Отказавшись от язычества античности и приняв христианство как идеологию нового общества, народы бывшей Римской империи стали создавать свою, иную культуру, на западе - начав почти с нуля, на востоке - сохраняя обломки прежней античной цивилизации и приспосабливая их к новому миру ценностей.
Как мы помним, Древняя Римская империя была огромной, ее пространства простирались от Гибралтара на западе до Кавказа на востоке. В 395 году она распалась на две части - западную с Римом во главе и восточную, столицей которой стал когда-то маленький поселок Византий, превратившийся в пышный город Константинополь. Ныне он носит турецкое имя Стамбул (на Руси его звали Царьградом).
Западная часть империи распалась на множество малых государств, которые то собирались снова в большие территориальные объединения (Империя Карла Великого в последней четверти VIII - начале IX века), то распадались.
Восточная часть империи сумела сохранить единую государственность на всей своей территории, а она включала в себя Египет, Палестину, Малую Азию и черноморское побережье Колхиды (нынешнего Кавказа), Балканский полуостров и острова Эгейского моря. Такова была первоначально Византия. Жители ее называли себя ромеями и считали свою страну «вторым Римом» - хранительницей былой славы Рима.
История Византии складывалась сложно. Со всех сторон теснили ее враги, алчущие ее богатств. Последним взлетом ее славы и ее могущества было время правления императора Юстиниана I. Он максимально расширил ее границы, но уже в 630 году арабы оторвали от нее Египет.
В конце концов территория Византии свелась к землям Балканского полуострова и Малой Азии.
Византия приняла христианство, когда была еще в составе Римской империи, но после разделения ее на восточную и западную части начались церковные разногласия, которые в 1054 году привели к окончательному расколу. В западной части установился католицизм (греч. католикос вселенский, всеобщий), в восточной - православие. Церкви не примирились до сих пор. В 1204 году крестоносцы-христиане (о них будет речь впереди) Западной Европы захватили Византию и на части ее территории основали Латинскую империю. Она была ликвидирована примерно через шестьдесят лет Михаилом VIII.
От Византии восприняла христианство Россия. Великий князь киевский Владимир провел акт крещения Руси в 988 году. Византийские иконы, византийская книжность широкой волной хлынули в русские города, прежде всего, конечно, в Киев и Новгород.
После падения Константинополя, а это произошло в 1453 году под ударами турецких войск, Византия как государство перестала существовать, и Москва назвала себя «третьим Римом», приняв историческую эстафету православия. «Москва - третий Рим, а четвертому не бывать!» - гордо заявляли русские священнослужители.
Культура Византии складывалась под идеологическим воздействием христианского вероучения. Нигде религия так не влияла на культуру, как в Византии. Все было пронизано ею. В самом начале, после официального признания христианства государственной религией, старая греческая культура подверглась проклятиям и осуждению. Была уничтожена значительная часть знаменитой Александрийской библиотеки (IV век). В 529 году была закрыта философская школа в Афинах. Старые культурные центры (Афины, Александрия) уцелели, но значительно потускнели. Высшая образованность сосредоточилась в Константинополе. В 425 году там открылась христианская высшая школа. Новая религия требовала пропагандистских сил, научных обоснований. Но наука стала утрачивать одну позицию за другой. В VI веке монах Косьма Индикоплов («открыватель Индии») пишет книгу «Христианская топография», в которой начисто отвергает несовершенную, но все же более близкую к истине картину космоса, созданную в античности (систему Птолемея), и представляет Землю как плоский четырехугольник, окруженный океаном, с раем на небесах.
Однако полностью с античностью Византия не порвала. Население ее говорило на греческом языке, правда, уже значительно видоизменившемся сравнительно с языком древности. Не иссякал интерес к античным авторам, к античной истории. Историческая картина мира представала, конечно, в довольно фантастическом виде. Такова, к примеру, Хроника Георгия Амартола, столь популярная и у нас на Руси (IX век) с яркой христианской тенденциозностью и с широким использованием сочинений богословов и даже греческих авторов (Плутарха, Платона).
В X веке по приказу императора Константина VI Багрянородного создается историческая энциклопедия, нечто вроде исторической хрестоматии с фрагментами из сочинений древних историков и писателей («Библион»). В XI веке философ и филолог Михаил Псел изучал Гомера, писал комментарии к комедиям Менандра.
Византийская поэзия в основном состоит из церковных гимнов. Большим мастером этого жанра был сириец Роман Сладкопевец (VI век).
Большую часть византийской прозы составляют жития отшельников святых (Патерики), но писались и романы о любви, романы авантюрные. Большой популярностью пользовался роман об Александре Македонском с серией приключений, но не без христианской символики.
Византийское искусство несет на себе печать иного мировоззрения и иного эстетического идеала сравнительно с античным временем. Художник отказался от идеала гармонично развитого человека и усмотрел и в мире, и в личности дисгармонию, диспропорцию, он отвернулся от красоты телесной и проникся уважением к духовному началу. В византийских иконах мы ощущаем эту тягу мастера к духовности, к отрешенности от мира, в иконе мы видим прежде всего глаза изображенного в ней Бога или святого - огромные скорбные глаза как зеркало души.
В житиях святых мы находим ту же тягу к духовности. Писатель показывает маленького человека с немощным тщедушным телом, но с несокрушимой волей. В борьбе плоти и духа побеждает дух, и писатель славит эту победу.
Византийская культура не дала миру ни одного значительного автора, ни одного имени, способного занять место рядом с прославленными мастерами западноевропейской средневековой культуры, но она сохранила что-то от античности, тлеющий уголек от когда-то яркого костра. После падения Константинополя она перенесла его в Европу (Ренессанс).
Еще одно маленькое добавление к теме: у нас хранится икона Владимирской божьей матери. Она создана в Константинополе в первой половине XII века. Переданная России, она вошла в жизнь народа и связана со многими значительными событиями русской истории. Икона прекрасна. Вот как ее описывает специалист: «…представлена мать с младенцем: она - в скорбной обреченности принести сына в жертву, он - в серьезной готовности вступить на тернистый путь.
Они одни во всем мире и тянутся в безысходном своем одиночестве друг к другу: мать - склоняя голову к сыну, сын - устремляя к ней недетски серьезные глаза. Благородный лик богоматери кажется почти бесплотным, нос и губы едва намечены, только глаза - огромные печальные глаза - смотрят на младенца, на зрителя, на все человечество, и трагедия матери становится общечеловеческой трагедией. Краски кажутся густыми и сумеречными, господствуют темные, коричневато-зеленые тона, и из них лик младенца выступает светлым, контрастирующим с ликом матери. Направленная на то, чтобы возвысить человека до божественного созерцания, такая икона, как Владимирская божья матерь, рождала у зрителя ощущение безысходной скорбности земного бытия» (Каждан А. П. «Византийская культура»).
