Макияж. Уход за волосами. Уход за кожей

В начале 2018 года труппа Театра имени Вахтангова пополнилась 24 артистами. Все они - выпускникипервой Студии Вахтанговского театра, созданной в 2012 году. Успешную реализацию образовательного проекта и, как следствие, расширение штата можно отнести к числу менеджерских заслуг директора театра Кирилла Крока, недавно отметившего 50-летие и объявленного лауреатом премии Станиславского (вручение пройдет уже в этом году). О том, как управлять коллективом в 400 человек, Кирилл Игоревич рассказал «Известиям».

Знаете, а ведь ваша газета мне в некотором смысле родная, - начал беседу Кирилл Крок. - У меня дедушка еще в старых «Известиях» работал долгое время, а тетя - Роза Ножина - была почетным гостем на празднике 100-летия издания, потому что отдала ему полвека. У нее в трудовой книжке всего одна запись: газета «Известия».

Тогда давайте, Кирилл Игоревич, родному изданию - всё как на духу. Недавно вы отметили юбилей. С каким настроением встретили круглую дату?

Театр и в 50 лет не отпускает на свободу (улыбается) . Ощущаю полную зависимость от него каждый день и час. Не могу даже взять отпуск более чем на неделю. Когда летом актеры отдыхают, происходит множество важных событий, которые потом, как мне кажется, задают правильную интонацию новому сезону. Мы постоянно что-то улучшаем, ремонтируем, пристраиваем. Затеяли ремонт фасада исторического здания на Арбате, сделали архитектурную подсветку. Летом вообще не выбрался из Москвы: занимался реконструкцией Симоновской сцены (Калошин пер., 10, стр. 2. - «Известия»).

- Подозреваю, что лучший подарок к дню рождения вы сделали себе сами, открыв наконец эту сцену.

Я не связывал эти два события в один узелочек. Мы же несколько раз переносили дату. В итоге только в ноябре всё было готово к открытию после двухгодичной реконструкции. Пришел сдавать вещи в химчистку, а приемщица говорит: «Давайте оформлю вас побыстрее, у вас же в театре сегодня такое важное событие». Даже немного растерялся: не привык к такому вниманию.

- Лукавите? Среди директоров театров Кирилл Крок, пожалуй, одна из самых медийных персон.

Я трижды отказывался идти на популярные телепередачи. Не хочу что-то кричать и доказывать. В то же время понимаю, что разговор с серьезными изданиями - это часть пиар-кампании, некое позиционирование Театра Вахтангова в информационном поле. Как директор одного из самых успешных театров я не могу полностью закрыться от журналистов. Условно, если завтра не будет должности директора, то Крок никому не будет интересен. Пока же это касается не только лично меня, но и всего коллектива. Думаю, было бы неправильным не популяризировать театр и не высказываться по каким-то очень острым моментам.

- Тем более их хватает. В последнее время театральное сообщество сотрясают скандалы.

- Мне чрезвычайно неприятно, что сегодня многие СМИ пытаются представить людей театра как казнокрадов. Мол, сами себе платят, сами устанавливают размер гонораров... Я всегда за грамотный разбор подобных вопросов. Если мы освещаем проблему финансово-экономической деятельности российского театра, то давайте отражать ее полно и доступно. Когда же появляется безграмотное «расследование» некой компании о том, что в театрах есть конфликт интересов, подпадающий под нормы закона «О противодействии коррупции», то меня берет оторопь.

Раскройте уж тему полностью: напишите, что театры сегодня действуют по правилам, установленным государством. Да, законы эти несовершенны, но не надо подавать материал так, будто директора и худруки стремятся обогатиться за счет театра. Если мы говорим о сделке с заинтересованностью, то она касается не только театров, а всей сферы экономики России, где есть бюджетное финансирование. Если кто-то против того, чтобы художественные руководители театров страны ставили спектакли, давайте вообще запретим работу по совместительству. Подобные «расследования» отдают легким маразмом и некомпетентностью.

- Откуда у вас вообще любовь к театру? У меня такое ощущение, что в юности вы мечтали стать актером.

Я с детства ходил в театральную студию. Когда понял, что актер из меня никудышный, а бацилла театра уже засела глубоко, то стал заниматься техническим обеспечением спектаклей. Родители настаивали на поступлении в институт, а я устроился в театр монтировщиком. Мне так понравилось его таинство, запах кулис, открывающийся каждый вечер занавес… И до сих пор магия театра меня не отпускает. Уже работая монтировщиком и осветителем, поступил на юридический факультет. Мать с отцом мечтали, чтобы я стал нотариусом. Сейчас я признателен родителям за то, что получил юридическое образование. Но в нотариусы, слава богу, не пошел.

- Для театральной институции вообще важно, чтобы руководитель был заражен правильной бациллой?

В театр ходят смотреть не на директора. Он - обслуживающий персонал. Но тот, кто не заражен театральной бациллой, с моей точки зрения, должен либо подцепить ее, либо уж лучше уйти в бизнес. Те, кому нет дела до того, чем занимаются актеры на сцене, никогда не достигнут больших финансовых результатов. В театре нельзя ничего приказать, только - убедить, это сфера человеческих отношений.

- Помогает ли в работе тот факт, что вы прошли все ступени и так или иначе понимаете каждого сотрудника?

Безусловно (задумывается) . Если вы спрашиваете, хороший ли я для всех, скажу честно: быть хорошим в театре, где работают 400 человек, нельзя. Я стараюсь быть ко всем одинаково уважительным. Однако наша русская ментальность устроена таким образом, что если не будешь пользоваться кнутом и пряником, то работать ничего не будет. При этом нужно понимать, что в театре важен каждый сотрудник.

Если, к примеру, уборщица плохо помоет сцену, то артист может запачкаться. Если монтировщик, не дай бог, неправильно соберет декорацию, это может обернуться трагедией. В театре нет людей, от которых ничего не зависит. Мотивировать сотрудников, убеждать их и уважительно к ним относиться - часть работы директора. Но при этом и требовать.

Не могу сказать, что я мягкий руководитель. Отходчивый - да. Терпеливый до поры до времени. При этом я требую от людей исполнения их прямых обязанностей. Сегодня средняя зарплата в Театре Вахтангова одна из самых высоких в отрасли культуры. Так что, думаю, имею право.

- Помните, как встретила театральная общественность ваше назначение?

В штыки, конечно! (Смеется.) Пророчили, что Крок развалит легендарный театр, приведет его в полный упадок. В принципе нормальный процесс. Такое отношение даже подстегивало. Знаете, это же часть театрального действа: тебя испытывают на прочность. Выясняют, женат или нет, где работал, с кем дружишь, можно ли с тобой выпить или ты язвенник.

Помню, для всех было откровением, когда узнали, что я езжу на метро. Ко мне подошла костюмер, спросила: мол, вы всегда так или машина сломалась?! А у меня вообще ее нет, потому что я ценю свое время. С появлением нового руководителя в коллективе всегда начинается некое брожение. И тут очень важно чувство поддержки. Мне в свое время дал уверенность, подставил плечо Римас Туминас (худрук Театра имени Вахтангова. - «Известия»).

- А помните, о чем думали, когда впервые вошли в директорский кабинет?

В кабинете висят портреты руководителей Театра Вахтангова разных лет, и все они смотрели на меня. Евгений Вахтангов - с удивлением, Рубен Симонов - свысока, Евгений Симонов - с иронией, мол, куда ты, парень, попал, а Михаил Ульянов - оценивающе, будто спрашивая: и что ты будешь делать? Я подумал: боже мой, правда, а что теперь-то? Но есть хорошая русская пословица: глаза боятся, а руки делают.

- У вас есть любимое место в театре?

В партере, в конце зала, куда я прихожу в финале каждого спектакля. В этот момент я горжусь актерами, на которых обрушивается шквал аплодисментов, зрителями, которые стоя устраивают овацию. И понимаю, что сегодня как директор я всё сделал правильно. Это тот самый театр, что зародился в Древней Греции. Публика неистовствует в зале, а на сцене счастливые актеры.

Справка «Известий»

Кирилл Крок начал свою профессиональную деятельность в должности монтировщика и осветителя сцены.

С 2000 года - заместитель худрука театра «Модерн» и замректора Школы-студии МХАТ. В 2010-м приглашен на должность директора Театра имени Вахтангова.

Театрал, 15.11.2017

Один из самых успешных менеджеров театральной России Кирилл Крок не раз становился героем «Театрала», комментируя острые вопросы современной культуры. Однако сегодня наш разговор с ним не как с экспертом. В ноябре директор Театра им. Вахтангова отмечает 50-летний юбилей. Человек строгий и деловой, он впервые согласился рассказать подробнее о своей судьбе, в которой много было головокружительных моментов…

– Кирилл Игоревич, юбилей – отличный повод подвести промежуточные итоги. В юности, начиная путь монтировщика, вы могли предположить, что однажды возглавите один из ведущих театров страны?
– Вообще никогда таких мыслей не было. Ни в бытность монтировщиком, ни в ту пору, когда я стал директором-распорядителем в маленьком московском театре. Но у меня всегда было желание реализовать себя, чтобы отдавать театру каждую свободную минуту и видеть результат.

Двадцать лет назад, бегая в «Ленком» на премьеры, я про себя отмечал, в каком состоянии театр. За лето отремонтировали вентиляцию, обновили лепнину, покрыли лаком полы… И по сей день Марк Борисович Варшавер является для меня примером директора – человеком, который умеет строить театр.

– А кто еще был для вас примером?
– Анатолий Миронович Смелянский. Мы работали десять лет вместе в Школе-студии МХАТ (он ректор, я заместитель), и я многому у него научился. Он замечательный критик, театровед, ученый, но при этом он колоссальное внимание уделял бытовым вопросам. Ему ничего не стоило покинуть свой уютный кабинет и отправиться по этажам Школы или спуститься в подвал. В конце сезона спрашивал у меня: «Какие планы? Что будем ремонтировать летом?» Я перечислял. «А туалеты на первом этаже будем делаем?» – «Да вроде они в норме». – «Нет, это главное, надо обновить». Он стал очень важным человеком в моей судьбе, который меня не учил, не воспитывал, а личным примером показывал, как надо. Как должно быть!

– О Школе-студии мы еще поговорим, но хочется вернуться к истокам. Как все-таки вы попали в театральную сферу?
– С детства занимался в театральной студии Дворца пионеров. Лет в 15-16 понял, что актером никогда не буду и что, наверное, это не мое. Однако бросать студию мне не хотелось, и я стал заниматься, как бы сейчас это назвали, техническим обеспечением спектакля. Мы сами делали декорации, меня затянуло. Но до 25-ти лет я себе внятной карьеры в театре не представлял. Я просто работал бутафором, осветителем, потом монтировщиком сцены, зав.постом в Московском Театре юных москвичей и в детском театре «На Полянке»…

– То есть вы прошли все ступеньки…
– Да. Я проводил спектакли по свету. А однажды, когда заболел радист (нынче эта должность называется звукорежиссер) постановщик сидел рядом со мной и подсказывал: «Сейчас музыка». И я нажимал кнопку на магнитофоне, выводил громкость на микшере, включал микрофоны. Такой хороший опыт. С тех пор техника шагнула далеко вперед, но суть осталась прежней. Так что понимание профессии у меня есть. Причем не просто, как устроен театр, а как работает та или иная служба.

