Водолазкин Евгений Германович родился в 1964 году в Киеве. В 1981 году окончил школу с углубленным изучением украинского и английского языков и поступил на русское отделение филологического факультета Киевского государственного университета. Окончив университет в 1986 году с красным дипломом, поступил в аспирантуру при Отделе древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.
После защиты в 1990 году кандидатской диссертации на тему «Хроника Георгия Амартола в древнерусской литературе» поступил на работу в Отдел древнерусской литературы Пушкинского Дома, возглавлявшийся академиком Д. С. Лихачевым. Работая в институте, публиковался в «Трудах Отдела древнерусской литературы», журнале «Русская литература» и других изданиях, принимал участие в подготовке Энциклопедии «Слова о полку Игореве» и «Библиотеки литературы Древней Руси».
В 1992 году в связи с получением Лихачевым Тепферовской премии, предусматривавшей годичную стажировку ученика лауреата в Германии, был приглашен Мюнхенским университетом, где изучал западную медиевистику, а также читал лекции по древнерусской литературе.
Вернувшись в Петербург, продолжил исследовательскую работу в области древнерусского исторического повествования, экзегезы и агиографии. Совместно с Г. М. Прохоровым и Е. Э. Шевченко издал книгу «Преподобные Кирилл, Ферапонт и Мартиниан Белозерские». Участвовал в ряде конференций в России и за рубежом, в том числе – в Международных съездах славистов в Кракове и Любляне. В 1998 году в Пушкинском Доме Водолазкиным была организована международная конференция «Монастырская культура: Восток и Запад» (материалы конференции составили основу одноименного издания, вышедшего год спустя).
В 1998-2002 года (с перерывами), будучи стипендиатом Фонда Александра фон Гумбольдта, занимался исследовательской работой в библиотеках Германии. В 2000 году в Мюнхене Водолазкиным была опубликована монография «Всемирная история в литературе Древней Руси», защищенная им в том же году в ИРЛИ в качестве докторской диссертации. В исследовании разработана и обоснована новая концепция древнерусского исторического повествования. Помимо публикаций, эта концепция была представлена на конференциях по медиевистике и лекциях в Санкт-Петербургском университете.
В 2002 году выпустил книгу «Дмитрий Лихачев и его эпоха», в которую вошли воспоминания и эссе выдающихся ученых, писателей и общественных деятелей. С начала 2000-х годов наряду с научными исследованиями в области древней и новой русской литературы печатает публицистические и научно-популярные работы («Независимая газета», «Новая газета», «Литературная газета», журналы «Звезда», «Огонек», «Эксперт» и др.), среди которых – книги «Часть суши, окруженная небом. Соловецкие тексты и образы» и . Приблизительно в это же время начал заниматься и литературным творчеством. Изданный в 2009 году роман стал финалистом Премии Андрея Белого и «Большой книги», а роман-житие (шорт-листы «Большой книги» и «Нацбеста»), по мнению многих критиков и писателей, стал главным литературным событием 2012 года.
Примечательно место фантастики в творчестве автора. Речь идёт о романе «Лавр», герои которого способны не только исцелять безнадежно больных и останавливать эпидемию чумы, но и прозревать сквозь пространство и время, заглядывая и в наши дни. Подзаголовок называет роман «не историческим». Действительно, время, представленное в книге нелинейно, все события как бы сосуществуют в одно и то же мгновение. И кажущиеся анахронизмы, народе пластиковых бутылок в средневековом лесу или современной лексики из уст персонажей, лишь подчеркивают подлинную природу этого времени. Время «Лавра» сакрально. По сути, перед нами современный опыт агиографии. И текст наполнен юродивыми, благодеяниями, пророчествами и искуплением: перед нами мир, в основе которого лежит Чудо. То самое - первый элемент известной триады «Чудо-Тайна-Достоверность», сформулированной как своего рода канон для фантастических произведений.
– Прежде всего примите поздравления с новым ярким романом. Дмитрий Быков в своей радиопередаче «Один» недавно сказал, что именно «Авиатор», а не «Лавр» вместе с парой-тройкой других книг будут представлять наше время в истории российской литературы. Все ли встретили новую книгу столь же положительно? Как к ней отнеслись критики, как принял читатель?