рукописями , но и славянскими переводами, которые иногда сохраняли произведения, неизвестные теперь в оригинале .Начало византийской литературы относится к -VII векам , когда греческий язык становится господствующим в Византии . История византийской литературы представляет собой одну из мало разработанных областей в мировой литературе . Причину этого приходится искать главным образом в том, что до сих пор остаются ещё неисследованными весьма сложные социально-экономические факторы, которыми характеризуется история Византии, образовавшейся из восточных провинций и областей Римской империи , после того как западная часть последней была в течение -V веков захвачена германскими племенами . Памятники народного творчества Византии и вовсе до нас не дошли.
Сохранилась главным образом литература, созданная церковью , игравшей очень крупную экономическую и политическую роль в государственной жизни Византии (церковные соборы ограничивали власть императора , а к VIII веку одна треть всех земель была сосредоточена в монастырях).
Современным исследователям приходится учитывать, что учёные Запада - враги восточной церкви - подходили с большим пристрастием к византийской литературе. Они не признавали её самобытного характера, считали её «архивом эллинизма » (Фойгт) или отождествляли её историю с периодом упадка античной литературы . В -IX веках Византия представляла собой могущественную централизованную монархию , опирающуюся на крупное светское и церковное землевладение и в известной мере на ссудный, торговый и отчасти промышленный капитал.
Как по форме, так и по содержанию эти гимны родственны семитическим элементам Ветхого Завета , мотивы которого приспосабливаются Романом к Новому Завету (сопоставление событий и персонажей). Из тысячи гимнов Романа сохранилось всего 80. Обыкновенно они представляют собою повествование с введением свободно сочинённых диалогов . Нередко в этих гимнах проявляется догматическая и богословская учёность, которая грозит задушить горячее чувство, назидательность мешает поэзии и художественности.
От эллинистической прозы Византия унаследовала много. Сюда надо отнести например египетскую повесть об Александре Македонском , полную сказочных эпизодов , которую Византия христианизировала и обработала в разных редакциях. Манеру эллинизма повторяют и многие другие произведения: любовные романы приключений Гелиодора («Эфиопики» о Теогене и Хариклее) IV века , Ахилла Татия (о Клитофоне и Левкиппе) V века , Харитона (о Хереасе и Каллироэ), Лонга (о Дафнисе и Хлое) и др.
Из прозаических видов в первый период византийская литература особенно процветает история , авторы которой подражали манере Геродота , Фукидида , Полибия и их эпигонов, например в VI веке - Прокопий Кесарийский , Пётр Патрикий , Агафия (историк и поэт), Менандр Протектор , Феофилакт Симокатта ; к тому же времени относится Иоанн Малала , монах из Антиохии Сирийской , составивший всемирную хронику , вульгарную по содержанию, а в плане языка близкую к живой речи. Раннее творчество Византии особенно обнаруживалось в церковном красноречии и догматике .
Лучшими церковными писателями, воспитанными в языческих школах на античности, в IV веке являются: Афанасий , патриарх Александрийский (писал против язычества и арианства , составил житие Антония Египетского), Василий , епископ Кесарийский, прозванный «Великим» (защитник форм «светской», то есть языческой, литературы, подражатель Плутарха , писал для монахов , об аскетизме , составил литургию), Григорий Назианзин , епископ , прозванный «Богословом» (церковный оратор и поэт , наполнявший формы античной лирики христианским содержанием), Иоанн , патриарх Константинопольский , прозванный «Златоустом» (церковный оратор, составил литургию).
Колониальный, преимущественно восточный, элемент нашёл яркое выражение в многочисленных сборниках рассказов -VI веков о пустынниках-аскетах византийских окраин (так называемые «патерики»).
Этот вид монашества развился сначала в Египте , потом в Палестине и Сирии , откуда распространился и по внутренним областям. Соответствовавшие дохристианской культуре тех или других окраин, их верования отражались на исповедании этих монахов, а следовательно и на рассказах патериков .
С прекращением иконоборчества, то есть с IX века , появляются краткие руководства по всемирной истории , «хроники» с клерикальной тенденцией, основанные частью и на александрийцах и на церковных историках, на предшествующей византийской историографии вообще (Георгий Синкелл , Феофан Исповедник , патриарх Никифор , Георгий Амартол).
Для русской древности интереснее всего хроника автора второй половины IX века Георгия Амартола , обобщающая историю «мира» от Адама до (а если считать и её продолжение, то до половины X века). Эта монашеская хроника отличается фанатической нетерпимостью к иконоборцам и пристрастием к богословию. Здесь помещены: обзор интересных для монаха фактов светской истории до Александра Македонского , библейская история до римской эпохи, римская история от Цезаря до Константина Великого , и византийская история.
Главными источниками Амартола были хроники Феофана Исповедника и Иоанна Малалы . У Амартола есть также извлечения из Платона , Плутарха , Иосифа Флавия (I век), Афанасия Александрийского , Григория Богослова , Иоанна Златоуста , Феодора Студита , из житий, патериков и т. д.
Интересно «ступенчатое» стихотворение Цеца на смерть императора Мануила Комнина (), где заключительное слово каждого стиха повторяется в начале следующего. Таким же профессиональным стихотворцем был Фёдор Продром , прозванный «Бедным» (Пуохопродром), вечно жалующийся самохвал и льстец, выпрашивающий подачки у знати хвалебными песнями, речами, эпистолами; писал и сатиры, эпиграммы и романы (о Роданфе и Дочиплее), подражая в прозе стилю Лукиана. Он был талантливее и оригинальнее Тцетцаса, осмеливаясь выступать с шуточными стихотворениями на простонародном язык Из драматических произведений Продрома лучшее - пародия «Война кошек и мышей». Михаил Глика - подобный литератор, но сверх бедности испытавший и тюрьму , а также и казнь ослеплением . По этому поводу он обращался к императору Мануилу с просительным стихотворением на народном язык (наподобие русского «Моления Даниила Заточника»).
Важнейшим произведением Глика считают «Всемирную хронику» (до смерти Алексея Комнина). Ранее Глика в XII века писали также хроники: Георгий Кедрин , Зонара , Скилица и Константин Манассия , которые Глика и использовал. Константин Манассия написал много произведений, как в прозе, так и стихами. Его хроника состоит из 6 733 стихов. Манассия - собственно историк-романист; он пробует сообщить своей хронике поэтический подъём цветами красноречия, мифологическими намёками и метафорами. Стиль его рассказа отдалённо напоминает некоторые черты «Слова о полку Игореве».
