Макияж. Уход за волосами. Уход за кожей

Василий Васильевич Верещагин

Воспоминания

«Этот все может!»

Верещагин слишком живой человек, чтобы нам рассуждать о нем хладнокровно. В нем есть нечто, кроме художника…

Словосочетание «забытый писатель» стало едва ли не термином. Сколько их, русских талантов, кем-то когда-то почему-то зачисленных в «забытые» и «второстепенные»? Сам механизм «забвения» надо бы изучать и изучать… Но в любом случае «забытый» - это оценка не писателя, а нашего отношения к русской культуре, того особенного отечественного снобизма, который еще Пушкин охарактеризовал грустной фразой: «Мы ленивы и нелюбопытны…»

Нелюбопытны настолько, что не стремимся постичь талант в его цельности и полноте. Никто и никогда не забывал художника Василия Васильевича Верещагина. Его многократно захваливали и обругивали, его могли принимать и не принимать, - но для всех было ясно: его живопись - крупнейшее явление русского искусства. И мало кому известно, что Верещагин был еще и писателем… Литература вовсе не была только эпизодом в этой бурной биографии. Его перу принадлежат 12 отдельных книг, а в них - повести, очерки, воспоминания, путевые заметки, публицистические этюды. Множество статей рассеяно по журнальной и газетной периодике рубежа XIX и XX веков. Сохранились и некоторые стихотворные опыты.

Наше художественное сознание, кажется, успокоилось, зачислив Верещагина в «батальные живописцы». Но любой, соприкоснувшийся с его творчеством, ощущает недостаточность такого представления. Батальные, военные полотна Верещагина наполнены особого рода философией, которая была частью его оригинального мироощущения. Его представление о жизни требовало оригинальных форм ее отражения - форм, включавших в себя и живопись, и литературу. А Верещагин одинаково уверенно чувствовал себя и с кистью, и с пером в руках, постоянно подтверждая ту оценку, которую дал ему старший современник, немецкий художник А. Менцель: «Der kann alles!» - «Этот все может!»

Я буду всегда делать то и только то, что сам нахожу хорошим, и так, как сам нахожу это нужным.

Биография художника Верещагина - это, собственно, часть его творчества. С юности он привык творить собственную жизнь в соответствии с раз и навсегда выработанными представлениями о добре и зле, о должном и невозможном. М. В. Нестеров назвал его человеком «американизированного» типа. В отношении биографии это действительно так: Верещагин сделал себя сам.

Он родился 14(26) октября 1842 г. в маленьком уездном городе Череповце, в большой семье богатого провинциального помещика. В двухэтажном особняке, где родился Верещагин, сейчас находится его единственный мемориальный музей.

Могилы у него нет. Прославленный художник погиб 31 марта (12 апреля) 1904 г. при взрыве броненосца «Петропавловск», погиб вместе с адмиралом С. О. Макаровым.

На склоне лет он выпустил книгу воспоминаний: «Детство и отрочество художника В. В. Верещагина, том I». Второго тома он издать не успел, - а рукопись затерялась… Мало что осталось сегодня от верещагинского Череповца. Воды Рыбинского водохранилища скрыли имение Пертовка, где прошло его детство.

В автобиографии, подготовленной для словаря С. А. Венгерова, Верещагин заметил: «Я учился сначала у матери, потом у гувернера-немца, не из ученых; потом у не посвященного еще в попы, кончившего курс семинариста. Затем в Александровском малолетнем кадетском корпусе и затем в Морском кадетском корпусе, ибо, неизвестно почему, предназначен был в моряки. Богу одному известно, почему именно в моряки: была вакансия, отдали туда же сыновей соседи, приличная служба и тому подобные соображения руководили, вероятно, родителем. Никогда не любил никакой службы, а тем более морской, в которой меня укачивало…»

Несмотря на значительные трудности в учении, на нелюбовь к точным наукам, Верещагин кончил корпус первым гардемарином. Быть первым во всем становилось его потребностью, чертой характера…

Тяга к изобразительному искусству, проявившаяся еще в детстве, в корпусе приобрела черты призвания. Способности юноши заметил и поддержал один из учителей, и на старших курсах ему выделили даже отдельную комнату для занятий рисованием. Потом были посещения Рисовальной школы, знакомства с известными художниками. И в конце концов выпущенный из корпуса морской офицер должен был выбирать: служба или искусство. Предложенный ему компромисс - совмещать службу с занятиями в Академии художеств - мог бы удовлетворить любого другого. Кого угодно - но не Верещагина.

Верещагин решал однажды и навсегда. Рано открывшейся чертой его характера стала независимость. Он никогда и никому не позволял ничего решать за себя.

В 1860 году, восемнадцатилетним юношей, Верещагин отказался от блестяще открывавшейся служебной карьеры и, преодолев раздраженное несогласие родных и недоумение начальства, поступил на казенный кошт в Академию художеств. Отец не захотел помогать непослушному отпрыску: «Делай как знаешь, - заявил он, - не маленький. Только на меня не рассчитывай, я тебе в этом не помощник, ничего не дам».

Череповец. Вид на южную часть города

Это ощущение - «не маленький» - осталось с тех пор у Верещагина на всю жизнь. Он не переносил неопределенности. Жизнь без цели для него была немыслима, а однажды поставленная им самим задача превращалась в человеческий и художественный долг. Всю жизнь он оставался человеком долга - обязанности перед собой и перед людьми. Ни перед кем не считал нужным отчитываться - был то что называется «сам большой»… Болезненно реагировал на любую, пусть даже дружескую, попытку вмешаться в его жизненные и творческие планы…

Начало художественного пути Верещагина совпало с первыми путешествиями: в Париж, на Кавказ… «Много ездил, - записал он в автобиографии, - рано понял, что железные дороги и пароходы на то и созданы, чтобы ими пользоваться… Путешествие признаю великою школою - много видел и слышал и имею сказать много. Говорил, рисовал и писал с искренним намерением поведать другим то, что узнал сам».

Верещагин был «очарованным странником», - путешественником, завороженным многообразием жизни. Не «охота к перемене мест», не жажда острых впечатлений и даже не страсть к экзотике заставляли художника устремляться то в Туркестан, то в Индию, то в Америку. Он считал себя обязанным познать мир во всех его проявлениях. Постигать, прикоснувшись, изучив на месте, не доверяя свидетельствам третьих лиц.

