Детство — это время, когда закладываются основы личности, определяется то, что даст импульс ее развитию. Вот почему так важно понять, что формировало будущего писателя, что вошло в его душу с ранних лет и затем претворилось в его творчестве. Мы хорошо знаем историю жизни Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского и многих других замечательных русских писателей. А вот о том, как прошел жизненный путь и, в частности, детство Салтыкова-Щедрина, ставшего впоследствии великим писателем, сведения очень скупы. Как правило, в его биографии упоминается о его службе, вятской ссылке и работе в журналах. Но дар писателя-сатирика, которым обладал Щедрин, поистине уникален: для него необходимы особые личностные качества, особый взгляд на мир. Как же он формируется, что лежит в его основании? Быть может, понять это нам поможет детство Салтыкова-Щедрина.
Жизнь его была насыщенной и во многом необычной: прежде чем прославиться как сатирик, Щедрин прошел большую школу жизни, школу испытаний и потерь, надежд, ошибок, разочарований и открытий. А началась она еще в детстве. Он родился 15 января (27 по старому стилю) 1826 г. в семье богатых помещиков Тверской губернии Салтыковых в селе Спас-Угол. Оно получило такое название из-за того, что находилось на «углу» уезда и губернии.
Отец его Евграф Васильевич Салтыков принадлежал к старинному дворянскому роду. Получив неплохое для своего времени образование, он знал четыре иностранных языка, много читал и даже писал стихи. Карьеры он не сделал, и выйдя в отставку в 1815 году, решил поправить свое неважное материальное положение выгодной женитьбой. Свадьбу сыграли в 1816 году. Немолодой уже сорокалетний дворянин женился на пятнадцатилетней дочери довольно богатого московского купца Ольге Михайловне Забелиной . Сразу же после свадьбы молодожены поселились в родовом поместье Салтыковых селе Спас-Угол. Незадолго до свадьбы Евграф Васильевич закончил здесь постройку нового барского дома, где и родились их дети: Дмитрий, Николай, Надежда, Вера Любовь, шестым был Михаил, а после него появились на свет еще два брата — Сергей и Илья. Всего — 8 детей! Пожалуй, даже для дворянских семей той эпохи многовато: обычно было 3-4, иногда пятеро детей, но восемь! Как могло такое «многолюдство» отразиться на детстве писателя?
Мы знаем, как не хватало в детстве материнской ласки Пушкину — но у него была няня. Рано остался без матери Лермонтов — но у него была любящая бабушка. Щедрину, кажется, повезло больше: его родители прожили достаточно долго, было много братьев и сестер. Но атмосфера в семье сложилась крайне напряженная. Дело в том, что Ольга Михайловна отличалась крутым нравом, который сказывался и в отношении к мужу и детям. Несмотря на свою молодость, она проявила такую властность, что вскоре подчинила себе всех, включая собственного мужа. Она установила в усадьбе твердый распорядок, ввела строгий учет доходов и расходов. Вскоре стараниями Ольги Михайловны Салтыковы стали крупнейшими землевладельцами в уезде, имение превратилось в высокодоходное хозяйство, основанное на самых передовых для того времени достижениях. Но какой ценой это достигалось?
Накопительство сопровождалось поразительным скопидомством. Ольга Михайловна экономила на всем: на еде, на одежде, на образовании детей. Но мало того: полуголодное детство Салтыкова-Щедрина в богатейшей семье проходило на фоне постоянных скандалов между родителями. Сказывалась большая разница в возрасте, воспитании, характерах, привычках, темпераменте. Ольга Михайловна не имела образования, даже писать она научилась только в Спасском. Евграф Васильевич, и живя в деревне, сохранял интерес к чтению, в том числе и религиозной литературы. Он массу времени отводил церковным делам, особенно внимательно относился к церкви, которая высилась напротив усадьбы. Здесь крестили Салтыковы своих детей, здесь находилась и фамильная усыпальница, где был похоронен отец писателя, умерший в 1851 году.
Но религиозность отца не спасала семью от раздоров. В результате оказывалось, что те заповеди, о которых говорилось в священных книгах, на деле не имели ничего общего с реальной жизнью, где не было главного — любви к ближнему. А потому, как говорил писатель, «религиозный элемент сведен был на степень простой обрядности».
