Макияж. Уход за волосами. Уход за кожей

«Крепостное право – это самое хорошее и светлое, это мудрость народа и патриотизм».

Так, кажется, вещал Никита Михалков?

Когда это читаешь, не просто хочется материться – а возникает желание расстрелять эту мразь.

Ах ты, скотина!

Наш народ четыре века гнил в позоре рабства, умывался своей кровью – а ты, фарисей, вздумал глумиться над народным горем, над его стыдом и унижением! Ты вздумал нас уверять – что это всё было очень хорошо! Ты, тварь, соловьём разливаешься, доказывая, как это было чудесно и превосходно – что девяносто процентов народа можно было продавать и покупать, как скот!

И, по всему видать, ты не против того, чтобы эта «благодать» опять вернулась. Ты бы, наверно, не возражал получить так тысчёнки две-три крепостных, как твои прадеды-помещики, – и «по-отечески» их воспитывать с помощью плетей, палок или собственного кулака. Ну, а их жён и дочерей, кто покрасивей, ты бы зачислил в свой персональный крепостной гарем, как было принято у благородного помещичьего сословия.

Кстати, если помещики драли плетьми и лупили по зубам крестьянина исключительно по-отечески, то интересно бы узнать – а своих крепостных наложниц они растлевали и насиловали тоже «по-отечески»?

И сказав всё это подлецу, мы бы предложили ему прочитать материал, который попал нам в руки. Это статья о разврате помещиков, об их наложницах и гаремах, об их сумасбродствах, мотовстве и расточительстве, об их жестокости, о зверских и садистких расправах над своими крепостными рабами, о том постоянном унижении, в котором жила «крещённая собственность».

Когда это читаешь, то темнеет в глазах и кулаки сжимаются от гнева. И от ненависти к этому продажному подлецу, который теперь лицемерит и поёт гимны крепостничеству. А самое главное – от желания, чтобы был уничтожен этот строй, при котором михалковы имеют возможность врать и лицемерить, угождая богатым, очернять социализм и прославлять крепостное рабство. И чтобы все подобные буржуазные холуи ответили за свою подлость!

Фатима Бикметова

Дворянские забавы: охоты, крепостные гаремы, крепостной театр

Весь строй крепостного хозяйства, вся система хозяйственных и бытовых взаимоотношений господ с крестьянами и дворовыми слугами были подчинены цели обеспечения помещика и его семьи средствами для комфортной и удобной жизни. Даже забота о нравственности своих рабов была продиктована со стороны дворянства стремлением оградить себя от любых неожиданностей, способных нарушить привычный распорядок. Российские душевладельцы могли искренне сожалеть о том, что крепостных нельзя совершенно лишить человеческих чувств и обратить в бездушные и безгласные рабочие машины.

При этом сами дворяне нисколько не стесняли себя нравственными ограничениями. А. В. Никитенко, бывший крепостной человек, сумевший добиться свободы и сделать блестящую государственную карьеру, очень точно подметил эту характерную особенность помещичьего образа жизни, сказав, что русские «благородные» господа, владея сотнями послушных рабов, сами состояли в рабстве у своих дурных наклонностей. Подтверждая это наблюдение, другой современник писал: «Что оставалось делать необразованному, материально обеспеченному, возвышенному законом над всеми другими сословиями, перед которым преклонялось всё, которого предупреждалось всякое движение и которого исполнялось всякое желание – господину? Театр, клуб, карты, музыка, псарня, кутёж и самодурство всякого рода должны быть естественным и, действительно были, единственным его развлечением».

Русское дворянство представило миру совершенно фантастические образцы чудачеств, некоторые из которых можно было бы признать и забавными и весьма оригинальными. Но на каждом из них лежит печать народного рабства, каждая из этих барских причуд и была возможна только благодаря государственной системе, построенной на рабстве, и потому кажется очевидным, что воспоминание об этих самодурствах не может вызывать ничего, кроме стыда за то, что всё это происходило в России, и кроме удивления, что происходило это на протяжении двух столетий. Но находились раньше и сегодня во множестве находятся люди, считающие возможным, наоборот, ностальгически восхищаться этими «волшебными чудачествами крепостной России» – по выражению барона Николая Врангеля, автора дореволюционной книжки о русских усадьбах.

Так или иначе, но эти «чудачества» вряд ли будут когда-нибудь забыты, вне зависимости от того, признавать ли их «волшебными» или стыдиться за них. Да и как забыть примеры варварской роскоши, когда «светлейший» князь Потёмкин на десерт раздавал дамам блюдца, наполненные бриллиантами, а Демидов кормил у себя в московском доме едва ли не половину города ежедневно. Граф Разумовский сгонял в весеннюю распутицу тысячи крепостных крестьян только для того, чтобы они устроили колоссальную насыпь через реку и дали возможность проехать графу на другую сторону послушать соловьёв… Сын купца и удачливого откупщика, получившего дворянство при Екатерине, Пётр Собакин, собирал у себя на огромном усадебном дворе в Троицын день до десяти тысяч крепостных крестьян из окрестных сёл и деревень – и каждый из них должен был приложиться по очереди к ручке барина, за что мужиков угощали водкой и пивом из безразмерных чанов, а баб и девок одаривали деньгами и платками. Под звуки оркестра хор певчих (и оркестр и хор, конечно, «свои», т. е. из собственных собакинских крепостных) пел многолетие хозяину, а «своя» артиллерийская команда давала 101 оглушительный залп из пушек. Знаменитый богач, меломан, театрал и устроитель роскошных пиров Алексей Александрович Плещеев не отставал от своих вельможных конкурентов по части изобретательности барских затей. Его гостям надолго запомнилось празднество в честь дня рождения супруги Алексея Александровича, урожденной графини Чернышёвой. Собравшиеся на прогулку гости с изумлением увидели, как на прежде безлесом месте за одну ночь, точно по волшебству, выросла ветвистая зелёная роща! Но удивление сменилось потрясением и затем восторгом, когда вперед вышла виновница торжества, и вся роща в одно мгновение склонилась перед ней! Оказалось, что это были свежесрубленные ветви, которые держали перед собой сотни крепостных. На открывшемся месте возвышался украшенный цветами и устроенный по греческому образцу жертвенник, рядом с которым стояла античная «богиня», приветствовавшая именинницу торжественными стихами. После этого и богиня, и жертвенник исчезли и вместо них появился роскошно убранный стол, уставленный всевозможными напитками и закусками.

Об этом празднике можно рассказывать долго. Кроме угощения изысканными блюдами, пирующих развлекали музыкой, театральными представлениями, великолепными фейерверками. Но среди прочего была и забавная деталь – на видном месте стояла камера обскура, и ярко наряженный молодец зазывал всех желающих заглянуть в неё. Взору тех, кто соглашался, представало маленькое чудо – во внутреннем пространстве камеры находился прекрасно выполненный портрет именинницы. Но удивительнее всего было то, что вокруг него подпрыгивали и кружились живые амуры!

В действительности фокус был устроен и затейливо и просто одновременно: на отдалённом лугу, находящемся напротив камеры, начертили круг, и крестьянские дети, наряженные амурами, целый день на жарком солнце плясали около него, а портрет был поставлен в самой камере так, что занимал пространство круга. Но тяга к оригинальным выдумкам заводила некоторых помещиков намного дальше. Так, в имении одного богатого графа парк был украшен прекрасными статуями античных богов и богинь. Однажды посетители, приехав в неурочный час, с удивлением увидели, что все постаменты пустуют. На вопрос о том, куда девались изваяния, графский дворецкий невозмутимо отвечал, что они работают в полях – дескать, страда и рабочих рук не хватает… Шокированные сначала таким ответом, гости поняли, что «статуями» в графском парке служили, оказывается, крепостные мужчины и женщины, раздетые догола и окрашенные в белую краску, под цвет мрамора. Сам граф любил прогуливаться по аллеям, а если кому-нибудь из «статуй» случалось при этом дрогнуть – того ждала немедленная расплата за это на конюшне, под розгами кучеров.

Палить из пушек, устраивать импровизированные военные парады из собственных крепостных крестьян, сгоняя их тысячами на поле перед усадьбой и заставляя маршировать перед гостями, на манер регулярных войск, наряжать крестьянок нимфами и наядами – придумок и развлечений в этом роде было множество. Но все они отступали перед главной страстью поместного дворянства – охотой.

У богатых помещиков выезд в «отъезжее поле» напоминал военный поход и по количеству участников с собаками и лошадьми, и по строгому распорядку внутри отряда, и по оглушительным звукам труб и рогов, раздававшимся над окрестными полями, а также по тому опустошению, которое охотники оставляли после себя. Сельский священник, видевший охотничий поезд помещика Арапова, не мог подобрать другого сравнения, как сказать, что выезды его в поле – «это были выезды Донского на Мамая; сам он, как великий князь, с огромным войском, а около него увиваются удельные, – мелкота, кто с одной сворой, кто с двумя… Далее едут псари по два в ряд в лакированных пальто и фуражках, с кинжалами за поясом и плетьми, каждый со сворой в руках… За псарями следовали сами господа в самых разнообразных и фантастических костюмах: тут были и венгерки, и польки, и казакины, и наряды народов, никогда не существовавших… Далее простые телеги, фургоны и фуры, запряженные в одну, две, три лошади с кухней, ящиками, палатками… Всех верховых, по всей вероятности, было более ста».

С особенным комфортом и заботой размещали любимую хозяйскую свору. Вообще страстная любовь дворян к своим охотничьим собакам занимает особое место в быте крепостной эпохи. У генерала Льва Измайлова на псарне только в одной усадьбе, при селе Хитровщине, содержалось около 700 собак. И жили они в неизмеримо лучших условиях, чем генеральские дворовые слуги. Каждая собака имела отдельное помещение, отменный корм и уход, в то время как крепостные люди скучивались в смрадных тесных помещениях, питались несвежей пищей и годами ходили в истрепанной от времени одежде, потому что новой барин не велел выдавать.

Измайлов как-то за обедом спросил прислуживавшего ему старого камердинера: «Кто лучше: собака или человек?» Камердинер на свою беду ответил, что даже сравнивать нельзя человека с бессловесной неразумной тварью, за что барин в гневе тут же проткнул ему руку вилкой, и, обернувшись к стоявшему рядом дворовому мальчику, повторил свой вопрос. Мальчик от страха прошептал, что собака лучше человека. Смягчившийся генерал наградил его серебряным рублём. Этого дворового слугу звали Лев Хорошевский, и он был незаконнорожденным сыном самого Измайлова, о чем прекрасно знали и помещик, и все в усадьбе.

Правда, однажды Измайлов всё же несколько изменил своей убеждённости в превосходстве собак над людьми, приравняв их друг другу. Это случилось, когда он выменял у своего соседа, помещика Шебякина, четырёх борзых, отдав за них столько же дворовых слуг – кучера, конюха, камердинера и повара.

Выезд большого барина на охоту был для окрестных жителей, и крестьян, и мелких помещиков, из тех, что по каким-то причинам не присоединились к барской свите, беспокойным временем. Лихие охотники, наслаждаясь своей безнаказанностью за спиной всесильного покровителя, не церемонились с чужим имуществом. Всадники вытаптывали поля, губили посевы, собаки нападали на домашнюю птицу и скот. Всякий, кто оказывался поблизости, не мог считать себя в безопасности. Видевший такую охоту современник вспоминал: «Когда псари и псарня расставятся по местам, то по занятому ими полю не проходи уже и не проезжай никто – запорют кнутьями… Это была уже не компания благородных людей, дворян-охотников, а неистовствующая шайка охальников и разбойников».

За удачную травлю зверя барин мог щедро наградить. Но за ошибки и промахи следовала немедленная кара. За упущенного зайца или лису пороли здесь же, в поле, и редкая охота обходилась без суровых наказаний – «большею частию вся прислуга кулаком глаза утирала и вздыхала».

Звериная травля не всегда была основной целью помещика, выезжавшего во главе своей дворни и приживальщиков в «отъезжее поле». Часто охота заканчивалась грабежом прохожих на дорогах, разорением крестьянских дворов или погромом усадеб неугодных соседей, насилием над их домашними, в том числе жёнами. П. Мельников-Печерский в своем очерке «Старые годы» приводит рассказ дворового о своей службе у одного князя:

«Верстах в двадцати от Заборья, там, за Ундольским бором, сельцо Крутихино есть. Было оно в те поры отставного капрала Солоницына: за увечьем и ранами был тот капрал от службы уволен и жил во своем Крутихине с молодой женой, а вывез он её из Литвы, али из Польши… Князю Алексею Юрьичу Солоничиха приглянулась… Выехали однажды по лету мы на красного зверя в Ундольский бор, с десяток лисиц затравили, привал возле Крутихина сделали. Выложили перед князем Алексеем Юрьичем из тороков зверя травленого, стоим…

А князь Алексей Юрьич сидит, не смотрит на красного зверя, смотрит на сельцо Крутихино, да так, кажется, глазами и хочет съесть его. Что это за лисы, говорит, что это за красный зверь? Вот как бы кто мне затравил лисицу крутихинскую, тому человеку я и не знай бы что дал.

