Макияж. Уход за волосами. Уход за кожей

Мир дороги найти не умеет,-

Честь безумцу, который навеет

Человечеству сон золотой! 2

С точки зрения Шарля Фурье, безумным был мир, в ко­тором он жил и работал.

Этот безумный мир

Фурье сделал гениальную попытку представить историческую законо­мерность развития человеческого об­щества. История человечества от его появления на земле до будущего общества гармонии выглядит у Фурье следующим образом 1 :

Внутри периода цивилизации Фурье выделял четыре фазы. Две первые представляют собой, в сущности, рабо­владельческий и феодальный строй, а третья - капита­лизм свободной конкуренции, современный Фурье.

Как видим, Фурье не только в общем выделил основные стадии развития человеческого общества, но и увязал их с состоянием производства на каждой из этих стадий. Тем самым он прокладывал путь к введенному Марксом поня­тию общественно-экономической формации. Энгельс писал, что в понимании истории общества ярче всего проявилось величие Фурье.

Что касается четвертой фазы цивилизации, то ее трак­товка представляет собой пример одного из самых блестя­щих предвидений Фурье: он предсказал в своеобразной форме переход капитализма в монополистическую стадию, которую он называл торговым феодализмом. Проявляя не­заурядный дар диалектического мышления, Фурье показы­вал, что свободная конкуренция закономерно превращается в собственную противоположность, ведет к монополии, ко­торая представлялась ему в первую очередь в образе моно­полизации «новыми феодалами» торговли и банкового дела.

Фурье предъявил капитализму, который он называл миром навыворот, обвинительный акт, беспримерный по смелости и глубине для своей эпохи и сохраняющий от­части свое значение даже для нашего времени. Но тут бы­ла и сила и слабость Фурье. Живописуя преступления ка­питализма, он не мог открыть их коренную причину, по­скольку не имел ясного представления о производственных отношениях и классовой структуре буржуазного общества. Подобно Сен-Симону, Фурье считал предпринимателей и наемных рабочих единым трудовым классом 1 . Отсюда про­истекала и его наивная идеалистическая вера в возмож­ность мирного преобразования общества благодаря разуму, и в частности путем принятия его учения сильными мира сего.

Капиталистическое производство Фурье характеризует как антисоциальное, разобщенное, раздробленное. В ка­ком смысле? Единственная цель буржуазного производ­ства - барыш предпринимателя, а не удовлетворение потребностей общества. Поэтому постоянной чертой капи­тализма является антагонизм интересов между индивиду­альным производителем товаров и обществом. Конкурен­ция между предпринимателями отнюдь не служит интере­сам общества, как утверждают экономисты, а, напротив, разрушает его, создавая анархию производства, хаос и об­становку войны всех против всех. Погоня за барышом и конкуренция порождают чудовищную эксплуатацию наем­ных рабочих. Пример Англии с ее огромными фабриками, где за нищенскую плату работают и взрослые и дети, пока­зывает, куда идет капитализм. «Вот оно - вновь воскрес­шее рабство!» - восклицает Фурье.

Труд, его организация и производительность - вот что в конечном счете определяет устройство и благосостояние общества. Понимая это, Фурье рисует потрясающую карти­ну расхищения и порабощения труда при капитализме. «Строй цивилизации» превратил труд из нормальной жиз­недеятельности человека, из источника радости в прокля­тье и ужас. В этом обществе все, кто в состоянии это сде­лать, любыми правдами и неправдами избавляются от труда. Труд мелкого собственника - крестьянина, ремеслен­ника, даже предпринимателя - это непрерывная борьба с конкурентами, отсутствие обеспеченности, зависимость. Но еще несравненно тяжелее труд наемного рабочего, труд подневольный и не способный дать никакого удовлетворе­ния человеку. С ростом производства, с его концентрацией и подчинением крупному капиталу такой труд становится все более преобладающим. Фурье чувствовал связь этого характера труда с частной собственностью и ее капитали­стической формой, но не пытался уяснить себе эту связь. Тем не менее Маркс и Энгельс считали взгляды Фурье на труд и его идеи о полном изменении характера труда в бу­дущем обществе одной из главных заслуг великого уто­писта.

В ряде ранних произведений Маркс развил концепцию отчуждения. Речь идет об отчуждении человека при капи­талистическом строе от результатов его труда и судеб об­щества, о его превращении в жалкий придаток промышлен­ного Молоха. Здесь несомненны следы идей Фурье, и Маркс прямо связывает в одном месте проблему отчужде­ния с именем Фурье 1 .

Фурье бичует отнюдь не только экономические язвы капитализма, но также его политику, мораль, культуру, систему воспитания. Особенно много и резко он писал о том, как извращает капитализм естественные, человече­ские отношения полов и ставит женщину в неравноправ­ное, угнетенное положение. Энгельс писал: «Ему первому принадлежит мысль, что в каждом данном обществе сте­пень эмансипации женщины есть естественное мерило об­щей эмансипации» 2 .

Вернемся теперь к таблице, где изображены периоды развития общества по Фурье. Мы видим, что между циви­лизацией и гармонизмом Фурье помещал два переходных периода, которые он называл гарантам и социаптизм. Он много раз заявлял, что цель его заключается не в каких-то частных реформах строя цивилизации, а в уничтожении этого строя и создании принципиально нового общества. Но поскольку Фурье исключал революционный путь пере­хода и учитывал огромные трудности, он был согласен идти на компромисс и допускал, что людям цивилизации потре­буется более или менее длительное время для создания гармонизма.

Основные черты первого переходного периода - гарантизма он намечал следующим образом. Частная собствен­ность существенно не видоизменяется, но подчиняется кол­лективным интересам и контролю. Возникают частичные ассоциации, объединяющие группы семей для совместного труда, а также питания, отдыха и т. д. В этих ассоциациях труд постепенно теряет черты капиталистического наемно­го труда. Экономическое неравенство сохраняется, но при гарантизме «богачи обладают полным и обеспеченным счастьем лишь соразмерно с гарантиями соответствующих средств к существованию и наслаждений для бедных каст» 3 . Конкуренция контролируется обществом, стано­вится правдивой и простой. Предпринимаются большие со­циальные работы, в частности ликвидируются трущобы, производится перестройка городов. Как и все утопии Фурье, гарантизм не требует широких изменений в полити­ческом устройстве, оп может начаться при монархии абсо­лютной и конституционной, при республике и любом дру­гом строе.

Фурье считал, что в самом строе цивилизации уже раз­вились некоторые предпосылки гарантизма, что к этому направляется «гений строя цивилизации». Лишь заблуждения людей, и особенно воздействие буржуазных общественных наук, мешают переходу к гарантизму. С другой стороны, гарантизм, будучи установлен, быстро убедит человече­ство в преимуществах нового общественного устройства и подготовит его к строю полной ассоциации.

Но на гарантизм Фурье можно смотреть иначе: как на систему реформ, улучшающих капитализм, делающих его «сносным» и вовсе не подготовляющих его ликвидацию. Тогда учение Фурье превращается в заурядный рефор­мизм, оно как бы становится в ряд идей, подготовивших современные концепции и практику буржуазного «государ­ства благосостояния». Сам Фурье протестовал бы против такого толкования его идей. Однако многие фурьеристы вели дело именно к этому.

В 30-х и отчасти в 40-х годах XIX в. фурьеризм был главным социалистическим течением во Франции. Он ока­зался жизненнее сен-симонизма, поскольку был лишен ре­лигиозно-сектантской формы и выдвигал более близкие и реалистические идеалы, особенно производственно-потребительский кооператив в виде фаланги. Однако в среде французского рабочего класса учение Фурье имело слабые позиции и было распространено главным образом среди ин­теллигентной молодежи.

Революция 1848 г. толкнула фурьеристов на арену по­литической деятельности, где они заняли позиции, близкие к мелкобуржуазной демократии. Не поддержав народное восстание в июньские дни, они через год попытались вы­ступить против правительства Луи Бонапарта, но были легко раздавлены. Немногие оставшиеся во Франции фурьеристы позже занимались кооперативной деятельностью. Историческая роль фурьеризма была исчерпана. Если Фурье, хотя и неосознанно, во многом выражал интересы рабочего класса, то его последователи скатились на пози­ции мелкой и средней буржуазии.

«Манифест Коммунистической партии», который возве­стил появление на исторической арене научного коммуниз­ма, нового революционного мировоззрения и пролетарской партии, был вместе с тем приговором утопическому социа­лизму, и в частности фурьеризму. Маркс и Энгельс писали: «Значение критически-утопического социализма и комму­низма стоит в обратном отношении к историческому разви­тию. По мере того как развивается и принимает все более определенные формы борьба классов, это фантастическое стремление возвыситься над ней, это преодоление ее фантастическим путем лишается всякого практического смыс­ла и всякого теоретического оправдания. Поэтому если ос­нователи этих систем и были во многих отношениях рево­люционны, то их ученики всегда образуют реакционные секты. Они крепко держатся старых воззрений своих учи­телей, невзирая на дальнейшее историческое развитие про­летариата. Поэтому они последовательно стараются вновь притупить классовую борьбу и примирить противополож­ности. Они все еще мечтают об осуществлении, путем опы­тов, своих общественных утопий, об учреждении отдельных фаланстеров... и для сооружения всех этих воздушных замков вынуждены обращаться к филантропии буржуаз­ных сердец и кошельков» 1 .

Не пора ли приравнять пытку лишением сна пытке принудительного погружения в искусственную кому? ... "
Из несказанного Верой Павловной

Мир дороги найти не умеет -

Человечеству сон золотой!

Пьер Жан Беранже "Безумцы "

Основной парадокс состояния сна и его экспериментальное разрешение

Http://polit.ru/article/2014/05/04/pigarev/

Безумцы (Беранже/Курочкин)

Материал из Викитеки - свободной библиотеки

Язык оригинала: французский. Название в оригинале: Les Fous. - Из сборника «Новые и последние песни». Источник: Беранже П.-Ж. Сто песен. - М.: Хуждожественная литература, 1966. - С. 262-264.

Безумцы

Оловянных солдатиков строем
По шнурочку равняемся мы.
Чуть из ряда выходят умы:
«Смерть безумцам!» - мы яростно воем.
Поднимаем бессмысленный рев,
Мы преследуем их, убиваем -
И статуи потом воздвигаем,
Человечества славу прозрев.

Ждёт Идея, как чистая дева,
Кто возложит невесте венец.
«Прячься», - робко ей шепчет мудрец,
А глупцы уж трепещут от гнева.
Но безумец-жених к ней грядёт
По полуночи, духом свободный,
И союз их - свой плод первородный -
Человечеству счастье даёт.

Сен-Симон всё своё достоянье
Сокровенной мечте посвятил.
Стариком он поддержки просил,
Чтобы общества дряхлое зданье
На основах иных возвести, -
И угас, одинокий, забытый,
Сознавая, что путь, им открытый,
Человечество мог бы спасти.

«Подыми свою голову смело! -
Звал к народу Фурье. - Разделись
На фаланги и дружно трудись
В общем круге для общего дела.
Обновлённая вся, брачный пир
Отпирует земля с небесами, -
И та сила, что движет мирами,
Человечеству даст вечный мир».

Равноправность в общественном строе
Анфантен слабой женщине дал.
Нам смешон и его идеал.
Это были безумцы - все трое!
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет -
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!

По безумным блуждая дорогам,
Нам безумец открыл Новый Свет;
Нам безумец дал Новый завет -
Ибо этот безумец был богом.
Если б завтра земли нашей путь
Осветить наше солнце забыло -
Завтра ж целый бы мир осветила
Мысль безумца какого-нибудь!

Перейти; Анри Сен-Симон (1760-1825) - основатель школы утопического социализма, впоследствии названной сенсимонизмом (прим. редактора).
Перейти; Шарль Фурье (1772-1837) - французкий утопический социалист (прим. редактора).
Перейти; Бартелеми Проспер Анфантен (1796-1864) - ближайший ученик Сен-Симона. После смерти учителя основал секту, которая особенно развила религиозную сторону его доктрины. Пытался организовать трудовую коммуну, которая была распущена после судебного процесса (прим. редактора).
Источник -
Категории: Переводы с французского языкаНовые и последние песни (Беранже)Поэзия Пьера Жана Беранже Французская поэзия, малые формы Переводы, выполненные Василием Степановичем Курочкиным

***
Владимир Вахрушев
"Господа, если к правде святой..."

Борис Егоров. Российские утопии. Исторический путеводитель. СПб., “Искусство - СПБ”, 2007, 415 стр.

Стихотворение Беранже “Безумцы” (“Les Fous”), известное у нас по переводу В. Курочкина, могло бы служить эпиграфом к тем сотням, а возможно, и тысячам исследований, которые посвящены проблемам утопии и утопического сознания, его роли в мировой истории. Патетически и с надрывом декламирует Актер в пьесе Горького “На дне”:

Господа, если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой.

Поэт нашел удивительно точное слово “le fou”, которое во французском языке означает и дурака, и придворного шута, имевшего привилегию говорить иной раз горькую правду. Причем в утопическом варианте этого “безумства” воплощен целый клубок трагических парадоксов человеческого существования: люди не могут не мечтать о прекрасной жизни (лучший пример тут Дон Кихот), они воплощают утопию в жизнь и убеждаются в том, что реализация светлой мечты ведет к антиутопии. Но утопия не умирает, мы все обречены на то, чтобы снова и снова наступать на грабли…

Отсюда и вечная актуальность темы, отсюда интерес к очередной книге, этой теме посвященной. Ее автор - известный в мировой филологической науке человек, один из создателей московско-тартуской семиотической школы, бывший долгие годы ближайшим другом и соратником Ю. М. Лотмана. Работает Б. Ф. Егоров и как культуролог, см. его фундаментальное исследование “Очерки по истории русской культуры XIX века”1. Книга о русской утопии является логическим продолжением этого труда, а также других работ ученого, посвященных отечественной литературе и критике позапрошлого столетия.

Опираясь на большой фактический материал, Б. Ф. Егоров привлекает наше внимание к “классическим” произведениям типа “Что делать?” Чернышевского и к вещам малоизвестным вроде зашифрованных утопических проектов Н. В. Кукольника или романа “Рай земной” (1903) К. С. Мережковского, брата известного писателя.

Определенные (и вполне понятные) трудности испытал ученый в попытках дать свое определение изучаемому явлению. Он пишет: “Я <…> расширяю (или сужаю?) понятие и определяю утопию как мечту об идеальной жизни в любых масштабах и объемах <...>” (курсив автора. - В. В.). “В утопическую область я включаю не только печатные <…> тексты, но и устные рассказы и идеи, не только художественные произведения, но и трактаты, письма, очерки <…>”. На наш взгляд, ни о каком “сужении” понятия речь тут не идет, наоборот, “утопия как мечта” фактически понята как некий “мегажанр”, включающий в себя по сути дела любые жанры. Именно любые, то есть не только словесные (речевые по терминологии Бахтина), но и живописные (пасторальные, идиллические пейзажи), музыкальные, архитектурные (храм как “земной рай”), садово-парковые (сад как hortus conclusus, минимальное подобие Эдема). Исследователь в основном занят анализом словесных утопических жанров и личностями их творцов, но иногда говорит и об отражении утопической тематики в других сферах искусства.

Автор понимает парадоксальную связь между утопией и антиутопией. Он пишет, что еще у Свифта “утопией прикрывались полемика и сатира. Они, заполняя все пространство произведения, превращают утопию в антиутопию (курсив автора. - В. В.). Утопия может смешиваться с антиутопией и перетекать в нее”. Здесь напрашивается обобщение - практически любая утопия несет в себе имплицитно собственное отрицание, “деконструирует” себя, выражаясь языком Жака Деррида. Если же утопия реализуется и даже долгое время существует, скажем, в форме сельской идиллии, то все равно она разрушается под воздействием внешних агрессивных сил. Достоевский, как показано в книге Егорова, гениально и парадоксально заострил этот момент в “Сне смешного человека” - один “грешник” легко разрушил целый рай! Но это лишь значит, что в душах невинных обитателей блаженной планеты всегда таились разрушительные “микробы” всевозможных страстей.