Кроме стихотворного романа Продрома, известны ещё два романа XII века . Лучшим является стихотворный роман Никиты Евгениана («8 книг о любви Дросиллы и Харикиса »), который многое заимствовал у Продрома. Евгениан отличается изнеженной эротикой в любовных письмах, чувствительностью излияний и живописностью описаний. Местами роман порнографичен .
Сюжет не носит черт современности, будучи отдалён в довольно неопределённое прошлое эллинского язычества. Цветы своего красноречия Евгениан заимствовал у буколических поэтов, из антологии и из романов -V веков . Другой роман XII века , «Об Исмине и Исминии», написан Евмафием прозой; он также подражает языческой старине.
С XII до середины XV века () в Византии наступает эпоха феодализма, господства так называемые «властелей» - светских феодалов и духовных сеньоров , - тревожное время, когда в борьбе с турками Византия искала поддержки у западного рыцарства , которое временно даже захватило власть в Византии; не имея достаточных внутренних сил для борьбы, империя после краткого периода успехов в XII века постепенно становится добычею турок и в , с падением Константинополя , прекращает своё существование.
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||||||
Однако в том же самом VI в. формируется совсем иная поэзия, равноценная таким органическим проявлениям новой эстетики, как храм Айя-София. Литургическая поэзия после всех поисков IV—V вв. внезапно обретает всю полноту зрелости в творчестве Романа, прозванного потомками «Сладкопевцем» (род. в конце V в., ум. после 555 г.).
Уже по своему происхождению Роман ничем не связан с воспоминаниями античной Греции: это — уроженец Сирии. Прежде чем поселиться в Константинополе, он служил диаконом в одной из бейрутских церквей.
В Сирии существовала духовная традиция литургической поэзии, связанная с почином Ефрема (Афрема) Сирина. Сирийские стиховые и музыкальные навыки, по-видимому, помогли Роману Сладкопевцу отрешиться от догм школьной просодии и перейти на тонику, которая одна только могла создать внятную для византийского уха метрическую организацию речи.
Он создал форму так называемого кондака — литургической поэмы, состоящей из вступления, долженствующего эмоционально подготовить слушателя, и не менее 18 строф. У кондака много общего с сирийской метрически организованной проповедью; как и в другом жанре сироязычной литературы, который называется согита, в кондаке часто встречается диалогическая драматизация библейского повествования, обмен репликами, живое «разыгрывание в лицах».
Всего Роман, по преданию, написал около тысячи кондаков. В настоящее время известны около 85 его произведений (атрибуция некоторых сомнительна).
Отказавшись от ретроспективных метрических норм, Роман должен был резко повысить конструктивную роль таких факторов стиха, как аллитерации, ассонансы и рифмоиды. Весь этот набор технических средств давно существовал в традиционной греческой литературе, но всегда был достоянием риторической прозы: Роман перенес его в поэзию.
Ему принадлежат первые в истории византийской поэзии (да и вообще в истории европейской поэтической традиции) стихи, в которых рифма может стать почти обязательным фактором художественной структуры, как, например, в кондаке «Об Иуде Предателе»:
Как зе́мли снесли дерзновение,
Как воды стерпели преступление,
Как море гнев сдержало,
Как небо на землю не пало,
Как мира строение устояло?..
(Перевод С. Аверинцева)
Следующим шагом на пути к регулярной стиховой рифме были парные строки (так называемые хайретизмы) «Акафиста Богородице», принадлежность которого тому же Роману или хотя бы его поколению отнюдь не исключена (см. ниже).
В открытии рифмы византийской поэзии принадлежит приоритет перед западной, латинской. Позднее, однако, византийская поэзия не знала столь последовательного пользования рифмой вплоть до эпохи Четвертого Крестового похода, когда мода на рифму шла уже с Запада.
С обновленным богатством форм Роман соединяет душевную теплоту, цельность эмоции, наивность и искренность нравственных оценок. Мало того, как это ни неожиданно, но чисто религиозная по своей тематике поэзия Романа гораздо больше говорит о реальной жизни времени, чем слишком академическая светская лирика эпохи Юстиниана.
В кондаке «На усопших» внутренне закономерно возникают образы той действительности, которая волновала плебейских слушателей Сладкопевца:
Над убогим богач надругается,
Пожирает сирых и немощных;
Земледела труд — прибыль господская,
Одним пот, а другим — роскошества,
И бедняк в трудах надрывается,
Чтобы все отнялось и развеялось!..
(Перевод С. Аверинцева)
Мы находим у Романа первообразы не только многих произведений позднейшей византийской гимнографии, но дух известнейших гимнов западного Средневековья.
Низовой византийский читатель получает в эту эпоху и свою историографию. Труды Прокопия или Агафия с их интеллектуальной и языковой утонченностью были ему непонятны; для него создается специфически средневековая форма монашеской хроники.
Очень красочный памятник последней представляет собой «Хронография» Иоанна Малалы (491—578), излагающая в восемнадцати книгах историю всех народов от древнейших времен до 563 г. (может быть, ныне утерянное заключение доходило до 574 г.).
Малала путается в греческих и тем более римских древностях; для него ничего не стоит назвать Цицерона и Саллюстия «искуснейшими римскими поэтами», сделать Геродота продолжателем Полибия и щедро наделить мифического Циклопа вместо одного — тремя глазами.
Но бойкое, красочное, живое изложение гарантировало его хронике успех — в особенности у потомков, когда Византия уже достаточно далеко отошла от своих античных истоков.
Мировая история превращается в пересказе Иоанна Малалы в сказку, примитивную и порой абсурдную, но не лишенную занимательности; как у всякого сказочника, фантазия Малалы по преимуществу оперирует образами царей и цариц, закономерно не находя себе материала в мире греко-римской древности — из всей истории республиканского Рима Малалу привлекает только нашествие галлов.
«Хронике» Малалы следовали и подражали не только греческие и сирийские хронисты (Иоанн Эфесский, анонимный автор «Пасхальной хроники» и др.), но и западные историки (начиная с составителя латинской «Палатинской хроники», VIII в.); наконец, с X в. появляются славянские переводы, с XI в. — грузинский перевод, примерно тогда же славянские переводы получают хождение на Руси.
Удачливый византийский хронист предвосхитил общий стиль средневекового восприятия истории как череды чудесных, занимательных и назидательных эпизодов, в которых обнаруживается воля божества.
Чем «Хроника» Иоанна Малалы была для историографии, т. е. описания мира во времени, тем «Христианская топография» (первая половина VI в.) явилась для географии, т. е. описания мира в пространстве. «Христианская топография» дошла под не вполне достоверным именем Косьмы Индикоплова («Индикоплевст», т. е. «плаватель в Индию»).