– В целом я доволен и отзывами, и прессой – приятно видеть много глубоких читательских откликов и статей о романе с обсуждением вещей, которые для меня действительно важны. Но было и некоторое удивление со стороны даже очень доброжелательных читателей. Дело в том, что все ждали от меня второго «Лавра», а я считаю, этого нельзя было делать, потому что всё бывает только раз. «Авиатор» тоже в каком-то смысле об этом – в романе главный герой в определенный момент думает, что вновь нашел свою Анастасию в лице ее внучки Насти. Но это совсем другой человек: не бывает на свете точного повторения личности, потому что каждое Божье творение уникально… Поэтому я сознательно ушел от повторов.
– Присоединяюсь к тем, кого такой шаг удивил. Меня озадачил даже выбор эпохи. Почему именно двадцатый век? Если уж не профессионально близкое вам Средневековье, то почему бы, например, не описать наше время?
– Во-первых, я действительно выбрал именно век – роман кончается в 1999 году, охватывая целое столетие. Слова «век» и «вечность» не случайно однокоренные. Вторая важная причина – мне хотелось сохранить дистанцию, хотя бы небольшую, по отношению к нашему времени. Она нужна, чтобы не погрязнуть в мелочах и в будничности, чтобы посмотреть на всё с высоты птичьего полета. Так я рассуждал, когда писал «Авиатора», но вот сейчас работаю над новым романом, и его действие как раз происходит здесь и сейчас. Говорить о нем пока рано, но главное – я понял, что можно писать о современности, не растворяясь в ней, – дистанция создается другими средствами.
– По сравнению с «Лавром», являющимся, по сути, житием святого, в «Авиаторе» почти отсутствует тема религии и религиозности. Духовные вопросы тоже центрального места в книге не занимают, хотя и звучат. Такой контраст между двумя романами – тоже авторское решение или простая констатация социальных и культурных различий средних веков и XX столетия?
– Я бы не сказал, что религиозная тема в “Авиаторе” отсутствует – просто она не педалируется. Одна из главных идей романа состоит в том, что без покаяния нет спасения. Но нарочитой назидательности вы не найдете и в «Лавре». Я ведь не проповедник, и многократно это подчеркивал. Проповедь не является функцией литературы. Мне важно, что происходит в отдельной душе. Даже на эпохи как таковые я обращаю минимальное внимание, отводя историческим деталям второй или третий план и не заставляя читателя пробиваться через слой бытовых подробностей.
Средневековье интересовало меня исключительно в том отношении, что в ту эпоху в центре человеческого мира стоял Бог. Понимаете, не было неверующих людей. Это заставляет задуматься, ведь не настолько же они были глупее нас, чтобы хоть в одну голову не забрались какие-то сомнения. То есть это было просто совершенно другое сознание.
Сознание современного человека секулярное, и в центре современного мира – не Бог. Именно это зияющее отсутствие религии в нашей жизни мне и было интересно показать, изображая на контрасте с нею мир героя «Лавра».
– Соответственно «Авиатор» отражает секулярность массового сознания уже на рубеже XIX-XX веков? Кстати, ведь именно в это время рождались те, кто потом обустраивал ад советских концлагерей. Не большевики же их воспитывали с 1918-го по 1920-е годы?
– Да, в этом весь ужас, и в этом – один из ответов на вопрос «Что с нами произошло?» При всей внешней лепоте России начала XX века страну уже точил червь некоего тления. Вопреки всем басням об отсталой России, по совокупным показателям мы были пятыми в мире, Италия шла после нас. И вот в один из самых многообещающих исторических этапов вдруг происходит такое…
Да, интеллигенция в большой степени была неверующей, и другие слои населения тоже – хорошим тоном считалось говорить о вере пренебрежительно. И ведь жизнь-то по сравнению с предыдущими эпохами была не сказать чтобы идеальной, но неплохой. Но людям захотелось потрясений. Это в природе человека, Пушкин об этом писал: «Всё, всё, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья». Ну вот, хотели нового – получайте по полной программе.
– Самые ужасные эпизоды романа происходят на Соловках. Название островов давно стало своего рода именем нарицательным для концлагерного ада. Произошло это за 20-30 лет, и эти десятилетия перечеркнули многие века другой – церковной – истории архипелага. Такая вот получилась историческая драма.
