Историческая память избирательна. Она сохраняет одни имена и замалчивает другие, хотя порой люди, их носившие, в равной степени заслуживают известности у потомков. Это относится и к подвижническому движению сестер милосердия. Достаточно сказать, что вольно или невольно к его формированию приложили руку Николай Пирогов, знаменитый врач Федор Гааз, другие известные люди, деятельность которых описывали многие писатели и поэты .
Впервые служба сестёр милосердия была организована во время Крымской войны англичанкой Флоренс Найтингейл. Флоренс вместе со своими помощницами, среди которых были монахини и сёстры милосердия, отправилась в полевые госпитали сначала в Турцию, а затем в Крым. Тогда и сформировался стереотип: медсестра — это санитарка, которая выносит с поля боя раненых или стоит у операционного стола.
Среди первых сестер, отправившихся на фронт, были и сестры милосердия московской Никольской обители. Добровольно и организованно они отправились на передовую для оказания помощи раненым.
В годы Крымской войны великой княгиней Еленой Павловной была учреждена первая в России и в Европе Крестовоздвиженская община сестер милосердия. Эти женщины проходили специализированную подготовку для работы непосредственно в рядах действующей армии. Пирогов Николай Иванович, знаменитый врач, осуществлял руководство и организационную деятельность в формировании нового социального института.
Стремление помочь страждущему проявлялось в человечестве издревле, причем проявлялось в различных формах. В качестве примера можно привести средневековый духовно-рыцарский орден иоаннитов (госпитальеров), который создал и обслуживал странноприимный дом для паломников к Святым местам в Палестине. Члены ордена Св. Лазаря ухаживали в Иерусалиме за прокаженными… В годы Тридцатилетней войны во Франции инициатором помощи пострадавшим от войны и чумы стал священник Винцент де Поль — это первая в истории организованная попытка привлечь общественность для оказания помощи нуждающимся. О ней следует рассказать подробнее.
8 декабря 1617 г. в часовне при больнице города Шатильон Винцент де Поль объявил о создании благотворительной организации нового типа. В нее входили женщины, которые брали на себя уход за ранеными, больными и увечными. До этого подобные функции выполняли только монахини, в то время как в новорожденную структуру входили женщины, свободные от каких-либо обетов. Среди них было немало представительниц аристократии. В частности, своим подвижничеством отличалась герцогиня д’Эгильон, племянница кардинала Ришелье. Она вышла замуж в 16 лет и стала вдовой в 18, после чего решила уйти в монастырь. Всесильный дядюшка запретил юной вдове это делать. И тогда герцогиня все свое огромное состояние, весь жар своей души отдала делу служения нуждающимся.
Долго и непросто шли народы к цивилизованному состоянию. Трудно давалось такое чувство как милосердие к врагу. Уже с конца XVI века отмечались случаи, когда условия содержания больных и раненых во время войн определялись особыми соглашениями, в которые враждующие стороны вносили соответствующие статьи. Но это были разовые акты, заключенные между конкретными государствами. Только Великая французская революция в законодательном порядке ввела принцип, по которому больные и раненые воины, захваченные в плен, должны были получать в госпиталях республики такой же уход, что и французские солдаты.
Во второй половине ХIХ века войны не стали милосерднее. Напротив, изощренная технология убийства и нанесения увечий себе подобным набирала обороты. Крымская война и ее первые сестры милосердия показали всему миру, сколь актуально именно женское участие в положении раненых. Женские по-особому нежные руки причиняли меньше страданий, женское чуткое сердце угадывало малейшее пожелание солдат, ставших вдруг совершенно беспомощными. На эти преимущества сестер милосердия (и в окопах, и в госпиталях, и позднее в поездах), по сравнению с дюжими санитарами, многие очевидцы обращали внимание в официальных докладах и личных воспоминаниях. Тот же знаменитый Пирогов писал о первых сестрах Крымской войны: «Горжусь тем, что руководил их благословенной деятельностью».
Однако общественное мнение оказалось не готово к повороту событий, обозначившему новые аспекты в женском вопросе. «Мысль отправить женщин на театр военных действий была принята в тогдашнем русском обществе с недоверием», — констатировал историк полвека спустя. А далее заключал: «Но… голоса скептиков и сомневающихся должны были умолкнуть».
В лагере англичан — противников России в той войне — имели место аналогичные события, только они носили сугубо частный характер. В английских лазаретах, где смертность достигала 60%, ситуация складывалась просто катастрофическая. Тогда на помощь английским солдатам пришла Флоренс Найтингел с тридцатью семью сподвижницами, прибывшими в Крым из далекого Лондона. Имя этой женщины, собственными усилиями создавшей отряд сестер милосердия, стало символом сестринского движения. Ее именем названа медаль, которой с 1912 года награждают особо отличившихся сестер милосердия по всему миру.
В современных публикациях по истории благотворительности тема сестер милосердия встречается редко. Однако движение Красного Креста, его функционеры напрямую связаны с этим социальным явлением. Они действуют согласно одним и тем же принципам. Благотворительность не может ограничиваться рамками понятия помощи «своему». Благотворительность подразумевает помощь любому, ее оказание ограничивается лишь по признаку актуальности. Сострадание не различает своего и вражеского солдата, если они одинаково беспомощны. Значит, в суровых условиях войны высшее проявление сострадания должно носить характер «Inter arma caritas» («милосердие между армиями» — лат.). А это и есть девиз Красного Креста — организации, к образованию которой мир подтолкнула именно Крымская война и стихийно возникшие отряды сестер милосердия.
