«Тургенев сделал великое дело, тем, что написал удивительные портреты женщин. Может быть, таковых, как он писал, и не было, но когда он писал их, они появились» (Л.Н. Толстой А.П. Чехову. Гаспра, 1901 г.)
Тургенев - один из прекраснейших русских писателей. Его повести, романы и рассказы получили всемирное признание. С Тургеневым не только в литературу, но и в жизнь вошел поэтический образ спутницы русского героя, «тургеневской девушки»»: Ася, Наталья Ласунская, Лиза Калитина, Елена Стахова, Марианна.
Тургеневская девушка – это типаж женского характера с определенным набором черт, изначально сформировавшийся на основании нескольких произведений Ивана Тургенева, а впоследствии ставший именем нарицательным.
Это тип героини, отличающейся своеобразным глубоким внутренним миром, её душевная красота перекрывает не всегда прекрасную внешность. Такая девушка имеет нежную, открытую душу, в её поведении нет ни капли фальши, ни капли искусственных, неестественных чувств и переживаний, которые могут быть присущи мужским персонажам произведений Тургенева. Например, Ася – пылкая, открытая, благородная девушка. Да, её поведение несколько странно, но лишь оттого, что она ещё не освоилась в новой для себя роли.
„Сколько ты ни стучись природе в дверь, не отзовется она понятным словом, потому что она немая… Живая душа - та отзовется, и по преимуществу женская душа“. Эти слова Шубина из первой главы „Накануне“ оправдываются всеми тургеневскими романами.
И, правда, героини Тургенева чувствуют особенно глубоко. Они влюбляются в человека, не обращая внимания на его возраст, материальное состояние, общественное положение или происхождение. То, что действительно их волнует – душевные качества избранника. Сами же Тургеневские девушки имеют сильный характер, твёрдую волю. Так, Елена, героиня повести «Накануне» оставив близких и родину, не только пошла вместе с Инсаровым на борьбу за свободу чужой ей страны, но и решила занять место мужа после его трагической смерти. Джемма из произведения «Вешние воды» не побоялась изменить свою судьбу, бросив богатого господина Клюбера ради бедного, но благородного Санина. Все эти девушки - сильные, незаурядные личности.
Писатель, словно художник, создает неповторимые портреты своих персонажей. И образ Тургеневской девушки навсегда останется одним из замечательнейших шедевров галереи Мировой литературы.
Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) -
Существует устойчивое представление, что женщины-воительницы есть производное от культур исключительно ираноязычных кочевников, прежде всего сарматов. Удивительно, но массовое присутствие амазонок у других кочевых народов - тюрок, монголов почти всегда игнорируется.
Также как игнорируется преемственность культур более поздних тюркских и монгольских кочевников от древних ираноязычных. Ранее я как-то писал о погребальных обрядах монголов , имеющих много общего с иранским зороастризмом.В этот пост я собрал несколько отрывков из текстов исторических хроник и эпических сказаний, которые повествуют о массовом присутствии воюющих женщин у тюрок и монголов. Как известно, почти во всех кочевых культурах женщина имела более высокий социальный статус, чем у народов земледельческих. Связано это было с устройством быта кочевников который способствовал определенному равноправию между мужчинами и женщинами.
Плано Карпини, "История монгалов"
«Девушки и женщины ездят верхом и ловко скачут на конях, как мужчины. Мы также видели, как они носили колчаны и луки. И как мужчины, так и женщины могут ездить верхом долго и упорно».
Анналы Бертонского монастыря (Annales Burtonenses) о монгольской армии:
«Женщины, наподобие мужчин, скачут верхом, сражаются и стреляют из луков. Доспехи у них сделаны из многослойной кожи, и они почти непробиваемые».
Сейфи Челеби (XVI век) "Таварих" (Хроника)
«После боя, когда обирают павших в сражении калмыков и снимают с них латы и доспехи, обнаруживают, что это девушки. Этот народ обладает такой отвагой, что даже девушки идут на войну, облачившись в военные доспехи» .
Татарские женщины, как и все воины средних веков были невероятно жестоки, о том, как они издевались над пленными писал Фома Сплитский (1200 - 1268 гг.).
Фома Сплитский "Истории архиепископов Салоны и Сплита"
«Татарские женщины, вооружённые на мужской манер, как мужчины, отважно бросались в бой, причём с особой жестокостью они издевались над пленными женщинами. Если они замечали женщин с более привлекательными лицами, которые хоть в какой-то мере могли вызвать у них чувство ревности, они немедленно умерщвляли их ударом меча, если же они видели пригодных к рабскому труду, то отрезали им носы и с обезображенными лицами отдавали исполнять обязанности рабынь».
Иоганн Шильтбергер, "Путешествие по Европе, Азии и Африке с 1394 года по 1427 год".
«В бытность мою у Чакры перед ним и Едигеем предстала одна татарская дама по имени Садур-мелик, со свитой, состоящей из 4 тысяч девиц. Эта знатная дама, желая отомстить одному татарскому королю за то, что он убил ее мужа, просила Едигея, чтобы он помог ей изгнать того короля. Необходимо знать, что эта дама, равно как и провожавшие ее женщины, ездила верхом и управлялась в стрельбе из лука не хуже мужчины и что она, готовясь к битве, привязала к каждой стороне (лошади или седла) по мечу и луку.
Когда двоюродный брат короля, убившего ее мужа, будучи взят в плен в сражении с Чакрой, был отведен к ней, она приказала ему стать на колени, обнажила меч и одним ударом отсекла ему голову, говоря: "Теперь я отомстила!". Это случилось в моем присутствии, и я говорю здесь об этом как очевидец».
Множество воинствующих женских персонажей присутствуют в главном огузском эпосе "Книга моего деда Коркута", это жены, матери, невесты ханов и богатырей. Этот эпос восходит к XI веку - времени завоевания тюрками всей Передней Азии.
Рассказы о Бурла-хатун жене Казан-Бека:
«Сорок стройных дев на коней посадила, вороного жеребца привести велела, сама верхом села, мечом опоясалась и [на поиски сына] отправилась…
«Высокорослая Бурла-хатун разрубила мечом черное знамя гяуров, сбросила (его) на землю»
Кадры из турецкого сериала "Эртогрул".
