовщик с дочерьми, отправляясь на свадьбу. И, наконец, весь город, как замкнутое пространство отделен от кладбища «заставой».
Миры живых и мертвых в повести постоянно замещают друг друга: то гробы и «похоронные принадлежности» поселяются в доме, то мертвецы приходят на новоселье, то скелет, как живой простирает объятья и за-
ново умирает, рассыпаясь костьми. Даже вертикальная их распределенность («все мы поднялись на твое приглашение») перестает быть значимой, когда мертвый гость идет «на лестницу», а вслед за ним и Адриян.
Развитие сюжета, связанного с героем, движется процессом осознания им особости собственной профессии, ставящей его в промежуточное состояние между мертвыми и живыми. Но в системе нелинейных, обратимых связей он в этой функции оказывается не одинок. В качестве посред-
ника выступает Юрко - московский Гермес, но в этой роли ему мало уступает Г отлиб Щульц. Домик сапожника находится «через улицу», против адрияновых окошек, так что гробовщик может видеть его или сапожник может заглядывать в дом, как та луна, что смотрит на мертвых. Появлению сапожника, который весел так, как полагается гробокопателю у В. Скотта и Шекспира, предшествуют «три франкмасонских удара» в дверь, которая отворяется самим нежданным «соседом». Приход фантастического Каменного гостя описан Пушкиным как явление заурядное («Что там за стук?»), приход соседа озвучен как явление судьбы, с беседы с ним и начинается приключение героя.
Интертекстуальные переклички переводят повествование на уровень метатекста, целиком построенного на обратимых ассоциациях. Так, определение «свои произведения» в отношении гробов возвращает нас к «изделиям хозяина», проясняя парадоксальность «несчастия» - «удовольствия». Цвет домика и будки с их явной отсылкой к сумасшествию, отзываясь в окраске гробов («всех цветов»), шляпок и покойницы Трюхиной, имеет
смысл только в биографическом контексте, а «костяные объятия» - в контексте пушкинских стихов33. Кроме того, гробовщик наделен «воображением». В совокупности с присущим ему «угрюмством», которое, в конечном счете, сменяется «радостью» устанавливается ассоциация с «диким
и суровым» поэтом.
В «Г робовщике» - единственной из повестей - как будто бы нет любовной тематики, если не считать упоминания серебряной свадьбы и гипотетических любовников дочерей. Но сон - «ужасное видение» - не лишено любовной окраски. По наблюдению М. Гершензона, «Пушкин часто называет любовь сном»35, в «грезе воображения» мертвецы принимаются сначала за любовников, скелет простирает объятья, а все вместе возвращает нас к «дородному Амуру с опрокинутым факелом». Любовь Адрияна к «клиентам» попадает в разряд «роковых страстей».
Так, даже функционально фабульные элементы в «Гробовщике» переключаются в «обратимый» поэтический план, для этого достаточно, чтобы встреча ремесленников состоялась по поводу серебряной свадьбы, -«линейное (аналитическое) развитие» сменяется «кристаллообразным (синтетическим) ростом»36. Знаменательно, что реакцию Баратынского на повести («бился и ржал») Пушкин фиксирует на цитатном уровне словами Петрарки.
«Гробовщик» - первая из написанных повестей и первое завершенное прозаическое произведение Пушкина - «изображает. наиболее прозаическую действительность и в то же время обнаруживает наиболее отчетливо выраженную поэтическую структуру»37. «Гробовщик» - скорее не повесть, а новелла38, которая могла бы быть рассказана в жанре новеллистической поэмы, или, учитывая фантастический, «ужасный компонент» и способ рассказывания с фиксацией настоящего времени, в жанре баллады. На уровне сюжетного пласта в ней обнаруживается «сниженное изложение державинской оды», послужившей источником эпиграфа39, на уровне метатекста - элегические мотивы40. Характерный пушкинский перифраз («Все это значило, друзья.») осуществляется здесь в обратном порядке: проза перафрастируется поэзией. «Гробовщик», мотивы которого развертываются в потенциальных сюжетных линиях остальных повестей (тайные любовники, незавершенная дуэль цеховых сотоварищей, в «Гробовщике» -
словесная), в судьбах героев с «воображением», переходящих от «угрюмства» к «веселию», в перекличке имен («разве гробовщик брат палачу?» -Самсон, парижский палач, записки которого анонсировались в 1830 г.), становится их спрятанным поэтическим «замком».
1 Орлицкий Ю.Б. Стих и проза в русской литературе: Очерки истории и теории. Воронеж, 1991. С. 69.
2 Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю.М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994. С. 83.
3 Эйхенбаум Б. Сквозь литературу: Сб. ст. Л., 1924. С. 162, 16, 168.
