В основе книге - частично сохранившийся архив Иванова-Разумника 1942–1946 годов. Разумник Васильевич Иванов (1878–1946), известный историк русской общественной мысли и влиятельный литературный критик, репрессированный в сталинские времена, оказавшись во время Второй мировой войны за границей, предпринял попытку связаться с русскими писателями в эмиграции. Подробно прокомментированная, его переписка с Г.В.Ивановым, Н.Н.Берберовой, Б.К.Зайцевым, четой Ремизовых, Ф.А.Степуном и другими - трепетный документ о самой первой встрече между подъяремной Россией и русской эмиграцией после двадцатилетней вынужденной разлуки.
Содержание:
От составителя
ВСТРЕЧА С ЭМИГРАЦИЕЙ. Вступительная статья
Георгий Иванов
1. Г.В.Иванов - Иванову-Разумнику. 18 апреля 1942 г.
2. Иванов-Разумник - Г.В.Иванову. 25 апреля 1942 г.
3. Г.В.Иванов - Иванову-Разумнику. 26 мая 1942 г.
Нина Берберова
1. Н.Н.Берберова - Иванову-Разумнику. 30 апреля 1942 г.
2. Иванов-Разумник - Н.Н.Берберовой. 11 мая 1942 г.
3. Н.Н.Берберова - Иванову-Разумнику. 26 мая 1942 г.
4. Н.Н.Берберова - Иванову-Разумнику. 3 сентября 1942 г.
5. Иванов-Разумник - Н.Н.Берберовой. 30 сентября 1942 г.
6. Иванов-Разумник - Н.Н.Берберовой. 23 декабря 1942 г.
7. Иванов-Разумник - Н.Н.Берберовой. 19 марта 1943 г.
8. Иванов-Разумник - Н.Н.Берберовой. 24 апреля 1943 г.
9. Иванов-Разумник - Н.Н.Берберовой. 20 октября 1943 г.
10. Иванов-Разумник - Н.Н.Берберовой. 21декабря 1943 г.
11. Иванов-Разумник - Н.Н.Берберовой. 20 февраля 1944 г.
12. Иванов-Разумник - Н.Н.Берберовой. 26 февраля 1944 г.
13. Иванов-Разумник - Н.Н.Берберовой. 7 апреля 1944 г.
Борис Зайцев
1. Б.К.Зайцев - Иванову-Разумнику. 13 мая 1942 г.
2. Иванов-Разумник - Б.К.Зайцеву. 27 мая 1942 г.
3. Б.К.Зайцев - Иванову-Разумнику. 7 июня 1942 г.
Ремизовы
1. А.М. и С.П.Ремизовы - Иванову-Разумнику. 20 апреля 1942 г.
2. Р.В. и В.Н.Ивановы - А.М. и С.П.Ремизовым. 1 мая 1942 г.
3. Иванов-Разумник - А.М. и С.П.Ремизовым. 4 мая 1942 г.
4. А.М.Ремизов - Иванову-Разумнику. 16 мая 1942 г.
5. С.П.Ремизова - В.Н. и Р.В.Ивановым. 18 мая 1942 г.
6. А.М.Ремизов - Иванову-Разумнику. 19 мая 1942 г.
7. Иванов-Разумник - А.М.Ремизову. 27 мая 1942 г.
8. Иванов-Разумник - А.М.Ремизову. 29 июня 1942 г.
9. А.М.Ремизов - Иванову-Разумнику. 16 июля 1942 г.
10. Иванов-Разумник - А.М.Ремизову. 5 августа 1942 г.
11. Иванов-Разумник - А.М.Ремизову. 29 сентября 1942 г.
12. В.Н.Иванова - С.П.Ремизовой. 29 сентября 1942 г.
13. Иванов-Разумник - А.М.Ремизову. 21 октября 1942 г.
14. Иванов-Разумник - С.П. и А.М.Ремизовым. 23 декабря 1942 г.
15. Иванов-Разумник - А.М.Ремизову. 17 марта 1943 г.
16. Иванов-Разумник - С.П. и А.М.Ремизовым. 25 апреля 1943 г.
17. Иванов-Разумник - А.М.Ремизову. 20 октября 1943 г.
18. Иванов-Разумник - А.М.Ремизову. 2 февраля 1944 г.
19. Иванов-Разумник - А.М.Ремизову. 26 февраля 1944 г.
20. Иванов-Разумник - А.М.Ремизову. 7 апреля 1944 г.
21. Иванов-Разумник - А.М.Ремизову. 31 мая 1944 г.
Федор Степун
1. Ф.А.Степун - Иванову-Разумнику. 14 мая 1942 г.
2. Иванов-Разумник - Ф.А.Степуну. 5 июня 1942 г.
3. Иванов-Разумник - Ф.А.Степуну. 10 ноября 1944 г.
Архимандрит Иоанн (Шаховской)
1. Архимандрит Иоанн - Иванову-Разумнику. 11 июня 1942 г.
2. Архимандрит Иоанн - Иванову-Разумнику. 27 июня 1942 г.
3. Архимандрит Иоанн - Иванову-Разумнику. 17 августа 1942 г.
РУССКАЯ ПРАГА
Евгений Ляцкий
1. Е.А.Ляцкий - Иванову-Разумнику. 28 апреля 1942 г.
2. Иванов-Разумник - Е.А.Ляцкому. 7 мая 1942 г.
3. Е.А.Ляцкий - Иванову-Разумнику. 12 июня 1942 г.