Автор — не ученый, а бывалый человек, купец и путешественник, своими глазами видевший дальние страны (Эфиопию, Аравию и т. п.) и на старости лет в душеспасительных целях пишущий об увиденном. Его космология — варварская: отрицая завоевания античной науки, он описывает Землю как плоскость, закрытую небесным сводом, над которым обретается верхний ярус мироздания — рай.
Его язык — почти простонародная речь. Его занимательные рассказы, наивно-мудрые рассуждения и сказочная картина мира имели для средневекового читателя исключительное обаяние. Поэтому «Христианская топография» была переведена на различные языки христианского мира; она пользовалась популярностью и в Древней Руси.
Низовой характер имеет и переживающая расцвет в эти века аскетическая назидательная литература. Едва ли не важнейший ее памятник — «Лествица» синайского монаха Иоанна (ок. 525 — ок. 600), прозванного по своему главному труду «Лествичником» («Климаком»).
«Лествица», т. е. лестница, — проходящий через всю книгу сквозной символ трудного духовного восхождения. Выше всего ценит Иоанн именно напряженное усилие борьбы с самим собой; гораздо меньше он доверяет умозрению и рафинированной созерцательности.
Суровые предписания подвижнической морали изложены в «Лествице» очень простым и непринужденным языком; они перемежаются с доверительными рассказами о личных переживаниях или о том, что случилось с собратьями Иоанна по монашеской жизни.
Большую роль играют сентенции, пословицы и поговорки фольклорного характера. Перевод «Лествицы» был известен на Руси с XI в. и пользовался огромной популярностью.
История всемирной литературы: в 9 томах / Под редакцией И.С. Брагинского и других - М., 1983-1984 гг.
К артина византийской жизни была бы неполной, если бы мы, рассмотрев основные проблемы, стоявшие перед правительством империи, не определили сущности византийской культуры, влияние которой Византия стремилась утвердить во всем мире. Мы уже показали материальную сторону этой культуры - процветание византийской промышленности, активность ее торговли, блеск Константинополя и глубокое впечатление, производимое этой столицей на всех, кто ее посещал. Остается показать, чем была эта культура в области идей и искусства и каково ее историческое значение.
Здесь не место детально излагать историю византийской литературы. Тем не менее весьма важно показать ее истоки и характер, который она приобрела.
Сохранение близкой связи с греческой античностью составляет особенность византийской литературы, которой она отличается от всей остальной литературы средневековья. Греческий язык был национальным языком Византийской империи. Поэтому произведения великих писателей Греции были доступны и понятны всем и вызывали всеобщее восхищение. Они хранились в больших библиотеках столицы в многочисленных списках; мы {148} можем получить представление о богатстве этих собраний по дошедшим до нас сведениям о некоторых частных библиотеках. Так, патриарх Фотий в своем Myriobiblion подверг анализу 280 рукописей классических авторов, что составляет лишь часть его библиотеки. В библиотеке кардинала Виссариона из 500 рукописей было не менее 300 греческих. Монастырские библиотеки, как например в монастыре Патмоса или в греко-итальянском монастыре св. Николая в Казоле, наряду с религиозными трудами располагали также и произведениями классической Греции. Насколько все эти писатели были знакомы византийцам, можно судить по дошедшим до нас данным об их популярности в византийском обществе. Свида в X в., Пселл в XI, Тцецес в XII, Феодор Метохит в XIV в. читали всю греческую литературу, ораторов и поэтов, историков и философов, Гомера и Пиндара, трагиков и Аристофана, Демосфена и Исократа, Фукидида и Полибия, Аристотеля и Платона, Плутарха и Лукиана, Аполлония Родосского и Ликофрона. Женщины были не менее образованы. Анна Комнин читала всех великих классических писателей Греции, она знала историю Греции и мифологию и гордилась тем, что проникла «в самую глубину эллинизма». Немедленно по прибытии в Византию первой заботой жены Мануила Комнина, происходившей из Германии, было попросить Тцецеса комментировать для нее Илиаду и Одиссею; она заслужила похвалу этого великого грамматика, который назвал ее «женщиной, влюбленной в Гомера». В византийских школах в основу системы образования наряду с сочинениями отцов церкви были положены произведения классических писателей Греции. Гомер был настольной книгой, любимым чтением всех учеников. Достаточно посмотреть, что читал Пселл на протяжении двадцати лет, чтобы составить себе представление о духовных интересах той {149} эпохи. Наконец, константинопольский университет, основанный Феодосием II и восстановленный в IX в. кесарем Вардой, тщательно охранявшийся Константином Багрянородным и процветавший еще в эпоху Палеологов, был замечательным рассадником античной культуры. Профессора этого университета, «консулы философов» и «главы риторов», как их называли, преподавали философию, особенно платоновскую, грамматику, под которой понимали все то, что мы теперь называем филологией, то есть не только грамматику, метрику, лексикографию, но и комментирование, а зачастую и критику античных текстов. Некоторые из этих преподавателей оставили по себе славную и долговечную память. В XI в. Пселл, безгранично преклонявшийся перед Афинами, снова поднял на высоту изучение философии Платона и с большим энтузиазмом толковал классических авторов. В XII в. Евстафий Фессалоникийский комментировал Гомера и Пиндара, а преподаватели XIV и XV вв., великие ученые, образованные критики, большие знатоки греческой литературы, были подлинными предшественниками гуманистов эпохи Возрождения.
Поэтому, естественно, византийская литература должна была испытать на себе мощное влияние античности. Византийские писатели часто брали за образец классических авторов и стремились подражать им: Прокопий подражает Геродоту и Фукидиду, Агафий, более склонный к реторике,- поэтам. Утонченный Феофилакт ищет свои образцы в александрийской литературе. Позднее для Никифора Вриенния образцом служит Ксенофонт, Анна Комнин соперничает с Фукидидом и Полибием. Еще в XV в. в трудах Халкокондила и Критовула проявляется сродство с Геродотом и Фукидидом. В соприкосновении с классиками они создают ученый язык, несколько искусственный, иногда вы-{150}чурный, сильно отличающийся от обиходной речи того времени; они гордились сознанием, что воспроизводят строгую грацию аттицизма. Подобно тому как в своем стиле они подражают античной форме, так и в мышлении они подражают классическим идеям. Они находятся под впечатлением греческой истории и мифологии; упоминая о варварских народах- болгарах, русских, венграх, - они называют их античными именами. Это почти суеверное преклонение перед греческой классической традицией привело к весьма важным для развития литературы последствиям.