В 1864 году шестнадцать государств Европы и Америки подписали Женевскую конвенцию: отныне каждый, кто отмечен повязкой с красным крестом, должен был «спасать и охранять всех, чья кровь оросила поле чести, не различая ни друзей, ни врагов». Так возник международный союз, эмблемой которого стал Красный крест на белом фоне. Как следствие, повсеместно начали создаваться национальные общества Красного Креста. Формы руководства этих обществ соответствовали традициям каждой конкретной страны. Но общей чертой новых образований было непосредственное подчинение их военным министрам.
В России подобные социальные институты были не в новинку. К тому времени уже более полувека действовал особый комитет по оказанию помощи раненым, учрежденный Александром I. Инициаторами создания новой организации в России в контексте Женевской конвенции стали близкие к императорскому двору дамы: фрейлина Саблина и баронесса Фредерикс. Только что возникшее Общество попечения о раненых и больных воинах (первоначальное название Российского Общества Красного Креста, сокращенно РОКК) было принято под высокое покровительство императрицы.
Несмотря на то, что сестры милосердия получали некоторое вознаграждение за работу (вряд ли оно может идти хоть в какое-то сравнение с опасностью, которой они себя подвергали), в программных документах Общества попечения указывалось на явный приоритет благотворительных аспектов в их работе. Предписывалось «искать своих деятелей прежде всего не по найму, но по призванию и из лиц, готовых на самоотвержение не по какому-либо минутному увлечению, но по глубокому сознанию нравственного долга и способных на всевозможные лишения».
Будущее Красного Креста было определено надолго вперед: присутствие сестер милосердия на полях сражений становилось обычным явлением. Более того, и в мирное время находилась для них работа. В их поле зрения попадали стихийные бедствия — пожары, голод, эпидемии, наводнения, засухи, землетрясения.
Работы было много, много требовалось и умелых женских рук. Готовить сестер милосердия стали различные организации, в первую очередь — так называемые сестринские общины. Это были светские по духу и благотворительные по сути объединения. Одно из правил внутреннего распорядка в такой общине гласило: «Вы перестанете быть сестрами, если даже во время болезни потребуете себе чего-нибудь изысканного».
В создании массового института светских общин ведущую роль играла Россия, тогда как в государствах Западной Европы преимущество было за религиозными общинами. Основное отличие уставов последних, по крайней мере в России, заключалось в приоритете духовного состояния, а не профессиональных навыков; причем «специальное приготовление сестер милосердия» не было единственной целью общин, находящихся в ведении Святейшего Синода и даже далеко не первой в их уставном перечне.
Светские же общины как бы и возникли с одной целью — лишь для обучения медицинского сестринского персонала, подготовки его для работы в условиях войны. «Строгая дисциплина, строгое исполнение обязанностей, заботливое отношение к больному — таковы единственные требования, предъявляемые к сестре милосердия», — подытоживает в 1914 году историк краснокрестного движения.
Если попытаться провести аналогии с современностью, то по уровню специальных знаний и навыков сестру милосердия светской общины следовало бы поместить, скорее всего, между сиделкой и медицинской сестрой. Следующей ступенью в иерархии медицинского персонала были так называемые сестры-фельдшерицы, которых тоже готовил РОКК. Первое Училище для лекарских помощниц и фельдшериц было основано в 1879 году Петербургским Дамским лазаретным комитетом. Именно оно и положило начало женским медицинским курсам. В этом училище обучение продолжалось четыре года, а слушательницам преподавали уже вполне научные дисциплины: физику, химию органическую и неорганическую, анатомию, гистологию, эмбриологию, токсикологию, общую патологию, латинский язык и т. п.
Для проведения практических занятий с сестрами милосердия общины имели свои больницы, амбулатории и аптеки. В мирное время все эти учреждения оказывали квалифицированную помощь населению, а в военное, согласно параграфу 131 устава РОКК, вместе с «наличным и изъявившим на то согласие запасным персоналом» они поступают в распоряжение Главного Управления Красного Креста. Затем, исходя из создавшегося положения, община приступала к подготовке новых сестер в ускоренном режиме.
Учитывая столь серьезное предназначение будущих выпускниц, правила приема в светские общины были достаточно жесткими. Желающие поступить туда в возрасте от 18 до 40 лет должны были представить необходимые документы: метрическое свидетельство, вид на жительство, свидетельство об образовании; а несовершеннолетним также полагалось заручиться разрешением родителей.
Разразилась Первая мировая война, и снова женщины оказались на передовой, не разбирая сословных различий. Сестры милосердия, прошедшие подготовку в Старо-Екатерининской больнице Москвы, отбыли в действующую армию. Дочь морского министра работала в Николаевском морском госпитале в Петрограде, а дочь председателя Совета министров оправилась на фронт сестрой милосердия. В этом же звании состояла Александра Львовна Толстая. В первые месяцы войны на театр военных действий отбыл писатель Куприн со своей супругой — сестрой милосердия.
Очень скоро стали приходить сообщения о героическом поведении сестер на фронте. Уже на третий месяц войны Елизавета Александровна Гиренкова была награждена орденом Св. Георгия I степени «за выдающуюся храбрость, проявленную под огнем неприятеля при оказании помощи раненым». Баронесса Евгения Петровна Толль к концу второго года войны была трижды ранена, награждена крестом Св. Георгия IV степени и представлена к третьей и второй степеням.
Первого января 1814 г. двадцать четыре избранные вдовы Петербургского Вдовьего дома официально приступили к работе в назначенной императрицей и Попечительским советом больнице с целью облегчить душевные и телесные страдания больных (впрочем, еще раньше был предпринят некоторый опыт ухода за пациентами в больнице для бедных).
Чуть больше чем через год, 12 марта 1815 г., испытуемые вдовы были посвящены в звание сердобольных. Императрица собственноручно возложила на каждую вновь установленный знак отличия - на шейной зеленой ленте серебряный крест, с одной стороны которого было изображение Пресвятой Богородицы Всех Скорбящих Радости, а с другой - надпись «Сердоболие». Знак носился пожизненно, вне зависимости от прекращения службы.
