«КОНЕЦ - ДЕЛУ ВЕНЕЦ»
Текст пьесы, впервые напечатанной в фолио 1623 года, издавна поражал критиков значительным количеством явных опечаток, трудных для расшифровки фраз, но более всего разностильностью. В стихотворной ткани пьесы, близкой по духу и языку наиболее зрелым произведениям Шекспира, разительно выделяются несколько мест: беседа короля с Еленой (II, 1), часть ее же в II, 3 и письмо Елены в форме сонета (III, 4). Диалоги написаны рифмованными двустишиями, которыми Шекспир пользовался в ранних пьесах, но почти совсем не применял в пору зрелости. Нечто подобное можно встретить, например, в ранней комедии «Бесплодные усилия любви» (1594-1595). В период зрелости Шекспир пользовался такими двустишиями лишь для того, чтобы оттенить отличие искусственной речи актеров от естественной речи других персонажей. Так сделал он в «Гамлете», выделив этим приемом речи в пьесе, разыгрываемой бродячей труппой, от основного стиля трагедии. Расчленителям шекспировского текста, дезинтеграторам, разностильность подала повод утверждать, что «Конец - делу венец» - плод коллективного авторства. Дж. М. Робертсон считал, что Шекспир вообще не имел касательства к пьесе, которую, по его мнению, написал Чепмен. Дж. Довер Уилсон полагает, что перед нами произведение Шекспира, отредактированное каким-то второстепенным драматургом около 1605 года. Э. К. Чемберс предлагает психологическое объяснение: «…эту трудную пьесу может сделать более понятной только предположение, что Шекспир написал ее в необычном для него состоянии». Наконец, существует и распространенная гипотеза, поддерживаемая Ч. Дж. Сиссоном: «…разностильность стиха указывает на два слоя текста, и вполне возможно, что Шекспир отредактировал и частично переписал заново раннюю пьесу». Последнее предположение представляется более достоверным, чем другие.
Возможно, что ранний вариант был создан между 1592-1595 годами. В пользу этого говорит несколько обстоятельств. Во-первых, близость указанных стихотворных сцен стилю «Бесплодных усилий любви». Во-вторых, параллелизм по принципу контраста между «Укрощением строптивой» и «Конец - делу венец». В первой комедии воля Петруччо превращает строптивую Катарину в образцовую жену, а в «Конец - делу венец» настойчивая любовь Елены превращает легкомысленного и своевольного Бертрама в искренне любящего мужа (Ф. С. Боас). В-третьих, сюжет пьесы наталкивает на предположение, что в первом варианте она могла называться иначе, а именно «Вознагражденные усилия любви». Пьесу с таким названием упоминает в своем списке произведений Шекспира Ф. Мерес, но она не сохранилась. Возможно, в первоначальном виде пьеса носила мересовское название, а после переработки получила оставшееся за ней заглавие - «Конец - делу венец».
Основной текст в стилевом отношении близок к «Мера за меру». Это является главным основанием для датировки окончательного варианта 1603-1604 годами. Такая датировка, предложенная Э. К. Чемберсом, принята большинством современных шекспироведов.
«Конец - делу венец» не принадлежит к числу перворазрядных драматических шедевров Шекспира. В критике было высказано много нареканий по поводу пьесы. Помимо неорганичности стиля осуждение вызывали некоторые детали сюжета, казавшиеся строгим моралистам недостойными Шекспира. Особенно упрекали Елену за обман, посредством которого она залучает Бертрама в постель. Чистые ризы гения будто бы пятнает и неприличный обмен остротами между Еленой и Паролем по поводу девственности (конец 1-й сцены I акта). Все это смущало критиков морализаторского толка в XIX веке. Теперь, когда достигнуто правильное историческое понимание условий деятельности Шекспира, стало ясно, что для публики театра его времени ничего аморального в пьесе не было. Обман с постелью применен и в «Мера за меру», а что касается неприличных острот о женском целомудрии, то они есть и в «Ромео и Джульетте» и в «Гамлете».
Критику долго смущало и то, что пьеса лишена жанровой определенности. Редакторы первого фолио включили ее в раздел комедий, однако комические мотивы не играют в ней большой роли. Как и «Мера за меру», «Конец - делу венец» относится к группе пьес, лишенных трагического финала, но достаточно серьезных и даже несколько мрачных по общей тональности, чтобы не быть отнесенными в число комедий. В критике эта группа драматических произведений Шекспира получила несколько обозначений: «мрачные комедии», «реалистические драмы» и «проблемные пьесы». Каждое из этих определений отмечает одну из черт, действительно присущих данным произведениям: их близость к трагедиям, созданным Шекспиром в те же годы; насыщенность реальными мотивами (в отличие от романтики комедии первого десятилетия творчества Шекспира) и подчеркнуто острую постановку проблем общественной и личной морали.
Как обычно, Шекспир не сам придумал фабулу, а заимствовал ее. Сюжет он нашел у великого итальянского гуманиста Джованни Боккаччо (1313-1375). Изложенная им в «Декамероне» история Джилеты Нарбонской (день третий, новелла девятая) была пересказана на английском языке Пойнтером в его «Дворце удовольствий» (1566), и отсюда взял ее Шекспир для пьесы, развив и дополнив рядом деталей, а также введя новые персонажи (Лафе, Пароль, шут). Уже у Боккаччо новелла была проникнута гуманистической критикой сословных предрассудков: у него героиня тоже была незнатной горожанкой, а ее любимый - благородным графом. Шекспир усилил социальный контраст - Джилета была богата, Елена - бедная сирота без всяких средств.