4 Белый А. О художественной прозе, 1919; Томашевский Б. О стихе. Л. 1929, Гиршман М. Ритм художественной прозы. М., 1982 и др.
5 Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 52.
6 Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987, С. 324-338.
7 Бродский И. Сочинения: В 4 т. Т. 4. СПб., 1995. С. 65, 71.
8 ТыняновЮ. Указ. соч. С. 55.
9 Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Л., 1940. С. 380.
10 Шмид В. Проза Пушкина в поэтическом прочтении. «Повести Белкина». СПб., 1996. С. 41, 39.
11 Саакянц А. Биография души творца // Цветаева М. Проза. М., 1989. С. 4.
12 Филиппов Б.А. Проза Мандельштама // Мандельштам О.Э. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2.
М.,1991. С. IX.
13 Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998. С. 269.
14 Мирский Д.С. О.Э. Мандельштам. Шум времени // Литературное обозрение. 1991. №
15 Волков С. Указ. соч. С. 268. А. Чехов писал о классической литературе: «все большие русские стихотворцы прекрасно справляются с прозой» (Русские писатели XIX века о Пушкине. Л., 1938. С. 374).
16 Цветаева М.И. О поэзии и прозе // Звезда. 1992. № 10. С. 4.
17 ГершензонМ.О. Статьи о Пушкине. М., 1926. С. 19.
Русские писатели XIX века о Пушкине. Л., 1938. С. 378. Пушкинских «Цыган» Толстой «с особой силою» оценил в прозаическом пересказе П. Мериме.
19 Эйхенбаум Б. Указ. соч. С. 165-166.
20 Бочаров С.Г. О художественных мирах. М. 1985. С. 41.
Берковский Н. Мир, создаваемый литературой. М., 1989. С. 300.
22Мандельштам О. Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. М., 1991. С. 237, 241.
23 Бродский И. Указ. соч. С. 71.
24 «Повествование о более чем трех действующих лицах сопротивляется почти всякой поэтической форме, за исключением эпоса». Бродский И. Указ. соч. С. 65.
25 Турбин В.Н. Пролог к восстановленной, но неизданной авторской рукописи книги «Пушкин. Гоголь. Лермонтов» (1993) // Вопросы литературы. 1997. № 1. С. 58-102.
26 Текст «Гробовщика» цитируется по изданию: Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 6 т. Т. IV. М., 1949. С. 80-86.
27 То, что «Гробовщик» - рассказ о профессиях, заметил В.С. Узин (О «Повестях Белкина». Птб., 1924. С. 31).
28 «Добрый именинник до трех дней или три дня» (Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 2. М., 1981. С. 43). Три дня занимает действие в повести.
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 4. М., 1981. С. 438; ФасмерМ. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. М., 1986-1987. Т. 4. С. 111.
ТомашевскийБ.В. Теория литературы. М.; Л. 1930. С. 181.
31 Шмид В. Указ. соч. С. 282-284.
32 «Надобно нам посадить его в желтый дом: не то этот бешеный сорванец нас всех заест, нас и отцов наших», писал П. Вяземский А. Тургеневу (Русские писатели XIX века о Пушкине. Л., 1938. С. 19).
33 «В слезах обнял меня дрожащею рукой И счастье мне предрек, незнаемое мной» («К Жуковскому»), знаемое скелетом счастье - смерть.
34 «Угрюмство» откликнется у Блока («О, я хочу безумно жить.»).
35 Гершензон М.О. Указ. соч. С. 64.
36 Бродский И. Указ. соч. С. 66.
37 Шмид В. Указ. соч. С. 259. Семантика прозаического и поэтического у Шмидта сохраняет характер противоположения «прозы действительности» (П. Вяземский) и его метафизического осмысления.
38 О жанровой природе «Выстрела» см.: Соколянский М.Г. И несть ему конца. Статьи о Пушкине. Одесса, 1999. С. 84-95.
Ронкин В. Сюжетная квинтэссенция прозы [Электронный ресурс]. Электронные данные. [М.], 2005. Режим доступа: http://ronkin.narod.ru.hb.htm, свободный. Заглавие с экрана. Данные соответствуют 31.01.2006.
40 Узин В.С. Указ. соч. С. 50.
Невозможно повесть А. С. Пушкина «Гробовщик» читать без замирания и улыбки. Повествование объединяет в себе стилевые черты яркого фельетона и классического «ужастика».
Произведение относится к циклу «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина», где кроме «Гробовщика» есть еще 4 произведения и предисловие издателя. Повесть «Гробовщик» следует третьей по счету, хотя текст ее был написан в Болдино почти на полгода раньше других частей книги – 24 февраля 1830 года. В 1831 году она была издана в составе цикла.
Рассказ ведется от лица помещика Ивана Петровича Белкина, придуманного Пушкиным. Этот сюжет вымышленному Белкину якобы рассказал некий приказчик Б. В.