«Много передумал и пережил, - продолжает Верещагин, - за одинокие странствования во всех, кроме Австралии, частях света. Собрал массу заметок, до сих пор не разобранных, и еще большее количество костюмов и предметов этнографии, всё в намерении писать картины, издавать книги и проч. Перечень всего написанного решительно не могу представить».

Семья Верещагиных

В. В. Верещагин в период окончания Морского кадетского корпуса

Не сразу обрел себя Верещагин как художник. Но уже в первых вещах чувствуется неудержимый интерес к человеку, как он есть, - многообразному во внешнем облике, в быту, обычаях и единому в своей человеческой сути. Внешне яркий облик его первых «незамечательных» персонажей - абхазца, цыгана, калмыка, нищего грека - лишь подчеркивал проявление в необычном общечеловеческого. Так, жив человек и в причудливых одеяниях духоборца, и в пестрых лохмотьях самаркандского дервиша, и даже «в ужасающем счастье лишенных всего в мире среднеазиатских париев» (В. Стасов о картине «Опиумоеды»).

Но все сильнее влечет художника образ человека, оказавшегося «на пределе» душевного и физического бытия, в критической ситуации «Режущийся» мусульманин-шиит, скопцы и молокане, изможденный бурлак, тянущий вечную бессмысленную лямку, смертельно раненный солдат… В 1867 году Верещагин попал в Туркестан и стал свидетелем и участником жесточайшей войны. С тех пор человек на войне становится главным персонажем его картин, через несколько лет принесших их создателю всероссийский успех и мировое признание.

Грандиозность замысла требовала особых форм исполнения. С 1871 года, в мюнхенской мастерской, оставшейся после его умершего друга, художника Горшельта, Верещагин начинает работу над «туркестанским» циклом картин. Циклом, строившимся на иных, не живописных, принципах. Уже сами названия полотен - «Выслеживают», «Окружили! Преследуют!», «Т-сс! Пусть войдут!», «Вошли!», «Представляют трофеи», «Торжествуют» - как главы романа…

П.Оссовский. Предисловие

Мое знакомство с Василием Васильевичем Верещагиным - младшим сыном замечательного русского художника - произошло в одну из поездок в Чехословакию. Я узнал, что сын Верещагина уже долгое время проживает в Карловых Варах, узнал еще и то, что он написал воспоминания об отце и имеет некоторые трудности с напечатанием их. Я постарался встретиться с ним, и эта встреча состоялась в советском консульстве в Карловых Варах, куда я приехал специально, чтобы увидеться с Василием Васильевичем.
Очень хорошо помню стройного, уже далеко не молодого мужчину, с военной выправкой, с гладко причесанными на пробор седыми волосами, в темном, несколько мешковатом костюме, который подчеркивал его худобу. Он говорил медленно, с необыкновенным достоинством человека, уважающего собеседника. Белые сухощавые руки его с длинными пальцами, какие бывают у музыкантов, покоились на ручках кресла. Постепенно, рассказывая о себе и отце, он оживился, и речь его стала нервной и быстрой.
Он прекрасно помнил все, что происходило в конце прошлого и начале нашего века. Годы совершенно не стерли из его памяти детских воспоминаний. Он жил ими в момент рассказа.

В последний раз я навестил Василия Васильевича зимой 1974 года и тогда же сделал несколько набросков его портрета, а исполнил его уже в Праге по возвращении из Карловых Вар. Этот рисунок перевел в гравюру Николай Иванович Калита, которому мы должны быть благодарны за иллюстрации к воспоминаниям, сделанные с мастерством и горячим чувством уважения к памяти художника Верещагина.
Воспоминания сына об отце необходимы нашему читателю, которому они представляют новую грань личности большого русского художника, гражданина, горячо любившего Россию, прославившего свой народ. Каждый, кто прочтет эту книгу, испытает чувство глубокой благодарности Василию Васильевичу Верещагину-младшему, сохранившему для нас ценнейшие подробности из жизни великого мастера русского искусства.

А.Лебедев. Предисловие

Василий Васильевич Верещагин принадлежит к числу самых выдающихся сынов России, крупнейших деятелей отечественной культуры, классиков русского реалистического искусства. Замечательный живописец, он приобрел своим творчеством и деятельностью необычайно широкую известность и высокое международное признание. Его выставки в Москве, Петербурге, Варшаве, Будапеште, Вене, Берлине, Париже, Лондоне, Стокгольме, Праге, Брюсселе, Нью-Йорке, Чикаго и в других крупных центрах Старого и Нового Света привлекали беспрецедентно большое количество посетителей, глубоко волновали общественность. Имя Верещагина во время показа его произведений не сходило со страниц европейских и североамериканских газет и журналов. Ни один русский художник никогда не имел такой широкой известности за рубежами Родины, как Верещагин. Ни одному русскому художнику при жизни зарубежная пресса не уделяла столько внимания.
Чем объяснить такую исключительную популярность русского художника?
А объяснить ее можно тем, что Верещагин в своих картинах, выполненных с высоким профессиональным мастерством, смело, решительно и оригинально поднимал важнейшие жизненные вопросы, глубоко волновавшие широкие народные массы, и необычайно широко популяризировал их через посредство выставок в различных странах мира. Сын своей Родины, вдохновленный идеями демократического движения второй половины XIX века, он вместе с В.Г.Перовым, И.Е.Репиным, В.И.Суриковым, В.Е.Маковским, Н.А.Касаткиным, Н.А.Ярошенко и другими передовыми русскими художниками был до глубины душа потрясен трагическими условиями жизни и судьбой народа, возвысил гневный протест против угнетения и социальных уродств. Первой картиной, которую начал писать Верещагин, став на путь художника, было полотно «Бурлаки». Задолго до репинских «Бурлаков на Волге», он решил запечатлеть и осудить дикое угнетение человека в пореформенной России. Особое его возмущение вызывали захватнические войны. В них с древнейших времен во имя корыстных и эгоистических побуждений эксплуататорских классов обрекались на страдания и бессмысленное уничтожение миллионы и миллионы людей, обманутых, отравленных ядом шовинизма и религиозным фанатизмом. «Передо мною, - писал Верещагин П.М.Третьякову, - как перед художником, война ж ее я бью, сколько у меня есть сил; сильны ли, действительны ли мои удары - это другой вопрос, вопрос моего таланта, но я бью с размаху и без пощады». Горячий патриот, Верещагин испытывал страдания за судьбы не только русского народа, но и народов других стран. Цель своего творчества он видел в борьбе за мир и демократические свободы, в беспощадном обличении милитаризма, тирании, угнетения народов, неравноправия женщин. В этой чуткости к народному горю, в этом полном гражданственного пафоса подчинении своего творчества задачам борьбы за народное счастье и исторический прогресс заключено величие Верещагина, заложено объяснение широчайшей популярности его искусства.