Мотив социального неравенства выразительно подчеркнут Шекспиром. Сама Елена сознает и постоянно говорит об этом. Бертрам для нее то недосягаемая звезда, то само солнце; она - скромная лань, а он - царственный лев (I, 1), но ее любовь сильнее всех созданных веками перегородок между людьми. Конфликт между естественным человеческим чувством и искусственными общественными различиями составляет основу этой пьесы Шекспира. Поставленную в ней проблему Шекспир решает с народно-гуманистических позиций в пользу природного равенства. Он отвергает сословное деление на «черную» и «белую» кость, на «красную» и «голубую» кровь. Истинное благородство, утверждали гуманисты, борясь против феодальной морали, - не в званиях, наследственных титулах и привилегиях, а в человеческих качествах: уме, доброте, честности, в благородных поступках.
Когда Бертрам, полный аристократического чванства, отказывается взять женой Елену, потому что она девушка низшего сословия, король разъясняет ему, что благородство ума и добродетели выше благородства титула (II. 3). Его речь, утверждающая естественное равенство людей, осуждающая расовые и сословные предрассудки, является одной из наиболее прямых деклараций гуманизма и народности у Шекспира. Острая постановка проблемы социального неравенства и смелая критика его характерны для драматургии английского Возрождения, особенно в первое десятилетие XVII века. В ряде пьес начала века, созданных драматургами демократического направления (Т. Деккер, Т. Хейвуд, Д. Вебстер), настойчиво проводится идея нравственного превосходства людей низшего звания над испорченной дворянской знатью.
Елена завоевывает любовь Бертрама не обманом (она вынуждена его применить, чтобы выполнить невероятное условие, поставленное им, - родить ребенка от него, несмотря на то, что он отказывается разделить с ней супружеское ложе, и получить кольцо, которое он не снимает с пальца), а своей верностью, готовностью отдать все ради любви и любимого человека. Она отнюдь не терпеливая Гризельда феодальной легенды, покорно принимающая любую волю мужа-владыки, а героиня нового, ренессансного типа. Чувство любви делает ее активной. В ней есть авантюристическая жилка, свойственная другим героиням Шекспира: Юлии («Два веронца»), Виоле («Двенадцатая ночь»). Порции («Венецианский купец»), Розалинде («Как вам это понравится»). Отбросив робость, скромная провинциалка является ко двору короля и вызывается сделать то, на что оказались неспособны лучшие врачи страны; в награду за излечение короля она просит в мужья Бертрама. Покинутая им сразу после венчания, она отправляется в одеянии паломника следом за ним в Италию, куда он уехал воевать. Она действует, борется и в полном смысле слова завоевывает право на любовь.
Уже было сказано, что не в меру строгих моралистов смущала неженская настойчивость, с какой Елена добивается близости с любимым человеком. Хотя она и воспитывалась в замке, опекаемая утонченной светской дамой, графиней Руссильонской, Елена - девушка из народа, лишенная малейшей светской чопорности, привыкшая к откровенности в речах, и можно только удивляться слепоте критиков, которые не заметили, насколько в характере Елены отпугивающая своей остротой ее беседа с Паролем о девственности. Этот штрих принадлежит не «чужой руке», как полагают текстологи, а внесен почерком реалиста Шекспира. Именно такая Елена и пойдет на рискованный трюк с обманом в постели. Трюк этот был традиционным «бродячим» сюжетом. Шекспир придал ему правдивую мотивировку своей обрисовкой характера героини.
Образ Бертрама также смущал критиков: он не тот «голубой» герой, с которым мы обычно сталкиваемся в комедиях. Ему сродни не Валентин («Два веронца»), не Орландо («Как вам это понравится»), а Протей («Два веронца») и Клавдио («Много шума из ничего»). Как и два последних, он жесток по отношению к любящей его девушке, и кажется странным то чувство, которое он вызывает к себе у отвергнутой им возлюбленной. Но по сравнению с более ранними комедиями Шекспир сумел создать образ гораздо более психологически убедительный. Добавим: и более ясно очерченный.
То, о чем мы в других комедиях должны догадываться, здесь выявлено в сюжете. Бертрам мужествен и красив, но его снедает аристократическая гордость, и его благородство не распространяется на людей низшего звания, к каким принадлежит и Елена. Кроме того, он считает насилием над своей свободной волей то, что его принуждают жениться на Елене. Аристократическая гордость сочетается в нем с ренессансным представлением о свободе личности, и ему кажется, что насильственный брак лишает его естественного права выбора спутницы жизни. Отвергая Елену, он думает, что отстаивает себя как личность. На самом же деле в его поведении больше юношеского упрямства, чем действительного понимания ситуации, в какой он оказался. К тому же, как старательно подчеркнуто Шекспиром, Бертрам находится под дурным влиянием Пароля. Наконец, в нем есть также и то презрительное отношение к любви, которое мы видим у некоторых других юных героев Шекспира (Валентин в начале «Двух веронцев», Меркуцио и Бенволио в «Ромео и Джульетте»). Но приходит время, и два препятствия для его любви к Елене устраняются. В сердце воинственного юноши начинает пробуждаться интерес к женщинам. Сначала это физическое влечение к Диане, затем более высокое чувство к дочери Лафе, на которой он готов жениться. Итак, с одной стороны, он душой созревает для любви. С другой стороны, разоблачение Пароля высвобождает ею из-под дурного влияния этого циника. Тогда-то Бертрам начинает понимать, какого сокровища он лишился, отвергнув Елену. Поверив ложному известию о ее смерти, выслушав все справедливые упреки матери, он признает несправедливым и жестоким свое поведение по отношению к Елене. Правда, один из французских дворян не без горечи иронически замечает по поводу поведения Бертрама после известия о ее мнимой смерти: «Подумать, как порою нас веселят наши утраты!» (IV, 3). Но чем дальше, тем более искренним становится сожаление Бертрама. Когда же в финале снова появляется Елена, мы понимаем, что теперь между ними действительно возможно не только примирение, возможен и брачный союз, основанный на взаимной любви.
