Макияж. Уход за волосами. Уход за кожей

Павел Басинский

© Басинский П.В.

© ООО «Издательство АСТ»

Классики

Недостойный сам себя Моцарт

Пушкин и Сальери

В издательстве «Наследие» вышла замечательная книга, составленная известным пушкинистом Валентином Непомнящим. Называется она «“Моцарт и Сальери”, трагедия Пушкина. Движение во времени. Антология трактовок и концепций от Белинского до наших дней».

На деле это выглядит так: десять страниц пушкинской «маленькой трагедии» плюс девятьсот с лишним страниц «трактовок и концепций», а также соответствующих комментариев к ним.

Конечно, велико искушение позубоскалить о качественно-количественной несоразмерности шедевра Пушкина и трудов пушкинистов вокруг него. Конечно, книга одновременно является свидетельством своеобразного «уродства» новейшего духа (подавляющая часть трактовок принадлежит ХХ веку), давно уже не способного рождать подлинно оригинальные творения и вынужденного «окормляться» возле пушкинского письменного стола. Но даже с этой точки зрения книга очень любопытна и представительна.

После прочтения понимаешь главное: Пушкин не равен сам себе. Его творчество – лишь часть того, что мы сегодня понимаем под словом «Пушкин».

Перечитывая трагедию (в который уже раз – и не вспомнишь!), еще и еще раз по-детски, «по-дурацки» (выражение Льва Толстого) изумляешься: Господи! какая она и в самом деле «маленькая»! Не больше воробьиного носа.

Сегодня ее не взял бы ни один «толстый» журнал. Скорей, она появилась бы в каком-нибудь маргинальном журнале, набранная прыгающим шрифтом и с опечатками. И конечно, с тем самым пушкинским предуведомлением «с немецкого», которое первоначально делало трагедию забавной литературной мистификацией.

Но потом изумляешься еще больше! В само́м тексте трагедии нет и тени, и намека на все те бесконечно умные и действительно глубокие, захватывающие мысли, которые широко представлены в книге Непомнящего, от Виссариона Белинского до Сергея Булгакова, от Михаила Гершензона до Юрия Лотмана. В трагедии ничего этого нет! Это – просто история убийства завистником своего соперника в искусстве. История донельзя банальная.

Если принять всё как есть, никаких вопросов не возникает. Недаром в первой редакции пьеса называлась по-мольеровски точно и однозначно: «Зависть». Но зачем-то Пушкин осложнил тему и самим названием – «Моцарт и Сальери» – поместил читателя (актера, режиссера, зрителя) в ситуацию бесконечного выяснения отношений Сальери с Моцартом, в которой интерпретатор оказывается в заведомо невыгодной позиции.

В лучшем случае он об этом не догадывается. С какой важностию Белинский рассуждает о «гении» и «таланте»! Моцарт – «гений», а Сальери – только «талант». «Талант» мучительно завидует «гению» и убивает его, не в силах смириться с несправедливостью небес (классическая трактовка). Белинский как читатель и мыслитель – тонок и прозорлив. В частности, он обращает внимание на национальность Сальери – итальянец. То есть натура нервная, страстная, решительная… Развивая это дальше, видишь нечто, что прежде ускользало от внимания: а Моцарт-то вовсе не такой ветреник! Хорош «гуляка праздный», который в кабак с приятелем не может сходить, не доложив женушке!

Я рад. Но дай схожу домой сказать
Жене, чтобы меня она к обеду
Не дожидалась.

Другое дело – Сальери, одинокий волк, «осьмнадцать лет» назад расставшийся с какой-то прелестницей Изорой, знойной, по всей видимости, любовницей, раз она оставила ему в качестве «последнего дара» яд. А сколько в самом Сальери огня, страсти, чувств! Он – человек поступка. И вот Белинский не может удержаться, чтобы не возвысить Сальери: «Как ум, как сознание, Сальери гораздо выше Моцарта…» Но – почему? Что именно в самой пушкинской пьесе свидетельствует об этом?

Не что, а кто .

Свидетельствует Сальери.

Коварство пушкинского замысла в том и состоит, что вещь начинается ответом Сальери на вопрос: зачем он убьет Моцарта? «…нет правды на земле. Но правды нет – и выше» и проч., и проч. Но вопрос этот по меньшей мере странен. Его в пространстве самой пьесы никто Сальери не задает. В историческом же пространстве (то есть если принять версию о реальности злодейского поступка) ответ на него ясен и прост. Зависть! Такое же неизбежное чувство, как ревность. Духовно здоровые натуры справляются с этим усилием воли и даже способны подстегивать этим какие-то творческие импульсы. Смешно предполагать, как это делает часть трактовщиков, увлеченных идеей «моцартианства» Моцарта, что Моцарт никогда не завидовал. Дескать, он настолько гениален и, следовательно, «простодушен», что завидовать органически неспособен.

Да железный он, что ли? Так-таки и неспособен? Никогда даже и мысли не допускал, что есть кто-то богаче, удачливей, счастливей в любви (к той же Изоре)? И всё это могло бы принадлежать ему, если бы не отдавал столько времени музы́ке.

