Немецкий оперный певец, которого называют одним из ведущих басов нового поколения. Является солистом Берлинской государственной оперы и Метрополитен Оперы .
Рене Папе (René Pape ) родился 4 сентября 1964 года в Дрездене, ГДР (Германия). Получил музыкальное образование в Дрезденской Высшей школе музыки.
В 1988 году Рене вошел в труппу Берлинской государственной оперы. Уже через год солист одержал победу на международном конкурсе молодых вокалистов имени Мирьям Хелин в Хельсинки.
В 1995 году дебютировал на сцене Метрополитен Опера, где с тех пор регулярно выступает как приглашенный артист.
Выступления Рене Папе могли видеть зрители ведущих оперных театров Европы, США и Японии. Он сотрудничал с такими известными дирижерами, как Даниэлем Баренбоймом , Георгом Шолти , Антонио Паппано , Лорином Маазелем , Куртом Мазуром и др.
Репертуар исполнителя включает партии Рокко, короля Марка, короля Генриха, Погнера, Фазольта, Хундинга, Зарастро, Фигаро, Лепорелло, Дон Жуана, Рамфиса в опере «Аида» , Филиппа II в «Дон Карлосе» , Гурнеманца в «Парсифале» , Бориса Годунова и др.
В 2001 году журнал «Musical America» назвал Папе певцом года.
Рене Папе сыграл Банко в опере Джузеппе Верди по трагедии Шекспира «Макбет », поставленной на сцене Метрополитен опера режиссером Эдрианом Ноублом. Его партнерами по сцене стали Анна Нетребко , Желько Лучич и Джозеф Каллейя . В рамках программы The Met: Live in HD постановка транслируется на киноэкранах мира.
В рамках фестиваля «Опера априори» в Большом зале консерватории выступил Рене Папе с сольной вагнеровской программой.
Перед концертом со знаменитым немецким певцом поговорил по душам Григорий Кротенко.
Мой дедушка пел басом. Он рассказывал мне, что в молодости они с товарищами специально курили, чтобы лучше брались нижние ноты.
Я курю не для этого.
Пласидо Доминго в одном из интервью, отвечая на вопрос журналиста, как ему удалось сохранить голос таким свежим до 70 лет, ответил, что никогда не начинает петь партию до тех пор, пока не выучит музыку. Вы как-то особенно бережете свой голос?
Прежде всего, мы, басы, не такие уж и хрупкие создания. У Пласидо свои способы, а у меня свои. Конечно же, нужно готовиться, знать свою партию. Но я занимаюсь по-другому. Я пою все время. Мне нужно всегда пробовать материал голосом.
Подготовка новой роли для меня - это длинный процесс. Я слушаю разные исполнения, пытаюсь по-всякому пропеть фразы. По моему мнению, начинать петь новую музыку нужно как можно раньше - как только возникнет мысль взяться именно за эту вещь.
- Как строятся ваши занятия? Вы готовитесь сами или вам кто-то помогает?
Зависит от ситуации. Сначала я ковыряюсь немного сам. Просто чтобы возникли какие-нибудь идеи. А потом звоню своему пианисту, обсуждаю подробности с коллегами, которые уже пели эти новые для меня партии. В зависимости от того, насколько роль большая, на разучивание трачу от трех месяцев до года.
Но время ведь уходит и на разъезды, концерты, повторы старых спектаклей, другие постановки. Так что все упирается в расписание.
- Как вы отфильтровываете новые предложения?
Ой, здесь много разных параметров. В наше время все так быстро вертится и становится скорее и скорее: Фигаро здесь, Фигаро там, репетиция в одной части света, назавтра концерт совсем в другой, самолеты, поезда. Совсем не как в старые золотые деньки, когда ты спокойно едешь на пароходе две недели со всем скарбом, женой, детьми и собаками. Так что для меня очень важно оставлять время в расписании, чтобы просто побыть с семьей.