И - vice versa - во многих антиутопиях сохраняются элементы утопии - Путешественник во времени видит в царстве элоев черты коммунизма (“Машина времени” Уэллса), “Прекрасный новый мир” Хаксли действительно “прекрасен” изобилием материальных благ. Еще раз подчеркнем, что “чистая” утопия per se (сама по себе) в принципе антиутопична. Что доказывает не без доли эпатажности Ю. И. Дружников, утверждая, что “Утопия” Томаса Мора на самом деле опровергает “мечту об идеальной жизни”!2 На “кричащее противоречие” своего текста внятно намекает и сам Мор в конце книги, когда пишет от лица повествователя: “Мне сейчас же пришло на ум немало обычаев и законов этого народа (утопийцев. - В. В.), заключающих в себе чрезвычайную нелепость”. Мор надеется: “У нас будет еще время поглубже подумать об этом предмете <…> Хорошо, если бы это когда-нибудь осуществилось!” Подумать на эту тему “поглубже” людям довелось только через несколько сотен лет после казни великого утописта. Мы сейчас не имеем возможности вдаваться в обсуждение причин столь “странной” (и приносящей людям столько страданий, разочарований) связи утопии с антиутопией, это задача специального исследования. Но одно, по-моему, ясно: дело в страшной силе отчуждения, или, иначе говоря, иронии истории, которая, начиная с самого возникновения человечества, превращает благие его начинания и замыслы в нечто противоположное. К тому же каждый утопист вольно или невольно вкладывает в проекты всеобщего блага свои сугубо личные пристрастия и антипатии, которые для массы людей неприемлемы. Авторский эгоизм борется в утопиях с альтруизмом и превращает их в антиутопии.

Собственно, почти вся книга Бориса Федоровича Егорова, представляющая, как он сам пишет, “исторический путеводитель” по русским утопиям - от самых древних вплоть до начала ХХ века, - есть в то же время нагляднейшее пособие по “демонтажу” российского утопического сознания во всех его разновидностях. Это история, полная драматизма, трагизма и не лишенная комических эпизодов. Первый раздел книги - “Народные легенды и попытки реализации утопий”, где исследователь дает впечатляющий обзор разнообразнейшей фольклорно-мифо-литературной продукции о рае и аде, этих “самых древних” формах утопии и антиутопии, об апокрифических сказаниях про индийское царство, Беловодье, град Китеж и т. д. При этом отмечено, что у наших предков, вынужденных много и тяжело трудиться, да еще в условиях зависимости от бояр и князей, вырабатывалось стойкое отвращение к труду как таковому. Здесь стоило сослаться на великолепную статью Е. Н. Трубецкого “„Иное царство” и его искатели в русской народной сказке” (1922), в которой этот выдающийся религиозный философ и последователь Вл. Соловьева пытается в духе теодицеи примирить “софийные” и “антисофийные” начала в русской культуре и жизни. “Как раз в русской сказке, - пишет Трубецкой, - сочувствие лени и воровству граничит с апофеозом лентяя и вора”3. Тут же автор осуждает советскую власть, которая осуществляет эту “утопию бездельника и вора”4. К этой народной утопии-антиутопии, отзвуки которой мы находим и в платоновском “Чевенгуре”, по Е. Н. Трубецкому, примешиваются черты христианского настроения, пронизывающего сказку: “тайна всеобщей солидарности” всего живого в мире, “мудрого безумия” человеческой жертвы5.

Много говорится у Егорова о старообрядцах, хлыстах, скопцах, духоборах, пытавшихся победить земное нечестие и устроить божескую жизнь на этом свете. Удивительна случайная, но символическая по сути перекличка двух ничем вроде бы не связанных явлений русской жизни. На рубеже XVII - XVIII веков был знаменит среди старообрядцев Андрей Денисов, который “происходил из обедневших князей Мышкиных”. Знал ли что-нибудь о нем автор романа “Идиот”? Это возможно, ведь Достоевский интересовался старообрядцами. Во всяком случае, “почти однофамильцы”, реальный Андрей Денисов и литературный герой, князь Мышкин, сходны в своем стремлении найти правду Божью в этом грешном мире.

Книга Егорова читается иногда как увлекательный роман приключений - авантюр духа и действия. Перед нами возникает тянущаяся сквозь века панорама удивительных событий, бесконечная галерея героев - отважных, хитрых, ловких, умных и безрассудных, подчас просто безумных, обаятельных и отталкивающих. Таков, например, “колоритный и загадочный” поляк Йозеф Еленский, который добровольно утратил свое шляхетское звание, зато сочинил грандиозный план по уничтожению крепостного права, а заодно и по замене “матушки императрицы” ее сыном Павлом на троне. Павел получил трон и без Еленского, но последний не растерялся и уже при Александре выдвигает вполне безумный проект превращения государства российского в “религиозное, теократическое царство скопцов”. И за такой невероятный по дерзости план был всего лишь сослан в монастырь. Чудны дела твои, Господи.

Вообще русский XVIII век настолько насыщен утопистами, что впору называть это время не только эпохой Просвещения, но и “фантазийным” столетием. Тон задавали мечтатели-цари и “жадною толпой стоящие у трона” фавориты типа Потемкина и Зубова. Многое из их проектов осуществлялось, но какой ценой! Трудно (да, пожалуй, и невозможно) сказать, больше пользы или вреда принесли, например, реформы Петра. Боярин Федор Салтыков сочинил в 1714 году “Изъявления прибыточные государству”, в которых развернул грандиозный план по уничтожению нищеты и росту благосостояния народа. Много он пишет о создании библиотек и развитии монументальной пропаганды. Прожектером был крестьянский сын Иван Посошков, ставший богатым промышленником. В своей “Книге о скудости и богатстве” он проповедует аскетические христианские нормы любви и смирения и осуждает введенные Петром “богомерзкие танцы”. Утопистами были и наши писатели - Сумароков, Княжнин, Херасков, Эмин (турок по происхождению), Радищев и другие. Причем у каждого из них были свои причуды и преференции, иногда забавные, иногда просто дикие. Так, писатель и астроном Федор Дмитриев-Мамонов, дальний родственник Петра Первого, в аллегорической повести “Дворянин-философ” с одобрением живописует некое муравьиное царство, в котором черные муравьи-работяги почитают высшей для себя честью целовать в зад своих властителей. Хороша утопия! Впрочем, в сочинении есть и более “мягкие” варианты утопий, которые отдаленно перекликаются с “межпланетными” фантазиями Лукиана и Сирано де Бержерака. Печальное совпадение - Федор Дмитриев-Мамонов, как и его однофамилец, граф Матвей Дмитриев-Мамонов (1790 - 1863), тоже прожектер и оппонент самодержавия, оба были психически нездоровы. При этом Мамонов-второй пострадал за свои выпады против Романовых-“голштинцев”: Николай Первый велел держать его под стражей и принудительно лечить6.

Уже неоднократно писалось о выдающемся авантюристе Морисе Беньовском (1746 - 1786), бунтаре и путешественнике, сосланном на Камчатку, откуда он бежал с группой помощников и на захваченном судне достиг острова Тайвань, где и возмечтал создать Государство Солнца по образцам, вычитанным из книг Мора и Кампанеллы. Позднее этот мечтатель строил “идеальное государство” уже на Мадагаскаре… Как отмечает Егоров, эти изумительные деяния беглого поляка начинают “грустную череду российских коммунистических и социалистических общин, основанных на утопических планах”.

Бoльшая часть книги Б. Ф. Егорова отдана русским утопиям XIX века, которые по части жанрового и идейного разнообразия, да и количественно превосходят даже фантазии предшествующего столетия. Заметно выросло художественное мастерство писателей-утопистов, появляются новые жанрово-тематические направления в утопической литературе, например утопии научно-фантастические. Участились попытки практической реализации утопических проектов, и тут первым в XIX столетии оказался граф Аракчеев, осуществивший “задумку” Александра I. В системе военных поселений мы находим классический пример перехода утопии в антиутопию. Граф оказался отличным хозяйственником, предшественником “новых русских”: он вводит в сельское хозяйство многопольную систему, селекцию скота и семян, зарабатывает бешеные деньги и выделяет жертвам петербургского наводнения 1824 года целый миллион рублей! Но и вводит в своих “идеальных” поселениях жесточайший режим. Этого “прожектера” заклеймил Салтыков-Щедрин в гротескно-сатирическом образе Угрюм-Бурчеева, из-за которого “история прекратила течение свое”.

XIX век - это время мощной активизации социально-политической мысли в России, что не могло не сказаться и в сфере “мечты об идеальной жизни”. Вовсю прожектерствуют правители, не отстают от них и декабристы. Основатель Харьковского университета Василий Каразин (1773 - 1842) оказался первым в России (а может быть, и в мире?) автором идеи о регуляции природы с помощью управления атмосферным электричеством, которая позднее привлекла Н. Ф. Федорова и др. Эта идея не реализована до сих пор - да, по-моему, и хорошо, что она не осуществилась, ведь на практике это может привести к полной атмосферной катастрофе… О страшных последствиях радикального вмешательства человека в устройство природы задумывался князь В. Ф. Одоевский, который в одном из очерков цикла “Русские ночи” (1844) рисует гигантский пороховой взрыв, раскалывающий земной шар и ведущий к гибели человечества. “До такой антиутопии, - пишет Б. Ф. Егоров, - не доходили и видные авторы ХХ века”. Это утверждение нуждается в серьезной корректировке. Как пишет И. Р. Шафаревич в книге “Социализм как явление мировой истории” (1977), самоубийственные фантазии, представления о гибели мира и его последующем возрождении характерны для многих мифологий, а также для взглядов таких утопистов, как Сен-Симон и Фурье, в ХХ веке их подхватывает Г. Маркузе. Да и Жюль Верн отдал дань таким опасениям в сатирическом романе “Вверх дном” (1889), где герои космического полета вокруг Луны превращаются в безумных воротил, которые хотят в целях наживы “выпрямить” земную ось с целью изменения климата и получения неслыханных прибылей. Только ошибка в вычислениях изобретателя Мастона спасает земной шар от гибели.

Общий вывод из замечательной книги Б. Ф. Егорова: человечество всегда мечтало и никогда не перестанет мечтать о лучшей жизни на земле, а теперь и о существовании в космосе. И, удивительное дело, сколь бы горькие и даже страшные уроки ни преподносила жизнь, раз за разом превращая любую реализуемую на практике утопию в антиутопию, люди ничуть не учатся на ошибках. Почему? Видимо, все же прав Фрейд: два могучих импульса нашего подсознания, либидо и танатос, все-таки подчиняют себе человеческий разум, который то и дело превращается в великое неразумие, просто в безумие. В тягу к коллективному всечеловеческому самоубийству. Чем иначе объяснить тот факт, что даже Александр Богданов, бывший соратник Ленина, но кроткий человек, действительно желавший счастья людям, в своем утопическом романе “Красная звезда” (1908) заставляет марсианского ученого-коммуниста Стэрни мечтать об истреблении всех жителей Земли!

Как пресечь превращение утопий в их противоположность? Никто пока не знает ответа.

Владимир Вахрушев.

Г. Балашов.

1 В кн.: “Из истории русской культуры”. Т. 5 (XX век). М., “Языки русской культуры”, 1996, стр. 13 - 389.

2 Дружников Ю. И. Человек, который перестал смеяться. - “Вышгород” (Таллинн), 2003, № 4, стр. 142 - 165.

3 Трубецкой Е. Н. “Иное царство” и его искатели в русской народной сказке. - “Литературная учеба”, 1990, № 2, стр. 100 - 118.

4 Там же, стр. 105.

5 Там же, стр. 106 - 108.

6 См.: Лотман Ю. М. Матвей Алекс. Мамонов. - “Ученые записки Тартуского университета”. Вып. 78. Тарту, 1959, стр. 19 - 92.

***
Максим Горький: сам обманываться рад!

_______________________________________

Душевных терзаний, что ты собственными руками загубил и себя, и близких…

В последнее время такие мысли одолевали Горького постоянно. Ведь его звали домой, в Россию, и звали все настоятельнее… Он уехал оттуда шесть лет назад, в 1921-м. Уехал потому, что ему страшно не нравилось то, что там творилось. Он, Буревестник революции, большой приятель Ленина, давний член РСДРП, неутомимый сборщик средств на нужды партии, едва его мечта - революция - осуществилась, стал из кожи вон лезть, чтобы откреститься от новой власти, ругая ее почем зря в своей газете. Но тщетно: сторонники революции обиделись, а противники - не поверили. Даже друг, Леонид Андреев, не пощадил: «Горький и его «Новая жизнь» дышат несправедливостью, как пьяный спиртом. Лицемеры, обвиняющие всех в лицемерии, лжецы, обвиняющие во лжи, убийцы и погубители, всех обвиняющие в том, в чем сами они повинны». Ну как им объяснить, что революция дорога была ему как идея, как высокая романтическая мечта, которой, как и любой романтической мечте, лучше было бы никогда не осуществляться, потому что в реальности такие прекрасные мечты вечно оборачиваются чем-то неприглядным и мерзким… Алексей Максимович мечтал о высвобождении культурной энергии народа, о том, как распространение энциклопедических знаний поможет низам освободиться от удушающего мрака мирового империализма, о рождении в революции новой веры, нового бога и нового человека… А на деле вышел красный террор, хаос, всеобщий страх, солдатня на улицах семечки лузгает, повсюду дикость, кровь, ничем не сдерживаемые звериные инстинкты…
Самое худшее - это что на его заступничество надеялись знакомые, а что он мог? Он в рекордные сроки - в несколько первых дней - смертельно надоел Ленину своими просьбами, и тот перестал его слушать. В итоге расстрел поэта Николая Гумилева Горький своим вмешательством только ускорил, Блока не спас… Бывало, он, уже понимая, что ничем не может помочь просителю, не решался сказать правду, а попросту - врал. Пушкинское «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман» или еще из Беранже: «Господа! Если к правде святой Мир дорогу найти не умеет, Честь безумцу, который навеет Человечеству сон золотой» - это было его жизненным кредо, его девизом… Этого никто не желал понять! Ему ставили в вину баронессу Икскуль, боявшуюся расстрела и обратившуюся к нему с просьбой помочь ей выехать за границу, - Горький обещал похлопотать и потом целый месяц обнадеживал...