– Тема Соловков для меня очень неслучайна, этот материал я знаю довольно глубоко. Дело в том, что еще в 2011 году вышла моя книга под названием «Часть суши, окруженная небом». Она охватывает исторический период от основания монастыря до закрытия лагерей. В ней много воспоминаний соловчан, я общался с сотрудниками музея. Подготовке этой книги был посвящен год моей жизни.
Так вот, приступая к этой работе, я тоже думал, что структура книги прозрачна и картина в целом ясна: монашеский рай до октябрьского переворота и большевистский ад – после. Оказалось, всё совсем не так – рая не было ни на одном этапе. Да, были высочайшие полеты духа, но всеобщей благодати, тем более протяженной во времени, – не было.
Вспомните, что творилось на Соловках во время страшной осады в 1668-1676 годах, когда царские войска осаждали этот очаг сопротивления церковным реформам. А люди просто хотели верить так, как верили их предки. И вот, когда из-за предательства одного из монахов монастырь был захвачен, началась расправа. То, что творили с побежденными, страшно пересказывать – это сопоставимо с ужасами времен концлагерей.
А с другой стороны, и в лагерное время такие вершины духа были явлены, такие подвиги удивительные, каких, может быть, и в монастырскую эпоху не бывало. Взять, например, тех монахов, которые могли уехать из монастыря после создания лагеря, но добровольно решили остаться. И они работали вместе с зэками за лагерную пайку эти ужасные смены, длящиеся сутками, день за днем, с одним выходным в год на 1 мая… Я бы посоветовал всем, кого волнует эта тема, прочесть известную книгу Бориса Ширяева «Неугасимая лампада». Он там пишет и об ужасах, и о подвигах – удивительные вещи.
– В России едва ли найдется храм, который в советские годы так или иначе не «претерпел». Сегодня многие из них восстанавливают. Что делать с этими тяжелыми страницами их «биографии»? Человек приходит в храм как в убежище для души – надо ли ему знать, что полвека назад здесь было в лучшем случае зернохранилище, а в худшем – тюрьма?
– Я думаю, что очень важно помнить об этом. В центре Западного Берлина на Курфюрстендамм есть разрушенный храм – в него попала бомба, и его оставили в таком виде. Он производит сильное впечатление, и молитва в этом месте особая. Когда мы поминаем первых христиан и мучеников, мы же прежде всего поминаем их мучения – они тем и дороги нам, что претерпели. Так почему же храм-мученик должен лишаться своей истории, истории своих мучений?
Я понимаю, что человек старается не помнить плохого, есть такое свойство психики – искренне забывать тяжелые моменты.
Но если говорить об истории, то надо иметь мужество помнить и оценивать то, что было. А восклицания «они мажут нашу историю черным цветом» мне непонятны, так же, как и обвинения в том, что «они хотят выбросить часть нашей истории, потому что эта история постыдная…» Не выбрасывать надо, а помнить, но помнить не абстрактно, а с покаянием и с какими-то нравственными выводами.
Вообще я как историк – а любой филолог-медиевист это отчасти историк – не особенно верю, что история может чему-то научить в практическом смысле. То есть с фразой «история – учительница жизни» в ее практическом аспекте я согласиться не могу. Я скорее согласен с христианским взглядом на историю, рассматривающим ее как набор событий, подлежащих нравственной оценке. Вот нравственному взгляду на вещи история как раз таки учит.
– С этой точки зрения, чему научила нас история России первой половины XX века?
– Прежде всего тому, что нельзя становиться частью массы. Участвуя в общем преступлении, нужно помнить, что ответственность за это будет персональной. Расхожая фраза «время было такое» не будет оправданием – ни в области права, ни в сфере духовной – я имею в виду Суд Божий. Кстати, поэтому такой дикостью представляется и коллективный суд над российскими паралимпийцами, и депортация народов в сталинские времена.
Идея персонального сознания – одна из ключевых в «Авиаторе». Можно ли противостоять тоталитаризму? Можно. Сохраняя персональное сознание, не становясь частью толпы, очень внимательно относясь к своей персональной истории.