– Первая серьезная должность – это директор театра «Модерн»?
– Да. Туда меня пригласили сначала на должность зав. ХПЧ.

– Но разве не возникало мечты о каком-то большом театре?
– Честное слово, не думал об этом. Я абсолютно ясно понимал, где и кем я работаю. Но продолжалось это недолго: в какой-то момент позвонил мой знакомый и сказал: «Кирилл, в Школе-студии МХАТ сейчас идут дипломные спектакли, а зав. ХПЧ нет. Нужен человек, который мог бы его заменить». Я ответил: «Пойми, я работаю в театре, я не могу его бросить. К тому же, Школа-студия – это учебное заведение, а мне все-таки интереснее работать в драматическом театре». Он говорит: «Но все равно ты не мог бы к ним сходить – просто послушать какая помощь требуется? Поможешь советами и откажешься. Выручи меня. Если никто не придет, мне будет неудобно».

Он дал мой мобильный телефон, и меня пригласили. Я думал, со мной будет говорить проректор или директор Учебного театра. Но меня проводили в кабинет тогдашнего ректора Анатолия Смелянского. И Анатолий Миронович, включив свое обаяние, сказал: «Я вас прошу, у нас сложилась безвыходная ситуация. Я сам только недавно ректором здесь…» Я ему говорю: «Анатолий Миронович, мне очень лестно ваше предложение, но бросить „Модерн“ я не могу». Тут он так усмехнулся и продолжил: «Я не прошу вас бросать. Мне самое главное, чтобы вы нам помогли в течение сезона выпустить спектакли. Чтобы вы могли с художником, с режиссером принять чертежи, составить техническое задание, организовать выпуск, прийти сюда, смонтировать, а эксплуатация уже не ваши вопросы».

В общем, я согласился, но при условии, что из «Модерна» не ухожу и работаю, что называется, на подхвате, совмещая две должности.

Через 6 месяцев, когда учебный сезон подошел к концу, мне снова звонят: «С вами хочет встретиться ректор». Приезжаю в Школу-студию. Думаю: наверное, какие-то претензии или, возможно, хотят сказать, что человека уже нашли.
Захожу в кабинет к Анатолию Мироновичу. Он говорит: «Вы отработали 6 месяцев, все вас так хвалят и педагоги, и режиссеры. Поэтому у меня к вам предложение: Вы не хотели бы стать директором Учебного театра?» – «Да вы что?! Нет, конечно». – «Ну, подождите, вы же прекрасно успеваете». – «Вы извините, Учебный театр в таком запущенном состоянии, что мне туда даже заходить неприятно. Я не понимаю, как там можно работать. И если в нем я стану директором, значит, я за это отвечаю». – «Я поэтому вас и прошу. Вот сейчас впереди лето, давайте подумаем, сколько требуется денег на ремонт. Проведем реконструкцию под вашим контролем и станете директором».
Все мои аргументы Анатолий Миронович уверенно отбивал. Я говорил: «Понимаете, я никогда в своей жизни этим не занимался – не делал ремонты в театрах, не продавал билеты, не рекламировал спектакли…» – «Ну, вот и начнете. Ударили по рукам! Все-таки здесь Школа-студия, Московский художественный театр» – «А как же „Модерн“?» Но в конце-концов Смелянский сжалился: «Хорошо, я же не отговариваю вас бросать „Модерн“. Если он вам так дорог, пожалуйста, оставайтесь там работать. Но примите и мое предложение». – «Я могу принять ваше предложение только при одном условии. Давайте я составлю некое техническое задание, что нужно сделать в первую очередь в Учебном театре за это лето. Потому что быть директором, где облезлые стены и драный линолеум, я не могу».

Так моя история с Анатолием Мироновичем закрутилась. Мы сделали первый ремонт, потом – второй, третий, пятый… Сменили все световое, звуковое оборудование, даже кресла в зрительном зале поменяли. Через какое-то время Анатолий Миронович мне говорит: «Слушай, Кирилл, у меня уходит мой зам, проректор, я лучше кандидатуры не найду. Очень важно в театральном институте, чтобы человек понимал, что такое театр, что такое актеры, что такое театральная технология. Я тебя прошу, и заодно уйдешь от Враговой. Давай, ты будешь моим замом, проректором и параллельно директором Учебного театра».

Отказать я уже не смог, но параллельно и Врагова, узнав, что я в Школе-студии веду столь ответственную деятельность, сделала меня своим первым замом. И мои жизненные университеты, собственно говоря, так и начались. В таком режиме я работал 10 лет. В Школе-студии у меня появилось право первой подписи, понимание финансовой ответственности, знание бюджетного кодекса и всех остальных законов. Были очень опытные люди, которые окружали Анатолия Мироновича особенно в бухгалтерии – у них я многому научился.

– А ошибки были какие-нибудь?
– Конечно. Не ошибается тот, кто не работает. Были ошибки, и их было много. Я себе шишки набивал. Я всегда говорил: «Шишки – это мой золотой багаж». И все это относится преимущественно к Школе-студии, где помимо Смелянского тебя окружали Табаков, Райкин, Лобанов, Покровская, Козак, Каменькович… Имена!
Однажды от театра «Модерн» я поехал в Департамент культуры сдавать отчет за последние 5 лет: как у нас выросла посещаемость театра, доходы от продажи билетов и т.д. И никогда не забуду, как Галина Валентиновна Лупачева, которая сейчас работает первым замом руководителя Департамента культуры, взяла мою табличку, долго и внимательно ее изучала и наконец спросила: «Это правда, что здесь написано? Это реально?» – «Я отвечаю за каждую цифру». – «Потрясающе!» Вот такие вещи запомнились, и были очень важны. Часто слышу и сейчас в свой адрес: «А если бы Крок работал в неизвестном театре, а не в Театре Вахтангова, какие были у него тогда результаты?» Могу ответить: в таком театре я работал. За 10 лет работы в «Модерне» посещаемость театра увеличилась с 43% до 97,7%, доходы с 1,700 тыс. руб. до 17,000 тыс. руб.

Чему еще научила меня работа в театре «Модерн», так это тому, что вопреки тяжелой обстановке в коллективе, ты можешь не уподобляться большинству, а работать на опережение, открывать новые горизонты. Тогда не имея ничего, можно сделать что-то, добиться конкретного результата.

Например, однажды намечались гастроли в Челябинске. За две недели до старта я позвонил уточнить, как продаются билеты. Раздраженная женщина на том конце провода ответила: «Ничего не продано! Отменяйте гастроли. Зачем вам головная боль. Кто вообще позвал сюда ваш театр?! На дворе май, зрителей нет, никто в театры не ходит!» Я ей говорю: «Погодите, ну, сколько продано билетов конкретно?» – «100 штук». А там зал под тысячу мест. Я понимаю: действительно, позор. Гастроли, мы едем в полном составе, везем две фуры декораций…

И тогда я в отчаянии беру трех девчонок-администраторов и мы направляемся в Челябинск. В целях экономии остановился я в какой-то невзрачной гостинице. В театре договорился, что у меня отбирают на всякий случай паспорт, чтобы не сбежал, выдают билеты и заключат со мной договор как с реализатором. Дама, которая кричала в трубку, скептически на меня смотрела: «Вы что, будете бегать по городу и билеты продавать? Мы это и сами делаем. Вы хотите сказать, что вы знаете наш город лучше, чем мы?» – «Я ничего не хочу сказать, а просто спасаю положение».
Короче говоря, выдали мне билеты, и мы вчетвером действительно стали бегать по городу. Если говорить о цифрах, то мы получили в первый день по 50 билетов на каждый из четырех наших спектаклей. Кроме того, была жесткая установка: каждый день каждый из нас должен продавать 100 билетов.

– И пока не продашь – не возвращайся?
– Именно так. Кончилось тем, что за неделю до гастролей мы всё же продали все билеты.

Я ходил в организации, протыривался через службу охраны. Меня останавливали, но внутренний голос твердил: тебе не стыдно будет, если приедут артисты и станут играть при полупустом зале? Я бы такого позора не перенес. В общем, в последний день нашей работы мы реализовали последнюю партию, бухгалтерия выплатила нам комиссионные, мы поделили их поровну и, довольные, разбрелись гулять по Челябинску. Май, тепло, светит солнце. У меня была эйфория. Завтра приедет театр, а в зале на все спектакли – аншлаг!

По пути мне попался подземный торговый центр. И там на радостях я купил себе белый костюм, белые туфли и белую шляпу. В нем я и встречал театр в аэропорту Челябинска. Все сказали: «Дон Карлеоне!» Он у меня потом несколько лет висел в Москве, как суровое напоминание о гастролях в Челябинске.

– В местном театре были, наверное, удивлены такими несметными продажами?
– Директором театра был тогда Владимир Макаров. После меня он чистил службу свою: «Вы сидите, ничего не делаете. Учитесь у москвичей». Конечно, меня тихо ненавидела местная билетная служба, но мы все-таки подружились: в последующие годы они не раз ко мне обращались за советом – как сделать это, как сделать то. Это мой ценный жизненный опыт.

– Сейчас, когда билеты Театра им. Вахтангова отлично продаются как в России, так и за рубежом, часто вспоминаете тот челябинский опыт?
– Я о нем и не забывал.

– Хорошо. Давайте перейдем к тому моменту вашей биографии, когда вы получили приглашение от Римаса.
– Это не было приглашением. История тянулась достаточно долго. Я понимал уже, что работать дальше в «Модерне» – занятие бесперспективное. Решил: закончится этот сезон, и я уйду. А случилось вот что: Римас Туминас, который недавно только стал художественным руководителем Театра им. Вахтангова (в нынешнем году исполнилось 10 лет, как мастер возглавил театр), попросил одну нашу общую знакомую найти человека, который может проконсультировать его в вопросе грамотного расходования средств Президентского гранта. А так как Школа-студия была грантополучателем, то меня попросили помочь Римасу. Мы не были прежде знакомы. И действительно вскоре раздался звонок, и я услышал в трубке: «Здравствуйте, это Римас. Мне нужен ваш совет по поводу гранта. Вы не могли бы приехать в театр?»

И я, конечно, приехал. Говорили долго. Я дал ему весь расклад, но в конце нашей встречи спросил: «А почему у вас сомнения? У вас же опытная дирекция». Он ответил: «Да, понимаете, мне объясняют, что так расходовать нельзя. А я хочу, чтобы было так, как вы только что изложили».