История начинается с переезда гробовых дел мастера Адриана Прохорова в недавно купленный им дом. Автор с улыбкой воспроизводит детали быта и пристрастий немолодого московского гробовщика, упоминая, что нрав его «совершенно соответствовал мрачному ремеслу». Новый сосед приглашает Прохорова с дочерьми к себе на празднование серебряной свадьбы. Разгулявшиеся гости пьют за здоровье своих клиентов и шутливо предлагают Адриану выпить за тех, на кого работает он. Прохоров, обидевшись, объявляет по приходу домой, что завтра же пригласит к себе на новоселье вместо соседей – покойников. Он ложится спать, но его будят известием о том, что скончалась купчиха Трюхина, которая «помирала уже третий год». Он поспешил на Разгуляй, а когда возвращался домой, увидел, что у него собираются какие-то гости. В комнате он застал сонм мертвецов, когда-то похороненных его стараниями. Те, оказывается, откликнулись на его приглашение. Самый ветхий из покойников, бывший сержант Курилкин, от которого остался уже только скелет, хотел обнять гробовщика, но тот с ужасом оттолкнул Курилкина. Скелет упал и рассыпался. Разгневанные мертвецы подняли угрожающий ропот. Однако выяснилось, что это был всего лишь кошмарный сон после бурного застолья, случившегося накануне. Проснувшись к обедне, Прохоров обрадовался и приказал подать себе чаю.
Произведение Пушкина «Гробовщик» написано в духе готической повести – одного из жанров раннего романтизма, бытовавшего в русской литературе первой половины 19 века.
Район Никитских ворот Белого города – место обитания двух важных для Пушкина рубежа 20-х – 30-х годов, когда возникала повесть, Наталий: Натальи Гончаровой, невесты поэта, и Натальи Кирилловны Нарышкиной, матери его героя, Петра. Пушкин и Гончарова венчались в приделе недостроенной церкви Большого Вознесения (церковь Малого Вознесения расположена вверх по Большой Никитской улице). Ей было суждено заменить старую церковь XVII века. А выстроена была та церковь другой Натальей – Нарышкиной.
“В XVII – XVIII веках [Никитская улица за пределами Белого города] называлась Царицыной улицей – по двору царицы Натальи Нарышкиной, матери Петра I, находившемуся в Столовом переулке [...] Здесь же находилась и небольшая Царицына слобода в XVII веке. В 1685 году Наталья Кирилловна Нарышкина построила каменную церковь Вознесения против своего двора, простоявшую до 1831 года, а шатровая колокольня ее была снесена лишь в советское время [...]
В 1627 году на площади [у Никитских ворот] был построен монастырь Федора Студита, позднее именовавшийся больничным; очевидно, в нем в XVII веке находилась одна из первых больниц для бедных. Здание церкви этого монастыря, давно упраздненного, и сейчас еще стоит [...] на левой стороне улицы” (Сытин П.В. Из истории московских улиц (очерки). Изд. 2-е. М., 1952. С.290).
И вот в этот-то район, хранящий память о XVII веке, о царице Наталье, с расположенными в окрестностях Патриаршими прудами, прославленными впоследствии романом М.А.Булгакова, переселяется персонаж с именем последнего русского патриарха...
______________________________________________
П р и м е ч а н и е. Для топографии уже не пушкинской повести, а булгаковского романа небезынтересно отметить, что на площади Никитских ворот был “ров перед крепостной стеной, по которому протекал ручей Черторый, берущий начало у Патриарших прудов” (там же). Ко времени написания повести Пушкина Патриаршие пруды оставались в запустении: “на месте многих бывших до пожара 1812 года дворов [по Малой Бронной улице] лежали пустыри. «Путеводитель по Москве» 1831 года отмечает, что у Патриаршего пруда «год тому назад были развалины и пустыри; пруд был запущен и словом: неприятно было ходить по сему месту. Ныне старанием Комиссии для строения все здесь расчищено, пруд приведен в хорошее состояние, и может быть место сие сделается приятным для окрестных жителей гулянием»” (Сытин П.В. Ук. соч. С.298).
______________________________
Переселяется он из района, соседнего с Немецкой слободой, Лефортовым – колыбелью “петербургского” периода русской истории.
“По настоянию русского духовенства, царь Алексей Михайлович выселил сюда в 1652 году всех немцев, проживавших в Китай-городе, Белом и Земляном городах”. Но будущим соседям Адриана не суждено было закрепиться на этом месте: “Во время пожара 1812 года Немецкая слобода и улица сильно погорели, и много дворянских и иноземных погорелых дворов перешло в руки купцов и мещан. В 1826 году среди домовладельцев Немецкой улицы не встречается ни одной иностранной фамилии” (там же. С.506, 507).