Не просто на улице, а на театре военных действий в Крыму продемонстрировали свои белые чепчики сестры Крестовоздвиженской общины (Петербург), специально созданной осенью 1854 г. великой княгиней Еленой Павловной для попечения о раненых и получившей руководство в лице выдающегося хирурга Н.И. Пирогова. Впервые дамы (кстати, из самых что ни есть благородных) появились даже не в окраинных кварталах столицы и не в больнице для бедных, а среди грязи и смрада войны, среди гибнущих тысячами солдат и офицеров. Гибнущих нередко от слабости тогдашней медицинской науки и, что самое страшное, от неумения организовать в принципе врачебную помощь и необходимый уход за ранеными, контуженными и больными.
В этой мясорубке крестовоздвиженские сестры, не гнушавшиеся самой тяжелой и опасной работы, оказались бесценными помощницами. Во многих лазаретах и перевязочных пунктах можно было видеть сестер разного возраста в коричневых платьях с белыми передниками, отмеченных золотым крестом на голубой шейной ленте. Дальнейшее становление и развитие сестринского дела в России связано преимущественно с деятельностью Общества попечения о раненых и больных, созданного в 1867 г. и через двенадцать лет получившего привычное нам название «Российское Общество Красного Креста» (далее - РОКК).
История движения сестер милосердия чрезвычайно богата. Она продолжает писаться и сегодня, поскольку женщин, которые избрали своей жизненной стезей служение милосердию, можно встретить в любой точке мира.
еще самим журналом, Достоевский продолжал называть рассказ «Детской сказкой» (письмо к M. M. Достоевскому от 1 марта 1858 г.). Из этого явствует, что изменение заглавия с ним не согласовывалось и было вызвано, по всей вероятности, необходимостью замаскировать авторство на случай, если власти располагали сведениями о том, кому принадлежит произведение, названное «Детской сказкой». В этом же письме говорилось: «Известие о напечатании „Детской сказки“ было мне не совсем приятно. Я давно думал ее переделать и хорошо переделать и, во 1-х, все никуда негодное начало выбросить вон». Доработка была осуществлена при подготовке собрания сочинений 1860 г.: были опущены несколько вступительных абзацев, содержавших обращение повествователя к некоей Машеньке, и соответственно в других местах фразы, к ней относившиеся, хотя одна по недосмотру осталась («Прибавь к тому...» - с. 359).
Работа над «Детской сказкой» явилась реакцией Достоевского на гнетущую нравственно и физически обстановку тюремного каземата и помогла ему выстоять, не сломиться духом, как это произошло с некоторыми петрашевцами В марте 1874 г., сидя на гауптвахте на Сенной площади за публикацию в «Гражданине» заметки без требовавшегося в этом случае разрешения министра двора, Достоевский рассказывал посетившему его Вс. С. Соловьеву: «Когда я очутился в крепости, я думал, что тут мне и конец, думал, что трех дней не выдержу, и - вдруг совсем успокоился. Ведь я там что делал?.. я писал „Маленького героя“ - прочтите, разве в нем видно озлобление, муки? мне снились тихие, хорошие, добрые сны». (Соловьев Вс. С. Воспоминания о Достоевском // Ист. вестн. 1881. № 3. С. 615). Слово «сны» употреблено метафорически и точно передает характер произведения, отраженный в его первоначальном заглавии. Из мрака одиночества писатель вырывался в сказочный - каким и должен был рисоваться из Алексеевского равелина - мир детства, где царило праздничное настроение и все переливалось светлыми, радостными, успокоительными красками. Видение этого мира сплеталось из образов, рожденных творческой фантазией и воспоминаниями, осаждавшими узника в долгие часы заточения. «Я, конечно, гоню все соблазны от воображения, но другой раз с ними не справишься, и прежняя жизнь так и ломится в душу, и прошлое переживается снова», - делился Достоевский с братом в письме от 18 июля 1849 г. Пейзаж в рассказе навеян впечатлениями, сохранившимися от жизни в Даровом, тульской усадьбе Достоевских, и, может быть, на даче их родственников Куманиных в Покровском (Филях) под Москвою.
Перекликается рассказ с предшествующими произведениями Достоевского. Еще в «Бедных людях» и «Хозяйке» присутствовал бегло мотив неосознанного ощущения ребенком среди беззаботных радостей и красоты детства чего-то неладного, тревожного, уродливого в мире детства (см.: наст. изд. Т. 1. С. 115-116, 354-356); в «Маленьком герое» он становится одним из стержневых, проявляясь в детском восприятии отношений m-me M* и ее мужа. Варьируются в рассказе некоторые темы «Неточки Незвановой»: прослеживается зарождение в душе ребенка чувства любви-преданности, любви-самоотвержения, a m-me M* и ее супруг как бы продолжают Александру Михайловну и ее мужа.
