На праздники я обыкновенно в Лугу езжу. Там, говорят, воздух очень превосходный - сосновый и еловый. Против бронхита хорошо помогает. Врачи так говорят. Я не знаю. Не думаю. Главное, что в Лугу ездить - сущее наказание. Народу больно много. Пихаются. На колени садятся без разрешения. Корзинки и тючки на голову ставят. Не только бронхит - скарлатину получить можно. Прошлый раз по пути из Луги на какой-то станции, несмотря на форменное переполнение, в вагон ещё какой-то тип влазит. Не старый ещё. С усиками. Довольно франтовато одетый. В русских сапогах. И с ним - старуха. Такая обыкновенная старуха с двумя тюками и с корзинкой. Собственно, сначала эта старуха в вагон влезла со своим багажом. А за ней уж этот тип со своими усиками. Старуха, значит, впереди идёт - пробивается сквозь публику, а он за ней небрежной походкой. И всё командует ей: - Неси,- кричит,- ровней корзину-то. Просыплешь чего-то там такое... Становь теперича её под лавку! Засупонивай, я говорю, её под лавку. Ах, чёртова голова! Узел-то не клади гражданам на колени. Клади временно на головы... Обожди, сейчас я подниму его на верхнюю полку. Фу ты, я говорю, дьявол какой! Только видят граждане - действия гражданина не настоящие, форменное нарушение уголовного кодекса труда. Одним словом, пассажиры видят: нарушена норма в отношении старослужащего человека. Некоторые начали вслух выражать своё неудовольствие - дескать, не пора ли одёрнуть, если он зарвался и кричит, и командует одной прислугой. Где ж это возможно одной старухе узлы на головы ложить? Это же форменная гримаса нэпа. Около окна просто брожение среди публики началось. - Это,- говорят,- эксплуатация переростков! Нельзя же так кричать и командовать на глазах у публики. Это унижает ейное старушечье достоинство. Вдруг один наиболее из всех нервный гражданин подходит до этого, который с усиками, и берёт его прямо за грудки. - Это,- говорит,- невозможно допущать такие действия. Это издевательство над несвободной личностью. Это форменная гримаса нэпа. То есть, когда этого нового взяли за грудки, он побледнел и откинулся. И только потом начал возражать. - Позвольте,- говорит,- может быть, никакой гримасы нету? Может быть, это я с моей мамашей в город Ленинград еду? Довольно,- говорит,- оскорбительно слушать подобные слова в нарушение кодекса. Тут среди публики некоторое замешательство произошло. Некоторый конфуз: дескать, вмешались не в свои семейные дела. Прямо неловко. Оказывается, это всего-навсего мамаша. Наиболее нервный человек не сразу, конечно, сдался. - А пёс,- говорит,- её разберёт! На ней афиша не наклеена - мамаша или папаша. Тогда объявлять надо при входе. Но после сел у своего окна и говорит: - Извиняюсь всё-таки. Мы не знали, что это ваша преподобная мамаша. Мы думали как раз, знаете, другое. Мол, это, подумали, домашняя прислуга. Тогда извиняемся. До самого Ленинграда который с усиками оскорблялся задним числом за нанесённые ему обиды. - Это,- говорит,- проехаться не дадут - сразу берут за грудки. Затрагивают, у которых, может быть, билеты есть. Положите, мамаша, ногу на узел - унести могут... Какие такие нашлись особеннные. А может быть, я сам с семнадцатого года живу в Ленинграде. Другие пассажиры сидели молча и избегали взгляда этого оскорблённого человека.
Рассказы Михаила Зощенко
К известному врачу на приём явился пациент с жалобой на апатию, отсутствие аппетита, затяжные приступы меланхолии. Как выяснилось, он перепробовал все средства, все лекарства, но ничего решительно не помогает. Внимательно выслушав, тщательно исследовав иппохондрика, врач предложил ему последнее радикальное средство - читать по одному рассказу М. Зощенко: перед завтраком, обедом и ужином. Правда, добавил врач, произведения Зощенко под запретом, но он, доктор, во имя медицины рискнет дать больному книгу из собственной библиотеки. - Увы, - грустно улыбнулся пациент, - мне это не поможет. Я и есть Зощенко.
_______
Михаи́л Миха́йлович Зо́щенко
(28 июля (9 августа) 1895, Полтава - 22 июля 1958, Ленинград) -
русский советский писатель.
Начиная с августа 1943 года, в период расцвета славы Зощенко, в литературном периодическом журнале «Октябрь» была начата публикация первых глав повести «Перед восходом солнца». В ней писатель пытался разобраться в своей меланхолии и неврастении, основываясь на учениях З. Фрейда и И. Павлова. 14 августа 1946 года появилось Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором подверглись жесточайшей критике редакции обоих журналов «за предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе». Журналу «Звезда» запрещалось в дальнейшем печатать произведения писателя, а журнал «Ленинград» был вообще закрыт. Вслед за Постановлением на Зощенко и А. Ахматову обрушился секретарь ЦК ВКП(б) А. Жданов. О повести «Перед восходом солнца» в своем докладе он говорил: «В этой повести Зощенко выворачивает наизнанку свою подлую и низкую душонку, делая это с наслаждением, со смакованием…» Этот доклад послужил сигналом к травле и исключению Зощенко из Союза Писателей СССР. В 1946-1953 он главным образом занимался переводческой деятельностью без права подписи переведённых работ, а также подрабатывал сапожником.