Собственно, на протяжении всего романа человек и вспоминает свою историю, без которой он не может быть личностью. Без истории и народ не является народом – не может быть народа «из пробирки», возникшего по воле большевиков в октябре 1918 года…
Помню эпизод из воспоминаний Дмитрия Сергеевича Лихачева. Когда в 30-е годы стало буквально обязательным коллективно голосовать за смертные приговоры (хотя ни на что это голосование не влияло, решения принимались заранее), он узнавал, когда будут эти собрания, и накануне брал больничный. Да, ничего героического в этом нет, это нормальная нравственная позиция, но в безумном государстве она становится героизмом.
Я очень далекий от политики человек, но когда сейчас говорят о том, что «восстановился Советский Союз», я спрашиваю: помните ли вы Советский Союз? Я его помню хорошо, время было страшноватое. Но и тогда, а тем более сегодня, можно было находить какой-то уголок в этом мире и делать в нем полезные вещи. В девяноста девяти случаях из ста, за исключением настоящих катаклизмов типа Сталина или Орды, можно устроить жизнь так, как считаешь нужным. В этом и состоит моя, если хотите, философия персонализма.
Я не отрицаю общественную деятельность, просто надо понимать, что она – не основная. Основное строительство должно быть внутри. Иначе так и будут рыночные реформы делать бывшие комсомольцы, а коммунисты, переименовавшиеся в ультралибералов, будут по-прежнему действовать, как коммунисты. Работать нужно прежде всего над собой. По-моему, этому нас учит история, и определенно это – одна из центральных тем «Авиатора».
– Книга о персональном сознании построена на обращении к универсальному человеческому чувственному опыту. Наверное, каждый из читателей строил замки из песка на море, и когда читаешь о том, как мокрый песок стекает с пальца, что-то отзывается внутри… Это очень не похоже на ваши предыдущие тексты.
– Это так. Или вот представьте, человек полощет горло… И вот у вас в сознании возникает звук полоскания, домашняя обстановка, хмурое утро, болезнь… Вырастает целая картина универсального опыта наших современников. Это очевидные и давно известные приемы, и я совершенно их не скрываю. Это похоже на точечный массаж: знаете, на пятке есть точки, отвечающие за почки или за сердце. Так вот, весь «Авиатор» – это такая большая ступня, нажимая на точки которой, я стараюсь вызвать цепочку ассоциаций в душе читателя. И эта картинка начинает двигаться уже не на бумаге, а в сознании. Я понимаю, что не могу описать какие-то очень тонкие вещи, поэтому я нажимаю на более грубые клавиши, запускающие этот ассоциативный ряд.
В этом смысле всё, действительно, очень просто: я апеллирую к чувственному опыту человека – апеллирую словом. А значит, здесь еще в меньшей степени, чем в «Лавре», я отвечаю на вопросы. Я лишь ставлю их, а ответы на эти вопросы читатель находит сам, на основании своего личного жизненного опыта.
– И тут мы приходим к одному из больших вопросов литературы. Как вообще возможно словом описать чувства? Ведь это, сильно упрощая, попытка рациональными инструментами вырваться из сферы рационального в сферу иррационального?
– Это один из интереснейших вопросов. У слова большие возможности, но есть вещи, где эти возможности кончаются и слово уже бессильно, хотя ты эти вещи чувствуешь. Тут начинается тайна. Тайна, доступная гению. Обычный человек чувствует наличие чего-то, что надо бы определить, но не может это сделать. Искусство, кстати, это и есть постоянная попытка выразить невыразимое…
Я однажды читал об этом лекцию, взяв в качестве примера «Старосветских помещиков» – один из моих любимых текстов. В чем сверхгениальность Гоголя? Он обозначает границы тайны, не будучи в состоянии описать ее саму, потому что это – сфера невыразимого. Он определяет тайну отрицательным образом. Вот живет старая пара – от завтрака до ужина они обсуждают наливки и пирожки, и каждый следующий день подобен прошедшему. И вдруг эта колба времени разбивается – и в нее начинает веять холодом, а за этими бумажными декорациями райского сада – лишь чернота.
Так Гоголь, глубоко верующий человек, рассказывает о страхе не быть на земле. Он идет по контуру этой тайны, которую словами выразить невозможно. Слова даже в этом случае уже плавятся, какая-то неэвклидова геометрия получается. Но тут и проявляется гениальность. Я иногда читаю этот текст и думаю: ну вот нельзя же так говорить! А между тем, иначе и сказать нельзя. Вот здесь слово и выходит за пределы рационального.