Особый богатый слой составляют в рассказе театральные реминисценции, ассоциации, сравнения. По тонкому наблюдению А. А. Гозенпуда, весь сюжет развивается как непрерывный спектакль, в котором каждый персонаж исполняет роль (это слово применительно к себе дважды употребляет герой - см. с. 371, 373) в соответствии с театральным амплуа. В противопоставлении шаловливой блондинки и грустной
m-me M* угадываются сценические гран-кокет и молодая героиня, в хозяине поместья - водевильный старый рубака, гусар-ворчун; сам «маленький герой» выступает в роли влюбленного пажа, персонажа многих пьес, театральным предтечей которого был Керубино в «Женитьбе Фигаро». Театральность, а через нее выдуманность, «сказочность» происходящего подчеркиваются всем фоном, на котором мелькают в калейдоскопе танцы, музыка, пение, игры, кавалькады, постановки на домашнем театре живых картин, шарад, пословиц и одной из популярных в 1840-х годах легких и остроумных комедий французского драматурга Э.-О. Скриба (1791-1861). В своих характеристиках повествователь часто пользуется сравнениями, почерпнутыми из драматических произведений. Остроумная пикировка блондинки с влюбленным в нее молодым человеком напоминает ему отношения Беатриче и Бенедикта в комедии Шекспира «Много шума из ничего». В муже своей дамы он видит одновременно и мольеровского Тартюфа, и шекспировских Фальстафа, которого он толкует по-своему, и ревнивого арапа, т. е. Отелло. (В крепости Достоевский читал Шекспира, переданного ему братом). Кличка бешеного коня Танкред пришла, возможно, из одноименной трагедии Вольтера либо из оперы Россини на ее сюжет. Упоминание о костюме Синей бороды, в который друг m-me M * старался «нарядить» ее мужа (с. 372), имело в виду, вероятно, не столько самого знаменитого ревнивца из сказки французского писателя Шарля Перро (1628-1703), сколько его театральные вариации в опере, балете или водевиле. 1
При жизни Достоевского отзывов критики на «Маленького героя» не было.
С. 357. ...ему удалось-таки недавно оправдать эту догадку... - Слово «догадка» употреблено здесь вместо слова «догад», имевшего, согласно В. И. Далю, значения «умысел, дума, намерение».
С. 357. Бонмотисты (от французского bon mot - острота) - острословы.
С. 358. ...ее наверное прозвали бы школьницей. - Школьница - проказница, озорница.
С. 359. ...блондинка моя, право, стоила той знаменитой брюнетки ~ к мантилье его красавицы. - Имеется в виду пятая строфа стихотворения французского писателя Альфреда де Мюссе (1810-1857) «Андалузка» («L’Andalouse», 1829), которое приобрело широкую известность как романс.
С. 363. Есть женщины, которые точно сестры милосердия... - Первая в России петербургская Община сестер милосердия, филантропическая организация для оказания помощи бедным и больным, существовала в 1849 г. лишь пятый год и была мало известна своими делами. В предыдущем году о ней неоднократно писали газеты в связи с благотворительным концертом, устроенным ею для сбора средств и привлечения к себе внимания. См., например: Соллогуб В. Община сестер милосердия // С.-Петербургские ведомости. 1848. 27 марта. № 70; Концерт Томбола // Там же. 4 апр. № 77; В. В. Община сестер милосердия // Там же. 29 июня. № 143. Статью В. Соллогуба перепечатали «Ведомости СПб. полиции» (1848, 1 апр. № 73).
С. 367. ...их Молох и Ваал... - У древних народов Малой Азии божества солнца; в литературной традиции, восходящей к христианскому
1 См.: Гозенпуд А. А. О театральных впечатлениях Достоевского. (Водевиль и мелодрама 40-х и 60-х годов XIX века) // Достоевский и театр: Сб. статей / Сост. и общ. ред. А. А. Нинова. Л., 1983. С. 85-86.
толкованию, символизируют жестокую, неумолимую силу, требующую поклонения и человеческих жертвоприношений.
— Ой, нет. Публичность — это не для меня, я от всего этого далека, — говорит мне одна из сестер и скрывается в палате.
Оказывается, не так-то просто поговорить с сестрой милосердия, хотя в 12-м неврологическом отделении Первой городской больницы имени Пирогова они так и снуют туда-сюда — их легко узнать по платкам и длинным юбкам. Начинаю искать место для "засады". Но, похоже, моя первая не состоявшаяся собеседница уже предупредила коллег: завидев меня, они кидаются врассыпную.
Наконец одна все же соглашается пообщаться с журналистом, и мы уединяемся в сестринской — от обычной комнаты для медперсонала ее отличает лишь несколько полок с иконами. Елена Малаховская — "ветеран": вот уже десять лет она совмещает работу медсестры и сестры милосердия.
"Раньше я работала нейропсихологом. Но не чувствовала удовлетворения. Состоятельные родители приводили ко мне своих детей и тем самым устранялись от решения проблем, перекладывая их на меня. А мне хотелось помогать страждущим", — вспоминает Елена.
Как-то раз шла мимо церковной ограды и увидела объявление о наборе на церковные патронажные курсы. "У меня тогда был порыв. Я записалась на курсы, начала воцерковляться, потом окончила сестринское училище. Теперь совмещаю медицину и уход за больными", — рассказывает она.
С тех пор несколько дней в неделю Елена не только выполняет предписания врачей — ставит капельницы, водит больных на обследование, но и заботится о самых тяжелых пациентах отделения. Без малейшей брезгливости, как и другие сестры милосердия, тщательно моет лежачих, стрижет им волосы и ногти, бреет и кормит.
"Не знаю, для всех ли это приемлемо, но нас учат, подходя к тяжелому больному, представлять, что это наши бабушка или дедушка, кто-то из ближайших родственников. Это помогает проникнуться состраданием. Теперь передо мной не просто абстрактный больной человек", — делится она.
И так по 12 часов в день — с восьми до восьми. За 157 рублей в час. В месяц выходит около 20-25 тысяч. Женщина считает, что ей легче, чем молодым сестрам: дети выросли, можно больше не думать о том, как прокормить семью. Кроме того, больше нет присущей молодым потребности купить новые сапоги, сережки, сумочку. А еще у нее есть дополнительный оклад, так как Елена — штатная медсестра.
"Страшно себе представить, как работало бы отделение без сестер милосердия. В больницах, где их нет, на 50 лежачих больных приходятся лишь две санитарки. При таком потоке весь уход — смена белья и памперсов два раза в день, как положено. Какие там протирания, умывания, стрижки и обработка пролежней! Конечно, сестры милосердия нам очень помогают", — делится заведующая отделением Екатерина Юцкова.