В июне 1953 Зощенко был вновь принят в Союз писателей. В последние годы жизни работал в журналах «Крокодил» и «Огонёк». После достижения пенсионного возраста и до самой смерти (с 1954 по 1958 годы) Зощенко было отказано в пенсии. Последние годы Зощенко проживал на даче в Сестрорецке. Похороны Зощенко на Литературных мостках Волковского кладбища, где хоронили писателей, не разрешили. Похоронен на Сестрорецком кладбище под Санкт-Петербургом.
В его последней квартире организован музей.
По произведениям М. М. Зощенко снято несколько художественных фильмов, в том числе знаменитая комедия Леонида Гайдая «Не может быть!» (1975) по рассказу и пьесам «Преступление и наказание», «Забавное приключение», «Свадебное происшествие».
На праздники я обыкновенно в Лугу езжу. Там, говорят, воздух очень превосходный - сосновый и еловый. Против бронхита хорошо помогает. Врачи так говорят. Я не знаю. Не думаю.
Главное, что в Лугу ездить - сущее наказание. Народу больно много. Пихаются. На колени садятся без разрешения. Корзинки и тючки на голову ставят. Не только бронхит - скарлатину получить можно.
Прошлый раз по пути из Луги на какой-то станции, несмотря на форменное переполнение, в вагон еще какой-то тип влазит. Не старый еще. С усиками. Довольно франтовато одетый. В русских сапогах. И с ним - старуха. Такая обыкновенная старуха с двумя тюками и с корзинкой.
Собственно, сначала эта старуха в вагон влезла со своим багажом. А за ней уж этот тип со своими усиками.
Старуха, значит, впереди идет - пробивается сквозь публику, а он за ней небрежной походкой. И все командует ей:
Неси, - кричит, - ровней корзину-то. Просыпешь чего-то там такое… Становь теперича ее под лавку! Засупонивай, я говорю, ее под лавку. Ах, чертова голова! Узел-то не клади гражданам на колени. Клади временно на головы… Обожди, сейчас я подниму его на верхнюю полку. Фу ты, я говорю, дьявол какой!
Только видят пассажиры - действия гражданина не настоящие, форменное нарушение уголовного кодекса труда. Одним словом, пассажиры видят: нарушена норма в отношении старослужащего человека.
Некоторые начали вслух выражать свое неудовольствие - дескать, не пора ли одернуть, если он зарвался и кричит и командует одной прислугой. Где ж это возможно одной старухе узлы на головы ложить? Это же форменная гримаса нэпа.
Около окна просто брожение среди публики началось.
Это, - говорят, - эксплуатация переростков! Нельзя же так кричать и командовать на глазах у публики. Это унижает ейное старушечье достоинство.
Вдруг один наиболее из всех нервный гражданин подходит до этого, который с усиками, и берет его прямо за грудки.
Это, - говорит, - невозможно допущать такие действия. Это издевательство над несвободной личностью. Это форменная гримаса нэпа.
То есть, когда этого нового взяли за грудки» он побледнел и откинулся. И только потом начал возражать.
Позвольте, - говорит, - может быть, никакой гримасы нету? Может быть, это я с моей мамашей в город Ленинград еду? Довольно, говорит, оскорбительно слушать подобные слова в нарушение кодекса.
Тут среди публики некоторое замешательство произошло. Некоторый конфуз: дескать, вмешались не в свои семейные дела. Прямо неловко. Оказывается, это всегонавсего мамаша.
Наиболее нервный человек не сразу, конечно, сдался.
А пес, - говорит, - ее разберет. На ней афиша не наклеена - мамаша или папаша. Тогда объявлять надо при входе.
Но после сел у своего окна и говорит:
Извиняюсь все-таки. Мы не знали, что это ваша преподобная мамаша Мы подумали как раз, знаете, другое Мол, это, подумали, домашняя прислуга. Тогда извиняемся.
До самого Ленинграда который с усиками оскорблялся задним числом за нанесенные ему обиды.
Это, - говорит, - проехаться не дадут - сразу берут за грудки. Затрагивают, у которых, может быть, билеты есть Положите, мамаша, ногу на узел - унести могут. Какие такие нашлись особенные. А может быть, я сам с семнадцатого года живу в Ленинграде.
Другие пассажиры сидели молча и избегали взгляда этого оскорбленного человека.