Прошлый размеренный уклад не вернуть, поэтому надо следить за собой. Я курю, правда. Но я ведь бас. И я много занимаюсь спортом.
- А вот если вы захотите что-то спеть сами? К примеру, вам «Хованщина» нравится, а никто не предлагает. Кому вы позвоните в первую очередь?
Не могу ответить на этот вопрос. У меня нет такого опыта. Я перегружен всевозможными предложениями.
Мы уже привыкли к тому, что расшатанные голоса вагнеровских певцов трудно назвать «красивыми» (вы - счастливое исключение!). Что они делают не так?
Вы у них самих спросите. Я не готов судить моих коллег. В моем репертуаре очень много Моцарта, песен, реквиемов, ораторий. Я исполняю Верди, Мусоргского, Гуно, Дворжака. Так что я играю не только на поле Вагнера, которого я очень люблю.
Но мне нравится обилие возможностей: разные языки, роли, жанры, эпохи. Такое разнообразие делает меня счастливым. И публике это тоже нравится. Я не вагнеровский, не вердиевский певец, не исполнитель французского или итальянского репертуара. Я пою на пяти разных языках. Это настоящее приключение, оно дает мне много сил.
Да нет никакой разницы! Я построил мост от Вагнера к Верди. Если у тебя получается сделать и то и то правильно, это ж просто фантастика. Появляется возможность общаться не только с музыкой этих двух композиторов, но и с разной публикой.
Есть вагнеровский слушатель - он очень особенный, во всем мире это отдельная каста. И есть все остальные. Я обожаю и тех, и тех. Кто-то из моих слушателей ненавидит Вагнера, кто-то без ума от него, а кто-то предпочитает другие оперы - зависит от их жизненного опыта, взглядов. Как бы это глупо и странно ни прозвучало, но для меня все - музыка. И неважно, кто ее композитор. А мне повезло, что могу исполнить их всех.
- Вы пели в Байройте…
Очень много лет назад.
- …не могли бы вы припомнить, что там было для вас особенного?
В те далекие дни, в середине девяностых, это все еще был олимп вагнеровского пения. Теперь дела обстоят иначе, но, надеюсь, в будущем Байройт станет снова прежним. Но тогда петь там было большой честью - в том самом месте, где выступало множество других великих певцов и дирижеров, где сам Вагнер дирижировал. Святое место, что говорить. Надеюсь, святость поселится там опять когда-нибудь в будущем.
Акустика там очень своеобразная. Оркестровая яма под крышкой, поэтому оркестранты играют в трусах и майках, их не видно из зала. Только дирижер вынужден переодеваться после спектакля, чтобы выйти на поклоны. Но в моей жизни был не только Байройт, были и другие оперные дома.
К сожалению, я никогда не выступал в Большом. Было бы здорово однажды в моей карьере появиться на его сцене. Так что, пожалуйста, пригласите меня в Большой театр!
- Я передам наверх.
Будьте другом! Я так Россию люблю, много бывал здесь - в основном в Санкт-Петербурге, но и в Москве. Нынешний визит - третий уже или даже четвертый. Я в Казани еще пел и в Ташкенте. Обожаю бывать у вас! И слушатели ваши очень хороши, они ведь столько о музыке знают!
А этого в Европе уже и не встретишь. Столько юношей, даже если они выросли в нищих условиях, имели дома фортепиано, скрипочку какую-нибудь убогую. И они отлично стали разбираться в музыке, когда выросли. Я думаю, у вас очень интересный способ жить. Не такой уж и легкий, но зато с пониманием музыки, которое возможно ощутить. В сравнении с другими местами в Европе публика у вас молодая и толковая.
Не так давно в Московской филармонии выступал ваш старший коллега Ферруччо Фурланетто с программой из романсов Рахманинова и песен Мусоргского. Он, безусловно, выдающийся мастер. Но как же я был бы счастлив, если б он прекратил мучиться с русским языком и спел все то же по-итальянски! Насколько для вас практика пения на языке оригинала является серьезной проблемой?