Интересно, что в 17 веке участник немецкого посольства в Персию Адам Олеарий оставил описание могил Казан-бека и его жены Бурла-хатун в Азербайджане, он даже отметил необычную длину ее гробницы, ведь не даром Бурла-хатун имела постоянный эпитет "высокорослая")
Адам Олеарий "Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию"
«Царь Кассан, умерший позже своею смертью, похоронен у Тавриза при реке Аджи. Там и теперь можно видеть эту гробницу. Место погребения его супруги, царицы Бурлэ, показывают у крепости Урмия. Говорят, что могила в 40 футов длиной. Жители утверждают, что эта прежняя нация отличалась людьми гораздо более высокими и сильными, чем нынешние»
Хивинский историк 17 века Абу-ль-Гази отмечает, что жена Казан-бека из племени салор (Салор-Казан-алп) имела высокий рост и была одной их семерых женщин захвативших власть в тюркском государстве (иль), видимо речь опять идет о Бурла-хатун.
Абу-ль-Гази (1603-1664) «Родословная туркмен»
«Знатные люди и бахши из туркмен, сведущие в истории, рассказывают: семь девушек, подчинив себе весь огузский иль, много лет были беками. Первая из них - Алтун-Гозеки, дочь Сундун-бая и жена Салор-Казан-алпа, она была высокого роста»
"Выстрел", художник Булат Гильванов.
"Книга моего деда Коркута" (Китаб-и деде Коркуд)
Повествование о невесте тюркского героя Кан-Туралы Сельджан-Хатун:
«Кан-Туралы глаза приоткрыл, поднял ресницы, видит невеста его на коне, и конь и сама в броне, с копьем в руке, не царевна, а царь-девица!»
О боевых действиях Сельджан-хатун:
«Как увидела это Сельджан-хатун, внутри ее зажегся огонь; как сокол влетает в стаю гусей, она пустила коня на гяуров; с одного конца сокрушив гяуров, она вышла на другой конец».
«Тут Сельджан-хатун пустила коня, нанесла поражение (врагам); бежавших она не преследовала, просивших пощады не убивала. Она подумала, что враг разбит; с лезвием меча в крови она пришла в шатер».
Более чем вероятно, что основа женского головного убора у туркменских племен - гупба, имеющее форму верхушки боевого шлема, действительно, является его декоративной копией, призванной оставить память о том, что когда-то тюркские женщины носили защитное вооружение.
Это татарское женское украшение стало основой для российской Шапки Мономаха, я делал об этом специальный пост.
Отрывки из каракалпакского поэтического сказания «Сорок девушек» («Кырк Кыз») Поэма рассказывает о борьбе богатырши Гулаим и ее женской дружины с джунгарами и персидским Надир-шахом в 18 веке. Само представление о женщинах-воинах несомненно более древнее и восходит к 9-10 вв. - времени сложения тюркских этносов в Средней Азии. Один из вариантов эпоса «Кырк Кыз» можно
****
Повела за собой подруг
На широкий зеленый луг,
Завязала потешный бой.
Кони быстрые горячи,
А в девичьих руках - мечи.
На своих подруг дорогих
Гулаим глядит, весела,
Ободряет и учит их
Выбивать врага из седла,
В боевом наряде мужском
По-мужски сражаться с врагом,
Тонкий стан стянув кушаком,
Без ошибки владеть клинком;
Учит их искусству, каким
Настоящий храбрец-батыр
В грозный час удивляет мир.
Картины Булата Гильванова из цикла "Алтынчеч и сорок девушек"
****
«Кырк Кыз»
Наши силы, как луки, напряжены,
Кони наши откормлены и сильны,
Древки доблестных копий у нас в руках
Позолоченной сталью оснащены.
Ты за дело взялась, как прямой батыр.
Ты готовишься к битвам, хоть любишь мир.
Чтоб клинки не заржавели, ты в ножны
Терпеливо втираешь смолу и жир.
Ты подругам вручила мечи, уча
По-мужски нападать и рубить сплеча,
Чтобы дорого враг нашу кровь купил,
Не ушел от девического меча.
«Когда я перевернул последнюю страницу повести И. С. Тургенева "Ася", у меня появилось ощущение, что я только что прочел стихотворение или услышала нежную мелодию» - так отзываются многие об этой повести. И с этим вполне можно согласиться. Это прекрасная история любви, но, к сожалению, с печальным концом - возлюбленные расстались. Первая любовь Аси закончилась трагично.
Главная героиня Ася - это ярчайший образ в литературе. Миловидная девушка семнадцати лет со «смуглым кругловатым лицом, небольшим тонким носом, почти детскими щечками и черными, светлыми глазами. Она грациозно сложена, но не вполне еще развита».
Жизнь Аси складывалась трагическим образом: она дочь помещика и крепостной. Поэтому она застенчива и не умеет вести себя в светском обществе. Рано потеряла мать, а через несколько лет еще и отца. Это заставило ее рано задуматься о смысле жизни и разочароваться в некоторых вещах.
Но она не разлюбила жизнь, более того она хотела оставить свой след в истории. « Дни уходят, жизнь уйдет, а что мы сделали?» - говорит она. Ася стремится к чему-то особенному, к деятельной жизни, к совершению подвига. Она тонкая, романтическая натура, которой чуждо все обыденное и суетное. Не зря она хочет летать, как птица. Ей нравится романтические рассказы и легенды. А своим кумиром она считает Татьяну, героиню романа «Евгений Онегин».
Главная ее особенность - это непостоянство, загадочность и странность. Именно поэтому Н. Н. восклицает: «Что за хамелеон эта девушка!». Сначала она лазает по стене, как коза, поливает цветы на стенах, сразу после этого ведёт себя, как благовоспитанная барышня, шьёт и опять выказывает своё ребячество. Ася открытая, пылкая, благородная и непосредственная натура.
В этом произведении ее впервые охватывает такое чувство как любовь. Она полностью отдается этому ощущению. Любовь окрыляет ее и полету нет преград. Ася не умеет скрывать свои чувства или притворяться, и поэтому она первая, подобно пушкинской Татьяне, признается в любви Н. Н. Но его эти вести пугают и он не осмеливается связать свою жизнь с такой необычайной девушкой. Импульсивная и искренняя любовь Аси разбивается об робкую симпатию Н.Н., его нерешительность и боязнь противостоять общественному мнению. Обвинения Н.Н. глубоко ранят трепетную душу Аси, и она с Гагиным покидает город.
Образ Аси, безусловно, затронул каждого. Ее странное поведение, сила, с которой она влюбилась в Н.Н., поражает нас, а судьба Аси, та драматичность, с которой она рассталась с Н.Н., заставляет нас посочувствовать. Но меня изумляет ее отношение к жизни, те цели, которых она хочет добиться, то, что она стремиться достичь чего-то в жизни.
