Вручение Пастернаку Нобелевской премии привело к беспрецедентной травле писателя в советской печати, включавшей в себя самые разные эпизоды - от сравнения с лягушкой до требований выслать «клеветника» и «предателя» из страны
Подготовила Надежда Бирюкова
Полоса «Литературной газеты» с письмами советских граждан, осуждающих Бориса Пастернака. № 131, 1 ноября 1958 года «Литературная газета»
Делегация Союза писателей отправилась в Швецию. Здесь подтвердились давно ходившие слухи о выдвижении Пастернака на Нобелевскую премию.
Советский посол в Швеции получил телеграмму, призванную повлиять на Нобелевский комитет: идеологическая комиссия ЦК сообщала, что «в Советском Союзе высоко оценили бы присуждение Нобелевской премии Шолохову», а «выдвижение Пастернака на Нобелевскую премию было бы воспринято как недоброжелательный акт по отношению к советской общественности».
Появляется информация о том, что Шведская академия склоняется дать премию Пастернаку. Чтобы избежать скандала и лишить западную прессу возможности поднять шум вокруг запрещенного в СССР произведения, Союз писателей предложил срочно издать «Доктора Живаго» небольшим тиражом. Однако в Отделе культуры это предложение было признано «нецелесообраз-ным». Секретарь ЦК Михаил Суслов и заведующий Отделом культуры Дмит-рий Поликарпов занимались разработкой «строго секретной» программы действий в случае присуждения премии Пастернаку.
Шведский поэт Андерс Эстерлинг, постоянный секретарь Академии, объявил о присуждении Пастернаку Нобелевской премии по литературе. Пастернак отправил в Шведскую академию телеграмму: «Бесконечно благодарен, тронут, горд, удивлен, смущен».
Московское радио прокомментировало это событие следующим образом: «Присуждение Нобелевской премии за единственное среднего качества произведение, каким является „Доктор Живаго“, — политический акт, направленный против советского государства». Более того, в ответ на поздравительную телеграмму Эстерлинга посольство СССР в Швеции ответило письмом, полным негодования: Нобелевский комитет был обвинен не только в политической заинтересованности, но и в разжигании холодной войны. В тот же день появился первый отклик в печатной прессе. В статье «Провокационная вылазка международной реакции», напечатанной в «Литературной газете», Пастернак получал «роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды, которую осуществляет Запад». За ней последовала публикация письма в «Новом мире», написанного еще два года назад, в котором объявлялось, что роман «Доктор Живаго» журнал печатать не будет. Главная причина заключалась в том, что книга наполнена «духом неприятия социалистической революции». Тогда же на собрании Союза писателей Николаем Грибачевым и Сергеем Михалковым впервые было сформулировано требование о лишении Пастернака советского гражданства.
В газете «Правда» появилась статья «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка», где Пастернак назывался «озлобленным обывателем», а его роман «политическим пасквилем».
Пастернак был вызван на заседание Союза писателей. И хотя большая часть присутствовавших не имела представления о романе, «антипатриотический» поступок писателя был осужден общим мнением. В результате Пастернак единогласно был исключен из членов Союза писателей.
ТАСС комментировал это решение: Пастернак исключен из Союза писателей за «действия, несовместимые со званием советского писателя». По сообщению «Московского радио», Пастернак был исключен и из Союза переводчиков. Пастернак не читал газет, но о развернувшейся против него кампании знал. Своему другу и соседу по даче Всеволоду Иванову он говорил: «Перед тем как приходить к вам, мне нужно принимать ванну: так меня обливают помоями».
Пастернак отправил телеграмму в Стокгольм, приняв решение отказаться от премии: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я вынужден отказаться от незаслуженной премии, пожалуйста, не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ». Однако реакции со стороны властей не последовало. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Владимир Семичастный поддержал идею выслать Пастернака из страны.
На общемосковском собрании писателей требование лишить Пастернака советского гражданства приобрело форму прямого обращения к правительству. В тот же день Пастернак пишет Хрущеву: «Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти, и поэтому я прошу не принимать по отношению ко мне этой крайней меры».
В «Литературной газете» были опубликованы якобы приходящие со всей страны письма «отдельных читателей» — «сильный голос советских людей», возмущенных «позорным пасквилем „Доктор Живаго“». Среди выражавших «гнев и презрение» — старший машинист экскаватора Филипп Васильцов: «Нет, я не читал Пастернака. Но знаю: в литературе без лягушек лучше». Ему вторил нефтяник Расим Касимов из Баку: «Меня как рядового советского читателя глубоко возмутило политическое и моральное падение Б. Пастернака. Таким, как он, нет и не может быть места среди советских литераторов». Как до рядовых читателей дошел текст романа, в СССР не печатавшегося, остается неизвестным.