Верещагин осуществил важный переворот в искусстве, в батальной живописи. Исстари батальная живопись прославляла завоевательные войны и их вдохновителей. Верещагин же вместо воспевания этих войн с предельной правдой раскрыл их истинную сущность, показал ужасные преступления, которые на них творятся. Вместо прославления инициаторов захватнических войн Верещагин беспощадно обличает их. Так, например, Наполеон, имя которого было окружено ореолом славы, предстал в картинах художника как преступник, черствый эгоист, как предводитель грабительской армии, ввергнувшей русский народ в пучину страданий и бедствий войны.

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)

Василий Васильевич Верещагин
Повести
Очерки
Воспоминания

«Этот все может!»

Верещагин слишком живой человек, чтобы нам рассуждать о нем хладнокровно. В нем есть нечто, кроме художника…

И. Н. Крамской

Словосочетание «забытый писатель» стало едва ли не термином. Сколько их, русских талантов, кем-то когда-то почему-то зачисленных в «забытые» и «второстепенные»? Сам механизм «забвения» надо бы изучать и изучать… Но в любом случае «забытый» – это оценка не писателя, а нашего отношения к русской культуре, того особенного отечественного снобизма, который еще Пушкин охарактеризовал грустной фразой: «Мы ленивы и нелюбопытны…»

Нелюбопытны настолько, что не стремимся постичь талант в его цельности и полноте. Никто и никогда не забывал художника Василия Васильевича Верещагина. Его многократно захваливали и обругивали, его могли принимать и не принимать, – но для всех было ясно: его живопись – крупнейшее явление русского искусства. И мало кому известно, что Верещагин был еще и писателем… Литература вовсе не была только эпизодом в этой бурной биографии. Его перу принадлежат 12 отдельных книг, а в них – повести, очерки, воспоминания, путевые заметки, публицистические этюды. Множество статей рассеяно по журнальной и газетной периодике рубежа XIX и XX веков. Сохранились и некоторые стихотворные опыты.

Наше художественное сознание, кажется, успокоилось, зачислив Верещагина в «батальные живописцы». Но любой, соприкоснувшийся с его творчеством, ощущает недостаточность такого представления. Батальные, военные полотна Верещагина наполнены особого рода философией, которая была частью его оригинального мироощущения. Его представление о жизни требовало оригинальных форм ее отражения – форм, включавших в себя и живопись, и литературу. А Верещагин одинаково уверенно чувствовал себя и с кистью, и с пером в руках, постоянно подтверждая ту оценку, которую дал ему старший современник, немецкий художник А. Менцель: «Der kann alles!» – «Этот все может!»

1

Я буду всегда делать то и только то, что сам нахожу хорошим, и так, как сам нахожу это нужным.

В. В. Верещагин.

Биография художника Верещагина – это, собственно, часть его творчества. С юности он привык творить собственную жизнь в соответствии с раз и навсегда выработанными представлениями о добре и зле, о должном и невозможном. М. В. Нестеров назвал его человеком «американизированного» типа. В отношении биографии это действительно так: Верещагин сделал себя сам.

Он родился 14(26) октября 1842 г. в маленьком уездном городе Череповце, в большой семье богатого провинциального помещика. В двухэтажном особняке, где родился Верещагин, сейчас находится его единственный мемориальный музей.

Могилы у него нет. Прославленный художник погиб 31 марта (12 апреля) 1904 г. при взрыве броненосца «Петропавловск», погиб вместе с адмиралом С. О. Макаровым 1
Подробнее о биографии Верещагина см.: Лебедев А. К., Солодовников А. В. В. В. Верещагин: Человек. События. Время. – М., 1988; Верещагин В. В. Воспоминания сына художника. – Л., 1978.

На склоне лет он выпустил книгу воспоминаний: «Детство и отрочество художника В. В. Верещагина, том I». Второго тома он издать не успел, – а рукопись затерялась… Мало что осталось сегодня от верещагинского Череповца. Воды Рыбинского водохранилища скрыли имение Пертовка, где прошло его детство.

В автобиографии, подготовленной для словаря С. А. Венгерова, Верещагин заметил: «Я учился сначала у матери, потом у гувернера-немца, не из ученых; потом у не посвященного еще в попы, кончившего курс семинариста. Затем в Александровском малолетнем кадетском корпусе и затем в Морском кадетском корпусе, ибо, неизвестно почему, предназначен был в моряки. Богу одному известно, почему именно в моряки: была вакансия, отдали туда же сыновей соседи, приличная служба и тому подобные соображения руководили, вероятно, родителем. Никогда не любил никакой службы, а тем более морской, в которой меня укачивало…» 2
Здесь и далее автобиография Верещагина цит. по: Лебедев А., Бурова Г. В. В. Верещагин и В. В. Стасов. – М., 1953. – С. 228–232.

Несмотря на значительные трудности в учении, на нелюбовь к точным наукам, Верещагин кончил корпус первым гардемарином. Быть первым во всем становилось его потребностью, чертой характера…

Тяга к изобразительному искусству, проявившаяся еще в детстве, в корпусе приобрела черты призвания. Способности юноши заметил и поддержал один из учителей, и на старших курсах ему выделили даже отдельную комнату для занятий рисованием. Потом были посещения Рисовальной школы, знакомства с известными художниками. И в конце концов выпущенный из корпуса морской офицер должен был выбирать: служба или искусство. Предложенный ему компромисс – совмещать службу с занятиями в Академии художеств – мог бы удовлетворить любого другого. Кого угодно – но не Верещагина.