Финал пьесы многим критикам казался искусственным. Он даже подал повод для острот: «Не всякий конец венчает дело», «Не все хорошо, что хорошо кончается». Сущность сомнений в том, может ли быть счастливой любовь, подвергшаяся таким испытаниям? Бертрам ведь оказался не столь чистым с точки зрения строгой морали: если не фактически, то психологически он изменил Елене с Дианой.
Это, конечно, так. Но критики, упрекающие Шекспира, рассуждают, исходя из наивно романтических представлений о жизни. Правда, так, по видимости, рассуждал и сам Шекспир в большинстве своих прежних комедий. Но не всегда. Он уже и тогда обращал внимание на причудливые зигзаги в сердечных влечениях молодых людей. Вспомним Протея, любившего Юлию, затем увлекшегося Сильвией и, наконец, вернувшегося к первой возлюбленной, которая его простила, ибо любила безмерно. Вспомним и перемену предмета сердечных влечений у молодых героев «Сна в летнюю ночь»; между прочим, здесь тоже была Елена, сначала отвергаемая своим возлюбленным, затем вдруг страстно полюбившим ее. Иначе говоря, мотив, встречаемый в «Конец - делу венец», не нов для Шекспира. Если понимать слова в их точном значении и признавать «Конец - делу венец» произведением поры наивысшей зрелости Шекспира, то вправе ли мы требовать от него розово-романтического изображения испытаний любви, как это имело место в прежних комедиях? Не вернее ли, что именно в таком изображении проявляется более зрелое и реальное понимание жизни? Во всяком случае, оно естественно для автора «Сонетов», где также дано изображение любви, прошедшей через горнило неверности любимого существа. А в дальнейшем Шекспир покажет еще более сложную диалектику страсти в «Антонии и Клеопатре». Да, это не похоже на ту чистоту чувств, которая предстает в идеальной любви Ромео и Джульетчы, но жизненной правды здесь не меньше, хотя горечи, конечно, больше.
Неприязнь критики к Бертраму объясняется отсутствием в нем идеальности. Его считают недостойным любви Елены. Но разве чистые женщины любят только достойных? И не приходится ли им, этим идеальным женщинам, опускаться до уровня тех, кого они любят, чтобы затем поднять их до себя? Все это показывает отличие данной пьесы от более ранних, накладывая на нее колорит менее радужно чистый. И все же мрачность ее несколько преувеличена критикой. Добрых, хороших людей здесь куда больше, чем дурных. Пропорция их примерно та же, что и в «Отелло». К конце концов, зло воплощено в одном лишь Пароле, персонаже жалком и ничтожном, не в пример Яго. Откуда же возникает ощущение большой силы зла в этой пьесе? А ощущение это несомненно. Суть в том, что зло проникло в душу благородного человека, каким, в сущности, является Бертрам. В этом более всего причина мрачного ощущения, оставляемого пьесой, и ее благополучный финал не дает полного удовлетворения потому, что герой не прошел того очищения страданием, которое делает убедительной моральную победу добра в трагедиях. И это тем более так, что многие мотивы пьесы перекликаются с тематикой трагических произведений, созданных Шекспиром в те же годы.
Другие части сюжета вызывали меньше нареканий и недоумений, но и они подавали повод для них. Может показаться, например, что Шекспир непоследователен, когда, с одной стороны, осуждает дворянскую спесь Бертрама, а с другой - вкладывает глубокие мысли о равенстве в уста короля. Но Шекспир не писал революционной антифеодальной пьесы. Пусть в этом была незрелость его социально-политической идеологии, но он, по-видимому, предполагал возможность нормальных и человечных отношений в пределах существовавших тогда форм государственности. Нам надо судить Шекспира не по тому, что он не дошел до мысли о революционном ниспровержении тогдашнего политического строя, а по той глубоко прогрессивной для его времени мысли, что достоинство человека не определяется ни титулами, ни должностями, ни богатством. Это ведь та же самая мысль, которую Шекспир с еще большей художественной силой выразит в трагедиях «Король Лир» и «Тимон Афинский». Другое замечание, совсем уже частного характера, относится к образу Пароля. Он схож кое в чем с Фальстафом: тоже почти деклассированный, опустившийся рыцарь, тоже циник, тоже совратитель молодых людей, тоже трус, но тоже остроумен. Но лишен он фальстафовского обаяния. Его считают ухудшенным вариантом сэра Джона, а раз он хуже, значит, Шекспир здесь не проявил в полной мере своего мастерства. Но Шекспир явно и не думал создавать нового Фальстафа. Роль данного персонажа в композиции пьесы и ее идейном замысле очевидна: только такой молодой человек, как Бертрам, не умеющий разбираться в людях, мог отвергнуть Елену и водить дружбу с Паролем. Для умного и проницательного принца Генриха нужен был такой титан веселья, как сэр Джон, с Бертрама хватит и Пароля.