Приняв точку зрения трактовщиков, мы признаем, что Моцарт – не Моцарт, а именно Сальери: одноглазый, однонаправленный, патологически помешанный на своем «моцартианстве». До такой чудовищной степени, что ни приревновать, ни позавидовать не может: так всё это низко для его высоты! Но в том-то вся и штука, что «моцартианство» Моцарта есть не что иное, как плод болезненного воображения Сальери. Это фикция, симулякр , тем более страшный, что он завладел натурой страстной, итальянской, решительной и готовой на поступок.

Разговор о «моцартианстве» Моцарта начинает именно Сальери. Для него важно придать постыдной, но по-человечески понятной страсти (зависти) глубокий философский смысл. «Ты, Моцарт, недостоин сам себя…» «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь; Я знаю, я…»

Он знает! А Моцарт, конечно, нет! Моцарт настолько наивен и простодушен, что по пути к Сальери с только что написанным шедевром прихватил с собой фигляра-скрипача. И ведь на этой клоунаде Моцарта поскользнулось не одно поколение читателей, филологов и культуроведов! А ситуация донельзя ясна и прозрачна. Моцарт, как человек со вкусом, просто не знает, как преподнести Сальери свой шедевр. Не показать – нельзя: они друзья, коллеги. Спрятать – только хуже: Сальери потом решит, что Моцарт окончательно зазнался. Несчастная, болезненно развитая страсть (зависть) его приятеля ему хорошо известна. Надо показать. Но – как? Способ, который избирает Моцарт, возможно, не лучший, но единственный в этой почти безнадежной психологической ситуации. Сальери всё равно надуется, но хотя бы скажет:

Ты с этим шел ко мне
И мог остановиться у трактира
И слушать скрыпача слепого! – Боже!
Ты, Моцарт, недостоин сам себя.

И ситуация сбалансируется. Моцарт поступает тактично . Он дает Сальери возможность быть умным. Мол, извини, я гений в музыке, но как же ты, братец мой, умен!

Строго говоря, всё, что с подачи Сальери разыгрывается как трагедия, в глазах Моцарта является банальной житейской драмой. Драма заключается в том, что его приятель Сальери, талантливый, но не гениальный композитор, как человек слишком завистлив и глуповат . Вот чего не замечали поколения профессиональных читателей! Сальери не умен, а глуп, в отличие от умницы Моцарта. А почему не замечали? Да потому, что умница Моцарт-Пушкин тактично и благородно позволил высказываться обо всем Сальери, тем самым обрекая читателей смотреть его глазами.

Сальери, в общем, славный парень… С ним хорошо до тех пор, пока он не начинает грузить Моцарта своими комплексами, проистекающими от жуткой амбициозности и непробиваемой глухоты во всем, что касается не самого творчества, а творческого поведения. В этом смысле Сальери как слон в посудной лавке. С ним неловко, стыдно находиться рядом. «Я знаю, я». Я! Я! Я! Да помолчи, о Господи!

Моцарт морщится и прячет глаза. Ему хочется бежать от этого допроса с пристрастием:

САЛЬЕРИ:
Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь…

МОЦАРТ:
Ба! право? может быть…
Но божество мое проголодалось.

Моцарт может позволить себе шутить. Его Муза – любовница, к которой он сбегает от законной супруги буквально с супружеского ложа:

Намедни ночью
Бессонница моя меня томила,
И в голову пришли мне две, три мысли.

Это совсем не значит, что его отношения с этой любовницей просты и беспечны. О, она лукава, капризна! Она изводит его своей страстью и требует принесения всего себя на алтарь любви. Но она желанна. Сальери для Моцарта – это вторая законная жена. Сальери требует отчета и заверений в своей верности. «А – как ты меня любишь… как?»

Он же гений,
Как ты да я. А гений и злодейство -
Две вещи несовместные. Не правда ль?

Сколько носятся с этой моральной сентенцией, как бы само собой подразумевающей, что кто-то может знать, что такое гений. Но это единственная мораль, которая произносится Моцартом на протяжении всей пьесы и которая является как бы поддавком ради Сальери. «Не правда ль?» Давай, брат Сальери, порассуждай, ты это так любишь! Ты без этого куска проглотить не можешь. (Разговор происходит в трактире.) Философствуй, Сальери! А я покуда выпью, покушаю и тебя послушаю…

С разу после окончания университета я хотел работать в вузе. В своём родном бесполезно - туда берут только очень своих. Устроился в другой вуз ассистентом, правда, не совсем по своей специальности, но всё-таки. Голый оклад - пять тысяч рублей. С надбавками выходило до восьми. Я, кажется, понимаю, почему оклад называется голым: купить на него одежду совершенно нереально.

Сначала обещали после года работы заключить договор на пять лет. Но в конце того года случилась первая волна «оптимизации»: министерство сократило финансирование вуза на 20%, часы по моему предмету урезали, а на некоторых факультетах вообще ликвидировали. Соответственно, общая нагрузка уменьшилась, и на всех преподавателей часов стало не хватать. Договор со мной не продлили.

После этого три года я работал вместе с женой в частной школе, параллельно учась в аспирантуре. Зарплата была ещё ниже (правда, и нагрузка поменьше - 10 часов в неделю). Платили её с опозданием, в середине следующего за текущим месяца. Меня это поначалу особо не напрягало: всё равно жили мы за счёт репетиторства, а зарплата была настолько маленькая, что мы копили её на карточке до лета. Но в последнем году учредитель школы ввёл новую систему оплаты: разделил прежнюю зарплату на оклад и премию, и премию стал выплачивать ещё позже, в конце следующего месяца. То есть зарплату за сентябрь мы получили полностью лишь в конце октября. Причём сделано было это без предупреждения, учителей поставили перед фактом и стали заставлять подписать новые трудовые договоры задним числом.

