Не могу сказать, что сложилось однозначное и конкретное мнение о книге. Склоняюсь больше к общему ощущению, что произведение мне не понравилось. Сразу говорю, что это сугубо моё читательское мнение - не принимайте близко к сердцу. Читать книгу или нет – решать, конечно же вам.
В начале произведения всё шло довольно динамично. На второй же половине стало жутко скучно - читала уже по диагонали. Конечно, на более интересных моментах заостряла свое внимание. Если честно, я бы больше не перечитывала её - видимо, не моё. Хотя, кто знает, может я еще не доросла до этого уровня литературы - время покажет. Но обо всём по порядку.
Я вообще-то очень люблю исторические романы. Но здесь, скажем так, непривычный формат. Да и заявлен жанр, как роман неисторический.
Начну с плюсов. Автор постарался показать средневековую Русь без розовых очков. По моему, у него это получилось - как минимум, с бытовой точки зрения, так это точно. Мрак средневековья, с его грязью, чумой и сходящим с ума главным героем - все вышло довольно живо и реалистично - что исключительно в плюс. Переплетение язычества и всяких бредовых поверий, а также просто сияющая святость по соседству - всё описано потрясающим языком, действительно невозможно оторваться.
Вообще отдельно хочу отметить именно слог в плане описательном: прямо слышишь хруст снега, вой ветра, шелест листвы, а мех на шубах так и хочется потрогать.
Не знаю, хотел ли этого сам Водолазкин, но ему удалось очень точно показать нашу современную проблему постоянного поиска старцев. Конечно, изобразил он это через мироощущение наших земляков 15-16 века. В лохмотьях, с бородой, ведет себя странно - значит святой. А человек реально просто в лохмотьях и ему негде жить и нечего есть. Когда читала о приходе главного героя к стенам монастыря и о том, как его встретили насельницы – так и хотелось воскликнуть: "Ну, сестры, вы даете! Монахини ведь, должны вроде быть пообразованней и поумнее простого люда". Но потом вспомнила, что здесь 15-16 век - и успокоилась. Люди были действительно другие, но наше восприятие необычных людей, на мой взгляд, не сильно поменялось.
Также хотелось отметить, что лично мне даже более были интересны те герои книги, с которыми главный персонаж встречался и общался. Именно они передают колорит того времени. Было искренне жаль, что многие из них как-то рано покидали страницы повествования – не хватало их мудрости, шуток и просто присутствия. Сам же основной герой больше, как нить, на которой держатся действительно интересные личности. Хотя, честно признаюсь, эта «нить» изрядно наскучила.
Немного дегтя. Так называемая, авторская орфография, мне порой, мешала. Не сильно, конечно (дело привычки), но все же. Не поняла, в чем великая идея отсутствия вопросительного знака после явно вопросительного предложения - ну да ладно. А вот сочетание русского и славянского действительно здорово передало атмосферу общения.
Искреннее возмущение вызвал плагиат с житийной литературы. Здесь вы найдете отсылки (неявные, конечно) и к житию Ксении Петербургской и многих других известных святых. Сначала думалось, что наверно совпадение. Но после нескольких сюжетов стало понятно, автор "оторвался" по полной программе: решил набрать фрагментов из житий всех святых, которых он знает – наверно в надежде, что их не знает его читатель.
И наконец, мой искренне дружеский совет книголюбам. Читайте эту книгу ПРОСТО как роман. Это НЕ житие, а только художественное произведение, которое вообще не претендует ни на какое нравоучение. Эдакое приключение средневековых русичей, каким оно, в общем-то, и должно быть описано: соседство дремучести и любознательности, вшей с грязью - и княжеских палат, полной безнравственности и святости, суеверий и трезвости ума. Плюс ко всему смешение славянского и русского языков, связь времен, отборная ругань и тонкости духовной жизни с цитатами святых отцов. А травник - так вообще взрыв мозга, моего, по крайней мере. Одним словом, не соскучитесь. Иногда, честно, хотелось спросить, что же курил автор. Но с другой стороны, понятно, что это его стиль.