Проходят две недели, снова звонок. «Это Римас. Извините за беспокойство, но все же, мы не могли бы опять встретиться?» На сей раз у него были другие вопросы по закупкам, например. Я ответил, что в этих вопросах в каждом конкретном театре есть свои нюансы. Поэтому лучше всего справиться в дирекции. Но вдруг Римас сказал, что не может найти никакого понимания с дирекцией и не знает, что делать. Он был сдержан, на личности не переходил, ни одного плохого слова. Но было ясно: он в затруднении.

Через три недели опять раздается звонок. Прихожу. Поднимаемся к Римасу в кабинет, он рассказывает вещи, которые с административной точки зрения его не устраивают и вдруг предлагает стать директором мне. Я даже не понял, о чем идет речь, переспросил: «Директором чего?» Он говорит: «Вахтанговского театра». И я тогда ему сказал, что это очень серьезное предложение, и что я не могу его принять, поскольку…

– Театр «Модерн»?
– (Смеется.) Хорошая шутка. Нет. Мне не нравилось, что мой приход навредит той дирекции. Но Римас сказал: «Это уже дело решенное. Я твердо определил, что ищу нового директора, нынешний директор об этом знает. Так что опасаться нечего. Подумайте. Для дальнейшего шага предстояла встреча с министром. Это сейчас для нашего театра встретиться с министром – дело несложное, а тогда с непривычки представлялось целым событием. Римас говорит: „Завтра мы с вами в 10 утра должны быть в Минкульте. Без десяти десять я буду вас ждать у входа“.

Наступает утро. Я надел галстук (по жизни я галстуки не очень люблю) и пошел на прием, на котором, как оказалось, сидела почти вся коллегия, все руководители департаментов, все замы. Александр Авдеев (тогда министр культуры) – во главе стола.
Я сажусь с краю. Римас рядом. Авдеев говорит, что в Вахтанговском театре назрела непростая ситуация: у артистов одни из самых низких зарплат среди федеральных театров, Римас Владимирович пытается это положение исправить и мы, мол, всячески его поддерживаем и потому сейчас он нам представит кандидата на пост директора.

Рассказал о себе, о том, что свой творческий путь я начинал монтировщиком сцены и что кроме театра нигде никогда не работал, прошел все ступени, сейчас работаю в Школе-студии МХАТ замом по финансово-хозяйственной деятельности. В театре „Модерн“ являюсь первым заместителем художественного руководителя, а фактически директором театра и т.д. Они слушают и обращаются к Римасу: „Мы, конечно, поддержим любую вашу кандидатуру. Но вся ответственность лежит на вас и теперь на Кирилле Кроке, поскольку это великий театр. Вы понимаете, какие там артисты. Вам следует очень деликатно, осторожно входить в этот коллектив“. Наконец, когда заседание кончилось и все стали расходиться, Александр Авдеев задает мне вопрос: „Скажите, Кирилл, вам имя Семен Григорьевич Крок ничего не говорит?“ Я оживился: „Как не говорит? Это мой дед“. Александр Алексеевич всплеснул руками: „Боже мой, это ваш дед?!“ – „Да, а что такое?“ Он оборачивается к остальным: „Ваш дед меня вырастил, дайте я вас обниму“. Я ничего понять не могу, но встаю из-за стола, иду. Он меня обнимает и говорит: „А ваша бабушка?“ Я говорю, что жива. Он: „А Розочка?“ (Это моя тетя.) Рассказал про тётю.
Оказалось, что родители Александра Алексеевича были дипломатами и жили на „Речном вокзале“ на той же самой лестничной клетке, что и мои родственники. Таким образом, когда родители уезжали в длительную командировку, оказывается, мой дед воспитывал будущего министра.

Все чиновники притихли. „Вот вам мой мобильный телефон, всегда звоните, – сказал он на прощание. – Если я даже не смогу ответить, вы мне напишите лучше. Я потом вам перезвоню ближе к вечеру. Мне надо звонить только утром или поздно вечером“.
Я вышел, иду по Тверской в Школу-студию и у меня слезы на глазах наворачиваются – знак судьбы! Я тут же набрал свою тетю: „А что же ты мне никогда не говорила, что знакома с Александром Авдеевым?“ Она: „А что такое?“ Я рассказал всю историю. Тетя отвечает: „Надо же, ты был сейчас у Саши в кабинете?!“ – „Да, но почему раньше ты мне не рассказывала?“ – „Понимаешь, мы сейчас редко общаемся, разве что на Новый год и на 8 Марта он меня поздравляет“.

– Как в Школе-студии отнеслись к вашему увольнению?
– Я пришел, постучался в кабинет Анатолия Мироновича и сообщил, что я только что от министра и меня утвердили на должность директора Театра им. Вахтангова.

Анатолий Миронович с удивлением на меня посмотрел и сказал: „Я так рад за тебя, Кирилл! А как так?“ Рассказал. Договорились, что резко уходить я не буду – сначала доведу все дела в Школе-Студии. Кстати, мне потом помощница Анатолия Мироновича рассказала, что когда я вышел от Смелянского, он пошел к Табакову и сказал: „Олег, вот я тебе говорил, возьми Кирилла к себе первым замом, ты не взял. Теперь он уходит в Вахтанговский театр“.

– Недаром несколько лет спустя, открывая сезон в МХТ, Олег Павлович сказал, что взращенные нами кадры, работающие теперь у „хуторянина Туминаса“, наступают нам на пятки.
– Да, да, точно.

– В Театре им. Вахтангова вы встретили сопротивление?
– Конечно. Любой театр сопротивляется любому вновь пришедшему человеку, а тем более директору, да еще из какого-то плохонького московского театрика. Римас Владимирович оказывал мне ежедневную поддержку, звонил когда был на гастролях, приходил первое время в кабинет не один раз в день. Я ему очень признателен за то плечо в театре в начале моей работы. Да и за все вообще…

Так совпало, что мой приход сопровождался переводом сотрудников и артистов на новую систему оплаты труда. И получалось, что аванс людям выплатили немного меньше, чем было прежде, но с тем расчетом, что зарплата станет выше. Мы написали об этом объявление, по возможности постарались всех оповестить, но театр большой, все заняты и, видимо, не до всех информация дошла. В день выплаты мне позвонил один уважаемый артист, корифей труппы и возмутился: „Вы не понимаете, молодой человек, в какой театр пришли! Чем вы занимаетесь! Нельзя так поступать с людьми, которые отдали этой сцене всю свою жизнь!“ Я был в ужасе. К тому же, голос у актера поставленный – попробуй перекричи. Сейчас он мой лучший друг.

И вот я считал дни до зарплаты, чтобы артисты получили, наконец, свой полный заработок и убедились в моей правоте. С Римасом Туминасом, мы работаем легко, понимая и помогая друг другу ежедневно.

– Наступило счастье?
– Нет. Люди ведь осторожны. Недовольство сменилось сомнением: мол, а не отнимут ли эти выплаты у нас в следующий месяц? Ведь действительно у некоторых активно занятых в репертуаре артистов зарплата увеличилась раза в три.
Короче говоря, не сразу меня приняли. Были и язвительные взгляды в спину. Одна дама, которая просила меня приобрести что-то важное для ее цеха, сказала: „Да, а что, денег в театре уже нет?“ Я объяснял: „Мы непременно приобретем, но только немножечко позже“.

– А как в „Модерне“ восприняли ваш уход?
– Артисты и сотрудники поздравляли меня и желали успехов. Врагова в этот день объявила меня своим врагом и предателем ее театра. Вот такая своеобразная благодарность за 10 лет стабильной и успешной работы.

– Но сейчас уже нет ощущения внутренней тревоги? Вы открываете одну сцену за другой. Театр за эти годы значительно изменился…
– Да нет, всякое новое дело – это всегда тревога, если относишься к нему серьезно. Но вместе с тем понимаешь, как летит время. Кажется, только вчера мы открывали Новую сцену, а теперь у нее уже своя история и сформировавшийся репертуар.
В минувшем году у нас появилось „Арт-кафе“. Многие меня отговаривали: дескать, зачем нужно еще одно пространство, меня в этой идее поддержал Туминас. И у „Арт-кафе“ появился свой зритель. В этой гонке порой уже не успеваешь волноваться, но ясно одно: когда у театра внятная художественная программа, когда есть сильный творческий лидер, выпускающий спектакли, которые становятся событиями не только его творческой жизни, а признаются театральным сообществом, а зрители за месяц раскупают все билеты в театр, тогда и директору работать легче, поскольку театр дает конкурентоспособный художественный продукт. И пока мы на огромном творческом подъеме, открывается второе, третье дыхание, и уже не важно, четыре у тебя площадки или шесть.

В ноябре после капитальной реконструкции открываем Симоновскую сцену.

– Хороший подарок к юбилею.
– Никогда даже не думал об этом. Хотя когда видишь, как ветхое, обшарпанное здание, где не было, простите, даже канализации и все стоки сливались в пустоты под землей, превращается в современный театр со новейшим оборудованием, просторными залами и свежими гримуборными, – у меня сердце радуется.

– Благодаря вашей деятельности у Театра им. Вахтангова появится новая страница в истории.
– Историей занимаются театроведы. Моя сфера другая. Я знаю, что Театр им. Вахтангова по всем показателям находится в прекрасном творческом состоянии, в прекрасном производственном состоянии, в прекрасном административном состоянии, в блестящем финансовом положении. И мне за это не стыдно. Знаете, как обычно бывает, в фойе мрамор, всё горит, сверкает, а за кулисы заходишь – о, Боже!

У нас и в фойе, и за кулисами – чистота. Мне не стыдно. По просьбе Академии по подготовке кадров при президенте Российской Федерации второй год подряд я провожу здесь экскурсии для чиновников-управленцев от культуры, которые приезжают из регионов на профессиональную переподготовку. Мы ходим по закулисью, а потом собираемся за круглым столом и обсуждаем проблемы современного театра. И они всегда задают вопрос: как такое возможно? Беседа затягивается, потому что даже коротко рассказать обо всем не получается. Но главное, что в Театре им. Вахтангова на сегодня не осталось ни одной площади, цеха или закутка, куда за семь лет работы не ступала бы нога строителя. Мы всё сделали, всё обновили, поменяли какое-то оборудование. Как ребенок, радуюсь каждому углу, который отремонтирован в театре. Хожу любуюсь, не могу наглядеться.

Игорь Золотовицкий: Зрителю все равно, каким образом добиваются воздействия на него. Ему это будет или нравиться, или не нравиться , Общественное российское телевидение, 26.11.2018

Марина Васильева и Алексей Розин: «У нас нет декораций: если я плохо сыграю, зрители запомнят только мою отвратительную игру» , Harpers" Bazaar, 20.10.2018

« – Скажите, а что это за история с мнением экспертов Российского научно-исследовательского института, которые, изучив постановки пушкинских произведений, обвинили Римаса Владимировича Туминаса в нелюбви к России?