Началось глухое брожение в коллективе, на что администрация ответила обвинениями учителей в неблагодарности и советом молиться о благополучии учредителя (школа с религиозным уклоном). Мы попытались оформить недовольство в конкретные действия. Убедить коллег перейти от слов к делу оказалось нелегко. Однако даже элементарный коллективный поход к директору дал определённые результаты: по нашему требованию внезапно «появились» ранее отсутствующие документы и директору пришлось, похоже, впервые в жизни открыть трудовой кодекс. Администрация привыкла манипулировать учителями поодиночке, встретить коллективный отпор со стороны пусть даже нескольких человек они не ожидали.

Однако в главном на уступки так и не пошли. Разговор с учредителем также оказался безрезультатным. Он с пафосом доказывал, что он честный человек и не имеет никакой прибыли со школы, а новая система оплаты введена для того, чтобы удобнее было платить налоги. Доводы о нормах ТК на него не действовали: «Я бы заплатил вам вовремя, если бы мог, но я не могу, мне спонсоры денег не дают». Самым убойным аргументом была жалоба на порванную наволочку, которой они с женой пользуются уже 17 лет. После этого нам ничего не оставалось, как почувствовать себя неблагодарными свиньями и со стыдом удалиться. Правда, на следующий день сын учредителя радостно бегал по школе и хвалился новым айфоном за 40 тысяч...

Короче, поняли мы, что словами делу не поможешь, и написали обращение в инспекцию по труду за подписями почти всего учительского состава. Администрация, ясное дело, запаниковала; посыпались увещевания, обещания, угрозы, просьбы немедленно отозвать жалобу, но мы стояли на своём: утром деньги - вечером стулья. В итоге начальство сочло за лучшее разрешить конфликт миром, потому что, если бы пришла инспекция, обнаружилось бы много нелицеприятных моментов. Перед Новым годом всем выдали полностью долги по зарплате, да ещё и премию каждому в размере 1000 рублей.

Казалось бы, эта маленькая победа должна была вселить в учителей чувство собственного достоинства, уверенность в своих силах и желание бороться дальше. Мы стали подумывать о создании профсоюзной ячейки. Увы, найти хотя бы третьего человека для этой цели нам так и не удалось. Наши коллеги удовлетворились достигнутым и боялись после этого вызвать гнев начальства. А слово «профсоюз» выявило в их головах самых удивительных тараканов: кто-то был убеждён, что профсоюзы в школах запрещены, кто-то не понимал, для чего нужен профсоюз, если он не распределяет путёвки.

В общем, год закончился, я защитил диссертацию и решил, как и планировал раньше, опять пойти в вуз: всё-таки с кандидатской степенью больше шансов устроиться. Но реализовать этот план оказалось не так просто, потому что за эти три года дело оптимизации высшего образования и всей бюджетной сферы продвинулось далеко вперёд.

Захожу в вуз - престижный, даже можно сказать, «блатной». Слышал, что там есть место. На интересующей меня кафедре сидит древняя старушка, согнувшаяся в три погибели, обвязанная какими-то цветными платками, и рядом с ней печатная машинка. «Нет, сынок, нету у нас вакансий. Вон давай у специалиста спросим». Молодой парень произносит привычное: «Ну вы же знаете, везде часы урезают»... Я понимающе киваю - именно эту фразу я слышу вот уже два месяца подряд в ходе всех переговоров о трудоустройстве. «Но вы попробуйте, поднимитесь на кафедру на следующий этаж, спросите у них».

Поднимаюсь. На кафедре всё очень симпатично, по стенам висят рисунки и плакаты, сделанные студентами. Думаю: вот бы хорошо здесь работать, тем более, что предмет этот я уже вёл. В преподавательской идёт заседание кафедры. Жду, пока кто-нибудь выйдёт, прислушиваюсь к разговору. «Уважаемые коллеги, лекционные часы в этом году сокращаются в три раза»... Вышедшая из дверей заведующая кафедрой подтверждает, что мне ничего не светит.

Уходя, слышу обрывок разговора: обсуждается преподавание христианской антропологии. Этому предмету сокращение не грозит. При словах «христианская антропология» я вспоминаю батюшку, который преподавал её в нашем вузе, и его любимые изречения вроде «души животных смертны». А также преподавательницу по истории религий в аэрокосмическом, прославившуюся внедрением в науку понятия «вакуумный супермозг». Межвузовская кафедра теологии продолжает своё победное шествие по вузам нашего города. В настоящее время она окормляет восемь высших учебных заведений.

Еду в трамвае. Разговаривают две женщины. Тоже обсуждают проблему трудоустройства. Они работают в сфере медицины. И тут похожая картина: рабочих мест нет, штаты сокращаются, больницы закрывают под видом укрупнения. Меньшему количеству врачей приходится обслуживать большее количество посетителей. Безусловно, это будет способствовать росту эффективности оказываемых услуг.