С другой стороны, сильный отпечаток на литературу наложило христианство. Известно, какое большое место занимала религия в Византии, как торжественны были церковные церемонии, какое влияние оказала церковь на умы византийцев. Известно, какой интерес вызывали богословские дискуссии, какую страсть возбуждали догматические споры, каким уважением были окружены монахи, как щедро сыпались приношения в пользу церквей и монастырей. Писания отцов церкви - Василия Великого, Григория Назианзского, Григория Нисского, Иоанна Хрисостома (Златоуста) вызывали всеобщее восхищение. Их изучали в византийских школах, и писатели охотно брали их за образец. Богословие составляет половину всего того, что произвела византийская литература, и в Византии встречается мало писателей, даже оветских, которые так или иначе не соприкасались бы с богословием. Это уважение к христианской традиции и авторитет отцов церкви тоже имели важное значение для литературы.
Под этим двойным влиянием и развилась византийская литература, что придало ей характер разнообразия. Византийцы всегда очень любили историю, и с VI до XV в., начиная от Прокопия, Агафия и Менандра до Франдзи, Дуки и Критовула, литера-{151}тура Византии богата именами выдающихся историков. По своему умственному развитию и нередко по своему таланту они значительно превосходили современных им западных авторов; некоторые из них могли бы занять почетное место в любой литературе. Например, Пселл по своему таланту, наблюдательности, живописной точности изображаемых им картин быта, тонкой психологии портретов, остроумию и юмору может быть поставлен в один ряд с самыми великими историками, и далеко не он один заслуживает подобной оценки.
Этот вкус к истории проявляется и в исторических хрониках монастырского или народного происхождения, менее значительных по своему уровню, за исключением таких авторов, как, например, Скилица или Зонара. Эти хроники часто отличаются недостаточно критическим отношением к материалу, но и они оказали большое влияние на современников. Любовь к историческому рассказу в Византии была так велика, что многие охотно составляли письменные повествования о крупных событиях, свидетелями которых они были. Так, Камениат писал о взятии Фессалоники арабами в 904 г., Евстафий - о захвате этого же города норманнами в 1185 г. Нет ничего более живого и привлекательного, чем эпизоды, которыми Кекавмен заполнил свою маленькую красочную книгу воспоминаний.
Наряду с историей, наукой, глубоко интересовавшей византийскую мысль, было богословие. Замечательно, что до XII в. византийская богословская литература была гораздо выше всего того, что производил в этой области Запад. От Леонтия Византийца, Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина и Феодора Студита между VI и VIII вв. до Паламы в XIV в., Георгия Схолария и Виссариона в ΧV в. православная религия и любовь к религиозным спорам вдохновляли многих авторов. Сюда {152} относятся обширные комментарии к священному писанию, мистическая литература, создававшаяся в монастырях, особенно на Афоне, произведения религиозного красноречия, агиографическая литература, лучшие образцы которой охарактеризовал в X в. Симеон Метафраст в своем обширном труде.
Но и помимо истории и богословия развитие византийской идеологии отличалось удивительным разнообразием. Философия, особенно платоновская, выдвинутая на почетное место Пселлом и его последователями, занимает значительное место в византийской литературе. Большую роль играют также самые разнообразные формы ораторского искусства, как-то: хвалебные и надгробные речи, торжественные речи, произносимые в праздничные дни в императорском дворце и в патриархии, небольшие отрывки, посвященные описанию пейзажа или произведений искусства. Среди ораторов, воодушевлявшихся античной традицией, некоторые, как, например, Фотий, Евстафий, Михаил Акоминат, занимают важное место в литературе. В Византии встречаются и поэты. Мы находим здесь небольшие произведения: «Филопатрис» в X в., «Тимарион» в XII в., «Мазарис» в XIV в.,- причем два последних являются подражаниями Лукиану,- талантливые этюды Феодора Метохита и Мануила Палеолога. Но в византийской литературе особенно выдаются два явления оригинального, творческого характера. Это, прежде всего, религиозная поэзия, в которой на заре VI в. прославился Роман Сладкопевец, «царь мелодий». Религиозные гимны с их страстным вдохновением, искренним чувством, глубокой драматической мощью представляют одно из самых выдающихся явлений византийской литературы. Далее, это византийский эпос, напоминающий во многих отношениях французские героические поэмы (chansons de geste) и создавший в XI в. великую поэму о национальном {153} герое Дигенисе Акрите. В этом эпосе, как и в религиозной поэзии, уже нет следов античного влияния. Как справедливо отмечалось, в них чувствуется плоть и кровь христианской Византии; это именно та часть византийской литературы, в которой нашли свое выражение глубины народного духа.
Но обратимся к другим видам литературы. В богословии после периода творческой активности очень рано, уже с IX в., начинает исчезать всякое оригинальное творчество, и оно живет лишь традицией и авторитетом отцов церкви. Дискуссии обычно строятся на цитатах, выдвигаемые положения опираются на известные тексты, и уже Иоанн Дамаскин писал: «Я не скажу ничего, что исходило бы от меня самого». Таким образом, богословие утрачивает всякую оригинальность; то же явление в несколько смягченной форме наблюдается и в светской литературе. Византийцы питают безграничный интерес к прошлому. Они ревниво охраняют предания и традиции старины. X век - век исторических, военных, сельскохозяйственных, медицинских, агиографических энциклопедий, составленных по распоряжению Константина Багрянородного. В этих энциклопедиях собрано из прошлого все, что могло служить целям преподавания или практическим задачам. Византийцы - образованные компиляторы и ученые; характерный пример - Константин Багрянородный; его «Книга церемоний» и трактат «Об управлении империей» построены на богатой документации и носят печать неутомимой любознательности. Вслед за императором многие писатели составляют трактаты по самым разнообразным предметам - по тактике, государственному праву, дипломатии, сельскому хозяйству, воспитанию. В этих трактатах писатели стремятся путем тщательного изучения старых авторов разрешить многие трудные вопросы. Практический, утилитарный характер многих дошедших до нас произведений является характерной {154} чертой византийской литературы. Конечно, в Византии есть и подлинно оригинальные мыслители, такие, как Фотий, Пселл, и мы уже видели, что в двух своих разделах, в религиозной и эпической поэзии, византийская литература носит подлинно оригинальный и творческий характер. Но надо сказать, что в целом византийской литературе, какой бы интерес она ни представляла для изучения и понимания византийской общественной мысли, каких бы выдающихся писателей она ни выдвинула, часто не хватало самобытности, новизны и свежести.
Эта литература имеет и другие недостатки. К ним относятся вычурность и манерность, любовь к звонкой, пустой фразе, поиски замысловатой формы, заменяющие оригинальную мысль и избавляющие от необходимости думать. Но особенно значительные затруднения создавал для литературы язык, которым пользовалось большинство византийских писателей. Это - ученый, искусственный, условный язык, который многие понимали с трудом, и поэтому произведений, на нем написанных, не читали, так что эта литература предназначалась для избранного круга людей большой культуры. Наряду с этим языком существовал язык разговорный, народный, на котором говорили, но не писали. Начиная с VI в. делались, разумеется, попытки применять его в литературе, но произведения на этом языке появляются только в XI и XII вв. Это поэмы Глики и Феодора Продрома, из которых последний отличается несколько вульгарным, хотя и забавным, остроумием, исторические произведения, например, хроника Мореи и романы, особенно эпос Дигениса Акрита, дошедший до нас только на этом языке. Отсюда в византийской литературе возникает вредный дуализм, разрыв между чисто литературными произведениями и произведениями, написанными на народном языке, который не стал языком литературы. Последние, однако, представляют большой интерес; они показы-{155}вают, что духовная жизнь Византии не чужда была вдохновения, свежести мысли и чувства.