Пастернак стал получать письма с просьбами о помощи. Сообщения об огромных суммах, вырученных за издания «Доктора Живаго» на Западе, волновали умы не только отдельных предприимчивых читателей, но и Отдел культуры Центрального комитета, желавшего прибрать эти деньги к рукам. По воспоминаниям сына поэта, «самоубийственное настроение и гнев были вызваны мучительным чувством оскорбления и душевной грязи. Сознанием унижения и напрасного компромисса».
Принимая у себя на даче иностранцев, Пастернак передал корреспонденту Daily Mail Энтони Брауну стихотворение «Нобелевская премия» и просил отвезти его подруге и французской переводчице Жаклин де Пруайяр в Париж.
Стихотворение появилось в газете в сопровождении политического комментария. Угроза лишения гражданства вновь стала реальной, но Пастернак отделался предупреждением об уголовной ответственности.
Пастернак начал ощущать внешние симптомы смертельной болезни: продолжительная кампания по травле ослабила здоровье и ускорила развивающийся рак легких.
Пастернак умирает. «Я очень любил жизнь и тебя, — говорил он жене в день смерти, — но расстаюсь без всякой жалости: кругом слишком много пошлости, не только у нас, но и во всем мире».
"Жизнь вне неприметности я себе не представляю", - писал Борис Пастернак в автобиографических воспоминаниях. И действительно, жизнь поэта не была отмечена особыми приметами, за исключением разве что нескольких молодых лет, когда Пастернак примыкал к движению футуристов. Зато его внутренняя духовная жизнь была заполнена такими страстями и удивительными, нередко провидческими открытиями, которых бы хватило и на нескольких русских поэтов.
Борис Леонидович Пастернак родился 10 февраля 1890 г. в Москве. Его отец, Леонид Пастернак был академиком живописи, писал портреты многих известных людей, в том числе и Л. Н. Толстого. Мать поэта, урожденная Роза Кауфман, известная пианистка, отказалась от карьеры музыканта, чтобы воспитывать детей (у Бориса был еще брат и две сестры).
Несмотря на довольно скромный достаток семья Пастернаков вращалась в высших кругах интеллигенции дореволюционной России, в их доме бывали Рахманинов, Скрябин, Рильке и Л. Н. Толстой, о котором спустя много лет Борис сказал: "Его образ прошел через всю мою жизнь".
Атмосфера родительского дома приучила Пастернака к восприятию искусства творчества как кропотливого, повседневного труда. В детстве он обучался живописи, с 1903 по 1908 гг. учился в Московской консерватории и всерьез готовился к композиторской карьере. Однако талантливому юноше для успешных занятий не хватило абсолютного слуха. Он отказался от мысли стать музыкантом и увлекся философией и религией. Проучившись четыре года на философском отделении историко-филологического факультета Московского университета, в возрасте 23 лет Пастернак уехал в Марбургский университет, где в течение летнего семестра слушал лекции Германа Когена, главы марбургской неокантианской школы.
Однако увлечение философией оказалось недолгим. Встретив в Марбурге давнюю знакомую Иду Высоцкую, в которую он был прежде влюблен, Пастернак вспомнил о родине. Затосковал и уговорил себя, что от природы он скорее лирик, чем логик. Совершив короткую поездку по Италии, зимой 1913 г. он вернулся в Москву.
В Москве Пастернак сразу же был вовлечен в бурную литературную жизнь. Он участвовал в московских символистских литературных и философских кружках, в. 1914 году вошел в футуристическую группу "Центрифуга", близко сошелся с представителями символизма и футуризма, познакомился с Маяковским, одним из ведущих поэтов-футуристов, ставшим другом и литературным соперником Пастернака. И хотя музыка, философия и религия не утратили для Пастернака своей значимости, он понял, что истинное его предназначение - это поэзия. Летом 1913 г., после сдачи университетских экзаменов, он завершает первую книгу стихов "Близнец в тучах", а через три года вторую - "Поверх барьеров".
Еще в детстве Пастернак повредил ногу, упав с лошади, потому, когда началась война, в армию его не взяли, однако, обуреваемый патриотическими чувствами, он устроился конторщиком на уральский военный завод, что впоследствии описал в своем знаменитом романе "Доктор Живаго".
В 1917 г. Пастернак возвратился в Москву. Революционные перемены в России нашли свое отражение в книге стихотворений "Сестра - моя жизнь", опубликованной в 1922 г., а также в сборнике "Темы и вариации", вышедшем годом позже. Эти два поэтических сборника сделали Пастернака одной из самых видных фигур в русской поэзии.
Поскольку Пастернак не имел обыкновения распространяться о себе и был склонен с большой осмотрительностью описывать даже те события, очевидцем которых он был, подробности его жизни после революции известны в основном из переписки с друзьями на Западе и двух книг: "Люди и _ положения. Автобиографический очерк" и "Охранная грамота".