В двух вузах мне всё-таки удалось устроиться, в общей сложности на 0,75 ставки. В нынешних условиях это за счастье - преподаватели везде грызутся за жалкие крохи учебной нагрузки. И дальше будет ещё хуже, ибо Болонская система ещё только начинает вступать в действие. Сейчас ещё, наряду с вновь принятыми бакалаврами, доучиваются те, кто поступал на специалитет. Один из курсов, который я буду вести, у «старых» групп идёт три семестра, а у начинающих бакалавров - один.

Сижу на первом собрании преподавателей. Доклад ректора про итоги прошлого года и перспективы нынешнего. «Мы должны быть конкурентоспособными и эффективными, иначе нам не выжить». «Мы, к сожалению, не можем повлиять на тот ветер, который дует, но можем подставить ему паруса». Я пытаюсь представить себе, как это может выглядеть. Вспоминаю, как пару дней назад в поисках нагрузки разговаривал с заведующей одной из кафедр, спрашивал, какие курсы я мог бы вести. Например, «Основы интеграционных коммуникаций» - это про разные способы впаривания товара клиенту: ярмарки, выставки, телефонные звонки, приход на дом и т.п. Или «Предпринимательская деятельность в социально-культурной сфере» - очень актуально в связи с происходящим переходом библиотек и музеев на самоокупаемость. Увы, пришлось отказаться. У меня нет ни знаний по этим предметам, ни желания читать их студентам.

Наверное, именно увеличение количества подобных курсов и является для нашего вуза единственным способом выживания в суровой реальности. Ещё можно открыть специальности вроде «Музыкальное искусство русского шансона» или «Эротические танцы», и тогда у нас будет хоть какой-то шанс доказать свою востребованность в условиях рыночной экономики. А иначе всё наше учреждение выглядит каким-то унылым пережитком совка.

«Скрипач не нужен» - этот лозунг из фильма «Кин-дза-дза» оказался гениально угаданным эпиграфом к нынешнему времени. Общество деградирует, и социально-культурная сфера должна деградировать вместе с ним, чтобы не отстать от темпов прогресса. У Льюиса Кэрролла в «Алисе в Зазеркалье» есть диалог Алисы с Королевой, который часто вспоминается применительно к нашему времени: «Здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте! Если же хочешь попасть в другое место, тогда нужно бежать по меньшей мере вдвое быстрее!». Всё верно, только в наших условиях нужно бежать не вперёд, а назад.

Сфера образования в каком-то смысле универсальна, потому что от неё зависит воспроизводство общества. С ней так или иначе сталкивается каждый человек. Начало нового учебного года - это важное событие не только для учителей и преподавателей, но и для всей страны: тех, кто идёт учиться, или тех, у кого идут учиться дети и внуки. И, тем не менее, у меня складывается ощущение, что учителя и все остальные люди не видят, не слышат, не понимают друг друга.

Среди учителей хорошим тоном считаются жалобы на тупых учеников и наглых родителей. Работники средней и высшей школы, на своей шкуре вот уже 20 лет испытывающие все прелести капиталистических реформ, в массе своей совсем не приближаются к осознанию причин своего бедственного положения. В разговорах между собой они регулярно проклинают очередную придурь министерства или несправедливость со стороны своей администрации, но на деле боятся малейшего проявления протеста и подобострастно глядят в рот начальнику. Максимум, до чего дотягивает их сознательность - до вывода «у нас всё плохо, потому что страна такая, и тут уж ничего не поделаешь». И это ещё не самый худший вариант. Есть и такие, кто до сих пор сохраняет веру в либерально-рыночные ценности и ожидает избавления от какого-нибудь эффективного менеджера типа Прохорова.

Чего уж тогда требовать от «простого народа», если даже те, кто гордится своей принадлежностью к интеллигенции, неспособны делать элементарные логические выводы по принципу «от частного к общему». Проклятая идеология «образовательных услуг» сделала своё дело, и родители школьников и студентов всё больше воспринимают себя как потребители, мыслят в соответствии с принципом: «Сделайте мне красиво». В их глазах главными виновниками падающего качества знаний, коррупции в школах и вузах становятся сами учителя, а не политика правительства, которая как раз и нацелена на превращение образования в супермаркет. Ведь, как известно, любой продавец стремится продать свой товар с наименьшими издержками и с наибольшей прибылью для себя, а если удаётся сбыть товар плохого качества, то это вообще показатель офигенной предприимчивости и эффективности.

Учителя винят учеников и родителей, родители и ученики винят учителей. Замкнутый круг. Такая ситуация - очень яркое проявление профессионального кретинизма, присущего современному обществу, когда человек настолько отождествляет себя со своей работой, своим способом зарабатывания денег, что теряет возможность видеть дальше собственного носа. Это касается в равной мере и преподавателей, и людей других профессий.

В действительности виноваты все и в то же время никто. Никто - потому что главная проблема заключается в тех обстоятельствах, которые заставляют и учеников, и родителей, и учителей поступать так, как они поступают. Все - потому что представители всех трёх категорий в большинстве своём не делают ничего, чтобы изменить эти обстоятельства.

Кто в ответе за то, что угнетенье живуче? Мы.
Кто в ответе за то, чтобы сбросить его? Тоже мы.

Бертольт Брехт.