А вслед за погорельцами, в аристократический район Поварской, Большой и Малой Никитских и Спиридоновки переселяется... гробовщик Адриан. На границу же Немецкой слободы, в Басманную, на Разгуляй “переселяет” Пушкин купчиху Трюхину. Ее судьба связана с судьбой Адриана Прохорова в чем-то сходным образом с тем, как была связана судьба Натальи Кирилловны Нарышкиной с судьбой патриарха Адриана. Вот что рассказывает биограф этого исторического персонажа:
“В первые годы патриаршества Адриана до 1694 г. [...] власть находилась в руках матери Петра, малоспособной и неопытной в делах правления царицы Натальи Кирилловны, почитательницы п. Иоакима и Адриана, поклонницы русской старины. Сам же царь Петр в делах правления до смерти своей матери не участвовал [...] Патриарх Адриан, как ставленник партии старорусской, партии царицы Натальи Кирилловны, имел видное положение при дворе и некоторое влияние на государственную жизнь [...] Патр. Адриан дерзнул было однажды сделать замечание молодому царю за ношение немецкой одежды, но результат получился плачевный [...] Петр на это вспыхнул и резко дал патр. Адриану совет: «вместо того, чтобы заботиться о портных, пещись о делах церкви» [...] Патриарх вероятно с тоской и страхом ожидал смерти царицы и предвидел наступление худших времен для русской церкви при самостоятельном правлении царя Петра” (Скворцов Г.А. Патриарх Адриан, его жизнь и труды в связи с состоянием русской церкви в последнее десятилетие XVII века. Казань, 1913. С.27-29).
Гробовщик поджидает смерти купчихи Трюхиной; патриарх поджидает смерти царицы Натальи – к нему тоже применимы слова, сказанные Пушкиным о своем персонаже: “и сердце его не радовалось”. Связь с русской историей выражена в фамилии персонажа повести “Гробовщик”, героини, которая так часто упоминается в ней и ни разу... не появляется перед нами на сцене. Полтора месяца спустя после написания повести имя пародийного двойника, тени русской царицы: Т-рюхина – отзовется в названии пушкинского замысла пародийного изложения истории русского государства: “История села Го-рюхина”.
Топография основного места действия “Гробовщика” не в последнюю очередь, видимо, оказала влияние и на выбор эпиграфа к повести. Князь Потемкин, смерть которого Державин оплакивает в “Водопаде”, был историческим соседом семьи Гончаровых.
“Здесь, по правой стороне, стоял двор князя Потемкина [...] Г.А.Потемкин-Таврический проектировал перестроить церковь Вознесения и превратить ее в собор Преображенского полка, шефом которого он был и который имел неподалеку свой двор. К проектированию собора был привлечен им знаменитый В.И.Баженов. Но фундамент церкви оказался недостаточно крепким для ее превращения в собор, и тогда решено было строить рядом новую церковь. Для нее Потемкин отдал свой двор, находившийся рядом с нею, ближе к Никитским воротам. Но смерть помешала ему осуществить свои намерения. После его смерти его душеприказчики поручили проектирование новой церкви в 1798 году М.Ф.Казакову, но строительство ее затянулось, и она была выстроена лишь в 1830-х годах без запроектированной у входа в нее величественной колокольни” (Сытин П.В. Ук. соч. С.290-291. Эта колокольня была возведена уже в наше время).
Таким образом, колокола, которые у Пушкина слышат герои повести (колокола церкви монастыря Федора Студита, старой церкви Большого Вознесения), – это колокола XVII века. Само пространство, участвующее в построении сюжета повести – музыкально, подобно организации стиха. Окрестности Немецкой слободы связаны с площадью Никитских ворот своеобразными “рифмами”. Их симметричность могла быть подсказана Пушкину бросающейся в глаза забавной симметричностью самого этого последнего локуса, где Большому Вознесению на Малой Никитской соответствует... Малое Вознесение на Большой Никитской!
На Старой Басманной находился дом отца другого героя державинского “Водопада” – фельдмаршала П.А.Румянцева-Задунайского (там же. С.497). А неподалеку и доныне возвышается “одно из лучших творений М.Ф.Казакова: храм-ротонда, церковь Вознесения на Гороховом поле (ныне ул. Радио) (1790-1793). Главный объем охвачен колоннадой и увенчан огромным куполом. С западной стороны – трапезная и колокольня с высоким шпилем” (Курлат Ф.Л. Москва. От центра до окраин: Путеводитель. М., 1989. С.392). Эти два топографических и культурных “полюса” Москвы смотрелись друг в друга, оставляли один в другом свои отражения.