Тургеневских героинь - Наталью Ласунскую, Лизу Калитину, Елену Стахову, - по сложившейся в литературоведении традиции, принято относить к типу «тургеневской женщины», который развивает пушкинскую традицию «идеального» женского типа. По отношению к этим героиням справедливо утверждение Г. Б. Курляндской о том, что их «натура лишена противоположных начал, в той или иной степени отличается цельностью, поэтому их поведение, определяемое натурой, всегда однозначно и не страдает неожиданными поворотами» .
Однако в романах «Отцы и дети» и «Дым» происходит усложнение типа «тургеневской женщины». Об Анне Сергеевне Одинцовой и, особенно, об Ирине Ратмировой можно сказать, что по сплетению противоположных наклонностей и устремлений, приводящих их в состояние раздвоения и драматических колебаний, по некоторой доле инфернальности они соотносимы с героинями Достоевского.
Описание жизни Ирины в Москве дополняет то, о чем не говорит Тургенев относительно положения Анны Сергеевны после смерти отца. Бедность и унижение Ирина переносила «со злою улыбкою на сумрачном лице», и родители ее чувствовали себя «без вины виноватыми перед этим существом, которому как будто с самого рождения дано было право на богатство, на роскошь, на поклонение» .
Анна Сергеевна, оставшись совсем одна, с двенадцатилетней сестрой, «не потеряла голову и немедленно выписала к себе сестру своей матери, княжну Авдотью Степановну Х…ю», причуды которой выносила терпеливо, «занималась воспитанием сестры и, казалось, уже примирилась с мыслию увянуть в глуши…» . Для Ирины возможный брак с Литвиновым, которого она полюбила, можно сказать, тоже был бы «увяданием в глуши». Слишком далек был герой от символа «богатства, роскоши, поклонения». Его любовь Ирина принимает с «какой-то враждебностью, точно он обидел ее и она глубоко затаила обиду, а простить ее не могла». «Литвинов, - пишет автор, - был слишком молод и скромен в то время, чтобы понять, что могло скрываться под этой враждебностью, почти презрительною суровостью» . Когда героиня, полюбив, начинает строить различные планы о том, что она будет «делать, когда выйдет замуж за Литвинова», даже эти «светлые мгновения первой любви» омрачаются некоторыми «недоразумениями и толчками» . Однажды она назвала Литвинова «настоящим студентом», потому что у него «неблагородный облик»: он прибежал к ней прямо из университета, в старом сюртуке, с руками, запачканными в чернилах, и без перчаток . В другой раз Литвинов застает Ирину в слезах. Причина их была в ее единственном платье. «…У меня другого нет, - говорит она, - оно старое, гадкое, и я принуждена надевать это платье каждый день… даже когда ты… когда вы приходите… Ты, наконец, разлюбишь меня, видя меня такой замарашкой!» .
Невозможность терпеть тяжелое и унизительное положение толкает Анну Сергеевну выйти замуж за Одинцова, «очень богатого человека, лет сорока шести, чудака, ипохондрика, пухлого, тяжелого и кислого, впрочем, неглупого и не злого» . Разум побеждает страсть у Ирины, и она принимает предложение знатного родственника, хотя и «нелегко ей было разорвать связь с Литвиновым, она его любила и <…> чуть не слегла в постель, беспрестанно плакала, похудела, пожелтела» .
Можно сделать предположение, что и Анна Сергеевна пережила в своей жизни сильную страсть, которой не «отдалась вполне». Не случайно о ней говорят: «Прошла через огонь, воду и медные трубы» . Столкновение разума и страсти будет и в дальнейшем влиять на сознательный и самостоятельный выбор названных героинь Тургенева, причем разум будет побеждать страсть.
В связи с этим вряд ли справедливы утверждения тех исследователей, которые считают, что Одинцова так и не осмелилась «отдаться безвозвратно», ей так никогда и не «удалось полюбить», потому что «превыше всего ценила комфорт» . Упрекать Анну Сергеевну в неспособности и нежелании полюбить нельзя. Одинцова, у которой, по ее словам, «воспоминаний много, а вспомнить нечего» , готова полюбить (тем более, что Базаров «поразил ее воображение» ), однако, с одной стороны, по-своему понимает настоящую любовь, не возможную в реальной жизни, с другой, - любовь Базарова пугает ее.
Настоящая любовь для нее заключается в формуле «Или все, или ничего». Жизнь за жизнь. Взял мою, отдай свою, и тогда уже без сожаления и без возврата. А то лучше и не надо». Базаров на это говорит ей: «<…> - Я удивляюсь, как вы до сих пор… не нашли, чего желали.
А вы думаете, легко отдаться вполне чему бы то ни было?
Не легко, если станешь размышлять, да выжидать, да самому себе придавать цену, дорожить собою то есть, а не размышляя, отдаться очень легко.
Как же собою не дорожить? Если я не имею никакой цены, кому же нужна моя преданность?
Это уже не мое дело: это дело другого разбирать, какая моя цена. Главное, надо уметь отдаться.
<…> - Вы бы сумели отдаться?
Не знаю, хвастаться не хочу», - отвечает Базаров .
После этого разговора Анна Сергеевна серьезно задумывается. В борьбе страсти (символом которой, как и в романе Гончарова «Обрыв», является змея-коса) и разума победил последний. Базаров увидел на следующий день изменения в поведении Одинцовой и бледность ее лица, говорящие о бессонной ночи .
Настоящая любовь, по мысли героини, предполагает обязательное растворение своей жизни в жизни другого, однако, в реальной жизни оборачивается потерей цельности личности, утрате многообразных связей с миром, а значит, не может привести человека к полному счастью. Размышляя о лучших минутах жизни человека, Одинцова приходит к мысли об их неполноте, «вторичности». «Скажите, - спрашивает она у Базарова, - отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие, чем действительным счастием, то есть таким, которым мы сами обладаем?» .