Русь, XV век. Главный герой, врачеватель Арсений, оставляет без помощи возлюбленную Устину, и та умирает родами. Пытаясь искупить грех, герой в сокрушении сердца доходит до таких степеней святости, что одним прикосновением исцеляет слепых и поднимает на ноги немощных. На протяжении своей долгой жизни он успевает побывать странствующим травником, юродивым, паломником, монахом, отшельником, съездить в Иерусалим и вернуться обратно.
Первый роман доктора филологических наук, сотрудника Пушкинского дома Евгения Водолазкина, «Соловьев и Ларионов», выйдя в 2009 году, попал в шорт-листы премий Андрея Белого и «Большой книги». Второй роман, «Лавр», вышел в конце 2012 года, и на совершенно неожиданно пустом поле года, не взрастившем ни новой Улицкой, ни даже нового Пелевина. У «Лавра» были все предпосылки успеха. Его исторический фон — Средневековье — описан человеком, Средние века профессионально изучающим, и роман приятно лишен — типичных для подобных книг — нестыковок и фантазий.
Роман Водолазкина относится к жанру, заведомо обреченному у нас на успех — житию праведника.
К этому же жанру принадлежит добрая часть книг, заслуживших в России в последние годы статус культовых — от «Даниэля Штайна, переводчика» Людмилы Улицкой до жизни Лилианы Лунгиной, рассказанной ей самой в «Подстрочнике».
Но в «Лавре» житие еще удачно притворяется историческим романом — а это вообще любимый жанр большой прозы последнего десятилетия, и не только в России.
В каждой главе, меняя имя и окружение, герой как бы вновь и вновь проигрывает собственное житие. Эти рифмы и становятся главным в романе. И это не только внутренние связи в жизни героя, но и, например, созвучия с нашим временем, каких накидано немало — от пластиковых бутылок, неожиданно вылезающих весной из-под снега (sic!), до видения, в котором герой видит, как на конце шпиля Петропавловского собора стальными шипами фиксируют ангела с крестом.
Весь «Лавр» построен на очень простом приеме: как главный герой отражается в бесчисленных старцах, юродивых и святых, так и все это перенасыщенное чудесами Средневековье отражается и в нашем времени («Повторения нам даны для преодоления времени и нашего спасения», — объясняет один из многих встреченных героем старцев).
Смерть тут констатируют так: «Травмы пострадавшего мало совместимы с жизнью», в том же абзаце продолжая «брат наш Устин мертва себе еще в житии состави».
Это не постмодернистская игра, как можно было бы подумать, а как раз стремление говорить с читателем на понятном ему языке. Нет ничего более узнаваемого для русского уха, чем эта бесчувственная к живому языку бумажная трескотня.
В своем романе Водолазкин не занимается исторической реконструкцией, хотя он-то как раз, как ученый, специализирующийся на литературе Средних веков, мог бы. Разве что пару раз сообщает читателю, что в Средневековье не особо часто мылись или читать умели только вслух (впрочем, об этом пишут еще в учебниках по истории для средней школы), или описывает устройство избы, или быт древнерусского города — но не более того. В одном из своих интервью автор признается в страхе скатиться к «литературе приема», но придуманный им стиль позволяет ускользнуть и от соблазна расцветить речь всякими «азъ» и «еси», и от того тяжелого вычурного стиля, которым пишется сейчас большинство русских романов и который можно считать современным русским литературным языком.
Это роман о русском человеке, изъятом из ловушки времени.
В «Лавре», в соответствии с заветом упомянутого старца, могут повторяться герои и даже события: так, весь роман здесь с замиранием ждут конца света, назначенного на семитысячный год от сотворения мира (1492), и неоднократно «обращаются в монастырь за уточнениями». «Нам это важно, простите за прямоту, и в отношении планирования работы, и в смысле спасения души», — именно такой текст выдает один из героев. Заканчивается «Лавр» диалогом русского кузнеца с немецким купцом:
что, мол, ничего вы в нашей русской земле не понимаете, да и сами мы в ней ничего не понимаем.