Верещагин решал однажды и навсегда. Рано открывшейся чертой его характера стала независимость. Он никогда и никому не позволял ничего решать за себя.

В 1860 году, восемнадцатилетним юношей, Верещагин отказался от блестяще открывавшейся служебной карьеры и, преодолев раздраженное несогласие родных и недоумение начальства, поступил на казенный кошт в Академию художеств. Отец не захотел помогать непослушному отпрыску: «Делай как знаешь, – заявил он, – не маленький. Только на меня не рассчитывай, я тебе в этом не помощник, ничего не дам».

Череповец. Вид на южную часть города

Это ощущение – «не маленький» – осталось с тех пор у Верещагина на всю жизнь. Он не переносил неопределенности. Жизнь без цели для него была немыслима, а однажды поставленная им самим задача превращалась в человеческий и художественный долг. Всю жизнь он оставался человеком долга – обязанности перед собой и перед людьми. Ни перед кем не считал нужным отчитываться – был то что называется «сам большой»… Болезненно реагировал на любую, пусть даже дружескую, попытку вмешаться в его жизненные и творческие планы…

Начало художественного пути Верещагина совпало с первыми путешествиями: в Париж, на Кавказ… «Много ездил, – записал он в автобиографии, – рано понял, что железные дороги и пароходы на то и созданы, чтобы ими пользоваться… Путешествие признаю великою школою – много видел и слышал и имею сказать много. Говорил, рисовал и писал с искренним намерением поведать другим то, что узнал сам».

Верещагин был «очарованным странником», – путешественником, завороженным многообразием жизни. Не «охота к перемене мест», не жажда острых впечатлений и даже не страсть к экзотике заставляли художника устремляться то в Туркестан, то в Индию, то в Америку. Он считал себя обязанным познать мир во всех его проявлениях. Постигать, прикоснувшись, изучив на месте, не доверяя свидетельствам третьих лиц.

«Много передумал и пережил, – продолжает Верещагин, – за одинокие странствования во всех, кроме Австралии, частях света. Собрал массу заметок, до сих пор не разобранных, и еще большее количество костюмов и предметов этнографии, всё в намерении писать картины, издавать книги и проч. Перечень всего написанного решительно не могу представить».

Семья Верещагиных

В. В. Верещагин в период окончания Морского кадетского корпуса

Не сразу обрел себя Верещагин как художник. Но уже в первых вещах чувствуется неудержимый интерес к человеку, как он есть, – многообразному во внешнем облике, в быту, обычаях и единому в своей человеческой сути. Внешне яркий облик его первых «незамечательных» персонажей – абхазца, цыгана, калмыка, нищего грека – лишь подчеркивал проявление в необычном общечеловеческого. Так, жив человек и в причудливых одеяниях духоборца, и в пестрых лохмотьях самаркандского дервиша, и даже «в ужасающем счастье лишенных всего в мире среднеазиатских париев» (В. Стасов о картине «Опиумоеды»).

Но все сильнее влечет художника образ человека, оказавшегося «на пределе» душевного и физического бытия, в критической ситуации «Режущийся» мусульманин-шиит, скопцы и молокане, изможденный бурлак, тянущий вечную бессмысленную лямку, смертельно раненный солдат… В 1867 году Верещагин попал в Туркестан и стал свидетелем и участником жесточайшей войны. С тех пор человек на войне становится главным персонажем его картин, через несколько лет принесших их создателю всероссийский успех и мировое признание.

Грандиозность замысла требовала особых форм исполнения. С 1871 года, в мюнхенской мастерской, оставшейся после его умершего друга, художника Горшельта, Верещагин начинает работу над «туркестанским» циклом картин. Циклом, строившимся на иных, не живописных, принципах. Уже сами названия полотен – «Выслеживают», «Окружили! Преследуют!», «Т-сс! Пусть войдут!», «Вошли!», «Представляют трофеи», «Торжествуют» – как главы романа…

Дом-музей Верещагиных в г. Череповце

Позже, разъясняя принципы создания этого цикла, Верещагин писал Стасову: «…весь ряд военных сцен, под общим названием „Варвары“, скорее может быть назван эпической поэмой… Для лучшей передачи своих впечатлений художник не побоялся… развить один и тот же сюжет во многих картинах, дать несколько непрерывно один за другим следующих моментов одного события (более или менее идеального – это все равно). …Присяжные критики могут сказать, что художник переступил этим предел задачи и средства живописца; но вернее кажется, что он в этом случае выступил новатором, только перешагнул через рутинное, ничем в сущности не оправдываемое правило: „художнику живописцу довольствоваться моментом и предоставить дальнейшее развитие этого момента литературе “… Правила эти, – господствующие еще со времени Лессинга и комп, и давно ожидающие погребения» 3
Переписка В. В. Верещагина и В. В. Стасова / Под. ред. А. К. Лебедева. – М., 1950. – С. 14.

Так в сознании художника живопись сближается с литературой.

Л. В. и В. В. Верещагины. 1900 г.

Семья В. В. Верещагина

В. В. Верещагин. 1880 г.

2

Любите живопись, поэты!

Лишь ей, единственной, дано

Души изменчивой приметы

Переносить на полотно.

Н. А. Заболоцкий

Художник, отложивший кисти и взявшийся за перо… Все решительнее этот образ входит в наши представления о русской культуре. Николай Рерих, Ефим Честняков, Павел Радимов…

Впрочем, в русской культуре союз живописного и словесного воздействия существовал издавна. Взять хотя бы лубочные картинки… Павел Федотов считал необходимым сопроводить свою первую «жанровую» картину «Сватовство майора» обширной «Рацеей…» – подробным стихотворным разъяснением сути происходящего…

Во времена Верещагина, однако, такое соединение признавалось скорее неестественным. Илья Репин, вспоминая свои парижские впечатления, замечал: «…там слово литератор в кругу живописцев считается оскорбительным: им клеймят художника, не понимающего пластического смысла форм, красоты глубоких, интересных сочетаний тонов. Литератор – это кличка пишущего сенсационные картины на гражданские мотивы» 4
Репин И. Е. Далекое близкое. – 9-е изд. – Л., 1986. – С. 302.