В повести “Гробовщик” незаметную, но в то же время структурообразующую роль играет мотив, символ круга. “...Тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую”, – говорится в начале. И далее, во сне, Адриан “целый день разъезжал с Разгуляя к Никитским воротам и обратно”. Как белка в колесе, движется одолеваемый заботами пушкинский персонаж между двумя пределами, пунктами.
Если мы обратимся к черновикам повести, то сможем убедиться, что тот же самый образ ведет за собой первоначальный вариант окончания сна Адриана.
Дух говорил, томимый страшным гнетом,
Другой рыдал, и мука их сердец
Мое чело покрыла смертным потом;
И я упал, как падает мертвец.
– “...Бедный гробовщик [...] потерял присутствие духа, лишился чувств и упал come corpo morte cadde” (VIII, 636). Пушкин обращается к пятой песне дантовского “Ада” и завершает сцену, приводя заключительный стих на языке оригинала.
А в этой песне Данте созерцает наказание Паоло и Франчески:
Как журавлиный клин летит на юг
С унылой песнью в высоте надгорной,
Так предо мной, стеная, несся круг
Теней, гонимых вьюгой необорной...
(Пер. М.Г.Лозинского)
Круг в круге: спиралевидная, воронкообразная структура ада умножается вихревым кругом “воздушных мытарств”, в котором замкнуты дантовские персонажи-бунтари, – столь же непреодолимым, как зимний маршрут кочующих журавлей или скворцов.
Стих Данте, которым кончается пятая песня, Пушкин подхватывает и продолжает в “Пророке”:
Как труп в пустыне я лежал...
А вслед за тем – подхватывается и мотив непреодолимого круга: если тени у Данте уподобляются птичьей стае, то пушкинский Пророк становится... солнцем: как солнцу, ему предстоит “обходить моря и земли” и, более того, “глаголом жечь сердца людей”!
И пробуждение гробовщика в повести 1830 года аналогично пробуждению, после происшедшей с ним метаморфозы, героя предшествующего стихотворения: “Солнце давно уже освещало постелю, на которой лежал гробовщик”. В “Пророке” было: “И Бога глас ко мне воззвал...” А к Адриану “воззвал”... глас работницы Аксиньи: “Как ты заспался, батюшка Адриан Прохорович”. “И виждь, и внемли”, – обращается голос свыше к Пророку. А Прохоров: “Наконец открыл он глаза и увидел перед собою работницу, раздувающую самовар”. Мотив солнца, пришедший в повесть из стихотворения, удваивается, повторяется в самоваре, пышущем жаром и сияющем начищенной медью. Аксинья, греч. “достойная”, – видение “Жены, облеченной в солнце”, посещающее измученного, “потерявшего присутствие духа” героя после ночной “апокалиптической” битвы с выходцами из миров иных.
Герой пушкинской повести, Адриан Прохоров – каламбурный Пророков. Так же каламбурит в повести “будошник” – с “будущим”.
П р и м е ч а н и е. В изданиях пушкинского времени “т” печаталось как “m”, с тремя “ножками”. Рукописный вариант “буmочник”, воспроизведенный в основном тексте Большого академического издания (в прижизненных изданиях повести было: “будочник”), намекает на старомосковский вариант произношения суффикса, ведь “m” – это перевернутое “ш”.
__________________________________
Этот персонаж напоминает о “чухонских” волшебниках-провидцах поэмы “Руслан и Людмила”. “«Я ведка ис Фиборг», обыкновенный ответ петербургской кухарки, если спросите ее, откуда она родом”, – записывал В.И.Даль в 1846 году (“Чухонцы в Питере”). В искаженном произношении петербургской кухарки у Даля тоже скрывается каламбур: вед-ка (вместо: “ш-ведка”) – вед-унья, или даже: ведь-ма. Чухонский будочник Юрко, имя которого образовано перестановкой букв в имени шекспировского мертвеца, датского придворного шута Йорика, – помавающий секирой пришелец из загробного мира; он воскрешает древние предания о своем племени, соседе как скандинавов, так и славян:
“Похороны [у финно-угорских народов] состояли в погребении, и только в редких случаях замечены следы кремации. Труп завертывали в бересту. В могилу помещались горшки с пищей, и это указывало на веру в то, что жизнь продолжается после смерти и похожа на ту, что была до смерти. Существование капищ является свидетельством того, что у них был особый слой жрецов или чародеев. В русских летописях часто упоминаются финские чародеи, или волхвы. Скандинавы считали их очень опасными, а их искусство восхвалялось Саксоном Грамматиком. Вероятно, в главных финских капищах практиковались человеческие жертвоприношения, и символические пережитки такой практики могут быть обнаружены в фольклоре некоторых восточнофинских племен даже сейчас” (Вернадский Г.В. Древняя Русь. М., 1996. С.249-250). Знаменитая “будка” Юрко, куда он отводит своих мертвецки пьяных сограждан (примечательно, что в конспекте “[Истории Петра]” под 1723 годом Пушкин упоминает указ: “На могилах покойников буток не иметь”. – Х, 239), оборачивается языческим капищем, в котором в окружении спящих беспробудным сном “мертвецов” творятся его жуткие волхования!