Проблема образования - это не проблемы учеников, родителей и учителей как таковых. Это всего лишь одно из ярких, но частных проявлений болезни всего общества. Общество не нуждается в качественном фундаментальном образовании, во всестороннем развитии каждого человека, потому что таковое развитие является избыточным для капитализма вообще, а для нашего полупериферийного капитализма - в особенности. А значит, борьба за образование без борьбы против капитализма - это всё равно что мёртвому припарки. Болезнь не может тянуться бесконечно, она рано или поздно закончится либо смертью, либо выздоровлением. Исход зависит от поведения больного.

Отрадно, что в среде студентов, учителей и преподавателей начался процесс самоорганизации. Отрадно, что на массовых демонстрациях в Москве появилась Научно-образовательная колонна. Пока это капля в море в масштабах страны, и нам, работникам провинциальных вузов и школ (а также студентам), предстоит сделать многое, чтобы такая колонна была, по крайней мере, в каждом крупном городе. Но мы должны понимать, что и участие в манифестациях, и отстаивание трудовых прав на рабочем месте - это необходимые, но не достаточные условия для того, чтобы решить проблемы образования.

Если мы хотим действительно изменить нашу жизнь, придётся расстаться с обывательскими предрассудками и брезгливостью по отношению к политике. Это не значит, что нужно пристраиваться в хвост любым политиканам, обменивая свою поддержку на их обещания. Нет, как раз наоборот, нужно делать свою политику - такую, которая заключается не в смене правящих лиц у властной кормушки, а в смене общественного строя. Причём не в одиночку, а вместе со всем огромным трудящимся большинством нашей страны. Мы должны обращаться к своим ученикам, студентам, к их родителям, объяснять им, почему средняя и высшая школа находится в таком плачевном состоянии, и вместе с ними бороться за будущее, в котором не стыдно и не грустно будет встречать новый учебный год.

К тому же, некоторые предпочитают стразы бриллиантам.

Макс АГАФЬИН, из ответов на рецензии

Ой…
Да нечего здесь делать, пойми меня – НЕЧЕГО!!!
Ну что, сидеть писать вот это всё?!
Ну ладно, музыка есть классная, фильмы…
Ну, а делать-то, делать-то, ЧТО?!
Чем заниматься?!
Как это… Деньги зарабатывать?!
Помнишь, в СССР дети хотели стать космонавтами, водителями трамваем, учителями, врачами… Ну, неважно. В перестройку эту драную – рэкетирами, путанами… Но, всё равно, ЧТО-ТО ДЕЛАТЬ!!!
И только в наши ужасные времена появилось это насквозь циничное понятие – «ДЕНЬГИ ЗАРАБАТЫВАТЬ».
При этом, не уточняется, что ты будешь делать – людей убивать, или вагоны разгружать. Ну, условно. То есть, сам факт, не факт, а вот ты так сказал – «ДЕНЬГИ ЗАРАБАТЫВАТЬ!!!», – и все на тебя посмотрели с таким уважением… Типа – «КРУТО…».
Что, что круто?!!
Яйца, после варки.
Эти чудовищные времена всё доконали.
Всё, что ещё хоть как-то на чём-то держалось.
Всё, все свободны. Мы на Плюке. Можете делать, что хотите. Нет ни МОРАЛИ (Боже…), ни НРАВСТВЕННОСТИ (это что ещё за херь?..).
Главное, не забывать делать «КУ» перед жёлтыми и малиновыми штанами. И чатланами, если ты – пацак. Или тебя транклюкируют, на хрен.
Данелия снял тогда не острую социальную сатиру, как казалось многим высоколобым, он снял ФИЛОСОФСКУЮ ПРИТЧУ, похлеще Андрея Арсеньевича. Просто, они разные.
И мы дружно прикатились на этот драный Плюк, мы – обезьяны с «Айфонами», на деревьях. Будем. Очень скоро. Если деревья нам оставят.
А из морей сделают луц, торопитесь в свой последний оллинклюзив в родимую Турцию!!!

«ВЫ ВСЕ ФЕЙКИ».
Она была права.
Я выхожу на улицу, и я вижу – половина этих существ – ФЕЙКИ. Иногда ма’стерские, иногда – «тяп-ляп»…
Ну, и что тут делать, вот такому вот, как я?!
Я не в смысле, что я «гений в трусиках», - моя мамочка любила травить меня в школе и чуть позже этой идиотской фразой, пока мои программы не поехали на фестивали в Москву, вместе со мной. Пока не вышла наша песня. Пока я не сыграл главную роль в театре, пусть любительском, при переполненном зале и стоящих в проходах людях. И жаре около 30.
Ну, поехали, вышла, сыграл, - А ДАЛЬШЕ ЧТО?!!
Ну, куда теперь?!
Куда себя пристроить?!
Вклиниться в толпу этих ФЕЙКОВ, которые, просто, - найопка, бред, глюк… И я после этого псих… Если бы… Если бы.

ВЫ ВСЕ ФЕЙКИ…
Больше половины тех, кто «ваяет» тут, это фейки. Существа в дорогих шарабанах – 99,99% - фейки. И шарабаны их – фейковые.
Немецкий автомобиль НЕ МОЖЕТ быть сделан в Калининграде, иначе, это не немецкий автомобиль. Он должен быть сделан в Германии. Убей меня. Иначе это – фейк.
Стихотворение должно быть написано кровью или слезами или продиктовано Богом, иначе оно – фейк.
Человека надо ценить и уважать не потому, что у него малиновые штаны, а просто потому, что он – ЧЕЛОВЕК. Иначе, ближние его – фейки.