Вероятно, НЭП был печальной необходимостью, но мы нему, видно, плохо подготовились. Недаром он многих старых большевиков поставил в тупик. Кое-кто из них, махнув рукой, пустился во все тяжкие (дело Краснотекова), были и такие, что покончили с собой (секретарь ВЦСПС Лутовинов,), а некоторые руководители открыли нэпу уж больно широкую зеленую дорогу.
Разлад и растерянность, охватившие советских людей, нашли свое отображение в стихотворении Демьяна Бедного «Эй!» Помните «Отзвук ли это минувшего быта иль первоцвет наступающих дней?»
Наш брат, простой советский человек, еще недавно чувствовавший себя хозяином в театре и кино, теперь подчас вступал туда робко и нерешительно. Гардеробщик, окинув опытным взглядом посетителей, сразу, вне очереди, кидался к богато одетому дяде и бережно принимал у него пальто в чаянии солидных чаевых. И не обманывался! По окончании спектакля дядя подымал над головой рублевку и молниеносно получал свое пальто раньше всех.
Открылись и магазины, где свободно можно было купить то, о чем недавно не смели и мечтать.
Любой ловкач мог беспрепятственно безо всякой цензуры издать какую угодно халтурную книжку, щекочущую нервы. Мне вспоминается творение некоего венеролога «За закрытой дверью». А другой ловкач стал даже выпускать развлекательную газетенку «Тачка».
Широко размахнулся некий Мириманов. Используя отсутствие на рынке детской литературы, он стал выпускать книжки для детей, обычно очень слабенькие. Но других не было, и миримановская продукция бойко расходилась. Печатал он ее в типографии ГПУ, которая тоже поняла, что с волками жить, по-волчьи выть, и что деньги не пахнут. Мириманов построил себе уютный особняк на Гоголевском бульваре и безмятежно проживал в нем, пока был жив нэп.
Но далеко не всем нэп улыбался. Всюду можно было встретить неудачников на улицах с товаром, тщетно ожидавшим покупателя. Помню, как в тогдашнем Театре сатиры актриса, изображавшая жалкую незадачливую торговку, пела с эстрады:
Отец мой пьяница.
Он пьет и чванится.
А мать уборщица –
Какой позор!
Сестра гулящая,
В ночи не спящая,
Дрянь настоящая!
Братишка вор.
Купите бублики,
Горячи бублики,
Несите рублики
Мне поскорей.
Меня, несчастную,
Торговку частную,
Ты ночь ненастную
Хоть пожалей.
А какие странные общества тогда возникали! Назову некоторые из них. Общество взаимопомощи часто практикующих врачей и зубных врачей. Общество взаимопомощи извозчиков. Общество сторонников распространений идей кремации. Общество строителей международного красного стадиона. Всероссийская ассоциация друзей международного языка «ИДО». Общество трудящихся китайцев Москвы и Московской области. Всероссийское общество земледельческого и ремесленного труда среди ассирийцев. Общество ремесленного и земледельческого труда среди евреев. Еврейское колонизационное общество.
В Успенском переулке обосновалось увеселительное заведение «Не рыдай» с изысканными выпивками и закусками. Там даже выступали крупные артисты, прельщенные большими деньгами. В два часа ночи заведение закрывалось, но только для рядовых посетителей, а для избранных продолжало работать до рассвета, причем, говорят, там творилось черт знает что.
На углу Тверской (будущей улицы Горького) и Садовой открылся игорный дом с хорошим буфетом, функционировавший круглые сутки без выходных и праздничных дней. Странно было видеть, как скромно одетые люди, обуреваемые азартом, у тебя на глазах спускали последнее и, подавленные, брели к выходу. Куда? Кто знает! То ли домой, то ли по тюремной дорожке, промотав казенные деньги, то ли из жизни навсегда.
На Цветном бульваре с вечера до глубокой ночи бродили женщины и девочки-подростки, согласные на все. Помню взволнованную статью в «Правде» какого-то сотрудника этой газеты, возвращавшегося ночью из редакции. На Цветном бульваре его остановила девочка лет десяти и позвала переночевать. Когда он с ужасом посмотрел на нее, она спокойно сказала: «Меня можно!»
Карманники нарочито устраивали давку у входа в трамвай (других видов общественного транспорта тогда не было), чтобы легче было очищать карманы.
Открылись магазины Торгсина, где за иностранную валюту можно было купить по-дешевке самые заманчивые вещи. Никто не спрашивал, откуда у тебя валюта.
Жизнь кипела котлом на рынках. Продавцы громко выхваляли сврй товар, подчас с большим азартом. Помню, как какой-то продавец ловил в свои сети нерешительного покупателя.
Ваше здоровьице! Есть замечательное пальтецо на ваш росток оригинальный!
А в котлах для асфальта, на скамейках скверов и бульваров ночевали беспризорные дети, голодные, оборванные. Днем они просили милостыню преимущественно в пригородных поездах, жалобно пели:
Позабыт, позаброшен
С молодых ранних лет,
Я остался сиротою,
Счастья-доли мне нет.
Счастье-доля со временем пришло, но, боюсь, что для них слишком поздно.