– Человек, который начал войну с нашим театром, – небезызвестный автор Юрий Поляков. В его собственных пьесах немало пикантных ситуаций, более чем смелых реплик, сюжетные повороты, обстоятельства на грани приличия. Мне лично кажется, он сам является аморальным типом, но пытается нас учить морали. Как-то мне позвонил один влиятельный человек и спросил, почему Театр Вахтангова не хочет забрать в свой репертуар «Козлёнка в молоке» по пьесе Полякова, а спектакль шёл в Театре Рубена Симонова. Комиссией из трёх человек мы отсмотрели все спектакли этого театра. «Козлёнок» хорошо воспринимался 25 лет назад, так как являл собой политическую сатиру на перестройку. С позиции сегодняшнего дня это скорее пошлый архаизм. Поэтому мы от него отказались. После этого Юрий Поляков в одном ток-шоу на федеральном канале заявил, что в постановке Туминаса «Евгений Онегин» Татьяна, читая знаменитый пушкинский монолог про русскую душу, показывает пальцем на причинное место. Так что всё очень банально до крайности – раз мы не взяли спектакль по его пьесе, то нас надо попытаться уличить в занятиях похабщиной. Первопричину стоит искать в финансовой плоскости – не позвали на постановку, закрыли спектакль, отказались взять пьесу. В театральном мире много людей, ревностно относящихся к чужим успехам. Увы, мы не привыкли радоваться за коллег… Легче поливать их грязью и рассказывать небылицы».

Приходится, отложив в сторону новую пьесу, отвечать театральному густомыслу, чтобы другим неповадно было. Итак. Просто удивительно, сколько вранья можно засунуть в небольшой кусок текста. Боюсь показаться «крокобором», но придётся утомить читателей сеансом разоблачения, превышающим по объёму саму напраслину. Как видно из вопроса журналиста, его интересует одно, но рассказывает г-н Крок совсем о другом – ну просто в тренде одесского привоза: «Человек, который начал войну с нашим театром, – небезызвестный автор Юрий Поляков», хотя никого отношения к экспертам указанного НИИ я не имею, а воевать со знаменитым Театром имени Вахтангова мне и в голову не приходило. Если мне смешон президент Олланд, это не значит, что мне ненавистна Франция.

Впрочем, с тем, что я драматург небезы­звестный, спорить не берусь, это утверждение соответствует действительности: мои пьесы широко идут в Москве, в России и за рубежом, некоторые держатся подолгу, взять тот же «Хомо эректус» в театре Сатиры или «Контрольный выстрел» (в соавторстве с С. Говорухиным) во МХАТе имени Горького. А вот дальше Кирилл Игоревич начинает жадно экономить правду, рассказывать небылицы и даже поливать грязью. Так, полемизируя с позицией неведомых экспертов, он почему-то объявляет, что мои пьесы «на грани приличия», а меня самого, выстоявшего в законном браке сорок один год, именует аморальным типом. Ну, моральный я тип или аморальный, будет решать суд, а деловую репутацию я оцениваю очень дорого. Г-ну Кроку, окончившему два курса юридического факультета, надо бы знать, что слова следует выбирать, даже дискутируя в трамвае, а тем более собачась в информационном пространстве.

А как же быть с режиссёрами, которые берут в работу пьесы «аморального» автора? Видимо, они тоже безнравственные типы? Однако четыре мои вещи поставлены во МХАТе им. Горького, которым руководит Т.В. Доронина, известная своей непримиримостью к любым неприличиям в храме Мельпомены. Но, возможно, мнение Дорониной чуждо европейцу Кроку? Зайдём с тыла. Театр «Модерн», где он прослужил 10 лет, сначала заведуя постановочной частью, а потом в качестве помощника худрука, выпускает сейчас спектакль по моей пьесе «Женщины без границ». Неужели питомец «Модерна» так плохо думает о С.А. Враговой? Я позвонил Светлане Александровне и поинтересовался, как ей работалось с г-ном Кроком, случались ли компромиссы. Она ответила: с обязанностями завпоста он вполне справлялся, декорации монтировал вовремя, но когда стал её помощником, случилась обидная история, ну, знаете, когда увлекаются «финансовой плоскостью». Пришлось помощника учить азам административной чистоплотности.

Но главная небылица г-на Крока заключена в другом. Он перевернул причинно-следственные связи. Мол, обидели драматурга, он и наехал на театр. На самом же деле все было с точностью до наоборот, и получается: «гражданин Крок соврамши»… Зачем? А чтобы не оправдываться, точнее, не отвечать на вполне определённую критику. Как-то на страницах «ЛГ» я высказался о странном равнодушии Вахтанговского театра к нашей нынешней жизни: в репертуаре нет ни одной современной русской пьесы. Кстати, подобный упрёк «Литературная газета» адресовала и другим сценическим коллективам, но они если не прислушались, то хотя бы отмолчались. Года два назад я написал примерно следующее: может ли современная Россия не интересовать выдающегося литовского режиссёра Римаса Туминаса, гражданина страны, пребывающей с нашим отечеством в непростых геополитических отношениях? Вполне. Он имеет на это право. Имеем ли мы, граждане РФ, право удивляться тому, что наша жизнь по барабану худруку русского государственного академического театра Римасу Туминасу? Тоже имеем право. Более того, мы имеем право такое отношение к нам расценить как профессиональную непригодность. Разумеется, с нашей, российской точки зрения. Кстати, русского режиссёра, который, чудом возглавив в Вильнюсе театр, игнорировал бы чаянья современной Литвы, просто выслали бы на родину бандеролью. Понятно, мэтр Туминас обиделся, но негоже небожителю и гражданину Евросоюза полемизировать с каким-то там смертным русским писателем. Тогда за дело взялся протагонист Крок.

Теперь о звонке «одного влиятельного человека». Господин директор утаил, кто позвонил. Зачем эта тайнопись? А чтобы безнаказанно переврать ситуацию. Но говорить правду легко и приятно. Вот как было дело. На каком-то мероприятии в декабре прошлого года я пригласил министра культуры Владимира Мединского на последнего «Козлёнка в молоке» в Театре имени Рубена Симонова. Спектакль шёл 16 лет и был сыгран 560 раз. Министр ответил, что спектакль видел, и удивился: «А разве они не забирают «Козлёнка» себе?» Дело вот в чём: «вахтанговцы», поглощая «симоновцев» с помещением, сценой, вешалками и буфетом, но без актёров, обязались взять в свой репертуар лучшие спектакли упраздняемого театра. Я сразу ответил министру, что «Литературная газета» не раз критиковала Туминаса, поэтому такое вряд ли возможно. В. Мединский тут же набрал номер г-на Крока и поинтересовался судьбой «Козлёнка», минут десять выслушивал ответ, а затем сказал ему: «Ну, если вы считаете, что спектакль устарел, тогда вопросов нет». И всё. Но вопрос есть у меня. Во-первых, если, как сказано в эпохальном интервью, «театр существует для публики», то почему судьбу самого популярного спектакля «симоновцев» решает хозяйственный руководитель зрелищного учреждения? Во-вторых, зачем г-ну Кроку понадобилось утаивать имя звонившего? Сам же и отвечу. Любому человеку, знающему театральную механику, понятно, что директору такого театра по такому вопросу звонит обычно сам министр. Вот вам мой уровень, сообщает общественности Крок, – отказал самому министру, который, оказывается, ещё беспардонно пытался давить на творческий организм! Сколько же небылиц и лукавства можно вывалить в информационное пространство с помощью фигуры умолчания – «один влиятельный человек»!

А устарел ли «Козлёнок», можно узнать у зрителей Хабаровского краевого театра драмы, где Эдуард Ливнев поставил эту инсценировку весной. Думаю, директору Вахтанговского театра не надо объяснять, что такое реальные переаншлаги… Вот вам и «пошлый архаизм»! Кстати, сам г-н Крок, по утверждению «симоновцев», посмотрел на поглощаемой сцене от силы два-три спектакля из почти двадцати и не порадовался ни одному чужому успеху. Исидор Михайлович Тартаковский так бы никогда не поступил. Впрочем, стоит ли ждать понимания от человека без театрального образования, если сам г-н Туминас даже не удосужился перейти улицу Арбат, чтобы увидеть хоть одну постановку! Это же вам не День независимости Литовской Респуб­лики в Театре имени Вахтангова с ярмаркой товаров миниатюрной прибалтийской державы. Интересно, если худруком назначат индейца, в фойе появятся вигвамы, а зрителям дадут курнуть трубку мира? Может, всё-таки театральной России лучше прирастать Нечерноземьем и Сибирью?

А дальше начинается самое интересное. О «Евгении Онегине» в версии Туминаса я высказался задолго до того, как приняли решение упразднить Театр имени Симонова. Особенно меня задела сцена, где, произнося авторский текст: «Татьяна (русская душою…)», – актёр указует перстом на свой детородный орган. Смело? Не знаю… Тянет на «занятия похабщиной»? Возможно. Но я воспринял это как откровенную русофобию и написал: г-н Туминас, видимо, полагает, что русская душа помещается не в том месте, где литовская. Возражая мне, спустя два года протагонист Крок заявляет: «Татьяна, читая знаменитый пушкинский монолог про русскую душу, показывает пальцем на причинное место». Какой пушкинский монолог? Какая Татьяна, если текст произносит актёр? Видимо, бывший завпост не только о Пушкине, но и о сценических открытиях своего заместителя по художественной части имеет представление такое же, как Стёпа Лиходеев о мрачном шоу маэстро Воланда.

Но что вы хотите от человека, который лежал себе «в финансовой плоскости», и вдруг его понесло…

Новый сезон для Театра имени Вахтангова будет особенным. В октябре произойдет событие, которого ждали тринадцать лет: в соседнем доме, вплотную примыкающем к основному зданию, откроется новая сцена. Реконструкционные работы завершились на прошлой неделе, осталось только установить табличку над входом, справа от фонтана "Принцесса Турандот", где располагаются кассы.

Третья сцена вахтанговцев оборудована по последнему слову техники, начиная с платформы, способной поднимать декорации весом 3,5 тонны, и заканчивая информационными плазменными панелями в фойе – их еще только предстоит запрограммировать под нужды театра. Цеха – столярный, по ремонту костюмов, бутафорский, красильный, прачечная – переезжают в просторные отремонтированные помещения новой сцены. В историческом здании тоже решили провести небольшие косметические работы. Пока труппа в отпусках, здесь красят, проводят циклевку паркета, занимаются перепланировкой интерьеров: на освободившихся площадях будет оборудован большой репетиционный зал, а также три дополнительные женские туалетные комнаты для зрителей.

Фотогалерея

Кирилл Крок, директор Театра Вахтангова, провел для корреспондентов сайт экскурсию по закулисью новой площадки, показав сцену-трансформер со зрительским бличером (трибуной), и даже те пространства, которые занимают административные сотрудники. И хотя Кирилл Игоревич считает, что жить нужно у себя в квартире, а не в театре, невозможно не отметить, что уютная атмосфера, наглядно демонстрирует принципы театра-дома.

Мы попросили Кирилла Игоревича подвести итоги минувшего сезона и рассказать, какие проблемы придется решать руководству Театра Вахтангова в ближайшее время.