4. Е.А.Ляцкий - Иванову-Разумнику. 29 июня 1942 г.
Альфред Бем
1. А.Л.Бем - Иванову-Разумнику. 9 апреля 1942 г.
2. А.Л.Бем - Иванову-Разумнику. 19 апреля 1942 г.
3. А.Л.Бем - Иванову-Разумнику. 27 апреля 1942 г.
4. А.Л.Бем - Иванову-Разумнику. 6 мая 1942 г.
5. А.Л.Бем - Иванову-Разумнику. 25 мая 1942 г.
6. А.Л.Бем - Иванову-Разумнику. 13 июля 1942 г.
7. А.Л.Бем - Иванову-Разумнику. 17 августа 1942 г.
Постниковы
1. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 9 апреля 1942 г.
2. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 14 апреля 1942 г.
3. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 20 апреля 1942 г.
4. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 25 апреля 1942 г.
5. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 28 апреля 1942 г.
6. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 7 мая 1942 г.
7. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 12 мая 1942 г.
8. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 14 мая 1942 г.
9. Е.В.Постникова - Иванову-Разумнику. 16 мая 1942 г.
10. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 24 мая 1942 г.
11. С.П.Постников - Р.В. и В.Н.Ивановым. 4 июня 1942 г.
12. С.П.Постников - Р.В. и В.Н.Ивановым. 5 июня 1942 г.
13. С.П.Постников - Р.В. и В.Н.Ивановым. 19 июня 1942 г.
14. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 22 июня 1942 г.
15. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 2 июля 1942 г.
16. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 8 июля 1942 г.
17. Е.В.Постникова - Р.В. и В.Н.Ивановым. 20 июля 1942 г.
18. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 29 июля 1942 г.
19. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 12 августа 1942 г.
20. С.П.Постников - Иванову-Разумнику. 8 сентября 1942 г.
1 (4). Архимандрит Иоанн - Иванову-Разумнику. 7 марта 1945 г.
2 (21). Е.В.Постникова - Р.В. и В.Н.Ивановым. 8 марта 1945 г.
3 (22). C.П.Постников - Р.В. и В.Н.Ивановым. 27 марта 1945 г.
4 (23). Е.В.Постникова - Р.В. и В.Н.Ивановым. 14 февраля 1946 г.
5 (14). Иванов-Разумник - Н.Н.Берберовой. 7 апреля 1946 г.
6 (15). Н.Н.Берберова - Иванову-Разумнику. 3 мая 1946 г.
7 (22). Иванов-Разумник - А.М.Ремизову. 8 мая 1946 г.
8 (23). А.М.Ремизов - Иванову-Разумнику. 5 июня 1946 г.
9 (4). Иванов-Разумник - Ф.А.Степуну. 26 марта 1945 г.
10 (5). Иванов-Разумник - Ф.А.Степуну. 3 июня 1946 г.
Артур Лютер
11 (1). А.Ф.Лютер - Иванову-Разумнику. 24 февраля 1946 г.
12 (2). А.Ф.Лютер - Иванову-Разумнику. 10 апреля 1946 г.
13 (3). А.Ф.Лютер - Иванову-Разумнику. 6 мая 1946 г.
ПРИЛОЖЕНИЯ
I. Очерки Иванова-Разумника в газете «Новое слово»
1. Хождение над бездной
2. Две жизни султана Махмуда
3. Федор Сологуб
4. Федор Сологуб: Окончание
5. Писательские судьбы.
6. I. Погибшие
7. II. Задушенные
8. III. Приспособившиеся
9. Николай Клюев
10. Лакейство
11. Фантастическая история
12. «Пролетарская литература» и «социалистический реализм»
13. Советская литература. I. Поэзия
14. Советская литература. II. Проза
II. Ирина Бушман. Из воспоминаний о друзьях
III. Евгения Сидорова. Из встреч с друзьями
Указатель имен
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
В основу книги положен частично сохранившийся архив Разумника Васильевича Иванова (1878–1946), историка русской общественной мысли и литературы, публициста и литературного критика, писавшего под псевдонимом Иванов-Разумник. Эти материалы были переданы архиепископу Иоанну Сан-Францисскому (в миру кн. Димитрий Алексеевич Шаховской) Мариной Георгиевной Янковской, дочерью Георгия Платоновича Янковского (двоюродного племянника Иванова-Разумника), в чьей семье в послевоенном Мюнхене Разумник Васильевич окончил свои дни. Передавая архив, Марина Георгиевна выразила пожелание, чтобы находящиеся в нем письма русских писателей 1942–1946 годов были опубликованы. Это подтвердил архиепископ Иоанн, предоставляя материалы публикатору. Во исполнение воли Владыки, после публикации письма будут присоединены к архиву архиепископа, хранящемуся в Центре русской культуры в Амхерсте (Amherst Center for Russian Culture). Передачу документов именно архиепископу Иоанну, вероятно, можно объяснить тем, что он был одним из корреспондентов Иванова-Разумника в 1942 году - между прочим, единственным, кто смог встретиться с ним в Конице и кто был позднее широко известен своими многолетними выступлениями по «Голосу Америки».
Эта работа посвящается памяти архиепископа Иоанна, а в его лице - той эмиграции, кому судьбы России оставались близкими до конца дней. Письма к Иванову-Разумнику - еще одно свидетельство любви Владыки Иоанна к русским людям и русской культуре.