Пастернак некоторое время работал в библиотеке Народного комиссариата просвещения.
В 1921 г. его родители с дочерьми эмигрировали в Германию, а после прихода к
власти Гитлера, переехали в Англию. Борис и его брат Александр остались в Москве.
Вскоре после отъезда родителей Пастернак женился на художнице Евгении Лурье.
Их совместная жизнь была очень беспокойной и продолжалась семь лет. В 1930 г.
у Пастернака начался долгий и сложный роман с Зинаидой Николаевной Нейгауз,
женой известного пианиста Генриха Нейгауза, его друга. Он закончился женитьбой
в 1931 г., после того как был оформлен развод с Евгенией, и та с сыном уехала
в Германию.
В 20-е годы Пастернак написал две историко-революционные поэмы "Девятьсот
пятый год" и "Лейтенант Шмидт", одобрительно встреченные критикой.
В 1934 г. на Первом съезде писателей о нем уже говорят как о ведущем современном
поэте. Однако похвальные отзывы вскоре сменились резкой критикой из-за нежелания
поэта ограничиться в своем творчестве пролетарской тематикой. В результате с
1936 по 1943 гг. ему не удалось издать ни одной книга. Но благодаря своей осмотрительности
и осторожности он избежал ссылки и, возможно, смерти, в отличие от многих его
современников.
Получивший воспитание в европейски образованной среде, Пастернак в совершенстве знал несколько языков, и поэтому в 30-е годы, не имея возможности печататься, переводил на русский язык классиков английской, немецкой и французской поэзии. Его переводы трагедий Шекспира и "Фауста" Гете считаются лучшими.
В 1941 г., когда немецкие войска приближались к Москве, Пастернак эвакуировался в г. Чистополь, на реке Каме. В это время он пишет патриотические стихи и даже просит советское правительство отправить его на фронт в качестве военного корреспондента. В 1943 г. после долгого перерыва вышел его поэтический сборник "На ранних берегах", состоящий всего из 26 стихотворений, а в 1945 г. Пастернак опубликовал еше один сборник стихов "Земной простор". Обе книги были мгновенно раскуплены.
В 40-е годы, продолжая писать стихи и заниматься переводами, Пастернак обдумывает план романа, "книгу жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидеть и передумать". А после войны, уединившись в Переделкине, он начал работу над романом "Доктор Живаго", историей жизни врача и поэта Юрия Андреевича Живаго. Детство героя пришлось на начало XX века, он становится свидетелем и участником Первой мировой войны, революции, гражданской войны, первых лет сталинской эпохи. Живаго не имел ничего общего с ортодоксальным героем советской литературы. Вместо того чтобы идти сражаться "за правое дело", он находит покой и утешение в любви к женщине,
Бывшей возлюбленной продажного дельца и жены революционера-фанатика. По лирико-эпическому настрою, по интересу к духовному миру человека перед лицом опасности "Доктор Живаго" имеет много общего с "Войной и миром" Толстого.
Роман, вначале одобренный в печати, позже сочли непригодным "из-за негативного отношения автора к революции и отсутствия веры в социальные преобразования". Книга была издана в Милане в 1957 г. на итальянском языке, а к концу 1958 г. переведена на 18 языков. В дальнейшем "Доктор Живаго" был экранизирован английским режиссером Дэвидом Лином.
В 1958 г. Шведская академия присудила Пастернаку Нобелевскую премию по литературе "за продолжение традиций великого русского эпического романа", после чего газеты "Правда" и "Литературная газета" обрушились на поэта с возмущенными статьями, наградив его эпитетами, "изменник", "клеветник", "Иуда". Пастернака исключили из Союза писателей и вынудили отказаться от премии. Вслед за первой телеграммой в адрес Шведской академии, где говорилось, что Пастернак "чрезвычайно благодарен, тронут и горд, изумлен и смущен", через 4 дня последовала другая: "В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться. Не примите за оскорбление мой добровольный отказ". На церемонии награждения член Шведской академии Андрее Эстерлинг сказал: "Разумеется, этот отказ никоим образом не принижает значимость награды, нам остается выразить сожаление, что награждение лауреата Нобелевской премии не состоится".
В письме к Н. С. Хрущеву, бывшему в то время первым секретарем ЦК КПСС, составленном юрисконсультом Союза писателей и подписанным Пастернаком, выражалась надежда, что ему будет разрешено остаться в СССР. "Покинуть Родину для меня равносильно смерти, - писал Борис Леонидович. - Я связан с Россией рождением, жизнью и работой".