Гикнул я да в Крутихино. А там барынька на огороде в малинничке похаживает, ягодками забавляется. Схватил я красотку поперек живота, перекинул за седло да назад. Прискакал да князю Алексею Юрьичу к ногам лисичку и положил.

«Потешайтесь, мол, ваше сиятельство, а мы от службы не прочь». Глядим, скачет капрал; чуть-чуть на самого князя не наскакал… Подлинно вам доложить не могу, как дело было, а только капрала не стало, и литвяночка стала в Заборье во флигеле жить…».

Случаев, когда в наложницах у крупного помещика оказывалась насильно увезённая от мужа дворянская жена или дочь, – в эпоху крепостного права было немало. Причину самой возможности такого положения дел точно объясняет в своих записках Е. Водовозова. По ее словам, в России главное и почти единственное значение имело богатство – «богатым все было можно».

Но очевидно, что если жёны нёзначительных дворян подвергались грубому насилию со стороны более влиятельного соседа, то крестьянские девушки и женщины были совершенно беззащитны перед произволом помещиков. А.П. Заблоцкий-Десятовский, собиравший по поручению министра государственных имуществ подробные сведения о положении крепостных крестьян, отмечал в своём отчёте: «Вообще предосудительные связи помещиков со своими крестьянками вовсе не редкость. В каждой губернии, в каждом почти уезде укажут вам примеры… Сущность всех этих дел одинакова: разврат, соединённый с большим или меньшим насилием. Подробности чрезвычайно разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силой власти и, не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями и предварительно поит крестьянок и потом заставляет удовлетворять и собственные скотские страсти, и своих приятелей».

Принцип, который оправдывал господское насилие над крепостными женщинами, звучал так: «Должна идти, коли раба!» Принуждение к разврату было столь распространено в помещичьих усадьбах, что некоторые исследователи были склонны выделять из прочих крестьянских обязанностей отдельную повинность – своеобразную «барщину для женщин».

Один мемуарист рассказывал про своего знакомого помещика, что у себя в имении он был «настоящим петухом, а вся женская половина – от млада и до стара – его курами. Пойдет, бывало, поздно вечером по селу, остановится против какой-нибудь избы, посмотрит в окно и легонько постучит в стекло пальцем – и сию же минуту красивейшая из семьи выходит к нему…».

В других имениях насилие носило систематически упорядоченный характер. После окончания работ в поле господский слуга, из доверенных, отправляется ко двору того или иного крестьянина, в зависимости от заведенной «очереди», и уводит девушку – дочь или сноху, к барину на ночь. Причём по дороге заходит в соседнюю избу и объявляет там хозяину: «Завтра ступай пшеницу веять, а Арину (жену) посылай к барину»…

В. И. Семевский писал, что нередко всё женское население какой-нибудь усадьбы насильно растлевалось для удовлетворения господской похоти. Некоторые помещики, не жившие у себя в имениях, а проводившие жизнь за границей или в столице, специально приезжали в свои владения только на короткое время для гнусных целей. В день приезда управляющий должен был предоставить помещику полный список всех подросших за время отсутствия господина крестьянских девушек, и тот забирал себе каждую из них на несколько дней: «…когда список истощался, он уезжал в другие деревни и вновь приезжал на следующий год».

Всё это не было чем-то исключительным, из ряда вон выходящим, но, наоборот, носило характер обыденного явления, нисколько не осуждаемого в дворянской среде. А. И. Кошелев писал о своём соседе: «Поселился в селе Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе и девушку и её родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель дворянства не вышел из своего олимпийского спокойствия, и дело сошло с рук преблагополучно».

Государственная власть и помещики поступали и ощущали себя как завоеватели в покорённой стране, отданной им «на поток и разграбление». Любые попытки крестьян пожаловаться на невыносимые притеснения со стороны владельцев согласно законам Российской империи подлежали наказанию, как бунт, и с «бунтовщиками» поступали соответственно законным предписаниям.

Причём воззрение на крепостных крестьян как на бесправных рабов оказалось столь сильно укоренённым в сознании господствующего класса и правительства, что любое насилие над ними, и сексуальное в том числе, в большинстве случаев юридически не считалось преступлением. Например, крестьяне помещицы Кошелевой неоднократно жаловались на управляющего имением, который не только отягощал их работами сверх всякой меры, но и разлучал с женами, «имея с ними блудное соитие». Ответа из государственных органов не было, и доведённые до отчаяния люди самостоятельно управляющего «прибили». И здесь представители власти отреагировали мгновенно! Несмотря на то, что после произведенного расследования обвинения в адрес управляющего в насилии над крестьянками подтвердились, он не понёс никакого наказания и остался в прежней должности с полной свободой поступать по-прежнему. Но крестьяне, напавшие на него, защищая честь своих жён, были выпороты и заключены в смирительный дом.

Управляющие, назначаемые помещиками в свои имения, оказывались не менее жестокими и развратными, чем законные владельцы. Не имея уже совершенно никаких формальных обязательств перед крестьянами и не испытывая необходимости заботиться о будущих отношениях, эти господа, также часто из числа дворян, только бедных или вовсе беспоместных, получали над крепостными неограниченную власть. Для характеристики их поведения в усадьбах можно привести отрывок из письма дворянки к своему брату, в имении которого и владычествовал такой управляющий, правда, в этом случае – из немцев.

«Драгоценнейший и всею душою и сердцем почитаемый братец мой!.. Многие помещики наши весьма изрядные развратники: кроме законных жён, имеют наложниц из крепостных, устраивают у себя грязные дебоши, частенько порют своих крестьян, но не злобствуют на них в такой мере, не до такой грязи развращают их жён и детей… Все ваши крестьяне совершенно разорены, изнурены, вконец замучены и искалечены не кем другим, как вашим управителем, немцем Карлом, прозванным у нас «Карлою», который есть лютый зверь, мучитель… Сие нечистое животное растлил всех девок ваших деревень и требует к себе каждую смазливую невесту на первую ночь. Если же сие не понравится самой девке либо её матери или жениху, и они осмелятся умолять его не трогать её, то их всех, по заведенному порядку, наказывают плетью, а девке-невесте на неделю, а то и на две надевают на шею для помехи спанью рогатку. Рогатка замыкается, а ключ Карла прячет в свой карман. Мужику же, молодому мужу, выказавшему сопротивление тому, чтобы Карла растлил только что повенчанную с ним девку, обматывают вокруг шеи собачью цепь и укрепляют её у ворот дома, того самого дома, в котором мы, единокровный и единоутробный братец мой, родились с вами…».

Впрочем, автор этого письма, хотя и отзывается нелицеприятно об образе жизни русских помещиков, всё-таки склонна несколько возвышать их перед «нечистым животным Карлою». Изучение быта крепостной эпохи показывает, что это намерение вряд ли справедливо. В том циничном разврате, который демонстрировали по отношению к подневольным людям российские дворяне, с ними трудно было соперничать, и любому иноземцу оставалось только подражать «природным» господам.

Так, проведя несколько лет в кутежах и всевозможных удовольствиях, один гвардейский офицер К. вдруг обнаружил, что из всего немалого некогда состояния у него осталась одна-единственная деревенька, населённая несколькими десятками крестьянских «душ». Это неприятное открытие так повлияло на офицера и его образ жизни, что прежние друзья не могли узнать бывшего кутилу и собутыльника. Он стал избегать шумных сборищ, просиживал долгие часы за столом в кабинете, разбирая какие-то бумаги. Пропал однажды из Петербурга, и только потом выяснилось, что он ездил в своё имение и провел там много времени.

Все решили, что славный гвардеец надумал превратиться в провинциального помещика и заняться сельским хозяйством. Однако вскоре стало известно, что К. распродал всё мужское население усадьбы – одних на своз соседям, других в рекруты. В деревне остались только бабы, и друзьям К. было совершенно непонятно, как с такими силами он собирается вести хозяйство. Они не давали ему прохода с расспросами и наконец вынудили рассказать им свой план. Гвардеец сказал приятелям: «Как вам известно, я продал мужиков из своей деревни, там остались только женщины да хорошенькие девки. Мне только 25 лет, я очень крепок, еду я туда, как в гарем, и займусь заселением земли своей…

Через каких-нибудь десять лет я буду подлинным отцом нескольких сот своих крепостных, а через пятнадцать пущу их в продажу. Никакое коннозаводство не даст такой точной и верной прибыли».

Если и относиться к этому рассказу, как к анекдоту, хотя и основанному на реальных событиях, то в любом случае возможностей для заработка на растлении своих крепостных рабов у русских душевладельцев существовало немало, и они с успехом ими пользовались. Одни отпускали «девок» на оброк в города, прекрасно зная, что они будут там заниматься проституцией, и даже специально направляя их силой в дома терпимости. Другие поступали не так грубо и подчас с большей выгодой для себя. Француз Шарль Массон рассказывает в своих записках: «У одной петербургской вдовы, госпожи Поздняковой, недалеко от столицы было имение с довольно большим количеством душ. Ежегодно по её приказанию оттуда доставлялись самые красивые и стройные девочки, достигшие десяти-двенадцати лет. Они воспитывались у неё в доме под надзором особой гувернантки и обучались полезным и приятным искусствам. Их одновременно обучали и танцам, и музыке, и шитью, и вышиванью, и причесыванию, и др., так что дом её, всегда наполненный дюжиной молоденьких девушек, казался пансионом благовоспитанных девиц. В пятнадцать лет она их продавала: наиболее ловкие попадали горничными к дамам, наиболее красивые – к светским развратникам в качестве любовниц. И так как она брала до 500 рублей за штуку, то это давало ей определённый ежегодный доход».

Барон Н. Е. Врангель вспоминал о своём соседе по имению, графе Визануре, ведшем совершенно экзотический образ жизни. Его отец был индусом или афганцем и оказался в России в составе посольства своей страны в период правления Екатерины II. Здесь этот посол умер, а его сын по каким-то причинам задержался в Петербурге и был окружен благосклонным вниманием правительства. Его отдали на учёбу в кадетский корпус, а по окончании наделили поместьями и возвели в графское достоинство Российской империи.

На российской земле новоявленный граф не собирался отказываться от обычаев своей родины, тем более что его к этому никто и не думал принуждать. Он не стал возводить у себя в имении большого усадебного дома, но вместо этого построил несколько небольших уютных домиков, все в разных стилях, по преимуществу восточных – турецком, индийском, китайском. В них он поселил насильно взятых из семей крестьянских девушек, наряженных сообразно стилю того дома, в котором они жили, – соответственно китаянками, индианками и турчанками. Устроив таким образом свой гарем, граф наслаждался жизнью, «путешествуя» – т. е. бывая поочередно то у одних, то у других наложниц. Врангель вспоминал, что это был немолодой, некрасивый, но любезный и превосходно воспитанный человек. Посещая своих русских невольниц, он также одевался, как правило, в наряд, соответствующий стилю дома, – то китайским мандарином, то турецким пашой.

Но крепостные гаремы заводили у себя в имениях не только выходцы из азиатских стран – им было чему поучиться в этом смысле у русских помещиков, которые подходили к делу без лишней экзотики, практически. Гарем из крепостных «девок» в дворянской усадьбе XVIII-XIX столетий – это такая же неотъемлемая примета «благородного» быта, как псовая охота или клуб.

В оригинальной авторской версии повести «Дубровский», не пропущенной императорской цензурой и до сих пор малоизвестной, Пушкин писал о повадках своего Кириллы Петровича Троекурова: «Редкая девушка из дворовых избегала сластолюбивых покушений пятидесятилетнего старика. Сверх того, в одном из флигелей его дома жили шестнадцать горничных… Окна во флигель были загорожены решёткой, двери запирались замками, от коих ключи хранились у Кирилла Петровича. Молодыя затворницы в положенные часы ходили в сад и прогуливались под надзором двух старух. От времени до времени Кирилла Петрович выдавал некоторых из них замуж, и новые поступали на их место…» (Семевский В. И. Крестьянский вопрос в XVIII и первой половине XIX в. Т. 2. СПб., 1888 г., с. 258.)