________________________________________________
П р и м е ч а н и е. В конспекте Пушкина упомянутый указ помечен знаком вопроса – причина в том, что у И.И.Голикова он ошибочно датирован другим годом. Значит, Пушкин специально интересовался этим указом! Речь идет о временных постройках для чтения Псалтыри по усопшему, которые Петр запретил, видимо, в целях экономии строительного материала для кораблей (Полное собрание законов Российской империи. Т.7. Спб., 1830. С.143). Об этом обычае упоминает англичанин С.Коллинз, служивший врачом у царя Алексея Михайловича за полвека до издания указа Петра: “Тридцать дней после погребения, родственники приходят читать Псалтырь над могилою, выстроив небольшой шалаш из рогож, чтобы защититься от непогоды; но значение этого обряда для меня непонятно” (Коллинз С. Нынешнее состояние России. Спб., 1846. С.8).
________________________________
О том, что тема петровской эпохи не только присутствует, но и проблематизируется в повести Пушкина, говорит предвосхищающее появление мотивов поэмы “Медный всадник”: не однажды уже было отмечено, что “бедняк, недавно даром похороненный”, который жмется к стене в толпе мертвецов, стесняясь своего ветхого рубища, – словно бы “похороненный ради Бога” персонаж поэта А.П., явившийся к гробовщику А.П.! А зловещая будка Юрко? “Приют убогого чухонца”? А Готлиб Шульц, пришедший с визитом к гробовщику Адриану и заявивший: “Я [...] живу от вас через улицу, в этом домике, что против ваших окошек”. Сапожник Шульц, европеец. А в поэме:
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно...
И будут европейцы жить “против окошек” Петра.
“Франческа, дочь Гвидо да Полента, синьора Равенны, была около 1275 г. выдана замуж за Джанчотто Малатеста, отец которого был вождем риминийских гвельфов, некрасивого и хромого”. И старший брат Джанчотто: “Малатестино Одноглазый, правивший с 1312 по 1317 г.” И полюбила Франческа младшего из братьев, Паоло. “Когда Джанчотто узнал, что она вступила в любовную связь с его младшим братом [...] он убил обоих” (Лозинский М.Г. Примечания // Данте Алигьери. Божественная Комедия. М., 1992. С.518, 542). Образ загробного наказания у Данте делает наглядным смысл преступления, совершенного персонажами поэмы при жизни: попытки вырваться за пределы предназначенного им круга. Дантовский образ загробного наказания двум преступным возлюбленным аналогичен повествованиям синодичных предисловий о “воздушных мытарствах”, которые так же, как у Данте, непреодолимы для “сладострастников” и которые, добавим, поджидали в конце и героя стихотворения Пушкина “Жил на свете рыцарь бедный...”
________________________________________________
П р и м е ч а н и е. Об этих видениях загробной загробной участи человека см.: Петухов Е.В. Очерки литературной истории Синодика... С.367-368. “Мытарства, по древнерусским представлениям, развившимся на почве византийских преданий, имеют соответствия с католическим представлением о чистилище, в котором, как и в мытарствах, для различных грешников назначаются различные мучения и определенные места”. – Владимиров П.В. “Великое Зерцало” (Из истории русской переводной литературы XVII века). М., 1884. С.96.
_________________________________
Смысл приведенной в черновике цитаты из Данте в том, что персонаж повести “Гробовщик”, так же как дантовские “сладострастники”, одолеваем желанием вырваться из предначертанного круга – замкнутого круга истории, которая снова и снова подселяет к нему каких-то, по его мнению, духовно “хромых” и “одноглазых” соседей. Отсюда – апокалиптический образный строй повести. Это переплетение разных эпох, эта сновидческая реальность апокалиптического броска за границу предназначенного и твердо очерченного круга истории, эта зигзагообразность, петлистость истории – живо ощущалась Пушкиным, что и обусловило своеобразие трактовки исторического фона в его повестях.
От Немецкой слободы до Никитских ворот, по дуге некоего круга, огромного эллипса вокруг Кремля – древнего, “дряхлеющего”, как “вселенная” в державинском эпиграфе, сердца Москвы – как неустанный маятник, разъезжает, путешествует гробовщик Адриан.
Навстречу ему, от Мясницкой, от Московского почтамта в “Лафертово”, к Проломной заставе (как двойник, как отражение в зеркале!) шествует “почталион Погорельского” – упомянутый в повести Пушкина герой повести Антония Погорельского (А.А.Перовского) “Лафертовская маковница”, вошедшей в его сборник, который так и называется: “Двойник, или Мои вечера в Малороссии”.