Начиная работу над "Доктором Живаго", Пастернак никак не ожидал подобной
реакции. Глубоко потрясенный в прямом смысле литературной травлей, в последние
годы он безвыездно жил в Переделкине, писал, принимал посетителей, беседовал
с друзьями, любовно ухаживал за своим садом. Уже будучи смертельно больным (рак
легких), он работал над пьесой из времен крепостничества "Слепая, красавица",
которая так и осталась незавершенной. 30 мая 1960 г. Борис Леонидович Пастернак
скончался. День, когда
хоронили поэта, выдался теплым, солнечным, а ночью на свежую могилу хлынул дождь,
с грозой и молниями, - такие грозы всегда его зачаровывали.
Вопреки заявлениям многочисленных критиков, творчество Пастернака никогда не было оторванным от жизни, "индивидуалистическим". Он был поэтом, а это звание не несет никаких обязательств перед властью и обществом. Если поэт и расходился с властью, то не по политическим, а, скорее, по моральным и философским взглядам на искусство и жизнь. Он верил в человеческие, христианские добродетели, утверждал ценность бытия, красоты и любви, отвергая насилие. В письме к одному из своих переводчиков Пастернак писал, что "искусство не просто описание жизни, а выражение единственности бытия... Значительный писатель своего времени - это открытие, изображение неизвестной, неповторимой живой действительности".
Эту неизвестную действительность, ощущение от ее открытия Пастернак передал в своих стихах. В одном из последних и самом горьком стихотворении "Нобелевская премия" Борис Леонидович писал:
Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора,
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.
Дух добра коснулся и самого поэта, и памяти о нем. Его знаменитое "свеча горела на столе, свеча горела...", по большому счету, относится как к творчеству самого Пастернака, так и к искусству вообще.
23 октября 1958 года Борис Пастернак был объявлен лауреатом Нобелевской премии по литературе. Однако, как известно, писатель был вынужден отказаться от премии, а объявленная против него травля привела его к тяжелой болезни и скорой смерти. О тех испытаниях, которые выпали на его долю осенью 1958 года, и о том, как более тридцати лет спустя медаль и диплом Нобелевского лауреата были переданы семье писателя, - в рассказе его сына Евгения Пастернака.
Среди событий, связанных со столетием Бориса Пастернака, особое место занимает решение Нобелевского комитета восстановить историческую правду, признав вынужденным и недействительным отказ Пастернака от Нобелевской премии, и вручить диплом и медаль семье покойного лауреата. Присуждение Пастернаку Нобелевской премии по литературе осенью 1958 года получило скандальную известность. Это окрасило глубоким трагизмом, сократило и отравило горечью остаток его дней. В течение последующих тридцати лет эта тема оставалось запретной и загадочной.
Разговоры о Нобелевской премии Пастернака начались в первые послевоенные годы. По сведениям, сообщенным нынешним главой Нобелевского комитета Ларсом Гилленстеном, его кандидатура обсуждалась ежегодно начиная с 1946-го по 1950-й, снова появилась в 1957-м, премия была присуждена в 1958-м. Пастернак узнавал об этом косвенно - по усилению нападок отечественной критики. Иногда он вынужден был оправдываться, чтобы отвести прямые угрозы, связанные с европейской известностью:
«По сведениям Союза писателей, в некоторых литературных кругах на Западе придают несвойственное значение моей деятельности, по ее скромности и непроизводительности - несообразное...»
Осенью 1954 года Ольга Фрейденберг спрашивала его из Ленинграда: «У нас идет слух, что ты получил Нобелевскую премию. Правда ли это? Иначе - откуда именно такой слух?» «Такие слухи ходят и здесь, - отвечал ей Пастернак. - Я последний, кого они достигают. Я узнаю о них после всех - из третьих рук...
Я скорее опасался, как бы эта сплетня не стала правдой, чем этого желал, хотя ведь это присуждение влечет за собой обязательную поездку за получением награды, вылет в широкий мир, обмен мыслями, - но ведь, опять-таки, не в силах был бы я совершить это путешествие обычной заводной куклою, как это водится, а у меня жизнь своих, недописанный роман, и как бы все это обострилось. Вот ведь Вавилонское пленение.
По-видимому, Бог миловал - эта опасность миновала. Видимо предложена была кандидатура, определенно и широко поддержанная. Об этом писали в бельгийских, французских и западногерманских газетах. Это видели, читали, так рассказывают. Потом люди слышали по ВВС, будто (за что купил - продаю) выдвинули меня, но, зная нравы, запросили согласия представительства, ходатайствовавшего, чтобы меня заменили кандидатурой Шолохова, по отклонении которого комиссия выдвинула Хемингуэя, которому, вероятно, премию и присудят... Но мне радостно было и в предположении попасть в разряд, в котором побывали Гамсун и Бунин, и, хотя бы по недоразумению, оказаться рядом с Хемингуэем».