В приложениях помещены очерки Иванова-Разумника, впервые опубликованные в берлинской газете «Новое слово» (впоследствии по ним была составлена книга «Писательские судьбы», здесь печатаются по газетной публикации), а также воспоминания о нем коницких солагерников. <...>
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ
ВСТРЕЧА С ЭМИГРАЦИЕЙ
Ваше письмо для меня было большой радостью: произошла духовная встреча, кот[орая] меня убедила, что есть все же области, где время не властно и где общий язык находится сразу, как будто между нами и не легли эти страшные десятилетия.
... Мы здесь все эти годы изгнания живем в теснейшем общении со всем, что делалось в культурной жизни России, и не теряли ни на минуту связи с нашим культурным прошлым.
А.Л.Бем. Из писем Иванову-Разумнику
Наше разногласие было частью обнаружившегося в те годы общего разногласия между «старой» уже эмиграцией, сразу покинувшей Россию, и нашей группой писателей и мыслителей, присоединившейся к эмиграции только в 1922 г., после нашей высылки из России.
С.Л.Франк. Из книги «Биография П.Б.Струве»
Цитаты из писем А.Л.Бема можно рассматривать как выражение отношения определенных интеллектуальных кругов эмиграции - не отрывавшихся от жизни - к России и русской культуре. Неприятие советской системы и отказ отождествлять Советский Союз с Россией сочетались с верой в то, что Россия жива, с верой в ее освобождение и возрождение. Боль за русский народ и вера в то, что он жив, принимала в эмиграции разные формы, что отражалось и на отношении к русской советской литературе. Встреча Иванова-Разумника с писателями-эмигрантами - это раннее предвестие того, что произойдет в послесталинскую эпоху, то есть размытия границ между русской эмигрантской и русской советской литературой - процесс, ускорявшийся с годами. Эта встреча - первая и символическая брешь в той почти непроницаемой стене, которой окружил Россию коммунизм. В период перестройки имя Иванова-Разумника начало возвращаться из забвения, и его наследие снова начинает занимать должное место.
С.Л.Франк, говоря о своем временном и частичном расхождении с П.Б.Струве, с кем его связывала долгая и крепкая дружба, дает очень точное определение одного постоянно присутствовавшего источника разногласий в эмиграции: различие в понимании революции, а затем и советской России, в зависимости от времени, прожитого на родине после 1917 г. Каждый уносил с собой ту Россию, которую он оставил. Это наблюдение объясняет многое во взаимном непонимании «старых» и «новых» эмигрантов, то есть тех, кто ранее или позднее покинул Россию. Чем дольше русские люди жили по разные стороны границы, тем труднее становилось им передать друг другу свой опыт. В 1942 г. Иванов-Разумник заочно «встречается» с писателями-эмигрантами после 25 лет жизни в СССР.
До революции Иванов-Разумник был известен как историк русской общественной мысли и влиятельный литературный критик. Его первая книга «История русской общественной мысли: Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX века» вышла в 1907 г. и до революции выдержала пять изданий. Эта книга вызвала широкий отклик и сразу определила репутацию автора как серьезного мыслителя и критика. <...>
В годы перед Первой мировой войной имя Иванова-Разумника было тесно связано с журналом эсеровского направления «Заветы», выходившим в 1912–1914 гг. в Петербурге. С «Заветами» были связаны и его корреспонденты (Постниковы и Ремизов), и многие из упоминаемых в письмах писателей (Замятин, Пришвин, Клюев, Балтрушайтис) и эсеровских деятелей (В.М.Чернов, О.Е.Колбасина-Чернова, С.Д.Мстиславский и др.). Для участников журнала период «Заветов» - это открытие молодых писателей, совместная работа, дружба и расхождения.
Во время Первой мировой войны Иванов-Разумник был непоколебимым пораженцем. К началу революции он стал фактическим главой вдохновлявшейся его идеями группы «Скифы», выпустившей в 1917 и начале 1918 г. два сборника под этим названием. Следующим и последним взлетом деятельности «вечного скифа» в послереволюционные годы была организация и активное участие в работе Вольной философской ассоциации (Вольфилы), существовавшей в Петрограде в 1919–1924 гг.
Иванов-Разумник, друг Белого и Блока, после неоднократных арестов, тюремного заключения, ссылки и запрещения жить в Царском Селе (с 1918 г. - Детское Село, с 1937 г. - город Пушкин), в июне 1941 г., а также в момент оккупации города немецкими войсками находился именно там. В феврале 1942 г. Ивановы, Разумник Васильевич и Варвара Николаевна, были вывезены немцами в город Кониц в Западной Пруссии и помещены в лагерь для Volksdeutsche, значительную часть которых составляли немецкие колонисты из оккупированных областей, расселение которых предполагалось в восточных областях, в частности в Польше. Когда Иванову-Разумнику попалась на глаза выходившая в Берлине газета «Новое слово», в объявлениях о лекциях в Праге он нашел адреса, по которым сделал попытку связаться с научными и литературными кругами в эмиграции, а также дал объявление в газете со своим адресом. Ответом на это были публикуемые здесь письма.