Большие и маленькие Троекуровы населяли дворянские усадьбы, кутили, насильничали и спешили удовлетворить любые свои прихоти, нимало не задумываясь о тех, чьи судьбы они ломали. Один из таких бесчисленных типов – рязанский помещик князь Гагарин, о котором сам предводитель дворянства в своём отчёте отзывался, что образ жизни князя состоит «единственно в псовой охоте, с которою он, со своими приятелями, и день и ночь ездит по полям и по лесам и полагает всё своё счастие и благополучие в оном». При этом крепостные крестьяне Гагарина были самыми бедными во всей округе, поскольку князь заставлял их работать на господской пашне все дни недели, включая праздники и даже Святую Пасху, но не переводя на месячину. Зато как из рога изобилия сыпались на крестьянские спины телесные наказания, и сам князь собственноручно раздавал удары плетью, кнутом, арапником или кулаком – чем попало.

Завёл Гагарин и свой гарем: «В его доме находятся две цыганки и семь девок; последних он растлил без их согласия, и живёт с ними; первые обязаны были учить девок пляске и песням. При посещении гостей они составляют хор и забавляют присутствующих. Обходится с девками князь Гагарин так же жестоко, как и с другими, часто наказывает их арапником. Из ревности, чтобы они никого не видали, запирает их в особую комнату; раз отпорол одну девку за то, что она смотрела в окно». Примечательно, что дворяне уезда, соседи-помещики Гагарина, отзывались о нём в высшей степени положительно. Как один заявлял, что князь не только что «в поступках, противных дворянской чести не замечен», но, более того, ведёт жизнь и управляет имением «сообразно прочим благородным дворянам»! Последнее утверждение, в сущности, было абсолютно справедливо.

В отличие от причуд экзотического графа Визанура, гарем обычного помещика был лишён всякой театральности или костюмированности, поскольку предназначался, как правило, для удовлетворения совершенно определённых потребностей господина. Гагарин на общем фоне ещё слишком «артистичен» – он обучает своих невольных наложниц пению и музыке с помощью нанятых цыганок. Совершенно иначе устроен быт другого владельца, Петра Алексеевича Кошкарова.

Это был пожилой, достаточно состоятельный помещик, лет семидесяти. Я. Неверов вспоминал: «Быт женской прислуги в его доме имел чисто гаремное устройство… Если в какой-либо семье дочь отличалась красивой наружностью, то её брали в барский гарем».

Около 15 молодых девушек составляли женскую «опричнину» Кошкарова. Они прислуживали ему за столом, сопровождали в постель, дежурили ночью у изголовья. Дежурство это носило своеобразный характер: после ужина одна из девушек громко объявляла на весь дом, что «барину угодно почивать». Это было сигналом для того, чтобы все домашние расходились по своим комнатам, а гостиная превращалась в спальню Кошкарова. Туда вносили деревянную кровать для барина и тюфяки для его «одалисок», располагая их вокруг господской постели. Сам барин в это время творил вечернюю молитву. Девушка, чья очередь тогда приходилась, раздевала старика и укладывала в постель. Впрочем, то, что происходило дальше, было совершенно невинно, но объяснялось исключительно преклонным возрастом хозяина – дежурная садилась на стул рядом с господским изголовьем и должна была рассказывать сказки до тех пор, пока барин не уснёт, самой же спать во всю ночь не разрешалось ни в коем случае! Утром она поднималась со своего места, растворяла запертые на ночь двери гостиной и возвещала, также на весь дом: «Барин приказал ставни открывать»! После этого она удалялась спать, а заступившая её место новая дежурная поднимала барина с кровати и одевала его.

При всем при том быт старого самодура всё же не лишен некоторой доли извращённого эротизма. Неверов пишет: «Раз в неделю Кошкаров отправлялся в баню, и его туда должны были сопровождать все обитательницы его гарема, и нередко те из них, которые еще не успели, по недавнему нахождению в этой среде, усвоить все её взгляды, и в бане старались спрятаться из стыдливости, – возвращались оттуда битыми».

Побои доставались кошкаровским «опричницам» и просто так, особенно по утрам, во время между пробуждением и до чаепития с неизменной трубкой табаку, когда престарелый барин чаще всего бывал не в духе. Неверов подчеркивает, что наказывали в доме Кошкарова чаще всего именно девушек из ближней прислуги, а наказаний дворовых мужчин было значительно меньше: «Особенно доставалось бедным девушкам. Если не было экзекуций розгами, то многие получали пощёчины, и все утро раздавалась крупная брань, иногда без всякого повода».

Так развращённый помещик проводил дни своей бессильной старости. Но можно себе представить, какими оргиями были наполнены его молодые годы – и подобных ему господ, безраздельно распоряжавшихся судьбами и телами крепостных рабынь.

С детства будущий барин, наблюдая за образом жизни родителей, родственников и соседей, рос в атмосфере настолько извращённых отношений, что их порочность уже не осознавалась вполне их участниками. Анонимный автор записок из помещичьего быта вспоминал: «После обеда полягутся все господа спать. Во всё время, пока они спят, девочки стоят у кроватей и отмахивают мух зелёными ветками, стоя и не сходя с места… У мальчиков-детей: одна девочка веткой отмахивала мух, другая говорила сказки, третья гладила пятки. Удивительно, как было распространено это, – и сказки, и пятки, – и передавалось из столетия в столетие!

Когда барчуки подросли, то им приставлялись только сказочницы. Сидит девочка на краю кровати и тянет: И-ва-н ца-ре-вич… И барчук лежит и выделывает с ней штуки… Наконец молодой барин засопел. Девочка перестала говорить и тихонько привстала. Барчук вскочит, да бац в лицо!.. «Ты думаешь, что я уснул?» – Девочка, в слезах, опять затянет: И-ва-н ца-ре-вич…».

Другой автор, А. Панаева, оставила только краткую зарисовку всего нескольких типов «обычных» дворян и их повседневного быта, но и этого вполне достаточно, чтобы представить среду, в которой рос маленький барчук и которая формировала детскую личность таким образом, чтобы в старости превратить его в очередного кошкарова.

В упоминавшееся уже в предыдущей главе дворянское имение, для раздела имущества после умершего помещика, собрались близкие и дальние родственники. Приехал дядя мальчика. Это старый человек, имеющий значительный общественный вес и влияние. Он холостяк, но содержит многочисленный гарем; выстроил у себя в усадьбе двухэтажный каменный дом, куда и поместил крепостных девушек. С некоторыми из них он, не стесняясь, приехал на раздел, они сопровождают его днём и ночью. Да никому из окружающих и не приходит в голову стесняться данным обстоятельством, оно кажется всем естественным, нормальным. Правда, через несколько лет имение этого уважаемого человека правительство всё же будет вынуждено взять в опеку, как сказано в официальном определении: «за безобразные поступки вопиюще-безнравственного характера»…

А вот младший брат развратника, он отец мальчика. Панаева говорит о нём, что он «добряк», и это, наверное, так. Его жена, мать мальчика, добропорядочная женщина, хорошая хозяйка. Она привезла с собой несколько дворовых «девок» для услуг. Но дня не проходило, чтобы она, на глазах у сына, не била и не щипала их за любую оплошность. Эта барыня хотела видеть своего ребёнка гусарским офицером и, чтобы приучить его к необходимой выправке, каждое утро на четверть часа ставила его в специально устроенную деревянную форму, принуждавшую без движения стоять по стойке смирно. Тогда мальчик «от скуки развлекал себя тем, что плевал в лицо и кусал руки дворовой девушке, которая обязана была держать его за руки», – пишет Панаева, наблюдавшая эти сцены.

В целях выработки в мальчике командных навыков мамаша на лужайку сгоняла крестьянских детей, а барчук длинным прутом немилосердно бил тех, кто плохо перед ним маршировал. Насколько обычной была описанная картина, подтверждает множество свидетельств очевидцев и даже невольных участников. Крепостной человек Ф. Бобков вспоминал о развлечении господ, когда они приезжали в усадьбу: «Помню, как барыня, сидя на подоконнике, курила трубку и смеялась, глядя на игру сына, который сделал из нас лошадок и подгонял хлыстом…».

Эта достаточно «невинная» на первый взгляд барская забава в действительности несла в себе важное значение прививки дворянскому ребенку определенных социальных навыков, стереотипов поведения по отношению к окружающим рабам.

Нравственное одичание русских помещиков доходило до крайней степени. В усадебном доме среди дворовых людей, ничем не отличаясь от слуг, жили внебрачные дети хозяина или его гостей и родственников, оставивших после своего посещения такую «память». Дворяне не находили ничего странного в том, что их собственные, хотя и незаконнорожденные, племянники и племянницы, двоюродные братья и сёстры находятся на положении рабов, выполняют самую чёрную работу, подвергаются жестоким наказаниям, а при случае их и продавали на сторону.

Генерал Измайлов устраивал колоссальные попойки для дворян всей округи, на которые свозили для развлечения гостей принадлежащих ему крестьянских девушек и женщин. Генеральские слуги объезжали деревни и насильно забирали женщин прямо из домов. Однажды, затеяв такое «игрище» в своем сельце Жмурове, Измайлову показалось, что «девок» свезено недостаточно, и он отправил подводы за пополнением в соседнюю деревню. Но тамошние крестьяне неожиданно оказали сопротивление – своих баб не выдали и, кроме того, в темноте избили Измайловского «опричника» – Гуська.

Взбешённый генерал, не откладывая мести до утра, ночью во главе своей дворни и приживалов налетел на мятежную деревню. Раскидав по брёвнам крестьянские избы и устроив пожар, помещик отправился на дальний покос, где ночевала большая часть населения деревни. Там ничего не подозревающих людей повязали и пересекли.

Встречая гостей у себя в усадьбе, генерал, по-своему понимая обязанности гостеприимного хозяина, непременно каждому на ночь предоставлял дворовую девушку для «прихотливых связей», как деликатно сказано в материалах следствия. Наиболее значительным посетителям генеральского дома по приказу помещика отдавались на растление совсем молодые девочки двенадцати-тринадцати лет.

В главной резиденции Измайлова, селе Хитровщине, рядом с усадебным домом располагалось два флигеля. В одном из них размещалась вотчинная канцелярия и арестантская, в другом – помещичий гарем. Комнаты в этом здании имели выход на улицу только через помещения, занимаемые собственно помещиком. На окнах стояли железные решётки.

Число наложниц Измайлова было постоянным и по его капризу всегда равнялось тридцати, хотя сам состав постоянно обновлялся. В гарем набирались нередко девочки 10-12 лет и некоторое время подрастали на глазах господина. Впоследствии участь их всех была более или менее одинакова – Любовь Каменская стала наложницей в 13 лет, Акулина Горохова в 14, Авдотья Чернышова на 16-м году.

Одна из затворниц генерала, Афросинья Хомякова, взятая в господский дом тринадцати лет от роду, рассказывала, как двое лакеев среди белого дня забрали её из комнат, где она прислуживала дочерям Измайлова, и притащили едва не волоком к генералу, зажав рот и избивая по дороге, чтобы не сопротивлялась. С этого времени девушка была наложницей Измайлова несколько лет. Но когда она посмела просить разрешения повидаться с родственниками, за такую «дерзость» её наказали пятьюдесятью ударами плети.

Содержание обитательниц генеральского гарема было чрезвычайно строгим. Для прогулки им предоставлялась возможность только ненадолго и под бдительным присмотром выходить в сад, примыкавший к флигелю, никогда не покидая его территории. Если случалось сопровождать своего господина в поездках, то девушек перевозили в наглухо закрытых фургонах. Они не имели права видеться даже с родителями, и всем вообще крестьянам и дворовым было строжайше запрещено проходить поблизости от здания гарема. Тех, кто не только что смел пройти под окнами невольниц, но и просто поклониться им издали, – жестоко наказывали.