Роман «Доктор Живаго» был дописан через год. За его французским переводом сочувственно следил Альбер Камю, нобелевский лауреат 1957 года. В своей Шведской лекции он с восхищением говорил о Пастернаке. Нобелевская премия 1958 годе была присуждена Пастернаку «за выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы». Получив телеграмму от секретаря Нобелевского комитета Андерса Эстерлинга, Пастернак 29 октября 1958 года ответил ему: «Благодарен, рад, горд, смущен». Его поздравляли соседи - Ивановы, Чуковские, приходили телеграммы, осаждали корреспонденты. Зинаида Николаевна обсуждала, какое ей шить платье для поездки в Стокгольм. Казалось, все невзгоды и притеснения с изданием романа, вызовы в ЦК и Союз писателей позади. Нобелевская премия - это полная и абсолютная победа и признание, честь, оказанная всей русской литературе.
Но на следующее утро внезапно пришел К. Федин (член Союза писателей, в 1959 году был избран главой Союза писателей - прим. «Избранного»), который мимо возившейся на кухне хозяйки поднялся прямо в кабинет Пастернака. Федин потребовал от Пастернака немедленного, демонстративного отказа от премии, угрожая при этом завтрашней травлей в газетах.
Пастернак ответил, что ничто его не заставит отказаться от оказанной ему чести, что он уже ответил Нобелевскому комитету и не может выглядеть в его глазах неблагодарным обманщиком. Он также отказался наотрез пойти с Фединым на его дачу, где сидел и ждал его для объяснений заведующий отделом культуры ЦК Д.А. Поликарпов.
В эти дни мы ежедневно ездили в Переделкино. Отец, не меняя обычного ритма, продолжал работать, он переводил тогда «Марию Стюарт» Словацкого, был светел, не читал газет, говорил, что за честь быть нобелевским лауреатом готов принять любые лишения. В таком именно тоне он написал письмо в президиум Союза писателей, на заседание которого не пошел и где по докладу Г. Маркова был исключен из членов Союза. Мы неоднократно пытались найти это письмо в архиве Союза писателей, но безуспешно, вероятно, оно уничтожено. Отец весело рассказывал о нем, заехав к нам перед возвращением в Переделкино. Оно состояло из двадцати двух пунктов, среди которых запомнилось:
«Я считаю, что можно написать „Доктора Живаго“, оставаясь советским человеком, тем более, что он был кончен в период, когда опубликовали роман Дудинцева „Не хлебом единым“, что создавало впечатление оттепели. Я передал роман итальянскому коммунистическому издательству и ждал выхода цензурованного издания в Москве. Я согласен был выправить все неприемлемые места. Возможности советского писателя мне представлялись шире, чем они есть. Отдав роман в том виде, как он есть, я рассчитывал, что его коснется дружественная рука критика.
Посылая благодарственную телеграмму в Нобелевский комитет, я не считал, что премия присуждена мне за роман но за всю совокупность сделанного, как это обозначено в ее формулировке. Я мог так считать, потому что моя кандидатура выдвигалась на премию еще в те времена, когда романа не существовало и никто о нем не знал.
Ничто не заставит меня отказаться от чести, оказанной мне, современному писателю, живущему в России, и, следовательно, советскому. Но деньги Нобелевской премии я готов перевести в Комитет защиты мира.
Я знаю, что под давлением общественности будет поставлен вопрос о моем исключении из Союза писателей. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все, что вам угодно. Я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, все равно через несколько лет вам придется меня реабилитировать. В вашей практике это не в первый раз».
Гордая и независимая позиция помогала Пастернаку в течение первой недели выдерживать все оскорбления, угрозы и анафематствования печати. Он беспокоился, нет ли каких-нибудь неприятностей у меня на работе или у Лени в университете. Мы всячески успокаивали его. От Эренбурга я узнавал и рассказывал отцу о том, какая волна поддержки в его защищу всколыхнулась в эти дни в западной прессе.
Но все это перестало его интересовать 29 октября, когда, приехав в Москву и поговорив по телефону с О. Ивинской (Ольга Ивинская последняя любовь Пастернака - прим. «Избранного»), он пошел на телеграф и отправил телеграмму в Стокгольм: «В силу того значения, которое получило присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ». Другая телеграмма была послана в ЦК: «Верните Ивинской работу, я отказался от премии».
Приехав вечером в Переделкино, я не узнал отца. Серое, без кровинки лицо, измученные, несчастные глаза, и на все рассказы - одно: «Теперь это все не важно, я отказался от премии».