Неровности в пьесе есть, есть и следы небрежности, впрочем, обычной для Шекспира, но критика XIX века часто была несправедлива к этой пьесе. В последние десятилетия наметилась тенденция более вдумчивого отношения к этому произведению в критике, открывающей в нем все больше достоинств. Но еще не сказал решающего слова театр. У нас была только одна попытка дать пьесе новую жизнь на сцене - постановка Ф. Каверина в Новом театре (Москва, 1930-1931). Пьеса «Конец - делу венец» достойна имени своего великого творца. Долг театров - подтвердить это.
В разделе на вопрос Конец всему делу венец. как объяснить доступно ребенку поговорку.. туплю.. заданный автором Невропатолог
лучший ответ это Ты что-то делал-делал, старался, трудился... дело закончилось, и получился результат. Это и есть венец. Раньше венец (или венок, который сейчас можно сплести из одуванчиков) у знаменитых римских полководцев сооружался из лаврового дерева, оно означало почет. Такой венец надевался в случае победы в больших сражениях, означал удачу, власть, могущество. Поэтому эта поговорка говорит, что хороший результат - это награда (почетный венец) за все твои старания;))
Ну... вот как-то так...
Ответ от Екатерина Муратова (Стаценко)
[гуру]
Ну что в окончании какого-нибудь дела приходит радость! Расслабится можно! Типа: сделал дело - отдыхай смело! А про венец это он уже в возрасте поймёт! Она же по разному интерпретируется!
Ответ от Микроскоп
[гуру]
скажи
this is a end!
Ответ от Катерина д
[гуру]
корона за дело.))
Ответ от Бросок
[гуру]
Все начатые дела нужно доводить до конца.
Ответ от АНДРЕЙ КОТОВ
[эксперт]
кая-то мутная поговорка. попробуй объяснять другую)
Ответ от Deltinka Pink
[гуру]
Нужно посмотреть значение слова "венец", понять самой смысл поговорки и тогда объяснить сумеете 🙂
Ответ от Евгений Иванович
[гуру]
Закончил работу танцуй.
Конец - телу венец - (от погов. конец делу венец об удачном завершении дела; конец 1) предел, завершение; 2) мужской половой органе 1) исходное знач.; 2) о мужском половом органе … Живая речь. Словарь разговорных выражений
Добрый конец всему делу венец. См. НАЧАЛО КОНЕЦ …
Ср. Ende gut, Alles gut. Ср. Άρχης καλης κάλλιστον είναι και τέλος. От доброго начала еще лучше бывает конец. Gregor. Nazians. См. конец венчает дело …
Добрый конецъ, всему дѣлу вѣнецъ. Ср. Ende gut, Alles gut. Ср. Ἀρχῆς καλῆς κάλλιστον εἶναι καὶ τέλος. Пер. Отъ добраго начала еще лучше бываетъ конецъ. Gregor. Nazians. См. Конец венчает дело … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)
Муж. кольцо, обод, обруч, окружность, полоса кружком, со ·знач. возвышенного положения или почетного значения вещи. | Очертание сияния, блеска вкруг головы святого на иконах; | царское головное украшенье, корона; | девичья головная лента,… … Толковый словарь Даля
Муж. (·умалит. конь) предел в пространстве, в протяжении, во времени, в действии и пр. противоположное началу. В пространстве или в размерах предмета, качало и конец одно и то же, потому что всякий край, предел предмета, условно, может быть… … Толковый словарь Даля
Конец делу венец. Ср. Делишки... не совсем покончили. Доделать заехали... Доброе дело... Всяко дело концом красно... Мельников. На горах. 2, 4. Ср. Читатель узнает... повесть... имеющую после раздвинуться шире и просторнее, по мере приближения к … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона
Конец делу венец. Конец дело венчает (красит). См. НАЧАЛО КОНЕЦ … В.И. Даль. Пословицы русского народа
Нца; м. 1. только ед. Высок. Венок (обычно как символ страдания, мученичества). Терновый в. (символ мученичества, страданий). Принять мученический в. (сознательно обречь себя на мучения, страдания). ● По евангельскому рассказу, перед казнью… … Энциклопедический словарь
Уильям Шекспир
Конец - делу венец
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Король французский.
Герцог флорентийский.
Бертрам, граф Руссильонский.
Лафе, старый вельможа.
Пароль, приближенный Бертрама.
Первый дворянин } соратники Бертрама
Второй дворянин } по Тосканской войне.
Дворецкий графини Руссильонской.
Шут графини Руссильонской.
Графиня Руссильонская, мать Бертрама.
Елена, воспитанница графини.
Старая вдова, флорентийка.
Диана, дочь вдовы.
Марианна, соседка и приятельница вдовы.
Французские и флорентийские дворяне,
офицеры, солдаты и проч.
Место действия Франция и Тоскана.
Руссильон. Комната в замке графини.
Входят Бертрам, графиня Руссильонская, Елена и Лафе,
они в трауре.
Разлучаясь с сыном, я как бы вторично хороню супруга.
И я, матушка, покидая вас, заново оплакиваю отца. Но мой долг повиноваться воле его величества короля, тем более что он теперь и опекун мой.
Вместо супруга король будет вашим защитником, графиня; вам, граф, он заменит отца. Он, кто всегда так добр, несомненно окажет вам свое особое благоволение: ваши достоинства скорее могли бы встретить доброту там, где ее нет, чем не найти ее там, где она есть в избытке.
Каковы надежды на исцеление его величества?
Он отказался от врачей, графиня. Своим лечением они заставляли его тратить время на надежды, а результат был лишь тот, что с течением времени он и надежды утратил.
(указывая на Елену)
У этой девушки был отец - увы, сколько скорби в слове "был"! - его ученость почти равнялась величию его души. Если бы первая ни в чем не уступала последнему, то он мог бы сделать жизнь вечной и смерти пришлось бы сидеть сложа руки. О, если бы, на счастье монарха, он был еще в живых! Я уверена, что он нанес бы смертельный удар недугу короля.