Вы опять пытаетесь привлечь меня к суждению о моих коллегах. Петь на языке оригинала - всегда хорошо. Но учить русский репертуар для западных певцов нелегко.
Я же вырос в Восточной Германии, нас заставляли зубрить русский язык. Поэтому у меня есть фора: я читаю кириллицу, и мне не приходится подписывать транскрипцию латинскими буквами. Я, конечно, не могу все понять, потому что в юности русский вызывал у нас чувство отторжения: знаете, «Большой Брат» и все такое, я был против коммунистов. Разве мог я себе представить, что стану певцом и мне придется петь русские оперы на русском языке? Тогда у нас в ГДР все оперы шли по-немецки. Сегодня, понятно, с этой практикой покончено. Все исполняется на языке оригинала.
А мне самому разучивать русские оперы довольно легко. Мало того, мне очень нравится язык. Фонетически он очень приспособлен для пения; даже лучше, чем чешский. В чешском очень много комбинаций согласных звуков подряд, без гласных. А русский в этом плане гораздо мелодичнее. Конечно, я не могу судить, насколько мое русское произношение совершенно, но, мне кажется, у меня неплохо получается.
- Просто я считаю, что для музыки всегда лучше, когда исполнитель поет на языке, который понимает и знает.
Я так не думаю и совершенно даже с вами не согласен. В переводе меняется сама музыкальная фраза. Гласные все другие. Верхние точки фраз перемещаются. Даже если перевод хороший, он никогда не совпадет с оригиналом настолько, чтобы не изломать музыку. Ведь часто нужно соблюдать поэтический размер и рифмы. Так что в результате выходит совсем не то, что композитор хотел получить. Я всегда предпочитаю петь на языке оригинала.
Мне кажется, сегодня из музыки почти исчезло искусство интонации. Певцы озвучивают музыкальный текст более или менее удачным сольфеджио, берут нужные ноты и считают свою миссию выполненной. Оркестры заливают все это ровной блестящей подливкой. Как вы обороняетесь от подобных современных влияний?
Просто мне по кайфу! Я люблю петь! Меня ноты - высокие, низкие - вообще не волнуют. Я обожаю строить фразы, произносить текст наиболее выразительным способом, и мне нравится быть понятным. Поэтому я страшно кайфую, когда делаю моих слушателей счастливыми. И у меня с интонацией нет никаких проблем.
Среди русских басов все еще популярно подражать Шаляпину. Они поют его репертуар, пользуются его приемчиками. Вы, конечно же, слышали его записи?
Да, кое-что. Я сам никого никогда не пытался копировать. Я слушаю всякие разные записи, конечно, но больше просто для удовольствия, потому что мне интересны разные интерпретации - кто что придумал. Но никого я не копирую. И не думаю, что русские басы копируют Шаляпина. Может, вы лучше знаете? Хотя, возможно, какие-нибудь итальянцы подражают Пинце или Сьепи.
Главное, что я знаю, - я не типичный немецкий певец. Не такой: ы-ы-ы (низко рычит) . Я - basso cantante , а не «черный» бас. Отношу себя скорее к традиции Джорджа Лондона, упомянутых Сьепи и Пинцы. Шаляпин? Не думаю. Скорее, Кипнис. Знаете его? Александр Кипнис - потрясающий певец.
- Поэтому вы в основном ограничиваетесь XIX веком?
Более-менее да. В детстве я занимался в хоре мальчиков. Мы пели религиозный репертуар: уйму Баха, Шютца, Монтеверди, так что я вырос на подобной музыке. Но для меня основной басовый репертуар - в девятнадцатом веке. Ну и, конечно, Рихард Штраус, Малер.
- Расскажите, пожалуйста, о вашем опыте в камерной музыке.
В камерной?!
- Это когда вы поете с фортепиано, скажем, песни Шумана.
А, понятно! Вы говорите о реситалях.