Это как разница между клавесином и скрипкой – первый издает только звуки, соответствующие клавишам, а у скрипки нет ладов, там надо очень хорошо чувствовать музыку и попадать пальцем ровно на то место, которое издает правильный звук. Но высший класс, может быть, в том и состоит, чтобы на какую-то сотую долю сдвинуть палец… Вот такое чувство слова, на мой взгляд, и было у Гоголя.
А если говорить о границе между рациональным и иррациональным, то мне вспоминается мысль Фомы Аквинского: если нам дано познавать умом до таких-то пределов, надо это делать. А дальше наступает вера, потому что всего умом не понять.
– Как тут не вспомнить, что Христос говорил о Царствии Божием исключительно притчами. И всё же – хоть, как вы говорите, у какой-то черты слова теряют свою описательную силу, – слово по-прежнему остается центром, вокруг которого вращается жизнь человечества.
– Дело в том, что другие виды искусства воздействуют на чувства, и только слово соединяет в себе рациональное и чувственное. И при этом слово остается тайной. Мы не можем представить себе мир монаха-аскета, несколько десятилетий произносящего одну лишь Иисусову молитву, и как трансформируется слово, меняя свою суть, когда его много лет произносят с правильным наполнением.
А феномен юродства – это ведь тоже преодоление границы рационального, причем часто в пределах слова. Как говорит об этом одно песнопение, «безумием мнимым безумие мира обличил». У меня в «Лавре» есть такой юродивый Карп, он произносит только свое имя. Это не выдумано, только имя юродивого изменено. Фраза из одного юродского жития вошла в роман: «Ничтоже глаголаше, токмо часторечением имя свое извещаше». И вот, когда Карпа убивают, другой юродивый, Фома, говорит главному герою: «Ты мог молчать, пока говорил Карп». А Карп при этом ничего кроме своего имени не произносил…
Слово может быть иррационально, но, будучи произнесено, оно как-то держит мир. Это трудно объяснить… Слово обладает мистическим действием, и называть язык системой знаков – значит слишком сужать вопрос…
– Если именно так и относиться к слову и к словам, то «Фейсбук» и «ВКонтакте» лучше и не открывать, чтобы не расстраиваться. Как вы считаете, насколько повинен интернет в обесценивании слова – в утрате им своей сакральности и весомости?
– Во все эпохи говорили слишком много и находили возможности забалтывать друг друга. Для склонного к избыточному словопроизводству человека отсутствие интернета – не помеха, хотя кое-что интернет, действительно, изменил. Слово стало публичным, и публичными персонами стали люди, чье слово в лучшем случае не представляет ценности, а в худшем – попросту вредно.
Ответа на эти изменения у меня пока нет, и потому я до сих пор не состою ни в одной социальной сети. Я получаю достаточно слов в живом общении, и меня не тянет к диалогу с безумным количеством людей из социальных сетей. Более того, иногда я начинаю понимать отшельников, которые вообще отказывались от слов. В житии Кирилла Белозерского есть хорошее выражение – «опочинути от людских молв». Вот это желание я испытываю довольно часто. Должна быть какая-то гигиена в отношении слова – такой гигиеной является молчание.
В «Лавре» можно найти слова из жития Арсения Великого: «Много раз я сожалел о словах, которые произносили уста мои, но о молчании не жалел никогда». По выражению академика Панченко, молчание – идеальный язык юродивого. Оно ведь – тоже речь: как пробел считается знаком в печатном тексте, так и молчание в диалоге – это высказывание. У Дмитрия Сергеевича Лихачева было такое выражение: «Молчание – знак несогласия». А другой мой учитель говорил: «Если произносишь слово, оно должно быть золотым». Получается не всегда, но стремиться к этому нужно.
– Вы часто упоминаете Лихачева как пример культурного и человеческого камертона. То, что сегодня в общественном поле не присутствует фигур такого масштаба, – о чем это говорит?
– О том, что пока нет запроса. Лихачев ведь к этой роли совершенно не стремился, просто общество стало остро нуждаться в таком авторитете. Его один раз показали в эфире, и вся страна в него влюбилась.
– Почему же такой запрос был тогда, а сегодня его нет?
– Знаете, мне кажется, что скоро он появится.