Чувство, «внушенное Базарову Одинцовой», «мучило и бесило» его, «возмущало всю его гордость», он с «негодованием сознавал романтика в самом себе», «отправлялся в лес и ходил по нем большими шагами, ломая попадавшиеся ветки и браня вполголоса и ее и себя», когда же ему казалось, что «в Одинцовой происходит перемена», он «топал ногою или скрежетал зубами и грозил себе кулаком» . Увидев проявление страсти Базарова, которая «в нем билась сильная и тяжелая», «похожая на злобу и, быть может, сродни ей», героиня почувствовала, что ей «стало и страшно и жалко его» . Одинцова поняла, что неотрывная от ненависти страсть может перерасти в ненависть к ней как к причине этой страсти, с которой Базаров не мог сладить.
После объяснения Базарова Анна Сергеевна промолвила: «Я виновата, <…> но я это не могла предвидеть» . Узнав Базарова, Одинцова не могла предположить, что он способен так полюбить. Ее же только на один миг охватывает тайна страсти: «Она увидела себя в зеркале; ее назад закинутая голова с таинственной улыбкой на полузакрытых, полураскрытых глазах и губах, казалось, говорила ей в этот миг что-то такое, от чего она сама смутилась…» . «Она задумывалась и краснела, вспоминая почти зверское лицо Базарова, когда он бросился к ней…» . И в результате, уважая себя («Как собою не дорожить? Если я не имею никакой цены, кому же нужна моя преданность?»), понимая себя и Базарова («В нас слишком много было… однородного», «мы не нуждались друг в друге» ), она «заставила себя дойти до известной черты, заставила себя заглянуть за нее - и увидела за ней даже не бездну, а пустоту, («только намек на счастье») … или безобразие (« Я боюсь этого человека», - мелькнуло в голове Анны Сергеевны при расставании с Базаровым) , и впоследствии вышла замуж “не по любви, но по убеждению за человека «холодного как лед» .
Ирина в противоречивости своего характера еще более, по сравнению с Одинцовой, близка женскому типу «гордой красавицы» Достоевского. Она противопоставлена невесте Литвинова Татьяне. О Татьяне и сам Литвинов, и Потугин говорят как о милой, доброй, святой девушке, с постоянным «лучом солнца на лице», с золотым сердцем и истинно ангельской душой .
«Образ Ирины» же воздвигался перед Литвиновым «в своей черной, как бы траурной одежде» , «таинственные» глаза ее «как будто глядели <…> из какой-то неведомой глубины и дали» .
Е. Ю. Полтавец в статье “Сфинкс. Рыцарь. Талисман” проводит параллель между образами Одинцовой и княгини Р., основываясь на греческом мифе об Эдипе . Однако и Ирину Ратмирову можно отнести к этому типологическому ряду. Павел Кирсанов встретил княгиню на бале и «влюбился в нее страстно» . И Литвинов «влюбился в Ирину, как только увидал ее» , «оно» «налетело внезапною бурей» , «он чувствовал одно: пал удар, и жизнь перерублена, как канат, и весь он увлечен вперед и подхвачен чем-то неведомым и холодным. Иногда ему казалось, что вихорь налетал на него и он ощущал быстрое вращение и беспорядочные удары его темных крыл…» .
Оба героя понимают, что эта любовь не принесет им счастья, даже при взаимности, и невозможно будет от него освободиться. «Тяжело было Павлу Петровичу, - пишет Тургенев, - даже тогда, когда княгиня Р. его любила; но когда она охладела к нему, а это случилось довольно скоро, он чуть с ума не сошел <…>. Он вернулся в Россию, попытался зажить старою жизнью, но уже не мог попасть в прежнюю колею. Как отравленный, бродил он с места на место…» . С ядом сравнивает и Литвинов свое чувство к Ирине. «Видно, два раза не полюбишь, - думал он, - вошла в тебя другая жизнь, впустил ты ее - не отделаешься ты от этого яда до конца, не разорвешь этих нитей! Так; но что ж это доказывает? Счастье. «Разве оно возможно? Ты ее любишь, положим… и она… она тебя любит…» . Образы судьбы-колеса и любви - бездны - смерти (настоящей или духовной) снова возникают в романе «Дым». Герой говорит Татьяне, что он «погиб», что «падает в бездну» , автор так объясняет сложность чувств Литвинова и его желание прийти к чему-то определенному: «Людям положительным, вроде Литвинова, не следовало бы увлекаться страстью; она нарушает самый смысл их жизни… Но природа не справляется с логикой, с нашей человеческою логикой; у ней есть своя, которою мы не понимаем и не признаем до тех пор, пока она нас, как колесом, не переедет» . Литвином проходит все стадии в любви, которые предсказывает ему Потугин: «Человек слаб, женщина сильна, случай всесилен, примириться с бесцветною жизнию трудно, вполне себя позабыть невозможно… А тут красота и участие, тут теплота и свет, - где же противиться? И побежишь, как ребенок к няньке. Ну, а потом, конечно, холод, и мрак, и пустота… как следует. И кончится тем, что ото всего отвыкнешь, все перестанешь понимать. Сперва не будешь понимать, как можно любить; а потом не будешь понимать, как жить можно» . Уезжает Литвинов из Баден-Бадена «закостеневшим», «иногда ему сдавалось, что он собственный труп везет» .
Ирина, являющаяся в романе символом этого «Неведомого», против которого не смог устоять «положительный» человек Литвинов (впрочем, и Потугин), представляет тип женщины-аристократки, находящейся во власти не только света, но и «каких-то тайных» сил. Связь Ирины с великосветским обществом - в ее крови, а также в своего рода «категорическом императиве» ее красоты, которая требует широкой и блестящей арены, где она могла бы себя показать в настоящем свете и действовать. Вне этой атмосферы она не смогла бы жить, и никакая любовь не в состоянии заполнить этого пробела. «Оставить этот свет я не в силах, - пишет она Литвинову, - но и жить в нем без тебя не могу» . А перед этим говорит ему, что любовь не может заменить все в жизни: «Я спрашиваю себя, может ли мужчина жить одною любовью?..»
В этом Ирина соприродна Одинцовой. Говоря Литвинову: «Ты знаешь, ты слышал мое решение, ты уверен, что оно не изменится, что я согласна на… как ты это сказал? … на все или ничего … чего же еще? Будем свободны!..” , сама не верит своим словам и на следующий день меняет свое решение. Ирина не может разрешить противоречие и выбрать любовь, так как считает, что ни женщина, ни - особенно - мужчина не может жить одною любовью. Иначе, как это показал Толстой в “Анне Карениной”, страсть сменяется борьбой эгоизмов и приводит к трагедии.