Эпистолярная встреча Иванова-Разумника с русскими писателями в эмиграции не имела прецедентов. При всем внимании и интересе писателей-эмигрантов к России и к русской советской литературе, все встречи довоенного периода были ограничены цензурой и оглядкой на НКВД, что обычно вело к анонимным публикациям материалов, попадавших на Запад (см., например, «Письма оттуда», подписанные «Х» и публиковавшиеся в «Современных записках»). Писатели же, выезжавшие за границу в командировки или по личным делам (на лечение), в силу обстоятельств вынуждены были быть крайне осторожными в своих высказываниях, вне зависимости от того, собирались ли они возвращаться в СССР, так как у всех там оставались заложники, то есть близкие родственники, которые оказывались под угрозой репрессий. <...>
Иванов-Разумник - единственный из его поколения известный писатель такого уровня и авторитета, проживший послереволюционные годы в СССР, оказавшийся за границей во время войны и наладивший связь с русскими писателями в эмиграции. Словам Иванова-Разумника нельзя было не верить. <...>
Среди корреспондентов Иванова-Разумника были люди его поколения, в том числе старые партийные и литературные друзья и единомышленники, а также более молодые, лично не знакомые и только знавшие его имя. Характерно, что все откликнувшиеся писатели встретили известие о появлении Иванова-Разумника вне границ СССР с радостью и интересом, все, в той или иной мере, были озабочены его судьбой и устройством. Хотя для всех, исключая архимандрита Иоанна Шаховского, эта встреча была только эпистолярной, можно утверждать, что переписка была взаимно обогащающей. <...>
Письма писателей Иванову-Разумнику - свидетельство того, как обе стороны пытались наверстать упущенное за прошедшие двадцать лет: эмигрантские писатели - узнать о судьбе писателей в России, а Иванов-Разумник - познакомиться с ранее недоступной ему эмигрантской литературой, а также с историей и обстоятельствами эмигрантской жизни. Отказываясь судить об этой литературе, Иванов-Разумник не сомневается в том, что русская литература по обе стороны границы - едина: «О русской “европейской” литературе не говорю, ибо еще слишком мало ее знаю: надо еще много прочитать, чтобы иметь право сравнить эти два русла единой русской литературы, отделенных друг от друга китайской стеной вот уже четверть века».
В письмах старых друзей и сотрудников, таких, как Ремизовы и Постниковы, помимо радости избавления от опасности и заботы о друге в тяжелых обстоятельствах, очевидны воспоминания периода совместной работы и старой дружбы; с более молодыми, как Нина Берберова и архимандрит Иоанн, или лично не знакомыми до эмиграции, как Зайцев и Бем, переписка завязывает новые отношения. Творческие личности менялись и в советской России и за границей, хотя было немало тех, кто остался на своих позициях 1917 г. Хотя принципиальная непримиримость Иванова-Разумника с тотальным контролем над свободным словом и свободной мыслью в СССР перекликается с непримиримым отношением к большевикам Мережковских, трудно представить себе сближение старых антагонистов. И, тем не менее, «plusquamperfectum» Иванова-Разумника, отнесение к «давнопрошедшему» первых десятилетий века, подчеркивает иные обстоятельства военных лет и непреходящее значение послереволюционного опыта.
РЕЦЕНЗИИ
Виктор Леонидов
Иванов-Разумник знакомится с Европой
НГ Ex Libris от 29.11.2001 г.
КАЗАЛОСЬ БЫ, имя неистового народника и правдоискателя Разумника Васильевича Иванова, более известного как Иванова-Разумника, сейчас особых открытий не предвещает. Особенно после недавно изданных «НЛО» тюремных дневников писателя. И все же новая сенсация состоялась. Стараниями известного русиста Ольги Раевской-Хьюз только что был выпущен том эпистолярного наследия Иванова-Разумника, подготовленный по материалам архива Центра русской культуры в Амхерсте. В издание вошла переписка Иванова-Разумника с Георгием Ивановым, Ниной Берберовой, Иоанном Шаховским, супругами Ремизовыми и Борисом Зайцевым. Со многими из них Иванов-Разумник был знаком еще в дореволюционное время. И, оказавшись в 1942 году в Германии, Иванов-Разумник кинулся разыскивать тех, кого помнил еще по петербургским салонам Серебряного века. После тюрем и ссылок он продолжал сохранять неистощимый интерес к жизни и, естественно, к литературе.
В письмах отражено, как Иванов-Разумник открывал для себя литературу русской эмиграции, как узнал о смерти Мережковского. В письмах же он рассказывал коллегам по писательскому цеху о гибели Мандельштама, Цветаевой, Святополка-Мирского. Кроме ценнейших фактических данных, эти письма ценны тем, что доносят до нас отзвуки щемящей встречи людей из, казалось бы, одного мира, но на самом деле с абсолютно разных планет. Так стояли друг против друга, пытались узнать и не узнавали русская эмигрантская литература и писатель из СССР.
Нет нужды добавлять, что все документы публикуются впервые.
Марина Адамович
БИБЛИОГРАФИЯ
«Новый Журнал» №233, 2003 г.
Своеобразным продолжением темы взаимоотношений эмигрантских поколений стал сборник «Встреча с эмиграцией. Из переписки Иванова-Разумника 1942–1946 годов», подготовленный Ольгой Раевской-Хьюз. Это книга - не просто о знаменитом Разумнике Васильевиче Иванове (псевд. Иванов-Разумник), известном в русской истории не только в качестве активного деятеля партии эсеров и редактора журнала «Заветы», но и как острого критика предреволюционной поры, без работ которого картина литературной жизни той эпохи была бы неполной.