Беседовал Евгений Коноплев
Довольно известный писатель Евгений Водолазкин ведет очень скрытный образ жизни. Он очень не любит о себе рассказывать, а тем более о своей личной жизни. Тем не менее кое-что поклонникам все-таки удалось разведать. Родился народный любимец 21 февраля 1964 года в украинском городе Киеве. Семья в то время проживала в коммуналке, где свободно бегали крысы. Эти годы не являются лучшими в жизни будущего мастера пера, потому вспоминать о своем детстве он не любит. Известно, что его прадед воевал на стороне Белой армии. Дети Евгения Водолазкина если и появились уже на свет, то жить в таких условиях явно не будут. Однако о их существовании общественности пока вообще ничего не известно.
Школьные годы Евгения прошли в одной из украинских школ. Благодаря этому писатель владеет не только русским, но и украинским языком. В этот период парень проявил себя как трудный подросток, рано начав курить и хулиганить. После получения среднего образования он стал студентом филологического университета. Однако останавливаться на достигнутом парень не собирался и после получения диплома поступил еще и в Институт российской литературы. Учился он превосходно, благодаря чему получил возможность стать аспирантом и остаться работать при институте. Специализировался он на древнерусской литературе.
Первая собственная книга Евгения вышла в тот момент, когда автору исполнилось около тридцати лет. Не смотря на то, что он очень серьезно занимался наукой и издал несколько монографий и научных статей к этому времени, Водолазкин всегда умел четко отделить художественную литературу от научной. Эти понятия для него никоим образом не могли сочетаться, они совершенно противоположны. Кроме того, именно этому человеку принадлежит авторство «Тотального диктанта».
В жизни Евгения есть немало интересных фактов. К примеру, он обожает слушать классическую музыку (Бах и Моцарт). В его книге «Дом и остров, или Инструмент языка» описаны реальные истории из жизни друзей и знакомых автора. Именно с помощью этих рассказов писатель раскрывает читателям свое собственное мировоззрение. В настоящее время Водолазкин занимается чтением лекций в Мюнхенском университете.
Нельзя сказать точно, как удачно сложилась личная жизнь Евгения Водолазкина из-за недостатка информации на эту тему. Достоверно известно, что он женат на Татьяне Руди, а вот есть ли у них дети - загадка. Писатель никогда не распространялся о своих личных и семейных отношениях, всегда держал в тайне эту строну своего бытия. Возможно, он не хочет раскрывать какие-то не очень приятные для него моменты. А может быть просто не хочет, чтобы о нем говорили на каждом углу и обсуждали подробности из его семейной жизни, давая ненужные советы и пытаясь чему-то научить. Или же в свое время у талантливого писателя просто не хватило сил и времени, чтобы полноценно обустроить свой быт. Как бы там ни было - это личные дела Евгения и если он решил, что постороннему глазу заглядывать туда не стоит - то так тому и быть.
1214 ПросмотровЯркая и талантливая проза Евгения Водолазкина стала настоящим событием в мире современной русской литературы. Неповторимый стиль, своеобразное потрясающий слог автора - вот главные причины успеха. Наша сегодняшняя статья будет посвящена биографии и творчеству писателя.
Водолазкин Евгений Германович - признанный знаток древнерусской литературы, ставший автором произведений, вошедших в шорт-листы лучших литературных премий нашей страны.
Евгений Германович родился у в украинской столице 21 февраля 1964 года. О детстве будущего писателя практически ничего неизвестно, так как сам он не особенно охотно делится этой информацией.
Зато известно, что Водолазкин очень похож на своего прадеда, который был директором петербургской гимназии. В 1919 году он вступил в Белую армию добровольцем, а семью отправил в Киев, чтобы уберечь от опасности. Когда белогвардейцы были разгромлены, он присоединился к своей семье, понимая, что вернуться в Северную Пальмиру для него будет равносильно смертному приговору. То, что через 65 лет его внуку удалось приехать в Петербург, сам автор назвал "возвращением домой".
Евгений Водолазкин в 1986 году оканчивает филологический факультет Киевского университета имени Т. Г. Шевченко. И сразу же после этого поступает в аспирантуру на отделение древнерусской литературы ИРЛИ (Институт российской литературы). В 1990 году его зачисляют в штат Ученого совета ИРЛИ. Через несколько лет писатель станет одним из ведущих научных сотрудников института, а также лектором в Петербургском и Мюнхенском университетах.