Почему вы так долго тянули с вашим дебютом в этом жанре? Я прочел, что только в 2009 году вы впервые выступили с подобной программой.
Это ведь совершенно иной способ пения, хотя, впрочем, нет… скорее, другая среда. И приготовление к такому выступлению заняло очень много времени. Нет, вопрос не в том, чтобы выучить программу. Время требовалось, чтобы проникнуть в эту новую среду, стать исполнителем реситалей: ведь до того я 24 года пел только в операх и никогда не появлялся на публике в таком амплуа.
И нельзя сказать, что я не хотел этого. Но я желал подготовить себя как можно лучше, чтобы возыметь такое право - выступить с реситалем. У басов, знаете ли, голос окончательно созревает к 40-45 годам. Я ждал, пока это созревание произойдет, чтобы свободно играть моим голосом: петь piano так долго, как это возможно, уходить на тончайшее pianissimo , петь очень длинными фразами. И я добился успеха! Я дождался! И свой первый реситаль дал в большом зале Carnegie Hall . Было очень страшно. Но концерт прошел на ура, принимали отлично.
И тогда камень свалился у меня с души. Если свой первый реситаль я дал в Карнеги-холле, то теперь я могу выступать где угодно - в интимных залах на 200 мест или на стадионах для тысяч зрителей. Следующая подобная программа у меня запланирована на следующий год в Teatro Colon . Объема голоса у меня хватает, и я могу давать реситали в больших оперных театрах: вот в прошедшем сезоне я выступал в Метрополитен. Я думаю, даже в таких гигантских пространствах я могу очень близко затронуть слушателя, увлечь, взять за душу.
- А можете вспомнить самое неудачное ваше выступление?
На самом деле, каждое мое выступление было фантастическим. Иногда приходится участвовать в постановках, которые не очень мне нравятся, но контракт подписан и кормить семью надо, так что - иди и пой.
Но в действительности у меня самого никогда не было по-настоящему негативного опыта. Были кое-какие, скажем так, не особо веселые спектакли. Но вправду ужасных - нет, не припомню. С моим участием. Как зритель, я несколько раз присутствовал на провальных выступлениях. Но не скажу вам, чьих.
- Желаю, чтобы подобное никогда не приключилось с вами!
Нет, понимаете, во многом все зависит от вас самих: как вы смотрите на вещи, что вы сами делаете. Я занимаюсь этим делом уже больше четверти века как профессионал, а до того я в хоре мальчиков пел, семь лет в университете учился. И все это время у меня самого было чувство, что я занимаюсь музыкой, чтобы делать людей счастливыми. Они счастливы - и я тогда тоже.
Конечно, многое зависит еще и от роли, которую нужно сыграть. Даже в таком гала, как завтра в Большом зале Московской консерватории, состоящем из вагнеровских монологов, надо на три, на десять минут впрыгивать в образ того персонажа, от лица которого монолог ведется. Изменять маску, изменять чувства. Даже в концерте подобного рода - дать галерею образов. В иной день получается, а когда и нет.
Это в самом деле очень сложно. Если ты достаточно сконцентрирован, собран, то тогда можно вместе с собой и аудиторию взять в такое увлекательное путешествие.
В басовом репертуаре хитов нет. Я не могу, как тенор, составить программу из вещей с гарантированным успехом: спел « Nessun Dorma » - и дело в шляпе. Басовые роли более темные, мы изображаем богов, королей и мефистофелей. И наши боги все время страдают, они непременно несчастны. Тенора к концу оперы, как правило, тоже становятся несчастными, но все знаменитые арии звучат обычно раньше этого момента. Они про любовь поют… Ну и пусть. Ладно.
- Большое спасибо, Рене!
Что, мы закончили? Спрашивайте! Все что хотите! Мне делать нечего, мне скучно. Я пойду в гимнастический зал, поем и лягу спать. Давайте. Но если у вас больше вопросов нет - ничего. Тоже хорошо.