Информация взята из –
***
Четвертый сон веры павловны

И снится Вере Павловне сон, будто:Доносится до нее знакомый, - о, какой знакомый теперь! - голос издали, ближе, ближе,

Wie herrlich leuchtet
Mir die Natur!
Wie glaenzt die Sonne!
Wie lacht die Flur! 1

И видит Вера Павловна, что это так, все так...Золотистым отливом сияет нива; покрыто цветами поле, развертываются сотни, тысячи цветов на кустарнике, опоясывающем поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником лес, и он весь пестреет цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника, от наполняющих лес цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся от ветвей вместе с ароматом; и за нивою, за лугам, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые цветами луга, покрытые цветами кустарники до дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем, и над их вершинами там и здесь, там и здесь, светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные облака своими переливами слегка оттеняют по горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется и радует природа, льет свет и теплоту, аромат и песню, любовь и нету в грудь, льется песня радости и неги, любви и добра из, груди - «О земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние облака над вершинами тех гор!
»O Erd"! O Sonne!
O Glueck! ; Lust!
;O Lieb", O Liebe,
So goldensoen
Wie Hoeh"n! 2
- Теперь ты знаешь меня? Ты знаешь, что я хороша? Но ты не знаешь, никто из вас еще не знает меня во всей моей красоте. Смотри, что было, что теперь, что будет. Слушай и смотри:
Wohl perlet im Glase der purpurne Wein,
Wohl glaenzen die Augen der Gaeste... 3
У подошвы горы, на окраине леса, среди цветущих кустарников высоких густых аллей воздвигся дворец.- Идем туда.Они идут, летят.Роскошный пир. Пенится в стаканах вино; сияют глаза пирующих. Шум и шепот под шум, смех и тайком пожатие руки, и порою украдкой неслышный поцелуй. - «Песню! Песню! Без песни не полно веселие!» И встает поэт. Чело и мысль его озарены вдохновением, ему говорит свои тайны природа, ему раскрывает свой смысл история, и жизнь тысячелетий проносится в его песне рядом картин.
1
Звучат слова поэта, и возникает картина.Шатры номадов. Вокруг шатров пасутся овцы, лошади, верблюды. Вдали лес олив и смоковниц. Еще дальше, дальше, на краю горизонта к северо-западу, двойной хребет высоких гор. Вершины гор покрыты снегом, склоны их покрыты кедрами. Но стройнее кедров эти пастухи, стройнее пальм их жены, и беззаботна их жизнь в ленивой неге: у них одно дело - любовь, все дни их проходят, день за днем, в ласках и песнях любви.- Нет, - говорит светлая красавица, - это не обо мне. Тогда меня не было. Эта женщина была рабыня. Где нет равенства, там нет меня. Ту царицу звали Астарта. Вот она.Роскошная женщина. На руках и на ногах ее тяжелые золотые браслеты; тяжелое ожерелье из перлов и кораллов, оправленных золотом, на ее шее. Ее волоса увлажнены миррою. Сладострастие и раболепство в ее лице, сладострастие и бессмыслие в ее глазах.«Повинуйся твоему господину; услаждай лень его в промежутки набегов; ты должна любить его, потому что он купил тебя, и если ты не будешь любить его, он убьет тебя», - говорит она женщине, лежащей перед нею во прахе.- Ты видишь, что это не я, - говорит красавица.
2
Опять звучат вдохновенные слова поэта. Возникает новая картина.Город. Вдали на севере и востоке горы; вдали на востоке и юге, подле на западе - море. Дивный город. Не велики в нем домы и не роскошны снаружи. Но сколько в нем чудных храмов! Особенно на холме, куда ведет лестница с воротами удивительного величия и красоты: весь холм занят храмами и общественными зданиями, из которых каждого одного было бы довольно ныне, чтобы увеличить красоту и славу великолепнейшей из столиц. Тысячи статуй в этих храмах и повсюду в городе - статуи, из которых одной было бы довольно, чтобы сделать музей, где стояла бы она, первым музеем целого мира. И как прекрасен народ, толпящийся на площадях, на улицах: каждый из этих юношей, каждая из этих молодых женщин и девушек могли бы служить моделью для статуи. Деятельный, живой, веселый народ, народ, вся жизнь которого светла и изящна. Эти домы, не роскошные снаружи, - какое богатство изящества и высокого уменья наслаждаться показывают они внутри: на каждую вещь из мебели и посуды можно залюбоваться. И все эти люди, такие прекрасные, так умеющие понимать красоту, живут для любви, для служения красоте. Вот изгнанник возвращается в город, свергнувший его власть: он возвращается затем, чтобы повелевать, - все это знают. Что ж ни одна рука не поднимается против него? На колеснице с ним едет, показывая его народу, прося народ принять его, говоря народу, что она покровительствует ему, женщина чудной красоты даже среди этих красавиц, - и, преклоняясь перед ее красотою, народ отдает власть над собою Пизистрату, ее любимцу. Вот суд; судьи - угрюмые старики: народ может увлекаться, они не знают увлеченья. Ареопаг славится беспощадною строгостью, неумолимым нелицеприятием: боги и богини приходили отдавать свои дела на его решение. И вот должна явиться перед ним женщина, которую все считают виновной в страшных преступлениях: она должна умереть, губительница Афин, каждый из судей уже решил это в душе; является перед ними Аспазия, эта обвиненная, и они все падают перед нею на землю и говорят: «Ты не можешь быть судима, ты слишком прекрасна!» Это ли не царство красоты? Это ли не царство любви?- Нет, - говорит светлая красавица, - меня тогда не было. Они поклонялись женщине, но не признавали ее равною себе. Они поклонялись ей, но только как источнику наслаждений; человеческого достоинства они еще не признавали в ней! Где нет уважения к женщине, как к человеку, там нет меня. Ту царицу звали Афродита. Вот она.На этой царице нет никаких украшений, - она так прекрасна, что ее поклонники не хотели, чтоб она имела одежду, ее дивные формы не должны быть скрыты от их восхищенных глаз.Что говорит она женщине, почти такой же прекрасной, как сама она, бросающей фимиам на ее алтарь?«Будь источником наслаждения для мужчины. Он господин твой. Ты живешь не для себя, а для него».И в ее глазах только нега физического наслаждения. Ее осанка горда, в ее лице гордость, но гордость только своею физическою красотою. И на какую жизнь обречена была женщина во время царства ее? Мужчина запирал женщину в гинекей, чтобы никто, кроме его, господина, не мог наслаждаться красотою, ему принадлежащею. У ней не было свободы. Были у них другие женщины, которые называли себя свободными, но они продавали наслаждение своею красотою, они продавали свою свободу. Нет, и у них не было свободы. Эта царица была полурабыня. Где нет свободы, там нет счастия, там нет меня.
3
Опять звучат слова поэта. Возникает новая картина.Арена перед замком. Кругом амфитеатр с блистательной толпою зрителей. На арене рыцари. Над ареною, на балконе замка сидит девушка. В ее руке шарф. Кто победит, тому шарф и поцелуй руки ее. Рыцари бьются насмерть. Тоггенбург победил. «Рыцарь, я люблю вас, как сестра. Другой любви не требуйте. Не бьется мое сердце, когда вы приходите, - не бьется оно, когда вы удаляетесь». - «Судьба моя решена», - говорит он и плывет в Палестину. По всему христианству разносится слава его подвигов. Но он не может жить, не видя царицу души своей. Он возвращается, он не нашел забвенья в битвах. «Не стучитесь, рыцарь: она в монастыре». Он строит себе хижину, из окон которой, невидимый ей, может видеть ее, когда она поутру раскрывает окно своей кельи. И вся жизнь его - ждать, пока явится она у окна, прекрасная, как солнце; нет у него другой жизни, как видеть царицу души своей, и не было у него другой жизни, пока не иссякла в нем жизнь; и когда погасла в нем жизнь, он сидел у окна своей хижины и думал только одно: увижу ли ее еще?- Это уж вовсе, вовсе не обо мне, - говорит светлая красавица. - Он любил ее, пока не касался к ней. Когда она становилась его женою, она становилась его подданною; она должна была трепетать его; он запирал ее; он переставал любить ее. Он охотился, он уезжал на войну, он пировал с своими товарищами, он насиловал своих вассалок, - жена была брошена, заперта, презрена. Ту женщину, которой касался мужчина, этот мужчина уж не любил тогда. Нет, тогда меня не было. Ту царицу звали «Непорочностью». Вот она.Скромная, кроткая, нежная, прекрасная, - прекраснее Астарты, прекраснее самой Афродиты, но задумчивая, грустная, скорбящая. Перед нею преклоняют колена, ей подносят венки роз. Она говорит: «Печальная до смертной скорби душа моя. Меч пронзил сердце мое. Скорбите и вы. Вы несчастны. Земля - долина плача».- Нет, нет, меня тогда не было, - говорит светлая красавица.
4
Нет, те царицы были непохожи на меня. Все они еще продолжают царствовать, но царства всех их падают. С рождением каждой из них начинало падать царство прежней. И я родилась только тогда, когда стало падать царство последней из них. И с тех пор как я родилась, царства их стали падать быстро, быстро, и они вовсе падут, - из них следующая не могла заменить прежних, и они оставались при ней. Я заменяю всех, они исчезнут, я одна останусь царствовать над всем миром. Но они должны были царствовать прежде меня; без их царств не могло прийти мое.Люди были как животные. Они перестали быть животными, когда мужчина стал ценить в женщине красоту. Но женщина слабее мужчины силою; а мужчина был груб. Все тогда решалось силою. Мужчина присвоил себе женщину, красоту которой стал ценить. Она стала собственностью его, вещью его. Это царство Астарты.Когда он стал более развит, он стал больше прежнего ценить ее красоту, преклонился перед ее красотою. Но ее сознание было еще не развито. Он ценил только в ней красоту. Она умела думать еще только то, что слышала от него. Он говорил, что только он человек, она не человек, и она еще видела в себе только прекрасную драгоценность, принадлежащую ему, - человеком она не считала себя. Это царство Афродиты.Но вот начало в ней пробуждаться сознание, что и она человек. Какая скорбь должна была обнять ее и при самом слабом появлении в ней мысли о своем человеческом достоинстве! Ведь она еще не была признаваема за человека. Мужчина еще не хотел иметь ее иною подругою себе, как своею рабынею. И она говорила: я не хочу быть твоею подругою! Тогда страсть к ней заставляла его умолять и смиряться, и он забывал, что не считает ее человеком, и он любил ее, недоступную, неприкосновенную, непорочную деву. Но лишь только верила она его мольбе, лишь только он касался ее - горе ей! Она была в руках его, эти руки были сильнее ее рук, а он был груб, и он обращал ее в свою рабыню и презирал ее. Горе ей! Это скорбное царство девы.Но шли века; моя сестра, - ты знаешь ее? - та, которая раньше меня стала являться тебе, делала свое дело. Она была всегда, она была прежде всех, она уж была, как были люди, и всегда работала неутомимо. Тяжел был ее труд, медлен успех, но она работала, работала, и рос успех. Мужчина становился разумнее, женщина тверже и тверже сознавала себя равным ему человеком - и пришло время, родилась я.Это было недавно, о, это было очень недавно. Ты знаешь ли, кто первый почувствовал, что я родилась, и сказал это другим? Это сказал Руссо в «Новой Элоизе». В ней, от него люди в первый раз услышали обо мне.И с той поры мое царство растет. Еще не над многими я царица. Но оно быстро растет, и ты уже предвидишь время, когда я буду царствовать над всею землею. Только тогда вполне почувствуют люди, как я хороша. Теперь те, кто признают мою власть, еще не могут повиноваться всей моей воле. Они окружены массою, неприязненною всей моей воле. Масса истерзала бы их, отравила бы их жизнь, если б они знали и исполняли всю мою волю. А мне нужно счастье, я не хочу никаких страданий, и я говорю им: не делайте того, за что вас стали бы мучить; знайте мою волю теперь лишь настолько, насколько можете знать ее без вреда себе.- Но я могу знать всю тебя?- Да, ты можешь. Твое положение очень счастливое. Тебе нечего бояться. Ты можешь делать все, что захочешь. И если ты будешь знать всю мою волю, от тебя моя воля не захочет ничего вредного тебе: тебе не нужно желать, ты не будешь желать ничего, за что стали бы мучить тебя не знающие меня. Ты теперь вполне довольна тем, что имеешь; ни о чем другом, ни о ком другом ты не думаешь и не будешь думать. Я могу открыться тебе вся.- Назови же мне себя, ты назвала мне прежних цариц, себя ты еще никогда не называла мне. - Ты хочешь, чтобы я назвала себя? Смотри на меня, слушай меня.
5
- Смотри на меня, слушай меня. Ты узнаешь ли мой голос? Ты узнаешь ли лицо мое? Ты видела ли лицо мое?Да, она еще не видела лица ее, вовсе не видела ее. Как же ей казалось, что она видит ее? Вот уж год, с тех пор как она говорит с ним, с тех пор как он смотрит на нее, целует ее, она так часто видит ее, эту светлую красавицу, и красавица не прячется от нее, как она не прячется от него, она вся является ей.- Нет, я не видела тебя, я не видела лица твоего; ты являлась мне, я видела тебя, но ты окружена сиянием, я не могла видеть тебя, я видела только, что ты прекраснее всех. Твой голос, я слышу его, но я слышу только, что твой голос прекраснее всех.- Смотри же, для тебя, на эту минуту, я уменьшаю сиянье моего ореола, и мой голос звучит тебе на эту минуту без очаровательности, которую я всегда даю ему; на минуту я для тебя перестаю быть царицею. Ты видела, ты слышала? Ты узнала? Довольно, я опять царица, и уже навсегда царица.Она опять окружена всем блеском своего сияния, и опять голос ее невыразимо упоителен. Но на минуту, когда она переставала быть царицею, чтобы дать узнать себя, неужели это так? Неужели это лицо видела, неужели этот голос слышала Вера Павловна?- Да, - говорит царица, - ты хотела знать, кто я, ты узнала. Ты хотела узнать мое имя, у меня нет имени, отдельного от той, которой являюсь я, мое имя - ее имя; ты видела, кто я. Нет ничего выше человека, нет ничего выше женщины. Я та, которой являюсь я, которая любит, которая любима.Да, Вера Павловна видела: это она сама, это она сама, но богиня. Лицо богини ее самой лицо, это ее живое лицо, черты которого так далеки от совершенства, прекраснее которого видит она каждый день не одно лицо; это ее лицо, озаренное сиянием любви, прекраснее всех идеалов, завещанных нам скульпторами древности и великими живописцами великого века живописи, да, это она сама, но озаренная сиянием любви, она, прекраснее которой есть сотни лиц в Петербурге, таком бедном красотою, она прекраснее Афродиты Луврской, прекраснее доселе известных красавиц.- Ты видишь себя в зеркале такою, какая ты сама по себе, без меня. Во мне ты видишь себя такою, какою видит тебя тот, кто любит тебя. Для него я сливаюсь с тобою. Для него нет никого прекраснее тебя; для него все идеалы меркнут перед тобою. Так ли?Так, о, так!
6
Теперь ты знаешь, кто я; узнай, что я...Во мне наслаждение чувства, которое было в Астарте: она родоначальница всех нас, других цариц, сменявших ее. Во мне упоение созерцанием красоты, которое было в Афродите. Во мне благоговение перед чистотою, которое было в «Непорочности».Но во мне все это не так, как было в них, а полнее, выше, сильнее. То, что было в «Непорочности», соединяется во мне с тем, что было в Астарте, и с тем, что было в Афродите. И, соединяясь во мне с другими силами, каждая из этих сил становится могущественнее и лучше от союза. Но больше, еще гораздо больше могущества и прелести дается каждой из этих сил во мне тем новым, что есть во мне, чего не было ни в одной из прежних цариц. Это новое во мне то, чем я отличаюсь от них, - равноправность любящих, равное отношение между ними, как людьми, и от этого одного нового все во мне много, о, много прекраснее, чем было в них.Когда мужчина признает равноправность женщины с собою, он отказывается от взгляда на нее, как на свою принадлежность. Тогда она любит его, как он любит ее, только потому, что хочет любить, если же она не хочет, он не имеет никаких прав над нею, как и она над ним. Поэтому во мне свобода.От равноправности и свободы и то мое, что было в прежних царицах, получает новый характер, высшую прелесть, прелесть, какой не знали до меня, перед которой ничто всё, что знали до меня.До меня не знали полного наслаждения чувства, потому что без свободного влечения обоих любящих ни один из них не имеет светлого упоения. До меня не знали полного наслаждения созерцанием красоты, потому что, если красота открывается не по свободному влечению, нет светлого упоения ее созерцанием. Без свободного влечения и наслаждение и восхищение мрачны перед тем, каковы они во мне.Моя непорочность чище той «Непорочности», которая говорила только о чистоте тела: во мне чистота сердца. Я свободна, потому во мне нет обмана, нет притворства: я не скажу слова, которого не чувствую, я не дам поцелуя, в котором нет симпатии.Но то, что во мне новое, что дает высшую прелесть тому, что было в прежних царицах, оно само по себе составляет во мне прелесть, которая выше всего. Господин стеснен при слуге, слуга стеснен перед господином; только с равным себе вполне свободен человек. С низшим скучно, только с равным полное веселье. Вот почему до меня и мужчина не знал полного счастья любви; того, что он чувствовал до меня, не стоило называть счастьем, это было только минутное опьянение. А женщина, как жалка была до меня женщина! она была тогда подвластным, рабствующим лицом; она была в боязни, она до меня слишком мало знала, что такое любовь: где боязнь, там нет любви...Поэтому, если ты хочешь одним словом выразить, что такое я, это слово - равноправность. Без него наслаждение телом, восхищение красотою скучны, мрачны, гадки; без него нет чистоты сердца, есть только обман чистотою тела. Из него, из равенства, и свобода во мне, без которой нет меня.Я все сказала тебе, что ты можешь сказать другим, все, что я теперь. Но теперь царство мое еще мало, я еще должна беречь своих от клеветы не знающих меня, я еще не могу высказывать всю мою волю всем. Я скажу ее всем, когда мое царство будет над всеми людьми, когда все люди будут прекрасны телом и чисты сердцем, тогда я открою им всю мою красоту. Но ты, твоя судьба, особенно счастлива; тебя я не смущу, тебе я не поврежу, сказавши, чем буду я, когда не немногие, как теперь, а все будут достойны признавать меня своею царицею. Тебе одной я скажу тайны моего будущего. Клянись молчать и слушай.
7