Верещагин был не меньше, чем Репин, знаком с нравами парижских художников, – но не преклонял головы под ярмо общественных мнений. Бравируя независимостью, он назвал одну из первых книг своих именно этой «кличкой»: «Литератор».

Художнику Верещагину явно не хватает только живописного эффекта.

Смертельно раненный

Вот картина «Смертельно раненный» (1873), изображающая момент гибели русского солдата, простреленного неприятельской пулей. Предсмертная конвульсия. Судорожный жест. Потухающие глаза. На раме, вверху, авторская надпись: «Ой убили, братцы… убили… ой смерть моя пришла!..» Что это? Последний крик человека? Или – последняя мысль? Совершенно ясно, что эта фраза, знаменующая наступившую границу бытия и небытия, нужна не для того, чтобы объяснить изображенный на картине момент. Это – факт собственно поэтического восприятия, усиливающего художественное впечатление от целого.

Вот знаменитый «Апофеоз войны» (1871–1872): гора человеческих черепов посреди опустошения. На раме – надпись: «Посвящается всем великим завоевателям: прошедшим, настоящим и будущим». Именно это посвящение, в котором литературно отточенным оказывается буквально каждое слово, поднимает изображенное на полотне до символа. Не случайно скульптор Михаил Антокольский сравнивал эти верещагинские надписи со знаменитой подписью Микеланджело на скульптуре «Ночь»:

Молчи, прошу, не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать – удел завидный…
Отрадно спать, отрадно камнем быть.

(Перевод Ф. И. Тютчева )

Апофеоз войны

В этом сосуществовании зрительных и словесных образов обогащались те и другие. Верещагин-литератор становился не дополнением к Верещагину-живописцу (как это было, например, у Федотова), а тем, что по-латыни называется vice versa – «обратная чреда».

Он гордился, что во Франции его всерьез именовали «художником-философом», имея в виду особенный размах живописных серий. А свои литературные труды характеризовал как «философские заметки из путешествий и войн». И картины, и очерки ставились им в единый философский ряд осмысления мира и человека посредством искусства.

К литературному творчеству Верещагин приступил тогда же, когда решился стать живописцем. В автобиографии он вспоминает, как в начале 60-х годов попытался напечататься в петербургской газете «Голос»: «„Рассказ старого охотника“, впоследствии одобренный И. С. Тургеневым, следовательно, не дурной, был мною снесен, кажется в 1862 г., в эту газету. „Можно узнать, будет ли напечатан мой рассказ?“ – спросил я толстого господина (Бильбасова?), вышедшего ко мне из редакции. „Какой рассказ?“ – „Рассказ старого охотника“. Толстый господин ушел и, воротясь, передал мне мою рукопись со словами: „Извините, это такая гадость…“ Я давай бог ноги…»

Первая книга вышла только через 20 лет. Ее открывал именно этот, отвергнутый некогда, рассказ.

«…Прежде оленей много было; нынче неизвестно для чего не стало…» – так он начинается. Читатель погружается в нехитрый, но особенный и очень цельный мир крестьянина-охотника. И не охотника «вообще» – а непременно конкретного представителя северного российского крестьянства – «Новгородской губернии, Череповецкого уезда» (это подчеркнуто уже в подзаголовке).

Все повествование – рассказ «от лица» крестьянина-охотника. Звучит живая, самобытная и, кажется, лишенная всякой литературной обработки речь. И, может быть, именно поэтому она, эта речь, пленяет своей глубинной логичностью, меткой образностью и какой-то почти вещественной «художнической» осязаемостью: «А то еще с оленем шутка у меня была: лесом я шел, вижу я, лежит; ён было стал вставать – я с руки хлоп, в шею попал, а ён и пал… ну, как пал, я лыжи бросил, побег, ножик выхватил да горло перерезал; пока стал ружье заряжать, запыжил, и пули еще не пустил, – а ён как вскочит, да как побежит…»

Внешне весь очерк предстает единым монологом, некоей фольклорной записью, где нет и не может быть образа «записывающего». Но этот образ присутствует. И «зримо» – в небольших авторских ремарках типа: «Кажется, старик преувеличивает опасность встречи с медведем». И «незримо»: автор умело направляет повествование, дает возможность крестьянину воссоздать свой мир целостным и всесторонним. С умелой подачи этого «незримого» собеседника перед читателем предстает и опасный промысел охотника, и повадки многочисленного зверья, и пестрая, враждебная человеку, затейливая лесная «нечисть», и сдержанная, несознаваемая – потому что и нет в том нужды – нежность и любовь ко всему живому в окружающем мире. Классичен финал очерка, где по-гоголевски вкрадывается и занимает свое место в человеческом бытии сила зла, намечается своеобразная демонология крестьянского мира. Этот мир в тяжелой жизни выстрадал свое видение действительности и потому не смущается звучащими «за кадром» сомнениями слушателя: «Али не знаете этого? Вот поживете да состаритесь, так узнаете и не это еще…»

Первую книгу (вышедшую в 1883 году) Верещагин назвал «Очерки, наброски, воспоминания». Она была, по свидетельству самого автора, «наполовину урезана цензурой» 5
В полном виде эта книга так же, как и некоторые другие, была переведена на иностранные языки: французский, немецкий, английский, датский. К сожалению, русский авторский текст фрагментов, вычеркнутых цензурой, не сохранился.

Но даже и в урезанном виде отразила серьезнейший замысел Верещагина. Сложная художественная ткань книги определяется уже в названии. Это, собственно, и не название, а просто содержание. Тут – и очерк, и моментальный «набросок» пером, и многообразные воспоминания. И, конечно, рисунки – неотъемлемая составная часть всех верещагинских книг.

3

Не хватит силы все понять,

Не хватит силы все увидеть.

Довольно мне – себя познать

И всех людей – не ненавидеть!