Фото В.Барановского
Одной из самых ярких звезд нынешнего фестиваля «Звезды белых ночей» стал Рене Папе – выдающийся бас среднего поколения. Рене Папе родился в 1964г. в Дрездене. С 1974 по 1981г. пел в знаменитом Кройцхоре, а, будучи студентом, в 1988г. дебютировал в Берлинской Штаатсопер на Унтер дер Линден. После этого он стал регулярно выступать на сценах ведущих театров мира и оперных фестивалей. В начале 90-х гг. певец дебютировал на Зальцбургском фестивале и в Байроте, в Венской опере, Ла Скала и в Метрополитен опера, где с тех пор неоднократно выступал. За свои записи певец был дважды удостоен премии Grammy. В нынешнем сезоне певец выступил в нескольких знаковых концертах и спектаклях: спел Лепорелло в «Дон Жуане» к 140-летию Венской оперы, участвовал в концерте к 125-летию Метрополитен-опера, там же спел партии Фазольта и Хундинга в «Кольце нибелунга», подготовил свою первую программу камерной музыки, с которой дебютировал в Карнеги-холле в апреле; и, наконец, принял участие в фестивале «Звезды белых ночей». Петербуржцы имели возможность услышать Рене Папе в течение 3-х вечеров. В первом концерте прозвучал финал «Валькирии» – знаменитое Прощание Вотана и Заклинание огня. Особая интрига заключалась здесь в том, что певец эту партию целиком еще не исполнял, но те, кто был на концерте, думаю, согласятся, что Папе должен стать прекрасным Вотаном. Во время следующих 2-х вечеров звучал «Парсифаль». Из-за записи оперы, которая осуществлялась параллельно, в первом концерте прозвучал III акт, во втором – вся опера целиком. И самое яркое впечатление из исполнителей, бесспорно, произвел Рене Папе – не только красотой и объемом своего голоса, но особым благородством образа, чувством фразы, идеальной дикцией и фокусировкой звука.
Нам удалось встретиться с певцом во время его пребывания в Санкт-Петербурге. Разговор касался не только Вагнера, но и недавно выпущенного фирмой «Deusche Grammophon» сольного диска певца «Боги, короли и демоны».
Но начался разговор, вполне естественно, с фестиваля и Санкт-Петербурга, где Рене Папе выступает в течение уже нескольких лет.
Я чувствую себя здесь очень-очень хорошо, и это мне легко сказать. Для меня большая честь быть частью музыкального сообщества Санкт-Петербурга на протяжении почти четырех лет, и я рад тому, что у меня есть фантастическая возможность создавать музыку вместе с выдающимся оркестром Мариинского театра и Валерием Гергиевым. Я очень рад, что каждый год меня снова приглашают. Я люблю город сам по себе, люблю людей здесь, мне все здесь нравится.
Я широко известен как исполнитель Вагнера, но я также пою партии в операх Верди, Моцарта и даже в русских операх.
Он представляет мой репертуар. Я был счастлив после 20-ти лет на сцене записать свой собственный диск. Но я был разочарован тем, что не увидел этой записи на стеллажах музыкального магазина в Концертном зале Мариинского театра. Хотелось бы, чтобы у публики был шанс покупать записи не только моих знаменитых коллег – теноров, сопрано, но и басов. Нам тоже есть что сказать.
Я обязан идее этого диска Джорджу Лондону, который тоже записал эти арии на свой знаменитый сольный диск, вышедший в 60-70-е годы. Впервые услышав его, я воскликнул: «Вау, какая красивая музыка!». Мне советовали спеть эти арии многие русские коллеги. И Дмитрий Хворостовский, с которым мы дружим, в свою очередь, говорил мне о том, что «Демон» – совершенно фантастическая опера с прекрасной музыкой. Он тоже поет эти арии, и у него больше дыхания, но я делаю это по-своему. А то, что я немец, в данном случае не имеет значения. Если я в чем-то могу преуспеть, почему бы и нет.
Пока нет. Она довольно редко появляется в репертуаре театров даже у вас в России.