8
- О любовь моя, теперь я знаю всю твою волю; я знаю, что она будет; но как же она будет? Как тогда будут жить люди?- Я одна не могу рассказать тебе этого, для этого мне нужна помощь моей старшей сестры, - той, которая давно являлась тебе. Она моя владычица и слуга моя. Я могу быть только тем, чем она делает меня; но она работает для меня. Сестра, приди на помощь.Является сестра своих сестер, невеста своих женихов.- Здравствуй, сестра, - говорит она царице, - здесь и ты, сестра? - говорит она Вере Павловне. - Ты хочешь видеть, как будут жить люди, когда царица, моя воспитанница, будет царствовать над всеми? Смотри.Здание, громадное, громадное здание, каких теперь лишь по нескольку в самых больших столицах, - или нет, теперь ни одного такого! Оно стоит среди нив и лугов, садов и рощ. Нивы - это наши хлеба, только не такие, как у нас, а густые, густые, изобильные, изобильные. Неужели это пшеница? Кто ж видел такие колосья? Кто ж видел такие зерна? Только в оранжерее можно бы теперь вырастить такие колосья с такими зернами. Поля - это наши поля; но такие цветы теперь только в цветниках у нас. Сады, лимонные и апельсинные деревья, персики и абрикосы, - как же они растут на открытом воздухе? О, да это колонны вокруг них, это они открыты на лето; да, это оранжереи, раскрывающиеся на лето. Рощи - это наши рощи: дуб и липа, клен и вяз, - да, рощи те же, как теперь; за ними очень заботливый уход, нет в них ни одного больного дерева, но рощи те же, - только они и остались те же, как теперь. Но это здание, - что ж это, какой оно архитектуры? теперь нет такой; нет, уж есть один намек на нее, - дворец, который стоит на Сайденгамском холме: чугун и стекло, чугун и стекло - только. Нет, не только: это лишь оболочка здания, это его наружные стены; а там, внутри, уж настоящий дом, громаднейший дом: он покрыт этим чугунно-хрустальным зданием, как футляром; оно образует вокруг него широкие галереи по всем этажам. Какая легкая архитектура этого внутреннего дома, какие маленькие простенки между окнами, а окна огромные, широкие, во всю вышину этажей! его каменные стены - будто ряд пилястров, составляющих раму для окон, которые выходят на галерею. Но какие это полы и потолки? Из чего эти двери и рамы окон? Что это такое? серебро? платина? да и мебель почти вся такая же, - мебель из дерева тут лишь каприз, она только для разнообразия, но из чего ж вся остальная мебель, потолки и полы? «Попробуй подвинуть это кресло», - говорит старшая царица. Эта металлическая мебель легче нашей ореховой. Но что ж это за металл? Ах, знаю теперь, Саша показывал мне такую дощечку, она была легка, как стекло, и теперь уж есть такие серьги, брошки; да, Саша говорил, что, рано или поздно, алюминий заменит собою дерево, может быть, и камень. Но как же все это богато! Везде алюминий и алюминий, и все промежутки окон одеты огромными зеркалами. И какие ковры на полу! Вот в этом зале половина пола открыта, тут и видно, что он из алюминия. «Ты видишь, тут он матовый, чтобы не был слишком скользок, - тут играют дети, а вместе с ними и большие; вот и в том зале пол тоже без ковров, - для танцев». И повсюду южные деревья и цветы; весь дом - громадный зимний сад.Но кто же живет в этом доме, который великолепнее дворцов? «Здесь живет много, очень много; иди, мы увидим их». Они идут на балкон, выступающий из верхнего этажа галереи. Как же Вера Павловна не заметила прежде? «По этим нивам рассеяны группы людей; везде мужчины и женщины, старики, молодые и дети вместе. Но больше молодых; стариков мало, старух еще меньше, детей больше, чем стариков, но все-таки не очень много. Больше половины детей осталось дома заниматься хозяйством: они делают почти все по хозяйству, они очень любят это; с ними несколько старух. А стариков и старух очень мало потому, что здесь очень поздно становятся ими, здесь здоровая и спокойная жизнь; она сохраняет свежесть». Группы, работающие на нивах, почти все поют; но какой работою они заняты? Ах, это они убирают хлеб. Как быстро идет у них работа! Но еще бы не идти ей быстро, и еще бы не петь им! Почти все делают за них машины - и жнут, и вяжут снопы, и отвозят их, - люди почти только ходят, ездят, управляют машинами; и как они удобно устроили себе; день зноен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог; как подвигается работа, подвигается и он, - как они устроили себе прохладу! Еще бы им не быстро и не весело работать, еще бы им не петь! Этак и я стала бы жать! И всё песни, всё песни, - незнакомые, новые; а вот припомнили и нашу; знаю ее:Будем жить с тобой по-пански;
Эти люди - нам друзья,
Что душе твоей угодно,
Все добуду с ними я...
Но вот работа кончена, все идут к зданию. «Войдем опять в зал, посмотрим, как они будут обедать», - говорит старшая сестра. Они входят в самый большой из огромных зал. Половина его занята столами, - столы уж накрыты, - сколько их! Сколько же тут будет обедающих? Да человек тысяча или больше: «Здесь не все; кому угодно, обедают особо, у себя»; те старухи, старики, дети, которые не выходили в поле, приготовили все это: «готовить кушанье, заниматься хозяйством, прибирать в комнатах - это слишком легкая работа для других рук, - говорит старшая сестра, - ею следует заниматься тем, кто еще не может или уже не может делать ничего другого». Великолепная сервировка. Все алюминий и хрусталь; по средней полосе широких столов расставлены вазы с цветами; блюда уж на столе, вошли работающие, все садятся за обед, и они, и готовившие обед. «А кто ж будет прислуживать?» - «Когда? во время стола? зачем? Ведь всего пять-шесть блюд: те, которые должны быть горячие, поставлены на таких местах, что не остынут; видишь, в углублениях - это ящики с кипятком, - говорит старшая сестра. - Ты хорошо живешь, ты любишь хороший стол, часто у тебя бывает такой обед?» - «Несколько раз в год». - «У них это обыкновенный: кому угодно, тот имеет лучше, какой угодно, но тогда особый расчет; а кто не требует себе особенного против того, что делается для всех, с тем нет никакого расчета. И все так: то, что могут по средствам своей компании все, за то нет расчетов; за каждую особую вещь или прихоть - расчет».«Неужели ж это мы? неужели это наша земля? Я слышала нашу песню, они говорят по-русски». - «Да, ты видишь невдалеке реку - это Ока; эти люди мы, ведь с тобою я, русская!» - «И ты все это сделала?» - «Это все сделано для меня, и я одушевляла делать это, я одушевляю совершенствовать это, но делает это вот она, моя старшая сестра, она работница, а я только наслаждаюсь». - «И все так будут жить?» - «Все, - говорит старшая сестра, - для всех вечная весна и лето, вечная радость. Но мы показали тебе только конец, моей половины дня, работы, и начало ее половины; - мы еще посмотрим на них вечером, через два месяца».
9
Цветы завяли; листья начинают падать с деревьев; картина становится уныла. «Видишь, на это скучно было бы смотреть, тут было бы скучно жить, - говорит младшая сестра, - я так не хочу». - «Залы пусты, на полях и в садах тоже нет никого, - говорит старшая сестра, - я это устроила по воле своей сестры царицы». - «Неужели дворец в самом деле опустел?» - «Да, ведь здесь холодно и сыро, зачем же быть здесь? Здесь из двух тысяч человек осталось теперь десять - двадцать человек оригиналов, которым на этот раз показалось приятным разнообразием остаться здесь, в глуши, в уединении, посмотреть на северную осень. Через несколько времени, зимою, здесь будут беспрестанные смены, будут приезжать маленькими партиями любители зимних прогулок провести здесь несколько дней по-зимнему».«Но где ж они теперь?» - «Да везде, где тепло и хорошо, - говорит старшая сестра, - на лето, когда здесь много работы и хорошо, приезжает сюда множество всяких гостей с юга; мы были в доме, где вся компания из одних вас; но множество домов построено для гостей, в других и разноплеменные гости и хозяева поселяются вместе, кому как нравится, такую компанию и выбирает. Но, принимая летом множество гостей, помощников в работе, вы сами на семь-восемь плохих месяцев вашего года уезжаете на юг, - кому куда приятнее. Но есть у вас на юге и особая сторона, куда уезжает главная масса ваша. Эта сторона так и называется Новая Россия». - «Это где Одесса и Херсон?» - «Это в твое время, а теперь, смотри, вот где Новая Россия ».Горы, одетые садами; между гор узкие долины, широкие равнины. «Эти горы были прежде голые скалы, - говорит старшая сестра. - Теперь они покрыты толстым слоем земли, и на них среди садов растут рощи самых высоких деревьев: внизу во влажных ложбинах плантации кофейного дерева; выше финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах есть и пшеница, но больше рис». - «Что ж это за земля?» - «Поднимемся на минуту повыше, ты увидишь ее границы». На далеком северо-востоке две реки, которые сливаются вместе прямо на востоке от того места, с которого смотрит Вера Павловна; дальше к югу, все в том же юго-восточном направлении, длинный и широкий залив; на юге далеко идет земля, расширяясь все больше к югу между этим заливом и длинным узким заливом, составляющим ее западную границу. Между западным узким заливом и морем, которое очень далеко на северо-западе, узкий перешеек. «Но мы в центре пустыни?» - говорит изумленная Вера Павловна. «Да, в центре бывшей пустыни; а теперь, как видишь, все пространство с севера, от той большой реки на северо-востоке, уже обращено в благодатнейшую землю, в землю такую же, какою была когда-то и опять стала теперь та полоса по морю на север от нее, про которую говорилось в старину, что она „кипит молоком и медом“. Мы не очень далеко, ты видишь, от южной границы возделанного пространства, горная часть полуострова еще остается песчаною, бесплодною степью, какою был в твое время весь полуостров; с каждым годом люди, вы, русские, все дальше отодвигаете границу пустыни на юг. Другие работают в других странах: всем и много места, и довольно работы, и просторно, и обильно. Да, от большой северо-восточной реки все пространство на юг до половины полуострова зеленеет и цветет, по всему пространству стоят, как на севере, громадные здания, в трех, в четырех верстах друг от друга, будто бесчисленные громадные шахматы на исполинской шахматнице». - «Спустимся к одному из них», - говорит старшая сестра.Такой же хрустальный громадный дом, но колонны его белые. «Они потому из алюминия, - говорит старшая сестра, - что здесь ведь очень тепло, белое меньше разгорячается на солнце, это несколько дороже чугуна, но по-здешнему удобнее». Но вот что они еще придумали: на дальнее расстояние кругом хрустального дворца идут ряды тонких, чрезвычайно высоких столбов, и на них, высоко над дворцом, над всем дворцом и на полверсты вокруг него, растянут белый полог. «Он постоянно обрызгивается водою, - говорит старшая сестра, - видишь, из каждой колонны подымается выше полога маленький фонтан, разлетающийся дождем вокруг, поэтому жить здесь прохладно: ты видишь, они изменяют температуру, как хотят». - «А кому нравится зной и яркое здешнее солнце?» - «Ты видишь, вдали есть павильоны и шатры. Каждый может жить, как ему угодно; я к тому веду, я все для этого только и работаю». - «Значит, остались и города для тех, кому нравится в городах?» - «Не очень много таких людей; городов осталось меньше прежнего, - почти только для того, чтобы быть центрами сношений и перевозки товаров, у лучших гаваней, в других центрах сообщений, но эти города больше и великолепнее прежних; все туда ездят на несколько дней для разнообразия; большая часть их жителей беспрестанно сменяется, бывает там для труда, на недолгое время». - «Но кто хочет постоянно жить в них?» - «Живут, как вы живете в своих Петербургах, Парижах, Лондонах, - кому ж какое дело? кто станет мешать? Каждый живи, как хочешь; только огромнейшее большинство, девяносто девять человек из ста живут так, как мы с сестрою показываем тебе, потому что это им приятнее и выгоднее. Но иди же во дворец, уж довольно поздний вечер, пора смотреть на них».«Но нет, прежде я хочу же знать, как это сделалось?» - «Что?» - «То, что бесплодная пустыня обратилась в плодороднейшую землю, где почти все мы проводим две трети нашего года». - «Как это сделалось? да что ж тут мудреного? Ведь это сделалось не в один год и не в десять лет, я постепенно подвигала дело. С северо-востока, от берегов большой реки, с северо-запада, от прибрежья большого моря, - у них так много таких сильных машин, - возили глину, она связывала песок, проводили каналы, устраивали орошение, явилась зелень, явилось и больше влаги в воздухе; шли вперед шаг за шагом, по нескольку верст, иногда по одной версте в год, как и теперь всё идут больше на юг, что ж тут особенного? Они только стали умны, стали обращать на пользу себе громадное количество сил и средств, которые прежде тратили без пользы или и прямо во вред себе. Недаром же я работаю и учу. Трудно было людям только понять, что полезно, они были в твое время еще такими дикарями, такими грубыми, жестокими, безрассудными, но я учила, и учила их; а когда они стали понимать, исполнять было уже нетрудно. Я не требую ничего трудного, ты знаешь. Ты кое-что делаешь по-моему, для меня, - разве это дурно?» - «Нет». - «Конечно, нет. Вспомни же свою мастерскую, разве у вас было много средств? разве больше, чем у других?» - «Нет, какие ж у нас были средства?» - «А ведь твои швеи имеют в десять раз больше удобств, в двадцать раз больше радостей жизни, во сто раз меньше испытывают неприятного, чем другие, с такими же средствами, какие были у вас. Ты сама доказала, что и в твое время люди могут жить очень привольно. Нужно только быть рассудительными, уметь хорошо устроиться, узнать, как выгоднее употреблять средства». - «Так, так; я это знаю». - «Иди же еще посмотреть немножко, как живут люди через несколько времени после того, как стали понимать то, что давно понимала ты».
10
Они входят в дом. Опять такой же громаднейший, великолепный зал. Вечер в полном своем просторе и веселье, прошло уж три часа после заката солнца: самая пора веселья. Как ярко освещен зал, чем же? - нигде не видно ни канделябров, ни люстр; ах, вот что! - в куполе зала большая площадка из матового стекла, через нее льется свет, - конечно, такой он и должен быть: совершенно, как солнечный, белый, яркий и мягкий, - ну да, это электрическое освещение. В зале около тысячи человек народа, но в ней могло бы свободно быть втрое больше. «И бывает, когда приезжают гости, - говорит светлая красавица, - бывает и больше». - «Так что ж это? разве не бал? Это разве простой будничный вечер?» - «Конечно». - «А по-нынешнему, это был бы придворный бал, так роскошна одежда женщин; да, другие времена, это видно и по покрою платьев. Есть несколько дам и в нашем платье, но видно, что они оделись так для разнообразия, для шутки; да, они дурачатся, шутят над своим костюмом; на других другие, самые разнообразные костюмы, разных восточных и южных покроев, все они грациознее нашего; но преобладает костюм, похожий на тот, какой носили гречанки в изящнейшее время Афин, - очень легкий и свободный, и на мужчинах тоже широкое, длинное платье без талии, что-то вроде мантий и матиев, видно, что это обыкновенный домашний костюм их, как это платье скромно и прекрасно! Как мягко и изящно обрисовывает оно формы, как возвышает оно грациозность движений! И какой оркестр, более ста артистов и артисток, но, особенно, какой хор!» - «Да, у вас в целой Европе не было десяти таких голосов, каких ты в одном этом зале найдешь целую сотню, и в каждом другом столько же: образ жизни не тот, очень здоровый и вместе изящный, потому и грудь лучше, и голос лучше», - говорит светлая царица. Но люди в оркестре и в хоре беспрестанно меняются: одни уходят, другие становятся на их место, - они уходят танцевать, они приходят из танцующих.У них вечер, будничный, обыкновенный вечер, они каждый вечер так веселятся и танцуют; но когда же я видела такую энергию веселья? но как и не иметь их веселью энергии, неизвестной нам? - Они поутру наработались. Кто не наработался вдоволь, тот не приготовил нерв, чтобы чувствовать полноту веселья. И теперь веселье простых людей, когда им удается веселиться, более радостно, живо и свежо, чем наше; но у наших простых людей скудны средства для веселья, а здесь средства богаче, нежели у нас; и веселье наших простых людей смущается воспоминанием неудобств и лишений, бед и страданий, смущается предчувствием того же впереди, - это мимолетный час забытья нужды и горя, - а разве нужда и горе могут быть забыты вполне? разве песок пустыни не заносит? разве миазмы болота не заражают и небольшого клочка хорошей земли с хорошим воздухом, лежащего между пустынею и болотом? А здесь нет ни воспоминаний, ни опасений нужды или горя; здесь только воспоминания вольного труда в охоту, довольства, добра и наслаждения, здесь и ожидания только все того же впереди. Какое же сравнение! И опять: у наших рабочих людей нервы только крепки, потому способны выдерживать много веселья, но они у них грубы, не восприимчивы. А здесь: нервы и крепки, как у наших рабочих людей, и развиты, впечатлительны, как у нас; приготовленность к веселью, здоровая, сильная жажда его, какой нет у нас, какая дается только могучим здоровьем и физическим трудом, в этих людях соединяется со всею тонкостью ощущений, какая есть в нас; они имеют все наше нравственное развитие вместе с физическим развитием крепких наших рабочих людей: понятно, что их веселье, что их наслаждение, их страсть - все живее и сильнее, шире и сладостнее, чем у нас. Счастливые люди!Нет, теперь еще не знают, что такое настоящее веселье, потому что еще нет такой жизни, какая нужна для него, и нет таких людей. Только такие люди могут вполне веселиться и знать весь восторг наслажденья! Как они цветут здоровьем и силою, как стройны и грациозны они, как энергичны и выразительны их черты! Все они - счастливые красавцы и красавицы, ведущие вольную жизнь труда и наслаждения, - счастливцы, счастливцы!Шумно веселится в громадном зале половина их, а где ж другая половина? «Где другие? - говорит светлая царица. - Они везде; многие в театре, одни актерами, другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные рассеялись по аудиториям, музеям, сидят в библиотеке; иные в аллеях сада, иные в своих комнатах, или чтобы отдохнуть наедине, или с своими детьми, но больше, больше всего - это моя тайна. Ты видела в зале, как горят щеки, как блистают глаза; ты видела - они уходили, они приходили; они уходили - это я увлекла их, здесь комната каждого и каждой - мой приют, в них мои тайны ненарушимы, занавесы дверей, роскошные ковры, поглощающие звук, там тишина, там тайна; они возвращались - это я возвращала их из царства моих тайн на легкое веселье. Здесь царствую я.Я царствую здесь. Здесь всё для меня! Труд - заготовление свежести чувств и сил для меня, веселье - приготовления ко мне, отдых после меня. Здесь я - цель жизни, здесь я - вся жизнь».
11
«В моей сестре, царице, высшее счастие жизни, - говорит старшая сестра, - но ты видишь, здесь всякое счастье, какое кому надобно. Здесь все живут, как лучше кому жить, здесь всем и каждому - полная воля, вольная воля.То, что мы показали тебе, не скоро будет в полном своем развитии, какое видела теперь ты. Сменится много поколений, прежде чем вполне осуществится то, что ты предощущаешь. Нет, не много поколений: моя работа идет теперь быстро, все быстрее с каждым годом, но все-таки ты еще не войдешь в это полное царство моей сестры; по крайней мере, ты видела его, ты знаешь будущее. Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести».