Несмотря на указанные выше недостатки, византийская литература оказала большое влияние на литературу других народов. В то время как Византия вместе с религией несла народам восточной Европы принципы новой общественной организации, ее литература несла им элементы новой духовной культуры. Многие произведения, особенно исторические хроники и труды отцов церкви, переводились на болгарский, сербский, русский, грузинский, армянский языки: хроники Малалы, Георгия Амартола, Константина Манассии, Зонары. Слава этих хронистов была так велика, что Феофан был переведен на латинский язык. В Болгарии царь Симеон, создавая двор по образцу императорского, приказал перевести на болгарский язык хронику Малалы и произведения отцов церкви - Василия, Афанасия, Иоанна Дамаскина. Сам он показал пример, составив сборник извлечений из Иоанна Хрисостома (Златоуста), и придворные льстецы сравнивали его с «трудолюбивой пчелой, которая собирает с цветов мед». В России, в школах Киева, совершалась подобная же работа; таким образом, во всей восточной Европе национальные литературы возникали под влиянием Византии.
Византийская литература во второй половине XIV в. и в течение всего XV в. накладывала свой отпечаток и на Запад. Гемист Плифон и Виссарион воспитывали там вкус к греческой античности и воскрешали славу философии Платона. По примеру Константинопольского университета, в Венеции и Флоренции преподавали античную литературу, и гуманисты Возрождения знакомились со знаменитыми писателями Греции. Таким образом византийская литература способствовала распространению влияния Византии во всем мире. {156}
Евангелист Марк. Лист евангелиария. Начало XI века Walters Ms. W.530.A, St. Mark / The Walters Art MuseumНаучная литература о Византии необъятна. Дважды в год самый авторитетный международный византиноведческий журнал Byzantinische Zeitschrift (буквально — «Византийский журнал») составляет аннотированную библиографию новых работ по византинистике, и обычно выпуск объемом в 300-400 страниц включает от 2500 до 3000 пунктов. Ориентироваться в таком шквале публикаций непросто. Тем более что это литература на разных языках: византиноведение (как и, к примеру, классическая филология) так и не стало англоязычной дисциплиной, и каждый византинист обязан читать минимум на немецком, французском, итальянском, новогреческом и латыни (латынь для византинистов не только язык источников, но и рабочий инструмент: в соответствии с традицией именно на ней по сей день пишутся предисловия к критическим изданиям). В начале XX века в этот обязательный список входил и русский язык, а сейчас все более сильные позиции завоевывает турецкий.
Именно поэтому даже важные книги переводятся очень редко. Парадоксально, но даже программная книга Карла Крумбахера «Geschichte der byzantinischen Litteratur» («История византийской литературы»), заложившая в конце XIX века основы научного византиноведения, не переведена полностью ни на один европейский язык, кроме новогреческого. Ситуация с переводами на русский еще плачевней — основополагающие работы на нем прочитать нельзя.
В приведенный ниже список попала одна популярная монография, призванная объяснить, что такое Византия, человеку, впервые задавшемуся этим вопросом, и пять «классических» книг, оказавших большое влияние на развитие византиноведческой мысли. Это либо работы русскоязычных ученых, либо монографии европейских исследователей, доступные в переводе (впрочем, качество перевода не всегда высоко, и при возможности всегда лучше обращаться к оригиналу). В список не вошли важные книги, посвя-щенные отдельным фигурам византийской культуры Например, Любарский Я. Н. «Михаил Пселл. Личность и творчество. К истории византийского предгуманизма» (М., 1978); Мейендорф И., протопресв. «Жизнь и труды святителя Григория Паламы: введение в изучение» (2-е изд. СПб., 1997). , или глубокие исследования, вскрывающие какой-то узкий пласт византийской культуры Оустерхаут Р. «Византийские строители» (М., Киев, 2005); Тафт Р. Ф. «Византийский церковный обряд» (СПб., 2000). , поскольку рекомендовать такого рода частные исследования для первого знакомства с Византией было бы неправильно.
Профессор Джудит Херрин (р. 1942) написала свою популярную монографию о Византии — если, конечно, верить предисловию, а не считать его литературной игрой — после того, как не сумела ответить на вопрос рабочих, делавших ремонт в ее кабинете в лондонском Кингс-колледже: «А что такое Византия?» (Это загадочное слово они заметили на двери ее кабинета.) От книги, которая вряд ли откроет что-то новое специалисту, но будет полезной всякому, кто задается тем же вопросом, что и герои предисловия, не стоит ждать последовательного изложения византийской истории — по признанию автора, это лишь «ассорти мезе» (этим изначально персидским словом называют закуски по всему Средиземноморью), призванные не насытить, а лишь раздразнить аппетит читателя. Книга выстроена по хронологическому принципу (от основания Константинополя до его падения), но ее главы сделаны сознательно разновесными — на одном уровне могут оказаться, на первый взгляд, необъятные темы «Греческое православие» или «Византийская экономика» и совсем частные «Василий II Болгаробойца» и «Анна Комнина».
Херрин предлагает взглянуть на историю Византии не как на бесконечную череду императоров, полководцев и патриархов с непривычными для европейского уха именами, а как на историю людей, создавших цивили-зацию, которая в VII веке защитила собой Европу от арабской угрозы,
а в XIII-XV веках заложила основы европейского Возрождения — и тем не менее среднему современному европейцу совершенно не знакома и сводится в его представлении к стереотипам о коварстве, обскурантизме, лести и притворстве. Херрин мастерски расправляется с этими стереотипами, унаследованными еще от Монтескьё и Эдуарда Гиббона, одновременно и остраняя, и приближая Византию. Она описывает Византию с помощью изящных парадоксов («Культурное влияние Византии росло обратно пропор-ционально ее политической мощи»), но одновременно показывает, как эта, казалось бы, бесконечно далекая цивилизация прорывается в окружающий нас мир, делясь детскими впечатлениями от мозаик Равенны или анализируя выступление папы римского Бенедикта XVI 2006 года, в котором он ссылался (впрочем, если верить Херрин, не вполне корректно) на антиисламские высказывания императора Мануила IIКомнина.
Herrin J.