И, конечно, автор ничего не берется объяснять. Ему важно констатировать чудо, как будто само существование чуда является оправданием для существования «нашей русской земли». И главный герой изгоняет бесов взглядом, юродивые ходят по воде и предсказывают будущее, а старец из монастыря отвечает на вопросы, обращенные к нему за многие километры отсюда.
У «Лавра» есть все признаки хита — понятный язык, простой стиль и супергерой, чьи сверхспособности определяются прежде всего его «русскостью» — свойством, которое при всей своей трудноопределяемости одинаково востребовано и справа, и слева, и массами, и элитой. Поэтому и роман счастливо зависает между интеллектуальной литературой и масслитом, где-то ровно посреди между упомянутым «Даниэлем Штайном» и «Несвятыми святыми» отца Тихона Шевкунова. Кажется, что все эти бесконечные поиски хорошего русского, которыми вот уже десять лет на самых разных уровнях занимается русская литература, нужны, чтобы оправдать само существование нашей страны на земле. И это уже не национальная идея, а хоть какое-то национальное успокоение. Но в ожидании конца света стоит вспомнить другую легенду — что мир устоит, пока по нему ходят 36 праведников. Если верить «Лавру», их гораздо больше.
Оценил книгу
Я плакал в троллейбусе.
Я плакал, когда пылесосил.
Когда жарил свинину в винном соусе и гулял на Чистопрудном бульваре.
Плакал в подушку.
Кажется, «я выплакал слишком много слез» для своего возраста и пола. Раньше мне было неловко плакать, но потом мне как-то открылось, что пушкинская строчка «над вымыслом слезами обольюсь» касается литературы, и стало легко. Слезы, пролитые над книжкой, не сентиментальность, а намек на то, что есть душа, решил я. И хоть не все ученые согласны с этой гипотезой, я перестал стыдиться. Просто разложил в задние карманы всех своих штанов по носовому платку.
В троллейбусе и на Чистопрудном бульваре я плакал, слушая роман Евгения Водолазкина «Лавр». И тут совершенно невозможно остаться с сухими глазами, потому что роман о милосердии. О сострадании и любви к человеку. По сути, «Лавр» – агиографическая литература. Житие. А еще точнее, это история жизни русского средневекового врача, целителя, четыре основные этапа которой рассказаны в виде разных по жанру житий.
Перед нами: святой,
юродивый,
странник,
пустынник.
«Отцы пустынники и жены непорочны!»
Действие происходит в районе 7000 года от сотворения мира, конец XV века от рождества Христова. Все ждут конца света, который так и не наступает. Но автор хочет нам сказать, что события романа разворачиваются вне времени, ведь только тела заперты в конкретной эпохе, а любовь, Бог и наша бессмертная душа существуют в вечности. Герои «Лавра» имеют возможность видеть прошлое и будущее, слышать друг друга на расстоянии. И эта идея вневременности, метафора голоса на расстоянии, мне кажется самой интересной. И вот в каком ключе.
Ведь перед нами не производственный роман о средневековых врачах. Это роман о русской святости. Источником вдохновения автору послужили совершенно конкретные русские жития. И заслуга Водолазкина, доктора наук, специалиста по древнерусской литературе, в том, что он напоминает нам, какая она, эта необычная русская святость.
Как свидетель чудес,
приносит нам забытые рассказы
и диковинные древности.
В самом деле, знаем ли мы древнерусскую литературу? Боюсь, далеко не все могут вспомнить «Му-му» Тургенева. А литература Древней Руси – воспринимается чем-то соседствующем с наскальной живописью. Но дело в том, что, несмотря на разрывы и революции, в русском историческом сознании наблюдается преемственность, и принципиальные черты политического идеала, яркие исторические переживания далекой древности и большие идеи, возникшие столетия назад, – никуда не делись. Они продолжают жить в нас. И подобная информация, запечатленная в национальном сознании, имеет особенность воспроизводиться на каждом новом историческом этапе.
