Инна Денисова
Я вчера специально, готовясь к интервью, посмотрела фильм Балабанова «Я тоже хочу». В нем апокалипсис наступает под песню «Голованога».
- (Смеется.) Это всего лишь песня. Ее можно по-всякому повернуть… (Задумывается.) Песню придумал давно - и Бог с ней. Музыка - одна из красок: был бы фильм про будни милиции - она бы по-другому звучала. А тут - ну да, усугубил все этой песней немного.
- Балабанов - он же о конце света снимал?
А при чем здесь свет? О конце света Триер снимает: там все глобально, образы собирательные. Я бы сказал, что Балабанов снимал о конце нашей страны. Конкретное место указано, персонажи конкретные.
Мое ощущение - что страна разваливается. Она, конечно, давно разваливается, лет сто уже. Я когда-то прочитал интересную статью: генерал Генштаба, военный историк, вывел формулу жизни государства - когда наступает пик, спад и развал. В России, согласно этой формуле, к 2020 году наступит полный развал. Учитывал все аспекты, в том числе и культурные. Пик развития русской культуры пришелся на конец XIX века. «Преступление и наказание», «Война и мир»: литература вышла за рамки национальной, стала общемировой. Признак упадка - сужение тем, например, до рамок семьи: «Брат», «Брат-2». Последние связи рвутся. Все стало мелким. Все подвергается иронии. Если говорить об апокалипсисе - ну да, наверное, так он и выглядит.
Была иллюзия в 1991 году, что все будет хорошо. Я тогда спросил у Анри Волохонского: «Анри, что происходит?» Он ответил: «Кончилась глобальная ложь». А выяснилось, что он был неправ и ничего не кончилось.
- Но ведь в ноябре этого года люди снова вышли на улицы, чтобы сказать «нет» глобальной лжи?
А результат? Сегодняшние «революционеры» ужасно похожи на бездарных ребят из комсомольских отрядов. Выглядят так же. Риторика та же. Перестали говорить человечьим языком и выдают тексты, которые я слышал от комсомольских вождей в молодости. Зачем мне все это нужно?
- Ну надо же что-то делать.
Я не знаю, я же политикой не занимаюсь. Просто считаю, что сейчас на митинги ходить бессмысленно.
Кто может - тот уедет отсюда. Из страны, где люди не знают, откуда они родом. Недавно был соцопрос - «сколько поколений своих предков вы знаете». Выяснилось, что даже прадедов знает меньше трех процентов населения! Мне, например, отец рассказал правду о смерти деда за три года до смерти, в 93-м году. Я думал, что дед погиб в Финскую. Оказалось, ни фига не в Финскую и не погиб. Дед был очень хорошим летчиком, а в войну его повесили по доносу. И отец всю жизнь боялся: мы же ездить за границу стали, анкеты заполняли с графой «репрессированные родственники». Я ставил «не имею», и никто не проверял. Так что не думаю, что сейчас, например, живется хуже, чем в конце 70-х. Для меня, во всяком случае, точно. Начало 80-х - мрачняк был. В общем, на мой взгляд, мы катились и катимся. Похоже - к концу.
- Про Pussy Riot хотела спросить. Как думаете, они вам коллеги? Все-таки панк-группа.
Ну не знаю… Не вижу там, если честно, ничего музыкального. Были бы еще песни хорошие - но по сравнению с ними Летов - Моцарт. (Думает.) Мы тоже, конечно, чудили в свое время. Но у них получилось действие без логики, а главное - без результата.
- А какой пример результативной панк-акции?
Ну вот, смотрите: Sex Pistols запретили петь песню «God Save the Queen» . Что делают люди? Снимают корабль и плывут по реке мимо Букингемского дворца, ее распевая. Потому что законы действуют только на земле, а на воде - уже нет. Ничего не нарушили. И вот это был прекрасный ход и настоящий панк-рок: просто, элегантно, весело и круто. А здесь-то чего? Как я отношусь к панк-молебну? С презрением. Уже только потому, что ни одна из важных задач - устроить гениальный панк-перформанс или действенный политический акт - решена не была.
Сегодняшние «революционеры» ужасно похожи на бездарных ребят из комсомольских отрядов.
Офигенно получилось. И я никак понять не могу, ради чего они это делали. Если ради себя и своей славы - то пошли они на фиг. Если ради людей - то людям сделали хуже. Верующие перессорились с неверующими. Путину - лишние сто тысяч: а чего это тут какие-то козявки нашу церковь трогают. Поскольку для большинства людей их действия - нелогичные и неоправданные. А действия Путина - логичные и оправданные. Какой смысл этой акции? Абсолютно пропутинский.
- А вам, как человеку верующему, было неприятно?
Меня лично этот танец никак не задел: мне искренне кажется, что Бог от чьих-то танцев не расстроится, и я не расстраиваюсь. И обличения патриарха для меня ничто. То есть даже если все мои либеральные друзья хором бросятся убеждать меня, что РПЦ плохая, - все равно не подействует. Потому что я знаю, что вера - это хорошо. Были люди и поумнее меня, которые находили в этом источник чистого счастья. Паскаль, например. А патриарх - ну что же… Если он лжет, так пусть лжет. Целует он ручки Путину? Да пусть целует: а мне-то что? У меня своих недостатков мало? Для начала неплохо собрать крупицы себя самого, чтобы потом обидно не было, что жизнь прожита бессмысленно.
А вы как относитесь к тому, что от деятелей культуры теперь требуют политической окраски? Шевчук - хороший, наш. Лагутенко - плохой, майку не надел. Земфира - плохая, ей политика неинтересна.
Ну Юра - такой. Он всегда такой был. Лагутенко - не Шевчук, другой человек. Осуждать человека за то, что он другой? Вот я и говорю - за 70 лет ничего не изменилось. Я всего этого насмотрелся в комсомоле: или ты с нами, или предатель и против нас. Пришел без пионерского галстука - предатель Родины. Даже риторика та же, обличительная.
- А вот еще песня «Свобода» Шевчука стала символом времени?
Я считаю так: у моих любимых «Битлз» было две плохие песни. Одна была у Маккартни - «Отдайте Ирландию ирландцам», а другая у Леннона - «Give Peace a Chance» , тоже, на мой взгляд, так себе песенка.