Byzantium: The Surprising. Life of a Medieval Empire. Princeton, N. J., 2008.
Альтернатива: Херрин Дж.
Византия. Удивительная жизнь средневековой империи. М., 2015.
Незавершенный проект Александра Каждана (1922-1997), к которому он шел долгие годы, постепенно двигаясь от занимавшей его в молодости социально‑экономической проблематики к истории византийской литературной эстетики. Работа над томами началась в 1993 году и к моменту, когда Каждан ушел из жизни, ни один из них не был полностью готов к печати. Опубликованы книги были только спустя девять лет, причем в Греции, из-за чего они практически не попадали в библиотеки и книжные сети.
Опубликованные тома — лишь малая часть того, что должно было быть написано. Они охватывают период темных веков (сер. VII — сер. VIII века), эпоху монашеского возрождения (ок. 775 — ок. 850 года) и время византийского энциклопедизма (850-1000 годы). Каждан не успел написать ни про Михаила Пселла, ни про так любимого им Никиту Хониата (впрочем, тут некоторой компенсацией может служить сборник его статей «Никита Хониат и его время» (СПб., 2005).
Название книг Каждана вряд ли обратит на себя внимание читателя, незнакомого с обстоятельствами. Между тем за простотой заглавия скрывается полемика с основателем византинистики Карлом Крумбахером и его необъятным и по-немецки дотошным справочником «История византийской литературы» (в черновиках и личной переписке Каждан даже сокращал свою книгу как GBL, как будто бы писал ее не на английском, а на немецком). Книги, заменившие в середине XX века устаревший компендиум Крумбахера (например, работы Герберта Хунгера по высокой светской литературе или Ханса Георга Бека по церковной письменности и народноязычной словесности), также представляли собой скорее справочники — подробные, сложно структурированные, но лишенные каких бы то ни было эстетических оценок перечни текстов с исчерпывающей источниковедческой характеристикой и полной библиографией.
Задача Каждана была иной — вернуться к вопросу об «удовольствии, получаемом при чтении греческого средневекового литературного текста», попытаться оценить византийскую литературу «по ее собственным меркам», разобраться в вопросах литературного стиля. Именно поэтому форма книги импрессионистична — Каждан отказался от попытки охватить все литературное наследие Византии и создал цикл хронологически последовательных литературоведческих зарисовок-эссе, подчас почти лишенных справочно-библиографического аппарата. В центре каждого из них стоит ключевая для той или иной эпохи фигура писателя, а авторы меньшей величины, действующие в орбите главного героя или же продолжающие заданный им вектор, упоминаются лишь вскользь.
«История византийской литературы» Каждана окончательно утвердила права литературоведческого, а не источниковедческого подхода к памятникам византийской словесности и вызвала лавинообразный рост числа работ по византийской литературной эстетике.
Kazhdan A.
A History of Byzantine Literature (650-850) (in collaboration with L. F. Sherry and Ch. Angelidi). Athens, 1999.
Kazhdan A.
A History of Byzantine Literature (850-1000). Ed. Ch. Angelidi. Athens, 2006
Свои последние книги Александр Каждан писал на английском языке — поскольку с 1979 года он жил в США и работал в византиноведческом центре Думбартон-Окс.
.
Альтернатива: Каждан А. П.
История византийской литературы (650-850 гг.). СПб., 2002.
Каждан А. П.
История византийской литературы (850-1000 гг.). Эпоха византийского энциклопедизма. СПб., 2012.
Первое издание книги нынешнего главы санкт-петербургской школы византиноведения Игоря Медведева (р. 1935) состоялось в 1976 году; для второго издания 1997 года она была дополнена и переработана. Монография Медведева ставит вопрос о гуманистических тенденциях в культуре Поздней Византии (XIV-XV веков) и о типоло-гическом сходстве этих тенденций с чертами западноевропейского Ренессанса.
Центральная фигура книги — философ-неоплато-ник Георгий Гемист Плифон, который на излете византийской истории предложил программу радикального обновления империи на основе возрождения языческих олимпийских культов. Преданный забвению в Византии (самая скандальная его книга, «Законы», была уничтожена константинопольским патриархом Геннадием Схоларием), Плифон, представ-лявший собой невообразимое сочетание византийца — интеллектуала и нео-язычника, неизменно интриговал и интригует исследователей (к примеру, в прошлом году в престижном английском издательстве Ashgate вышла новая четырехсотстраничная книга о Плифоне с подзаголовком «Между эллинизмом и ортодоксией»). Добавленная Медведевым во втором издании книги глава «Апофеоз Плифона» носит характерный подзаголовок «Новая историогра-фическая волна».
Согласно Медведеву, в XIV-XV веках в византийской элите сформировалась особая среда, в которой получили распространение тенденции, в чем-то родственные идеям итальянского гуманизма. Самые яркие представители этой среды (Плифон и писатель Феодор Метохит) были готовы предложить Византии «эллинистическое» будущее, основанное на идеологии «светского гуманизма» и открытом признании единства греческой культуры от Антич-ности до Средневековья. Однако возможность этой альтернативной истории так никогда и не стала реальностью, поскольку «византийская церковь, „одобрив учение св. Григория Паламы… решительно отвернулась от Возрождения По мнению Медведева, обоснованный Григорием Паламой исихазм — монашеская и аскетическая практика, позволяющая человеку соединиться с Богом, — являлся «обскурантизмом», а его победа не оставила никакого пространства для свободных дискуссий о вере: возникла система «политического преследования по образцу католической инквизиции», и теперь за «зачатки нового видения мира, нового мировоззрения, рожденного ренессансной эпохой, людям приходилось проливать кровь». “ (цитата из Иоанна Мейендорфа Иоанн Мейендорф (1926-1992) — американский историк церкви, исследователь исихазма. ), а в 1453 году турецкий клинок прервал окончательно политическое существование Византии». Сегодня, когда церковная составляющая византийской культуры затмевает в массовом сознании все остальные, такое соположение «заслуг» Константинопольской церкви и турок, равно как и весь антиисихастский пафос книги, звучит особенно актуально.
Медведев И. П. Византийский гуманизм XIV-XV вв. 2-е издание, исправленное и дополненное. СПб., 1997.
Книга Сергея Аверинцева (1937-2004), пожалуй, самое популярное издание со словом «византийский» в заглавии, когда-либо опубликованное в России. Она многократно переиздавалась и входит в списки литературы для студентов не только специализированных византиноведческих кафедр.