– Кирилл Игоревич, после окончания сезона принято подводить итоги. У Театра имени Вахтангова был насыщенный творческий год с гастролями и премьерами. Скажите, какой из новых спектаклей способен стать "локомотивом", как, скажем, "Евгений Онегин", "Дядя Ваня", и привлечь иностранных театральных агентов?

– Спектакли, вызывающие интерес иностранных импресарио и наших соотечественников, живущих за рубежом, как правило, отвечают четырем требованиям. Во-первых, это должна быть русская классика – А.Чехов, Ф.Достоевский, А.Островский, А.Пушкин, Л.Толстой, или советская литература – например, М.Булгаков или корифеи мирового театра – Шекспир. Второй момент: новациями западный театр не удивишь, и от наших спектаклей ждут сегодняшнего осмысления традиций русской психологической школы исполнения. Третий момент – иностранцы всегда хотят увидеть театр с историей, с именем. Четвертый – узнаваемость актеров, и как плюс к этому известный режиссер-постановщик. При наличии этого комплекса можно рассчитывать на успешную прокатную судьбу спектакля.

– В этом сезоне труппа Театра имени Вахтангова гастролировала по Штатам, Канаде. В Нью- Йорке актеров встретили пикетами…

– Да, был такой момент. Люди, вышедшие на мостовую Нью-Йорка с антироссийскими плакатами, имеют полное право выражать свое мнение. Но не надо путать личную гражданскую позицию актеров, работников театра, касающуюся присоединения Крыма, и деятельность Театра Вахтангова. Политические взгляды каждого никак не связаны с его профессиональной деятельностью.

– Прошедший сезон показал, что мнение меньшинства, даже один голос способен запустить механизм глобальных перестановок, как в Новосибирской опере, например.

– Я был одним из тех, кто подписал письмо против разбора художественных достоинств и недостатков спектакля в прокуратуре. Театр существует для публики, и только она определяет его судьбу. Без театральных критиков театр худо-бедно просуществует, но без зрителей – никогда. Если какие-то моменты в спектакле вызывают дискуссию в обществе, и поднимается такая волна протеста, то, как мне кажется, задача театра – исправить эту ситуацию. Насколько я знаю, прежде чем подписывать приказ о снятии Бориса Мездрича с должности, министр культуры Владимир Мединский несколько раз обращался к нему с просьбой сделать публичное заявление совершенно формального характера: если постановка невольно кого-то задела, оскорбила религиозные чувства, то нужно учитывать тот факт, что театр – не территория церкви, и мы просим прощения, а скандальный постер уберем. Борис Михайлович решил, что он этого делать не будет. И как результат – спектакль исключен из репертуара, Мездрич уволен. А если бы директор оказался более гибким, смотрел на несколько шагов вперед, то он бы сохранил не только свой пост, но и спектакль, правда с небольшими коррективами, которые позже все равно были сделаны. Театр и искусство – территория компромисса. Нужно об этом помнить.

– Вы один из театральных деятелей, вошедших в рабочую группу "Золотой маски". Почему необходимость в апгрейде премии возникла именно сейчас? И возможен ли конструктивный диалог между некоторыми участниками этого временного объединения, находящимися в конфронтации друг с другом?

– Любая культурная институция, и театральный фестиваль-премия "Золотая маска" не исключение, нуждается в изменениях. Их диктует жизнь. Раз "Маска" называет себя национальной премией, то в ее действиях должен учитываться весь спектр явлений, который присутствует на театральном поле. Существует в Париже "Комеди Франсэз". Плох этот театр или хорош – он воспринимается как данность. Наш отечественный "Комеди Франсэз" – это Малый театр. Постановки, которые там выходят, могут не нравиться, но он есть. И если "Маска" – фестиваль национальный, то в его экспертных советах и в жюри должны быть представлены все существующие направления театральной мысли.

Много лет ничего не менялось, и назрели проблемы. Упаси нас господь громить "Золотую маску"! Я уверен, что ни о каком разрушении фестиваля не идет речи, да этого никто и не допустит. Поверьте, самоубийц нет. Но свежий взгляд на самих себя изнутри, со стороны необходим! В России, театральной державе, должен быть национальный фестиваль. Как его улучшить – этот вопрос и будет обсуждаться в августе. Свою задачу в рабочей группе я вижу так – наладить диалог, учитывать мнение всех групп, концепций, течений театральной мысли.

– Скажите, а что это за история с мнением экспертов Российского научно-исследовательского института, которые, изучив постановки пушкинских произведений, обвинили Римаса Владимировича Туминаса в нелюбви к России?

– Человек, который начал войну с нашим театром – небезызвестный автор Юрий Поляков. В его собственных пьесах немало пикантных ситуаций, более чем смелых реплик, сюжетные повороты, обстоятельства на грани приличия. Мне лично кажется, он сам является аморальным типом, но пытается нас учить морали. Как-то мне позвонил один влиятельный человек и спросил, почему Театр Вахтангова не хочет забрать в свой репертуар "Козленка в молоке" по пьесе Полякова, а спектакль шел в Театре Рубена Симонова. Комиссией из трех человек мы отсмотрели все спектакли этого театра.
"Козленок" хорошо воспринимался 25 лет назад, так как являл собой политическую сатиру на перестройку. С позиции сегодняшнего дня это скорее пошлый архаизм. Поэтому мы от него отказались. После этого Юрий Поляков в одном ток-шоу на федеральном канале заявил, что в постановке Туминаса "Евгений Онегин" Татьяна, читая знаменитый пушкинский монолог про русскую душу, показывает пальцем на причинное место. Так что все очень банально до крайности – раз мы не взяли спектакль по его пьесе, то нас надо попытаться уличить в занятиях похабщиной. Первопричину стоит искать в финансовой плоскости – не позвали на постановку, закрыли спектакль, отказались взять пьесу. В театральном мире много людей, ревностно относящихся к чужим успехам. Увы, мы не привыкли радоваться за коллег… Легче поливать их грязью и рассказывать небылицы.

– Недавно писали о том, что Театр Вахтангова займется упорядочиванием архива Юрия Любимова. Из Театра на Таганке все коробки должны были временно переехать на Арбат. Как продвигается процесс систематизации?

– А процесса нет… Фонд Юрия Петровича предложил нам подключиться к процессу систематизации архива, который содержит массу материалов, касающихся истории Театра на Таганке и конкретно деятельности Юрия Петровича. Мы, конечно, эту инициативу поддержали. В гарантийном письме, отправленном на имя главы депкульта Александра Кибовского, я написал, что Театр Вахтангова готов совместно с фондом за свои деньги (7-8 млн рублей) привести в порядок архив и взять его на временное хранение до тех пор, пока "Таганка" не разделается с ремонтными делами. Я видел, в каких условиях содержатся бесценные документы. Страшно сказать, но все это лежит в коробках в сыром подвале без вентиляции. Описи нет, все в состоянии хаоса. Мы были готовы исправить эту ситуацию и привести содержимое архива в надлежащий вид, потому что в отличие от некоторых вахтанговцы помнят свою историю. Любимов начинал свой путь здесь, в Театре Вахтангова, и его пожелание заключалось в том, чтобы этот творческий круг замкнулся. Он хотел, чтобы здесь с ним простились, категорически запретив делать это на "Таганке" – так был обижен на тех, кто сейчас называет себя "учениками Любимова". И мы, памятуя о том, что он вахтанговец, решили выполнить его волю, сохранить и систематизировать то, что представляет ценность для истории.

Но в департаменте что-то переиграли. На "Таганке" заявили, что мы хотим украсть какие-то артефакты. Но наверняка все уже и так растащили – учета ведь нет, никто искать не станет. Они говорят, что намерены подключить к работе РГАЛИ и Музей Бахрушина, но, поступив таким образом, они высекут самих себя. Как только архив попадет в музей, вступит в силу закон о фонде, и все, что собиралось при Любимове, войдет в число экспонатов. После этой процедуры никто не имеет права забрать это у музея и передать другому учреждению. Театр потеряет один из своих исторических сертификатов памяти.

– В этом сезоне много говорили о Театре Рубена Симонова. При каких обстоятельствах принималось решение о его слиянии с Театром Вахтангова?

– Театр Рубена Симонова основан Евгением Симоновым, сыном великого режиссера, учеником Вахтангова. Вахтангов умер, не увидев свою легендарную "Принцессу Турандот", но благодаря своим ученикам театр был сохранен, и брендом Вахтангововского театра мы обязаны тем людям, которые сохранили, обогатили и мощно развили учение Вахтангова.

В основе Театра Симонова – два курса Щукинского института. К сожалению, Евгений Симонов не дожил до того момента, когда здание школы, здесь, на Арбате, передали его театру. Он умер, так и не сумев, как мне кажется, вдохнуть в этот театр жизнь, воспитать мощное актерское поколение. Шли годы, менялись худруки, директора. Но так сложилось, что по факту в актив труппы нечего записать – нет ни ярких спектаклей, гастролей, фестивалей, прессы, зрителей, ни экономических побед. Как мне сказал сын Симонова – Рубен Симонов, актер Театра Вахтангова, – "если бы дед был жив, первое, что он бы потребовал – снять с вывески этого театра его фамилию".

– Инициатива передачи театра исходила от департамента культуры?

– Да. Три года назад руководство депкульта обратилось к нам с Римасом Владимировичем и предложило модель, по которой много лет управляется "Табакерка". Мы отказались, так как это огромная нагрузка. Кроме того, у федеральных театров и московских разные системы управления, финансирования, отчетности. Через некоторое время департамент предложил другой вариант – передать Театр Симонова на федеральный уровень и присоединить к Театру Вахтангова в статусе филиала. Мы прекрасно понимали, что если туда будет назначен новый худрук, то от этого дома в исторической перспективе останется только вывеска "Рубен Симонов", не имеющая никакого отношения к Театру Вахтангова. И мы с Туминасом приняли это предложение.
На сегодняшний день здание театра зарегистрировано как федеральная собственность, имущество находится в стадии оформления. Как только этот процесс юридически будет завершен, а я надеюсь, что это произойдет к концу сентября, согласно приказу министра культуры два театра объединятся. Юридическое название "Московский театр Рубена Симонова" перестанет существовать, а будет филиал Театра Вахтангова имени Рубена Симонова.

– В каком состоянии вы нашли здание театра?

– Когда я прошелся по всем помещениям, у меня волосы встали дыбом. Потребуется минимум два года, чтобы все отремонтировать. Коммуникационные сети нуждаются в полной замене. У так называемого "самого теплого дома в Москве" в некоторых гримерках не проведено отопление. Зимой актеры были вынуждены включать обогреватель, а любой дополнительный электроприбор перегружал сеть и выбивал пробки. Так что прежде чем заниматься стенами и полами, нужно наладить коммуникации, а это огромные средства. Театр Вахтангова должен найти их сам. Дополнительных инвестиций, тем более в условиях сегодняшней экономической ситуации, нам никто не обещал.