В феврале 1942 года Иванов-Разумник с женой был вывезен немцами в Западную Пруссию и помещен в трудовой лагерь в городке Кониц и таким образом стал «представителем второй эмиграции» (кстати, Раевская-Хьюз не совсем права, когда пишет, что в Конице с ним удалось встретиться лишь архимандриту Иоанну (Шаховскому), основному «источнику информации» о Разумнике того времени, - в одном бараке с Разумником жил юный тогда С.Голлербах, о чем он писал в автобиографическом эссе «Лагерное» в книге «Мой дом». Уверена, что среди представителей эмиграции второй волны можно найти людей, знавших Разумника в тот период). Из лагеря Иванов-Разумник пытался наладить отношения со своими бывшими коллегами, рассылая письма по всем добытым адресам. И надо сказать, откликнулись не только те, кого связывала с Разумником прежняя революционная деятельность, - писали ему и те эмигранты первой волны, которые знали Разумника лишь по его статьям (скажем, А.Бем, чьи письма приводятся в сборнике). Переписка Разумника, как справедливо пишет о ней Раевская-Хьюз, - это удивительный документ, «это раннее предвестие того, что произойдет в послесталинскую эпоху, то есть размытие границ между русской эмигрантской и русской советской литературой - процесс, ускорявшийся с годами. Эта встреча - первая и символическая брешь в той почти непроницаемой стене, которой окружил Россию коммунизм». И это, добавлю, именно - встреча, узнавание друг друга, признание, приятие.
В предисловии Раевская-Хьюз отмечает существовавшие разногласия в эмиграции, связанные с различным пониманием революции и феномена советской России - «в зависимости от времени, прожитого на родине после 1917 г. Каждый уносил с собой ту Россию, которую он оставил. Это наблюдение (С.Л.Франка. - М.А.) объясняет многое во взаимном непонимании “старых” и “новых” эмигрантов, то есть тех, кто ранее или позднее покинул Россию» (замечу: Раевская пишет о разногласиях внутри первой волны. Это еще раз дает повод утверждать, что и разное отношение ко второму потоку со стороны первой волны определялось принадлежностью не к «потоку», а к «течению» - конкретным группировкам со своими идеологическими установками, взглядами и даже эстетическими вкусами внутри каждой эмиграции).
Из переписки Иванова-Разумника с Ниной Берберовой, Борисом Зайцевым, четой Ремизовых, Ф.Степуном, А.Бемом, четой Постниковых - французскими и пражскими эмигрантами первой волны - возникает достаточно полная и красноречивая картина жизни зарубежной России 20-30 гг. Адресаты Разумника описывают вырвавшемуся из-за железного занавеса коллеге и другу все конфликты, споры, дискуссии и «тайны» эмигрантской жизни тех лет. В свою очередь, Разумник предлагает собственное понимание ситуации, в которой оказалась русская и советская литература. Он не сомневается в том, что «русская литература по обе стороны границы - едина», просто есть «два русла» ее, «отделенных друг от друга китайской стеной вот уже четверть века».
Письма эти - бесценный вклад в летопись зарубежной России. Особенный интерес представляют подробные письма старинного друга Разумника, товарища по партии эсеров Екатерины Постниковой. Она дает четкую - не без идеологии - характеристику основным журналам эмиграции и ее главным деятелям. Полные внимания и заботы о старшем по возрасту коллеге, письма Альфреда Бема описывают литературно-критическую ситуацию той поры - помимо того, что характеризуют самого Бема не только как талантливого критика, но еще и надежного, чуткого человека, протянувшего в то военное время руку помощи - и помощи реальной - совсем чужому, в общем-то, человеку (и никаких комплексов по поводу «советскости» или «политичности» Иванова-Разумника «академичный» Бем не испытывает). Этот человеческий момент очень важен для книги Раевской-Хьюз. Перед читателями представлена не просто переписка деятелей русской культуры, чьи имена составляют ее гордость, - это частный, тихий голос русского человека, попавшего в колесо истории и с честью несущего свое горе и свою память.
В Приложении Раевская-Хьюз помещает несколько очерков Разумника о советской литературе и литературной ситуации в Советской России, напечатанных в газете «Новое слово» в 1942 году. Не разделяя позиций газеты, Разумник печатался в ней как в единственной европейской русской газете того времени. Эти публикации помогли критику восстановить связи с друзьями-эмигрантами. В очерках, посвященных прозе и поэзии советской России, Разумник дает четкий анализ процессов, происходящих на родине (сохраняя «партийную верность» социалиста-революционера, давая образец социологической критики), характеризует ряд литературных имен (Булгаков, Зощенко, Леонов, Олеша, Пильняк, Бабель и др., выделяя талант одних и эпигонство других), недоумевает по поводу отношения эмигрантской критики к советской художественной литературе, не принимая ни полного отрицания ее, ни «приподнятого отношения».
Здесь же в Приложении помещены два очерка-воспоминания об Иванове-Разумнике - Ирины Бушман и Евгении Сидоровой, друживших с критиком до войны. Отдельно стоит отметить прекрасный комментарий Раевской-Хьюз, сопровождающий представленные в сборнике письма. «Встреча с эмиграцией» - это не только встреча представителя второй волны Иванова-Разумника с эмиграцией первой волны, принявшей его с открытым сердцем. Это еще и встреча читателя с зарубежной Россией, хорошая возможность понять те поколения, что были отрезаны от родины все эти долгие десятилетия.
OCR: Энциклопедии «Кругосвет»
Русская писательница, поэтесса, литературный критик. Родилась 26 июля (8 августа) 1901 в Санкт-Петербурге. С 1922 находилась в эмиграции, где и состоялся ее литературный дебют (стихи в журнале «Беседа», издаваемом М.Горьким и мужем Берберовой до 1932 В.Ф.Ходасевичем). Сотрудник и постоянный автор газеты «Последние новости» до ее закрытия в 1940, опубликовала в 1928-1940 серию рассказов Биянкурские праздники; вместе с романами Последние и первые (1930), Повелительница (1932) и Без заката (1938) они определили репутацию Берберовой-прозаика.