1
Как мне природа
Блестит вокруг,
Как рдеет солнце,
Смеется луг. - Перевод С. Заяицкого.
2
О мир, о солнце,
О свет, о смех!
Любви, любови
О блеск златой,
Как зорний облак
Над высью той! - Перевод С. Заяицкого.
3
Как весело кубок бежит по рукам,
Как взоры пирующих ясны! - Перевод С. Шевырева.

ДИСКУССИЯ || Владимир ПАСТУХОВ: Россия под кайфом
Чем дольше длится имперский сон русского народа, тем тяжелее будет его пробуждение, а можно и не проснуться от передозировки патриотизма

Начало XX века совпало с концом викторианской эпохи, ставшей пиком расцвета Британской империи. Приблизительно этим же временем Ричард Пайпс датирует начало Первой русской революции, которая потрясла основы Российской империи (Виктория умерла в 1901 году, русскую революцию Пайпс отсчитывает от волнений петербургских студентов 1899 года). Более 100 лет человечество имело и отчасти продолжает иметь возможность наблюдать процесс распада двух великих империй - морской и сухопутной. Ни в первом, ни во втором случае этот процесс нельзя считать завершенным - ни в политическом, ни тем более в психологическом отношении. Однако судьбы империй сложились диаметрально противоположным образом.

Пока одна приспосабливалась к новым временам, вторая пыталась забыться беспокойным сном, изредка просыпаясь от грохота революций. В итоге Британия в исторически сжатые сроки лишилась подавляющей части своих территорий, но сумела преобразоваться в национальное «политическое государство», проконвертировав военное могущество в экономическое господство. А вот распад Российской империи обернулся длительным, многоступенчатым процессом, где вслед за активной фазой следует долгая пауза и формируется некое «плато стабильности». При этом никакого движения в сторону формирования национального государства не происходило, а чудовищные по размерам людские и материальные ресурсы сжигались ради поддержания военного могущества слабеющей сверхдержавы на уровне, достаточном для обороны необъятных территорий от «всего человечества».

Гибель Империи - часть третья
Российская империя взошла на свой Эверест где-то в середине XIX столетия. Все, что случилось после, - это впечатляющая картина растянувшегося на столетия разложения. Три русские революции, уместившиеся на крошечном пятачке двух первых десятилетий XX века, потрясли основание Империи и обрушили ее величественный монархический фасад. Но в целом здание устояло, за исключением нескольких пристроенных в позднейшую эпоху «флигелей», которые стали самостоятельными домостроениями (вроде Польши и Финляндии). Из первого кризиса Империя вышла существенно потрепанной, с «обломившимися краями» и измененным до неузнаваемости идеологическим профилем, но сохранившей контроль над большей частью своих владений.

За счет тотальной идеологической, политической и экономической мобилизации ресурсов общества Российской империи удалось сохраниться под брендом «СССР». Более того, она даже смогла создать «транзитную цивилизацию», обычно называемую «советской», которая просуществовала около 70 лет и оставила глубокий след в истории русской культуры. К сожалению, это не смогло приостановить процесс распада, а только замедлило его. В конце 80-х годов он вступил в свою вторую фазу, и на этот раз «краешками» дело не ограничилось. Иммунитет империи был ослаблен настолько, что она практически не оказала сопротивления центробежным силам. Зато последствия оказались более разрушительными: от ядра отвалилась практически вся периферия, где титульные этносы имели зачаточную государственную инфраструктуру.

Тем не менее, именно благодаря мирному характеру распада СССР, России чудом удалось стабилизировать ядро империи. Многие из тех, кто сегодня проклинает Горбачева за развал страны, вряд ли отдают себе отчет в том, что если бы процесс тогда пошел так, как сейчас, то самого предмета дискуссии уже давно бы не существовало.

Однако обеспечить устойчивость системы старыми методами за счет новой тотальной мобилизации общества не получилось. Оказалось, что дважды войти в одну и ту же идеологическую воду невозможно. Импортный, к тому же плохо усвоенный либерализм не подходил для целей сохранения империи, а собственными силами произвести на свет что-то, хотя бы издали сопоставимое по своей мощи с «русским коммунизмом», не получилось.

Поэтому Россия превратилась к началу XXI века в «политтехнологическую» империю, которую удерживают от распада не столько «духовные скрепы», сколько дешевые трюки.

Ее благополучие покоится на «трех китах»: манипуляции массовым сознанием, использовании криминала в качестве «четвертой власти» и подавлении социального протеста за счет перераспределения части «природной ренты» в пользу населения.
Поскольку ни одна из причин, в свое время приведших к распаду СССР, так и не была устранена, то возобновление дезинтеграции было лишь вопросом времени.

Эта хрупкая стабильность, поддерживаемая «в ручном режиме», исчерпала себя уже к концу второго срока Путина. На его третьем сроке империя снова напоминала «змею, пережившую свой яд».

С началом «болотного» процесса стало понятно, что она «подсела на штык». Чтобы слезть со штыка, она решила экспортировать свои внутренние проблемы и выплеснуть революцию наружу.
Начало третьей фазы распада империи ознаменовалось серией военных конфликтов «местного значения», которые возникли практически ниоткуда, как Всадники Апокалипсиса. Воюя, империя продлевает себе жизнь.

Российско-украинская война оказалась столь стремительной, что большинство в России (но не в Украине) даже не успело осознать, что это была именно война. Впрочем, история знает примеры как более скоротечных, так и более бесславных войн. То, что оккупация Крыма произошла практически без единого выстрела, ничего не меняет. К тому же все остальные атрибуты военного времени, и в первую очередь политическая и психологическая мобилизация общества, присутствуют сегодня в России даже в избыточном количестве.

Эта война, которая кому-то кажется наступательной, на самом деле является глубоко оборонительной. Империя не нападает, а защищается, выторговывая себе историческое время.
Чтобы затормозить распад, обществу в вену впрыснули патриотический морфий. Как и любой наркотик, он способен снять боль и создать ощущение эйфории, но это вряд ли можно считать решением проблемы. У России есть два пути: либо она вынуждена будет потреблять все большие и большие дозы этого морфия, двигаясь от одной войны к другой (и рано или поздно погибнет от передозировки патриотизма), - либо в самом недалеком будущем ее ждет ломка.

В плену имперских сновидений
Россия забылась успокоительным сном, и ей снится, что она СССР.
На самом деле современная Россия похожа на Советский Союз, как Луна на Солнце, - она светит отраженным светом. Причем источник этого света давно находится в небытии. В этом «потустороннем» царстве общество-призрак, управляемое государством-тенью, озабочено лишь тем, чтобы утро никогда не наступило. Россия превратилась в страну вечных сумерек, будущее которой находится в прошлом, она живет иллюзией, что часы истории можно остановить.

Представьте себе остров, на котором по каким-то причинам динозавры не вымерли, а создали свою особую цивилизацию и заняли круговую «эволюционную оборону». Они запретили всякое упоминание об эволюционной теории на территории острова, а всех, кто со времен мезозойской эры продвинулся вверх по эволюционной лестнице, считают «недодинозаврами». Именно такой «парк советского периода» строят сегодня в России апологеты империи. Вопрос лишь в том, как долго сможет просуществовать эта цивилизация советских динозавров в XXI веке?

Большинство россиян, впрочем, считает, что при благоприятных внешних условиях это царство советских призраков может быть весьма долговечным. В конце концов, полагает обыватель, и советской системе не один раз предсказывали крах, но она благополучно пережила многих своих хулителей. С одной стороны, такая аналогия с советским режимом оправдана. Но, с другой стороны, она небезупречна, потому что в этом случае ставится знак равенства между идеологией коммунизма и тем эклектическим набором отчасти коммунистических, отчасти черносотенных штампов, из которых соткана «доктрина Путина».

При всех своих недостатках «русский коммунизм» был хоть и трагическим, но весьма творческим заблуждением. Он находился в «мейнстриме» развития мировой духовной культуры своего времени.
Не вызывает сомнений также и то, что «русский коммунизм» появился как итог длительной эволюции русской социально-философской мысли. То, что это был идеологический тупик, выяснилось гораздо позже, а в начале XX века «русский коммунизм» был концепцией, которая впечатляла лучшие умы как в России, так и во всем мире. Герой романа Голсуорси «Сага о Форсайтах» в конце 20-х годов собирается съездить в Москву, «чтобы поднабраться новых идей». Как же далеко это от реалий сегодняшнего дня, когда в Москву едут только за «длинным рублем»!

Сравнивать «доктрину Путина» с советской идеологией - все равно что сравнивать пение под фонограмму с живым исполнением. У современного официоза нет творческого начала, он воспроизводит внешние атрибуты советской идеологии, но не способен воспроизвести ее внутреннее содержание. Возможно, поэтому в путинской России есть свои Берии и Сусловы, но нет своих Курчатовых и Шолоховых. Отсюда же повальное увлечение советской эстетикой: ее легче копировать.

Все это больше похоже на имитацию советской цивилизации, чем на реальный возврат в прошлое. Россия превратилась в огромную show-room, где политика, экономика, администрирование низведены до уровня спектакля. Целью любого политического действия становится получение нужной «картинки». Если в СССР пропаганда была частью властного механизма, то в посткоммунистической России власть растворилась в собственной пропаганде.

Никакой страшной «машины путинской пропаганды» не существует - это миф о фабрике мифов. Эффективность кремлевской пропаганды никак не связана с ее качеством. Просто восприимчивость населения к пропаганде резко возросла.
Легко обманывать того, кто сам обманываться рад. Люди в России давно не ищут правды, они хотят, чтобы им рассказывали сказки. Более того, правды в России боятся, потому что инстинктивно обыватель предчувствует гибель империи, и душа его трепещет. И ни в какое чудесное спасение он тоже не верит, тем более с помощью динозавров. Люди живут в невыносимом напряжении, подавляя страх, как за свою собственную судьбу, так и за судьбу страны. Естественной реакцией на этот подсознательный страх является желание забыться, спрятаться, обмануть себя и других. Люди кричат как можно громче о своей силе, чтобы никто не заметил их слабости.

Украинская революция усугубила страхи «маленького человека». Она стала спусковым крючком обывательской истерики. Эта истерика является формой психологической защиты: люди пытаются таким образом оттолкнуть от себя пугающую реальность. Им легче жить внутри успокоительного мифа, чем думать о тех угрозах, которые они не в состоянии предотвратить. Именно поэтому сегодня в России и стар и млад без всякого видимого принуждения с наслаждением предаются патриотическим сновидениям. Россия устала от боли и попросила у «доктора» наркоз. Ослабленному организму хватило возвращения Крыма, чтобы впасть в эйфорию.