Ирина живет в обществе, которое презирает. В Баден-Бадене все встречи героев проходят в окружении великосветского общества (действительном или незримом, но все равно ощущаемом ими). Оно присутствует не только в образе появляющегося генерала Ратмирова, но и тогда, когда Ирина встречается с Литвиновым в «бальном платье, с жемчугом в волосах и на шее» перед званым обедом или на улице в тот момент, когда к ней «подлетает известный дамский угодник мсье Вердие и начинает приходить в восторг от цвета увядшего листа ее платья, от ее низенькой испанской шляпки, надвинутой на самые брови…» , или во время решительного объяснения, когда Ирина… перебирает кружева. «Не сердись на меня, мой милый, - говорит она Литвинову, - что я в подобные минуты занимаюсь этим вздором… Я принуждена ехать на бал к одной даме, мне прислали эти тряпки, и я должна выбрать сегодня. Ах! Мне ужасно тяжело!» - произносит она и в то же время отворачивается от картона, чтобы слезы не испортили кружева» .
Завершается роман сообщением автора о том, что госпожу Ратмирову «боятся и взрослые, и высокопоставленные лица, и даже особы», боятся ее «озлобленного ума», между тем «муж Ирины быстро подвигается на том пути, который у французов называется путем почестей» . « В общем, - отмечает Д. Н. Овсянико-Куликовский, - в лице Ирины Тургенев дал нам превосходный образчик великосветской женщины, умной, гордой, страстной, наделенной большими душевными силами, которые, однако же, подточены какой-то роковой порчей, - львицы «озлобленной» и страдающей, а главное - сумевшей уберечься от всесильной заразы пошлости» .
Таким образом, героини романов «Отцы и дети» и «Дым» представляют новый, по сравнению с типом «тургеневской женщины», женский тип. В отличие от Натальи Ласунской», готовой пойти за Рудиным к «великой цели», Лизы Калитиной и Елены Стаховой, пытающихся «в одиночку» найти гармонию между личным счастьем и общественным долгом (тем самым они становятся трагическими героинями и несут наказание «за превышение пределов человеческой компетенции» ), Анна Сергеевна Одинцова (как переходный образ) и Ирина Ратмирова пытаются обрести гармонию в личной жизни. И если Одинцова способна пойти на компромисс, то Ирина остается в ситуации, исключающей возможность любого выбора и становится трагической героиней в личностном плане.
Следовательно, внутри система женских образов Тургенева оказывается единой, основанной на концепции писателя о трагическом уделе человеческой личности, связанной с решением проблемы поисков идеала, необходимого России в переломный момент ее истории.
В конце романа Литвинов восклицает: «Ты мне даешь пить из золотой чаши, но яд в твоем питье и грязью осквернены твои белые крылья…» [ 14 ]. Она вышла замуж «не по любви, но по убеждению <…> . Они живут в большом ладу друг с другом и доживутся, пожалуй, до счастья… пожалуй, до любви» .
Изучение психологии русского человека, его внутреннего мира, русского национального характера очень увлекало писателя Ивана Сергеевича Тургенева. «Красота разлита всюду... Но нигде она не сияет с такой силою, как в человеческой индивидуальности», - | писал он в свое время Полине Виардо. В 50-е годы XIX века писатель был проникнут беспокойным желанием художника постичь тайны бытия, жизни и смерти, вечной природы, прекрасного.
В своих повестях тех лет Тургенев запечатлел образ русской женщины в момент ее духовного пробуждения, в ту пору, когда она начала осознавать себя как личность: «... что такое русская женщина? Какая ее судьба, ее положение в свете - словом, что такое ее жизнь?» Тургеневская героиня не удовлетворяется обыкновенными домашними заботами, она «многого требует от жизни, она читает, мечтает... о любви... но для нее это слово много значит». Она ждет героя, в котором для нее воплощено все: «и счастье, и любовь, и мысль», - героя, который способен изменить ход жизни, противостоять «людской пошлости». Поверив в героя, героиня Тургенева «благоговеет перед ним... учится, любит». От тургеневского героя Ася в одноименной повести ждет ответа на самый болезненный и насущный вопрос русской жизни того времени: «Что делать?»
Судьба Аси (история ее детства) напоминает судьбу дочери самого Тургенева, Полины, которая воспитывалась в доме его матери. В этом образе воскресли и черты заинтересовавшей когда-то молодого Тургенева маленькой девочки, незаконнорожденной дочери дяди писателя и крепостной крестьянки. В пору создания повести цепкая память художника воскресила черты этого светлого и красивого маленького существа, в котором уже тогда угадывалась яркий, самобытный характер.
Ася - героиня, наделенная «благородной душой и удивительной силой характера». Господин Н. Н. встречает ее тогда, когда она томится от избытка жизненных и духовных сил, ее тяготит праздность, она вся во власти высоких человеческих порывов, мечтает «пойти куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг». Ее терзают мысли, еще неведомые герою повести: «Дни уходят, жизнь уйдет, а что мы сделали?» Тоска по деятельной, полной пользы и смысла жизни уже знакома Асе.
Углубляется и обостряется конфликт тургеневской героини с ее окружением, семьей, обществом. Ася откровенно говорит: «Лучше умереть, чем жить так». Она мечтает о подвиге. Нравственное, духовное изменение героини противопоставлено оскудению образа главного героя повести - и этим обостряется драматический конфликт повести, из нравственно-этического он постепенно перерастает в социальный. Неровность и противоречивость характера Аси во многом объясняется ее происхождением и двусмысленным положением в обществе. Дочь крепостной женщины и барина, она рано начала задумываться над несправедливостью жизни. Прямая и открытая, она стремилась к правде и не могла понять, «отчего никогда нельзя сказать всей правды». В сердце тургеневской девушки бьются гордость, отвага, стремление к независимости, она считает, что «лесть и трусость - самые дурные пороки».
Ася - национальный, типично русский характер, ей близок духовный мир любимой пушкинской героини: «А я хотела бы быть Татьяной». Сначала кажется, что господин Н. окажется достойным Аси. В нем девушка увидела воплощение своих мечтаний, от него ждала ответа на вопрос: «Как жить?» Вместе с чувством любви крепнут и духовные силы героини, у нее «крылья выросли», она не знает колебаний. Господин Н. Н. мог совершенно беспрепятственно жениться на ней, но «сама Ася, с ее огненной головой, с ее прошедшим, с ее воспитанием» его пугала. Господин Н. Н. обманул самые святые надежды героини.
Тургеневская «Ася» окончательно уничтожила веру в то, что люди, подобные господину Н. Н., способны «изменить своим благородством характер нашей жизни».