В откликах критики отмечалась близость прозы Берберовой «хорошо расчищенным садам французского романа» (В.Вейдле) и вместе с тем серьезность ее попытки создать «образ эмигрантского мира в его эпическом преломлении» (В.Набоков). Повседневная жизнь эмиграции, социальный ландшафт окраины или «подполья» определили звучание цикла рассказов Облегчение участи, печатавшегося в 1930-е годы и в 1948 вышедшего отдельным изданием. Здесь рождается важная для всего творчества Берберовой тема бездомности, осознаннной не как трагедия, но как неизбежный удел человека 20 столетия, который свободен от приверженности «гнезду», переставшему служить «символом защиты, прелести и прочности жизни».
Тем не менее в Последних и первых описана именно попытка построения «гнезда» для терпящих бедствие. Герой романа, запретив себе тоску по России, пробует создать что-то вроде русской крестьянской общины, не только предоставляющей кров, но вернувшей ее участникам ощущение своей культурной самобытности. Эта тема впоследствии не нашла продолжения в творчестве Берберовой, но оказалась вплетенной в ее личную биографию: годы оккупации она прожила на маленькой ферме, занимаясь крестьянским трудом.
В 1950 Берберова переехала в США, где преподавала русский язык, а затем русскую литературу в Принстонском университете. Круг ее писательских интересов остался прежним. В романе Мыс бурь (1950) описаны два поколения эмиграции: старшее, которое не мыслит своей жизни вне традиционных русских установлений («люди прошлого века»), и молодое, для которого «вселенское» важнее, чем «родное». Утрата России приводит «второе поколение» и к утрате Бога, но переживаемые ею житейские и духовные бедствия осмысляются как этапы освобождения от оков традиции, на которой держалось рухнувшее с революцией мироустройство.
Еще до войны Берберовой были опубликованы две книги документально биографического характера (Чайковский, история одинокой жизни, 1936, Бородин, 1938), оцененные как явления нового литературного качества: роман без вымысла, или, как писал Ходасевич, «творчески увиденная» биография, строго держащаяся фактов, однако освещающая их со свободой, присущей романистам. Как критик Берберова обосновывала перспективность этого жанра, который особенно востребован во времена интереса к незаурядным индивидуальностям и судьбам. Высшим ее достижением на этом пути стала Железная женщина (1981), биография баронессы М.Будберг, жизнь которой была тесно связана с М.Горьким, а затем с Г.Уэллсом. Обходясь без выдумки и без «украшений, рожденных воображением», Берберова создала яркий портрет авантюристки, принадлежавшей к тому человеческому типу, который, с точки зрения автора, особенно наглядно выявил типичные черты 20 в.: исключительная женщина в беспощадное время, заставившее позабыть о многих моральных заповедях и «жить, чтобы выжить». Построенный на неизвестных документах, письмах и свидетельствах очевидцев, воспоминаниях автора о собственных встречах с героиней и историко-философских размышлениях, рассказ охватывает почти полвека, завершаясь описанием поездки Будберг в 1960 в Москву к опальному Б.Пастернаку.
Принстонский Университет
В 1969 по-английски, а в 1972 по-русски была опубликована автобиография Н.Берберовой Курсив мой, в которой, оглядываясь на свою жизнь, она устанавливает «возвращающиеся темы» и реконструирует свое прошлое в духовном и идейном контексте времени. Определяя свою жизненную и литературную позицию как антипочвенную, антиправославную и прозападную, Берберова через эти характеристики выстраивает «структуру» собственной личности, противостоящей «бессмысленности и непрочности мира». Книга дает уникальную панораму интеллектуальной и художественной жизни русской эмиграции в период между двумя мировыми войнами. Она содержит ценные мемуарные свидетельства (особенно о Ходасевиче) и разборы творчества видных писателей русского Зарубежья (Набоков, Г.Иванов и др.).
Фото: http://v-nalimov.ru/aboutvv/gallery.php/118/542/
В 1989 Берберова приезжала в Россию, встречалась с литературными критиками и читателями.
Почти 90-летняя женщина с полными живости узко разрезанными глазами, с милым, чуть обезьяньим личиком, нисколько не потерявшим обаяния из-за сетки морщин, молодо пружиня на стройных ногах, легко поднялась на сцену и дала двухчасовой урок словесного фехтования в грациозном стиле петербургских и парижских эмигрантских салонов перед залом, где, казалось, все искрило от энтузиазма первых лет перестройки (это была Москва 1989 года).
Мог ли вообразить такой победный приезд на родину дочери-эмигрантки, в жилах которой причудливо смешалась татарская, армянская и русская кровь, ее отец, чиновник по особым поручениям при последнем министре финансов царского правительства? Его лицо было знакомо нашему поколению, ибо в середине 30-х годов на Невском этого чудом уцелевшего «контрика», живущего в бедности, но законсервировавшего себя посреди грохота первых пятилеток, в накрахмаленной плиссированной белой сорочке с протертинками на воротнике и в лоснящемся от глажек сюртучке, да еще с дореволюционной бородкой, схватил за руку, но, к счастью, не агент НКВД, а режиссер Григорий Козинцев , искавший типажей на роли «осколков проклятого прошлого» в кинофильме про Максима, назначенного революцией на должность директора банка. Отца Берберовой даже гримировать не надо было для проб на роль бывшего директора банка, саботирующего благородные задачи революции.