А издали, из Архангельского, сквозь пространство и время за ними с безмятежностью “аристипповца”, эпикурейца следит чудовищно гипертрофированный глаз, человек, целиком и полностью сведенный к одной-единственной функции зрения, созерцания, – герой послания Пушкина “К вельможе” князь Николай Борисович Юсупов, будущий посаженный отец на пушкинской свадьбе:
Ты, не участвуя в волнениях мирских,
Порой насмешливо в окно глядишь на них
И видишь оборот во всем кругообразный.
Именно так – “глядящим в окно” называется глаз человека в библейской Книге Экклезиаста, которая вся посвящена медитациям над “кругообразностью оборота” человеческой жизни.
Но “глаз” в стихотворении Пушкина подобен... “носу” в повести Гоголя: он тоже “убегает”, и убегает – в Европу! Кн. Юсупов у Пушкина – путешественник, подобный московскому путешественнику Адриану, совершающий турне вокруг Европы и ее тогдашнего сердца – Парижа. И за композицией из библейских цитат в пушкинских строках требуется разглядеть еще и планетарный, космический масштаб героев как стихотворного послания, так и прозаической повести.
Если со сравнительной легкостью это уподобление человека космическому телу можно было разглядеть в стихотворении “Пророк”, если уподобление героини “беззаконной комете В кругу расчисленном светил” откровенно совершается в двумя годами позже написанном стихотворении “Портрет” – то присутствие аналогичной метафоры в приведенных строках послания 1830 года можно распознать благодаря форме эпитета, определяющего траекторию движения созерцаемых “тел”, их “оборот” не как “круглый” или “круговой”, а всего лишь “кругообразный”. В этом уточняющем определении у Пушкина слышится апелляция к истории научных представлений об устройстве Космоса:
“Кеплер, один из творцов астрономии нового времени, не только провел резкую грань между «мыслимой идеей круга» и «действительным путем планет», но и вообще развеял «чары округленности», установив эллиптичность планетных орбит. Кальдерон, кажется, первым сказал о небе, что это не небо, и, может быть, оно не голубое...” (Степанов Г.В. Слово о Кальдероне // Кальдерон де ла Барка П. Драмы. Кн.1. М., 1989. С.8).
Как и пушкинский “Гробовщик”, повесть Погорельского “Лафертовская маковница” втайне автобиографична, чем усиливается художественный эффект появления ее реминисценции в повести Пушкина. Основное ее действие разворачивается на подмостках Лефортова. А на противоположном берегу Яузы амфитеатром располагаются родные места автора – Алексея Алексеевича Перовского, внебрачного сына графа А.К.Разумовского. Разумовский выстроил дом (1799-1802, школа М.Ф.Казакова) “на месте пожалованного императрицею Елисаветою дяде его, графу Алексею Григорьевичу, «Горохового двора», в тогдашней шестнадцатой части города, нынешней Басманной. Дом этот занимал целый квартал” на берегу Яузы. “Граф Разумовский устроил такой сад, чтобы среди шумной белокаменной иметь такое место, которое прелестью неискусственной природы заставляло бы его забывать, что он находится в городе. На земле Разумовского стояла около дома церковь Вознесения, что на Гороховом поле” (Пыляев М.И. Старая Москва: Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. Спб., 1891. С.342-343).
Герой повести Погорельского тоже находится в движении: где он жил, не указано, но служил на Московском почтамте, который располагался на Мясницкой с 1783 года (Сытин П.В. Ук. соч. С.173): видимо, и жил где-то рядом. Траектория его маршрута пронзает Немецкую слободу и Лефортово и, продолженная дальше, уходит к Владимирке, к Рогожскому кладбищу – цитадели русского старообрядчества...
“Путь гробовщика Адриана Прохорова на новоселье – модель жизненного пути Александра Пушкина, – пишет В.Н.Турбин, – от рождения к женитьбе. Открывается второй, потаенный план, своеобразный «второй сюжет» забавной повести, якобы рассказанной Белкину неведомым приказчиком Б.В.
Повесть вписывается в контекст предыдущего, а отчасти даже и последующего творчества Пушкина. «Гробовщик» написан в 1830 году. Но незримая, неосознанная самим Пушкиным подготовка мотивов и образов повести намечается еще в 1823-м, когда в его творчестве появляется аллегорическая притча «Телега жизни» [...]
А в 1829 году вылились из-под пера поэта «Дорожные жалобы»:
То ли дело быть на месте,
По Мясницкой разъезжать,
О деревне, о невесте
На досуге помышлять!”