Образ тургеневской девушки не был неподвижным. От повести к повести типическое обобщение, которое нес в себе этот образ, становилось все более глубоким и современным, вбирая черты, каждый раз освещающие новую сторону русской действительности. Тургеневские девушки похожи в главном - в отношении к идеалу жизни. Это девушки, исполненные радужных, «крылатых надежд», впервые открывающие для себя новый мир ярких чувств и мыслей. В «Асе» (и других повестях, например в «Первой любви») Тургенев психологически точно описал, как в юном сердце, впервые полюбившем, обостряются все чувства, и герой видит, ощущает поток жизни, его незаметное течение.
Сергей Зимовец
Тургеневская девушка: генеалогия аффекта
(опыт инвективного психоанализа)
Казалось, злые старики сошлись и замышляют что-то недоброе.
И.С. Тургенев. Рудин.
Небольшую повесть “Ася” Иван Сергеевич Тургенев написал в 1858 году, после нашумевшего романа “Рудин” и в разгар работы над “Дворянским гнездом”. Это было особое время в творчестве писателя: именно в этот период Тургенев постепенно занимает одно из ведущих мест в русской литературе. Его публикаций с нетерпением ждал русский читатель, критики, собратья по перу. Его произведений ждали женщины - от столичной аристократии до разночинной интеллигенции и мелкопоместного дворянства. К началу 60-х годов Тургенев входит в моду; он, в полном соответствии с формулой русского писателя, - и выразитель поколения, и властитель дум.
Повесть “Ася” произвела на современников чрезвычайное впечатление и породила массу откликов, писем и статей, наиболее существенной и обстоятельной из которых была безусловно статья Н.Г. Чернышевского “Русский человек на rendez-vous”. В этой повести Тургенев во многом следует пушкинскому каноническому образу русской женщины с её естественными, открытыми и яркими чувствами, которые, как правило, не находят должного ответа в мужской среде.
Итак, в генеалогии тургеневской девушки Ася расположена в следующем ряду: Лиза из повести “Дневник лишнего человека”, Наташа Ласунская из романа “Рудин”, Вера из повести “Фауст”, собственно Ася, далее - Лиза Калитина из романа “Дворянское гнездо”, Елена Стахова из повести “Накануне” и наконец персонажи романа “Отцы и дети”.
Приведем краткое содержание повести. Для этой цели я хочу предложить вашему вниманию ее в пересказе Чернышевского и тем самым убить двух зайцев: вы освежите в памяти тургеневский сюжет и одновременно почувствуете критическую интенцию самого Чернышевского. Необходимо предуведомить, что Чернышевский взялся за прочтение повести с мыслью обнаружить там роман à la Ромео и Джульетта, с надеждой провозгласить появление русского Шекспира.
Итак, действие повести разворачивается за границей, в провинциальной Германии, где случайно встречаются русские туристы: молодой благородный господин Н.Н. и девушка Ася со своим братом.
“Вот человек (господин Н. Н. - С. З .), сердце которого открыто всем высоким чувствам, честность которого непоколебима, мысль которого приняла на себя все, за что наш век называется веком благородных стремлений. И что же делает этот человек? Он делает сцену, которой устыдился бы последний взяточник. Он чувствует самую чистую и сильную симпатию к девушке, которая любит его; он часа не может прожить, не видя этой девушки; его мысль весь день, всю ночь рисует ему ее прекрасный образ, настало для него, думаете вы, то время любви, когда сердце утопает в блаженстве. Мы видим Ромео, мы видим Джульетту, счастью которых ничто не мешает, и приближается минута, когда навеки решится их судьба, - для этого Ромео должен только сказать: “Я люблю тебя, любишь ли ты меня?” и Джульетта прошепчет: “Да…” И что же делает наш Ромео (так мы будем называть героя повести, фамилия которого не сообщена нам автором рассказа), явившись на свидание с Джульеттой? С трепетом любви ожидает Джульетта своего Ромео; она должна узнать от него, что он любит ее, - это слово не было произнесено между ними, оно теперь будет произнесено им, навеки соединятся они; блаженство ждет их, такое высокое и чистое блаженство, энтузиазм которого делает едва выносимой для земного организма торжественную минуту решения. От меньшей радости умирали люди. Она сидит, как испуганная птичка, закрыв лицо от сияния являющегося перед ней солнца любви; быстро дышит она, вся дрожит; она еще трепетнее потупляет глаза, когда входит он, называет ее имя; она хочет взглянуть на него, и не может; он берет ее руку, - эта рука холодна, лежит как мертвая в его руке; она хочет улыбнуться; но бледные губы ее не могут улыбнуться. Она хочет заговорить с ним, и голос ее прерывается. Долго молчат они оба, - и в нем, как сам он говорит, растаяло сердце, - и вот Ромео говорит своей Джульетте… И что же он говорит ей? “Вы предо мною виноваты, говорит он ей: - вы меня запутали в неприятности, я вами недоволен, вы компрометируете меня, и я должен прекратить мои отношения к вам; для меня очень неприятно с вами расставаться, но вы извольте отправляться отсюда подальше”. Что это такое? Чем она виновата? Разве тем, что считала его порядочным человеком? компрометировала его репутацию тем, что пришла на свидание с ним! Это изумительно! Каждая черта в ее бледном лице говорит, что она ждет решения своей судьбы от его слова, что она всю свою душу безвозвратно отдала ему и ожидает теперь только того, чтоб он сказал, что принимает ее душу, ее жизнь, - и он ей делает выговоры за то, что она его компрометирует! Что это за нелепая жестокость? что это за низкая грубость? И этот человек, поступающий так подло, выставлялся благородным до сих пор! Он обманул нас, обманул автора. Да, поэт сделал слишком грубую ошибку, вообразив, что рассказывает нам о человеке порядочном. Этот человек дряннее отъявленного негодяя.”
[Цит. по: Н.Г. Чернышевский. Избранные философские сочинения. В трех томах. М., Госполитиздат, 1950, - Т.2. “Русский человек на rendez-vous”. Стр. 216-217]
В меньшей степени мы будем анализировать поведение господина Н.Н., нас прежде всего интересует тургеневская девушка Ася. И здесь есть о чем подумать. Первое, что привлекает наше внимание, это неопределенность, даже некая таинственность взаимоотношений между Асей и её братом. Только на семнадцатый день их девятнадцатидневного знакомства Н.Н. наконец узнает историю Аси и то, что Гагин действительно её брат, а не любовник, как то доселе полагал наш герой. В этот же день он узнает о чувствах Аси. Далее в течение двух дней происходят катастрофические и быстротечные события со свиданием, размолвкой и отъездом.