Эту идею высказывал философ Г.П. Федотов. Он говорил, что такую преемственность невозможно выразить единой идеологической формулой. Пока народ жив, всякие определения остаются неполными и неточными. Но ни одна из существующих черт народа не исчезает. Некоторые из них могут терять в истории доминирующее значение, но это не значит, что они не оказывают влияния на будущее.
То есть, читая древнерусскую литературу, всматриваясь в поведение житийных героев, изучая характер русской святости, мы можем лучше понять себя. Услышать этот голос на расстоянии. И, может быть, я извел столько носовых платков потому, что чувствовал родство. Чувствовал себя не просто изолированным индивидом, идущем по весенней Москве 2014 года с наушниками в ушах, а частью большого рода, воплощенным этапом исторического движения моего народа. Сотню лет назад здесь шел Борис (и также зацветала сирень), через сотню лет пройдет Борис. А я – тот Борис, который идет здесь сейчас. Сознание рода дает точку опоры в жизни. Я вспоминал Флоренского, который говорил, что род стремится к выражению своей идеи в истории, а перед отдельным человеком стоит задача сохранения культурных и общественных ценностей. Тот далекий Борис нес ответственность передо мной за «достояние рода», а мне нужно нести ответственность перед Борисом из будущего. А я даже «Войну и мир» не дочитал.
Роман Водолазкина не лишен недостатков: излишних физиологических подробностей, непрописанных персонажей. В нем фальшивая концовка. Но все это можно простить за тот диалог с предками, который Водолазкин нам организовал. За возможность почувствовать связь со своим народом и историей. За ощущение опоры в этой холодной Москве. И в этой жаркой Москве.
Оценил книгу
Пожалуй, «Лавр» - самая достойная книга из всего, что написано российскими авторами и издано в последнее время. За современную русскую литературу каждый раз страшно приниматься, от неё не ждёшь ничего хорошего, а за вычетом Улицкой и Рубиной нет практически ничего, что можно было бы читать без филологической и психологической поддержки. Кто пишет хорошим русским языком, не уступая Довлатову или Набокову? Кто пишет интересные истории, которые можно пересказать? Кто достаточно умён, чтобы не умничать? Кто пишет о героях, которых можно ставить в пример? Вокруг одни только спивающиеся географы да мнимые крестьяне с бездельниками-тинейджерами. И вот в момент, когда от современной русской литературы уже и не ждёшь ничего хорошего, появляется «Лавр» Евгения Водолазкина. Эту книгу не стыдно посоветовать старшим, настолько она хороша. Пока Водолазкин рассказывает эту историю одного человека от рождения до самой смерти, читатель видит то деревенского знахаря, то семьянина, то монаха-отшельника, то Афанасия Никитина, ходившего за три моря, а в конце Лавр так и вовсе походит на земного отца Иисуса Христа. С каждым новым поворотом судьбы главный герой обретает новое имя, его характер развивается – вот он ещё мальчишка, собирающий травы, а вот принял обет молчания. В какой-то момент средневековая Русь даже обернётся «Именем розы» Умберто Эко, проскользнёт тень монашка Адсона. Иногда автор шутит, это прекрасно. Многие говорят, что вся книга напоминает житие святого, что не совсем верно. Жития святых обычно исключительно лаконичны: принял постриг, совершал богоугодное, преставился. Здесь же – путь человека, с ошибками и невзгодами. История врача. Читая «Лавра», можно случайно узнать всё про загадочную русскую душу и закрыть книгу с лёгким сердцем и светлой головой.
«В принципе, ответил старец, мне нечего тебе сказать. Разве что: живи, друже, поближе к кладбищу, ты такой дылда, что нести тебя будет тяжело».
Оценил книгу
Господин Водолазкин, вы реабилитированы в моих глазах после унылой книжечки "Инструмент языка". Художка получилась отменная.