Как звали того, о ком вы говорите, графиня?
Он был знаменитым врачом, мессир, и был вполне достоин своей славы. Его звали Жерар Нарбоннский.
Да, это был искуснейший врач. Совсем еще недавно государь вспоминал о нем с хвалою и сокрушением. Если бы наука могла противостоять смерти, то он, с его познаниями, был бы жив и посейчас.
А чем же, скажите, болен государь?
У него незаживающий свищ.
Я и не слыхивал о такой болезни.
Желал бы я, чтобы и никто о ней не слышал. Так эта девушка - дочь Жерара Нарбоннского?
Единственное его дитя; и он поручил ее моему попечению. Ее прекрасное воспитание позволяет мне возлагать на нее самые смелые надежды. Унаследованные ею душевные свойства таковы, что придают еще большую цену ее дарованиям. Ибо если хорошими качествами наделен человек дурной, то похвалы им смешаны с сожалением; это добродетели, вводящие в обман. Ее же достоинства подкупают своей естественностью. Она унаследовала чистоту души и усовершенствовала свои добродетели.
Ваши похвалы, графиня, вызвали слезы на ее глаза.
Слезы - это рассол, в котором лучше всего сохраняются похвалы девушкам. Всякий раз как воспоминание об отце сжимает ей сердце, рука скорби стирает румянец с ее щек. - Полно, Елена, полно, не плачь. Не то еще подумают, что ты больше выказываешь горе, чем чувствуешь его.
Да, я выказываю горе, но лишь потому, что чувствую его.
Сдержанная печаль - дань усопшим, излишняя скорбь - враг живых.
Да, живые арендуют со скорбью и, быть может, доводят ее до излишеств, дабы скорей ее умертвить.
Как это следует понимать?
Матушка, я жду от вас напутствия.
Прими, Бертрам, мое благословенье.
Но только видом - духом будь в отца.
Пускай равно и кровь твоя и доблесть
Тобою управляют. Будь достоин
Высокого рожденья своего.
Будь добр со всеми, доверяй немногим
И ни к кому не будь несправедлив.
Врагов спокойной мощью устрашай,
Не яростью. Друзей храни, как жизнь.
И лучше пусть немым тебя считают,
Чем станут за болтливость порицать.
Да ниспошлет тебе благое небо
Все милости свои. Прощай, мой сын!
Несведущ он в обычаях придворных,
Прошу не отказать ему в советах.
Вся опытность моя к его услугам.
Пусть небеса его благословят.
Прощай, Бертрам!
Чего бы ни пожелали вы для себя, пусть ваши мечты исполнятся. Утешайте мою мать, госпожу вашу, заботьтесь о ней.
Прощайте, красавица. Надеюсь, вы окажетесь достойной своего отца.
Бертрам и Лафе уходят.
Отец!.. Нет, я печалюсь не о нем.
Чужие слезы больше, чем мои,
Приличествуют памяти отцовской.
Каков он был? Его забыла я.
Воображение мое хранит
Одно лицо, одни черты - Бертрама.
Теперь погибну я. Уехал он,
И жизнь ушла. Любить Бертрама - то же,
Что полюбить звезду и возмечтать
О браке с ней, - так он недосягаем.
Его лучи издалека ловлю,
Но не могу взнестись к его орбите.
В своей любви я слишком дерзновенна:
Ведь если лань стремится к льву - ей смерть.
О, боль и радость ежечасных встреч,
Когда могла я на страницах сердца,
Страницах, красоте его открытых,
Запечатлеть и соколиный взор,
И полукружия бровей, и кудри!
Уехал он - и память лишь о нем
Боготворить любви моей осталось...
Но вот один из тех, кто едет с ним,
И рада я ему из-за Бертрама,
Хоть мне известен он как лгун бесстыдный,
Пустейший скоморох и жалкий трус.
Пороки эти так ему к лицу,
Что теплое гнездо себе в нем свили,
Оставив доблесть дрогнуть на ветру.
Ах, часто видим мы, как зябнет ум,
А глупость нежится в тепле и холе.
Входит Пароль.
Да хранит вас бог, моя королева.
И вас, мой король.
Я разве король?
А я разве королева?
Вы размышляете? Наверное, о девственности?
Вот именно. Вы с виду такой бравый воин. Позвольте задать вам один вопрос. Мужчина - враг девственности. Как же нам, девушкам, оборонять ее от врага?
Старый, больной человек поднимается по лестнице на пятый этаж. Ей нелегко. Попробуй, когда тебе уже хорошо за восемьдесят, да с больными ногами. Но она упрямо идёт. Наши старики, они вообще упрямые, той ещё закалки.
Там, на пятом этаже, квартира батюшки, но ещё совсем не факт, что он дома. Старая женщина идёт наудачу. Если на её стук в дверь никто не отзовётся, она усядется рядом на ступеньку и будет ждать. А ждать она способна часами – сидеть и тихонько дремать. И только убедившись, что в квартире, на самом деле, никого нет, женщина начинает спускаться. О-хо-хо, спускаться порой труднее, чем забираться вверх. Наконец дорога вниз преодолена, и старушка направляется в сторону храма.
Так она может кружить целыми днями до тех пор, пока не случится долгожданная встреча. Правда, батюшка при этом почему-то не проявляет никакой радости, напротив, его лицо становится скучным, а в глазах появляется выражение фатальной безысходности.
– Принесла? – тихо спрашивает батюшка.
– Как всегда? Ничего нового?