- Вы считаете, что артисту и музыканту не нужно в политику?
Каждый выбирает сам. Я не люблю рамок. Вообще. Более того - мне не нравится повторять ситуацию. Даже хорошую, которая когда-то привела к чему-то, к созданию каких-то вещей. Считаю, что дважды не войдешь в одну реку. Любое ограничение приводит меня в уныние. Поэтому, например, я не занимаюсь киномузыкой. Ощущение внутренней свободы - мне это очень важно.
- А как оно сочетается с ощущением внешней несвободы?
А не было свободы. Был момент в 91-м году - когда начался путч и быстро кончился - хорошо помню это странное ощущение. Внешняя свобода - иллюзия. Если у тебя есть что-то внутри, оно с тобой и будет. Нет - так и не будет вовсе. Любое массовое выступление меня всегда пугало. Как говорит Волков (Владимир Волков, контрабасист и давний партнер Федорова. - Ред. ), одно из имен дьявола - легион. Я - индивидуалист по сути. Толпа ограничивает свободу. Как только ты встаешь плечом к плечу с людьми, где «ты» в этот момент - непонятно.
Сто лет назад двенадцатый год был прекрасен: «Бубновый валет» устраивал диспуты о кубизме, начинали Маяковский и Крученых, появился манифест футуристов «Пощечина общественному вкусу». Можно как-то сопоставить времена?
Все перечисленное легче сопоставляется с 90-ми. С сегодняшним днем - не думаю. Вот эта участница Pussy Riot пишет: «Мы - продолжатели дела ОБЭРИУ». (Смеется.) Я увидел и подумал - о Господи! Это мне (и он-то как раз в восторге) Борис Викторов, пасынок Введенского, - мы с ним подружились недавно, очень классный дядька - эсэмэску прислал. «Смотри, вроде, как круто». Я не спорю - считает, и ради бога. Но есть нюансы. Введенский был очень верующим человеком. Очень правдивым. Викторов рассказывал, как Введенский однажды встретил на Невском Маршака. «Встретил - и сказал ему все, что о нем думаю. - И что же вы ему сказали, Александр Иванович? - Сказал, что он - подлец. - А Маршак что? - А что Маршак? Он и так об этом знает». В трамвае он мог дать пощечину человеку, выругавшемуся матом: не выносил мата в принципе, такое было отношение к языку. Поэтому когда она равняет себя с Введенским, то должна понимать, какого человек был уровня. Глубоко верующий человек, не совершивший ни одного сомнительного поступка. В одном из первых манифестов ОБЭРИУ значилось «ни слова против Бога», что в корне отличало их от футуристов. Они четко понимали границы дозволенного.
- А у вас Введенский - самый любимый поэт?
Ну что значит любимый - самый важный, наверное. Я вообще к поэзии относился довольно странно, спокойно, а тут вдруг совпало. Введенский оказался очень понятен. Я даже [композитору Владимиру] Мартынову сказал: «У меня такое ощущение, будто он для меня писал». Могу спеть любой его текст, все понимаю, не нужно перекладывать. Хармса вот не спою: он много личного вкладывает в свои тексты. Друскин (Яков Семенович Друскин - российский философ, благодаря которому были изданы многие произведения «чинарей» и обэриутов. - Ред. ), любивший музыку, сравнивал Введенского с Шёнбергом, а Хармса - с Веберном. И говорил о холоде и отстраненности Введенского и вовлеченности Хармса. Введенский - отстраненный, и это мне дико нравится, поскольку краски музыки придают словам любое настроение. Я использую его текст как музыкальный инструмент, не пытаюсь текстом внести дополнительное окрашивание. Эмоция здесь - скрытая, внутри. Поэтому эмоцию ты можешь доделать сам. Или не делать - не важно.
Самый выдающийся театр, который я видел в жизни, - группа Led Zeppelin: люди просто играют и поют.
- Альбом «Весна» вы сделали в порыве любви к Введенскому?
Ну да, даже сам не знаю, как это у меня вышло. Вовка [Волков] не приехал, был занят, мне хотелось все сделать быстрее, музыки почему-то не хотелось, и в тот момент я понял, что можно обойтись и без музыки. Совсем. Сделать акцент на тексте, который будет сам себе театром.
По сути получилось чтение стихов. Лучших текстов Введенского.
- А к современным поэтам как относитесь?
К сожалению, мало что знаю - как-то пока ничего не цепляло.
- Вот имена с афиши «Политеатра»: Линор Горалик, Вера Павлова…
-(перебивая) Женская поэзия меня вообще не интересует. Никогда не интересовала. Ни Ахматова, ни Цветаева. Там все человеческое, эмоциональное. С точки зрения каких-то вещей - даже глупое, на мой взгляд. Мандельштам для меня слишком серьезен. Мне кажется, есть два полюса: или ты серьезен, как Хлебников (но тогда ты и должен быть как Хлебников, у которого за каждым словом - вселенная), - или несерьезен совсем. «Мы живем, под собою не чуя страны» - вещь, очень привязанная к историческому контексту, сиюминутная. А у Введенского все глобально. Там нет ни счастья, ни горя. Можно воспринимать это как жуткий мрак, но, на мой взгляд, это просто констатация факта существования. Мартынов, например, считает, что на Введенском русская литература закончилась. После Введенского заниматься литературой стало бессмысленно. Даже Бродский: его тексты, минуя личность, мне совсем не близки. Когда он читает, получается замечательная театральная постановка. Виртуозная техника за минусом важных вещей, которые не затрагиваются вовсе. А у Введенского эти вещи есть всегда. Есть обращение внутрь. Он всегда разговаривает с тобой, как Бог с ребенком. Не пытается тебя запутать, наоборот, пытается твой мозг освободить. Сейчас снова все идет к усложнению. Тот же Пригов, например, дает конкретную ситуацию, привязанную к чему-то, - и для меня сразу уменьшается. Мощь бытия уходит из языка, я ее не вижу - а вижу в лучшем случае удачные словосочетания. Я вообще-то не знаток, не ценитель и не любитель поэзии - но разницу чувствую. Если бы я сам был поэтом, я бы воспринимал тексты на другом уровне. А так мне текст нужен, как инструмент, чтобы его петь. Самая гениальная песня, на мой взгляд, должна быть лишена поэзии напрочь. Как русские народные песни. Где нет поэзии, а есть констатация жизненной правды.