Я вообще так поняла, что это наш славянский Умберто Эко. Причём, мне кажется, даже сознательно: все эти итальянцы, бесконечные перечисления, стилизация под старину (впрочем, именно что стилизация, древнерусской тяжеловесности нет), чисто баудолиновская поездка, монахи, чудеса, бестиарии, снова списки, церковь-церковь, выверенное пространство, каноничность древнерусской формы (житие же, пусть и осовремененное), при всём этом - вполне современный сюжет со всеми принадлежностями современного романа. Не сразу это понимаешь, потому что эковское средневековье всё-таки выглядит совершенно иначе, нежели древнерусская довольно скудная и аскетичная традиция, да и пишет Эко погуще (это не в укор Водолазкину, который пишет от обратного не "пожиже", а "попрозрачнее"). Глубину проработки именно исторического пласта и работу с языком оценить по достоинству не могу, так как сама в этом ничего не понимаю, но для вот такого среднестатистического обывателя, вроде меня, для которого "ибо", "паки" и "помилуй мя" - уже стилизация, - всё выглядит очень круто. Особенно меня почему-то умилили травушки-муравушки, с которыми возится главный герой. Название, прозвание, как выглядит, где растёт, от чего помогает - и всё это не смотрится в контексте чужеродно, а очень даже мило, заговаривает зубы речитативом, как бабка-знахарка.
При всём этом акценты у Водолазкина совершенно на других моментах, чем у Эко. Хотя это, возможно, обуславливается культурой, которую он описывает. Западная средневековая церковь и все вокруг, все эти путешествия и странности - это чудеса с холодной головой и размеренно тикающим сердцем. Католики сражаются друг с другом и с другими верами разумом, расчетом. Погружение Водолазкина же под стать тёплой, золотой атмосфере православия (не путать с РПЦ, как институтом), где все друг другу братушки и сеструшки (хоть и могут камнями закидать, но это всё бесы, бесы), где дух превыше плоти, где с мёртвыми говоришь, всюду юродивые, а целью путешествия никак не может быть поиск знания, знание придёт само, пока ты ищешь что-то такое невыразимое словами, какой-то ответ на вопрос, который невозможно сформулировать в обычных наших понятиях. Я и сейчас затрудняюсь описать всю ситуацию именно словесно, всё порываюсь для атмосферы тупо накидать тегов: юродивые, отшельник, знахарь, дух, целебный, травушка, схимник, чудеса, воздастся. Не уверена, что они всё равно хоть что-то передают, потому что от современных романов Водолазкин разумно взял динамичность и стройность повествования, так что читать житие (таки житие!) легче лёгкого, даже несмотря на обилие декоративных речевых элементов и откровенно хардкорных натуралистических сцен (зато какие галлюцинации и видения, ах!)
Не понравились некоторые моменты, откровенно резавшие глаз. Рассказчик вроде как вписан в эпоху, такой нейтрально отстранённый, но вдруг прорывается какая-то сентенция про современность (пластиковые бутылки в отвлечённом рассуждении) и магия путешествия во времени рушится. Кое-что в тексте логично, например, видения Амвросия, который предвидел будущее (хитрец Водолазкин, легко вот так предсказывать будущее задним числом), но всё равно смотрится как-то инородно даже в режиме "видений". Сразу другие слова, другие понятия, самолёты, автомобили, верните мне бересту и калачников.
Чтение, услаждающее и разум, и чувства, и душу, и эстетические вкусы. Разнообразное по характеру элементов: от глюков и видений до жёсткого натурализма, но единое по своей структуре. Очень тонкая работа вышла у Водолазкина, отлично.
Сегодня многие деятели искусства отмечают, что люди, особенно молодые, равнодушны к современной литературе. Тяжелое бремя литературного критика теперь несут сами писатели, даже не журналисты или публицисты. Литературный процесс проходит в стороне от широкой публики, в нем участвуют лишь те, кто профессионально владеет словом и работает с ним. Мы рассчитываем, что наша работа поможет читателям открыть для себя нового интересного автора и его индивидуальный стиль, а так же воспользоваться его приемами в своем собственном творчестве.
«Лавр», неисторический роман» принес автору, Евгению Водолазкину, успех и признание: писатель стал лауреатом престижной литературной премии «Большая книга». Также за «Лавра» он получил премию «Ясной поляны» (номинация: «XXI век») и вышел в финалисты «Русского Букера». Роман представляет собой житие средневекового знахаря Арсения. Потеряв всех своих близких, Арсений странствует по миру и помогает больным и немощным.