– Нет, всё как обычно.
– Хорошо, давай сюда.
Старушка роется в котомке и подаёт священнику школьную тетрадку в клеточку. Батюшка не глядя суёт тетрадку в карман, чтобы спустя несколько минут точно также не глядя выбросить её в мусорный контейнер.
– Это ещё не всё. Ещё загадка.
– Давай загадку, – соглашается священник. Он знает, что, не выговорившись, бабушка всё равно не оставит его в покое.
– Тогда скажи мне, – и бабушка выдаёт словесный каламбур. Что-то наподобие, помните из нашего детства: «На бал кони ходят»? – А? Скажи, скажи! – Только её загадки обычно такого неприличного содержания, что привести их здесь нет никакой возможности.
– Господи, помилуй, – крестится батюшка. – Я не знаю, мать, ответа на твою загадку.
– Ах ты, негодник! – смеётся довольная старушка и грозит ему пальцем, – Всё ты знаешь. Смотри сюда, в глаза мне смотри, – и она, активно жестикулируя, почти кричит: – «На балконе ходят»! Ты понял? На балконе! Ха-ха-ха! Ты ещё, ты ещё меня послушай, – кричит старая женщина, семеня рядом с широко шагающим священником, и начинается поток скабрезных шуток и анекдотов.
Приличный вроде человек, приехала из Тюмени к детям доживать свой век. Отличник образования, всю жизнь проработала в школе учителем истории и обществоведения. А под конец такая беда. Почему-то ей стало очень нужно регулярно раз в три-четыре месяца, исписав тетрадку всякими непотребными историями, стихами и частушками, обязательно вручить её священнику. Несчастная бродит по округе до тех пор, пока не найдёт его и не освободится от своей ноши.
Только этого мало, ещё нужно обязательно приставать к нему с какими-то глупостями, рассказывать сальные анекдоты. Выговорится человек и только тогда уйдёт, чтобы через несколько месяцев вновь браться за перо и писать, и писать.
Всегда одно и тоже, словно заигранная пластинка. И попробуй её не выслушать, сядет у тебя в подъезде и будет жалобно плакать, точно маленький котёнок, и скрестись рукой в дверь.
О, я сам знаю, как трудно бывает совладать с такой бабушкой. В своё время у нас в подъезде жила одна политически активная старушка, Царство ей Небесное. Её активность возрастала в периоды подготовки к очередной избирательной кампании. Воспитанная в прежних политических пристрастиях, она, становясь представителем своего земного кумира, собирала подписи в его поддержку. И мы всем подъездом подписывались, но не из-за того, что так воспылали к нему любовью, а только для того, чтобы отделаться от бабушки-активистки.
Она была очень умная женщина и понимала, что днём ты, может, и не станешь этого делать, но ночью уже не отвертишься. И если тебе очень захочется спать, подпишешься под любой бумажкой.
Я пытался было с ней заговорить о душе и Боге, но, увы, ничего у меня не вышло. Старушка начинала жаловаться на здоровье, на больные ножки и слепенькие глазки. Сейчас думаю, может, и мне нужно было к ней ночью нагрянуть?
Старость – венец жизни. Все мы понимаем, что когда-нибудь станем стариками, но всё хотим видеть себя молодыми и пытаемся отодвинуть эту планку подальше. Сегодня уже не принято говорить: «он – старик», правильно сказать: «он – человек третьего возраста». И поди разберись, что это за штука такая – «третий возраст». В журналах посмотришь, если кто и берётся рассуждать о стариках и давать им какие-то советы, то чаще пишут об «осени отношений», это о том, как пожилые люди должны вести себя в постели. Читаешь такую заметку и думаешь, а почему никто ничего не говорит о «четвёртом возрасте»?
Как-то я ехал в одном купе с пожилой женщиной лет восьмидесяти. Сперва она просто вздыхала, а потом принялась откровенничать, что, отдыхая в санатории, познакомилась с видным мужчиной восьмидесяти шести лет. В течение месяца они успели так полюбить друг друга, что он сделал ей предложение руки и сердца. И вот теперь она ехала знакомиться с его сыновьями и всё волновалась, как те её примут.
Конечно, с одной стороны, что же здесь плохого – люди, пускай и пожилые, нашли друг друга, совет им да любовь. Тогда как понимать слова моей старосты Нины? Она говорит, что после того, как тебе исполнилось шестьдесят, можешь считать, что ты уже умер. И каждый твой новый день, словно подарок Неба, нужно расходовать лишь на добрые дела и молитву. Плотские желания, мысли о деньгах и тому подобное – это не для тебя, потому что тебя уже нет.
Мы почему-то совсем не задумываемся о том, как станем умирать. В разуме или нет, в страданиях или в покое? Кто-нибудь скажет, да какая разница, как я буду умирать, куда важнее жить, а уж помереть как-нибудь помрём. Конечно, как жить – вопрос очень важный, но, наверно, одного без другого и не бывает. Иначе зачем мы в молитвах просим о кончине мирной, непостыдной, безболезненной?
Я знал человека, у которого всю жизнь болело сердце, и это было его нормальным состоянием. Ему уже исполнилось много за шестьдесят, он умирал, и его супруга позвонила мне. Человек первый раз в жизни исповедовался, причастился, и после этого прожил ещё с полгода. И вот однажды просыпается утром и чувствует, что сердце не болит. Впервые за многие годы. Он позвал жену, поделился с ней этой радостью и тут же на руках у неё скончался.