В. В. Верещагин

Очень неоднозначной рисуется в мемуарах фигура Верещагина. Вот суждение М. В. Нестерова: «Личность В. В. Верещагина не имела в русском искусстве предшественников. Его характер, ум, техника в жизни и искусстве были не наши. Они были, быть может, столько же верещагинские, сколько, сказал бы я, американизированные. Приемы отношения к людям были далеко не мирного характера, – были наступательные, боевые» 6
Нестеров М. В. Давние дни: Воспоминания, очерки, письма. – Уфа, 1986. – С. 401–402.

Суждение неточное – хотя бы в том, что касается «нерусскости» художника. Почему, собственно, «нерусскими» оказываются такие черты, как самоуважение, деловая хватка, страсть к путешествиям? Самобытность, энергия, неутомимая жажда новых впечатлений, огромная, поразительная работоспособность – все это было у Верещагина как раз исконно русскими чертами.

Верещагин-путешественник сопоставим с такими замечательными русскими людьми, как Афанасий Никитин или Иакинф Бичурин. И не только потому, что они тоже увлекались «экзотическими» странами и еще не познанными явлениями. Есть и нечто другое, что сближает эти легендарные личности, – терпимость. Терпимость к необычным, кажущимся извращенными и жестокими, нравам далеких народов. Философски вдумчивый, тактичный подход к непохожему и странному. Недаром Русь в старину славилась не только своей мощью, но и умением найти общий язык с соседями, тонкой и продуманной дипломатией. Недаром Верещагин, вспыльчивый, неуживчивый и действительно «наступательный» в домашней обстановке, часто раздражающийся из-за пустяков, – в вещах серьезных был очень терпим и тактичен. И при этом никогда – ни ради дипломатии, ни ради какой-либо корысти – не допускал ни малейшего ущемления собственного достоинства.

Автор «Очерков, набросков, воспоминаний» смело переносит повествование из Новгородской губернии в края, для русского читателя неведомые, – Закавказье, Средняя Азия… И картина, и название полны экзотики – «Религиозное празднество мусульман-шиитов».

В. В. Верещагин. 1878 г.

Грозное, кровавое зрелище религиозной мистерии. Подробное описание, почти лишенное авторских замечаний, комментариев, оценок, – почти бесстрастное перечисление порядка шествия, организации, ритуалов… Но пугающая картина «режущихся» и кающихся другими способами не может скрыть от наметанного глаза художника и других сторон действа – комических. Нарушая высокоторжественную атмосферу заключительного дня представления, появляется… полковая музыка. Для театрализованного показа врагов имама приглашены русские казаки, которые, по предварительному соглашению, должны по ходу действия в страхе бежать… Но увлеклись, забыли свою роль – и вот уж теснят «молодого имама»! Межнациональные отношения оказываются представлены совершенно необычно: недавний враг, которого приглашают играть роль врага «театрального», нарушает ход представления и в наказание выводится из образованного зрителями круга…

И снова – экзотика. Закавказский край стал местом обитания многочисленных русских религиозных сект: духоборцев, молокан, субботников, скопцов. И вновь удивительный такт проявляет путешественник, общающийся с этими, отчужденными от своего народа людьми. Все интересует его: быт, нравы, традиции, образ жизни, особенности вероисповедания и отправления культа… Да, признает Верещагин, они неграмотны. Да, образ их жизни наивен, культура богослужения граничит с дикостью. Но – «те же духоборцы, которые славят бога и свою веру по странным и подчас диким псалмам, живут честно, разумно и зажиточно». Он умеет увидеть главное – и быть терпимым к остальному. Интерес его всегда глубоко человечен и совершенно лишен пренебрежительного высокомерия.

Однако, как бы ни был «снисходителен» художник к чуждым нравам, его не может не радовать, например, упадок работорговли в Средней Азии. Столкновение психологии рабовладения – и европейской культуры, все глубже проникающей в устои средневекового Востока, – также получает недвусмысленную оценку повествователя. Возникают на страницах очерков и мальчик-«батча», и корпорация нищих с ее уставом и ритуалом, и призрачные фигуры живых трупов – курильщиков опиума… Внимательный наблюдатель-художник видит, что, как бы ни были разительны перемены, внесенные «Западом» в устои «дремлющего Востока», взаимоотношения двух культур не исчерпаются победой «Запада», и побежденный может нанести страшную рану победителю. Пророческими оказались верещагинские слова: «Едва ли можно сомневаться, что в более или менее продолжительном времени опиум войдет в употребление и в Европе; за табаком, за теми приемами наркотиков, которые поглощаются теперь в табаке, опиум естественно и неизбежно стоит на очереди».

Очерки, внешне разнородные, оказываются умело связаны в некое единство. Тема путешествий естественно приводится к теме военной. Завершая описание поездки по Средней Азии, автор представляет восточный базар, из пестроты и шума которого слышится голос войны: «Из новостей, ходивших на базаре, была одна крупная: именно рассказывали, что эмир бухарский в Самарканде и готовится воевать с Россиею. Я посмеялся тогда вздору, каким показалось мне это известие, но оно оказалось вскоре если не совсем справедливым, то близким к тому».

«Дунай. 1877». Генерал М. Д. Скобелев-младший. Отряд Скобелева-отца. Ожидание начала военных действий. Будни армии. Обстрел. Художник, наблюдающий падение снарядов в воду и залезающий для этого в центр «мишени»: «Когда показывался дымок, делалось немного жутко, думалось: „Вот ударит в то место, где ты стоишь, расшибет, снесет тебя в воду, и не будут знать, куда девался человек“». Зачем, кажется, художнику такое вот непосредственное наблюдение взрыва снаряда, – неужели нельзя, увидев издали, вообразить или заменить чем-нибудь? Откуда это таинственное предощущение собственной гибели – гибели в воде, на море, исчезновения в пучине? Только вместо снаряда – мина…

Кабинет В. В. Верещагина (отца художника). Дом-музей Верещагиных

Операция по установке мин на миноноске «Шутка» под командованием лейтенанта Н. Л. Скрыдлова. Вновь – тяжелый и неблагодарный труд, необходимый, хотя и безрезультатный, риск, тяжелое ранение – и тут же лукавая усмешка. Скрыдлов и Верещагин ранены; их предлагают перенести из дома, попавшего под обстрел. «Скрыдлов согласился, но я уперся, объяснивши, как мне и теперь кажется, не без резона, что в крестьянском домишке будут, наверное, блохи, а тут их нет». Можно было бы принять эту сцену за нарочитую: а не рисуется ли автор своей безоглядной храбростью? Но в том-то и дело, что, вовсе не чуждый страха и мыслей о смерти, Верещагин, даже под угрозой гибели, оставался непреклонен в своих, странных для окружающих, «резонах»…

С Дуная – в Париж, к другой, свершившейся, смерти. Верещагин подробно пишет о своем знакомстве с И. С. Тургеневым, о последних месяцах, днях и часах великого русского писателя…

Завершается книга возвращением на родину, в Череповец. Возвращение в детство, нежные воспоминания о няньке – Анне Ларионовне Потайкиной.