Новаторство книги не в сюжете, а в стилистике писателя. Он пишет языковой смесью, соединяя архаизмы и современные средства художественной выразительности.
«Веришь ли, сказал он Устине, я стал привередлив и боюсь кровососущих. Живя яко в чуждем телеси, я никого не боялся. Вот это-то, любовь моя, и пугает. Не растерял ли я в одночасье того, что собирал для тебя все эти годы?»
Автор, как специалист по древнерусской литературе, с легкостью переходит с современного на древнерусский язык. Но такие переходы не разъединяют текст, а напротив создают его органичную форму. Благодаря своеобразной языковой эклектике читатель понимает, откуда в Средневековье пластиковые бутылки, оттаявшие из-под снега. Иными словами, одна из главных идей романа — отсутствие времени. Чтобы показать это и пояснить, писатель на разных языках пишет об одном и том же: время не имеет власти над сущностью человека, над его духовностью. Его придумали люди, чтобы упорядочить бесконечность. Главный герой романа, Арсений, находится вне времени, и все, что его окружает, то подчиняется закономерностям окружающего мира, то выходит за рамки реальности и приобретает фантастическую, гротескную форму.
«Возвращайся в Завеличье, где на будущей Комсомольской площади стоит монастырь Иоанна Предтечи» — в этом отрывке юродивый Фома предсказывает будущее упомянутого места. Многие герои и персонажи в произведении обладают сверхъестественными познаниями. Роман насыщен своеобразной топонимикой для выражения идеи отсутствия времени.
«Это призыв к тому, чтобы не слишком увлекались временем и не слишком ему доверяли. Потому что времени нет, и это одно из посланий романа. И, кроме того, на чисто стилевом уровне, это отражение, если говорить в категориях эйдоса, того, что наш язык богаче, чем мы думаем, и возник не сегодня» — говорил Водолазкин в одном из своих интервью.
По его мнению, средневекового человека от современного отделяют технический прогресс и культ будущего, который возник в связи с появлением все новых и новых технологий. Но сам человек не изменился: его нравственность, его стремления, страхи и надежды, по сути, остались прежними. Язык «Лавра» отображает это неравномерное развитие всего, что касается людей, поэтому нередко чувства, мысли и поступки героев выражены языковой эклектикой. Эта стилевая находка обогащает и окрашивает лексику романа, создавая не стилизацию, а новаторский и неповторимый художественный текст.
Особое место в произведении занимают окказионализмы. В тексте «Лавра» встречаются индивидуально-авторские выражения, обозначают смысл, необходимый в данном конкретном контексте.
«Что в вымени тебе моем?»
Поскольку повествование ведется на двух языках, повествователь переходит из средневекового сознания в современное, и наоборот. Благодаря этому в произведении появилась антитеза перспективного (современного) и ретроспективного (средневекового) типа мышления.
«Главная точка истории, по взгляду средневекового человека, уже пройдена — это воплощение Христа. И всё остальное — это только удаление от неё. Ничего хорошего в том, что ты живешь позже кого то, нет. А у нас — прямо противоположный взгляд. Поэтому идея прогресса — весьма сомнительная идея. Особенно, когда на ней строят целые идеологии» — считает Водолазкин.
Демонстрируя авторское отношение к современности, язык нашего времени чаще всего подается в форме описания действий на бытовом уровне, канцелярита и бранной лексики (медицинские рекомендации знахарей, физиологические подробности смерти Устины, перебранка блаженных).
«Твердой походкой он идет в дом к иерею Иоанну. Рывком распахивает дверь. За Арсением врывается шершавый язык стужи. Иерей Иоанн и его семья сидят за столом. Жена иерея готовится подавать на стол»
«Ты такой дылда, что нести тебя туда будет тяжело»
«- Да ты, человече, - говорит юродивый Фома, - попросту не в курсе того, что в Великом Новгороде днесь пожар, и раб Божий Устин стремится залить его подручными средствами»
«И когда его вина явилась всем, он был подвергнут испытанию каленым железом, какового также не выдержал, потому что по характеру ожогов стало очевидно, что он лжет»
Философские размышления или серьезные повороты сюжета описаны или написаны на церковнославянском языке или с его примесью (записки Христофора, мысли Арсения и его обращения к жене).