Пробуждение или смерть
Критическое осмысление происходящего в России сегодня затруднено. Революция в Украине буквально «выносит мозг» обывателю, причем как «патриотам», так и их оппонентам: первым - от ощущения своей силы, вторым - от ощущения своего бессилия. Между тем хорошо было бы поставить мозги на место, пока не стало совсем поздно. Спазмы империи похожи на приступы эпилепсии: каждый следующий может оказаться страшнее предыдущего. Вероятность того, что после очередного приступа Россия уже никогда больше «не поднимется с колен», - очень высока.

Пока идет размежевание между родственными этносами - великорусским и украинским (в перспективе к этому спору могут присоединиться и белорусы), - ситуацию еще можно удерживать под контролем. Но следующим, легко прочитываемым ходом является размежевание между русскими и татарами - двумя общностями, которые собственно и составляют ядро великорусского этноса. Это вытекает из общей логики разложения империи, которая разваливается на части в обратной исторической хронологии. Московия - это вовсе не крайний предел, до которого может откатиться Россия, двигаясь вспять истории.

На последнем рубеже столкнутся как раз те силы, которые закладывали фундамент великорусской государственности. К сожалению, приняв в свой состав Крым, Россия приобрела еще и «троянского коня» - проблему крымско-татарского народа, борющегося за восстановление исторической справедливости, понимание которой у русских и татар, живущих в Крыму, существенно различается. Движение крымских татар может стать катализатором противостояния между Москвой и Казанью. Если дело до этого дойдет, то лечить Россию будет поздно.

Чем дольше длится имперский сон русского народа, тем тяжелее будет его пробуждение. Конечно, русскому человеку не привыкать к похмелью. Но на этот раз, похоже, реальность превзойдет все его наихудшие ожидания. «Вежливыми человечками» дело может не ограничиться. Курс на сохранение империи любой ценой - это тупиковая стратегия, нацеленная на выживание без развития. Тот, кто не развивается, выжить не может по определению - ни в природе, ни в истории (если только не спрячется в какой-нибудь маргинальной лакуне). Россия, однако, слишком большая, чтобы спрятаться.

Русские оказались зажаты между крупнейшими динамично развивающимися цивилизационными платформами. С Запада их подпирает Европа, с Востока - Китай, а с Юга - Турция с Ираном. На следующем витке кризиса соседи просто разберут Россию на части, причем меньше всего достанется Европе.

Сегодня Россия, как плохой шахматист, разменяла Сибирь на Крым в самом начале партии. Уход из Европы в Азию может оказаться исходом в небытие.
Чтобы сохранить свою государственность, Россия должна избавиться от имперских иллюзий и амбиций, сосредоточившись на решении своих внутренних проблем, в том числе на конституционном строительстве и модернизации экономики. Россия не может бесконечно расходовать себя, участвуя в чужих войнах. «Доктрина Путина» заводит страну в стратегический тупик. Сейчас России нужен хирург, а не анестезиолог. Надо лечить болезнь, а не обманывать боль. За нирвану придется дорого заплатить. Русские должны найти в себе силы посмотреть правде в глаза, это главное условие выздоровления. Чтобы сохранить Россию, надо перестать цепляться за ее величественное прошлое и сломать имперскую парадигму развития. Выбор предельно прост: тяжелое пробуждение - или смерть под кайфом.

Помните, в пьесе Горького «На дне» старый Актер в жалкой ночлежке, цитируя Беранже, произносит с пафосом девиз русской интеллигенции: «Господа, если к правде святой мир дорогу найти не умеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!»

Это очень на нас похоже. Интеллигенции мало справедливости юридического толка, то есть равенства всех перед законом, мало и гуманизма (а его было навалом в той дофевральской жизни «под гнетом» монархии).Русской интеллигенции нужна была Правда, да еще святая, да еще на этой грешной Земле. То есть утопия. Даже по Беранже к такой шикарной жизни мир дорогу найти не умел (и слава Богу, а то и эмигрировать русской интеллигенции было бы некуда). Значит, должны были найтись безумцы: меньшевики, анархисты, эсеры, которые обеспечили бы стране вместо реальной жизни хотя бы сон золотой. Хоть ненадолго. И обеспечили.

Роль Оле-Лукойе с разноцветным зонтиком и спринцовкой, полной сладкого молочка для того, чтобы слиплись веки, суждено было сыграть Керенскому. Золотой сон: республика, Учредилка, Временное правительство; барышни с красными бантами, брат царя, требующий для своего восхождения на трон мандата Учредительного Собрания; 8-часовой рабочий день, право голоса для женщин; выборы в Учредилку по партийным спискам, европейские права и свободы, - длился 8 месяцев. Почти летаргия...

Пробуждение было ужасным настолько, что мы задним числом прикидываем: а не следует ли судить судом совести и Керенского, и Блока, и Виктора Чернова, главного правого эсера, и восторженных, безумных нигилистов, которые ввергли нас в то, в чем мы родились, прожили и, скорее всего, умрем? Не преступники ли они все, включая Милюкова и Набокова?

Современники тех давних бурь, которых накрыло историческим цунами и которые обладали способностями к анализу и обобщению, поэты и историки вроде Бердяева и Каннегиссера, судили о восьми месяцах Утопии почти в тех же выражениях, что Беранже. Каннегиссер, чья короткая и блестящая жизнь завершилась расстрелом и чье мужество удивило даже чекистов, оставил нам четыре строчки, стоящие исторического трактата:«И возле могильного входа, в блаженном и радостном сне, мы вспомним: Россия, Свобода, Керенский на белом коне».

А на самом деле Керенский никогда к лошади даже и не подходил... Он был позер и фразер, ради красного словца и широкого жеста не пожалевший целую страну. Мягкий, интеллигентный царьсамоустранился с готовностью, загубив страну своей непоследовательностью.Политик-романтик, безответственный революционер и трепач, Керенский угробил Россию в силу бездарности, неумения заниматься делом и считать хотя бы на два хода вперед.Он вел себя как герой-любовник на сцене, но не смог понять и увидеть, что у его спектакля уже был режиссер!Сосредоточенный, неумолимый, лишенный жалости и эмоций, все считающий, как бездушная машина...

Спасителя для России не нашлось...Христа, если и был, то потеряли... Хотя апостолы, безусловно, были. Честно сражавшиеся и отдавшие жизнь, не уступившие, не сломленные.Такие, как тот же Леонид Каннегиссер, да и Николай Гумилев тоже, адмирал Колчак, доктор Боткин, пошедший на смерть вместе с царской семьей и своим маленьким пациентом Алексеем. Отказавшиеся сотрудничать с большевиками и погибшие в застенках ВЧК интеллигенты; офицеры, священники, верующие. Митрополит Вениамин, Любовь Новосильцева, белые офицеры, павшие в бою, а не отплывшие «за кордон», связная Белого Движения Мария Захарченко, племянница генерала Кутепова, оставившая последний патрон для себя.

Спасителя не нашлось, а вот Антихрист был. Классный Антихрист, Демиург Ада, в который он удачно и,кажется, необратимо превратил Россию. Настолько необратимо, что над Кремлем горят красные звезды, как визитная карточка абсолютного Зла, а сам Демиург лежит почище всякого Хеопса в пирамиде на главной площади страны.

8 месяцев кадеты, октябристы из «радикалов», прогрессисты и энесы (по убеждениям левые, но по действиям безобидные народники дотеррористического периода, то есть мечтатели и донкихоты), от самого правого: князя Львова - до самого Керенского - делали вид и даже верили в то, что они чем-то управляют и что-то направляют, что они легитимны и признаны страной, что они правопреемники Госдумы. Они верили в то, что можно оседлать цунами пугачевщины ХХ века.

Но во главе этой жуткой стихии(не щадившей не только старых капитанов и их жен, но и капитанских дочек); стихии, развязавшей не без помощи социалистических «учителей» классовый террор против дворян, вообще имущих классов и сословий, да и просто против грамотных людей, стоял отнюдь не Пугачев.А стоял человек-компьютер, фанатик, умевший не увлекаться, разрушитель, движимый чувством мести и холодным пафосом утопизма.

Его враги просто жили, ситуативно барахтаясь, беспорядочно нанося удары; он же, В.Ульянов, аватара Зла, играл. Играл на всех досках сразу, не гнушаясь и краплеными картами, и переменой правил во время игры. А когда это было нужно, он смешивал фигуры, сбрасывал их с доски и бил доской по голове и гроссмейстера напротив, и зрителей, и арбитров матча.

«… Усаживаемся на самой высокой точке. Ландшафт беспредельный, неописуемая красота ... Я настраиваюсь на высокий стиль и уже готова начать декламировать Шекспира, Байрона. Смотрю на Владимира Ильича: он сидит, крепко задумавшись, и вдруг выпаливает: "А здорово гадят меньшевики!"» (Эссен М. М. Встречи с Лениным накануне и в дни первой русской революции .)

Нет другой такой исторической фигуры, относительно которой так бы заблуждались современники, потомки, историки, писатели, драматурги и политики. Еще можно понять бедолаг-коммунистов (от которых генетически пошли шестидесятники), которые,попав в сталинскую печь, от горя и бедствий вообразили, что под Лениным было бы прохладнее. И тут же возник ряд мифов: о том, что Ленина извратил Сталин, о «добром дедушке Ленине», о «социализме с человеческим лицом», который он якобы планировал и в который, кажется, искренне верили Млынарж, Горби, да и сам Дубчек со товарищи. Да и теперь, пожалуй, есть некие «еврокоммунисты», и итальянские, и французские, которые продолжают верить. Сам Оруэлл верил, пока в 30-е годы, явившись спасать Испанию от Франко, не попал в лапы коммунистов, управляемых из Кремля. Прошедшие лагеря и чудом уцелевшие партийцы мечтали о том, чтобы кончилась сталинская эра и вернулись бы они к «ленинским нормам».

Сталин, конечно, монстр, но он строил свой концлагерь не на пустом месте. Ленин сделал для него вполне приличный котлован. Тот самый «Котлован» Платонова пополам с его же «Чевенгуром». Слабо было недоучке Сталину с прошлым семинариста и «бандюгана», над которым потешались ученые марксисты в Париже за незнание языков, уничтожить цивилизацию на 1/6 части суши. Сталин бы не сумел сохранить адское древо Утопии и протащить его через революцию 1905 года, войну 1914 года, Февраль, Гражданскую войну, Кронштадт, НЭП, Рапалло.Ленин был лучшим загробным учеником Макиавелли. И все теплые воспоминания о добреньком «дедушке» совершенно ложны.

«… Был правша. Слабым не был, но не был и особенно сильным. Физической работой не занимался. Вот разве на субботнике. Еще помню - починил изгородь, когда были в ссылке. На прогулках не очень быстро утомлялся. Был подвижной. Ходить предпочитал. Дома постоянно ходил по комнате, быстро из угла в угол, иногда на цыпочках "из угла в угол". Обдумывал что-нибудь. Почему на цыпочках? Думаю, отчасти, чтобы не беспокоить, в том числе в эмиграции, когда снимали комнату, не беспокоить и хозяев квартиры. Но это только отчасти. Кроме того, наверное, еще и потому, что такой быстрой бесшумной ходьбой на цыпочках создавалась еще большая сосредоточенность. Лежать определенно не любил. Скованности в движениях не было, так же, как и дрожания или судорог. Движения не мягкие, но они не были и резкими, угловатыми.
Ходил быстро. При ходьбе не покачивался и руками особенно не размахивал.
Неуклюжим не был, скорее ловкий. Беспорядочности и суетливости в движениях не было. На ногах был очень тверд» . .)

Как это ни странно, ближе всего к правде истории сталинская баллада (им инспирированная) о двух соколах на одном дубу: «первый сокол - Ленин, другой сокол - Сталин». Сообщники, соратники. А когда первый сокол ослабел (в 1922 году), второй его заклевал. У них, стервятников, акул, грифов так принято. Закон стаи. Слабых добивают. «Письмо к съезду»- это попытка хищника послабее апеллировать к шакалам помельче, чтобы справиться с хищником-победителем. Тоже не слабый прием. Могло бы сработать, если бы Троцкий, Зиновьев, Бухарин, Радек и остальные фигуранты будущих расстрельных процессов не были идиотами и навалились бы на Сталина, вернув Ленину власть.

А о смерти он не думал, как всякий атеист. И в поединке со Сталиным он отнюдь не архангел Михаил, «поборающий» Змия, Нечистого, Сатану. Ленин же сказал раз и навсегда самое худшее: «Нравственно то, что способствует победе коммунизма»... Умный циник, он не удостаивал общество лжи, он говорил правду и откровенно глумился и над гуманистами, и над Западом, и над историками.

Он всех «развел», потому что имел дело с теми, кто против него был как «плотник супротив столяра», по словам хозяина Каштанки. То есть они все оказались «лохами». В Ленине было очень мало человеческого: ни страстей, ни любви, ни детей, ни романов(не считая «желтых» сплетен об Инессе Арманд, отношения с которой были эгоистичны и мимолетны. Блажь. Отдушина).

Может,лишь юношеская любовь к брату Саше? Вряд ли...Но если все же это и так, то родственные чувствабратьев Ульяновых дорого обошлись России и человечеству: Владимир уничтожил казнившую Сашу страну, не разбирая правых и виноватых.

«… небольшого роста, плотный, короткая шея, круглое красное лицо, бороду и усы бреет, нос слегка вздернутый, острый взгляд, лысый, цвет волос - рыжий, высокий лоб, почти всегда носит на руке непромокаемую накидку ...» (Из описания Ленина в ориентировке, разосланной Московским Охранным отделением для ареста Ленина в 1908 году .)

И эта эпидемия Зла, эта пандемия оказалась похуже чумы, оспы, СПИДа, «испанки». Все жертвы в Китае, Кампучии, Лаосе, все издержки испанской Смуты; бесчисленные попытки (с сотнями тысяч жертв) внедрить марксизм в Африке и Латинской Америке, половина (как минимум) ответственности за Вторую мировую; все несчастья, казни, пытки и восстания в Восточной Европе - все это мировое Зло тоже пошло-поехало от страшных талантов Владимира Ильича.

Он был настоящим Мастером Разрушения; Сталин - только его угрюмый подмастерье и кое-чего нахватавшийся ученик. Многие приемы он усвоил: хватило, чтобы «развести» Рузвельта и Черчилля, хватило на Ялту, на пакт «Молотов - Риббентроп», на интриги против «ленинской гвардии», которую он передушил, как хорек - «курей» их же руками, поодиночке. А так он тупо шел по ленинским рельсам. Много ли надо ума, чтобы в середине XXвека создать и страхом, железом, кровью держать государство, использующее методы фараонов Xв.до н. э.?

У дьявола тоже бывают ученики с вилами и сковородками наперевес. Но ад надо построить. Так, чтобы вошедшие оставляли упованья. Чтобы «с вечностью пребывал наравне».Ленин - это было редкостное сочетание умной холодной головы, безжалостного холодного сердца и рук, которые он,в отличие от Понтия Пилата,никогда даже для вида не пытался омыть. Кем же надо быть, чтобы даже не притворяться чистеньким?Надо распять - распнем. И не скажем, что неповинны в крови праведника сего.

С 1917 года и до конца в каждой второй статье Ленина - призыв к массовому террору. Он требует крови спокойно, как колбасник, приготовляющий кровяную колбасу. И в последних своих документах он твердит все о том же, о крови и смерти. На смертном одре твердит.

Однако он считал, что убийство должно быть функциональным. Убивать же Бухарина, Троцкого, Каменева, Пятакова, Сокольникова было не в интересах революции. Личные же интересы Сталина, требовавшие истребления конкурентов, ибо иначе он не мог возвыситься, будучи последним среди равных, должны были показаться Ленину верхом глупости и бесхозяйственности. У него было другое отношение к кадрам. Стальная, гипнотическая воля, огромный интеллект, дар политика и демагога - все это делало «Ильича» непререкаемым, харизматическим лидером. До него было не достать, его было не опровергнуть. Оставалось ссылаться на его наследие, что иные убогие левые умы продолжают делать и сегодня, не найдя за без малого век более мощного авторитета.