ВЫ ВСЕ ФЕЙКИ.
Она была права.
Она увидела это. Не выдержала. И ушла.
Потому, что жить среди фейков… Это невыносимо. Это хуже ада.

Горе тому, кто полюбит вот такого фейка. Ничего. Даже, не пустоту. Даже, не мыльный пузырь. Хрен знает, что, вообще. Есть все шансы самому стать фейком. Или шагнуть в окно.

Теперь я понимаю, почему Судьба оттаскивала, буквально, меня от некоторых существ.
Понимаю.
Не плакать надо было, а праздновать, неделю, а может, две. Всё равно делать не хрена.

Ну, так что?!
Может, по рюмочке, на ход ноги?!
Или сразу по 700, пока несут сакэ?!!

Всё равно, Родная Планета в Антитентуре… И ни машинки перемещения у меня нет… Ни пепелаца… Ни гравицаппы.

Приехали.

Да и Скрипач… не нужен.

Там это – АКСИОМА.

Скрипач – НЕ НУЖЕН.

Рецензии

Но именно скрипач, ну да, ну пусть патлатый,
Но именно он спёр, ну, эту, гравицапу...
Вы правы в том, что стал важнее имидж... И иногда я издеваюсь: то в нищую, а то в богатую понаряжаюсь... Смотрю: одни присели, другие смотрят свысока...
Валяю, словом, дурака...
Как у Высоцкого: "А я тот же самый..."
Успехов
Приглашаю на сайт Жанна Былева 2,3

В издательстве «Наследие» вышла замечательная книга, составленная известным пушкинистом Валентином Непомнящим. Называется она «“Моцарт и Сальери”, трагедия Пушкина. Движение во времени. Антология трактовок и концепций от Белинского до наших дней».

На деле это выглядит так: десять страниц пушкинской «маленькой трагедии» плюс девятьсот с лишним страниц «трактовок и концепций», а также соответствующих комментариев к ним.

Конечно, велико искушение позубоскалить о качественно-количественной несоразмерности шедевра Пушкина и трудов пушкинистов вокруг него. Конечно, книга одновременно является свидетельством своеобразного «уродства» новейшего духа (подавляющая часть трактовок принадлежит ХХ веку), давно уже не способного рождать подлинно оригинальные творения и вынужденного «окормляться» возле пушкинского письменного стола. Но даже с этой точки зрения книга очень любопытна и представительна.

После прочтения понимаешь главное: Пушкин не равен сам себе. Его творчество – лишь часть того, что мы сегодня понимаем под словом «Пушкин».

Перечитывая трагедию (в который уже раз – и не вспомнишь!), еще и еще раз по-детски, «по-дурацки» (выражение Льва Толстого) изумляешься: Господи! какая она и в самом деле «маленькая»! Не больше воробьиного носа.

Сегодня ее не взял бы ни один «толстый» журнал. Скорей, она появилась бы в каком-нибудь маргинальном журнале, набранная прыгающим шрифтом и с опечатками. И конечно, с тем самым пушкинским предуведомлением «с немецкого», которое первоначально делало трагедию забавной литературной мистификацией.

Но потом изумляешься еще больше! В само́м тексте трагедии нет и тени, и намека на все те бесконечно умные и действительно глубокие, захватывающие мысли, которые широко представлены в книге Непомнящего, от Виссариона Белинского до Сергея Булгакова, от Михаила Гершензона до Юрия Лотмана. В трагедии ничего этого нет! Это – просто история убийства завистником своего соперника в искусстве. История донельзя банальная.

Если принять всё как есть, никаких вопросов не возникает. Недаром в первой редакции пьеса называлась по-мольеровски точно и однозначно: «Зависть». Но зачем-то Пушкин осложнил тему и самим названием – «Моцарт и Сальери» – поместил читателя (актера, режиссера, зрителя) в ситуацию бесконечного выяснения отношений Сальери с Моцартом, в которой интерпретатор оказывается в заведомо невыгодной позиции.

В лучшем случае он об этом не догадывается. С какой важностию Белинский рассуждает о «гении» и «таланте»! Моцарт – «гений», а Сальери – только «талант». «Талант» мучительно завидует «гению» и убивает его, не в силах смириться с несправедливостью небес (классическая трактовка). Белинский как читатель и мыслитель – тонок и прозорлив. В частности, он обращает внимание на национальность Сальери – итальянец. То есть натура нервная, страстная, решительная… Развивая это дальше, видишь нечто, что прежде ускользало от внимания: а Моцарт-то вовсе не такой ветреник! Хорош «гуляка праздный», который в кабак с приятелем не может сходить, не доложив женушке!

Я рад. Но дай схожу домой сказать

Жене, чтобы меня она к обеду

Не дожидалась.

Другое дело – Сальери, одинокий волк, «осьмнадцать лет» назад расставшийся с какой-то прелестницей Изорой, знойной, по всей видимости, любовницей, раз она оставила ему в качестве «последнего дара» яд. А сколько в самом Сальери огня, страсти, чувств! Он – человек поступка. И вот Белинский не может удержаться, чтобы не возвысить Сальери: «Как ум, как сознание, Сальери гораздо выше Моцарта…» Но – почему? Что именно в самой пушкинской пьесе свидетельствует об этом?