«В разгар листопада к Арсению подходит настоятельница. Она говорит:
Приспе время еже преставитися ми от суетнаго мира сего к нестареемому вечному пребыванию. Благослови мя, Устине.»
«Что убо о сем речеши, записывал он в сердцах на куске бересты»
«Токмо не гордитеся паче меры, предупреждал их Христофор. Гордыня бо есть корень всем грехом»
Отношение автора к средневековью воплотилось в заимствованиях из средневековой поэтики. Постмодернистская эпоха во многом перекликается с той, в которой происходит действие в «Лавре». Размывание границ текста, возможность использовать тексты предшественников и ссылаться на них (многочисленные аллюзии в «Лавре», автором использовано несколько десятков житий) – все это элементы средневековой поэтики, которые нашли свое место в творчестве Водолазкина, исследователя Древней Руси. Роман вышел в то время, когда между двумя культурными эпохами появились ярко выраженные сходства. Поэтому его можно рассматривать и с культурологической точки зрения, как демонстрацию взаимосвязи эпох.
В «Лавре» также присутствуют аллюзии на современные художественные тексты, например, на «Маленького принца» Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили, говорил, гладя волка, Христофор».
Многих читателей удивило и поразило детальное описание смерти в романе. Физиологические подробности умерщвления плоти подчас вызывают отвращение. В тексте прослеживаются пренебрежение и даже враждебность по отношению к телесному. Для того, чтобы это показать, автор применяет натурализм, как литературный метод. Он в изобилии использует относительные прилагательные: мертвенно-белый, неестественно-зеленый, болезненно-красный. Такая цветопись демонстрирует несовершенство и бренность плоти.
«Белая Устинина кожа стала маслянисто-коричневой, местами полопалась и сочилась гноем»
Детальное описание физиологических процессов — тоже признак средневекового текста, другая логика, к которой не привык современный человек. В Средневековье не было деления событий на важные и неважные.
Как характеризует его сам автор, это: « Единый поток бытия, который иногда изумляет, иногда раздражает: а почему обо всех этих вещах?! Да потому, что это часть бытия, которая не должна быть потеряна. Жизнь — дар Божий, важна во всех проявлениях».
Интересно, что в таком серьезном романе, написанном на основе житий, есть место иронии. Чтобы достичь комического эффекта, автор умело использует заимствованные слова, жаргонизмы и вводные конструкции, вкладывая их в уста средневековых людей.
«Знаю, что собираешься на небо, сказал с порога кельи старец Никандр. Но образ действий твой считаю, прости, экзотическим. В свое время я расскажу тебе, как это делается»
«А вы, сукины дети, думаете, что он разговаривает со стенами»
«Нужно, знаете ли, не рассуждать, а обожествляться»
Водолазкин в своем творчестве мастерски использует не только новаторские приемы, но и общеизвестные возможности языка. Например, антонимы в «Лавре» выполняют особую стилистическую функцию.
«Они представляют нам иллюзию жизни.
Нет, также шепотом возразил Арсений. Они опровергают иллюзию смерти»
В данном отрывке использованы узуальные («жизнь»-«смерть») и окказиональные («представляют» – «опровергают» в значении «утверждают – отрицают») антонимы. Они имеют эстетическую значимость и выделяют идею, заложенную автором в этих словах.
«Повсюду раздавались скрип возов, конское ржание, рев волов и ругань охранявших караван стражников»
Звуковые повторы сочетания «р» с гласными и согласными выдают напряжение и суету путешествия каравана в средневековье.
Роман «Лавр» Е. Водолазкина – серьезный труд и знаковое событие в современном литературном процессе. Автором были использованы стилистические приемы, которые позволили ему понятно выразить в словах сложный литературный замысел. Роман написан просто, с юмором, но не примитивно. Поэтому не жаль потратить на его прочтение пару осенних вечеров.