Быт генеральской усадьбы не просто строг и нравственно испорчен – он вызывающе, воинствующе развратен. Помещик пользуется физической доступностью подневольных женщин, но в первую очередь пытается растлить их внутренне, растоптать и разрушить духовные барьеры и делает это с демоническим упорством. Беря в свой гарем двух крестьянок – родных сестёр, Измайлов принуждает их вместе, на глазах друг у друга, «переносить свой позор». А наказывает он своих наложниц не за действительные проступки, даже не за сопротивление его домогательствам, а за попытки противостоять духовному насилию. Авдотью Коноплёву он собственноручно избивает за «нежелание идти к столу барскому, когда барин говорил тут непристойные речи». Ольга Шелупенкова также была таскана за волосы за то, что не хотела слушать барские «неблагопристойные речи». А Марья Хомякова была высечена плетьми потому только, что «покраснела от срамных слов барина»…

Измайлов подвергал своих наложниц и более серьёзным наказаниям. Их жестоко пороли кнутом, им надевали на шею рогатку, их ссылали на тяжёлые работы и проч. Нимфодору Хорошевскую, или, как Измайлов звал её, Нимфу, он растлил, когда ей было менее 14 лет. Причём, разгневавшись за что-то, он подверг девушку целому ряду жестоких наказаний: «…сначала высекли её плетью, потом арапником и в продолжение двух дней семь раз её секли. После этих наказаний три месяца находилась она по-прежнему в запертом гареме усадьбы и во всё это время была наложницей барина…» Наконец, ей обрили половину головы и сослали на поташный завод, где она провела в каторжной работе семь лет.

Но следователями было выяснено совершенно шокировавшее их обстоятельство, что родилась Нимфодора в то время, как её мать сама была наложницей и содержалась взаперти в генеральском гареме. Таким образом, эта несчастная девушка оказывается ещё и побочной дочерью Измайлова! А её брат, также незаконнорожденный сын генерала, Лев Хорошевский – служил в «казачках» в господской дворне.

Сколько в действительности у Измайлова было детей, так и не установлено. Одни из них сразу после рождения терялись среди безликой дворни. В других случаях беременную от помещика женщину отдавали замуж за какого-нибудь крестьянина.

Одним из самых распространённых развлечений дворянского общества со второй половины XVIII столетия становится театр. Начавшись как забава, очень скоро увлечение театральными представлениями приобретает характер настоящей страсти. Однако, как и во всём дворянском быте эпохи крепостничества, и здесь понятие собственности, определение «своё» имеет решающее значение.

Домашний театр заводили для того, чтобы он служил развлечению в первую очередь самого хозяина. Кто-то искал почёта, другой хотел поразить гостей щедрым угощением и богатыми декорациями, многочисленностью труппы, а некоторые владельцы удовлетворяли нереализованное стремление к литературной славе. Иные попросту дурили на забаву себе и всем остальным.

Вот описание одного такого театрала:

«Фельдмаршал граф Каменский собственноручно продавал билеты на представления своего театра, никому не передоверяя этого ответственного дела и ведя строгую отчётность доходов в кассу, а также имён тех, кому билеты были подарены».

«В театральной зале на стене персональной ложи эксцентричного графа Каменского висели плети. Во время представления Каменский записывал земеченные им оплошности, допущенные исполнителями, и в антракте отправлялся за кулисы, прихватив с собой одну из плёток. Расправа с виновными происходила здесь же, немедленно, и крики выпоротых артистов доносились до зрителей, которых весьма потешало это дополнительное развлечение».

Князь Н. Г. Шаховской ещё более изобретателен в мерах физического воздействия на своих артистов. Их секут розгами, порют плетьми, замыкают шею в рогатку или сажают на стул, укреплённый в стене железной цепью, и на шею надевают ошейник, принуждая просиживать так по нескольку дней почти без движения, без пищи и сна. Господину не нравится игра главной героини, и он без раздумий, прямо в халате и ночном колпаке, выскакивает из-за кулис и бьёт женщину наотмашь по лицу с истеричным торжествующим криком: «Я говорил, что поймаю тебя на этом! После представления ступай на конюшню за заслуженной наградой» И актриса, поморщившись на мгновение, немедленно принимает прежний гордый вид, необходимый по роли, и продолжает игру…

Столь же эмоционален другой барин – пензенский «театрал» Гладков-Буянов. С его творческой деятельностью имел возможность познакомиться князь Пётр Вяземский, оставивший об этом незабываемом впечатлении несколько строк в своем дневнике. Гладков, по его словам, неудачную травлю на охоте вымещает на актёрах и бьёт их смертным боем. «В то время, как какой-нибудь герой в лице крепостного Гришки ревел на кого-нибудь из своих подданных, Гладков, нисколько не стесняясь, изрыгал громы на этого героя. «Дурак, скотина», – неслись из залы ругательства по адресу актёров». А вслед за тем темпераментный помещик не выдерживал, взбегал на сцену и устраивал там ручную расправу.

Другой барин входит в антракте за кулисы и делает замечание деликатно, отеческим тоном: «Ты, Саша, не совсем ловко выдержала свою роль: графиня должна держать себя с большим достоинством». И 15-20 минут антракта Саше доставались дорого, пишет мемуарист, «кучер порол её с полным своим достоинством. Затем та же Саша должна была или играть в водевиле, или отплясывать в балете».

Розги, пощёчины, пинки, рогатки и железные ошейники – таковы обычные меры взыскания и одновременно средства для воспитания талантов в дворянских помещичьих театрах. Жизнь крепостных артистов мало чем отличалась там от положения одушевлённых кукол.

Очевидец быта крепостников и их крепостных «кукол» писал в горьком удивлении:

«Как ни стараешься, но никак не можешь представить себе, чтобы люди, да ещё девицы, после розог, да ещё вдобавок розог кучерских, забывая и боль, и срам, могли мгновенно или превращаться в важных графинь, или прыгать, хохотать от всей души, любезничать, летать в балете, а между тем делать были должны и делали, потому что они опытом дознали, что если они не будут тотчас из-под розог вертеться, веселиться, хохотать, прыгать, то опять кучера… Они знают горьким опытом, что за малейший признак принужденности их будут сечь опять и сечь ужасно. Представить ясно такое положение невозможно, а однако ж всё это было… Как шарманщики палками и хлыстами заставляют плясать собак, так и помещики розгами и кнутьями заставляли смеяться и плясать людей…».

Физическими наказаниями далеко не исчерпывался круг унижений и мук крепостных артистов.

Де Пассенанс так описывает быт русского помещика-театрала: «Его повара, его лакеи, конюхи делались в случае надобности музыкантами… его горничные и служанки – актрисами. Они в одно и то же время его наложницы, кормилицы и няньки детей, рождённых ими от барина…».

Крепостные актрисы – почти всегда невольные любовницы своего господина. Фактически это ещё один гарем, только публичный, предмет явной гордости владельца. Актрисами добродушный хозяин «угощает» своих друзей. В доме, где устроен домашний театр, нередко спектакль заканчивается пиром, а пир – оргией. Князь Шаликов своё восторженное описание одного имения, «Буда», в Малороссии, предваряет таким восклицанием: «Скучающие жизнью и не умеющие пользоваться благами фортуны, поезжайте в «Буду»!» Хозяин имения, похоже, действительно не привык скупиться и понимал толк в развлечениях: музыкальные концерты, театральные представления, фейерверки, цыганские пляски, танцовщицы в свете бенгальских огней – всё это обилие развлечений совершенно бескорыстно предлагалось желанным гостям. Кроме того, в усадьбе был устроен хитроумный лабиринт, уводящий в глубину сада, где притаился доступный только избранным посетителям «остров любви», населенный «нимфами» и «наядами», и дорогу к которому указывали очаровательные «амуры». Всё это были актрисы, которые незадолго перед тем развлекали гостей помещика спектаклем и танцами, а теперь принуждённые по воле господина расточать свои ласки его друзьям. «Амурами» выступали их дети.

«Прасковья Ивановна Ковалевская взята была от жившего исстари в доме нашем доброго и честного семейства», – таким торжественным тоном повествует граф Н. П. Шереметев в «Завещательном письме сыну» об истории своей страсти к крепостной актрисе Параше. Историей этой любви не устают умиляться на протяжении вот уже двух столетий, а между тем в ней мало привлекательного, если посмотреть на неё без излишней сентиментальности.

Граф Николай Шереметев, владелец 140 000 крепостных крестьян и необозримых поместий, богат как венценосный монарх.

Одна из любимых забав графа – его театр, а точнее, три домашних театра, доставшиеся ему ещё от отца, графа Петра Борисовича Шереметева, также не чуждого любви к прекрасному. Самый любимый из них – в селе Кусково. Несмотря на славу лучшего домашнего театра и визиты коронованных гостей, актёрам и музыкантам живётся там не слишком сладко. Тяжелее всех приходилось танцовщицам, или «танцующим бабам», как они обозначались обычно в списках труппы. Их ценили меньше прочих, тесное помещение, в котором они жили, даже отапливалось редко и скудно, обычно по особому распоряжению и в случае болезни кого-нибудь из них.

В лучшем положении находились «комедиантки» – собственно примы графской труппы. Их кормили изысканными яствами, одевали в «господское» платье, специальные педагоги учили их французскому языку, хорошим манерам, давали необходимые знания из области литературы, искусства, истории. Но при этом все они были наложницами скучающего графа Николая Петровича, который вёл себя с ними совершенно как султан в своём гареме. У Шереметева была игривая забава – оставлять носовой шелковый платок в комнате очередной избранницы – это был знак того, что в этот раз именно она удостоится благосклонности господина. И точно – к ночи его сиятельство являлся за своим платком, да так и оставался до утра.

На этом фоне не только двусмысленно, но просто нелепо звучит следующий восторженный отзыв одного историка искусства о неожиданно вспыхнувшей страсти графа к П. Ковалёвой: «Граф полюбил Парашу, найдя в ней ту «единственную», в поисках которой он так растрачивал себя»… И вправду Николай Петрович не берёг себя на путях служения своим удовольствиям. Не берёг и чести своих невольниц-актрис, разрушая их судьбы и даже не задумываясь об этом. И если Параша Ковалёва могла считать себя вознаграждённой за унижения неожиданным браком с барином, то остальных девушек, так же, как она, насильно взятых «из добрых и честных семейств», ждали забвение или нищая старость приживалок в задних комнатах. Когда господину наскучивала их красота, он ссылал их на задворки своего великолепного дома питаться объедками или выдавал замуж «с кузовом» за первого попавшегося мужика, который ненавидел родившегося у него под крышей нахлебника-байстрюка и мрачно бил несчастную жену, виновную только в том, что она всю молодость прожила «нечестно», играя в барском «киятре», служа потехам господина, и не научилась доить корову, прясть и ткать».

18.01.2013

Замечательные целительные свойства банных процедур известны издавна. Из оздоровительной и гигиенической процедуры она превратилась в особый традиционный ритуал. Банные обычаи у каждого народа свои, но их объединяет всеобщее стремление людей к животворной энергии воды, которая как в виде пара, в горячем и в холодном состоянии исцеляет душу и тело.

Свадебная баня сопровождалась песнопениями и обязательными обрядовыми ритуалами

Самые первые бани создала сама природа. Водоемы, которые подогревались горячими термальными ключами - были и купальней, и парной. В странах, где таких источников не было, пар образовывали тем, что лили воду на раскаленные на огне камни. О благотворном влиянии бани на организм человека знают практически все народы мира.

На Руси вся жизнь человека была связана с баней. В бане человек рождался, в бане искал исцеления и очищения души и тела. По народному поверью, если больному не помогла даже баня, то ему уже ничто не поможет.

Банные традиции

Бани на Руси были неотъемлемой частью жизни людей. Никакое важное событие в жизни человека не обходилось без бани. Поэтому и сложились особые банные традиции и обряды. Баню почитали, уважали и любили. Туда шли, чтобы освободится от всего, что нарушает целостность тела и души, используя целебную силу жара и воды. В баню ходили каждую неделю, перед праздниками, перед венчанием и после свадьбы, в бане рождались и уходили из жизни.

Банные традиции предписывают, что перед свадьбой подруги невесты обязательно должны парить ее в бане. А на второй день после свадьбы отправляли в баню париться молодых, чтобы обеспечить им счастливую жизнь и многочисленное потомство. Вся свадебная банная процедура сопровождалась песнопениями и прочими обязательными традиционными обрядовыми ритуалами. С банным духом связан обрядовый хлеб, которым благословляют молодых. Название его говорит само за себя – «банник». Столовые приборы, зашивают в скатерть и отдают на хранение свахе. На второй день это угощенье отдается молодым, они едят его без присутствия посторонних, после посещения бани.

По народным поверьям банник приглашает к себе попариться чертей

Также бани натапливались в случае болезни. Баня излечивает практически все болезни, поэтому все хвори и недомогания люди лечили в ней и восстанавливали жизненные силы.

У каждой бани есть своя духовная сущность, хранитель и хозяин бани. Он строго следит за соблюдением правил поведения в бане. Нарушивших правила нещадно карает, а для соблюдающих его законы становится лекарем и духом-охранителем, оберегает от несчастий и берет под свою защиту. На Руси его звали банник, лазьник, баенник, байношко.