Не что, а кто .

Свидетельствует Сальери.

Коварство пушкинского замысла в том и состоит, что вещь начинается ответом Сальери на вопрос: зачем он убьет Моцарта? «…нет правды на земле. Но правды нет – и выше» и проч., и проч. Но вопрос этот по меньшей мере странен. Его в пространстве самой пьесы никто Сальери не задает. В историческом же пространстве (то есть если принять версию о реальности злодейского поступка) ответ на него ясен и прост. Зависть! Такое же неизбежное чувство, как ревность. Духовно здоровые натуры справляются с этим усилием воли и даже способны подстегивать этим какие-то творческие импульсы. Смешно предполагать, как это делает часть трактовщиков, увлеченных идеей «моцартианства» Моцарта, что Моцарт никогда не завидовал. Дескать, он настолько гениален и, следовательно, «простодушен», что завидовать органически неспособен.

Да железный он, что ли? Так-таки и неспособен? Никогда даже и мысли не допускал, что есть кто-то богаче, удачливей, счастливей в любви (к той же Изоре)? И всё это могло бы принадлежать ему, если бы не отдавал столько времени музы́ке.

Приняв точку зрения трактовщиков, мы признаем, что Моцарт – не Моцарт, а именно Сальери: одноглазый, однонаправленный, патологически помешанный на своем «моцартианстве». До такой чудовищной степени, что ни приревновать, ни позавидовать не может: так всё это низко для его высоты! Но в том-то вся и штука, что «моцартианство» Моцарта есть не что иное, как плод болезненного воображения Сальери. Это фикция, симулякр , тем более страшный, что он завладел натурой страстной, итальянской, решительной и готовой на поступок.

Разговор о «моцартианстве» Моцарта начинает именно Сальери. Для него важно придать постыдной, но по-человечески понятной страсти (зависти) глубокий философский смысл. «Ты, Моцарт, недостоин сам себя…» «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь; Я знаю, я…»

Он знает! А Моцарт, конечно, нет! Моцарт настолько наивен и простодушен, что по пути к Сальери с только что написанным шедевром прихватил с собой фигляра-скрипача. И ведь на этой клоунаде Моцарта поскользнулось не одно поколение читателей, филологов и культуроведов! А ситуация донельзя ясна и прозрачна. Моцарт, как человек со вкусом, просто не знает, как преподнести Сальери свой шедевр. Не показать – нельзя: они друзья, коллеги. Спрятать – только хуже: Сальери потом решит, что Моцарт окончательно зазнался. Несчастная, болезненно развитая страсть (зависть) его приятеля ему хорошо известна. Надо показать. Но – как? Способ, который избирает Моцарт, возможно, не лучший, но единственный в этой почти безнадежной психологической ситуации. Сальери всё равно надуется, но хотя бы скажет:

Ты с этим шел ко мне

И мог остановиться у трактира

И слушать скрыпача слепого! – Боже!

Ты, Моцарт, недостоин сам себя.

И ситуация сбалансируется. Моцарт поступает тактично . Он дает Сальери возможность быть умным. Мол, извини, я гений в музыке, но как же ты, братец мой, умен!

Строго говоря, всё, что с подачи Сальери разыгрывается как трагедия, в глазах Моцарта является банальной житейской драмой. Драма заключается в том, что его приятель Сальери, талантливый, но не гениальный композитор, как человек слишком завистлив и глуповат . Вот чего не замечали поколения профессиональных читателей! Сальери не умен, а глуп, в отличие от умницы Моцарта. А почему не замечали? Да потому, что умница Моцарт-Пушкин тактично и благородно позволил высказываться обо всем Сальери, тем самым обрекая читателей смотреть его глазами.

Сальери, в общем, славный парень… С ним хорошо до тех пор, пока он не начинает грузить Моцарта своими комплексами, проистекающими от жуткой амбициозности и непробиваемой глухоты во всем, что касается не самого творчества, а творческого поведения. В этом смысле Сальери как слон в посудной лавке. С ним неловко, стыдно находиться рядом. «Я знаю, я». Я! Я! Я! Да помолчи, о Господи!

Скрипач нужен

Выйдите на улицу и спросите первого встречного прохожего: кто такая Наталья Васильевна Корниенко? Вряд ли дождетесь ответа. А назовите имя Ксении Собчак – отреагирует практически каждый. Такова цена славы. Грош – цена.

Наталья Васильевна Корниенко отмечает юбилей. Лично я безмерно горжусь тем, что при встрече называю ее Наташей, хотя, разумеется, с уважительным «вы». Дело в том, что Наташа, Наталья Васильевна, на мой взгляд, не просто выдающийся, а великий человек. Почему – объясню позже.

Начну издалека.

Она родилась в сибирском селе, окончила педагогический институт в Новосибирске, затем аспирантуру Ленинградского педагогического института им. А.И.Герцена, защитила кандидатскую диссертацию «Философские искания и особенности художественного метода Андрея Платонова». После защиты вернулась в Сибирь, где работала преподавателем. В 1982 году возглавила кафедру советской и зарубежной литературы Новосибирского педагогического института. В 1989 году поступила в докторантуру Института мировой литературы им. А.М.Горького в Москве. В Москве же состоялась защита ее докторской диссертации «История текста и биография А.П.Платонова (1926–1946)». А сейчас она возглавляет Отдел новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ. В 1997 году ей присвоено звание члена-корреспондента РАН.