Интересно? Сохрани у себя на стенке!
Евгений Водолазкин
Татьяне
Пролегомена
В разное время у него было четыре имени. В этом можно усматривать преимущество, поскольку жизнь человека неоднородна. Порой случается, что ее части имеют между собой мало общего. Настолько мало, что может показаться, будто прожиты они разными людьми. В таких случаях нельзя не испытывать удивления, что все эти люди носят одно имя.
У него было также два прозвища. Одно из них – Рукинец – отсылало к Рукиной слободке, месту, где он появился на свет. Но большинству этот человек был известен под прозвищем Врач, потому что для современников прежде всего он был врачом. Был, нужно думать, чем-то большим, чем врач, ибо то, что он совершал, выходило за пределы врачебных возможностей.
Предполагают, что слово врач происходит от слова врати – заговаривать . Такое родство подразумевает, что в процессе лечения существенную роль играло слово. Слово как таковое – что бы оно ни означало. Ввиду ограниченного набора медикаментов роль слова в Средневековье была значительнее, чем сейчас. И говорить приходилось довольно много.
Говорили врачи. Им были известны кое-какие средства против недугов, но они не упускали возможности обратиться к болезни напрямую. Произнося ритмичные, внешне лишенные смысла фразы, они заговаривали болезнь, убеждая ее покинуть тело пациента. Грань между врачом и знахарем была в ту эпоху относительной.
Говорили больные. За отсутствием диагностической техники им приходилось подробно описывать все, что происходило в их страдающих телах. Иногда им казалось, что вместе с тягучими, пропитанными болью словами мало-помалу из них выходила болезнь. Только врачам они могли рассказать о болезни во всех подробностях, и от этого им становилось легче.
Говорили родственники больных. Они уточняли показания близких или даже вносили в них поправки, потому что не все болезни позволяли страдальцам дать о пережитом достоверный отчет. Родственники могли открыто выразить опасение, что болезнь неизлечима, и (Средневековье не было временем сентиментальным) пожаловаться на то, как трудно иметь дело с больным. От этого им тоже становилось легче.
Особенность человека, о котором идет речь, состояла в том, что он говорил очень мало. Он помнил слова Арсения Великого: много раз я сожалел о словах, которые произносили уста мои, но о молчании я не жалел никогда. Чаще всего он безмолвно смотрел на больного. Мог сказать лишь: тело твое тебе еще послужит. Или: тело твое пришло в негодность, готовься его оставить; знай, что оболочка сия несовершенна.
Слава его была велика. Она заполняла весь обитаемый мир, и он нигде не мог от нее укрыться. Его появление собирало множество народа. Он обводил присутствующих внимательным взглядом, и его безмолвие передавалось собравшимся. Толпа замирала на месте. Вместо слов из сотен открытых ртов вырывались лишь облачка пара. Он смотрел, как они таяли в морозном воздухе. И был слышен хруст январского снега под его ногами. Или шуршание сентябрьской листвы. Все ждали чуда, и по лицам стоявших катился пот ожидания. Соленые капли гулко падали на землю. Расступаясь, толпа пропускала его к тому, ради кого он пришел.
Он клал руку на лоб больного. Или касался ею раны. Многие верили, что прикосновение его руки исцеляет. Прозвище Рукинец, полученное им по месту рождения, получало таким образом дополнительное обоснование. От года к году его врачебное искусство совершенствовалось и в зените жизни достигло высот, недоступных, казалось, человеку.
Говорили, что он обладал эликсиром бессмертия. Время от времени высказывается даже мысль, что даровавший исцеления не мог умереть, как все прочие. Такое мнение основано на том, что тело его после смерти не имело следов тления. Лежа много дней под открытым небом, оно сохраняло свой прежний вид. А потом исчезло, будто его обладатель устал лежать. Встал и ушел. Думающие так забывают, однако, что от сотворения мира только два человека покинули землю телесно. На обличение Антихриста был взят Господом Енох, и в огненной колеснице вознесся на небо Илия. О русском враче предание не упоминает.