Все 25 лет жизни Театра Симонова предыдущие руководители не думали о своем доме, не занимались им – могу это ответственно заявить, а были заняты исключительно незаконной сдачей помещений в аренду, причем большую часть доходов выводили из театра. Занимаясь этой деятельностью, давно можно было привести и здание в порядок, и выпускать приличные спектакли, продвигать это место на Арбате, делать его популярным и посещаемым… Так что не стоит говорить, что театр жил в суровых реалиях жизни, учитывая все выше сказанное. Я сам 10 лет работал в малоизвестном московском театре, и знаю про все трудности существования в таких условиях, при мне посещаемость там составляла 97,3%, и не было ни одного помещения или угла, в том состоянии, в котором сейчас находится здание Театра Симонова.

– Кто-то из Театра Симонова будет принят в Театр Вахтангова?

– Тех основателей театра, которые двадцать пять лет назад пришли туда с Симоновым по праву исторической памяти мы возьмем на срочный трудовой договор на два года. Это девять человек.

Фотогалерея

– В основном здании Театра Вахтангова сейчас идут ремонтные работы. К какому сроку планируется их завершить?

– К открытию сезона. На ремонт мы получили субсидию от министерства, но к ней пришлось добавить еще сумму, вдвое субсидию превышающую. Это наши собственные заработанные за нелегкий сезон средства – в этом году мы сыграли 510 спектаклей!

– Через два года у вас будет целых четыре площадки, что потребует перераспределения репертуара. Как планируете его наращивать?

– Начнем по порядку – с Новой сцены, которая откроется осенью. В октябре-ноябре там пройдут четыре премьеры подряд: "Минетти" Римаса Туминаса, "Возьмите зонт, мадам Готье" Владимира Иванова, "Подросток" по Достоевскому, в постановке Антона Яковлева, танцевальный спектакль Анжелики Холиной "Мужчины и женщины". В декабре должна состояться премьера детского спектакля "Питер Пен" (выпускает Александр Коручеков со своим курсом). Кроме того, на новую сцену переедут самые успешные спектакли с Малой сцены – "Медея", "Крик лангусты", "Ревнивая к себе самой", "Игры одиноких". В этом сезоне планируем представить "Трамвай "Желание" по Тенесси Уильямсу, а потом "Грозу" Островского.

– Эти планы предполагают движение репертуара. Какие спектакли хотите снять?

– "Прощальные гастроли", "Женитьбу" и "Тихую родину".

– Они собирают публику?

– Да, они востребованы, но у каждого спектакля свой срок жизни. Лучше когда он уходит на подъеме, чем когда постановку уже невозможно смотреть. Да, это болезненный процесс обновления, но в нем есть объективность. Все эти решения принимаем совместно с художественным руководителем театра Римасом Туминасом, причем последнее слово всегда за ним. Репертуар не должен находиться в стагнации. Конечно, у нас есть спектакли, которые играют по семнадцать лет, но это исключения, и они вполне обоснованы: например, "Посвящение Еве" будет появляться в афишах до тех, пор, пока позволяют силы Василию Лановому и Евгению Князеву. Если мы не будем снимать с репертуара какие-то названия, невозможно тогда выпускать премьеры и полноценно играть весь репертуар каждый месяц.

– По вашему опыту спектакли, востребованные зрителем, и те, которые делают имя театру – это одни и те же названия?

– Когда мнение профессионального сообщества и зрительский интерес совпадают, тогда спектакль можно наверно отнести к категории искусства. И определит это время… И сколько бы мы не спорили о художественных достоинствах и недостатках, факт остается фактом.

Сегодня 14 сентября Вахтанговский театр спектаклем «Пристань» открывает новый 95-й сезон. Предваряем это событие интервью Марины Дмитревской с директором театра Кириллом Кроком, раньше опубликованным в возрожденной рубрике «Директора театров или театр директоров» ПТЖ № 79.

Сетевой поисковик одновременно выдаст вам нескольких Кроков: героя русско-турецкой войны Карла Крока; владельца МD, Макдональдса, Рэя Крока; художника Шарля-Александра Крока… Мне кажется, что в директоре Вахтанговского театра Кирилле Игоревиче Кроке довольно прихотливо соединились и стратегические умения в отвоевывании территорий, и — ясное дело — коммерческие таланты, и истовое служение именно художественной идее. По крайней мере об этом свидетельствовал наш разговор — вдали от Вахтанговской империи, в подвале «ПТЖ», во время гастролей спектакля «Онегин». Мы виделись впервые и разговаривали тоже впервые.

Марина Дмитревская Кирилл Игоревич, мы начинали рубрику «Директора театров, или Театр директоров» на рубеже 1990-х и «нулевых», когда директорский театр только рождался и директора театров в разных регионах пробовали вырабатывать каждый свою стратегию, протаптывать в новых экономических условиях свои индивидуальные дорожки. Потом рубрика закономерно иссякла, у всех все шло примерно одинаково. Сейчас, кажется, снова время возрождать тему, и в этом номере нашими собеседниками становитесь вы, Ильфир Якупов (театр Камала) и Светлана Учайкина (Екатеринбургский ТЮЗ)…

Кирилл Крок У них там грандиозная реконструкция, как говорят…

Дмитревская Говорят разное, но сама не видела — судить не могу.

Крок Будем там на гастролях в марте, все посмотрим в работе…

Дмитревская А первый мой вопрос — что такое, с вашей точки зрения, хороший директор театра? Хороший — в той жизни, которая у нас сейчас на дворе…

Крок Я не понимаю директорского театра, а понимаю театр, во главе которого художественный лидер, формирующий художественную политику. А я — обслуживающий персонал. Делаю все возможное, чтобы создать условия для работы человеку, который сидит за режиссерским столиком с микрофоном. Театр делает он. И когда слышу: «А зачем мне художественный руководитель, я все могу сам» (а такое я слыхал недавно, например, от одного директора, с которым мы в неплохих отношениях), — мне это кажется такой глупостью!.. Театр возникает и развивается только тогда, когда во главе его появляется мощная художественная личность. Только. Хороший директор — это всегда отношения с художественным руководителем. Партнерские и доверительные.

В фойе театра на дне рождения Ю. Яковлева с Р. Туминасом.
Фото — архив К. Крока.

Дмитревская Но чтобы помогать, нужно понимать, чему ты помогаешь.

Крок И кому помогаешь. Когда я вижу перед собой Римаса Владимировича Туминаса и его блестящие спектакли, я готов служить и ему, и его искусству. А когда я вижу что-то другое — желание пропадает. В таком театре я однажды уже служил, и, поверьте, мне было очень тяжело.

Дмитревская Вахтанговский театр всегда стоял крепко. Но любой театр все равно нужно финансово обеспечивать. У вас, как я читала, 70 % собственных заработков. Это правда?

Крок Да. На один государственный рубль мы зарабатываем 2,5 рубля. Как вы знаете, сейчас есть сайт, на котором все театры обязаны размещать информацию о своей финасово-хозяйственной деятельности (наберите gov. ru — любое государственное учреждение, получающее хоть копейку из бюджета, обязано разместить на нем бухгалтерский баланс, выложить свое госзадание). Практически все театры всё внесли, но, как всегда бывает в России, у некоторых есть секреты (а секреты появляются, когда есть что скрывать), и какую-то графу или страничку они не заполняют… Вы все можете посмотреть.

Дмитревская То есть вы считаете, что если театр хорошо работает и в него ходит зритель — это экономически все решает?

Крок Решает при том, что у тебя есть свой театр, свой дом и ты его продолжаешь строить. Я не согласен со многими нашими деятелями, молодыми продвинутыми режиссерами, которые совсем недавно получили театры и в открытую заявляют: сперва надо все в бывшем театре разрушить, а потом на разрушенном построить свою территорию искусства. Мне кажется, только время решит, что это — территория искусства или что-то другое, только по прошествии пяти-шести лет можно что-то определить. Считаю — нельзя, придя в театр, заявлять: мы начинаем жить в искусстве. Театр нельзя ломать, можно только продолжать строить.

Дмитревская Как же я вами согласна… Мне тоже не близка концепция «весь мир разрушим до основанья»… Потому что «затем» — часто не получается, да и основания оказываются снесенными. Долго не буду, но вот один пример. Структуру (несомненно, обветшалую) прежнего БДТ поменяли на как бы новаторскую и декларативно демократическую. Растиражировали слоган «Театр, открытый городу». Теперь, чтобы попасть на спектакль, критик должен предоставить письмо с печатью и обоснованием, зачем ему надо посмотреть спектакль, а его фамилия должна пройти согласования с директором и худруком… Вот такая «открытость»… А вас Туминас сам позвал?

Крок Да, у Римаса была конфликтная ситуация с прошлой администрацией, он говорит: «Если бы Министерство культуры меня не поддержало, я готов был взять чемоданы и уехать в Вильнюс». И всегда повторяет: я приехал делать театр, а не заниматься чем-то другим…

Дмитревская Вы были знакомы с ним прежде?

Крок Мы познакомились на спектакле «Дядя Ваня», шел первый премьерный показ. Я тогда работал директором Учебного театра Школы-студии МХАТ и директором-распорядителем в театре «Модернъ». Потом один знакомый передал, что у Римаса есть ко мне вопрос. Он позвонил, стал спрашивать о расходовании президентского гранта — можно ли так, можно ли эдак… Знакомство завязалось, он снова мне перезвонил, но звонок был связан не с конкретным предложением, а опять — с конкретными вопросами.

Дмитревская Туминас берет хозяйственные проблемы в голову?

Крок Нет, не берет. И я стараюсь его в это не погружать. Но когда он пришел в театр Вахтангова и разобрался, ему от каких-то вещей стало очень страшно. И он пытался договориться с прежней администрацией, отменить многое: не хотел видеть такую унизительную зарплату актеров (даже не занятых в репертуаре, но отдавших театру жизнь), например 8 000 рублей у народного артиста, гордости театра, но мало занятого по возрасту и болезням. А на этом фоне — огромная зарплата у бухгалтера. «Так она-то работает каждый день!» — ответили ему. Он был в ужасе и понял, что с прежней администрацией перемен не достичь.

С гостями театра. 2013 г.
Фото — архив К. Крока.

Дмитревская В момент вашего прихода театр уже процветал?

Крок Это было начало творческого взлета Вахтанговского театра, и после «Дяди Вани» для меня стало очевидно: произошло что-то необычное, невиданное. Этот спектакль меня перевернул. Я тогда работал параллельно Школе-студии в театре «Модернъ» и думал: да если бы в мой театр такой спектакль хоть на день! Да это такой локомотив для репертуара!.. Я по-хорошему завидовал прежнему директору Вахтанговского, даже ничего не предполагая…

Дмитревская А возможен вариант: спектакль хороший, а зритель не идет?