Но эта жертва уже никому не была нужна. Она ничем не облегчила его положение. Этого не заметили на общемосковском собрании писателей, состоявшемся через два дня. Московские писатели обращались к правительству с просьбой лишить Пастернака гражданства и выслать за границу. Отец очень болезненно переживал отказ Зинаиды Николаевны, сказавшей, что она не может оставить родину, и Лени, решившего остаться с матерью, и живо обрадовался моему согласию сопровождать его, куда бы его ни выслали. Высылка незамедлительно последовала бы, если бы не телефонный разговор с Хрущевым Джавахарлала Неру, согласившегося возглавить комитет защиты Пастернака. Чтобы спустить все на тормозах, Пастернаку надо было подписать согласованный начальством текст обращений в «Правду» и к Хрущеву. Дело не в том, хорош или плох текст этих писем и чего в них больше - покаяния или самоутверждения, важно то, что написаны они не Пастернаком и подписаны вынужденно. И это унижение, насилие над его волей было особенно мучительно в сознании того, что оно никому не было нужно.
Прошли годы. Мне теперь без малого столько же, сколько было отцу в 1958 году. В Музее изобразительных искусств, в близком соседстве с которым отец прожил с 1914 по 1938 год, 1 декабря 1989 года открылась выставка «Мир Пастернака». Посол Швеции господин Вернер привез на выставку диплом лауреата Нобелевской премии. Медаль решено было торжественно вручить на приеме, устраивавшемся Шведской академией и Нобелевским комитетом для лауреатов 1989 года. По мнению господина Вернера, мне следовало приехать в Стокгольм и принять эту награду. Я ответил, что совершенно не представляю себе, как это можно устроить. Он получил согласие Нобелевского комитета, посольство и Министерство культуры в несколько дней оформили нужные бумаги, а 7-го мы с женой летели в украшенном рождественскими колокольчиками самолете в Стокгольм.
Нас встретил профессор Ларс Клеберг, известный своими работами по русскому авангарду 20-х годов, и отвез в лучшую гостиницу города «Гранд отель», где в эти дни расположились со своими родственниками и друзьями нобелевские лауреаты 1989 года. После легкого ужина, привезенного в номер, мы легли спать.
Луч утреннего солнца, пробившись сквозь занавеси, разбудил меня, я вскочил и увидел рукав морской лагуны, мосты, пароходы, готовые отчалить на острова архипелага, на котором расположен Стокгольм. На другом берегу холмом круглился остров старого города с королевским дворцом, собором и зданием биржи, где Шведская академия занимает второй этаж, узкими улочками, рождественским базаром, лавочками и ресторанчиками на всякий вкус. Рядом на отдельном острове стояло здание парламента, на другом - ратуша, оперный театр, и над садом шел в гору новый торговый и деловой город.
Мы провели этот день в обществе профессора Нильса Оке Нильсона, с которым познакомились тридцать лет назад в Переделкине, когда он летом 1959 года приезжал к Пастернаку, и Пера Арне Будила, написавшего книгу о евангельском цикле стихотворений Юрия Живаго. Гуляли, обедали, смотрели великолепное собрание Национального музея. Сотрудники газеты расспрашивали о смысле нашего приезда.
На следующий день, 9 декабря, на торжественном приеме в Шведской академии в присутствии нобелевских лауреатов, послов Швеции и СССР, а также многочисленных гостей непременный секретарь академии профессор Сторе Аллен передал мне Нобелевскую медаль Бориса Пастернака.
Он прочел обе телеграммы, посланные отцом 23 и 29 октября 1958 года, и сказал, что Шведская академия признала отказ Пастернака от премии вынужденным и по прошествии тридцати одного года вручает его медаль сыну, сожалея о том, что лауреата нет уже в живых. Он сказал, что это исторический момент.
Ответное слово было предоставлено мне. Я выразил благодарность Шведской академии и Нобелевскому комитету за их решение и сказал, что принимаю почетную часть награды с чувством трагической радости. Для Бориса Пастернака Нобелевская премия, которая должна была освободить его от положения одинокого и гонимого человека, стала причиной новых страданий, окрасивших горечью последние полтора года его жизни. То, что он был вынужден отказаться от премии и подписать предложенные ему обращения в правительство, было открытым насилием, тяжесть которого он ощущал до конца своих дней. Он был бессребреником и безразличен к деньгам, главным для него была та честь, которой теперь он удостоен посмертно. Хочется верить, что те благодетельные изменения, которые происходят сейчас в мире, и сделали возможным сегодняшнее событие, действительно приведут человечество к тому мирному и свободному существованию, на которое так надеялся мой отец и для которого он работал. Я передаю очень приблизительно содержание своих слов, поскольку не готовил текст и слишком волновался, чтобы теперь точно его воспроизвести.