Поэтому ересь Бухарина или Троцкого Ленину была не опасна. Он мог спокойно послушать, последнее слово было за ним. Сухой и черствый циник, прагматик до мозга костей, Ленин мог показаться близким и родным только от большой беды, в сталинских лапах. Он и детишек (показатель!) терпеть не мог,только одно у них и спрашивал: «А ты станешь настоящим большевиком?» Больше в детях этого фанатика ничего не интересовало.

«…Если слушал музыку, то на следующий день чувствовал себя плохо. Обычно уходил после первого действия. Видела раз, как они чуть не подрались с Богдановым, схватились за палки и озверело смотрят друг на друга (в особенности Ильич). Вообще был горячка.

Азарт на охоте - ползанье за утками на четвереньках. Зряшнего риска - ради риска - нет. В воду бросался первый. Ни пугливости, ни боязливости. Смел и отважен» . (Из ответов Н.К.Крупской на вопросы Института мозга .)

К несчастью, Ульянову нужна была не власть. Не власть, не деньги, не слава. Иначе он не стал бы увечить и ломать Россию, а сделался бы президентом и правил 4-5 сроков, до смерти. Ему нужно было «мысль разрешить», по Достоевскому,ему нужна была утопия. Несосчитанные десятки миллионов живых, теплых людей, которые погибли из-за него от голода, пуль, на полях Гражданской войны, в застенках, просто мешали ему строить его Чевенгур. Нет, Ленин не был садистом типа Сталина, он не наслаждался муками жертв.

Все было значительно хуже. Ленин воспринимал людей абстрактно, как некую функцию. Они ему были не интересны. Для его Утопии старое человечество, отягченное корыстью и себялюбием, не годилось. Значит - в отвал. Широкий жест экспериментатора. Ленин не был чудовищем, он был мыслящей машиной. А еще говорят, что роботы никогда не правили людьми...Вот вам вариант, задолго до Айзека Азимова, вот вам и нашествие интеллектуалов-марсиан, спокойно и без эмоций питающихся человеческой кровью.

«… Чем больше представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать» . (Из выступления В.И.Ленина на Политбюро 19 марта 1922 г.)

Стоит оценить то, чего достиг этот суперкомпьютер за не очень долгую жизнь. Написал кучу трудов, где изысканно высмеял и перечеркнул все человеческое, что было придумано на Земле, за нефункциональность или несоответствие его Утопии (томов 20). В остальных 30 с лишним томах он откровенно и цинично объяснил, как скрутить страну в бараний рог, и оставил практическое пособие для всех автократоров и строителей тоталитарного государства (как для прихода к власти, так и потом).

Ленин создал партию-фалангу, партию-нож, которая должна была мягко войти(как в масло) в любое общество и уничтожить «буржуазную» цивилизацию. На Ленине оправдалось шуточное изречение философа и юмориста Феликса Кривова: «Там, где не справятся Гог и Магог, нужен один демагог».

Он, в отличие от Николая II, Гумилева и других романтиков, прекрасно понимал, к чему приведет война. Он был, наверное, лучшим провокатором в истории планеты. Что «империалистическая» война будет превращена его партией в гражданскую, он сразу понял. А должен был предвидеть царь.

И вся военная и пропагандистская машина Империи проиграла злой воле одного человека, потому что этот человек понимал реальность и умел приноровиться к ней! Он знал и про бесперспективность этой войны, и прото, что французы воспользуются «русскими баранами» для своих целей, и про разлагающее действие окопов, и про страшную силу винтовки в руках вчерашнего крестьянина.

И когда это понадобилось, Ленин, не понимавший даже смысла слов «честь» и «Родина», легко воспользовался разработками Генштаба (уже немецкого) и, обведя вокруг пальца и немцев, с комфортом приехал в Россию в пломбированном вагоне (а денег они ему сколько надавали!).Большевики одни высказались против войны (и хотя по диким мотивам, но оказались правы). И когда война надоела народу до чертиков, комми обещали мир (а кадеты, октябристы и Временное правительство не догадались и все тянули волынку про «верность союзникам»).

«… Власть большевиков в Москве поддерживается, главным образом, латышскими батальонами ... Я все еще стараюсь противодействовать усилиям союзников и поддерживаю большевиков. Однако я был бы признателен за получение инструкции насчет того, оправдывает ли общее положение трату больших сумм в наших интересах?» (Из писем посла Германии графа фон Мирбаха канцлеру Бетману-Гольвегу и министру иностранных дел фон Кюльманну .)

«… Пожалуйста, тратьте большие суммы, так как весьма в наших интересах, чтобы большевики оставались у власти. Фонды Рицлера в вашем распоряжении. Если нужны еще деньги, пожалуйста, телеграфируйте сколько» . (Из ответа фон Кюльмана фон Мирбаху .)

Апрельские тезисы - это была огромная дерзость и Октябрьский переворот - тоже. По сути, это был блеф. Но противники были плохие игроки, и никакая карта им помочь не могла. И Ленин сорвал банк. Он знал, что сорвет. Он видел, что страну некому защищать. И все 8 месяцев он создавал силовые структуры (Красная гвардия, Советы солдатских и матросских депутатов, а Рабочие и Крестьянские Совдепы - в запасе, но ведь и они давно были при винтовках, это за четыре-то года войны!).

Что мог противопоставить ему Керенский, правивший в пределах Зимнего Дворца? Речи на митингах? Ха-ха. На насилие надо было ответить насилием, и залить этот вулкан мятежа и бунта можно было только кровью. Большой кровью. Сами виноваты. Монархию рано было отвергать. Хотя бы конституционную.

Корнилов был единственным решением. Он бы усмирил. У него были и армия (и воля тоже играла не последнюю роль), и способности вождя, и желание предвосхитить большевистский удар. Но Керенский хотел остаться чистеньким и побоялся замарать ручки. И, проиграв страну, кинулся спасать свою личную жизнь и писать мемуары. Это уже было непростительно.

Поле битвы осталось за Лениным. Чем же он взял? В самом Ленине не было ни одной национальной традиции:ни славянской, ни скандинавской, ни Дикого Поля, ни ордынской, ни византийской. Чистый человек in vitro . А на страну он бросил дикие силы и разнузданную мощь двух кочевнических, хищнических традиций: Дикого Поля и Ордынской.

Бродяги, алкаши, люмпены, бандиты, уголовники, идейные анархисты, поэты бунта вроде Багрицкого, сельские батраки, лодыри (будущие комбеды), неудачники - вся эта армия была поставлена Лениным под ружье (и их было не «Двенадцать», а больше) и брошена против людей работящих, зажиточных и успешных.

Страшны силы распада и аннигиляции, но Ленин сумел управиться с этой опасной стихией, нейтрализовав лживыми посулами интеллигенцию и даже заставив этих безответственных идеалистов работать на себя (Маяковский, Есенин, Багрицкий; масса художников и архитекторов; отчасти даже Блок и Грин, а до этого Леонид Андреев и Максим Горький).

Дать чужую землю крестьянам, а потом отобрать у них в ходе продразверстки последнее зерно; отдать немцам Украину (предав украинских товарищей), но заключить Брестский мир; измордовать независимую Грузию (с 1918 по 1921 год!), но втащить ее в СССР, а Польшу и Финляндию отпустить, потому что этот кусок было не проглотить: «панская» Польша побила Тухачевского и его свору.

В этих парадоксах весь Ленин. Релятивист и реалист, но все в целях сохранения Утопии. А если люди не могут стать ангелами, то надо отрубить им ноги: авось полетят, от корысти и частной собственности отвыкнут. Не полетели, стали уродами, инвалидами, до сих пор на обрубках ползают. В мире, созданном Антихристом, иначе не бывает. Политический и социальный геноцид стал практикой, бытом России.

«… Речи о равенстве, свободе и демократии в нынешней обстановке - чепуха ... Я уже в 1918 году указывал на необходимость единоличия, необходимость признания диктаторских полномочий одного лица с точки зрения проведения советской идеи. Все фразы о равноправии - вздор» . (В.И.Ленин. Собр. Соч. т.30 .)

Взяли только 25% в Учредилке? Снимем караул, сами разойдутся. А назавтра повесить на дверь Таврического дворца замок. Постоят и уйдут. Демонстрацию - расстрелять. Сотнями тысяч расстреливать ученых, студентов, предпринимателей, землевладельцев, банкиров, зажиточных крестьян и просто инакомыслящих. За чай с печеньем и разговоры, как Таганцева и его «заговорщиков». Истреблять монахов и священников (конкуренты в ловле душ!) под корень, баржи с офицерами топить в Белом море. Чисто марсианские масштабы истребления земной жизни. Если кто не успел убежать или опоздал на философский пароход. Кто не спрятался, он не виноват. Рабочие, крестьяне и попутчики из интеллигенции победнее (учителя, врачи, инженеры, ученые, словом, «спецы») могли еще пожить. Если приспособились и согласились работать на победителей.

«… Надо тотчас провести массовый террор, расстрелять и вывести сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т.п. Ни минуты промедления. Надо действовать во всю; массовые обыски. Расстрелы за хранение оружия. Массовый вывоз меньшевиков и ненадежных». (В.И.Ленин. Собр. Соч. т. 35)

«… Суд должен не устранить террор, обещать это было бы самообманом и обманом, а обеспечить и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас » . (В.И.Ленин. Собр. Соч. т. 27)

«… Необходимо провести массовый беспощадный террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь ...» (В.И.Ленин. Собр. Соч. т. 29 .)

Что такое был НЭП? Нет, военный коммунизм, конечно, - это идеал. Но страна не потянула на идеал, Кронштадт («братишки» восстали!) был последним звонком. И Ленин понял: их скинут. Надо извернуться, обмануть, пусть будущие жертвы накормят и оденут своих палачей.

И ведь захотели поверить (вопреки ленинским статьям о продолжении террора и «временном отступлении»), и поверили, и впряглись. Спасли большевикам власть, накормили, и одели, и обули. Что жажда жизни и нежелание бороться за достойную жизнь делают!

Накопили резервы и для будущей индустриализации (продавать все зерно до последнего и менять на станки), и для коллективизации (а откуда бы в колхозах взялись скот и инвентарь, да и кое-какое посевное зерно и хаты для сельсоветов, если бы все это не отняли у законных хозяев в ходе «раскулачки»?).Это на тему известного анекдота «Приносить веревку с собой или там выдадут?» У кого не было - выдали; у кого была - с собой принес. Ленин организовал новое монгольское иго, новый половецкий полон. Только вместо копий, стрел и сабель - маузеры, пулеметы «Максим» и газы, которыми Тухачевский травил крестьян.

Число «Зверя» оказалось вовсе не «666», а «1917». И я не верю, что если бы Ленин пожил еще, мы избежали бы тоталитарного сталинского варианта. Когда в 1928 году возникли «ножницы» между рентабельным сельским хозяйством и убыточной государственной промышленностью, а крестьяне отказались продавать государству хлеб, ибо оно не давало товаров, было только два варианта. Первый: раскулачивать, запугивать, добивать, чтобы рады были, что не в ГУЛАГе, а в ГУЛАГе радовались пайке;ломать жизнь до основ, чтобы стереть даже память.

Это сделает Сталин. И Ленин сделал бы. Потому что второй вариант таков: отпустить и промышленность. Приватизация. Нэпманы у руля. А самим уйти. Если страна сама себя кормит, если есть собственники, никто не будет терпеть комиссаров. Кому они нужны? Ленин не вернул бы жизнь назад. Фанатики на это не идут. Такого не бывает.

Ленин предусмотрел все: он создал постмодернистскую Инквизицию - ВЧК, психологию осажденной крепости, вечные поиски(а если не находишь, то и создание) врагов, зомбирование, программирование на Зло и Абсурд, новую арифметику(2x2=5)... Мясорубка, которую нельзя остановить, не разнеся ее в клочья. Перемалывающая даже тех, кто крутит ручку.

Ленин разобрался даже с Западом. Всех развел, и немцы после Рапалло признали СССР, и бизнес стал хватать концессии (потом будет считать убытки). Железная ленинская формула: «Они не только продадут нам ту веревку, на которой мы их же повесим, они дадут нам ее в кредит».

Ленин позволил себе все, даже пытки в чрезвычайках, даже ад на Соловках. И все сошло с рук. И умер в своей постели.

Он отбросил Россию в третье тысячелетие до рождества Христова. С пирамидами, живым богом - фараоном, рабством и презрением к обычным людям. И, положа руку на сердце, можем ли мы сказать, что мы избавились от Ленина в нем, в своем сердце? Я иногда вспоминаю эту песню. Песню, которая казалась всем такой обычной и которая звучит теперь столь зловеще:

День за днем идут года

Зори новых поколений, -

Но никто и никогда

Не забудет имя ЛЕНИН.

Ленин всегда живой,

Ленин всегда с тобой -

В горе, в надежде и радости.

Ленин в твоей весне,

В каждом счастливом дне,

Ленин в тебе и во мне!

Леонид Каннегиссер - поэт-социалист, убивший чекиста Урицкого в Питере, где тот играл роль Дзержинского местного разлива.

И, заметим, не очень умный и дальновидный.

Интересно, что 6+6+6 = 1+9+1+7 = 18.

Забавно, как сегодня нынешние силовики молятся на бюстики Дзержинского и называют себя «чекистами», не понимая, что это синоним слова «палач».

Владимир Вахрушев
"Господа, если к правде святой..."
рецензия

"Господа, если к правде святой..."

Борис Егоров. Российские утопии. Исторический путеводитель. СПб., “Искусство — СПБ”, 2007, 415 стр.

Стихотворение Беранже “Безумцы” (“Les Fous”), известное у нас по переводу В. Курочкина, могло бы служить эпиграфом к тем сотням, а возможно, и тысячам исследований, которые посвящены проблемам утопии и утопического сознания, его роли в мировой истории. Патетически и с надрывом декламирует Актер в пьесе Горького “На дне”:

Господа, если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой.

Поэт нашел удивительно точное слово “le fou”, которое во французском языке означает и дурака, и придворного шута, имевшего привилегию говорить иной раз горькую правду. Причем в утопическом варианте этого “безумства” воплощен целый клубок трагических парадоксов человеческого существования: люди не могут не мечтать о прекрасной жизни (лучший пример тут Дон Кихот), они воплощают утопию в жизнь и убеждаются в том, что реализация светлой мечты ведет к антиутопии. Но утопия не умирает, мы все обречены на то, чтобы снова и снова наступать на грабли…

Отсюда и вечная актуальность темы, отсюда интерес к очередной книге, этой теме посвященной. Ее автор — известный в мировой филологической науке человек, один из создателей московско-тартуской семиотической школы, бывший долгие годы ближайшим другом и соратником Ю. М. Лотмана. Работает Б. Ф. Егоров и как культуролог, см. его фундаментальное исследование “Очерки по истории русской культуры XIX века” 1 . Книга о русской утопии является логическим продолжением этого труда, а также других работ ученого, посвященных отечественной литературе и критике позапрошлого столетия.

Опираясь на большой фактический материал, Б. Ф. Егоров привлекает наше внимание к “классическим” произведениям типа “Что делать?” Чернышевского и к вещам малоизвестным вроде зашифрованных утопических проектов Н. В. Кукольника или романа “Рай земной” (1903) К. С. Мережковского, брата известного писателя.