По ее словам, из всех сестер милосердия только четыре в штате больницы, так как у них есть медицинское образование. А было время, когда больница всем им платила зарплату. Потом спонсор. А теперь они на попечении Русской православной церкви.
"Пока все менялось, было время, когда женщины трудились, не получая вообще никакой зарплаты. И несмотря на это, ни разу не прерывали свой труд, работали даже безвозмездно", — отмечает Екатерина Валерьевна.
По сравнению со многими другими больницами, редкое "благоденствие". Ведь нередко из-за нехватки медсестер и санитарок одним из условий госпитализации тяжелого больного становится наличие "ухаживающего": того, кто будет сидеть у его койки, ухаживать за ним, поворачивать, обрабатывать пролежни, кормить. При этом зачастую устроиться в больницу сестрой очень трудно: если свободные ставки есть, они разбираются теми, кто уже там работает — зарплаты маленькие, всем нужен дополнительный приработок. От перегрузок, естественно, страдает качество работы, а за плохую работу никто не хочет платить больше — такой вот порочный круг.
Чаще всего в больницу приходят совсем молодые девочки — 17-18 лет, рассказывает Екатерина Юцкова. А ухаживают они за самыми тяжелыми.
"Удивительно, как они спокойно и с улыбкой обрабатывают пролежни — гнойные, плохо пахнущие. Когда они этим занимаются, у них нет в глазах ни чувства брезгливости, ни отвращения. А ведь это колоссальный труд и неприятное занятие для молодой девушки", — удивляется заведующая.
По ее словам, если санитарки просто выполняют свою работу, то сестры милосердия делают все с душой, более ответственны и не боятся самых сложных больных. Однако, хотя они и называются сестрами, как таковую сестринскую работу не выполняют: не делают инъекций, не ставят капельницы, не водят пациентов на исследования — без медицинского образования они просто не имеют на это права. Их дело — только ухаживать за больными.
Обычные санитарки в отделении тоже есть. Но они ухаживают за самыми тяжелыми только вечером и ночью, когда нет сестер милосердия. А по выходным в больницу из храма, расположенного на ее территории, приходят добровольцы — люди самых разных профессий, которые тоже хотят облегчить жизнь пациентов.
К больным часто приходит священник. Впрочем, как поясняет Елена Малаховская, приходит он только когда его позовут. Сначала по палатам проходит "требная" сестра (помогающая священнику в совершении треб — особых священнодействий и молитв, совершаемых по просьбам конкретных людей. — Прим. ред.), общается с пациентами, спрашивает.
Если кто-то заинтересовался, приглашают батюшку. Некоторые больные принимают крещение, не выходя из палаты, для них даже упростили обряд. Вот и совсем недавно в больнице крестилась одна пожилая женщина.
Как на это реагирует администрация больницы? Здесь, в Первой городской, нормально. В других — по-разному. Священники, служащие в больничных храмах, говорят: все зависит от мировоззрения главврача: если он атеист и принципиально не приемлет православия, церковные общины, даже давно служившие в этих стенах, могут быть выдворены в считанные часы под разными предлогами. Если же главврач очень верующий (другая крайность), он, наоборот, старается сделать больницу "как можно более православной", вызывая раздражение и протест у части персонала и пациентов. Но есть главврачи, для которых важна именно польза, которую дает больнице приход церковных людей. Для них важно лишь не мешает ли это персоналу, не возникают ли конфликтные ситуации.
Кого только нет среди сестер милосердия — бывшие медработники, звукооператоры, журналисты. Еще одна женщина, с которой мне удалось поговорить, — Светлана — в прошлом реанимационная медсестра. Но вот уже 14 лет трудится в Первой городской больнице сестрой милосердия.
"Я не всю жизнь была верующей, воцерковилась уже в сознательном возрасте. Как-то по радио "Радонеж" услышала, что в Церкви приглашают на работу сестер с опытом работы. У меня тогда была сложная ситуация в жизни. Мне хотелось прийти туда, где есть люди, которым гораздо тяжелее, чем мне", — вспоминает Светлана.
При этом ни она, ни Елена не знают, смогли бы они работать не со взрослыми и пожилыми людьми, а, например, с детьми-инвалидами.
"За детьми тяжелее ухаживать, чем за стариками. Старикам мы облегчаем существование, а дети — у них ведь еще жизнь впереди. С детьми не все наши сестры могут работать, только самые стойкие", — поясняет Елена.
А Светлана говорит, что целый год проработала с детьми, но в итоге поняла, что со взрослыми ей гораздо проще.
Удивительно, но, несмотря на многолетнюю работу в больнице, в обеих женщинах нет и следа обычного профессионального защитного цинизма медиков. "Мне кажется, нам помогает не выгорать православная среда. Участие в жизни храма, в литургии — все это придает нам сил, мы заряжаемся. А на исповеди — очищаемся. Поэтому мы и не раздражаемся, владеем собой, держим внутреннее равновесие", — считает Елена Малаховская.
Самое первое письмо героя, пронизанное мотивами райского блаженства, вводит смысловой пласт первостепенной значимости для всего произведения: "Я даже и помечтал сегодня довольно приятно, и все об вас были мечтания мои, Варенька. Сравнил я вас с птичкой небесной, на утеху людям и для украшения природы созданной. Тут же подумал я, Варенька, что и мы, люди, живущие в заботе и треволнении, должны тоже завидовать беззаботному и невинному счастью небесных птиц... то есть я все такие сравнения отдаленные делал. У меня там книжка есть одна, Варенька, так в ней то же самое, все такое же весьма подробно описано" "Отдаленные сравнения" Макара Девушкина имеют смысловую опору, безусловно, в Нагорной проповеди Христа: "Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело - одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец наш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?" . Забота Девушкина о еде, питье и одежде как забота о душе делает невозможным для него исполнение заповеди Нагорной проповеди.