Торжественные церемонии 10 декабря, посвященные вручению премий 1989 года, бессознательно связались в моем восприятии с Шекспиром и его Гамлетом. Мне казалось, я понял, для чего была нужна Шекспиру скандинавская обстановка этой драмы. Чередование коротких торжественных слов и оркестра, пушечные салюты и гимны, старинные костюмы, фраки и платья декольте. Официальная часть проходила в филармонии, банкет на тысячи участников и бал - в ратуше. Тоска по средневековью чувствовалась в самой архитектуре ратуши, в окружавших зал галереях, но живое веяние народного духа и многовековой традиции звучало в студенческих песнях, трубах и шествиях ряженых, которые по галереям спускались в зал, обносили нас кушаньями и сопровождали выход короля и королевы, нобелевских лауреатов и почетных гостей.
Но среди этого пиршества глаза и слуха щемящей и за душу хватающей нотой было появление но площадке широкой лестницы Мстислава Ростроповича. Свое выступление он предварил словами: «Ваши величества, достопочтенные нобелевские лауреаты, дамы и господа! На этом великолепном празднике мне хочется напомнить вам о великом русском поэте Борисе Пастернаке, который при жизни был лишен права получить присужденную ему награду и воспользоваться счастьем и честью быть лауреатом Нобелевской премии. Позвольте мне как его соотечественнику и посланнику русской музыки сыграть вам Сарабанду из сюиты Баха d-моль для виолончели соло».
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
Борис Пастернак. Портрет 1916 г.
Художник Ю.П. Анненков
Борис Леонидович Пастернак (1890-1960) – поэт. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1958 г.
Отец Бориса Пастернака – известный художник Леонид Осипович Пастернак (1862-1945), мать – пианистка Розалия Исидоровна Пастернак (1868-1939), урождённая Кауфман.
Борис Пастернак мог стать под влиянием отца художником, его первые шаги в музыке одобрил Александр Скрябин, он занимался философией в Германии. Но после долгих колебаний и вопреки желанию родителей стал поэтом.
Известность пришла к Борису Пастернаку после выхода в 1922 г. книги, собранной ещё в 1917 г. Её странное название "Сестра моя – жизнь" – обрывок первой строки вошедшего в сборник стихотворения "Сестра моя – жизнь и сегодня в разливе".
В 1932 г. Марина Цветаева написала о Пастернаке: "У Пастернака мы никогда не можем доискаться до темы... Действие Пастернака равно действию сна. Мы его не понимаем. Мы в него попадаем."
Конец 1920-х - середина 1930-х гг. время официального признания Пастернака. На первом съезде Союза писателей СССР Николай Бухарин призвал советских поэтов равняться на него. В мае 1934 г. Борис Пастернак даже звонил Сталину, пытаясь защитить арестованного Мандельштама.
Правда, собратья по перу, признавая мастерство Пастернака, требовали от него "подчинения голосу злободневности". Этот голос Борис Пастернак так и не услышал. В 1937 г. он добился снятия своей подписи под писательским письмом с требованием расстрела Тухачевского и Якира. Наказание было "мягким": перестали печатать. Пришлось заняться переводами.
В декабре 1955 г. Пастернак закончил роман "Доктор Живаго". Десятилетний труд встретил среди знакомых довольно прохладный приём, издание романа в России тоже затягивалось, и в мае 1956 г. Пастернак передал его итальянскому издателю. Осенью Пастернак получил отказы журнала "Новый мир" и альманаха "Литературная Москва" от издания романа.
Остановить процесс издания за рубежом Борис Пастернак не мог и не хотел. 23 ноября 1957 г. роман "Доктор Живаго" вышел в Италии и стал бестселлером. Меньше, чем через год, 23 октября 1958 г., Борису Леонидовичу Пастернаку присудили Нобелевскую премию. Издание романа сыграло не последнюю роль. Пастернака выдвигали на соискание премии в 1946-1950 гг., но дали только теперь.
В октябре 1958 г. Пастернак был единогласно исключен из Союза писателей СССР и Московской организации Союза Писателей. Над ним нависла угроза лишения гражданства и высылки за границу. Накануне ноябрьских праздников 1958 г. в "Правде" появилось письмо Пастернака, адресованное Н.С. Хрущёву и отредактированное отделом культуры ЦК КПСС. В нём было заявление об отказе от премии и просьба дать возможность жить и работать в СССР.
Своё отношение к происходящему Борис Пастернак выразил в стихотворении "Нобелевская премия" (январь 1959):
"Нобелевская премия" ("Я пропал, как зверь в загоне") – Игорь Ильин
Борис Леонидович Пастернак умер в Переделкине 30 мая 1960 г. Нобелевский комитет оставил своё решение в силе. Премия была вручена сыну поэта, Евгению Борисовичу Пастернаку в 1989 г.