- А из нашего времени кто останется?
В конце 90-х все самое интересное было… Из поэтов - наверное, Хвост. В 2000-х видел три спектакля Анатолия Васильева, на мой взгляд, выдающихся совершенно - а сегодняшняя новая драма мне никак. Театр «Дерево» - стал одним из лучших театров Германии, в России не выжил бы абсолютно. А вообще самый выдающийся театр, который я видел в жизни, - группа Led Zeppelin : люди просто играют и поют.
Мартынов, конечно! Я с ним познакомился в 2000-м. И книжки у него замечательные, и музыка. Наверное, вот он останется. Терри Гиллиам. Ларс фон Триер.
- И вот еще вы.
Мы? Мы собрались и играли как умели - нам просто было весело. Я как-то серьезно не отношусь к собственной деятельности. А почему вообще должно что-то остаться? От нашего с вами времени, может, и ничего не останется. Хлебников - это была вершина эволюции. А мы чего? Мы, родства не помнящие? Хвост вот, например, еще Ахматову знал, с Бродским одна компания. А мы вообще кто? Мы - на конце времен. Все равно на обочине. В конце 80-х еще было какое-то ощущение, что мы кому-то нужны, - когда мы с помпой попали во Францию, где всем были интересны Россия и Горбачев, и казалось, что мы что-то значим, что мы самородки, - а сейчас - ну о чем говорить? Pussy Riot вот премию получили. Тот круг, к которому они принадлежат, для меня сомнительный. Хотя, может, я чего не понимаю? То, что я хочу видеть сегодня, - вещи, лишенные пафоса. Поскольку любой пафос, нацеленный на нечто «всеобщее», - лжив. Время такое лживое. А вот любой тончайший всплеск индивидуальности может быть потрясающим.
В конце этой недели Леонид Федоров и «АукцЫон» представят альбом «На солнце» в солнечной стране Израиле. Чары слов и магия ритмов рока – об этом интервью в преддверии гастролей, а также о меланхолии и веселье, музыке, идеях и свободе. Честно и откровенно о восьми новых песнях и обо всем остальном от «заведующего всем» солнцепоклонника Леонида Федорова. Людям, которые действительно любят искусство, стоит искать его здесь и сейчас, а не в прошлом. Здесь и сейчас в буквальном смысле слова – 8 и 10 сентября в Иудейской пустыне и в Тель-Авиве.
– Леонид, в последнее время вы часто бываете в Израиле – с сольными концертами, с “АукцЫоном”, с другими проектами. Вы, пожалуй, наиболее часто выступающий здесь не израильский музыкант. Вам почему-то нравится здесь играть? Вам вообще важно, где вы играете?
– А мы сейчас разве в Израиле? На самом деле, мне все равно, где и для кого играть. Мне просто очень нравится Тель-Авив. Да и жена моя здесь всегда становится какой-то более румяной!
– Обычно у вас концерты проходят только в Тель-Авиве, а в этот ваш приезд один из концертов будет в Иудейской пустыне, рядом с горой Иродион. Вы вообще в курсе, где это, и почему концерт проходит именно там?
– Повторюсь, мне все равно, где играть, я играю там, куда зовут. Главное, чтобы сам концерт был хороший. Но я, конечно, знаю, что будет концерт в пустыне. Мне говорили, что это прекрасное место. Побывать в Иродионе – интересно, я там не был никогда.
– Вы и в прежних своих интервью многолетней давности также упоминали, что вам все равно, что за публика, сколько ее, и есть ли она вообще в зале. Это как-то изменилось с годами? Вы стали замечать людей в зале или вам по-прежнему все равно?
– Для меня это не имеет никакого значения, главное – это, то, что происходит на сцене. Единственное, что изменилось с годами – это отношению к количеству людей в зале. И если раньше мне казалось, что чем меньше зал – тем мне удобнее, то сейчас и это все равно. Я не то чтобы привык, а просто научился играть и в больших залах. Хотя, бывает по-всякому.
– Вы приезжаете с новой работой группы “АукцЫон”, альбомы которого выходят достаточно редко. Это само собой так получается или в какой-то момент вам хочется записать что-то именно с “АукцЫоном”?
– В принципе, с “АукцЫоном” я бы с удовольствием записывался хоть каждый месяц, но не хочется повторяться. Все обычно начинается с какой-то одной песни, и ты понимаешь, что вот она, та самая, из которой можно сделать что-то новое и интересное.
– А для вас лично новый альбом отличается кардинальным образом от предыдущих?
– Во-первых, мы впервые записывались полностью всей группой вживую. Кроме того, сейчас с нами начал играть трубач Юра Парфенов, и он как-то умудрился вдруг полностью изменить звучание духовой секции. В результате вся группа стала играть и звучать по-другому. Даже Волков, который тоже давно играет в “АукцЫоне”, с появлением Парфенова, тоже начал играть по-новому – на альбоме почти нет контрабаса, в основном Волков играл на клавишных инструментах. И еще это первая наша запись, где нет практически никакой студийной обработки материала. Все что записали живьем в студии – ровно то и звучит на пластинке. Более того, мы на сведении не использовали никаких эффектов и приборов – настолько кайфово было все записано! Основная масса вещей – записаны практически без дублей и наложений, при том что структура большинства композиций не была выстроена заранее.
– А все песни делались в студии или были репетиции?
– На самом деле, я буквально в течение нескольких лет пытался найти какие-то новые музыкальные линии, ходы, рифы, но потом все случилось спонтанно, и практически без репетиций. И, например, первая песня на альбоме была придумана уже прямо в студии во время записи. С другой стороны, песне “На солнце” уже несколько лет.
– Музыка “На Солнце” написана на стихи вашего клавишника Дмитрия Озерского, но ранее на ваших альбомах звучал и Хлебников, и Введенский, и даже “Слово о полку Игореве”. Как вообще вы выбираете тексты для своей музыки
?