Книга одновременно и легка, и трудна для чтения. Она почти лишена справочно-библиографического каркаса и намеренно путает читателя заголовками-загадками никак формально не структурированных разделов: «Бытие как совершенство — красота как бытие», «Согласие в несогласии», «Мир как загадка и разгадка». Книга представляет собой не последовательное изложение этапов литературного процесса в Средиземноморском регионе и не справочник по жанрам, а собрание написанных ярким, образным языком культурологи-ческих эссе, в которых автор пытается нащупать специфику византийской культуры через литературные тексты, формально к византийскому периоду еще не относящиеся (как правило, о византийской литературе говорят применительно к памятникам не ранее VI или даже VII века).
Аверинцев предложил отказаться от бесконечного спора о том, где пролегает граница между Античностью и Византией, признав, что тексты, о которых он рассуждает (авторства Нонна Панополитанского или Григория Богослова), можно с полным правом отнести и к античной, и к пред- (или ранне-) византийской словесности. По его словам, речь идет лишь о фокусе — о взгляде вперед или назад: «Мы искали и в этих текстах в первую очередь не отголоски старого, а черты нового; нас занимала не столько отработанная за века гармония инерции, сколько плодотворная дисгармония сдвига… Самые фундаментальные литературные принципы мы стремились брать в их подвижном, самопротиворечивом, переходном состоянии. <…> Никакая эпоха не может быть вполне „равна себе“ — в противном случае следующая эпоха не имела бы шансов когда-либо наступить».
Другое принципиальное решение Аверинцева — включение в круг источников текстов, в новоевропейском понимании литературой не являющихся: богословских трактатов, проповедей, литургической поэзии. Эти тексты, знакомые многим хотя бы по церковным службам, но тем самым вырванные из византийского, а тем более породившего их античного контекста, раскрываются именно как произведения литературы и обретают свое место в истории литературной эстетики.
Аверинцев С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997.
В книге Дмитрия Оболенского (1918-2001) предложена концепция «Византийского содружества наций» (по аналогии с Британским Содружеством — British Commonwealth). Оболенский постулирует возможность «полагать [Византию и страны Восточной Европы] единым международным сообществом», «сверхнациональ-ным объединением христианских государств», между частями которого существуют противопо-ложные линии натяжения: центробежные (борьба народов Восточной Европы с Византией на политическом, культурном, церковном и военном уровне) и центростремительные (постепенное восприятие и признание главенства византийской культурной традиции в Восточной Европе). Географические границы мира, описанного на страницах книги, подвижны. Фокус внимания исследователя перемещается и по временной, и по географической шкале, поскольку в орбиту влияния византийской культуры непрестанно попадали новые народы: «сердцевина» византийского мира на Балканах оставалась неизменной, но с течением времени от Византии отходили одни регионы (Моравия, Хорватия, Венгрия) и приближались другие (Русь, Молдавия, Валахия). Цикл хронологически организованных очерков сменяется рассуждениями о факторах культурного проникновения Византии.
Согласно Оболенскому, «Содружество», сформировавшееся в полной мере к началу XI века, обладало исключительной устойчивостью и просуществовало вплоть до падения Византии. Настаивая на том, что это «не интеллектуальная абстракция», Оболенский признает, что сами византийцы и их соседи не всегда в полной мере осознавали природу своих отношений и не смогли сами концептуализировать их. Впрочем, гибкость терминологии, описывавшей эти отношения, имела и свои преимущества, а современные попытки «описать их в точных юридических терминах <…> чрезмерно упростят и исказят их природу». Принципиальным решением автора стал отказ видеть в отношениях Византии с восточноевропейскими странами и регионами упрощенную схему борьбы византийского «империализма» и «местных национальных движений».
Идея «Содружества» снимала казавшееся предшественникам Оболенского неразрешимым противоречие между «политической независимостью средневековых народов Восточной Европы» и «признанием ими верховной власти императора». Его скрепами были исповедание восточного христиан-ства и признание верховенства Константинопольской церкви, норм римско-византийского права, высшей политической власти византийского императора над всем православным миром, а также стандартов византийской литератур-ной и художественной эстетики.
Obolensky D.
The Byzantine Commonwealth: Eastern Europe, 500-1453. London, 1971.
Альтернатива: Оболенский Д.
Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М., 1998.
Классическая монография французского визан-тиниста Поля Лемерля (1903-1989), ставшая доступной на русском языке только через сорок лет после публикации, посвящена культурному преображению Византии эпохи Македонского Ренессанса (IX-X века) — времени «первого» гуманизма, который сделал возможным не только «второй», куда более известный, гуманизм эпохи Палеологов, но также косвенно повлиял и на гума-низм западноевропейского Возрождения. Багаж знаний об античной культуре византийцев, бежавших в Италию после 1453 года, был наработан учеными XIV-XV веков, однако они, в свою очередь, опирались на интеллектуалов Македонской эпохи, первыми вырвавших из забвения темных веков сочинения Платона, Аристотеля, Эсхила и Еврипида.
Вторая половина IX — X век — время нового знакомства византийцев с античной культурой и накопления и кодификации знаний во всех сферах жизни. Задаваясь вопросом о причинах этого культурного всплеска, Лемерль отказывается видеть в нем внешнее (каролингское западное или сиро-арабское восточное) влияние. В его интерпретации возможность такого возрождения всегда была заложена в византийской культуре, которая формально декларировала ненависть к языческому прошлому, но в действительности бережно относилась к сохранению его культурного наследия. Отношения христианства и языческой античности Лемерль описывает в терминах «разрыва и непрерывности». Восточное христианство осуждало язычество, но было парадоксальным образом и связующим элементом между эпохами. Оно превратило античную традицию образования «в одно из орудий своей победы», но (в отличие от Западной церкви) не пошло по пути полного подчинения школьного образования. Согласно Лемерлю, «первое спасение эллинизма» произошло уже на заре византийской эры, когда в Константи-нополе по распоряжению императора Констан-ция II началось масштабное копирование античных папирусов.
В центре каждой из глав основной части книги стоит какая-нибудь важная фигура эпохи — Лев Математик, патриарх Фотий, Арефа Кесарийский, Константин VII Багрянородный. Самостоятельные разделы посвящены развитию школьного образования и технической революции, случившейся благодаря изобретению минускула — то есть письма строчными буквами, позволившего значительно ускорить переписывание, а значит, и распространение текстов. Формально не претендуя ни на что большее, чем «замечания и заметки» (notes et remarques), Лемерль приходит к важным выводам о специфике византийской цивилизации: «имперский» или «барочный» эллинизм в ней сочетается с решением церкви «усвоить [языческую культуру], а не уничтожить ее», что породило типично византийскую «двойственность или, если угодно, двусмысленность» всей византийской культуры.
Lemerle P.
Le premier humanisme byzantin: Notes et remarques sur enseignement et culture à Byzance des origines au X e siècle. Paris, 1971.
Альтернатива: Лемерль П.
Первый византийский гуманизм. Замечания и заметки об образовании и культуре в Византии от начала до Х века. СПб., 2012.