Атмосфера постоянной вражды, ругани навсегда запала в чуткую душу маленького Миши. Особенно страшно было то, что это касалось и детей. Вместо родительской ласки были подачки одним и тумаки другим. Дети разделялись на «любимчиков» и «постылых». Как непохоже все это на те «дворянские гнезда», которые показал нам в своих романах современник Михаила Евграфовича Тургенев! Насколько отличалась обстановка детства Салтыкова-Щедрина от той, в которой рос другой великий русский писатель Лев Николаевич Толстой! Достаточно сравнить лишь два произведения, написанные на автобиографической основе, — «Детство» Толстого и «Пошехонскую старину» Салтыкова-Щедрина, — чтобы понять эту разницу.
Но, пожалуй, еще сильнее Щедрина поразили детские впечатления, связанные с отношением к крепостным. Он вспоминал об этом с чувством внутреннего содрогания: «Я вырос на лоне крепостного права. Все ужасы этой вековой кабалы я видел в их наготе». Рачительная и умелая хозяйка, Ольга Михайловна в обращении с крестьянами была расчетливо-жестокой. Детство Салтыкова-Щедрина было отмечено тем, что ему не раз наблюдать сцены изуверских истязаний, брани, побоев. Людей приравнивали к вещам. Дворовых девок, чем-либо провинившихся, могли выдать замуж за самых никудышных мужиков, за малейшее неповиновение крестьян секли, продавали. И все это считалось нормой, законным средством, позволяющим поставить на ноги хозяйство.
Картина народных страданий дополнялась еще и теми впечатлениями, которые запомнились будущему писателю после первого посещения Троице-Сергиевой лавры. В 1831 году мать повезла его с братом Дмитрием в Москву, чтобы определить в учебное заведение, где можно было продолжить образование, полученное дома. Дорога их пролегла через Троице-Сергиеву лавру, находившуюся в 70 верстах от Спасской усадьбы.
Еще издали путнику открывался живописный вид на сказочный ансамбль Троицкого монастыря, окруженного мощными белыми крепостными стенами с красными боевыми башнями. За ними виднелись соборы с золотыми куполами, легкая, устремленная ввысь колокольня и цветисто-пестрые дворцы. В самом монастыре было полно нищих и калек, которые усаживались по обеим сторонам аллеи и тоскливо голосили. Совсем иначе выглядели монахи, щеголеватые, в шелковых рясах и с разноцветными четками. Надолго запомнилась ему церковная служба, сопровождавшаяся песнопениями.
В Троице-Сергиевой лавре Салтыков-Щедрин бывал не раз и впоследствии. Но впечатления от первого посещения были, несомненно, самыми сильными. Они нашли место и в «Губернских очерках », и в «Господах Головлевых », и в «Пошехонской старине ». Так, солдат Пименов рассказывает легенду о Сергии Радонежском, Иудушка Головлев мечтает найти успокоение от жизненных треволнений у Троицы. В «Пошехонской старине» Щедрин дал точное описание дороги от Троице-Сергиевой лавры до Москвы.
Были и светлые воспоминания, связанные с родными местами, где прошло его детство. Окрестности имения давали упокоение душе, настраивали на созерцательный, мечтательный лад. С запада почти вплотную к усадьбе подходил лес. Там было полно дичи, грибов и ягод. Писатель отмечал: «Замечательно, что я родился и вырос в деревне. Я знал, что такое лес, и множество раз даже хаживал туда за грибами и ягодами». На востоке лес уступал место кустарниковым зарослям болота, по которому в двух верстах от усадьбы медленно несла свои воды в зарослях осоки река Вьюлка. За ней на возвышенности виднелась деревня Никитское. Оттуда и из других окрестных деревень по праздникам шли в Спасскую церковь мимо господского дома вереницы богомольцев. Потом парни и девушки водили хороводы, слышны были песни крестьян. Все это тоже наполняло душу впечатлительного мальчика, внося в нее светлые порывы, настроения умиротворения и радости.
Так исподволь шло формирование будущего писателя с характерным для его творчества сочетанием жесточайшей социальной сатиры и поразительной устремленности к светлому, идеальному началу. Таким было детство Салтыкова-Щедрина, кратко описанное в статье. На пересечении этих двух, казалось бы, взаимоисключающих тенденций и сформировался уникальный, неповторимый щедринский стиль, определивший его писательский дар.
(псевдоним - Н. Щедрин)
(1826-1889) русский писатель
Салтыков-Щедрин (так обычно пишут его фамилию в наше время) стал первым русским литератором, чьи произведения читали так же, как и самые актуальные сообщения газет.