Борис Пастернак, 1908 г. |
Борис Пастернак, 1930-е гг. |
Б.Л. Пастернак, 1959 г. |
Быть знаменитым некрасиво Во всём мне хочется дойти Дик приём был, дик приход Зимняя ночь ("Мело, мело по всей земле") Июль ("По дому бродит привиденье") |
Мне Брамса сыграют Недотрога, тихоня в быту Никого не будет в доме Объяснение ("Жизнь вернулась") Перемена ("Я льнул когда-то к беднякам") |
Свидание ("Засыпет снег дороги") Сестра моя – жизнь и сегодня в разливе Снег идет Февраль. Достать чернил и плакать |
Песни на стихи Пастернака:
"Борис Пастернак: огромные глаза, пухлые губы, взгляд горделивый и мечтательный, высокий рост, гармоничная походка, красивый и звучный голос. На улицах, не зная, кто он, прохожие, в особенности – женщины, инстинктивно оглядывались на него. Никогда не забуду, как однажды Пастернак тоже оглянулся на засмотревшуюся на него девушку и показал ей язык. В порыве испуга девушка бегом скрылась за угол.
– Пожалуй, это уж слишком, – укоризненно сказал я.
– Я очень застенчив, и подобное любопытство меня смущает, – извиняющимся тоном ответил Пастернак.
Да, он был застенчив. Однако эта застенчивость не касалась ни его творчества, ни его гражданского мужества. Его биография это доказывает". (Ю.П. Анненков).
На Волхонку он вернулся осенью 1932 г., оставив Евгении Владимировне недавно полученную квартиру на Тверском бульваре . Отсюда Пастернак переехал в квартиру в Лаврушинском переулке.
В ней Борис Пастернак и Зинаида Нейгауз – его вторая жена – прожили недолго. В октябре 1932 г. они переехали на Волхонку , а в квартиру на Тверском вселилась первая жена Пастернака с сыном.
Борис Пастернак
Борис Леонидович Пастернак (29 января 1890, Москва - 30 мая 1960, Переделкино, Московская область)
Могила Бориса Пастернака в Переделкино
Кто знает, кто такой Александр Шелепин?
Думаю, что лишь немногие тонкие знатоки истории вспомнят, что указанный товарищ в конце 50-х годов руководил организаций под названием КГБ. И с его тяжелой руки началась беспрецедентная травля Бориса Пастернака, который в октябре 1958 года - ровно 55 лет назад - получил Нобелевскую премию по литературе за роман "Доктор Живаго".
Сегодняшнему читателю вряд ли можно объяснить, за что этот вполне невинный с точки зрения государственной безопасности роман вызвал столько злобы у правящей верхушки СССР. Честно сказать, и я, прочитавшая роман в советское время, не очень поняла, в чем тут криминал. В том, что Пастернак показал революцию как стихийную силу, все сметающую на своем пути? Но эта мысль появилась много раньше - у заласканного властями писателя Шолохова в "Тихом Доне"...
КГБ разозлил тот факт, что писатель, которому отказали в публикации романа в главных литературных журналах страны ("Новый мир" и "Знамя") передал рукопись на Запад. Сделал он, между прочим, это через коммунистов - корреспондента итальянского радио Седжио Д’Анджело и издателя Джанджакомо Фельтринелли. Несмотря на то, что Пастернак под давлением властей просил вернуть рукопись обратно, книга выходит сначала в Италии, а потом в Англии, Франции, США. На счет Бориса Пастернака поступают гонорары - всего более миллиона долларов (огромные деньги по тем временам).
Воспользоваться ими на родине писатель не может, Шелепин и его гопкомпания начинают травлю писателя - гневные публикации в прессе, карикатуры, осуждение всей страны (отсюда пошло знаменитое: не читал, но осуждаю), и главное - ему перестают выплачивать гонорары за сделанные переводы. Власти надеялись таким образом сделать писателя более сговорчивым. Но Пастернак договаривается со своими друзьями - писателями Хеменгуэем, Ремарком, Мориаком и другими, что они получают по доверенности часть его гонораров за роман “Доктор Живаго” за границей, а он (по их доверенностям) деньги за публикацию их произведений в СССР. Таким образом, опальный поэт снова получал бы финансовую независимость. Власти от такого своеволия пришли в настоящее бешенство.
Сначала было принято решение выслать крамольного писателя из страны (к этому времени Пастернак написал стихотворение "Нобелевская премия" - чем практически подписал себе смертный приговор). Но, пораскинув мозгами, гэбешники поняли, что писатель с его гонорарами будет жить неплохо где-нибудь в Швейцарии или Франции. Тогда Пастернака начинают таскать по допросам и грозить тюремным заключением за измену родине. Перспектива оказаться за решеткой в своем почтенном возрасте (писателю 75 лет) так напугала Пастернака, что он, измотанный допросами и вызовам на ковер в ЦК (что мало отличалось одно от другого), написал отказ от Нобелевской премии.
Из жизни Пастернак ушел через полтора года после описываемых позорных событий.
Не для него позорных. Для страны.