– Все происходило достаточно случайно. Хлебников меня заинтересовал с подачи Хвоста (Алексея Хвостенко, – прим. авт.), это его идея, а потом я уже и сам втянулся. Введенским я заинтересовался тоже с подачи нашего приятеля, московского писателя Сергея Соловьева, который в свое время предложил мне сделать песню на стихи Введенского, чтобы включить ее в литературный альманах. Так песня “Сын” вышла под названием “Введенский” как приложение к книге “Фигуры Речи”. Ну а потом уже пошло-поехало… Мой друг художник Артур Молев познакомил меня с работами Дмитрия Авалиани. А идею “Слова о полку Игореве” подсказал мне Анри Волохонский, он в свое время мне показал кусочек того, что он сделал со “Словом”, и я это подхватил. На самом деле, Анри больше всего на меня повлиял в этом плане.
– Для вас ведь текст – это, прежде всего, музыка стихотворения, так?
– Да, наверное. Когда я пою, то я почти не анализирую то, что я пою, главное то, как это звучит. И только потом уже я задумываюсь, а что же я, собственно, такое спел (смеется).
– Расскажите о визуальном имидже и об аппликации, которую вы придумали для продвижения нового альбома. Говорят, ваши концерты-презентации альбома в Питере и в Москве сопровождал видеоряд, который произвел на зрителей колоссальное впечатление.
– Это все придумали и сделали наши друзья. Видеоряд делали люди из Екатеринбурга, Стас Словиковский и еще с ним ребята. Мы знакомы с ними очень давно, а впервые работали с ними еще когда делали презентацию альбома “Девушки поют”. Я, к сожалению, сам не видел ничего (смеется), все происходило за моей спиной. Но многие наши друзья до сих пор помнят этот видеоряд – и все в восторге. А идея аппликации – это тоже наши приятели из Санкт-Петербурга, работающие в крупном пиар-агентстве Great. Помимо аппликации, которая включает наш альбом при наведении камеры смартфона или планшета на любой источник света, они придумали очень много кайфовых вещей. Там целая бригада молодых креативных людей работает. У них была одна, я считаю, гениальная идея для Питера. Ведь само название “На Солнце” – очень иронично для города, где только 40 солнечных дней в году. Так вот, у нас уже пару лет как появились платные прокатные велосипеды. Они хотели на одной из велосипедных парковок поставить будку, в которой бы стояли бесплатные зонтики (потому что дождь в городе идет практически все время), и когда такой зонтик открываешь – то снизу там появляется обложка нашего альбома “На Солнце”. У них вообще было множество идей, мне все понравилось. А сделанное ими приложение для смартфона оказалось самым простым и самым дешевым.
– А как возникла идея ограниченного тиража диска с невидимыми красками, проступающими только на солнце?
– Тоже они. Мне вообще понравилось, что все их идеи шли именно от названия “На Солнце”. Да и само название, кстати говоря, родилось очень странно. У нас было несколько вариантов, в том числе “Луна упала”, которое очень нравилось Волкову, на что группа “АукцЫон”, собравшись, ему заявила: “Вова, ты знаешь, в нашем возрасте с такими названиями не шутят!” (смеется). Название “На Солнце” особенно никому не нравилось, но впоследствии оказалось, что оно дало возможность придумать много очень красивых вещей. Еще одна вещь, которую они придумали – надписи на домах, появляющиеся только когда на них попадает луч солнца (в Питере много старых нежилых домов, на стенах которых можно рисовать). Не знаю, воплотили ли они это…
– У вас помимо “АукцЫона” есть и сольное творчество, сотрудничество с Волковым, с Игорем Крутоголовым и многими другими. А в последнее время появляется также все больше кино или спектаклей с вашей музыкой. Вы как-то это отбираете это, специально пишете для кого-то музыку или люди берут уже готовое?
– В основном, конечно, берут готовое, но бывают и заказы. Как правило, получается очень смешно – заказывают музыку, мы ее делаем, а потом все, что мы делаем, вроде бы нравится, но в итоге по каким-то причинам это не подходит, и они берут уже старые записи. Проходит год, следующие люди заказывают музыку, мы ее делаем, а они берут предыдущую, и так это и продолжается, бесконечный цикл. Всем хочется “Зимы не будет”, “Летел и таял” и т.д. “Зимы не будет” по-моему аж в пяти или шести фильмах появляется!
– То есть не существует фильма или спектакля, для которых бы вы специально написали музыку?
– Ну почему же, фильмы как раз такие есть, только музыку, которую я для них писал, туда в итоге не вошла. И потом, если честно, мне не очень нравится писать для кино, потому что никак это новое российское кино не вдохновляет. А вот Волкову нравится. А я после второго просмотра говорю ему “Знаешь что, Вова, смотри это сам, а я больше это смотреть не могу!” Иногда кажется, что у львиной доли кинорежиссеров – у них какой-то свой собственный слух, и это с тем, что мне слышится – вообще никак не совпадает. Вот, например, наш с Волковым альбом “Гроза” – это тоже музыка к спектаклю была. Картина маслом: приходит совсем молодой парень, симпатичный, и говорит, что собирается ставить “Грозу”, но хочет, чтобы музыку писали только мы. Спрашивает – вы писали музыку для театра? Я посмеялся и рассказал всю эту историю, что пишу, музыка не подходит, берут старую. Мы написали, и вышло настолько буквально, как я ему рассказывал, что это очень смешно было. Он потом писал мне, извинялся за ситуацию.
– А каким образом возникали все ваши коллаборации: с Волковым, с Гринденко, с Мартыновым, Рибо, Медески, Крутоголовым? Вы кого-то искали, или же это все воля случая?
– Мне просто в какой-то момент стало не хватать “АукцЫона”, захотелось чего-то еще. Мне ведь нравится и многое другое в плане музыки, и в какой-то момент показалось, что какие-то определенные штуки, которые хотелось, я не могу делать с этой группой. Мне по-прежнему интересно и с “АукцЫоном”, потому что группа тоже постоянно меняется, но мне интересно попробовать себя и в других жанрах. Ну и, конечно же, случайность встречи с теми или иными людьми, тоже сыграли свою роль, никого специально я не искал.
– Вернемся к вашим поездкам в Израиль. Почему вы так часто здесь бываете? Вы уже сказали, что любите бывать в Тель-Авиве. С другой стороны, я знаю, что вы часто бываете и в Иерусалиме, вы ведь верующий человек, православный. Скажите, что для вас вообще Израиль?