Нина Николаевна в 1937 году чудом разыскала в Париже крошечный зал французской комячейки, где демонстрировался этот фильм, и увидела отца после 15 лет разлуки: «Мой отец в последний момент успел вылить банку чернил на открытую страницу гроссбуха, доказав, что до последнего вздоха он будет вредить делу Ленина. Его повели к выходу… Глаза наши встретились… И больше я его никогда не видела». Ей удалось окольными путями узнать, что он умер где-то в дороге из блокадного Ленинграда, и по приезде она даже не могла навестить его могилу.
Берберова родилась в первом году только что наступившего XX века. Ей предстояло пройти вместе с этим веком 92 года, выжить во время двух мировых войн и двух российских революций – Февральской и Октябрьской. И успеть побывать на родине после 67 лет эмиграции с короткой, но триумфальной поездкой на фоне журнальной распечатки ее ключевых изданий – автобиографии «Курсив мой»; документального романа «Железная женщина» об обольстительной баронессе Марии Игнатьевне Бенкендорф-Будберг, сначала подруге Горького, затем жене Герберта Уэллса и по совместительству великой авантюристке вроде Маты Хари; книги очерков «Люди и ложи» о русских масонах. Чего только Берберова не писала! Рассказы и пьесы, репортажи из зала парижского суда о процессе советского невозвращенца В.А. Кравченко, романы о Чайковском и Бородине, эссе о Блоке, Горьком, Набокове и, конечно, об одном из самых значительных поэтов первой половины XX века Владиславе Фелициановиче Ходасевиче. С ним они уехали в эмиграцию и прожили там 10 лет вместе, после чего разошлись без детей и ссор. А познакомились они в Петрограде на квартире Чуковского, где все читали стихи «по кругу», и она тоже: «Тазы, кувшины расписные Под теплым краном сполосну, И волосы, еще сырые, У дымной печки заверну. И буду девочкой веселой Ходить с заложенной косой, Ведро носить с водой тяжелой, Мести уродливой метлой…»
«…Ахматова благосклонно улыбнулась (и надписала мне экземпляр «Анно Домини»), впрочем, ничего не сказав, – вспоминает Берберова, – а некто, которого почему-то звали «Фелициановичем», объявил, что насчет ведра и швабры – простите! метлы! – ему понравилось». И тут Берберова сама себя спросила: «Если бы ни этот Фелицианович, ни Корней Чуковский не похвалили бы меня? Тогда что?» И ответила, амбициозно отметая мысль о своей несостоятельности: «Ничего бы не изменилось, всё равно!» В этом вся Берберова, хотя не могу поверить, что годы, проведенные рядом с поэтом уровня Баратынского, не повлияли на нее как на писательницу. Она любила выходить победительницей из любой ситуации, но однажды написала: «Всю жизнь любила победителей больше побежденных и сильных более слабых. Теперь не люблю ни тех, ни других». Хотела она или нет, но стихи Ходасевича срослись с нею, и духовной независимости от него она не смогла добиться даже после его смерти. Ведь ею были перефразированы не чьи-то, а его стихи, ставшие ею: «…И ныне, гордые, составить Два правила велели впредь: Раз: победителей не славить. Два: побежденных не жалеть».
Заканчивая «Курсив», она все-таки призналась в своем поражении как поэта: «…я думала, что «стану», но я «не стала», я только «была»… В сущности, я больше всего в жизни думала». В думанье Берберова была посильнее многих поэтов, в стихийности более талантливых, чем она. Но всё лучшее в ее прозе никогда не было бы написано так метафорично, если бы поэзия не жила внутри нее. Вот вам слиток поэзии из ее прозы:
«И я часто мысленно говорю людям:
– Дайте мне камень. А уж я сама сумею сделать из него хлеб. Не беспокойтесь обо мне. Я хлеба не прошу. Только протяните мне вон тот булыжник, уж я знаю, что мне с ним делать».
Лермонтовские строчки «…И кто-то камень положил В его протянутую руку» не испугают таких женщин, как Берберова. Они из камня росу выжмут и с ладони выпьют.
Она была слишком умна, чтобы не понимать, что не только Ахматова и Цветаева писали стихи лучше нее, но и Софья Парнок, и Мария Шкапская, и даже полная противоположность ей – Ирина Одоевцева (вспомните «Балладу о толченом стекле»), и, наконец, непостижимо вынырнувшая откуда-то из советской бетономешалки другая полутатарочка, восточноглазая Белла, так и сыпавшая недоступными классицистке Берберовой ассонансными рифмами, которым та, правда, подучилась к концу жизни…
С Ходасевичем Берберова рассталась, может быть, из-за того, что ее подавляло его превосходство в поэзии, которую она любила больше всего, хотя она любила и его самого тоже. С потрясающей искренностью и силой она описала свой уход: «Теперь я знала, что уйду от него, и я знала, что мне надо это сделать как можно скорее, не ждать слишком долго, потому что я хотела уйти ни к кому, а если эта жизнь будет продолжаться, то наступит день, когда я уйду к кому-нибудь, и это будет ему во много раз тяжелее».