Книга оказывается очень цельной композиционно: от неуловимых, порой ассоциативных, связей отдельных частей до кольцевого обрамления всего мозаичного повествования. Это как бы жизненный круг художника, круг его исканий, мыслей, странствий и обретений…

Иван Крамской. Портрет Василия Верещагина. 1883

Один из самых известных художников и величайший в истории баталист Василий Верещагин родился 26 октября 1842 года в Череповце в дворянской семье, где кроме него в семье было еще трое детей. В 9 лет поступил в морской кадетский корпус, по окончании которого вышел в отставку и продолжил образование в петербургской Академии художеств. Через 3 года Верещагин оставил академию, уехав сначала на Кавказ, чтобы «на свободе и просторе на интересных предметах учиться», а затем в Париж, где поступил в Академию изящных искусств в мастерскую художника Жана-Леона Жерома.

Вся жизнь художника прошла в разъездах. Он много путешествовал по Индии, Тибету, Кавказу, США, Кубе и Японии, воевал в Средней Азии и на Балканах. Выставки Верещагина с большим успехом проходили в Европе и США, а его поклонниками были Тургенев, Стасов, Репин, Менцель, Крамской, Забелин, Мусоргский, Лист, Гончаров, Гаршин, Сара Бернар и многие другие яркие представители мировой интеллигенции.

Верещагин погиб 13 апреля 1904 года во время русско-японской войны — броненосец «Петропавловск», на котором художник находился вместе с адмиралом Макаровым, подорвался на мине и затонул недалеко от Порт-Артура.

По словам сына Верещагина, названного в честь отца Василием, художник начинал работать рано, в шесть часов утра. «В те дни, когда в столь ранний час было уже достаточно светло,он сразу же брался за кисть и палитру и работал с небольшими перерывами до темноты.

В противном случае садился за письменный стол и при свечах работал над своими литературными произведениями до появления дневного освещения, достаточного для занятий живописью, — пишет Василий Верещагин в своей книге «Воспоминания сына художника». — Вечерние часы он проводил также за письменным столом».

Верещагин-отец, несмотря на свою занятость, уделял большое внимание своим детям. Каждое утро он делал с ними зарядку в детской комнате, которая была оборудована балкой с гимнастическими снарядами — трапецией, кольцами, веревочной лестницей и шестом.

«Нам покупали мячи-«серсо» для игры на воздухе, а летом за полчаса до обеда отец выводил нас иногда на двор и учил прыгать в высоту. Сам он по нашей просьбе перепрыгивал через спинку детского стульчика, делая это и в последние годы своей жизни, в возрасте шестидесяти лет, с удивительной легкостью», — вспоминает сын художника. Кроме гимнастики Верещагин увлекался плаванием и верховой ездой.

Василий Верещагин. Апофеоз войны. 1871. Фрагмент

В июне 1868 года в составе небольшого русского гарнизона Верещагин в чине прапорщика участвовал в обороне Самаркандской крепости, где был ранен и позднее награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. Это была единственная принятая художником награда. После возвращения из Туркестана, в 1871 году художник поселился в Мюнхене и сосредоточился на работе над Туркестанской серией. 13 картин, 81 этюд и 133 рисунка — именно в таком виде эта серия была показана на первой персональной выставке Верещагина в 1873 году в Лондоне, а в 1874-м — в Петербурге и Москве.

После выставки Верещагина обвинили в антипатриотизме, в том числе, и первые лица страны: Александр II «очень резко выразил свое неудовольствие», а великий князь Александр Александрович — будущий император Александр III — сказал: «Всегдашние его тенденциозности противны национальному самолюбию и можно по ним заключить одно: либо Верещагин скотина, или совершенно помешанный человек». При этом через месяц Императорская академия художеств присвоила Верещагину звание профессора, от которого художник отказался.

Между тем, туркестанские работы Верещагина произвели невероятно сильное впечатление на зрителей новизной сюжетов, красками, техникой, колоритом натуры. В 1874 году серию купил известный московский коллекционер Павел Третьяков, потратив на приобретение 92 тысячи рублей серебром.

Одна из самых известных картин туркестанской серии (подсерия «Варвары») — «Апофеоз войны». Полотно, изображающее на переднем плане страшную груду черепов, а на заднем — развалины города, свидетельствует об ужасах войны и ее последствиях. Надпись на раме гласит: «Посвящается всем великим завоевателям — прошлым, настоящим, будущим». По словам художника, «Апофеоз войны» — «если не считать ворон, это натюрморт, в переводе с французского — мертвая природа…». Картина находится в собрании Третьяковской галереи.

Василий Верещагин. У дверей мечети. 1873 РИА «Новости»

Еще одна картина из Туркестанской серии, на которой изображены роскошные резные двери мавзолея Ходжи Ахмеда Ясави и бедняки, сидящие и стоящие у закрытых богатых дверей. Работа хранится в Русском музее.

Среди других картин серии — «Бухарский солдат», «Двери Тимура (Тамерлана)», «Верблюд во дворе караван-сарая», «Узбекская женщина в Ташкенте», «О войне», «Мавзолей Гур-Эмир. Самарканд», «Портрет бачи», «Нищие в Самарканде», «Торжествуют» и другие работы.

Василий Верещагин. Продажа ребенка-невольника. 1872

Верещагин, хорошо знакомый с бытом и обычаями Средней Азии того времени, пытался привлечь внимание к одной из ключевых проблем региона — работорговле. На картине изображен обнаженный мальчик в тюбетейке, стоящий перед богатыми работорговцами, показывающими ребенку бусы. Картина находится в собрании Третьяковской галереи.