– За последние как минимум десять лет очень много произошло в моей жизни событий, так или иначе связанных с этой страной. Мы и отдыхали здесь, и лечились, и работали, и вообще бывали столько раз, что я, наверное, уже просто привык, а может даже и полюбил. Мне здесь очень спокойно и никогда не надоедает. Хотя, казалось бы, непонятно, почему не надоедает, я ведь уже здесь практически все знаю, в Тель-Авиве – уж точно. В какой-то момент я проникся глубоким уважением к еврейскому народу со всей его историей. Да и вообще считаю, что Израиль – это форпост нашей иудео-христианской цивилизации. Ну и при своей разношерстности и разномастности, это все равно какой-то один очень сплоченный народ. Вроде бы, люди все здесь расслаблены и свободны, а с другой стороны – воюют постоянно, притом именно за эту свободу и за этот покой воюют. А в других странах люди, которые, казалось бы, должны наслаждаться свободой и покоем – они несвободные, неспокойные, хотя и не воюют вовсе, а все равно все время собачатся между собой.
Состав группы:
Леонид Федоров: вокал, электрогитара, акустическая гитара
Олег Гаркуша: шоумен, перкуссия, вокал
Виктор Бондарик: бас-гитара
Дмитрий Озерский: клавишные, перкуссия, труба
Николай Рубанов: саксофоны, бас-кларнет, жалейка
Борис Шавейников: ударные, перкуссия
Михаил Коловский: туба, тромбон
Юрий Парфенов: труба
Михаил Раппопорт: звукорежиссер
8 сентября – Сде-Бар, Иудейская пустыня, начало в 20:00 – билеты (проезд от Иерусалима от Центральной автобусной станции в сторону Текоа на автобусах маршрутов 265 и 266 – около 35 минут).
10 сентября – клуб «Барби», Тель-Авив, начало в 21:00 – билеты
Заказ билетов также в кассе «Браво ».
Страница мероприятия в фэйсбуке –
Рулевой обожаемого свободной частью нашего общества "АукцЫона" Леонид Федоров и авангардный мультиинструменталист Владимир Волков презентовали в столичном ЦДХ свой новый альбом. Перед этим событием с Леонидом пообщался обозреватель "Известий".
Уже не в первый раз под Новый год питерский рокер Леня Федоров в содружестве с Владимиром Волковым конструирует и записывает в своей московской квартире замысловатые альбомы на стихи поэтов, увлеченных переливами звуков. Три года назад Федоров в обход "АукцЫона" сварганил пластинку "Безондерс" на стихи репрессированного обэриута Александра Введенского. Затем появилась "Красота" на тексты Андрея Смурова и Артура Молева. А сейчас вот - "Сноп снов", связанный из малоизвестных сочинений недавно ушедшего от нас хиппового пиита-эмигранта Алексея "Хвоста" Хвостенко и его друга Анри Волохонского.
Впрочем, с определением "малоизвестные" применительно к "Снопу" надо быть аккуратнее. Среди десятка интернациональных треков альбома, названных "Языческая песнь", "Португальская", "Английская", "Афроамериканская", "Русская" и т.п., есть гиперизвестный народу "Рай". Только именовать его привыкли "Город золотой", а то и "Под небом голубым", и слушать в исполнении Бориса Гребенщикова. В "Снопе снов" знаменитый стих Волохонского пропевает Хвост и вроде бы делает это с тем смыслом и интонациями, какие подразумевал сам автор произведения.
вопрос: К творчеству Хвостенко и Волохонского вы с Волковым обращались неоднократно. После "Снопа" возникает ощущение, что вы отыскали подходящее вам поэтическое месторождение и решили вычерпать его целиком. Стремитесь, чтобы ничего из написанного Хвостом и Анри не осталось неспетым?
Ответ: Мне это просто интересно. Я пытаюсь найти музыку, которой нет, и считаю, что данные авторы - одни из лучших для достижения такой цели. Их стихи гораздо интереснее всего прочего современного материала, который мне известен.
в: А ты глубоко "копал"?
О: Ну, я слышу, что звучит по радио, в интернете, что-то читаю и пока ничего, превосходящего сочинения Хвостенко и Волохонского, не встретил. "Рай", например, как сказал один мой приятель, - это на самом деле наш гимн типа "Дня Победы". Это про нас. У меня была пара треков с голосом Хвоста, которые он записал незадолго до смерти у Анри дома, в Германии. Мне Волохонский их прислал. Захотелось поработать с этим материалом, потом возникла идея записать альбом.
в: То, что ты в свое время стал несколько отдаляться от "АукцЫона", объяснить несложно. Тебе захотелось иного самовыражения, каких-то креативных поворотов. Но теперь получается, ты опять уткнулся в одну форму, скажем так, авангардно-камерных проектов в тандеме с Волковым. Ваша совместная дискография скоро уже сравняется в объеме с "аукцыоновской"...
О: Да, сравняется, но я пока не чувствую в нашем союзе предела. Кстати, Волков сейчас и с "АукцЫоном" играет - сам, по собственному желанию. Я его к этому не принуждал. Я не задаюсь вопросом, почему мы с ним продолжаем работать вместе. На мой взгляд - классно, что каждый год у нас получается записывать по альбому, а то и по два. Мы нашли оригинальную, не скучную форму.
в: Видимо, вам надо полистать еще сборники Крученых, Хармса...
О: Хармса, на мой взгляд, вообще невозможно петь. Так же, как и Заболоцкого. Я не слышу в их стихах музыки. У тех, кого я перечислил, такой дар в текстах есть.
в: А Мандельштам музыкален?
О: Нет. У него страсть в каждом стихотворении присутствует. А нужны люди холодные как лед. У того же Хармса страсти много, а вот у Введенского ее вообще нет.
в: То есть ты ищешь в поэзии и музыке абсолютный полюс холода?
О: Потому что это - свобода. Таким текстам ты можешь придавать любое настроение. Я вообще к страстной поэзии отношусь сдержанно. Мой друг, композитор Владимир Иванович Мартынов, например, считает, что поэзия такая кончилась давным-давно.
в: Что ж у нас осталось-то? Рок-н-ролл мертв, поэзия кончилась...