Это есть в моих планах.
Я нахожусь на оперной сцене уже 20 лет и спел за эти годы множество партий различного характера и стилистики. И сегодня мне хотелось бы больше сконцентрироваться на Lied. Я буду активно выступать в оперных театрах еще года два, но затем я остановлюсь.
Сможете, конечно, я буду петь одну-две оперы в год.
Я выступал в опере столько лет, и мне хочется перемен, хочется больше уделять внимания камерной музыке и другим вещам в жизни.
Ну почему же, я буду выступать не менее двух раз в год в разных городах, вы сможете меня услышать в опере, но я больше сосредоточусь на камерной музыке и других проектах.
Я начал петь в этом году в Нью-Йорке в Карнеги-холле программу из песен Шуберта, Шумана и Вольфа и продолжу выступать с ней до конца этого года, на следующий год собираюсь подготовить еще одну программу.
Рене Папе с музыкантами Октета Берлинской филармонии
Фото В.Барановского
А какие партии, из тех, что Вы поете, являются вашими любимыми?
Моя любимая партия всегда та, которую я пою в данный момент. Так что на данный момент это Гурнеманц в «Парсифале». Следующей станет партия в оратории Мендельсона «Святой Павел», потом «Реквием» Верди.
Последние годы я так много уделял внимания музыке и опере, что сейчас мне хочется обратиться к литературе, культуре в целом, истории. Я хочу заняться самообразованием, развить свой ум.
Очень люблю русскую литературу.
Да я учил русский язык. Я не говорю по-русски, но могу читать. И я открыт для восприятия истории, мне хочется узнать больше, не только в области немецкой или европейской истории, но заняться изучением истории арабских стран, Азии. После 20-ти лет в опере мне не хочется еще 20 лет посвятить не тому же, а участвовать в других сторонах мировой жизни.
Да, во мне это осталось, но внешне не проявляется. Я был непростым подростком, моя юность пришлась на социалистические времена, когда у нас был большой брат – Россия. Я всегда восставал против этого (не против России, а против коммунистических идей), но я выучил преподанные жизнью уроки. Хотя как я был бунтарем, так им и остался. Являясь частью музыкального мира, я всегда хочу сказать что-то свое и никогда не принимаю тупых и скучных вещей. Всегда стараюсь быть не таким, как все. Не из стремления отличаться, а потому, что мне необходимо выпустить наружу то, что сидит внутри.
Это сложный вопрос. Я люблю очень многое в этом мире. Конечно, есть многое, что я не принимаю. Мне не нравятся какие-то вещи, но я не могу сказать, что я что-то ненавижу. И с моим характером и возможностями я стремлюсь изменить мир к лучшему. Конечно, во многом это все равно что биться лбом о стену, но я пытаюсь. Это значит, что, когда я исполняю музыку, пою, я стремлюсь сделать людей счастливыми, может быть, не сразу, постепенно. И я готов на все ради того, чтобы оторвать людей от их привычной рутины. Ведь восприятие музыки объединяет.
Нет идеальной публики, есть просто публика. Вы не сможете соединить публику в России с публикой в Америке или в Германии. Я рад, что у меня есть публика, что есть люди, которые приходят в оперу, на концерт, не только послушать именно меня, но ради музыки. Я счастлив, пока у классической музыки есть своя аудитория. И совершенно не важно, где вы выступаете, если вам удается сделать людей счастливыми.