Все стараются расположить к себе банника, приносят ему угощение – ржаной хлеб с солью. Просят разрешения принять банные процедуры, а после них благодарят. Когда выстраивали баню, преподносили банному духу подарок, черную курицу, которую приносили в жертву и закапывали под порогом бани.

Баня была самым удобным местом для гадания

Считалось, кто вышел из бани обновленным, тот угодил хозяину бани. А кто вышел вялым, с больной головой – что-то да сделал не так, как положено. О болезни, неизвестно откуда взявшейся говорят: «Из бани вынес». Банник показывается крайне редко в виде лохматого старика. Он обожает тепло, поэтому живет за печкой, а когда сердится, прячется под полок. Он невидим благодаря шапке-невидимке.

Банник всегда давал защиту роженицам. Мать и дитя охранял банный дух, но все же, ее никогда не оставляли одну, боясь подмены ребенка.

По народным поверьям банник приглашает к себе попариться леших, домовых, овинников, как правило, их именовали одним словом «черти».

Знатным лекарем считался «банник», все верили, что не только жар и пар помогает, но и способности банного духа. Также домовой бани всегда принимал участие в Святочных гаданиях. В народе верили, что он может предсказывать судьбу. А баня с ее духами была самым удобным местом для гаданий, в ней также обучали колдовству и приворотам.

Девушки на Святки гадали в бане на суженого. Брали землю из-под девяти столбов, бросали на печку и приговаривали: «Банничек, девятиугольничек, скажи за кем замужем быть?». Ночью в полночь подходили к открытым дверям бани, заворачивали подол платья на голову и приговаривали: «Мужик богатый, хлопни по заду рукой мохнатой», и ждали прикосновения. Если банник касался голой рукой – будет бедный жених, если мохнатой – богатый, мокрой – будет пьяницей, а не дотронется – жениха не жди.

В банях незамужние девицы могли делать приворот на жениха. Брали хворостину от веника, клали на порог, для того, чтобы ее переступил суженый. После, на самом высоком месте в парной привязывали ее. По поверьям, после того, как хворостина высохнет – жених будет сохнуть по девушке.

Также девушки гадали с помощью зеркала. Ставили одну девицу в центр круга, вокруг нее очерчивали магический круг и призывали чертей и поочередно смотрели в зеркало. И ждали, когда черти покажут суженого. Такие гадания были чрезвычайно опасными, «нечистая сила» часто покидала очерченный круг и губила девушек.

В определенные дни в году, которые определяли по церковному календарю: накануне Пасхи, в понедельник Фоминой недели, Дмитрову субботу баню готовили для недавно умерших родственников и всех предков. Пекли обрядовый хлеб, приносили чистое белье и все, что необходимо для бани, звали попариться предков и с поклоном уходили. Также топили баню на сороковой день после смерти хозяйки или хозяина.

Традиционно на Руси использовались три разновидности , по-белому, а также баня в русской печи. Самая древняя баня по-черному. Стены ее были закопчены из-за отсутствия дымохода, отсюда и название. Она представляла собой бревенчатую избу, очень маленькую, с низким потолком. Крюки для одежды и лавки для отдыха обустраивались в предбаннике. В парной в углу имелась дровяная печь, над которой располагалось маленькое окошко и полок. Когда топили баню, дым заполнял парную и выходил в открытое окно. После того, как дрова сгорали, а весь угар выветривался, окно закрывали мокрым веником, обтирали потолок и стены от излишней копоти. Плескали на камни воду и получали отменный жар. Теперь можно париться, лежа на полке, хлестать себя веником, делая несколько заходов в парную, а в перерывах выходить на свежий воздух, окунаться в снег или воду. Мылись тоже в бане, в лохани или поливая на себя из ковша. Банька по-черному была самой распространенной на Руси, так как строилась очень легко, за считанные дни. Банька по-черному оказывает на организм человека более сильное воздействие, чем другие виды бань, температура в ней выше и жар держится дольше.

Гораздо позднее появилась . В ней имелся дымоход и более совершенное устройство печи. Дым уже не попадал в помещение, а выходил наружу через печную трубу. Заслонку в печи закрывали после того, как прогорали угли, и приступали к банной процедуре. На раскаленные камни плескали воду, травяные настои, квас. А дальше все, как и в баньке по-черному.

Также была распространена баня в печи. Устья печей в то время имели очень широкие своды. После приготовления еды, прогоревшие угли полностью выгребались, стены обтирались от излишней копоти и сажи, и парная была готова. Человеку помогали забраться внутрь с помощью широкой деревянной лопаты, подавали ему лоханку с водой и веник, и закрывали заслонку. Плеснув водой на стены, получали хороший жар. Вместо мыла использовали разведенную золу – щелок.

В банях на полках настилали обданные кипятком ароматные травы: мяту, чабрец, шалфей, листья черной смородины, донник, лапник ели и многие другие. На лавках лежали заготовленные веники, стояли тазы со щелоком, большие туеса, наполненные подогретым на мяте квасом, лохани с чистой водой.

В бане в качестве напитка был популярен квас. Наши предки были очень искусны в приготовлении этого напитка. Квас готовился на основе ягод и фруктов, с добавлением разных трав и меда. За время пребывания в бане выпивались целые жбаны кваса. Очень любили наши предки парной квас – ядреный и шипучий.

Заключение!

Банная процедура – это священнодействие, давняя банная традиция и магический ритуал. Это животворящий комплекс, где из Воды, Огня, Дерева и Камня происходит творение жизненной энергии. Силы этих стихий, взаимодействуя, создают гармоничную среду, именуемую Ладом. Поэтому так велика любовь человека к Бане!

В России до сих пор баня – это не просто процесс мытья и очищения, а целый культ со своими традициями и правилами.

И. Бондарь

Барышни и крестьянки

В свою деревню в ту же пору

Помещик новый прискакал

Александр Павлович Иртеньев прибывал в состоянии глубокой меланхолии. Деревня оказалась совсем не таким романтическим местом, как это представлялось из столицы. Смолоду он поступил на военную службу, да не куда-нибудь, а в Семеновский полк старой гвардии. Участвовал в турецкой компании, где получил Георгия третьей степени и Очаковскую медаль. Однако, находясь по ранению в Киеве, попал в историю - выпорол под настроение квартального надзирателя. Дело дошло до Государя Павла Петровича. И нашему героическому прапорщику было высочайше указано: «проживать в его поместье в Тамбовской губернии, отнюдь не покидая своего уезда».

И вот, в двадцать два года оказался Александр Павлович в глуши, в окружении тысячи душ крепостных, многочисленной дворни и старинной дедовской библиотеки. Впрочем, он чтения не любил.

Из соседей буквально никого не было достойного внимания. Обширное поместье на много верст окружали земли бедных дворян однодворцев, каждый из которых имел едва полтора десятка крепостных. Дружба с ними, несомненно, была бы мезальянсом. Потому наш помещик жил затворником и только изредка навещал дальнего соседа генерала Евграфа Арсеньева. Впрочем, генерал был весьма скучной персоной, способной говорить только о славе гусаров, к которым он когда-то принадлежал.

Ближнее окружение Александра Павловича составляли камердинер Прошка, бывший с барином в походе на турок, кучер Миняй и разбитной малый Пахом – на все руки мастер – которого барин называл доезжачим, хотя псарни не держал. Нужно помянуть и отставного солдата, подобранного по пути в имение. Будучи в прошлом военным, господин Иртеньев испытывал сочувствие ко всем «уволенным в чистую» из армии.

Оный солдат из суворовских чудо-богатырей был уволен бессрочно с предписанием «бороду брить и по миру Христовым именем не побираться». Многие отставные солдаты находили себе пропитание становясь будочниками в городских околодках или дворниками. Но наш служилый, будучи хром по ранению, к такой службе был негоден и потому с радостью принял предложение нашего помещика.

Найдя сельское хозяйство делом скучным, новый помещик перевел крестьян на оброк.

Как позднее сказал наш поэт:

Ярем он барщины старинной Оброком легким заменил И раб судьбу благословил.

По этой причине был любим крепостными, которые не противились интересу господина к прелестям многочисленных деревенских девок, весьма сочных телесами. Освободившись от дел хозяйственных наш герой вплотную занялся дворней. Кухарь с помощниками не вызывали нареканий, поскольку барин не был гурманом. Не возникло претензий к дворнику и лакею, а вот девичья его огорчила. Полтора десятка дворовых девок предавались безделью и всяким безобразиям. По этой прискорбной причине, новый барин решил всех девок пороть регулярным образом.

До того провинившихся секли во дворе, но возможная непогода или зимний холод весьма мешали регулярности. Будучи воспитанным на строгих порядках Императора Павла Петровича, молодой барин вознамерился исправить все, относящееся к порке дворовых людей. Прежде всего, было указано ключнице иметь постоянно в достаточном количестве моченых розг – соленых и не соленых. Старосте приказали поднять стены бани на пять венцов, без чего низкий потолок мешал замахнуться розгой. К бане прирубили новый, очень просторный предбанник и на том Александр Павлович счел подготовку завершенной.

В прирубе установили кресло для барина, а потом ключнице приказали сего же дня отвести всех девок на село в баню, поскольку барин не любит запаха мужичьего пота. На утро все пятнадцать девок были готовы к экзекуции. По новому регулярному правилу одна девка должна лежать под розгами, две очередные сидеть на лавочке возле барской бани, а остальным велено ожидать наказания в девичьей. Экзекутором был назначен отставной солдат.

Первой ключница отправила в баню Таньку, дочь многодетного кузнеца. Танька перекрестилась и вошла в предбанник, по середине которого стояла широкая почерневшая скамейка, а в углу две бадейки с розгами. Танька, дрожа от страха, поклонилась барину и замерла у порога.

– Проходи, красна девица, скидай сарафан и приляг на скамеечку – молвил солдат. Перепуганная Танька взялась руками за подол сарафана, стащила его через голову и осталась в натуральном виде . Она пыталась от стыда прикрыться руками, но Александр Павлович тросточкой отвел ее руки и продолжал созерцать крепкие стати девки. Хороша была Танька с крупными титьками, плоским животом и тугими ляжками. Для полного обозрения барин той же тросточкой повернул девку спиной и осмотрел ее полный зад.

– Ложись девица. Время идет, а вас много – торопил солдат.

Танька, которую в детстве много пороли, сразу легла правильно - ноги ровно вытянула, плотно сжала ляжки, чтобы по срамнице не попало, и локти прижала к бокам, дабы по титям не достала гибкая лозина. Солдат не стал привязывать девку к лавке. В русской порке есть некий эстетический момент, когда девка лежит на лавке свободно, ногами дрыгает и задом играет под розгами, но не вскакивает с лавки и руками не прикрывается.

– Сколько прикажите? – спросил солдат у барина.

Александр Павлович уже оценил красоту девичьего тела и имел на него виды. Потому был милостив.

– Четверик несоленых, тремя прутьями.

Столь мягкое наказание было назначено, поскольку Александр Павлович хотел уже сегодня видеть эту девку в своей опочивальне. Несмотря на милостивое наказание, Танька сразу «заиграла»: подала голос, стала дергать ногами и подкидывать круглый зад навстречу розге. Правильней будет сказать, что в этот раз Танька под розгами не страдала, а играла. Будучи высеченной, она встала, поклонилась барину и, подобрав сарафан, голяком вышла из бани, показав в дверном проеме силуэт своего соблазнительного тела.

Вторая девка, торопливо крестясь, поклонилась барину, сдернула сарафан и, не ожидая приглашения, легла под розги. Поскольку ее тело еще не обрело всей прелести девичьих статей, ей было сурово назначено два четверика солеными.

Солдат половчей приноравливался, вскинул к потолку руку с мокрой связкой длинных розг, и с густым свистом опустил их вниз.

– У-у-у!!! – вскинулась девка, захлебываясь слезами и каменно стискивая просеченный сразу зад.

У-у-у!!! – вскинулась девка, захлебываясь слезами.

– Так ее, так – говорил барин – а теперь еще раз наискось, а теперь поверху задницы. Капельки крови выступили на концах красных полос, оставленных розгами. Соленые прутья жгли белу кожу. При каждом ударе девка высоко подбрасывала зад и дрыгала ногами. Солдат порол «с умом», после каждого удара давал девке время прокричаться и вздохнуть, и только после этого обрушивал на ее зад новый свистящий удар.

– Батюшка барин, прости меня окаянную! – в голос кричала девка.