Или, как мне рассказывали о . Последнее время он страдал онкологическим заболеванием и испытывал сильные боли. И вот точно так же неожиданно утром почувствовал себя полным радости и сил. Ничего не болит. Он говорит об этом Вере Максимовне, своей супруге, а мудрая женщина немедленно посылает за священником. Батюшка причастил страдальца, и тот мирно отошёл. Без болей. Почему-то это важно.
Мы просим о кончине непостыдной, а как быть, если Господь лишает человека разума, и он, как та старушка, изводит своего батюшку неприличными частушками и анекдотами? А если больной и вовсе себя не контролирует, и страсти, что завладели его душой, уже беспрепятственно командуют его несчастным старым изболевшимся телом?
Знал я одного мастера, когда-то мы с ним на железной дороге вместе работали. Мужик как мужик, не лучше других, но и не хуже. Мог, конечно, по работе на подчинённых прикрикнуть, но никогда не лютовал, справедливый был начальник. Когда на горизонте уже было замаячил пенсионный возраст, человек неожиданно заболел и превратился в большого ребёнка. Он ходил за женой, точно телёнок на верёвочке. Но постепенно характер его стал портиться, и если поначалу он никогда не ругался, то теперь только и делал, что матерился.
Прошло ещё какое-то время, и наш товарищ уже матерился не только в адрес домашних, но и вообще всех, кого фиксировал взглядом. И ладно бы, если только ругался, так ещё и дрался. Бедная женщина, что ей пришлось испытать… Тогда дети договорились и сдали отца в специальное учреждение. Там его держали отдельно от других постояльцев, уж очень он стал агрессивным.
Конечно, близкие продолжали любить своего отца, вернее память о нём. Периодически навещая несчастного в спецзаведении, они привозили ему что-нибудь вкусненькое. И до последнего дня считали себя виновными в том, что сдали отца умирать на руках у чужих людей. Когда близкие приезжали на свидание, отца выводили, а он от раза к разу, всё более теряя силы, тем не менее продолжал, изрыгая чудовищную хулу, бросаться на жену и детей. И если бы не санитары, он бы точно их растерзал.
А однажды рано утром в воскресенье выхожу из дому и встречаю соседку, выгуливающую собачку. Поздоровались, слово за слово, зову её в церковь, она извиняется и не идёт. Я машу в её сторону рукой, а она мне в ответ:
– Ты не думай, будто я неверующая. И не предполагала, а пришлось поверить.
– Почему это, интересно, «пришлось»?
– Просто я видела, как умирал Гирин, я в больнице тогда работала.
Иван Родионович Гирин в наших местах личность была известнейшая, да и не только в наших. Учёный-биолог, профессор, академик, кавалер многих орденов. На самом деле очень достойный и порядочный человек, прекрасный организатор. Единственное, что меня поражало, так это его полнейший атеизм. Хотя к тому времени он похоронил всех своих близких и жил один. Во время разных общественных мероприятий я пытался заговорить с Гириным о Христе, приглашал его посмотреть восстановленный нами храм, но в ответ учёный неизменно делал такой жест руками, точно ему был противен сам факт, что я к нему обращаюсь. Он ни разу не проронил в ответ ни слова, а ограничивался только тем брезгливым жестом.
Выйдя на пенсию, заслуженный ветеран, обладая красивым бархатистым голосом, регулярно выступал в концертах художественной самодеятельности, пел популярные романсы и мастерски читал стихи любимого им Есенина.
«Когда я пришла работать в отделение терапии, как раз в это же время машиной скорой помощи доставили самого Гирина. Его поместили в отдельную палату, а мне велели смотреть за ним и никуда не отходить. Вот я на него и насмотрелась. Стоило мне только куда отлучиться, а он уже ползёт на коленках по коридору. Глаза безумные не реагирует ни на кого и только постоянно кричит:
– Товарищи! Где же вы, товарищи?! Почему никого нет, где все?! Мне плохо, товарищи, помогите же мне!
Я его под руки и тащу волоком в палату, а он скинет одежду, заберётся на кровать, обопрётся на свою палку и поёт романсы или Есенина читает. Подойду к нему и прошу:
– Товарищ Гирин, товарищ Гирин, пожалуйста, лягте в постель, вам нельзя так себя вести.
А он в ответ размахивает палкой и, точно обезьяна из-за решётки, пытается меня ею достать. Не смотри, что старик, а сильный был. Однажды захожу к нему в палату и вижу, он в разум пришёл и прошу:
– Иван Радионович, миленький, давайте батюшку пригласим, он вас причастит, и вам станет легче.
Ты бы видел, как он на меня посмотрел, никогда прежде я не видела у него таких глаз. Они стали какими-то нечеловеческими и излучали столько ненависти, что у меня от ужаса язык на самое дно желудка провалился. Меня эти ненавидящие гиринские глаза после его смерти долго ещё преследовали. Только в церкви по-настоящему в себя и пришла».
Вот и делай выводы. Со стороны посмотришь, такой человек, так высоко взлетел и полезного много сделал, а на поверку перед смертью душа оказалась совершенно пустой, одни романсы. Получается, всё, сделанное не в Боге, питает нашу и идёт не на пользу, а напротив – только повреждает душу.
Но на моей памяти, слава Богу, есть и другие примеры. Как-то попросили меня одну бабушку причастить. Прихожу к ним в воскресенье после службы, гляжу, сидит моя бабулька за столом, перед ней большая миска молока с накрошенным в неё хлебом. Зубов-то уже нет, вот она эту тюрю и наворачивает.