Определенные (и вполне понятные) трудности испытал ученый в попытках дать свое определение изучаемому явлению. Он пишет: “Я <…> расширяю (или сужаю?) понятие и определяю утопию как мечту об идеальной жизни в любых масштабах и объемах <...> ” (курсив автора. — В. В. ). “В утопическую область я включаю не только печатные <…> тексты, но и устные рассказы и идеи, не только художественные произведения, но и трактаты, письма, очерки <…>”. На наш взгляд, ни о каком “сужении” понятия речь тут не идет, наоборот, “утопия как мечта” фактически понята как некий “мегажанр”, включающий в себя по сути дела любые жанры. Именно любые, то есть не только словесные (речевые по терминологии Бахтина), но и живописные (пасторальные, идиллические пейзажи), музыкальные, архитектурные (храм как “земной рай”), садово-парковые (сад как hortus conclusus, минимальное подобие Эдема). Исследователь в основном занят анализом словесных утопических жанров и личностями их творцов, но иногда говорит и об отражении утопической тематики в других сферах искусства.

Автор понимает парадоксальную связь между утопией и антиутопией. Он пишет, что еще у Свифта “утопией прикрывались полемика и сатира. Они, заполняя все пространство произведения, превращают утопию в антиутопию (курсив автора. — В. В. ). Утопия может смешиваться с антиутопией и перетекать в нее”. Здесь напрашивается обобщение — практически любая утопия несет в себе имплицитно собственное отрицание, “деконструирует” себя, выражаясь языком Жака Деррида. Если же утопия реализуется и даже долгое время существует, скажем, в форме сельской идиллии, то все равно она разрушается под воздействием внешних агрессивных сил. Достоевский, как показано в книге Егорова, гениально и парадоксально заострил этот момент в “Сне смешного человека” — один “грешник” легко разрушил целый рай! Но это лишь значит, что в душах невинных обитателей блаженной планеты всегда таились разрушительные “микробы” всевозможных страстей.

И — vice versa — во многих антиутопиях сохраняются элементы утопии — Путешественник во времени видит в царстве элоев черты коммунизма (“Машина времени” Уэллса), “Прекрасный новый мир” Хаксли действительно “прекрасен” изобилием материальных благ. Еще раз подчеркнем, что “чистая” утопия per se (сама по себе) в принципе антиутопична. Что доказывает не без доли эпатажности Ю. И. Дружников, утверждая, что “Утопия” Томаса Мора на самом деле опровергает “мечту об идеальной жизни”! 2 На “кричащее противоречие” своего текста внятно намекает и сам Мор в конце книги, когда пишет от лица повествователя: “Мне сейчас же пришло на ум немало обычаев и законов этого народа (утопийцев. — В. В. ), заключающих в себе чрезвычайную нелепость”. Мор надеется: “У нас будет еще время поглубже подумать об этом предмете <…> Хорошо, если бы это когда-нибудь осуществилось!” Подумать на эту тему “поглубже” людям довелось только через несколько сотен лет после казни великого утописта. Мы сейчас не имеем возможности вдаваться в обсуждение причин столь “странной” (и приносящей людям столько страданий, разочарований) связи утопии с антиутопией, это задача специального исследования. Но одно, по-моему, ясно: дело в страшной силе отчуждения, или, иначе говоря, иронии истории, которая, начиная с самого возникновения человечества, превращает благие его начинания и замыслы в нечто противоположное. К тому же каждый утопист вольно или невольно вкладывает в проекты всеобщего блага свои сугубо личные пристрастия и антипатии, которые для массы людей неприемлемы. Авторский эгоизм борется в утопиях с альтруизмом и превращает их в антиутопии.

Собственно, почти вся книга Бориса Федоровича Егорова, представляющая, как он сам пишет, “исторический путеводитель” по русским утопиям — от самых древних вплоть до начала ХХ века, — есть в то же время нагляднейшее пособие по “демонтажу” российского утопического сознания во всех его разновидностях. Это история, полная драматизма, трагизма и не лишенная комических эпизодов. Первый раздел книги — “Народные легенды и попытки реализации утопий”, где исследователь дает впечатляющий обзор разнообразнейшей фольклорно-мифо-литературной продукции о рае и аде, этих “самых древних” формах утопии и антиутопии, об апокрифических сказаниях про индийское царство, Беловодье, град Китеж и т. д. При этом отмечено, что у наших предков, вынужденных много и тяжело трудиться, да еще в условиях зависимости от бояр и князей, вырабатывалось стойкое отвращение к труду как таковому. Здесь стоило сослаться на великолепную статью Е. Н. Трубецкого “„Иное царство” и его искатели в русской народной сказке” (1922), в которой этот выдающийся религиозный философ и последователь Вл. Соловьева пытается в духе теодицеи примирить “софийные” и “антисофийные” начала в русской культуре и жизни. “Как раз в русской сказке, — пишет Трубецкой, — сочувствие лени и воровству граничит с апофеозом лентяя и вора” 3 . Тут же автор осуждает советскую власть, которая осуществляет эту “утопию бездельника и вора” 4 . К этой народной утопии-антиутопии, отзвуки которой мы находим и в платоновском “Чевенгуре”, по Е. Н. Трубецкому, примешиваются черты христианского настроения, пронизывающего сказку: “тайна всеобщей солидарности” всего живого в мире, “мудрого безумия” человеческой жертвы 5 .

Много говорится у Егорова о старообрядцах, хлыстах, скопцах, духоборах, пытавшихся победить земное нечестие и устроить божескую жизнь на этом свете. Удивительна случайная, но символическая по сути перекличка двух ничем вроде бы не связанных явлений русской жизни. На рубеже XVII — XVIII веков был знаменит среди старообрядцев Андрей Денисов, который “происходил из обедневших князей Мышкиных”. Знал ли что-нибудь о нем автор романа “Идиот”? Это возможно, ведь Достоевский интересовался старообрядцами. Во всяком случае, “почти однофамильцы”, реальный Андрей Денисов и литературный герой, князь Мышкин, сходны в своем стремлении найти правду Божью в этом грешном мире.

Книга Егорова читается иногда как увлекательный роман приключений — авантюр духа и действия. Перед нами возникает тянущаяся сквозь века панорама удивительных событий, бесконечная галерея героев — отважных, хитрых, ловких, умных и безрассудных, подчас просто безумных, обаятельных и отталкивающих. Таков, например, “колоритный и загадочный” поляк Йозеф Еленский, который добровольно утратил свое шляхетское звание, зато сочинил грандиозный план по уничтожению крепостного права, а заодно и по замене “матушки императрицы” ее сыном Павлом на троне. Павел получил трон и без Еленского, но последний не растерялся и уже при Александре выдвигает вполне безумный проект превращения государства российского в “религиозное, теократическое царство скопцов”. И за такой невероятный по дерзости план был всего лишь сослан в монастырь. Чудны дела твои, Господи.

Вообще русский XVIII век настолько насыщен утопистами, что впору называть это время не только эпохой Просвещения, но и “фантазийным” столетием. Тон задавали мечтатели-цари и “жадною толпой стоящие у трона” фавориты типа Потемкина и Зубова. Многое из их проектов осуществлялось, но какой ценой! Трудно (да, пожалуй, и невозможно) сказать, больше пользы или вреда принесли, например, реформы Петра. Боярин Федор Салтыков сочинил в 1714 году “Изъявления прибыточные государству”, в которых развернул грандиозный план по уничтожению нищеты и росту благосостояния народа. Много он пишет о создании библиотек и развитии монументальной пропаганды. Прожектером был крестьянский сын Иван Посошков, ставший богатым промышленником. В своей “Книге о скудости и богатстве” он проповедует аскетические христианские нормы любви и смирения и осуждает введенные Петром “богомерзкие танцы”. Утопистами были и наши писатели — Сумароков, Княжнин, Херасков, Эмин (турок по происхождению), Радищев и другие. Причем у каждого из них были свои причуды и преференции, иногда забавные, иногда просто дикие. Так, писатель и астроном Федор Дмитриев-Мамонов, дальний родственник Петра Первого, в аллегорической повести “Дворянин-философ” с одобрением живописует некое муравьиное царство, в котором черные муравьи-работяги почитают высшей для себя честью целовать в зад своих властителей. Хороша утопия! Впрочем, в сочинении есть и более “мягкие” варианты утопий, которые отдаленно перекликаются с “межпланетными” фантазиями Лукиана и Сирано де Бержерака. Печальное совпадение — Федор Дмитриев-Мамонов, как и его однофамилец, граф Матвей Дмитриев-Мамонов (1790 — 1863), тоже прожектер и оппонент самодержавия, оба были психически нездоровы. При этом Мамонов-второй пострадал за свои выпады против Романовых-“голштинцев”: Николай Первый велел держать его под стражей и принудительно лечить 6 .

Уже неоднократно писалось о выдающемся авантюристе Морисе Беньовском (1746 — 1786), бунтаре и путешественнике, сосланном на Камчатку, откуда он бежал с группой помощников и на захваченном судне достиг острова Тайвань, где и возмечтал создать Государство Солнца по образцам, вычитанным из книг Мора и Кампанеллы. Позднее этот мечтатель строил “идеальное государство” уже на Мадагаскаре… Как отмечает Егоров, эти изумительные деяния беглого поляка начинают “грустную череду российских коммунистических и социалистических общин, основанных на утопических планах”.

Бoльшая часть книги Б. Ф. Егорова отдана русским утопиям XIX века, которые по части жанрового и идейного разнообразия, да и количественно превосходят даже фантазии предшествующего столетия. Заметно выросло художественное мастерство писателей-утопистов, появляются новые жанрово-тематические направления в утопической литературе, например утопии научно-фантастические. Участились попытки практической реализации утопических проектов, и тут первым в XIX столетии оказался граф Аракчеев, осуществивший “задумку” Александра I. В системе военных поселений мы находим классический пример перехода утопии в антиутопию. Граф оказался отличным хозяйственником, предшественником “новых русских”: он вводит в сельское хозяйство многопольную систему, селекцию скота и семян, зарабатывает бешеные деньги и выделяет жертвам петербургского наводнения 1824 года целый миллион рублей! Но и вводит в своих “идеальных” поселениях жесточайший режим. Этого “прожектера” заклеймил Салтыков-Щедрин в гротескно-сатирическом образе Угрюм-Бурчеева, из-за которого “история прекратила течение свое”.

XIX век — это время мощной активизации социально-политической мысли в России, что не могло не сказаться и в сфере “мечты об идеальной жизни”. Вовсю прожектерствуют правители, не отстают от них и декабристы. Основатель Харьковского университета Василий Каразин (1773 — 1842) оказался первым в России (а может быть, и в мире?) автором идеи о регуляции природы с помощью управления атмосферным электричеством, которая позднее привлекла Н. Ф. Федорова и др. Эта идея не реализована до сих пор — да, по-моему, и хорошо, что она не осуществилась, ведь на практике это может привести к полной атмосферной катастрофе… О страшных последствиях радикального вмешательства человека в устройство природы задумывался князь В. Ф. Одоевский, который в одном из очерков цикла “Русские ночи” (1844) рисует гигантский пороховой взрыв, раскалывающий земной шар и ведущий к гибели человечества. “До такой антиутопии, — пишет Б. Ф. Егоров, — не доходили и видные авторы ХХ века”. Это утверждение нуждается в серьезной корректировке. Как пишет И. Р. Шафаревич в книге “Социализм как явление мировой истории” (1977), самоубийственные фантазии, представления о гибели мира и его последующем возрождении характерны для многих мифологий, а также для взглядов таких утопистов, как Сен-Симон и Фурье, в ХХ веке их подхватывает Г. Маркузе. Да и Жюль Верн отдал дань таким опасениям в сатирическом романе “Вверх дном” (1889), где герои космического полета вокруг Луны превращаются в безумных воротил, которые хотят в целях наживы “выпрямить” земную ось с целью изменения климата и получения неслыханных прибылей. Только ошибка в вычислениях изобретателя Мастона спасает земной шар от гибели.

Общий вывод из замечательной книги Б. Ф. Егорова: человечество всегда мечтало и никогда не перестанет мечтать о лучшей жизни на земле, а теперь и о существовании в космосе. И, удивительное дело, сколь бы горькие и даже страшные уроки ни преподносила жизнь, раз за разом превращая любую реализуемую на практике утопию в антиутопию, люди ничуть не учатся на ошибках. Почему? Видимо, все же прав Фрейд: два могучих импульса нашего подсознания, либидо и танатос, все-таки подчиняют себе человеческий разум, который то и дело превращается в великое неразумие, просто в безумие. В тягу к коллективному всечеловеческому самоубийству. Чем иначе объяснить тот факт, что даже Александр Богданов, бывший соратник Ленина, но кроткий человек, действительно желавший счастья людям, в своем утопическом романе “Красная звезда” (1908) заставляет марсианского ученого-коммуниста Стэрни мечтать об истреблении всех жителей Земли!

Как пресечь превращение утопий в их противоположность? Никто пока не знает ответа.

Владимир Вахрушев.

г. Балашов.

1 В кн.: “Из истории русской культуры”. Т. 5 (XX век). М., “Языки русской культуры”, 1996, стр. 13 — 389.

2 Дружников Ю. И. Человек, который перестал смеяться. — “Вышгород” (Таллинн), 2003, № 4, стр. 142 — 165.

3 Трубецкой Е. Н. “Иное царство” и его искатели в русской народной сказке. — “Литературная учеба”, 1990, № 2, стр. 100 — 118.

4 Там же, стр. 105.

5 Там же, стр. 106 — 108.

6 См.: Лотман Ю. М. Матвей Алекс. Мамонов. — “Ученые записки Тартуского университета”. Вып. 78. Тарту, 1959, стр. 19 — 92.

Справка: Не довольствуясь понятиями «личность» и «государство», которыми оперировали XVIII век и либерализм XIX века, Сен-Симон даёт между ними место и даже преобладающее значение «обществу», в котором личность - органическая частица, государство по отношению к личности - нечто производное. Вообще, всем своим учением об обществе Сен-Симон связал своё имя с первой стадией эволюции позитивизма, а взгляды, высказанные им в последние годы относительно рабочего класса, сделали его родоначальником социализма.

Википедия Справка: Идея фаланстеров (фаланг). Франсуа Мари Шарль Фурье - французский философ, социолог, один из представителей утопического социализма...
«300 семейств поселян, соединившись в ассоциацию, имели бы один прекрасный сарай, вместо 300 никуда не годных, - одно хорошее заведение для выделки вина, вместо 300 плохих» и так далее. Не меньшую выгоду представит введение во все отрасли крупной системы производства пользование лучшими машинами, обработка земли согласно почвенным условиям. Самый труд будет значительно продуктивнее благодаря энтузиазму и соревнованию, которые охватят членов ассоциации, - тем более, что конкуренция здесь не исчезнет, а только потеряет свой острый характер, который придаёт ей противоречие интересов. Дело в том, что все работы здесь будут распределены между «страстными сериями»; каждый без различия пола и возраста избирает себе то занятие, которое его больше всего привлекает, и имеет право в один и тот же день переменить несколько серий; здесь для всех найдутся любимые занятия, и никто не захочет предаваться безделью. Результаты труда всех членов фаланги будут стекаться в её общие хранилища, и отсюда они могут получать всё необходимое: таким образом не будет нужды ни в каких посредниках при обмене товаров, и сама внутренняя торговля исчезнет. Вместе с тем, однако, в фаланге сохраняются частная собственность и неравенство состояний. Каждый будет иметь отдельное помещение сообразно не только своим склонностям, но и состоянию, питаться и одеваться, как кто захочет и сможет. Коммунизма здесь нет и следа: каждый будет владельцем продуктов своей работы, начиная с детей 4,5 лет, и, несмотря на общность жизни и труда в страстных сериях, деятельность каждого будет оплачиваться по количеству затраченного труда, по свойству работы, по силе его таланта и по величине вложенного в предприятие капитала. Общий доход фаланги будет разделяться на двенадцать частей, из которых четыре придутся на долю капитала, пять - труда, три - таланта, теоретических и практических знаний. Мало того: для более правильной оценки все работы будут распределены по степени привлекательности, по степени трудности и полезности, и в зависимости от этих свойств оплачиваться. Только в распределении продуктов, полученных фалангой, Фурье не допускал индивидуальной свободы: во всём остальном она является верховным принципом.