Порка третей девки удивила и мудрую ключницу и камердинера Прошку, который вертелся поблизости, дабы созерцать девичьи афедроны. Барин пожелал посечь третью девку из собственных рук и обошелся с ней весьма сурово – вломил ей в зад те же два четверика солонушек, но одним жгучим прутом. А когда искричавшаяся девка встала, ей был презентован городской медовый пряник. Поротые и не поротые девки с удивлением и завистью смотрели на барский подарок. В дальнейшем такой пряник стал желанным презентом, ради коего девки сами напрашивались под розгу из собственных рук барина, но он им не потакал.

Завершив экзекуцию и, по ходу оной, установив очередность привлекательности девок, Александр Павлович наказал ключнице, чтобы в вечеру послали Таньку в опочивальню взбивать барскую перину. Танька вошла, когда Александр Павлович уже переоделся в новомодную ночную рубаху и курил последнюю трубку. Расторопная девка принялась взбивать перину на постели, столь широкой, что на ней могли бы улечься пятеро гвардейцев Семеновского полка. Когда Танька сильно наклонилась вперед, чтобы добраться до противоположного края постели, Александр Павлович подошел к ней сзади и закинул на голову девки сарафан и рубашку. Танька замерла в этой растопыренной позе, с головой и руками утонувшими в задранном сарафане. Это предоставляло барину возможность обозревать ее телеса от пяток до самых плеч.

Казалось бы, баня – что может быть обыденнее? Испокон веков жители нашей страны регулярно посещают это место: парятся, моются, общаются с друзьями. Но далеко не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Ведь баня – это не только отдельное строение для водных процедур, здесь в старину проводили магические ритуалы, совершали жертвоприношения духам, даже казнили людей. Рождение человека, вступление в брак и похоронные ритуалы – все это напрямую связано с баней.

Языческое святилище

Для язычников любое место, в котором сходятся все четыре природные стихии – огонь, вода, земля и воздух – является особенным. Издревле на Руси бани исполняли роль семейных святилищ, их почитали как место, где мир живых (явь) встречается с миром мертвых (навь). Считалось, что здесь обитают духи покойных предков.

Далеко не случайно сказочная Баба Яга должна добра молодца сначала выпарить в бане, а уж потом расспрашивать. Ведь именно через ритуальное омовение совершается переход человека из яви в навь.

Исследователь старинных традиций Андрей Дачник в своей книге «Баня. Очерки этнографии и медицины», которая была издана в 2015 году в Санкт-Петербурге, написал о том, что после принятия христианства на Руси в домах людей прочно обосновались иконы, а роль средоточия языческих сил стала играть именно баня. Постепенно люди начали воспринимать это отдельно стоящее здание, как место обитания чертей и совершения колдовских ритуалов.

Поэтому с баней связано много обрядовых запретов, среди них:

Нельзя мыться одному, кто так делает – тот колдун или ведьма.
Перед входом в баню нужно перекреститься, в самой бане креститься нельзя.
В баню иконы не вносят.
Нельзя мыться в бане во время православных праздников, это лучше сделать накануне.
Банную утварь (тазики, ковши, кочерги и т.п.) никогда не приносят в избу.
Запрещено строить дом на месте бани.
Нельзя мыться в банях по ночам.

Даже выражение «Пошел в баню!» означает предложение человеку очистить свои помыслы от всякой скверны, что и делается в языческом святилище.
Согласно поверьям древних славян, в бане можно было обрести магические способности, если пойти туда в полночь и громко отречься от Бога, сняв с себя православный крест.

Кто такой банник?

Язычники всегда одухотворяли не только свои дома, но и другие строения. Если в доме жил домовой, в овине – овинник, то в бане – банник. Иногда его еще называли «дедушка», что связано с почитанием культа предков. Так что банник мог быть и духом места, и кем-то из уважаемых пращуров конкретной семьи.

Поскольку физическое и духовное очищение в народном сознании неразрывны, в банях проводились ритуалы, направленные на освобождение людей от различного негатива, проблем, долгов, порчи и сглаза. Перед началом колдовства знахарь или ведьма обязательно просили помочь духа этого места.

Иногда баню топили, но никто в ней не мылся. Так делали во время языческих праздников, чтобы угодить баннику. Для него специально оставляли воду в шайке и веник.

Как правило, русские крестьяне побаивались духов, обитающих в бане. Ведь обиженный неуважением банник мог и убить человека, согласно поверьям. А некая баба-обдериха, вообще, была способна ободрать с живого человека всю кожу, если тот оставался в бане один и засыпал. Так люди объясняли многочисленные несчастные случаи, происходившие в этом месте.

Отравления угарным газом

Сейчас в России бани топят по-белому. В XVII – XVIII веках эти помещения в массовом порядке стали оборудовать специальными трубами, через которые выходит дым. А более тысячи лет до этого бани топили по-черному. Дым просто валил из всех щелей этих бревенчатых строений с каменными очагами, а стены и потолок были сильно закопчены.

Согласно нормам безопасности, такую баню необходимо часто проветривать, открывая дверь. Но многие люди слишком дорожили теплом, пренебрегали правилами. В результате, в банях образовывалась атмосфера с низким содержанием кислорода, а угарный газ в сочетании с высокой температурой и влажностью мог запросто привести к летальному исходу. В группе риска находились люди с заболеваниями легких и сердечнососудистой системы.

Характерный признак отравления угарным газом – румяная, порозовевшая кожа. Крестьяне считали, что это сердитый банник запарил несчастных до смерти. Если учесть, что в современных финских саунах ежегодно умирают около 50-60 человек, то можно предположить, как много несчастных случаев происходило на Руси.

Иногда сочетание угарного газа и теплового шока не приводило к летальному исходу, а вызывало у людей галлюцинации. Тогда они и видели в банях чертей, волосатых баб-обдерих, всякую другую нечисть. Порой в печах-каменках намеренно сжигали галлюциногенные травы (например, белену), чтобы войти в измененное состояние сознания. Этим приемом пользовались знахари.

Рождение ребенка

Русские крестьянки традиционно рожали в бане, ведь именно это место было вратами из нави в явь. Новорожденного и его мать необходимо было очистить от влияния потусторонних сил, и занималась этим бабка-повитуха, заговаривавшая воду.

После рождения ребенка и чтения над ним особых молитв, малыша относили в дом, а его мать должна была пожить в бане еще какое-то время: от трех дней до недели. Этим она отдавала должное духам предков. Люди верили, что они хорошо относятся к процессу родов, радуются этому событию.

Целью обрядов, проводившихся над женщиной в бане, было появление на свет здорового малыша, который бы рос крепким и спокойным.
А если новорожденный умирал, что случалось довольно часто, или у него обнаруживались увечья, дефекты в развитии, то все эти несчастья объяснялись действиями рассерженного банника. Люди говорили, что роженица или бабка-повитуха чем-то прогневили нечистую силу или не были внимательны к ребенку, вот банник их и наказал.

Иногда крестьянки сами могли задушить нежеланного ребенка, свалив все на чертей. В бане некоторые женщины избавлялись от беременности, искусственно вызывая преждевременные роды.

Казни и убийства

Как известно из «Повести временных лет», памятника древнерусской письменности начала XII века, легендарная княгиня Ольга (около 920-969 гг.) поочередно казнила две группы послов. Они были представителями племени древлян, прибывшими сватать ее за своего правителя, которого звали Мал. Было это уже после гибели ее супруга – князя Игоря Рюриковича.

Первое посольство древлян было похоронено заживо, а второе – сожжено в бане. Традиция использовать это строение для казни неугодных существовала на Руси издревле. Данное место было очень удобным для убийства: достаточно лишь натопить печь пожарче, а снаружи дверь припереть чем-нибудь тяжелым. Утром там будут трупы, которые даже не надо обмывать.

Даже в XVIII веке историки зафиксировали случаи казни людей в банях. Подобными действиями «прославился» первый иркутский губернатор Карл Львович фон Фрауендорф (около 1710-1767 гг.). Этот царский чиновник, как написал о нем военный инженер и этнограф Иван Григорьевич Андреев, в 1762 году «… многие жестокости причиня разным честным людям и запытав одного солдата в присутствии своем в жарко натопленной бане».

Поскольку люди не только появлялись на свет и готовились к свадьбе в банях, но и уходили в мир иной через это мистическое помещение, оно прочно ассоциировалось у русских со смертью. Иногда старого или больного человека парили в бане и оставляли там умирать, предварительно разобрав часть крыши, чтобы душе было легче отправиться на небеса. Случалось, что после убийства покойного хоронили тут же, ведь зимой другая земля была промерзлой, и выкопать в ней могилу очень трудно.

Жертвоприношения

Перед строительством новой бани нужно было принести ритуальную жертву духам. Как правило, с этой целью убивали черную курицу или петуха, которого зарывали в землю под порогом будущего помещения.

Иногда в качестве жертвы выступала другая живность: ворона, кошка, небольшая собака. Бывало, что их живьем закапывали, чтобы получить большую поддержку со стороны духов, которые должны помогать строителям и одобрить возведение бани в потустороннем мире.

Правда, некоторые язычники на этом не останавливались. Порой при раскопках на месте старых, развалившихся бань находятся человеческие кости. Это могли быть как похороненные здесь родственники, так и случайные гости, которых по обычаю полагалось напоить, накормить, в бане выпарить. Убийство таких посторонних людей в банях тоже исполняло роль жертвоприношения духам.
В полицейских отчетах XIX века сохранились многочисленные жалобы людей, которым удалось спастись от таких язычников, пытавшихся уморить их в бане.