Примечательно и другое "отдаленное" сравнение героя - болезненного ощущения чужого взгляда ("что люди скажут?", "для людей и в шинели ходишь") с девичьим стыдом: "...бедный-то человек и на свет-то Божий иначе смотрит, и на каждого прохожего косо глядит, да вокруг себя смущенным взором поводит, да прислушивается к каждому слову, - дескать, не про него ли там что говорят... Да, уж если вы мне простите, Варенька, грубое слово, так я вам скажу, что у бедного человека на этот счет тот же самый стыд, как и у вас, примером сказать, девический. Ведь вы перед всеми - грубое словцо-то мое простите - разоблачаться не станете, вот так точно и бедный человек..." (1; 69). Стыд как преобладающее свойство мироощущения Девушкина (в данном отношении звучание фамилии героя весьма красноречиво) проявляет утвердившееся в нем сознание собственной наготы (имеется в виду, естественно, душевное состояние), открытой взгляду другого - чужого - врага. Ощущение подкрепляется и его восприятием холодного, грязного, неуютного - "студного" петербургского мира.
Истоки преследующей героя Достоевского стыдности восходят к событию библейской истории, когда у первых людей после грехопадения "открылись глаза" и они увидели свою наготу. Как результат стремления скрыть ее возникает одежда - "ризы кожаны". "Ризы кожаны" и есть главная забота, владеющая душой Макара Девушкина, забывшей райское блаженство, которым дышит его первое письмо. По его мнению, эта забота свойственна человеку вообще, независимо от его социально-имущественного статуса. "Все мы... выходим немного сапожники", - пишет Макар Алексеевич Вареньке, обобщая свой жизненный опыт. Конечно, одежда означает здесь не шинели и сапоги как таковые, а метафизическую "одежду" души, "облачающий" душу подвиг жизненного делания. "Оттого мы и воздыхаем, желая облечься в небесное наше жилище; только бы нам и одетым не оказаться нагими, - указывает апостол Павел на нужду души в "одежде". - Ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем, потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью. На сие самое и создал нас Бог... ибо всем нам должно явиться пред судилище Христово, чтобы каждому получить соответственно тому, что он делал..." (2 Кор. 5, 2-10) (См. анализ данного смыслового пласта романа в ст.: Бочаров С. Холод, стыд и свобода. История литературы sub speice Священной истории// Вопросы литературы, 1995. Вып. V).
Речь идет об одном из важнейших образов Евангелия, содержанием которого проникнута вся хронологическая богослужебная и аскетическая практика. В евангельской притче, уподобляющей Царство Небесное брачному пиру, данный образ предстает как "брачная одежда". "...Царь, войдя посмотреть возлежащих, увидел там человека, одетого не в брачную одежду, и говорит ему: друг! Как ты вошел сюда не в брачной одежде? Он же молчал. Тогда сказал царь слугам: связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов; ибо много званых, а мало избранных" (Мф. 22, 2-14). Смысл, заложенный в образе "брачной одежды", раскрывается в апостольских словах: "все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись" (Гал. 3, 27). "Я сораспялся Христу, - говорит апостол Павел, - и уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал. 2, 19-20).
Герой "Бедных людей", чувствуя в себе эту духовную нужду, старается создать себе "ризы кожаны", и прежде всего он "облачается" в слово, "формируя слог". Особенности "слога" Макара Девушкина отчетливо проступают с первого же его письма. Рассказывая Вареньке о своей новой квартире, он пишет: "Я живу в кухне или гораздо правильнее будет сказать вот как: тут подле кухни есть одна комната (а у нас, нужно вам заметить, кухня чистая, светлая, очень хорошая), комнатка небольшая, уголок такой скромный... то есть, или еще лучше сказать, кухня большая в три окна, так у меня вдоль поперечной стены перегородка, так что и выходит как бы еще комната, нумер сверхштатный... Ну, так вы и не думайте, маточка, чтобы тут что-нибудь такое иное и таинственный смысл какой был; что вот, дескать, кухня! - то есть я, пожалуй, и в самой этой комнате за перегородкой живу, но это ничего; я себе ото всех особняком, помаленьку живу, втихомолочку живу" (1; 14).
Назвав прямо предмет описания, Девушкин как будто испугался его откровенной неприглядности, отпрянул и, словно кружась вокруг него, медленно подступает опять, подыскивая для него более завуалированную словесную оболочку. Таким путем герой пытается преобразить свое бытие - прежде всего, естественно, в глазах другого. Подобные попытки сопряжены у Макара Алексеевича с намерением "пуститься в свет", сопровождающимся "литературными увлечениями". Эти увлечения выявляют всю важность для Девушкина жизни в слове, когда Достоевский заставляет его поочередно прочитать "Станционного смотрителя" Пушкина и "Шинель" Гоголя. "Маленький" человек, таким образом, из героя знаменитых произведений превращается в их читателя и судью.