– О, – радуется старушка, – уже пришёл. А я решила, вот, перекусить немного, сама только-только домой доковыляла. – Думаю, куда это она выходила? – Я же в храме была, – продолжает моя собеседница, – хорошо ты служил, а крылос и вовсе как ангелы пел, ну так славно, аж душа заходится. Люблю я наш храм, батюшка, ни одной службы не пропускаю и вообще всех люблю.
Я уже в недоумении, ничего не понимаю: в храм, говорит, постоянно ходит, а что же она тогда меня на дом причащаться зовёт, да и не помню, чтобы я её на службах видел. Здесь появляется дочка, пальцем показывает на мать и крутит себе у виска, мол, не слушай её, она «с приветом».
А я от умиления так только что не прослезился, вот тебе и болезнь. Человек разума лишился, а в своём мире всё в храм ходит, молится и причащается.
У апостола Павла есть такие слова: «Поминайте наставников ваших… и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их». Наверно, он имел в виду их мученическую кончину, но для нас это звучит уже немного по-другому. Помните, как в фильме «Остров» уходит из жизни отец Анатолий? Перекрестился, лёг в домовину и уснул. Без всяких там ужасных видений. Скажете, так это же в кино! Да, сегодня только в кино, но такая кончина ещё совсем недавно была у нас нормой.
Если когда-нибудь попадёте в , то справа по ходу от алтаря Успенского собора среди захоронений людей знатных и известных увидите могилу простого крестьянина деревни Харланиха Василия Матвеевича Николаева. И здесь же на памятнике записана вся его нехитрая биография.
«Всю жизнь свою провёл в трудах. В молодости работал на фабрике, потом по выбору служил 3 года казённым лесником. После этого стал покупать в казне и у крестьян лесные участки, собственноручно разделывал их и продавал. Впоследствии приобрёл в собственность землю с лесом и на ней трудился, не покладая рук. Пищей довольствовался самой простой и никогда не пил чая. В супружестве жил три года и имел двоих детей, сына и дочь, остальное время, более 50 лет, прожил вдовцом. Любил путешествовать по святым местам. На богомолье более 17 лет ездил в Киев, был в Старом Иерусалиме и на Святом Афоне, в Сарове и других местах, 29 лет был церковным старостой в своём приходском храме. Несмотря на то, что после имел хороший достаток, жизни своей не переменил и собственноручный труд ценил выше всего. Любимым занятием его было работать в лесу, подчищать лес, пилить и разделывать луга под покос. Незадолго до своей кончины приобщился Святых Таин, и за 2 дня до смерти его видели трудящимся. С 15 на 16 ноября занемог и не более как за 3 часа до своей кончины на своих ногах пришёл в передний угол под образа, перекрестил место, лёг и вскоре скончался, имея от роду 78 лет».
Читаю эту эпитафию и вспоминаю, как верующая женщина, массовик-затейник одного из домов отдыха, жаловалась на старичков отдыхающих, что в Страстную седмицу потребовали наладить им танцы.
– Страстная пятница, батюшка, смотрю с балкона на эту пляшущую толпу. Ведь одно старичьё, им уже совсем скоро ответ держать, а они всё флиртуют и друг дружке подмигивают.
В этом году умирал один человек. Был он уже совсем старенький, войну прошёл, учился, работал, детей растил. Под старость овдовел и век доживал в одиночку. Периодически дочь навещала его, и в одно из таких посещений удалось уговорить его причаститься. Вот и в этот раз она собралась уже ехать, купила билет, а утром звонок. Приезжай немедленно, отец умирает, упал, сломал шейку бедра.
Дочь прилетела на другой день, и рассказывает:
– Захожу, отец без сознания, его всего лихорадит. А в доме стоит специфический трупный запах. Я сразу поняла, что «они» уже здесь. Схватила святую воду, окропила всё вокруг отца, и запах пропал, а сам он успокоился и перестал дрожать.
Всякий раз, когда отец начинал беспокоиться, она бралась читать , и его дыхание восстанавливалось. Только читать было очень трудно, часто начинала болеть голова. Так прошло ещё дней десять. В ночь перед кончиной, где-то часа в три утра, старик вдруг забеспокоился, вытянулся в струнку и вскинул руки вверх. Дочь поняла, что отец уходит, и стала повторять про себя . Повторяла очень долго, отец перестал поднимать руки и снова забылся.
Утром узнали, что ночью прямо над ними умерла женщина, иеговистка. Её соседка в это время спала у себя дома, а за стенкой как раз и умирала свидетельница Иеговы. В те же самые три часа утра она проснулась с чувством непонятного животного страха. Вскочила с постели и убежала на кухню. Сидела там, свернувшись калачиком, и не могла заставить себя вернуться в комнату. Такое необъяснимое непреодолимое чувство страха возникает, когда приходят «они». Душа старика, которая уже была готова покинуть тело, почувствовала их присутствие и испытала ужас. Но молитва дочери помогла, он остался до вечера и ушёл, точно уснул. Выпил «горькую чашу» и всё.
В городе этим вечером отмечали какую-то круглую дату. В момент, когда отец закрыл глаза, в воздухе взорвались десятки ярких красочных шаров от праздничного фейерверка. И думаешь, как всё промыслительно – старого солдата словно провожали в последний путь залпами торжественного салюта.
Я не знаю, что меня ждёт в мои последние дни и месяцы перед уходом в вечность. Трудно загадывать, но так хочется, чтобы это было как у того простого крестьянина Василия Матвеевича Николаева – перекрестил угол дома, лёг и преставился, – но такую светлую кончину ещё нужно заслужить. А уж если Господь для чего-то и лишит меня разума, то вот бы, как ту бабулечку, что в видениях всё ходила и ходила в храм на службы и в безумии продолжала славить Христа.