Крок Да, и такое было со спектаклем Римаса Туминаса «Троил и Крессида». Мы играли его два года, но вынуждены были снять. И я еще раз убедился, что работаю с большим художником. Я объяснил ему, что «Троил и Крессида» тянет вниз всю статистику театра и мы никогда не перешагнем барьер 83 % заполняемости (это цифры, при которых я пришел в театр), а надо перешагнуть и опередить самые успешные московские театры. И что бы я услышал от любого другого режиссера? Что это не его дело. Что его дело ставить, а мое — продавать. Что спектакль имеет массу достоинств… А Римас сказал: «Да, понимаю, что-то в этом спектакле не произошло… Ну, давайте до конца сезона — и красиво простимся». А сейчас иногда сидим, и он говорит: «Так бывает — спектакль опережает время. Вот появись „Крессида“ после „Онегина“, он был бы всеми принят… Но что же делать, будем работать дальше…»

Дмитревская Вы затеяли еще и экспериментальный подвал для молодых?

Крок Это место для проб и экспериментов. Римас два года назад решил открыть студию, чтобы молодые возникали не по одному и не растворялись, а приходили группой человек в пятнадцать. Ведь театр Вахтангова — большой слоеный пирог. Много интересов, много групп, много поколений. Это единственный в Москве театр, где мы можем насчитать минимум четыре здравствующих актерских поколения. Поколение Этуша, поколение Борисовой—Ланового—Шалевича, поколение Маковецкого, Симонова, поколение Ароновой—Вележевой—Рутберг, следующее — Женя Крегжде, Леонид Бичевин, Ольга Лерман… И как соблюсти интересы всех?

…А позади театра стоял двухэтажный особнячок. Предыдущая администрация сдавала его в аренду, но когда я влез в бумаги — понял, что они никому ничего не платят. Встретился с арендаторами: почему не платите? «А вы продлите нам договор на пять лет, тогда заплатим». Но они не платили уже полгода, и особнячок был превращен в гостиницу на час — в коммуналку советских времен с туалетом в коридоре (когда-то это и было общежитие для бездомных вахтанговских артистов). Бегали люди по Арбату, зазывали листовками постояльцев. Я был против аренды за копейки, они писали на меня заявления в отделение милиции, поставили человека с автоматом у входа (я как собственник не мог попасть в здание)… Но я выиграл три суда и предложил Туминасу: давайте углубимся на два метра в землю, оборудуем свет-звук-вытяжку и сделаем комфортную студию на 50 мест. И мы это сделали. Молодые живут в своем пространстве, делают спектакли, но многие участвуют и в работе большой сцены (вы видите их в «Онегине»). Каждый год проходит небольшая ротация студии.

Дмитревская Труппа огромная?

Крок Огромная, 77 артистов, плюс 31 студиец и примерно 10 приглашенных. Под приглашенными я имею в виду тех, кто работал когда-то в театре Вахтангова (как Александр Олешко, который ушел на телевидение, на эстраду, но продолжает играть). Мы все время говорим с Римасом, что получили театр Вахтангова как драгоценную шкатулку, открыли ее и ахнули. И договорились: сколько будет дано, мы будем сдувать с этой шкатулки пыль и очищать ее от ракушек времени. Этот театр Михаил Александрович Ульянов сохранил для нас как русский репертуарный, с большой постоянной труппой. И мы боремся практически с каждым режиссером, который пытается пригласить актеров со стороны. Стоим насмерть. Ну, уж если уж совсем никак — пусть приходит тот, кто будет бесспорным артистом высшей категории. Так к нам в труппу пришел Алексей Гуськов (он был приглашен только на один спектакль, потом вышел еще один, потом мы пригласили его в труппу…). Так же, попав в работу «Медея» с Юлией Рутберг, в труппу вошел Гриша Антипенко. То же самое сейчас происходит с Андреем Ильиным. Это тот принцип, который мы исповедуем: не нами построено — не нам ломать. Есть театры, которые живут по-другому: актеры труппы не вписываются в задумку режиссера — приводи, кого считаешь нужным. Мы — нет.

Дмитревская Зрительский успех категория не абсолютная. Скажем, «№ 13» зрительски успешен и кормит всю Россию, но мы понимаем его качество. И многие мои коллеги считают, например, что важен факт сценического искусства, а ходит зритель или нет — неважно. Ну, скажем, профессиональный круг ценит спектакли Дмитрия Волкострелова, адрес которых — критика и несколько друзей театра… Правда, собственно зрительскому успеху я не доверяю. А вы ориентируетесь именно на него.

Крок Я исповедую принцип «театра для людей». С античных времен театр мог состояться только при двух условиях: на сцене артисты, в зале зрители. А те режиссеры, которые сегодня заявляют в некоторых СМИ: мне наплевать, сколько десятков человек ушло с моего спектакля, — это скрытый цинизм. Даже если так считаешь — помолчи. Иначе для кого ты все это делаешь? Или тогда я буду согласен с г-ном Мединским: делайте за свои деньги. Если ты ставишь то, что неинтересно людям, — не занимайся русским репертуарным театром и вообще театрально-зрелищным предприятием. Можешь заниматься лабораториями, фестивальной работой. А репертуарный театр — это некоторые условия: надо, чтобы ходили зрители, выпускались спектакли, зарабатывались деньги, которые тратились бы на новые спектакли и актеров театра… Для меня иное — дикость. А если ты хочешь сказать что-то самому себе, высказаться исключительно экспериментально — в этом случае Минкульт должен поддерживать творческие лаборатории, фестивали, мастер-классы, открытые площадки с минимальными затратами. Прошел спектакль пять раз, вы, критики, написали, мы похлопали — и забыли. Не нужно содержать для такой деятельности огромный штат с билетерами, уборщицами и цехами, это растрата государственных денег. То, что делает Дима Волкострелов, — совсем не то, ради чего нужно давать государственный театр.

Строительство Малой сцены.
Фото — архив К. Крока.

Дмитревская Ну, вот ровно сейчас и создают «Открытую сцену», некое страннейшее объединение нескольких театров (НДТ Эренбурга уже отказался, «Наш театр» не хочет, «Суббота» сопротивляется), но создается этот колхоз, конечно, ради театра post.

Крок У нас в Москве тоже происходит абсурдная «оптимизация», слияние коллективов. Недавно на канале «Культура» я уже говорил, что это великая глупость. Неблагополучные театры Москвы сливают с Москонцертом и надеются — будет новый толчок (так заявляет московсковский Департамент культуры). Толчок может дать только спектакль. Зачем держать неблагополучные театры, получающие бюджет, который вашим питерским театрам не снился (вы, наверное, слышали, что сейчас театру Вахтангова передают театр им. Рубена Симонова, так вот, бюджет этого маленького театра — 55 млн рублей, при этом нет ни явных художественных достижений, ни зрителя)? Если вы хотите дать шанс таким театрам, не надо их сливать в одно, соединять с фольклором и эстрадниками. Сделайте проще: назначьте нового художественного лидера на три года. И посмотрите на результаты. Но беда нашего театрального сообщества в том, что оно само не выработало внятных многовекторных критериев оценки деятельности театра, когда бы его оценивали по абсолютно прозрачным категориям. Если мы не договоримся — дождемся, что чиновники это сделают за нас и сверху нам спустят. Критерии — это не только проданные билеты, поголовье зрителей и заработанные деньги, но и количество народных-заслуженных артистов за последние годы, участие в гастролях по России, российских и международных фестивалях, номинации на национальные премии — «Золотую маску» и Премию Станиславского (это уже художественный уровень), количество статей — и так далее.

Дмитревская Но есть же Гильдия директоров. В чем проблема?

Крок Все разобщены, никак не можем собраться и обсудить эти критерии на съезде, на Пленуме СТД, сделать их понятными для всех и отдать в минкульт — пусть законодательно утверждают. Чтобы там тоже не было «любит — не любит», если в театре посещаемость за 80 % — будьте добры принять это во внимание, а если меньше 30 %, но он все время номинант «Золотой маски» — тут есть о чем задуматься. Эти критерии позволили бы грамотнее строить отношения с учредителем. То, что Мединский хочет сделать градацию для федеральных театров (кто больше работает — у того больше бюджет), — это правильно.

Дмитревская У нас в Питере есть пример театра «Мастерская», который за четыре года существования, находясь в далеком районе за мостом Володарского, собрал своим искусством, сам залы за 90 % посещаемости и на каждый рубль зарабатывал в 2014 году 90 копеек.

Крок Это блестящий результат. Знаете, у меня большой театральный опыт, и я могу говорить не только с позиций успешного театра Вахтангова. Я десять лет пробыл в театре «Модернъ»: пришел при посещаемости 30 %, уходил — при 97 %, хотя это были старенькие спектакли, а у театра жуткая география — на Третьем транспортном кольце (без навигатора не найдешь). Но если ты работаешь каждый день и ставишь перед собой какие-то цели — можно потихоньку налаживать это дело. В богатом снобистском городе Москве.

Дмитревская И зачем вам эта отстающая бригада — театр Рубена Симонова?

Крок Ситуация проста. Через дорогу от нас — театр, носящий имя одного из апостолов театра Вахтангова. Да, Евгения Рубеновича когда-то труппа отвергла, худруком стал Ульянов, а Евгений Рубенович Симонов на базе своих курсов Щукинского училища создал этот театр, но быстро ушел из жизни — и эти ребята не успели развиться. Никто театр не подхватил, лидер не вырос, менялись руководители, директора — и дело пришло к тому печальному состоянию, в котором оно сейчас. Это — предложили работать по табаковской модели: Туминас и там и там, я и там и там… Мы от этопуть в никуда. И департамент культуры сказал: или вы берете этот театр под себя, или мы будем с кем-то его сливать, делать там Открытую сцену. Сначала нам го отказались. Потому что федеральный театр и муниципальный — это разные принципы подчинения и отчетности. Через какое-то время С. А. Капков предложил, чтобы Москва и Минкульт поменялись театрами — взаимозачетом и театр Симонова передали на федеральный уровень. Мы с Римасом Владимировичем подумали, что бросить этот театр (да еще через дорогу) как-то подло, потому что имя Симонова исчезнет тогда с театральной карты. И решили, что это будет филиал Театра Вахтангова им. Рубена Симонова. В октябре появилось постановление Правительства, скоро начнется довольно жесткая реорганизация. Труппе в тридцать человек было откровенно сказано — вы все косвенно виноваты. Вы что, не понимали, какие у вас спектакли? Почему сидели сложа руки? Зал наполняют льготники, вы никуда не ездите, вам было удобно три летних месяца отдыхать, сентябрь не играть, в майские праздники ссылаться на отсутствие в Москве зрителя… А зарплата шла — и всех это устраивало. В итоге 5-8 лучших артистов войдут в нашу труппу на срочный трудовой договор. А приживутся ли — это уже сложный вопрос. Конечно, все не так просто: тридцать человек написали в Правительство письмо, что уничтожается их, естественно, «лучший репертуарный театр», но сегодня из них осталось девять, остальные подписи свои отозвали как ошибочные. Мы отсмотрели 80 % репертуара, ни один спектакль, по нашему мнению, художественной ценности не представляет…

Дмитревская А остальная вахтанговская труппа на срочных договорах?