Тургенев показывает, что Ася находится под абсолютным влиянием любовного аффекта, зов которого заставляет её постоянно пребывать в крайних состояниях режимов чувственности: сверхскоростная смена предельных величин психических состояний и их знаков отображена в особой динамике и даже какой-то кинематографической перемене авторских микронарративов.
Необходимо отметить, что чувство Аси немотивировано и внезапно. Оно овладевает ею стремительно и катастрофически, как инфекция. И это медицинское сравнение здесь не случайно, поскольку клиническая природа аффекта тургеневской девушки является “открытым” дискурсом автора. Ещё в “Дневнике лишнего человека” была предъявлена формула любви, которую Тургенев пытался воплотить почти во всех своих произведениях: “…разве любовь - естественное чувство?.. Любовь - болезнь; а для болезни закон не писан” (с. 21).
Дискурсивная структура поведения Аси построена как своеобразный анамнез, описание болезни: через сумму симптомов к обобщенному синдрому. Ася живет в клиническом пространстве любовного аффекта. Причем это пространство не дополнительное и не смежное, а характерообразующее, фундаментальное, ретроактивно конституирующее социальный мир.
Таким образом, экстатическое чувство, охватившее тургеневскую девушку, протекает в двух фундаментальных измерениях:
1. любовный аффект переживается как болезнь, а точнее, хворь , клинические признаки которой попеременно совпадают с симптоматикой то белой горячки, то чахотки, то невротического расстройства (Чернышевский называет это состояние “нервной горячкой”);
2. невропатия реализуется как способ жизни, и потому она удерживается и переживается а-медицински, в качестве экзистенциальной хвори-к-смерти, распределяя и проецируя свою семиотику интенсивностей на социальное пространство.
Это двойственное социоклиническое измерение в русской классической литературе становится обязательным признаком положительного или благородного героя, нового человека, революционера, которому так же, как в случае с любовью, “закон не писан” (в революционной формуле разночинца-демократа всегда присутствует “народное заступничество, чахотка и Сибирь”).
Гагин открывает господину Н.Н. тайну происхождения своей сестры. Эта психоаналитически значимая “история-биография” Аси повествует о двойственном истоке нашей барышни-крестьянки, в жизни которой от рождения до девяти лет доминировало крестьянское женское при полном дефиците барского мужского, а с девяти лет в латентной фазе развития, после смерти матери, происходит полная инверсия: она четыре года живет в доме нелюдимого, “почти разучившегося говорить” барина. В тринадцать лет на генитальной стадии она переходит под покровительство своего сводного брата. Таким образом, нелинейное психосексуальное становление Аси с длительным дефицитом фаллического, с нетриангулированной структурой семьи, с отвергаемой и в то же время травматически неотчуждаемой идентичностью, порождает в ней фундаментальный дисбаланс.
Именно эта изначальная нехватка в объекте, неполнота мужского задает тургеневской девушке впоследствии специфическую фетишистскую установку, вокруг которой артикулируются ее генитальное желание, фрустрация и аффект. И поскольку наша девственница напрочь лишена должного опыта чувств, в любовном романе ею движет только “нулевая степень аффекта”, если будет позволено перефразировать Барта; она находится в напряженном предвосхищении и, в то же время, в состоянии фундаментальной недостижимости, поскольку пределом её аффекта является сам аффект; в запросе и поисках мужского латентно содержатся парадоксальная невозможность овладения им.
Так это и происходит в любовной истории Аси - аффект (в нулевой степени) перерастает свои рамки без изменения карты тела, не подтверждаясь последовательно чувственным опытом перехода к женскому как таковому.
Тем самым ТуДе неизбежно содержит в своей символической позиции дыру реального, вследствие чего квази-вагинальный зов ТуДе оказывается основанием неизбежной кастрации мужского. В режимах чувственности тургеневской девушки нулевая степень аффекта обретает форму surplus-аффекта или дискурса преследующей (не гонимой, а гонящей) речи, что является решающим превентивным условием кастрации мужского. Здесь мы всегда оказываемся перед альтернативой: или исчезает желание, или исчезает объект. Тургеневская девушка выбирает второе - исчезновение объекта, т.е. она преследует саму себя ценой девальвации мужского. Или, говоря психоаналитически, редуцирует объект к пустому месту в своем бессознательном. К тому (туда), где должен находиться фаллос, но есть лишь пробел.
Именно в этом пункте тургеневская девушка всегда может благополучно и без остатка конвертироваться в русского революционера, заносящего свой карающий меч на Отца, Господина, Деспота, Авторитет, не щадя живота своего. Во всяком случае, в бессознательных мотивах поведения и революционер-разночинец, и тургеневская девушка обладают инфраструктурным тождеством “героической натуры”.
Итак, когда избыточная сила женского и слабость, нехватка мужского совпадают в индивидуальном пространстве сексуальности, тогда в качестве эксцесса этого единства-дисгармонии мы обнаруживаем тургеневскую девушку. Если принять во внимание психоаналитическую точку зрения, то мы должны бы сказать, что данный режим чувственности протекает и реализуется в перверсивном регистре. И все же литературный опыт такого характера показывает, что этот регистр всегда готов к оборачиванию, перемене знака на противоположный. Он не просто структурирует воображаемое ТуДе, в этом surplus-аффекте присутствует возможность полной открытости желания и отдачи его в безраздельное господство другому. Именно это обстоятельство приводит в ужас и замешательство любого, кому назначена такая зияющая открытость, этот оскопляющий ветер между ног. Вот в чем, как нам кажется, основной парадокс русской женщины (=девственницы, =революционера), по Тургеневу.