Эпиграф к "Бедным людям", взятый из рассказа В. Ф. Одоевского "Живой мертвец", содержит лукаво-ироничное сетование на "сказочников", которые своими писаниями "всю подноготную в земле вырывают". Девушкин обнаруживает эту "подноготную" и в "Станционном смотрителе", и в "Шинели". Но если первое произведение вызывает в нем восторженное умиление, то второе - ожесточает, приводит в негодование и подталкивает к "бунту" и "дебошу". "В жизнь мою не случалось мне читать таких славных книжек, - пишет герой по поводу пушкинской повести. - Читаешь, - словно сам написал, точно это, примерно говоря, мое собственное сердце, какое оно уже там ни есть, взял его, людям выворотил изнанкой, да и описал все подробно - вот как!.. Нет, это натурально!.. Это живет" (1; 59). Гоголевскую же "книжку" он называет "злонамеренной", жалуясь на оскорбивший его "пасквиль" именно за то, что в его "конуру" "пробрались" и "подсмотрели": "Прячешься иногда, прячешься, скрываешься в том, чем не взял, боишься нос подчас показать - куда бы там ни было, потому что пересуда трепещешь, потому что из всего, что ни есть на свете, из всего тебе пасквиль сработают, и вот уж вся гражданская и семейная жизнь твоя по литературе ходит, все напечатано, прочитано, осмеяно, пересужено! Да тут и на улицу нельзя показаться будет; ведь тут это все так доказано, что нашего брата по одной походке узнаешь теперь" (1; 64). Девушкин, переходя из пушкинского мира в гоголевский, ощутил себя, подобно Адаму и Еве, вкусившим запретный плод, "скрывающимся и прячущимся" (Бочаров С. Г. Холод, стыд и свобода (История литературы sub speice Священной истории) // Вопросы литературы, 1995. Вып. V. С. 141).
Оскорбленный герой выносит приговор "злонамеренной книжке": "...это просто неправдободобно, потому что и случиться не может, чтобы был такой чиновник. Да ведь после такого надо жаловаться, Варенька, формально жаловаться" (1; 65). В пушкинском мире нагота сердца, "вывороченного изнанкой", не стыдна, но, напротив, вызывает умиление, поскольку покрыта милующим сочувствием, создающим впечатление, "словно сам написал". В гоголевской "Шинели" - холодно-студный взгляд "чужого", подсматривающий взгляд - и в этом неправда (позднее Достоевский скажет: "В одном только реализме нет правды", имея в виду "фотографический" реализм - 24; 248).
Искусно создав в своем произведении взаимную спроецированность трех "родственных" сюжетов, Достоевский раздвинул рамки гоголевской темы о бедном чиновнике, соединив ее с темой "отцовского попечения". Причем последняя встроена им в тот же смысловой ряд, в каком разворачивался мотив "жизни в слове" Макара Девушкина.
Подобно тому, как герой "Станционного смотрителя", горячо любящий свою дочь, пытается спасти ее от похитившего ее соблазнителя, герой "Бедных людей", страстно привязанный к сиротке Вареньке, всяческими "благодеяниями" стремится оградить ее от оскорбителей - офицера, помещика Быкова, Анны Федоровны. Причем роману Достоевского передалась и сориентированность пушкинской фабулы на евангельскую притчу о блудном сыне (Лк. 15, 11-32). В сознании Девушкина впечатление от прочитанного им "Станционного смотрителя" сливается с реакцией на намерение Вареньки идти к "чужим людям" (т. е. "на страну далече"): "...Дело-то оно общее, маточка, и над вами и надо мной может случиться... вот оно что, маточка, а вы еще тут от нас отходить хотите, да ведь грех, Варенька, может застигнуть меня. И себя и меня сгубить можете, родная моя" (1; 59).
"Благодеяния", которыми Девушкин осыпает Вареньку (от "фунтика конфет" и "бальзаминчика" до театра), объясняются внутренней установкой, проявляющейся в его словах: "...я занимаю у вас место отца родного" (1; 19). Эти слова приоткрывают подспудные мотивы его поступков во взаимоотношениях с "родственницей"-сироткой, неразрывно связанных с "литературными" и "светскими" устремлениями героя, с "чаем" и "сапогами" "для людей". Уже в первом своем романе Достоевский наметил глубоко разработанную им в позднем творчестве ситуацию человека, желающего стать в глазах другого на место Бога. (См. об этом: Ветловская В. Е. Роман Ф. М. Достоевского "Бедные люди". Л., 1988. С. 154). Сокрытие от болезненно ощущаемого чужого взгляда собственной "наготы" становится предпосылкой усвоения себе Девушкиным по отношению к Вареньке "отцовских" функций, а через них - и "божеских". (Та же подоплека видна в поведении Девушкина с Горшковым.)
От "облагодетельствованной" Вареньки требуется оставить "блажь" и своим послушанием "осчастливить старика". Героиня как бы соизволяет этой внутренней установке "благодетеля": "Я умею оценить в моем сердце все, что вы для меня сделали, защитив меня от злых людей, от их гонения и ненависти" (1; 21). Она "покрывает" его крайнюю нужду в объекте "благодеяний", обнаруживающуюся со всей остротой в момент разлуки, когда Девушкину приходится придумывать наивные и беспомощные предлоги, чтобы удержать ее. Вообще все "благодеяния" Девушкина осуществляются за счет взятого вперед жалованья, увеличения долгов, т. е. того самого "проматывания", о котором говорится в евангельской притче. Парадоксальным образом герой, желая утвердиться в "отцовских" функциях, оказывается на месте блудного сына. Даже разглашение тайны его переписки с Варенькой несет в себе отзвук евангельского "живя распутно" (обозначенный уже в "Бедных людях" мотив любви старика к молодой девушке устойчив на протяжении всего творчества Достоевского вплоть до последнего его романа).
"Благодеяния" Девушкина заканчиваются "бунтом" и "дебошем". Он - первый "бунтовщик" Достоевского; его глухое и испуганное вольнодумство (отчего такая несправедливость: одни - богаты и счастливы, другие - бедны и несчастны) будет впоследствии громко подхвачено Раскольниковым и Иваном Карамазовым. После "дебоша" уже Варенька посылает Макару Алексеевичу "полтинничек". Героиня добровольно несет на себе "бремена" своего "благодетеля" (ср. у апостола Павла: "Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов" - Гал. 6, 2). Тихая кротость в сочетании с внутренней силой и решительностью - непременные черты ее портрета, свойственные целому ряду женских образов Достоевского. Особенно подробно они раскрываются в "Маленьком герое" в описании облика m-me M*: "Возле нее всякому становилось как-то лучше, как-то свободнее, как-то теплее... Есть женщины, которые точно сестры милосердия в жизни. Перед ними можно ничего не скрывать, по крайней мере ничего, что есть больного и уязвленного в душе. Кто страждет, тот смело и с надеждой иди к ним и не бойся быть им в тягость, затем что редкий из нас знает, насколько может быть бесконечно терпеливой любви, сострадания и всепрощения в ином женском серд-це. Целые сокровища симпатии, утешения, надежды хранятся в этих чистых сердцах, так часто тоже уязвленных, потому что сердце, которое много любит, много грустит... Их же не испугает ни глубина раны, ни гной ее, ни смрад ее: кто к ним подходит, тот уже их достоин; да они, впрочем, как будто и родятся на подвиг..." (2; 273).