В эмиграции она была одинокой умницей, окруженной множеством одномерных людей или начавших идеализировать советскую Россию от тоски по ней, или задыхавшихся от ненависти к ней. Она видела Россию в трагической многомерности. Пожалуй, она была в эмиграции единственной, кто понял, что губительно идеализировать страдания русских людей, возводимые у нас чуть не до культа героических жертвоприношений: «…Страдания страшны, но гораздо страшнее, если эти страдания не приведут к сознанию. Отсутствие сознания еще страшнее, чем страдания. Если проснется сознание, то со страданием мы управимся сами!»
Она не стала великой женщиной-поэтом, но была первоклас-
сным русским литератором. Если же говорить о ее стихах, то и в них чувствуется талант, и разве не она написала строчку, которая стала знаковым определением литературы русской эмиграции, наконец-то вернувшейся на родину: «…Я не в изгнанье, я – в посланье…»?
В откликах критики отмечалась близость прозы Берберовой «хорошо расчищенным садам французского романа» (В.Вейдле) и вместе с тем серьезность ее попытки создать «образ эмигрантского мира в его эпическом преломлении» (В.Набоков).
БЕРБЕРОВА, НИНА НИКОЛАЕВНА (1901–1993), русская писательница, литературный критик. Родилась 26 июля (8 августа) 1901 в Санкт-Петербурге. С 1922 находилась в эмиграции, где и состоялся ее литературный дебют (стихи в журнале «Беседа», издаваемом М.Горьким и мужем Берберовой до 1932 В.Ф.Ходасевичем). Сотрудник и постоянный автор газеты «Последние новости» до ее закрытия в 1940, опубликовала в 1928–1940 серию рассказов Биянкурские праздники; вместе с романами Последние и первые (1930), Повелительница (1932) и Без заката (1938) они определили репутацию Берберовой-прозаика.
В откликах критики отмечалась близость прозы Берберовой «хорошо расчищенным садам французского романа» (В.Вейдле) и вместе с тем серьезность ее попытки создать «образ эмигрантского мира в его эпическом преломлении» (В.Набоков). Повседневная жизнь эмиграции, социальный ландшафт окраины или «подполья» определили звучание цикла рассказов Облегчение участи, печатавшегося в 1930-е годы и в 1948 вышедшего отдельным изданием. Здесь рождается важная для всего творчества Берберовой тема бездомности, осознаннной не как трагедия, но как неизбежный удел человека 20 столетия, который свободен от приверженности «гнезду», переставшему служить «символом защиты, прелести и прочности жизни».
Тем не менее в Последних и первых описана именно попытка построения «гнезда» для терпящих бедствие. Герой романа, запретив себе тоску по России, пробует создать что-то вроде русской крестьянской общины, не только предоставляющей кров, но вернувшей ее участникам ощущение своей культурной самобытности. Эта тема впоследствии не нашла продолжения в творчестве Берберовой, но оказалась вплетенной в ее личную биографию: годы оккупации она прожила на маленькой ферме, занимаясь крестьянским трудом.
В 1950 Берберова переехала в США, где преподавала русский язык, а затем русскую литературу в Принстонском университете. Круг ее писательских интересов остался прежним. В романе Мыс бурь (1950) описаны два поколения эмиграции: старшее, которое не мыслит своей жизни вне традиционных русских установлений («люди прошлого века»), и молодое, для которого «вселенское» важнее, чем «родное». Утрата России приводит «второе поколение» и к утрате Бога, но переживаемые ею житейские и духовные бедствия осмысляются как этапы освобождения от оков традиции, на которой держалось рухнувшее с революцией мироустройство.
Еще до войны Берберовой были опубликованы две книги документально-биографического характера (Чайковский, история одинокой жизни, 1936, Бородин, 1938), оцененные как явления нового литературного качества: роман без вымысла, или, как писал Ходасевич, «творчески увиденная» биография, строго держащаяся фактов, однако освещающая их со свободой, присущей романистам. Как критик Берберова обосновывала перспективность этого жанра, который особенно востребован во времена интереса к незаурядным индивидуальностям и судьбам. Высшим ее достижением на этом пути стала Железная женщина (1981), биография баронессы М.Будберг, жизнь которой была тесно связана с М.Горьким, а затем с Г.Уэллсом. Обходясь без выдумки и без «украшений, рожденных воображением», Берберова создала яркий портрет авантюристки, принадлежавшей к тому человеческому типу, который, с точки зрения автора, особенно наглядно выявил типичные черты 20 в.: исключительная женщина в беспощадное время, заставившее позабыть о многих моральных заповедях и «жить, чтобы выжить». Построенный на неизвестных документах, письмах и свидетельствах очевидцев, воспоминаниях автора о собственных встречах с героиней и историко-философских размышлениях, рассказ охватывает почти полвека, завершаясь описанием поездки Будберг в 1960 в Москву к опальному Б.Пастернаку.
В 1969 по-английски, а в 1972 по-русски была опубликована автобиография Н.Берберовой Курсив мой, в которой, оглядываясь на свою жизнь, она устанавливает «возвращающиеся темы» и реконструирует свое прошлое в духовном и идейном контексте времени. Определяя свою жизненную и литературную позицию как антипочвенную, антиправославную и прозападную, Берберова через эти характеристики выстраивает «структуру» собственной личности, противостоящей «бессмысленности и непрочности мира». Книга дает уникальную панораму интеллектуальной и художественной жизни русской эмиграции в период между двумя мировыми войнами. Она содержит ценные мемуарные свидетельства (особенно о Ходасевиче) и разборы творчества видных писателей русского Зарубежья (Набоков, Г.Иванов и др.).
В 1989 Берберова приезжала в Россию, встречалась с литературными критиками и читателями.