Но всё это сухие факты. В подлинности Наталья Васильевна – это крупнейший филолог мирового масштаба. Их не так много и было, а тем более осталось. Ушли из жизни В.Н.Топоров и А.П.Чудаков, и обнажилась такая дыра, которую уже ничем не залатать. Слава богу, живут и здравствуют С.Г.Бочаров и М.О.Чудакова. В Америке и Англии работают А.К.Жолковский и М.Н.Эпштейн. Я, разумеется, не всех назвал, но, поверьте, узок круг этих людей, очень прозрачен этот слой и рвется просто на глазах, ибо уходить сегодня в академическую филологию и лингвистику для молодого человека с талантом и амбициями – это уже героизм какой-то, это как в монастырь уйти. В монастыре-то с амбициями получше еще будет – глядишь, епископом, а то и Патриархом станешь.

Наталья Васильевна Корниенко – крупнейший в мире исследователь русской советской литературы двадцатых – тридцатых годов. Практически все жители нашей необъятной родины уже ничего не знают об этой эпохе. Я имею в виду культурной эпохе. По ТВ показывают ужасно пошлые сериалы, в которых Сталина переиграли уже, кажется, все известные актеры, включая эстрадных сатириков. (Мне Сталина-то не жалко. В конце концов, Гитлера лучше всех Чарли Чаплин сыграл.) Что мы знаем об этой эпохе из школы? Гражданская война, НЭП, индустриализация, коллективизация… Сейчас про репрессии знаем. А то, например, что в это время создавалась одна из самых мощных литератур мира, – кто знает? Ну, назовут имена Платонова, Зощенко, Булгакова. А Федин? А Алексей Толстой? А Артем Веселый? А Бахметьев? А Малышкин? А Тарасов-Родионов? А «Разгром» Фадеева? И это я только прозу беру. С поэзией – еще сложнее. И не менее сложно – с критикой двадцатых – тридцатых годов, о которой вообще крайне банальное представление: душили и не пущали! Между тем именно этому грандиозному пласту советской культуры Наталья Васильевна недавно посвятила изумительную по емкости и точности научного аппарата книгу «“Нэповская оттепель”: Становление института советской литературной критики». Там и о советской поэзии (неизвестной сегодня, как бы подспудной) сказано немало. Там такие перлы цитируются, что дух захватывает. Да, это была варварская поэзия. Но феномен любого культурного варварства именно в том, что оно всегда вырастает на прежнем, старом и мощном культурном древе.

Но всё это присказка. Самое главное то, что Наталья Васильевна вернула нам творчество и жизнь Андрея Платонова. Она является не просто ведущим специалистом, публикатором и комментатором его произведений. Благодаря ей были восстановлены по черновикам и впервые увидели свет десятки текстов этого великого писателя ХХ века. Она очистила от многочисленных цензурных искажений и редакторской правки все его главные вещи. Публикуемые Натальей Васильевной произведения писателя и их научное сопровождение – статьи и комментарии – единственный путь к настоящему Платонову, которому можно смело доверять.

В 2004 году под ее редакцией вышел первый том научного Собрания сочинений Платонова (М.: ИМЛИ РАН), сопровождаемый детальным комментарием, обстоятельными статьями. В 2009 году в ИМЛИ была запущена серия-спутник Собрания сочинений – «Архив Платонова». В первый выпуск вошли ранее не публиковавшиеся художественные тексты, черновые редакции, наброски, письма, документальные материалы.

Двумя изданиями вышли откомментированные Н.В.Корниенко «Записные книжки» Платонова (М.: ИМЛИ; 2000, 2006). Это такое захватывающее чтение, как… даже не знаешь, с чем сравнить… как рассматривать записки и рисунки Леонардо да Винчи.

И наконец, в 2009–2011 годах в издательстве «Время» при ее главном участии увидело свет восьмитомное Собрание сочинений Платонова – первое в России.

В настоящее время она готовит к публикации новый труд – «“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг.», который станет первым систематизированным изданием писем писателя.

Она подарила нам Платонова. Вопрос в том, нужен ли он нам. Нужен ли он нам, как он нужен вечности? Когда-то для «платоновского» альманаха, который готовила Н.В.Корниенко, я написал грустную статью «Скрипач не нужен» (цитата из фильма «Кин-дза-дза»). Там были такие слова: «Когда-нибудь он (Платонов. – П.Б .), конечно, будет современен. Когда-нибудь… в день Страшного суда. Когда станут бессмысленны материальные обиды, когда будет всё равно, где застал тебя этот день, в “мерседесе” или “запорожце”, когда креветка покажется не слаще черствой корочки… Когда и деньги будут не нужны».

Сегодня я думаю, что я ошибался. Без Платонова были бы немыслимы вся современная литература и вся культура – театр, музыка, живопись и т. д. Его влиянием пронизаны все поры нашей культурной жизни. Другое дело, что каждый берет из него свое. Но каждый берет из него что-то свое во многом именно благодаря удивительному человеку по имени Наталья Васильевна Корниенко.