Вся семья собралась на ужин, который нынче подавался на веранде: стояла жара, и до вечерней относительной прохлады было еще далеко. Молодая крестьянка сегодня впервые прислуживала за столом. А пожилая ключница шепотом, чтобы не услышал барин, непрерывно бранила ее:
-Евдокия, сколько я тебя учила, а все как об стенку горох! Вилки кладутся слева, а ножи справа. Неужели трудно запомнить! Увидел бы барин, ох, осерчал бы!
-Да как же они есть-то будут левой рукой? - удивлялась Евдокия, молодая здоровая девка лет восемнадцати-девятнадцати.
-Твое какое дело! У господ другое понятие. Тише! Идут!
Евдокия поправила белый передник и косынку в волосах. Появились господа, и обе крестьянки поклонились. Первым за стол сел барин, крепкий молодой мужчина лет двадцати шести - двадцати восьми. Рядом устроилась его хрупкая жена, очевидно. На пять лет моложе, и две девочки пяти и трех лет.
Хозяин недоуменно глянул на ключницу и сердито сдвинул брови. Та охнула и толкнула в бок девку:
-Евдокия! Чему я тебя учила!
Та, невольно залюбовавшись на красивого породистого мужчину, так отличавшегося от неряшливо одетых и грязных деревенских мужиков и парней, которого прежде видела только издали, сразу опомнилась, кинулась к барину и аккуратно налила стопку водки из запотевшего графинчика. Он лениво перекрестился и, пока жена и дети шептали молитву, лихо выпил, крякнул и закусил соленым грибочком. Евдокия поспешно налила еще. Барин сердито посмотрел на нее и строго предупредил:
-Чтобы больше такого не повторялось, иначе отправлю обратно на поля!
Господа принялись за еду, Евдокия неумело прислуживала. Придя после третьей стопки и жареного рябчика в хорошее настроение, барин уже не сердился и даже ущипнул девку за полный зад.
-Nicola! - укоризненно сказала ему жена и добавила несколько фраз по-французски.
Муж только махнул рукой.
-А! Что, от нее кусок отвалился?
Евдокия слегка зарумянилась, хихикнула и глупо улыбнулась. Ей необычайно польстило внимание барина, и даже немного болезненное прикосновение показалось на редкость приятным.
-Ой, смотрите, барин, кто-то едет! - воскликнула она, указывая на дорогу, где далеко в пыли можно было разглядеть экипаж, направляющийся в сторону усадьбы.
-Кого еще черт принес! - недовольно поморщился помещик, однако его распоряжения слугам были деловитыми и конкретными.
Минут через двадцать коляска стояла во дворе. Конюх тут же повел поить лошадей, беседуя о чем-то с ямщиком. Из коляски выбралась красивая молодая женщина.
-Мари! Как я рада вас видеть! - узнала ее барыня, спешившая навстречу.
Они расцеловались, а кухонный мужик понес чемоданы в дом.
-Натали! Сколько же лет мы не виделись! Супружество явно пошло вам на пользу, вы так похорошели! - гостья болтала без умолку.
Наконец, хозяйка представила мужу свою кузину Марию Ивановну. Та с нескрываемым любопытством осмотрела мужчину и рассказала, что несколько лет провела за границей и только недавно вернулась. Из Петербурга приехала поездом, а из уездного города на наемной коляске, которую уже отправили обратно.
-А где же ваш Степан Степаныч? - поинтересовался Николай. - Помню, он был у нас на свадьбе, а вы тогда лечились на водах и только теперь доставили нам удовольствие лицезреть вас. Надеюсь, вы не останетесь прелестной незнакомкой и еще не раз окажете честь погостить у нас.
И он галантно поцеловал гостье руку.
-Ах, Стива так болен, остался в Петербурге, - небрежно обронила гостья. - Nicola, ваше предложение весьма лестно для меня. Жду непременно и вас всех в Петербурге. Не скрою, я поражена вашим достатком. Наверное, любезный Николай Петрович, для вас не секрет, что многие родные не были в восторге от этой партии. Ходили упорные слухи об убыточности и грядущем крахе вашего имения. Вы уж простите мою родственную прямоту... но теперь я вижу, что слухам верить нельзя. Я никогда не жила в деревне, но по пути из города сразу бросилось в глаза, что как только начались ваши земли, все вокруг преобразилось. Поля тучные и ухоженные, на пастбищах полно скотины. Коровы чистые и упитанные, а не тощие, как у других. Браво, вы настоящий хозяин! Да что там говорить - даже такой стол, как у вас, бывает не у каждого в Петербурге. Или нынче какой-то семейный праздник?
-Обыкновенный ужин, - самодовольно засмеялся Николай. - В праздник у нас на столе всего в десять раз больше, надеюсь, соблагоизволите как-нибудь посетить.
-Вы не совсем неправы, Мари, раньше действительно многое было по-другому, - вступила в разговор хозяйка. - Но два года назад от сердечного приступа скончался Петр Ильич, и Николай Петрович все всерьез взял в свои руки. Я не видела, чтобы кого-то пороли плетьми, но людей будто подменили. Почти всех прежних слуг из дома удалили, набрали новых, наняли другого управляющего, теперь имение не узнать. Я ничего не понимаю в хозяйстве, но видела, как кузнец по чертежам Nicola мастерил всякие механизмы. Теперь и сенокос, и уборка хлебов проходят гораздо быстрее. Крестьяне успевают и на свое хозяйство, и получают небольшие премии за качественную работу на наших землях. Урожаи, насколько мне известно, выросли почти вдвое, и мы сразу стали намного лучше жить. Николай Петрович будет уже баллотироваться в предводители уездного дворянства, его многие поддерживают.
Разговор был еще долгим, начинало темнеть, запищали комары. Мари попросила у кузины какую-нибудь горничную в услужение.
-Моя заболела в дороге, - пояснила она. - Осталась в городской больнице, мне пришлось еще заплатить за лечение.
Натали посмотрела на мужа, и он утвердительно кивнул.
-Евдокия! - скомандовал он девке, уже убравшей со стола и вытиравшей его тряпкой. - Пока госпожа Мари гостит у нас, будешь ей прислуживать в качестве камеристки. Все понятно?
-Да, барин, - Евдокия неуклюже присела, что должно было изображать реверанс, и обе женщины прыснули от смеха. - А кто за столом будет прислуживать?
-Не твоя забота. Проводи госпожу в спальню, приготовь постель, неотлучно находись при ней. Будет недовольна - накажу. Все это время ключница тебе не указ, только я и госпожа. Пелагея, слышала? А ты, Евдокия, иди, работай.
Мари отправилась с кузиной укладывать спать детей, а когда они остались одни, завела откровенный разговор:
-Как вам повезло, Натали! Вы вышли замуж за настоящего мужчину. Во-первых, замечательный хозяин, а во-вторых, представляю, как он хорош в постели. Ведь это правда? А у него есть крестьянские дети?
-Мари, как вам не стыдно! - Натали сразу покраснела до корней волос. - Мой муж не шляется по этим грязным девкам. Вообще, я не люблю такие темы. Давайте лучше о другом. Не представляете, как теперь приятно жить по-человечески. При жизни папеньки Nicola не мог толком развернуться; вот уж не было бы счастья, да несчастье помогло. А теперь в состоянии и принимать гостей, и много выезжаем сами. Скоро купим дом в городе, будем там зимовать.
-Рада, что у вас все так прекрасно. Только мой вам женский совет - побольше внимания этой, как вы говорите, «теме». Вижу, что вас, Натали, эта сторона жизни мало интересует, а для мужчины, тем более такого породистого, это необычайно важно. В Европе на все это смотрят проще, чем у нас. Как-нибудь я расскажу вам, какие у меня были приключения, пока мой старик ночи напролет резался в карты. Такого вы не прочитаете даже в «Декамероне» Боккаччо.
Хозяйка снова смутилась, покраснела еще сильнее и отвернулась.
-Прошу вас, Мари, избавьте меня от таких разговоров. Мне даже слушать такое стыдно. Я удивляюсь, как вы могли читать подобную книгу. У Николая Петровича она есть, он дал мне как-то почитать, но я осилила только четверть. Дальше не смогла. В другой раз подсунул мне «Фанни» Джона Клеланда. Так там такое написано, что «Декамерон» по сравнению с ней - сказки для детей. Конечно, я не могла это дальше читать.
Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Евдокия, поджидавшая под дверями, проводила гостью в отведенную для нее комнату, где уже горела свеча, постель была приготовлена для сна, перина и подушки аккуратно взбиты.
-Спасибо, милая, - небрежно сказала Мари. - Я ужасно устала, раздень меня.
Евдокия подскочила к госпоже и сняла с нее платье.
-Дальше, дальше, - потребовала Мари. - Чего ты смущаешься, мы обе женщины. А я люблю спать голой, пока тепло. Врачи рекомендуют.
Евдокия послушалась, и вскоре Мари стояла перед ней в чем мать родила. Девушку удивило, что у госпожи были аккуратно выбриты все волосы на теле: и под мышками, и на лобке. Ее нельзя было назвать ни худой, ни полной; все пропорции были соблюдены безукоризненно. Евдокия вздохнула: ей никогда не быть такой красавицей.
Мари села перед зеркалом и, пока девушка расчесывала ей волосы, выяснила, что она грамотна, и велела спросить у барина книгу под названием «Фанни». Евдокия вернулась через несколько минут с книгой под мышкой.
-Барин даже обрадовались, - рассказала она. - Сказали, что у них еще такие есть, читайте на здоровье.
Мари лежала под одеялом, а Евдокия начала читать. Получалось у нее довольно неплохо и бойко. Вскоре она запнулась.
-Барыня, нешто такое в книжках пишут? Да разве так бывает?
-Читай, читай! - поторопила ее Мари. - Ведь это так интересно! А в жизни случается всякое.
Евдокия продолжила чтение, краснея с каждой страницей. Однако было заметно, что прочитанное глубоко заинтересовало и взволновало ее. Голос дрожал и прерывался.
-Достаточно, - остановила ее мари часа через полтора. - Уже поздно, закончим завтра. А пока возьми лечебный крем в моем чемодане и смажь мне тело.
Она откинула одеяло и перелегла на живот. Евдокия открыла баночку и тщательно растерла шею, руки, спину и ноги госпожи. Смущенно остановилась, дойдя до ягодиц.
-А разве там не тело? - подбодрила ее Мари. - Работай!
Ее ягодицы были мягкими и теплыми, и девушке почему-то приятно было их смазывать. Она даже нарочно сделала это чуть медленнее.
Подождав несколько минут, чтобы крем впитался, Мари перелегла на спину, привольно раскинув руки и ноги. Евдокия незаметно перекрестилась при виде такой срамоты и снова принялась за работу. Смазывая груди, она покраснела, а пройдя по животу и добравшись до его низа, вновь остановилась.
-Ну что ты как маленькая! - рассердилась госпожа. - У тебя все точно такое же, чего ты испугалась. Мажь!
Евдокия несмело дотронулась до вздрогнувших складок и быстро и мягко растерла крем ладонью. Волосы там немного начали отрастать и приятно покалывали руку. Ниже было очень мокро. И Евдокия догадалась, что это от книжки: с ней самой случилось то же самое. Опять ей неожиданно понравилось ощущать ладонью мягкую, влажную, трепещущую плоть, и ее движения стали совсем медленными и нежными.
-Спасибо, милая, - поблагодарила ее Мари. - Тебя, кажется, Дуней зовут? Накрой меня одеялом и попроси, чтобы завтра истопили баньку, попаришь меня с дороги.
* * *
-Барыня ж велели топить, - горячилась Евдокия, но кухонный мужик Антип только отмахивался от нее.
-У меня и тут работы полно, какая еще баня. Сама топи.
-Я при госпоже, пойду ей книжку дочитывать.
Разговор происходил на кухне, где священнодействовали две пожилые толстые поварихи. Им помогала девушка, которую временно взяли из деревни вместо Евдокии: барин так распределил работу между домашней челядью, которую сократил вдвое против прежнего, чтобы никто не простаивал без дела.
-Конечно, при старом барине Петре Ильиче легче было, - вздыхали бабы. - Говорили, и себе что-то перепадало, и никакой строгости. Но опять же попробуй свое получи! Вечно у него шаром покати, ключница ворует, управляющий ворует, мужики пьяные. Попробуй так у его сыночка побалуй! Только посмотрит из-под бровей - уже душа в пятки уходит, и кричать ему не надо, не то что плетью кого-то пороть. Рассказывали давеча...
Они прекратили работу и принялись обсуждать деревенские сплетни, но тут во дворе раздался стук копыт.
-Барин с полей приехали! - мигом разнеслась весть по дому.
Молнией выскочил во двор конюх, схватив жеребца под уздцы. Барин спешился. Навстречу ему уже спешила девушка с двумя ковшами. В одном была вода, и он с наслаждением умылся. Потом что-то вспомнил и крикнул ключницу:
-Пелагея!
Та мгновенно словно выросла из-под земли. Барин достал из кармана листок бумаги и передал ей.
-Сходишь к кузнецу, пусть по этому чертежу сделает умывальник. Надоело мне из ковшика.
Он взял у девушки второй ковш, полный холодного, из погреба кваса и с наслаждением осушил весь. Прошел на кухню, где поварихи уже деловито суетились, сделал им замечание, что срезают слишком толстую кожуру с картошки, и обратил внимание на все еще продолжающийся спор Евдокии с кухонным мужиком.
-Антипка! - грозно рявкнул барин, и тот испуганно подбежал. - Мне послышалось, что ты отказываешься топить баню?
-Нет, барин, истоплю, конечно, она, дура-девка, не понимает, говорю, мол, и туда и сюда надо успеть...
-Хватит! - остановил его Николай. - Еще раз такое услышу, сразу отправишься на поля работать. Ступай.
Евдокия торжествующе улыбнулась и отправилась дочитывать книжку госпоже. После обеда они обе отправились в баню. Закрылись на крючок и разделись в предбаннике. Кроме него, было еще два помещения: одно для мытья, где стояли две бочки с холодной водой и чан с кипятком, другое - парная. Женщины сразу отправились туда. Евдокия умело, небольшими порциями подкидывала на раскаленные камни горячую воду, смешанную предварительно с квасом, и помещение наполнилось ароматным жгучим паром, вкусно пахнущим хлебом.
-Ложитесь на полок, барыня, - попросила Евдокия.
Она достала из кадушки два березовых веника и принялась умело хлестать обнаженное белое тело, время от времени прерываясь, чтобы поддать пару. Изнеженное тело госпожи быстро покраснело, но она стоически терпела, однако в конце концов не выдержала и выскочила из парной. Евдокия быстро вышла следом и окатила ее ушатом ледяной воды, которую Антип только недавно наносил из колодца.
-Теперь еще на минутку зайдите в парную, а потом полежите в предбаннике, отойдите, - посоветовала Евдокия, после чего вернулась в парную сама и, держа во рту крестик, принялась исступленно хлестать себя.
Мари долго приходила в себя. Она давно не была в русской бане и почти забыла, что это такое. А теперь каждая клеточка тела будто стала свободнее дышать. Вскоре появилась раскрасневшаяся Евдокия и улеглась на другой лавке. От ее юного пышного тела поднимался пар.
-Ты мастерица, - похвалила ее Мари. - Давно мне не было так хорошо.
После еще двух заходов в парную они напились холодного пива и отправились мыться. Евдокия тщательно намыливала госпожу, лежавшую на скамье, уже не стесняясь касаться самых потаенных мест. От пива, которое после парной сразу ударило в голову, на душе было очень хорошо, и девушке становились все приятнее ее обязанности. Обмыв барыню, Евдокия быстро помылась сама под пристальным взглядом сидевшей рядом Мари.
-Ты плохо умеешь обращаться со своим телом, - заметила госпожа. - Я тебя научу.
Евдокия послушно улеглась спиной на лавку и ощутила мягкие прикосновения рук, раздвигавших ей бедра. У нее еще сильнее зашумело в голове, и она не смогла и не захотела сопротивляться. От ласкового прикосновения все ее существо вздрогнуло. Девушка прикрыла глаза, обмякла и прислушивалась к новым для себя ощущениям. Умелые пальцы нежно играли с ее плотью, и она чувствовала, как внизу у нее все набухает и становится мокрым, а бедра сами собой раздвигаются все шире.
Евдокия испуганно ахнула, когда пальцы неожиданно сменились языком, но это оказалось еще приятнее. Ее рука сама собой потянулась к госпоже и оказалась у той между бедер. По сладостному вздоху Евдокия поняла, что ее там давно ждали. Осмелев, она проникла сразу тремя пальцами необычайно глубоко и, шевеля там ими, вызвала томный стон у госпожи.