В.Н.Турбин открыл историческое измерение пушкинской повести: передвижения ее персонажа – это путешествие во времени. То, что район Разгуляя – место рождения поэта, а у Никитских ворот жила семья Гончаровых – известно многим читателям. Начало и конец: но вот появляется середина этого маршрута – и плоскость современности раздвигается, и оживает его, этого путешествия, динамика, символичность.
“Не может не привлекать способность Пушкина к пророчествам, простирающимся не только на века, на столетия, но и на ближайшие временные дистанции: написано стихотворение [“Дорожные жалобы”] 4 октября 1829 года, о поездке в Болдино, о карантине еще и речи быть не могло. Но в числе других подстерегающих путника бедствий поэт предвидит и томление «где-нибудь в карантинЕ». И всего любопытнее: «По Мясницкой разъезжать». Этим грезит поэт А.П. А его тезка [гробовщик А.П.] «разъезжал с Разгуляя к Никитским воротам». По какой же улице? Как проехать, пройти с места рождения к месту венчания – путь, очерченный еще в «Телеге жизни» и по содержанию своему вместивший 32 года жизни поэта (рождение – женитьба)? Любой москвич скажет: от Разгуляя надо подняться по Ново-Басманной, миновать издательство «Художественная литература», ворота сада им. Баумана, перейти мост железной дороги, покоситься на памятник Лермонтову, пересечь Садовое кольцо, а далее – по Мясницкой, до недавнего времени бывшей улицей Кирова. Лубянка, устье Большой Дмитровки, устье Тверской, а там уж и прямо к Никитским воротам. Мясницкую никак не минуешь!” (Турбин В.Н. Пушкин, Гоголь, Лермонтов... С.11-12).
Адриан Прохоров тоже совершает путешествие во времени. В прошлое: оставляет далеко за спиной основанное в 1771 году Рогожское кладбище, потом Немецкую слободу – колыбель “петербургского” периода русской истории, и, минуя по левую руку от своей траектории Кремль, – устремляется к Никитским воротам Белого города, в аристократический загородный центр XVII века. Но можно сказать и иначе: оставляет где-то за спиной старообрядцев, бдительно хранящих память о допетровской Руси, прорывается сквозь лютые времена их гонителя “Петра Петровича” и обнаруживает себя среди новостроек 30-х годов XIX века – церковь Вознесения, Патриаршие пруды. Круг его маршрута не замкнут: как эллипс “беззаконной кометы”.
Миновать Мясницкую, конечно же, можно. Но, думается, В.Н.Турбин недаром так решительно это отрицает: неминуем иносказательный потенциал этого слова. Дорога, по которой идут герои двух беллетристов, гудит от “безрессорных” колес телеги истории.
“Название улицы – Старая Басманная – существовало с 1730 года, а до этого улица называлась просто Басманная.
В XVII веке здесь находилась Басманная слобода. В ней жили «басманники» – дворцовые пекари, выпекавшие казенные хлеб «басман».
[...] С начала и до конца XVII века по этой слободе-улице проходила главная дорога из Кремля в дворцовое село Рубцово на реке Яузе, в 1627 году переименованное в Покровское; с 1650-х годов царь Алексей Михайлович ездил по ней в Преображенское.
Только Петр в 1690-х годах стал ездить в Преображенское не по этой дороге, а по современной Новой Басманной улице”.
Нетрудно догадаться, что это изменение произошло из элементарных соображений личной безопасности задумавшего крутое изменение хода российской истории Петра: “В конце XVII века улица называлась «Капитанской слободою», в ней жили офицеры организованных Петром I солдатских полков, и царь всегда проезжал в Кремль и из Кремля по этой улице и дальше по Мясницкой, а не по Старой Басманной и Покровке – старой царской дороге к Яузе.
Среди иноземных дворов здесь было много и русских” (Сытин П.В. Ук. соч. С.496-497, 492).
Можно добавить: дугообразное путешествие Адриана Прохорова подражает обряду “хождения на осляти” – объезда патриархом Кремля и Белого города, посолонь, против часовой стрелки в течение трех дней подряд после избрания на патриарший престол (Забелин И.Е. История города Москвы. М., 1905. С.571-572). Как и разрушение стены, происходящее при избрании римского папы, этот обряд символически воспроизводит обстоятельства искупительной смерти Христа – “земной иконой” которого был патриарх.
На иллюстрации: Возвращение блудного сына. Фрагмент лубочной картинки. Начало XIX века. Государственный Исторический музей.
ЗАВТРА, 1 ФЕВРАЛЯ 2009 ГОДА - ДЕНЬ ИНТРОНИЗАЦИИ ВНОВЬ ИЗБРАННОГО ПАТРИАРХА МОСКОВСКОГО И ВСЕЯ РУСИ КИРИЛЛА