Нет, в этом проявился мой бунтарский дух. Но когда люди говорят, что я пел музыку «Rammstain», это не совсем верно. Это была концертная программа с большим оркестром, современная музыка, написанная для меня Торстеном Рашем, с использованием поэзии и мелодий группы «Rammstain». Но это нельзя сравнивать с рок-музыкой и говорить, что Рене Папе стал исполнять рок. Хотя лично мне музыка группы «Rammstain» нравится, но этот цикл не был пересечением с роком, потому что это была современная музыка для симфонического оркестра. Мне было интересно исполнить это еще и потому, что обычно я не исполняю современных произведений, а мне нравится делать что-то особенное. Вообще, в современной музыке много всякой ерунды, мне очень часто предлагали что-то исполнить или хотели написать какое-то произведение специально для меня, и я всегда говорил нет и старался держаться от таких вещей подальше. Но в этом случае сложилась фантастическая комбинация из дружбы, таланта, прекрасной музыки и, конечно, выдающейся поэзии «Rammstain». Это, конечно, депрессивная поэзия, но замечательная, продолжающая сегодня линию великой немецкой литературы, начинающуюся от Гете. Ведь и Гете когда-то был современным писателем. И поэзия «Rammstain» – выдающееся современное произведение.
Да. Вы не можете поставить их рядом, потому что есть, конечно, временной промежуток. Но если провести линию традиции немецкой поэзии от Гете, то она приведет к «Rammstain».
Нет. Во-первых, я вообще не планирую каких-то вещей. Особенно, если говорить о пересечениях, тем более, я вам уже объяснил, что это не было каким-то пересечением с другой областью. Но когда появляются какие-то идеи, исходящие от друзей, становится возможным что-то новое. Но я не люблю планов. Я делаю то, что мне нравится.
Если меня пригласят – конечно. Петь программу из Lied – что-то особенное. И мне хотелось бы в России, где меня уже знают как оперного певца, показать эту более интимную сторону моего творчества, когда на сцене только вы и пианист.
Это пока. Я уже исполнил многие песни Мусоргского, циклы «Без солнца» и «Песни и пляски смерти» и в оркестровой, и в камерной версии, так что мне знакома и русская традиция.
Пока нет.
Я был им, но уже не являюсь. Быть эксклюзивным артистом все равно что сидеть в клетке. Вы ничего не можете делать, если фирма этого не хочет. Так что я их поблагодарил и попрощался.
Я буду стараться приезжать, насколько смогу.
В постановке Ла Скала будущей весной пойдет «Золото Рейна», потом осенью – «Валькирия», затем эти спектакли пройдут в Берлине. Это сотрудничество между двумя театрами стало возможным благодаря Даниэлю Баренбойму, который связан и с тем и с другим. Поэтому новое «Кольцо нибелунга» сначала пройдет в Милане, потом в Берлине.
Это все равно что иметь любимые стены. Я их все люблю, у каждого свои правила (вы не можете совместить, например, Штаатсоперу в Берлине с Мариинским театром), но у каждого свой шарм.
И да, и нет. Для меня имеет значение каждое место и каждое событие. Иметь честь выступать для людей и делать их счастливыми само по себе является большим событием, не важно, сидит 100 человек в зале или 3000. Я даю то, что в состоянии им дать, – это важно. Конечно, иногда находит усталость, и ты чувствуешь себя потерянным в этом мире. Но выходить на сцену и отдавать то, что можешь, – это большое счастье.
Вы никогда не можете быть удовлетворенным до конца. Когда вы покидаете сцену и идете в гримерную, то думаете, что могли исполнить что-то лучше. Но это только вы сами, остальные считают, что вы пели прекрасно. Но когда вы сами начинаете думать, что вы были велики сегодня, вы кончены. Поэтому у меня никогда не остается ощущения после концерта или спектакля, что я дал лучшее, на что способен.
Я не планирую оставить оперу, я хочу перестать жить только оперой – в этом большая разница. Я хочу открывать для себя новое, что, согласитесь, после 20-ти лет в опере является моим правом.
Я буду это совмещать.
Беседу вела Вера Степановская
Родился 4 сентября 1964 года в Дрездене, в Германской демократической республике. Окончил Дрезденскую Высшую школу музыки .
В 1988 году принят в качестве солиста в Берлинскую государственную оперу, а в 1989 году стал лауреатом международного конкурса молодых вокалистов имени Мирьям Хелин , проходившим в Хельсинки .
Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.