Особый интерес у Водолазкина вызывала литература Древней Руси, изучению которой он посвятил основную часть своей жизни. Результатом этих исследований стали около сотни монографий и научных статей. Однако писатель проводит четкую черту между художественной литературой и научной работой. По его мнению, это два абсолютно разных, хоть и взаимосвязанных способа познания мира. Наука питает творчество новыми идеями, а творчество помогает сделать науку более гармоничный. Но ни в коем случае нельзя сочетать эти понятия.
О личной жизни Евгения Германовича известно мало: только то, что он женат. О том, есть ли у писателя дети, в сети и на страницах журналов умалчивается.
2013 год ознаменовался для филолога и писателя присвоением книжная премии «Ясная поляна». 14 октября того же года он, как один из ведущих русских писателей, в музее Льва Толстого принял
Теперь обратимся к творчеству писателя и более подробно ознакомимся с его изданными книгами.
Этот роман получил наибольшую известность из всех произведений, что написал Евгений Водолазкин. «Лавр», отзывы на который были бурные и одобрительные, стал своего рода визитной карточкой автора.
Сам писатель определяет жанр этого произведения как «роман-житие». События разворачиваются в XV веке на Руси. В центре повествования оказывается жизнь травника Арсения, унаследовавшего профессию от деда. Еще в молодости на его долю выпадает тяжелое испытание - его возлюбленная Устинья гибнет во время родов вместе с ребенком. Арсений считает себя виноватым в произошедшем с супругой и решает посвятить ее памяти свою жизнь. Для этого он становится странником, исцеляющим людей. Паломником он приходит в Иерусалим, где постригается в монахи и получает новое имя - Лавр.
Но примечателен роман не столько событиями, сколько языком. Водолазкин мастерски сумел воссоздать древнерусскую, среднесоветскую и «раннепостинтеллигентскую» речь. Его герой в своих монологах свободно переходит от одной эпохи русского языка к другой. Такую авторскую стилистику можно смело назвать «плетением словес».
Роман получил высокие оценки критиков и в 2013 году стал лауреатом двух книжных премий: «Ясная поляна» и «Большая книга». Более того, произведение по сей день числится среди номинантов на различные литературные премии.
Книга является сборником произведений. Евгений Водолазкин включил в него ряд интереснейших рассказов и повесть «Близкие друзья», рассказывающую о немецком солдате, который десять лет назад дошел до Сталинграда, и которому вновь предстоит преодолеть этот путь. Вошел в сборник также роман «Соловьев и Ларионов», ранее издававшийся отдельно.
В «Инструменте языка» наиболее ярко проявилась личность Евгения Водолазкина. Книга представляет собой сборник коротких зарисовок из жизни коллег и друзей автора, этюдов и эссе. Именно в этих рассказах о людях, совершенно для читателя посторонних, раскрывается сам автор, его мировоззрение, жизненные принципы и ориентиры.
В этой книге, публикующейся под двумя разными названиями, проявляет себя как драматург Евгений Водолазкин. Отзывы критиков, несмотря на смену амплуа, приятно удивили почитателей таланта писателя. В книгу вошли две пьесы, действие которых разворачивается в Но если «Пародист» описывает современную нам Северную Пальмиру, то в драме «Музей» читатель переносится в Ленинград 30-х годов ХХ века.
Водолазкин очень бережно относится к историческим деталям, не упуская из виду ни речь, ни социальные реалии, ни меняющуюся психологию людей. Однако, несмотря на это, основной конфликт пьес происходит не в реальности, а на метафизическом уровне. Однако это не делает произведения тяжеловесными, менее драматичными или скучными. Да и своеобразный юмор Евгения Водолазкина не даст читателю заскучать.
Главными героями романа стали современный историк Соловьев и белый генерал Ларионов, чью жизнь окружает множество тайн. Именно за их разгадку и берется ученый. Соловьев исследует архитектуру, разыскивает свидетельства очевидцев, встречается с потомками генерала и открывает охоту на его бумаги. Увлекаясь, ученый не видит, как исследование превращается в опасную авантюру. Жизнь Соловьева наполняется опасностями и сомнениями.
Этот роман Евгения Водолазкина практически сразу после публикации попал в список номинантов литературной премии Андрея Белого.