Наделяя подобные женские образы такого рода свойствами, Достоевский сближает их с евангельской грешницей, возвеличенной Христом над фарисеем за то, что она "возлюбила много" (Лк. 7, 36-48). Одновременно эти "сестры милосердия" становятся "женами-мироносицами" в своем мужественном служении "мечтателям" и "скитальцам". Данное сочетание формирует типологические черты, которые можно назвать "магдалиническими". Их палитра в послекаторжных произведениях писателя чрезвычайно разнообразна. (Мария Магдалина вместе с другими стояла у Креста при крестных страданиях Христа, присутствовала при Его погребении и была первою, кому явился Христос по Своем воскресении.)
Герой, явственно ощущая крах своих попыток к мнимому преображению, осознает пересечение с жизнью "оскорбленной и грустной" героини как судьбоносный рубеж. "Я знаю, чем я вам, голубчик вы мой, обязан! - признается Макар Девушкин Вареньке. - Узнав вас, я стал, во-первых, и самого себя лучше знать и вас стал любить; а до вас, ангельчик мой, я был одинок и как будто спал, а не жил на свете. Они, злодеи-то мои, говорили, что даже и фигура моя неприличная. И гнушались мною, ну, и я стал гнушаться собою; говорили, что я туп, я и в самом деле думал, что я туп, а как вы мне явились, то вы всю мою жизнь осветили темную. Так что и сердце и душа моя осветились, и я обрел душевный покой и узнал, что и я не хуже других, что только так, не блещу ничем, лоску нет, тону нет, но все-таки я человек, что сердцем и мыслями я человек" (1; 82).
Свет, просвещающий внутреннюю тьму, о котором говорит Девушкин, - свет подлинного преображения, перерождения "ветошки" в человека. Прогоняя прежний, мнимый свет ложного делания ("блеск", "лоск"), он проникает в самую глубину ("сердце и мысли"), и его действие - пробуждающее, оживляющее, подвигающее к любви. Пьянящему "расточению" неправедно полученного "наследства" противопоставлено трезвящее возвращение герою самого себя, венчающееся встречей с "его превосходительством", воскресившим своим поступком его дух ("...они мой дух воскресили..." - 1; 93).
Эта встреча, составляющая силовой центр сюжетной концовки, закономерно насыщена звучанием мотивов Страшного Суда, когда все тайное и незримое превращается в явное и зримое. Рассказ Девушкина Вареньке выдержан в соответствующих тонах: "...зовут меня. Требуют меня, зовут Девушкина... вот опять начали, ближе, ближе. Вот уже над самым ухом моим: дескать, Девушкина! Девушкина! Где Девушкин?.. Я помертвел, оледенел, чувств лишился, иду - ну, да уж просто ни жив ни мертв отправился. Ведут меня через одну комнату, через другую комнату, через третью комнату, в кабинет - предстал!" (1; 92). Уподобление внутренних переживаний героя умиранию и тройному прохождению через мытарства, завершающемуся предстоянием пред "нелицеприятным судилищем", развернется в последнем романе Достоевского, "Братьях Карамазовых", в монументальную картину воскресения "нового человека".
"Суд" над Макаром Девушкиным происходит чрез него самого, увидевшего себя в зеркале: "...я взглянул направо в зеркало, так просто было отчего с ума сойти от того, что я там увидел" (1; 92). Зеркало показывает ему его "наготу", которая подчеркивается оторвавшейся пуговицей ("...тут, маточка, такое случилось, что я и теперь едва перо держу от стыда"), покатившейся "к стопам его превосходительства": "вот и все было мое оправдание" (1; 92). Не оправдывающий себя "маленький" человек оправдывается самим "судией": "Тут его превосходительство обернулись к прочим, раздали приказания разные и все разошлись. Только что разошлись они, его превосходительство поспешно вынимает книжник и из него сторублевую. "Вот, - говорят они, - чем могу, считайте, как хотите..." - да и всунул мне в руку... весь покраснел... взял мою руку недостойную, да и потряс ее, словно родне своей, словно такому же, как сам, генералу. "Ступайте, говорит, чем могу... Ошибок не делайте, а теперь грех пополам..." (1; 92-93). "Его превосходительство" словно вторит Христовому: "...Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?.. и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши" (Ин. 8, 10-11). В изображении "суда" генерала последовательно подчеркнуто стремление совершить прощение максимально неосуждающе, милующе, покровенно. При этом самый далекий "чужой" для "маленького" человека - "его превосходительство" - становится "родней", братом.
Так первый роман Достоевского обозначил идею, стержневую для всего творчества писателя, - идею "восстановления погибшего человека". Тайна человека, "отуманенного грешною мыслью", не может быть разгадана на уровне исключительно социального устройства. Она уходит корнями вглубь человеческой природы, закон которой нарушен грехопадением. У Достоевского "бедные люди" - не просто забитые, униженные и оскорбленные изгои, "парии общества", но прежде всего евангельские "нищие духом", "малые сии", жаждущие в социальной справедливости высшей небесной справедливости Царствия Божия.