И все же наши рассуждения будут неполными, если мы не введем еще одну значимую, но неартикулированную фигуру из окружения ТуДе - крестьянина-скотника, с семьей которого изначально, до девяти лет, жила Ася и её мать. Об этом у Тургенева сказано не более двух-трех слов, но мир скотного двора и непременно матерящегося мужика был, конечно, основным идентификационным контр-ориентиром Аси. И именно это она впоследствии старалась забыть изо всех сил. Более того, “она хотела… заставить целый мир забыть её происхождение…” (с. 242). Происхождение, ретроактивно осознанное как абсолютная негативность, работающая в качестве обостренного комплекса неполноценности, - откуда появляется у Аси это травмирующее осознание? Конечно, из ее субъективации дворянским каноном. Не определив оральной и анальной стадий, он инвестирует себя в прегенитальную и генитальную, которые, как мы знаем, ответственны за реализацию того, что называют genital love . Но это вторжение гетерогенного в ткань психосексуальной эволюции радикально изменяет ее формулу. Реальность мужского как объекта желания оказывается вне его реальности как субъекта. Ибо в порядках становления русского коммунального тела в его крестьянском каноне напрочь отсутствует пространство личностного суверенитета, не говоря уже об эдипальной триангуляции и психосексуальном imago, конституированным бинарной генитальной топологией и ее символическими репрезентациями. Таким образом, возникающий запрос genital love с необходимостью будет редуцирован к primary love , детерминированной объектными отношениями, отношениями без интерсубъективности.
В поле объектных отношений крестьянской девочки мужской генитальный атрибут ретроактивно маркирован как плохой объект, ибо он репрезентирован негативным (инвективным) знаком. Стыд Аси за свое происхождение - это, конечно, инвестиции дворянских нравственных норм. Ася стыдится не простого, крестьянского происхождения, а низкого, контр-культурного, грубо-животного аспекта этого происхождения. В контексте морального нормирования она постоянно ощущает себя как свидетельство перверсивного альянса двух принципиально несводимых социальных страт. И один из них должен быть отвергнутым, запрещенным, вытесненным.
Но именно эта неартикулированная и репрессированная инстанция в повествовании и есть тот искомый “Х”, который определял психосексуальную конституцию ТуДе.
Конечно, могила Бога в бессознательном Аси не была пустой, но там, где должен быть возвышенный европейский фаллос в качестве универсального означающего, непреложно был русский инвективный “х...” в качестве второго термина бинарного идентификационного пространства.
Итак, постоянные противоречия, вспышки, потрясения, быстрая смена настроения, драматические комплексы - наиболее характерные признаки конститутивного дисбаланса в аффекте Аси. И чем глубже её метания и переживания, тем скорее она воспроизведет в своем запросе фаллического его фиаско, танатальное ниспровержение. Ибо становление тургеневской девушкой теперь уже не может осуществиться без отвержения. Приведем характеристику ряда психологических состояний Аси, её краткую нарративную психограмму:
“Она едва держалась на ногах и дрожала всем телом.” (с. 241)
“Уже накануне заметил я в ней что-то напряженное, не совсем естественное…” (с. 230)
“Странная усмешка слегка подергивала ее брови, ноздри и губы; полудерзко, полувесело щурились темные глаза.” (с. 231)
“Несколько мгновений спустя оно [лицо - С. З. ] уже все побледнело и приняло сосредоточенное, почти печальное выражение…” (с. 231)
“На обратном пути она пуще хохотала и шалила.” (с. 231)
“За столом она держалась очень чинно, почти чопорно, едва отведывая кушанья, и пила воду из рюмки.” (с. 232)
“… вдруг меня поразил голос Аси, с жаром и сквозь слезы произносившей следующие слова:
- Нет, я никого не хочу любить, кроме тебя, нет, нет, одного тебя я хочу любить - и навсегда…
- Тебя, тебя одного, - повторила она, бросилась ему на шею и с судорожными рыданиями начала целовать его и прижиматься к его груди.” (с. 237)
“… какие-то тени побежали у нее по лицу, уже успевшему побледнеть.”(с. 246)
“Ася потупилась и засмеялась тихим и легким смехом; я не знал за ней такого смеха.” (с. 247)
“Нет, нет, - возразила Ася и стиснула руки, - сегодня ни за что!.. Ни за что, - повторила она, бледнея.” (с. 252)
“Она дышала быстро и вся дрожала.” (с. 257)
“Послушайте, - сказала она, - если б я умерла, вам было бы жаль меня?” (с. 251)[Цит. по: И.С. Тургенев. Повести. М., Худ. лит. 1976]
Очевидно, что становление тургеневской девушкой предполагает наличие особых дискоммуникативных стратегий, позволяющих ей пребывать в режиме отказа и в то же время создавать ситуации отверженности, в том числе и само-отверженности , чтобы не стать “перверсивной” женщиной, женщиной-без-гимена. Поэтому та семиотика интенсивностей, в которой осуществляет себя тургеневская девушка, не может быть адекватно прочитанной ни в терминах социально-критического анализа, ни с точки зрения политической агробиологии, которые последовательно развивал в свое время Н.Г. Чернышевский.
Сексуальность тургеневской девушки освящена танатальным эротизмом и всегда “другому отдана”, как в символдраме - склоняясь к синему и голубому (одухотворенному, идейному, холодному, т.е. фаллическому), все же отдаются красному (революционному, агрессивному, чувственному, горячему, т.е. в нашем случае “х...ическому”). Может быть, ТуДе мечтает о красном коне-фаллосе, мчащемся в голубом небе. Но её гелиоцентрический мир в результате всегда оказывается х...ецентрическим.
Утратой объекта желания ТуДе возвращает-реактивирует себе девственность. Этот ритурнель-задержка является внутренней необходимостью. Ибо в случае ТуДе только повторение позволяет осуществить переход от инвективной сексуальности к танатально нормированной. В этой ситуации мужское просто не поспевает за сверхскоростным ритурном ТуДе; и дело здесь не в неизбежной слабости мужского, необходимость этой слабости и нехватки конституируется характерологической самоотверженностью ТуДе. Открывая большую охоту на мужчину, девственница, барышня-крестьянка жаждет “фаллоса”, отвергает “пенис” и остается с ненавистным “х...м”. В полном соответствии с великой артикуляцией символического, воображаемого и реального.
Таковы психосоциальные истоки онтологической женской (“героической”) хвори в русской классической литературе. И впоследствии Тургенев невольно подсказывает нам в “Отцах и детях”, что для того, чтобы понять эту хворь, надобно начинать с лягушек, а затем протиснуться между Кукшиной и Анной Сергеевной, в конце концов заболеть гноекровием, заразившись от трупа. Затейливый сюжет! Базаров, ставший селадоном, - это и есть искомая интенция ТуДе, неизбежно завершающая себя в танатальном эросе, труположестве. Медицинская катастрофа Базарова - это полное принятие им на себя нулевой степени аффекта ТуДе, и неважно, что персонаж здесь мужского пола.