Крок Нет, корифеи на бессрочных, а порядка тридцати пяти человек на срочных, каждый год продлеваем. И часто это ведущие молодые актеры. Все должно двигаться, нет ничего постоянного. Мы с Римасом считаем: ни он, ни я не вечны. А театр будет жить дальше. Сегодня у театра подъем, экономический успех. Но будет и спад. И пока мы на подъеме, мы должны создать Вахтанговскую империю, которую нельзя бы было растрясти, разрушить. Чтобы у театра было много возможностей играть в разных пространствах. Вот открываем и малую сцену на 250 мест, прямо за фонтаном Турандот будет вход для зрителей. Дело начал еще Ульянов тринадцать лет назад, а сейчас театр получит 6 500 кв. м полностью оборудованных площадей производственных цехов и Новую сцену. На это строительство министерство культуры не дало ни копейки, это инвест-контракт.

Дмитревская А что получает инвестор?

Крок Торговую зону и апартаменты над нами. Но у нас будет отдельный вход и все автономные инженерные системы.

Дмитревская То есть когда они будут жарить картошку — запах проникать не будет?

Крок Надеюсь… А вообще — всегда понятно, как сделать хороший ремонт. Но чем потом наполнить отремонтированное здание — вот вопрос.

Дмитревская А какой был первый в вашей жизни спектакль, который в вас как зрителя «попал» (так теперь принято выражаться)?

Крок Юношей я посмотрел спектакль «Отверженные» в ЦДТ у Бородина. И спектакль тогда молодого режиссера Яшина по «Алым парусам» с песнями Новеллы Матвеевой «Предсказание Эгля». И испытал шоковое состояние, был поражен… А вообще мама с детства меня водила в театр, я занимался в детском театре на Ленинских горах, так что прививка театром произошла рано. Но родители уговорили меня — и я поступил на юридический факультет и с грехом пополам его закончил. Но мечта отца («Нотариус — самая востребованная профессия! Зачем тебе театр!») не сбылась.

Дмитревская Кирилл Игоревич, «Онегин» триумфально ездит по миру. Есть разница в восприятии в разных регионах и странах?

Крок Я был поражен приемом в Бурятии, в Улан-Удэ. Мы были на гастролях по федеральной программе, за неделю сыграли на двух сценах 13 спектаклей. Такого восторженного зрителя я не видел нигде и никогда, был поражен до слез: после аплодисментов начинались крики: «Спасибо!» По моей спине бежал холодный пот, эти зрители не были подготовлены, они ничего такого не видели — и это был для них эстетический и культурный шок.

Дмитревская Это еще и доказательство: не надо говорить, что зритель чего-то не поймет и кормить его «№ 13»…

Крок Да! Я думал, что те овации, которые устроили зрители в Париже, Нью-Йорке, Лондоне, Бостоне и в Торонто…

Дмитревская Русские?

Крок Процентов на шестьдесят русские… И я думал: это предел! Но зрители Улан-Удэ перебили это впечатление.

Дмитревская Вы директор успешнейшего театра. И все же — какова пропорция радости от того, что вы делаете, и проблем, которые надо решать?

Крок Когда есть проблемы — тогда есть жизнь. Нет проблем — жизнь закончилась. Иногда где-то только в восемь вечера я могу спуститься поесть в служебный буфет, все время люди — и я этим очень горд, этим живу. Театр для меня на первом месте. Если что-то случится дома, я скажу жене: «Нина, поезжай, реши сама», — и останусь решать проблемы театра. И так я работал всегда: может быть, не так истово служа, но честно. Сейчас золотой период истории театра Вахтангова, о котором будет написано множество монографий. Кстати, одна уже вышла, книга Дмитрия Трубочкина «Римас Туминас. Московский период».

Дмитревская Вы пришли в театр и поменяли команду?

Крок Я никого не уволил. Прежняя дирекция сама захотела устроить все так, чтобы в один день уволилась почти вся бухгалтерия, весь отдел по госзакупкам, зав. билетным столом. Хотели оставить после себя выжженное поле. Я пришел на голое место, сначала пытался кого-то задержать, но потом решил — уговаривать не буду. В момент моего прихода соотношение бюджетного и внебюджетного финансирования было 1 рубль на 1 рубль, а сейчас стало — 1 на 2,5 рубля. Когда я принял театр, он играл 244 спектаклей в год при посещаемости 83 %, а за 2014 год мы сыграли 502 спектакля с посещаемостью 97,8. Средняя зарплата всего лишь четыре с половиной года назад была 25 000, а по итогам 2014-го она — 95 300 рублей. И это предмет моей гордости, как и то, что средняя зарплата актера труппы — 120 000. И это получают в том числе молодые, у которых огромная занятость, по двадцать спектаклей в месяц. У нас грант, система баллов, премии. По итогам 2014 года самая высокая премия составила 172 000, чуть ниже — 115 000, 103 000, 90 000 и 80 000. Такая градация. А еще за четыре года мне удалось отремонтировать весь театр, осталось только пять помещений, к которым пока не притронулась рука строителей.

Дмитревская Недавно я спросила у Славы Полунина, с какой главной проблемой он столкнулся, приняв наш цирк и вступив на путь реорганизации и реконструкции. Он сказал: «Нехватка людей». А у вас существует эта проблема?

Крок Нет. Скажем, Антона Порохова, который был в театре администратором, я сделал своим замом — и он блестяще с этим справляется, как и Алена Чумак, бывший администратор, тоже прекрасно работает моим замом. Главный инженер Александр Борисович Гудков теперь мой зам по строительству. Я старался действовать изнутри театра, а не приводить свою команду. Конечно, есть проблемы: хочется, чтобы кто-то работал лучше, охватывал больше. Но я всегда говорю словами Экзюпери из «Маленького принца»: человеку надо поручать то, что он может сделать, нельзя требовать того, чего человек не может. Я же не могу сыграть Онегина. Я не могу поверить в то, что в Питере нет кадров, всех можно научить. Когда я пришел в театр «Модернъ», там вообще не было постановочной части. Я привел одного человека — и он стал прекрасным монтировщиком, другого — и он через десять лет стал отличным художником по свету, хотя до этого не имел к свету никакого отношения. Я его вырастил. Хотя и у самого человека должна быть жажда роста.

Дмитревская Картина знакомая. Нашими администраторами работают студенты. В основном воспринимают эту работу как бремя. Но те, кто хотел чему-то научиться, — сегодня директора театров, а наш собственный исполнительный директор Анна Каргапольцева пришла в редакцию на первом курсе. И росла, росла… Только вот к начальникам все равно должна ходить я…

Крок Это участь руководителя — а как иначе? Знаете, когда ты идешь к начальству, а за тобой суперуспешный театр — это одно, а вот когда неуспешный — тяжело…

Дмитревская А когда за тобой журнал, про который начальники вообще не понимают, зачем он нужен…

Крок Надо воспитывать, объяснять им побольше, в театр водить… Вот у меня знаете какая есть гордость? В Питере мы играли на одной из лучших сцен — александринской, которая прошла реконструкцию. А в театре Вахтангова, где мы каждый год ремонтируем, но реконструкции у нас не было, — ничуть не хуже.

Дмитревская Хорошая акустика?

Крок Очень!

Дмитревская Нет, я про Александринку! Ведь когда-то Росси сделал специальную акустическую трубу, перекрытия из особой мореной древесины, там шепот был слышен до третьего яруса, звук летел…

Крок Мы все-таки пользовались подзвучкой, напольными акустическими «лягушками» с широким спектром действия. А у себя мы полностью сменили систему звука и света — и не взяли у государства ни копейки, все на заработанные театром. Даже сумели сделать вентиляцию и кондиционирование зрительской части, что казалось неразрешимой задачей, в зале было непереносимо, особенно в мае-июне. Как-то пришел Анатолий Миронович Смелянский: «Кирилл, дышать невозможно!» А я знаю, что он плохо переносит отсутствие воздуха. И это его «невозможно, невозможно» стало для меня последним аргументом, я подумал: во что бы то ни стало сделаю. И сделали проект, прошли аукцион, который выиграла, слава богу, приличная компания (хотя приличных в стране уже и не осталось, есть только рвачи, жулики, бандиты — и несколько вменяемых, нам достались они), — и за свои деньги, сами в 45 дней лета мы сделали систему кондиционирования.

Дмитревская Спонсоры есть?

Крок Да, ВТБ-24 и Фонд Прохорова. Но в сумме доходов театра спонсорские деньги не составляют даже 10 %. Хотя они дают миллионы.

Дмитревская А власть?

Крок А что власть? Я живу в этой стране и работаю с этой властью. Тот самый пресловутый «эффективный контракт», который всех раздражает, нацелен как раз на государственную поддержку: лучше работаешь — больше получаешь господдержки. Перевыполняешь задание по всем показателям — тебе добавляют финансирование, нет — остаешься на прежних позициях. И это правильная точка зрения. А я азартный человек, мне интересно.

Дмитревская Это вы все-таки живете в системе какой-то цивилизации. Чиновники ж в регионах — дикие люди. К примеру, алтайские власти (вот у меня хранится письмо начальницы, Е. Безруковой, Володинскому фестивалю) запрещали театру ездить — даже за свои деньги. Зачем ездить? Сидите, обслуживайте на месте. Или вот на III Санкт-Петербургском международном культурном форуме выступал, кажется, зам. губернатора из Пензы Евгений Шилов и говорил: «Пусть немецкую драматургию играют немцы, они это сделают лучше, а мы будем русскую», — а ему вторил вологодский зам. губернатора по культуре, Олег Васильев: мы заказываем театрам продукцию — и пусть выполняют наш заказ…

Крок Слышал про это. Но еще раз подчеркну: если мы сами, театральное сообщество, не выработаем разумных, честных, прозрачных критериев оценки — мы не будем защищены. Не хочется, чтобы рушилось. Хочется, чтобы наше дело развивалось и государство поддерживало тех, кто на подъеме. А тех, кто в силу объективных и субъективных причин находится в упадке, — финансировало только для поддержания жизни. Сделайте рывок, покажите, что вы можете, — получите больше. Для меня востребованность театра — это все-таки билеты в кассе. Вот мы приехали в Питер, иду по Невскому. Меня так радует, что у вас в центре стоят кассы — целые театральное салоны (в Москве же все уничтожено, МД ТЗК распродали, акционировали, салонов не осталось! Старейшую кассу у театра Сатиры с миллионными оборотами передвинули за метро, на Арбате вообще уничтожили — вид портит, в отличие от Хот-дога… Выставляют их на аукционы — соревноваться с сигаретными ларьками… А у вас стоят!). Захожу: «Есть билеты на завтра-послезавтра в Александринку?» — «Там что, москвичи приехали? Вахтанговский театр? Что вы, давным-давно продано…» Это и есть главный показать эффективной работы — все билеты давным-давно проданы…