О: Конец культуры. На самом деле это не так смешно, как кажется. Заявление Мартынова выглядит обидным абсурдом, но я вижу в нем намного больше правды, чем в размахивании руками с криками о самобытности и величии нашей культуры.
в: И "АукцЫон" не поэтичен?
О: Естественно. Мы с поэзией в песнях спокойно разобрались. Ее там просто нет.
в: То есть творчество Дмитрия Озерского (основной автор "аукцыоновских" текстов. - "Известия") ты зачеркиваешь?
О: Почему? Он же не поэт в чистом виде. Хотя сейчас он как раз делает свой стихотворный сборник. Хороший. Но в "АукцЫоне" Дима занимается текстами песен - он сам это говорил, - а никак не поэзией. Более того, половину текстов "АукцЫона" он переписал бы, если бы их решили издать отдельной книгой. Там куча неправильных фраз. Мы иногда специально вставляли какие-то неблагозвучные слова и делали песни, у которых существует своя гармония. При этом с сожалением констатирую, что наши с Озерским песни не бесстрастны.
Страстность, она ведь всегда по какому-то поводу, а повод - сиюминутен. Повод уходит, и страстность становится глупой. В любой страстности, на мой взгляд, изначально заложена человеческая глупость. А хочется отстраненности, холодности, как у Цоя, Лори Андерсон, Введенского... В этом проявляется какой-то могучий покой.
в: В "Сноп снов" вошло раритетное исполнение Хвостом "Рая". Или это уже его поздняя версия, после "Города золотого" БГ?
О: Хвост записал ее буквально за год до своего ухода. А о том, как должен звучать "Рай", мы говорили с ним достаточно давно.
в: Тебе не нравится вариант Гребенщикова?
О: Не то чтобы... Просто, когда я прочел текст, услышал, как поет эту песню Хвост, поговорил непосредственно с автором стихотворения Анри Волохонским, то многое понял. Волохонский, в отличие от Хвостенко, к версии "Аквариума" относился весьма отрицательно. Ему не нравилась романсовость "Города золотого". А жене Хвоста Римме не нравилось то, что Гребенщиков перевирал текст. Но главное, он таким образом расписывался в полном непонимании сути песни. Она же называется "Рай" и начинается строкой "Над небом голубым...", а не "Под небом...". Улавливаешь разницу? Это разные образы. Но человек, очевидно, не понимал, о чем этот текст, и сделал из него городской романс. А это не романс, это гимн! И таковым его Волохонский, Хвостенко и представляли.
в: Я так понимаю, Борисом Борисовичем ты сейчас не сильно вдохновлен. А ведь он остается одним из немногих в нашей рок-музыке, кто отличается от исполнителей из обоймы "Нашего радио".
О: Возможно, "Аквариум" действительно самое интересное из того, что у нас сейчас есть. Я ни в коем случае не хочу его критиковать. Но мне в целом не нравится то, что происходит в этой стране. Потому что ничего не происходит. То, что у нас сейчас играют и слушают молодые люди, - смешно. Какую группу или исполнителя ни возьми - все уровень ленинградского рок-клуба начала 80-х. Мне это неинтересно в принципе. Я слушаю другую музыку, преимущественно западную. Когда-то, помнится, я впервые услышал "Странные игры" и обалдел. Они играли и мыслили тогда на уровне передовых андеграундных групп Нью-Йорка, Лондона. Но, пардон, это было в 1982 году.
И сейчас наверняка кто-то у нас делает что-то качественное, но я этого не встречаю. А то, что звучит по радио, особенно по "Нашему радио", на 99 процентов - глупости какие-то. Лучшее, что я там слышу, это Цой. В остальном - такое же советское радио "Маяк", "по заявкам дорогих радиослушателей". Для тех, кто слушает, скажем, Алену Апину, проблем нет. Для остальных же у нас никаких источников информации, кроме интернета, не существует.
Вот приезжала в Москву одна из лучших певиц за все историю мирового рока - Лори Андерсон, а в зале сидели только несколько сотен ценителей. Хотя, мне кажется, всем нашим сегодняшним певичкам надо было бежать туда и раскрыв рот слушать эту 60-летнюю тетю, которая до сих пор делает всех. Я лучшего концерта в Москве не слышал. У нас даже близко никто к ней не приближается.
в: У россиян есть певица Земфира...
О: И Бог с ней! Я понимаю, что это очень модно, но мне неинтересно. На мой взгляд, это музыка прошлого века. Подобным музицированием у нас занимались раньше на танцах. Собирались несколько музыкантов и распределяли: ты играешь басовые партии, ты - соло, а я - песни пою... Но времена "Битлз" прошли. С тех пор изменилось очень многое. Был уже и великий арт-рок, и панк, и гранж... Наверное, кому-то по-прежнему надо что-то вроде "лица стерты, краски тусклы...", но мне это скучно.
в: Ты согласен с предположением, что Федоров зарабатывает с "АукцЫоном", чтобы потом иметь возможность заниматься андеграундным сольным творчеством?
О: Ничего подобного. Наоборот. Я сольно и с Вовой зарабатываю сейчас значительно больше. А "АукцЫон" - это моя дань дружбе и удовольствие от совместного выступления с его участниками.
в: Готов к тому, что "Сноп снов" окажется одним из самых трудно воспринимаемых публикой твоих альбомов?
Лидер группы «АукцЫон» Леонид Федоров рассказал « Дискурсу » об «архаистах» Анри Волохонском и Алексее Хвостенко – фигурах, произведения которых занимают важное место в его жизни и музыке.
– Месяц назад(19 марта) поэту, переводчику Анри Волохонскому, с которым вас связывают дружеские отношения, исполнилось 80 лет. В 2012 году Анри Гиршевичу была присуждена Премия Андрея Белого «за выдающийся вклад в развитие русской литературы» . Как вы познакомились? Каково ваше видение фигуры Волохонского в контексте отечественной культуры?