Василий Верещагин. Торжествуют. 1871-1872 гг

Василий Верещагин. Мулла Рахим и мулла Керим по дороге на базар ссорятся. 1873

Василий Верещагин. Киргизские кибитки на реке Чу. 1870

Василий Верещагин. Богатый киргизский охотник с соколом. 1871

Картина посвящена другу художника, офицеру Русской армии и предводителю киргизского племени Байтику Канаеву, с которым он познакомился в 1867 году, когда Канаев был приглашен в Петербург в числе 17 представителей Туркестана на торжественный прием, устроенный Александром II.

Полотно изображает Байтика Баатыра (именно так его называли киргизы) в юрте и с соколом в руке. На Баатыре — калпак (традиционный киргизский головной убор), штаны кочевника и традиционный накид. Картина находится в собрании Третьяковской галереи.

Василий Верещагин. Мавзолей Тадж-Махал в Агре. 1876 РИА «Новости»

В апреле 1874 года Верещагин отправился в путешествие по Индии, которое длилось 2 года. Художник посетил Бомбей, Агру, Дели, Джайпуре, уехал на три месяца в Восточные Гималаи, в частности, в горное княжество Сикким. В апреле 1875 года он совершил опасную и трудную поездку в приграничные районы Тибета. Путешествие едва не стоило художнику жизни: покинутый проводниками, он чуть не замерз на высоте, не забывая при этом думать о живописи.

«Другой раз надобно придти сюда со свежими силами и сделать этюды всех этих эффектов, их увидишь только на таких высотах..., — писал Верещагин в своих путевых очерках. — Кто не был в таком климате, на такой высоте, тот не может составить себе понятия о голубизне неба, -- это что-то поразительное, невероятное, краска сильнее всякого чистого кобальта, это почти ультрамарин с небольшою дозою кармина. Розовато-белый снег на этом фоне является поразительным контрастом».

Василий Верещагин. Повозка в Дели. 1874-1876 гг. Фрагмент

Василий Верещагин. Буддийский храм в Дарджилинге-Сикхим. 1874-1876 гг

Василий Верещагин. Всадник-воин в Джайпуре. Около 1881 года

Василий Верещагин. Два факира. 1876

В Индии художник написал около 150 этюдов. Картина «Мавзолей Тадж-Махал в Агре» находится в собрании Третьяковской галереи.

Василий Верещагин. Наполеон I на Бородинских высотах. 1871

Василий Верещагин. Сквозь пожар. 1899-1900 гг

Василий Верещагин. Ночной привал великой армии. 1896-1897 гг

«Цель у меня была одна: показать в картинах двенадцатого года великий национальный дух русского народа, его самоотверженность и героизм в борьбе с врагом. Было желание еще свести образ Наполеона с того пьедестала героя, на который вознесен. Но это второстепенно, — для меня самое важное было лишь первое», — так описывал Верещагин свое отношение к работам, посвященным Отечественной войне 1812 года.

В цикл вошли 20 картин, этюды и рисунки. Верещагин работал над этой серией всю жизнь, так и не закончив.

Художник многократно бывал в архивах, изучал исторические документы, собирал воспоминания о войне, жил во Франции, исследовал Бородинское поле.

«На чердаке нашего дома имелись многочисленные подлинные образцы как обмундирования, так и ручного оружия обеих армий, а в мастерской отца на одном из шкафов стояла точная модель французского полевого орудия с орудийным передком эпохи 1812 года и четыре фашины. Модель пушки, длиной около одного метра, и фашины, сделанные по заказу отца в мастерской парижского артиллерийского склада, благодаря их малым размерам служили мне в детстве занимательной игрушкой», — вспоминает сын художника Василий Верещагин.

В центре картины «Наполеон I на Бородинских высотах» изображен Наполеон, наблюдающий за ходом сражения Бородинской битвы. В сером сюртуке, шляпе-треуголке, скрестив руки на груди, полководец недовольно следит за происходящим, положив левую вытянутую ногу на барабан.

Серия впервые была показана в Москве и Петербурге в 1895-1896 гг. В 1902 году после долгих переговоров картины были выкуплены и переданы в Русский музей. Позже серия была перевезена в Москву, в Исторический музей. С 2012 году находится в постоянной экспозиции Музея Отечественной войны 1812 года.

Василий Верещагин. Икона Святого Николы с верховьев реки Пинеги. 1896

В 1888 году Верещагин побывал в Ярославле, Ростове и Костроме, где изучал древнерусское зодчество и собирал экспонаты для будущей коллекции отечественных древностей. В 1891 году художник построил на окраине Москвы в Нижних Котлах дом-мастерскую в виде русской избы по собственному проекту. Летом 1894 года Верещагин путешествовал на барке по Северной Двине, Белому морю и Соловкам. Из поездки он привез более полусотни этюдов.

Одна из картин цикла «Русский север» — «Икона Святого Николы с верховьев реки Пинеги». На полотне в большом киоте в полный рост изображена деревянная скульптура Николы Можайского из Ильинской церкви (Архангельская обл.). В левой руке он держит модель города Можайска, а в правой — меч.

«Перо отказывается описывать дальнейший путь… Это что-то до того первобытное, запущенное, заброшенное, что вряд ли что-либо подобное есть в другом царстве-государстве. — описывал свой путь к Ильинской церкви в дневниках Верещагин. — Местные проводники утешают тем, что прежде… по этим болотистым местам людей и груз возили лошадями же, но в лодках… С великим трудом я добрался к вечеру второго дня до устья Выи — лишь для того, чтобы своими глазами увидеть «Прославленную икону Святого Николая» и запечатлеть ее на этюде масляными красками».

При этом, по воспоминаниям сына художника, Верещагин был атеистом. «Старинными церквами и иконами он интересовался исключительно с художественной точки зрения. Ни он, ни наша мать, ни мы, дети, не ходили в церковь, не молились и не соблюдали постов», — писал Василий Верещагин.

Василий Верещагин. Портрет Александры Якоби. 1867

Василий Верещагин. Прогулка в лодке. 1904