В конце концов, Мари легла на ту же лавку, просунув одну ногу под колено девушки, а другую положив ей на грудь. Теперь они лежали как бы крест накрест, немного напоминая карточную даму, тесно прижавшись, так что их влажные расщелины сомкнулись и от неистовых движений заскользили друг по другу, словно намыленные...
* * *
Барин отдал очередные распоряжения слугам и вошел к жене.
-Душа моя, а почему вы не захотели составить компанию кузине?
-Nicola, я же недавно была в бане. Меня ужасно разморило после обеда, я хочу спать. Надеюсь, вы не возражаете?
Николай пожал плечами и вышел. Что ж, его план сработал: снотворное подействовало. Он усмехнулся и уверенно зашагал к бане. С одного бока ее была пристройка для его собственных инструментов, так что доступ любому из дворовых был сюда воспрещен. Николай открыл дверь ключом и вошел. Все лежало на полках в идеальном порядке, а у стенки располагался небольшой столик с табуреткой. Это была его гордость: он сам все спроектировал и собрал, только линзы и другие стекла заказал в городе, где мастер идеально отшлифовал их по его чертежам. В предбаннике и в помещении для мытья в стены были вставлены трубочки, замаскированные под сучки и совершенно незаметные изнутри. Сложная оптическая система давала прекрасное изображение на двух небольших экранах, на которых во всех подробностях отображалось происходящее в обоих помещениях. Только в парной изобретательный помещик ничего не устанавливал, зная, что оптика все равно бы там запотела.
Это устройство он соорудил после смерти отца, когда поправил хозяйство, разбогател и смог принимать гостей. Он с большим интересом наблюдал за их женами и служанками, если они пользовались его баней. Мальчиком он немного учился живописи, и теперь нередко прямо с экрана набрасывал отличные этюды с обнаженными женщинами. Конечно, далеко не все из них были достойны подобного увековечения, но около полутора десятков готовых листов лежало в папке на столе. Теперь он с удовольствием изучал утонченное тело кузины и более грубое, но пышное и не менее привлекательное Евдокии. Попробовал сделать зарисовки, но не мог сосредоточиться: слишком уж захватывающие вещи происходили на экране.
-Ну и ну! - тихо сказал он сам себе. - Что творят милые женщины! Это становится очень любопытным.
Он выбрался из своего укрытия, вновь запер его, подошел к двери в баню и легко откинул крючок вставленным в щель ножом. На цыпочках прошел по предбаннику и резко открыл следующую дверь.
-Ах, сквернавка, как ты посмела так обращаться с госпожой!
Евдокия подпрыгнула с лавки и присела на корточки спиной к барину, прикрыв зад веником. Плечи ее затряслись от рыданий. Мари так и осталась лежать с раздвинутыми ногами, демонстрируя кузену наготу, где не было ни единого волоска. Женщина все еще находилась в любовном угаре и, не обращая внимания на мужчину, начала быстро ласкать свою плоть пальцами, пока через несколько мгновений не застонала в блаженстве, катаясь по лавке. Немного полежав, пришла в себя и спокойно села, даже не прикрывшись ладонью и не сомкнув ног.
-А вас не учили, кузен, что к обнаженным дамам врываться неприлично? - с лукавой улыбкой спросила она. - Или вы в деревне совсем одичали?
-Вы забыли закрыться на крючок, и я думал, что вы уже закончили, - спокойно солгал Николай. - Думаю, Степану Степанычу будет очень интересно узнать, что его жена стала лесбиянкой, мотаясь по заграницам. К тому же, вижу, не очень-то смутил вас. Я даже свою Натали не созерцал в столь откровенной позе, она очень стыдлива.
-У вас очень скороспелые выводы, кузен, - отозвалась Мари. - Лесбиянкой! Это просто пикантное дополнение, не более того; в Европе это сейчас модно, вы же сами давали мне книжку Клеланда, вот я и решила попробовать и ничуть не жалею.
Она встала, повернулась спиной к Николаю, широко расставила ноги и наклонилась.
-Хороша игрушка? Смотрите, сколько хотите, мне не жалко. Мы оба знаем, что вы ничего не скажете Стиве.
Он любовно хлопнул ее по ягодицам, с удовольствием пощекотал между бедер и повернулся к все еще рыдающей Евдокии.
-Ты видишь, развратница, до чего довела госпожу! Опоила? Она уже заговаривается. Сегодня же отправлю тебя на скотный двор, а перед тем велю высечь во дворе прямо так, голую.
-Барин, помилуйте!
Евдокия отбросила веник, повернулась к Николаю, встала на колени, а потом стала целовать ноги. Он улыбался и не сводил глаз с ее пышного зада: это было живое тело, а не изображение в стекле.
Он совершенно не сердился и не слушал ее бессвязное бормотание.
-Хорошо! - отозвался он наконец. - Возможно, я прощу тебя, если будешь послушной. Раздень меня!
Евдокия подскочила и мгновенно исполнила приказание. Она впервые в жизни увидела грозно стоящее мужское орудие и даже зажмурилась от страха. Однако барин велел тщательно вымыть эту штуку с мылом, и ей пришлось повиноваться. Он даже крякнул от удовольствия, когда девушка с опаской прикоснулась к члену, после чего умело и аккуратно помыла его.
-О, кузен! - восхищенно произнесла Мари. - Впервые в жизни вижу прибор такой величины, а я их повидала немало. Какая дура Натали, что не пользуется таким добром! Я сразу поняла, что она у вас холодна, как ледышка, а для такого мужчины нет ничего неприятнее, вот вы и ищете приключений, загнав бедных женщин в угол. Впрочем, я сколько угодно готова стоять раком в этом углу, если меня будет ублажать такое орудие! От моего Стивы мало толку, приходится самой о себе заботиться.
Она подошла ближе и ухватилась обеими руками за член.
-Дуня, не бойся, посмотри, какое чудо природы! Как в книжке, которую ты мне читала. Я же говорила тебе, что в жизни бывает всякое. Повторяй за мной, и барин не будет сердиться.
Она опустилась на колени, широко открыла рот и обхватила головку губами. Немного пососав ее, словно леденец, она выпустила ее из плена. Евдокия последовала ее примеру. Вначале ей было страшно, но потом оказалось неожиданно приятно держать во рту твердую мужскую плоть. Девушка начала входить во вкус, ускоряя движения губ, и барин удовлетворенно закряхтел. Евдокия перевела дух и отпустила мужское орудие. Но тут же вновь взялась за дело Мари, которая начала облизывать языком член от основания до головки. Евдокия присоединилась к ней, их губы и языки часто сталкивались. Николай, тяжело дыша, обнимал обеих женщин за плечи и плотно прижимал к себе.
-Пока хватит, - вдруг попросил он. - Дунька, ложись на пол.
Девушка послушалась, но из глаз ее брызнули слезы. Барин потискал ее большие груди, раздвинул ноги и внимательно рассмотрел разбухший девичий тайник. Пощекотав его пальцами, он устроился сверху, опираясь на руки.
Евдокия испуганно зажмурилась, увидев, что огромное орудие приближается к ней. Вот оно коснулось ее тела, по которому побежали мурашки. Девушка сама не знала, почему: с одной стороны все это было очень приятно, но в то же время она боялась боли. Николай было дернулся, но обнаружил, что его сдерживает какое-то препятствие.
-Э, да ты еще девка! - удивился он. - Ладно, не реви, ты ей и останешься. Надо было сразу предупредить.
Он не стал ломиться в запертые ворота. Его член, словно челн, поплыл по настоящему озеру, не ныряя в него. Быстро пересохли девичьи слезы, и вся влага выделилась на противоположной стороне тела. А член-челн все плавал взад-вперед по поверхности, ускоряя и ускоряя свой бег.
Мари, как завороженная, наблюдала за этим, но ей быстро наскучила роль пассивной наблюдательницы. Она села на корточки над Евдокией, вынудив этим присесть и Николая, расставив ноги и повернув к девушке свою аристократическую попку. Одной рукой она обняла кузена (его руки были заняты: держали Евдокию за ноги) и стала жадно целовать его в губы. Другой рукой она схватила грудь девушки и начала щекотать себя снизу отвердевшим соском.
Евдокия, словно в дурмане, взялась за ее упругие ягодицы, помяла их, подтянула поближе к себе, приподняла голову и примкнула устами между бедер своей соблазнительницы, проникая языком в самые недра. Нижние губы Мари затрепетали, она снова застонала от блаженства, покачиваясь над девушкой. Николай, видевший все это, вдруг захрипел. Евдокия почувствовала, как в ее подбородок что-то ударило. От неожиданности она опустила голову и увидела, как из барского орудия бьет фонтан мутной жидкости прямо на нее, распространяя незнакомый запах, от которого закружилась голова, и девушка размазала все по груди. Она увидела, что член быстро утратил всю свою силу и тут же повис, как тряпка.
Николай и Мари поднялись и послали Евдокию в предбанник за пивом. Вернувшись с ковшом, она увидела, что барин сидит на лавке, а госпожа у него на коленях и со смехом играет с его мягкой плотью.
Дружно напились пива, опустошив ковш до дна. Барин любезно велел Евдокии усаживаться на другое колено. Она с удовольствием устроилась там, ощущая приятное прикосновение к ягодицам волосатой ноги. Барин тут же схватил девку за пышный зад и с удовольствием помял.
-Госпожа, а почему я не испытала того же, что и вы? - поинтересовалась девушка. - Я же видела, что вам уже два раза было как-то по-особому хорошо. А мне нет, просто очень приятно.
-Бедное дитя, ты еще так невинна! - засмеялась Мари. - Ты просто не успела, это мы с барином опытные. Хорошо, попробую и тебе доставить такое же удовольствие.
Она обняла девушку и крепко поцеловала ее в губы. Обеим стало неудобно на мужских коленях, и они улеглись на пол, лаская друг друга пальцами. Мари устроилась на спине, положив на себя сверху Евдокию. Их тела сомкнулись, груди переплелись. Мари вцепилась в пышные ягодицы и, проникая все глубже, добралась до нижних девичьих губ и влажной долины между ними, жадно ощупывая и выглаживая все это.
При виде такого зрелища Николай довольно быстро сумел вновь стать боеготовым и сильным мужчиной. Он подошел к женщинам сзади, встал на колени и коснулся своей внушительной головкой девичьего тайника, вызвав страстный вздох у Евдокии. Мари схватилась за это орудие и начала водить туда-сюда по расщелине, но потом переправила чуть выше, где между плотных ягодиц девушки открылась темная ямка. Пальцы женщины по-хозяйски немного расширили узкое отверстие, расположили там головку и придерживали, чтобы не выскользнула.
Николай уперся и с силой протолкнул туда свое орудие. Евдокия взвизгнула от боли, когда такой огромный предмет полностью погрузился в совсем небольшую дырочку. Однако боль тут же прошла, и девушка ощутила приятное блаженство, когда член барина заработал внутри нее, а госпожа продолжила свои утонченные ласки. И вот, наконец, по всему телу побежала волна наслаждения, радости и счастья, и Евдокия закричала, поскольку испытала подобное впервые в жизни.
Барин приподнялся на руках и выпустил девушку из-под себя. Обессиленная, она села на пол и с огромным интересом наблюдала, как Николай навалился сверху на кузину и погрузил в нее огромный член. Господа крепко обнялись и бешено задергались, пока вновь не заклокотал мужской вулкан внутри женщины. Хрип Николая слился с блаженным стоном Мари, и Евдокия, завидуя им, пожалела, что барин оставил ее девушкой.
Впрочем, было еще не поздно, и она смело подошла к поднявшемуся с кузины господину, страстно обняла и впилась в губы...
г.Васильков, апрель 1996 г.