– Мне кажется, что он, по меньшей мере – гигант. Мне сложно сказать точнее, потому что он мой друг, и я с ним дружу уже лет двадцать, а может, и больше. Познакомил нас Хвост (Алексей Хвостенко. - Я.В.), и я даже не помню в каком году, мне кажется, в 1990, или 1991, с его подачи заехали к Анри в гости, тогда мы часто ездили в Германию, приехали к нему, он в Мюнхене тогда жил, с тех пор дружим. Понимаете, мне сложно говорить о его месте в литературе, культуре. На протяжении этих двадцати лет мы делали с Волковым то, что делали, у нас много идей, и у меня есть другие работы, которые я делаю с Анри. Для меня он является не то что важным, а, наверное, одним из самых важных людей.
Леонид Федоров и Алексей Хвостенко. Фото: Константин Хошан
– В 2012 году издательство «Новое литературное обозрение» выпустило собрание сочинений Волохонского в трех томах, и это, в целом, оказалось каким-то «внутренним» делом – для своих, для узкого круга специалистов.
– Да, это так. С одной стороны, Анри автор хита «Под небом голубым» , но, мало кто знает, что он, собственно, автор этой песни. Помимо всего прочего, они с Хвостом создали важный культурный пласт, у нас же все любят такие, скажем так, концептуальные, или идеологические вещи, а они абсолютно, мне кажется, оказались оторваны. Может, недаром они и уехали: Хвост вообще был «человеком Мира» – не принадлежал ничему, был абсолютно свободным, Анри уехал более осмысленно, не хотел здесь жить, даже не то что жить, он не хотел жить с этими людьми и поэтому не хотел ни в той, ни в другой идеологии существовать. Они уехали давно и, поэтому, мне кажется, Гребенщиков – один из немногих, кто их знал, в том числе и я. С ними мы познакомились опосредованно через Сережу Курехина: он сказал моему приятелю, а приятель, когда мы поехали во Францию, рассказал про Хвоста. Собственно, мне это имя ничего не говорило, не слышал и не читал тем более. Сейчас уже можно говорить о том, что это классики – что один, что второй. Но насколько они имеют какое-то влияние, мне сложно судить: я не занимаюсь литературой. Может, на молодежь какую-то, но это поколение дальше, – вам виднее, на самом деле.
– В многотомной антологии «У голубой лагуны», составленной Константином Кузьминским и посвященной неофициальной литературе Москвы и Ленинграда, Анри Волохонский и Алексей Хвостенко представлены как группа «Архаисты» . Вполне вероятно, что традиции, которые были присущи им – эти разнообразные средневековые, барочные жанры, для вас оказываются не менее значимыми. Неслучайно новый альбом может иметь неожиданные связи с текстами Алексея Хвостенко в альбоме «Романсы» , написанном на произведения того же Александра Введенского?
– Мне сложно по этому поводу что-то сказать – наверное, потому что это делают одни и те же люди. Как, почему мы работали и с Анри, и с Хвостом – хотя работой это сложно назвать? Я, честно говоря, с тех пор не встречал людей, настолько расслабленных и свободных, – свободных в том числе от всякого рода условностей, но, при этом – не разнузданных, вот что удивительно. Я знал людей, свободных от условностей – панков каких-то, они были брутальными, жесткими, а Анри с Хвостом очень умные, образованные люди и это не школьное образование. Волохонский вообще энциклопедист, ему нравится изучать тексты, с ним очень интересно разговаривать о вещах, касающихся абсолютно любых текстов любой эпохи. У него очень трезвый, точный ум, он говорит в каких-то случаях интуитивно, но есть много вещей, которые он конкретно знает, потому что их изучал и изучает. Он рационален, разрушает мифы, которые складываются у людей. Один из показательных моментов: Анри говорит, что Пушкин не мог написать строчку «Три девицы под окном пряли поздно вечерком», потому что, на самом деле, «под окном» нельзя было прясть: «у окна» можно прясть, а Пушкин был очень точный человек и он так не написал бы. Наверняка было «срали», конечно, или «беседовали», поэтому Анри говорит, что такое глупое слово «пряли» – это не пушкинское, а явно исправленное. Много таких вещей, с ним интересно такие места разбирать, причем не только в русских текстах.
– Это было удивительно, их союз «А.Х.В.» , насколько они друг друга понимали.
– Удивительно, потому что они еще и очень разные. Я сначала подружился с Хвостом, мы были очень близки, ко мне он относился не очень, да и мне он казался таким книжником, – потом это изменилось с годами. Они настолько разные, даже по темпераменту. Волохонский, например, очень закрытый человек – вне каких-то стеснений, просто никогда не любил быть на публике, при этом он не отказывается от интервью, может спокойно говорить на любые темы. Хвостенко был, наоборот, публичный. В области знаний он, конечно, проигрывал Волохонскому, но при этом был креативным, такой пассионарий: все было интересно, очень любил музыку, в отличие от Анри, который к музыке относился спокойно, Хвост интересовался кино и еще много чем, Анри, в большей степени – литературой. Волохонский считает Хвоста абсолютным гением, и я рад, потому что Хвост был моим другом.
– Если посмотреть на вашу работу, особенно на данный момент, то складывается впечатление, что вам ближе работать с текстами Волохонского, чем Хвостенко.
– Мне просто интересно и чем дальше, тем интереснее: столько всего необычного. На таком уровне, на котором он переводит и пишет, я не думаю, что кто-то работает. Сейчас вышла книга богослужебных текстов – это довольно сильный удар и был резонанс. Часть текстов написана давно и это точные переводы на русский язык, в них особое звучание и за границей, в Париже, по-моему, уже служат по этим переводам. Мне кажется, что Анри с таким же успехом переводит, например, Каббалу. Он всегда относится к тому или иному документу как к тексту, самое главное, что он выводит его на очень высокий уровень, классический пример – это «Леди Дай» .
Для Анри любой текст важен, любая никчемность всегда возводится в ранг очень важного, в этом и заключается необычность. Это интересно, потому что у тебя сразу появляется гигантский диапазон, который …
– Больше, чем медиатор.
– Конечно. Нет, таких людей у нас да и нет совсем, – работающих в таком диапазоне, именно литературном. Все, понимаешь, люди искусства, они любят себя. А здесь этого вообще нет, плюс то, что делает Волохонский, он делает, опираясь на конкретное знание, не так, что взбрело в голову «псалмы поперевожу». Его перевод псалмов – это самый точный перевод на русский язык с иврита, не переработанный, я читал. Что мне в нем очень нравится, так это то, что у него всегда присутствует самоирония, но при этом есть и достоинство – это не мешает ему как человеку относиться к себе с достоинством. И к остальным так же.
8 января 1963 года родился Леонид Федоров, российский рок-музыкант, лидер группы «АукцЫон».
Личное дело
Леонид Валентинович Федоров (52 года) родился в Ленинграде. Свою первую рок-группу основал в пятнадцать лет. Коллектив состоял из одноклассников и назывался «Фаэтон». «Родители в юности всячески поддерживали и помогали. Первую группу я собрал в восьмом классе, мой папа сделал гитары», — вспоминает музыкант. После школы в 1981 году поступил в Политехнический институт. В следующем году «Фаэтон» уже исполнял энергичные пост-панковские песни Федорова и его постоянного соавтора Дмитрия Озерского (впоследствии — автора большинства текстов «АукцЫона»). Тогда же в группе появился Олег Гаркуша, ставший хедлайнером группы благодаря своим зажигательным танцам. Первое выступление под новым названием состоялось 18 ноября 1983 года, тогда же «АукцЫон» был принят в Ленинградский рок-клуб. Федоров так прокомментировал это выступление: «Мы сыграли отвратительно, программа сырая, звучали фигово». После концерта из группы ушли трое ее участников. Несмотря на формальное вступление в рок-клуб, у «АукцЫона» наступил двухгодичный перерыв. К 1985 году состав коллектива стабилизировался: Виктор Бондарик — бас, Дмитрий Озерский — клавишные, Игорь Черидник — ударные, Николай Рубанов — альт-саксофон, и Леонид Федоров. К маю 1986 года рок-коллектив представил новую программу «Вернись в Сорренто». К середине восьмидесятых «АукцЫон» стал одной из самых популярных рок-групп в СССР. «Когда началась эта вся перестройка, и "АукцЫон" стал выездным, в Мюнхене я познакомился с Анри Волохонским, поэтом и философом, другом Хвоста (поэтом-авангардистом Алексеем Хвостенко, 1940—2004), с которым они вместе сочинили "Под небом голубым". Он меня спросил: "Ну, Ленька, ты чувствуешь, что у вас началась другая жизнь?". А я ему ответил: "Да мне все равно, что Горбачев, что Брежнев". Он говорит: "Как же ты не понимаешь, ведь ушла тотальная ложь, которая заставляла всех трястись от страха". Я с ним не согласился. И, по-моему, был прав. И остаюсь прав. Мой отец мне рассказал о том, что он сидел в ГУЛАГе, за три года до смерти. В 1993-м, когда уже все Солженицына прочитали и забыли. А мой отец все еще боялся».
В конце 1980-х музыканта уволили с работы. — «За то, что я два дня прогулял, и думал, что после отработаю. Но не тут-то было! Я вначале очень расстроился, потом за меня вступился весь отдел и… меня уволили по собственному желанию. Родители сказали, что я с ума сошел, ведь в рок-клубе мы выступали лишь пять раз в год и совершенно бесплатно. Радовались сцене и звуку, только и всего. Но с 1988 года появились возможности для, так сказать, не бесплатного драйва. Гаркуша и Бондарик, осторожные люди, работали в своих конторах до 1991, что ли, года», — вспоминал Федоров.
В 1989 году «АукцЫон» вместе с группами «Кино» и «Звуки Му» был приглашен с концертами во Францию. Там музыканты одними из первых в стране записали компакт-диск. В 1992 году группа вместе с жившим во Франции поэтом Алексеем Хвостенко записала альбом «Чайник вина», который Федоров называл одной из лучших работ «АукцЫона». В это время группа часто гастролировала по Европе на специально купленном для этого подержанном автобусе.
В 1993 году «АукцЫон» начал запись альбома «Птица», ставшего одним из самых популярных в дискографии коллектива. Во многом это произошло благодаря тому, что песня «Дорога» вошла в саундтрек к фильму Алексея Балабанова «Брат-2» (2000). «Монтируя "Чайник вина", я осознал, что мы записали гениальную, на мой взгляд, пластинку. Мне вдруг стало понятно, что минимумом средств, ничего вроде специально не придумывая, можно делать офигенные вещи. И "Птица" была попыткой записать нечто подобное без Хвоста, чисто с "АукцЫоном". Но попытка провалилась. Сделать простую пластинку мы не смогли. "Птицу" загубили аранжировки. Предшествующие наши альбомы: "Как я стал предателем", "Бодун", "Жопа" — записаны именно так, как хотелось, они гораздо адекватнее "Птицы"», — говорил впоследствии Федоров.
В 1997 году музыкант записал свой первый сольный альбом «Четыресполовинойтонны». В 1999 году сделал совместные работы с участниками джаз-группы «Волковтрио». В 2000 году Федоров основал собственный звукозаписывающий лейбл «Улитка Рекордз», на котором издавал как свои сольные работы, так и близкие по духу записи. У музыканта вышло четыре сольных альбома — «Четыресполовинойтонны» (1997), «Анабэна» (2001), «Лиловый день» (2003), «Весна» (2012), а также 16 совместных пластинок. Группа «АукцЫон» на конец 2014 года выпустила 12 альбомов.
Федоров женат. С супругой Лидией музыкант познакомился в Крыму. У пары есть дочь Ксения (1983) — участница группы «Кубикмагги».
Чем знаменит
Один из самых интересных российских рок-музыкантов, основатель группы «АукцЫон», участник Ленинградского рок-клуба, автор сотен песен, исполненных как в составе группы, так и сольно или вместе с другими коллективами.
Один из самых главных питерских рок-музыкантов, несмотря на то, что давно проживает в Москве.
О чем надо знать
Несмотря на то, что для поклонников «АукцЫона» именно Федоров ассоциируется с коллективом, сам музыкант в течение долгого времени держался в тени. В разные годы фронтменами были Сергей Рогожин, впоследствии перешедший в поп-группу «Форум», и Евгений Дятлов, ставший затем исполнителем романсов.
Став религиозным человеком, пересмотрел свое отношение к Западу: «западная история про оскудение, вымораживание религии — не религии даже, а именно бога — все это мне совершенно не нравится. Ведь ничего взамен-то нет — только безрадостная и тупая унылость. И я не понимаю, чем она, собственно, хороша».