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин принадлежал к старинному дворянскому роду, а по матери - к не менее древней купеческой фамилии. Он приходился дальним родственником известному историку И. Забелину. Детские годы Михаила прошли в укромном уголке российской провинции, известном под названием Пошехонье. Там находилось родовое имение его отца.
В семье главным человеком была мать: она не только вела хозяйство, но и занималась всей коммерческой деятельностью.
Первые десять лет жизни Михаила прошли дома. С ним занимались приглашенные учителя, и уже к шести годам будущий писатель бегло разговаривал на немецком и французском языках, умел читать и писать. Только в 1836 году Михаил приехал в Москву и поступил в Дворянский институт. Проучившись там полтора года, он перевелся в одно из самых престижных учебных заведений того времени - Царскосельский лицей.
Уже на первом году учебы проявились литературные способности Салтыкова. В течение всех шести лет пребывания в Лицее его объявляли «продолжателем Пушкина», то есть первым учеником по русской литературе. Но дальше ученических рецензий он не пошел и за все годы учебы так и не начал писать.
В 1844 году Михаил Евграфович Салтыков кончает курс обучения и поступает на службу в Военное министерство. Служба сразу же стала для него неприятной обязанностью. Главным же его увлечением становится литература. Он посещает известные в Петербурге собрания литераторов в доме Н. М. Языкова. Видимо, там Салтыков познакомился с Виссарионом Белинским , под влиянием которого начинает сотрудничать в журналах «Отечественные записки» и «Современник». Вскоре он становится постоянным рецензентом этих журналов и регулярно публикует в них статьи о различных книжных новинках.
В конце сороковых годов публицист примыкает к известному в Петербурге кружку М. Петрашевского. Однако философские споры его практически не интересуют. Главным интересом Михаила Салтыкова становится жизнь России и Запада. Молодой человек искал сферу для активного применения своих способностей.
В конце сороковых годов в журнале «Отечественные записки» публикуются две первые повести Салтыкова --«Запутанное дело» и «Противоречие». Содержавшиеся в них острые наблюдения над современной действительностью привлекли внимание властей. Писатель был уволен со службы и весной 1848 года откомандирован в город Вятку. Там он провел целых восемь лет.
Отъезд из Петербурга сыграл и положительную роль в его жизни. Когда в 1849 году было разгромлено общество Петрашевского, Салтыкову удалось избежать наказания, поскольку больше года он отсутствовал в городе.
Находясь в Вятке, Михаил Салтыков прошел все ступени тогдашней чиновничьей лестницы: был переписчиком бумаг, полицейским чиновником при губернаторе, а летом 1850 года стал советником губернского правления. По роду работы он объездил целый ряд российских губерний, проверяя различные учреждения. Практически постоянно он вел памятные записки, которые позже использовал как основу для своих произведений.
Только в 1856 году закончился срок его ссылки. Тогда на российский престол взошел царь Александр II. Этот год принес перемены и в личную жизнь Салтыкова. Он женился на семнадцатилетней дочери губернатора Елизавете Болтиной и вместе с ней вернулся в Петербург. Однако в то время Салтыков еще не решился оставить службу и полностью посвятить себя литературному труду. Поэтому он вновь поступает на службу в Министерство внутренних дел. Одновременно писатель начал публикацию «Губернских очерков».
Вначале он принес их в редакцию «Современника», где рукопись была прочитана Н. Некрасовым и Иваном Тургеневым . Несмотря на восторженную оценку, Некрасов отказался публиковать очерки Салтыкова в своем журнале, опасаясь цензуры. Поэтому они вышли в журнале «Русский вестник», подписанные псевдонимом Н. Щедрин.
С этого времени о Михаиле Салтыкове заговорила вся Россия. Очерки вызвали целый поток отзывов в различных изданиях. Но дороже всего для Салтыкова были статьи Чернышевского и Добролюбова.
Успех «Губернских очерков» окрылил литератора, но он все еще не мог уйти со службы. Причина была сугубо материальной: прочитав публикацию, мать лишила Михаила какой-либо финансовой помощи.
Власти также относились к нему настороженно. Они нашли благовидный предлог, чтобы удалить его из Петербурга. Его назначили вице-губернатором сперва в Рязани, а затем в Твери. Там Салтыков впервые получил возможность осуществить свои принципы на практике. Он беспощадно увольнял со службы взяточников и воров, отменял телесные наказания и приговоры, которые считал несправедливыми, а также возбуждал судебные дела против нарушавших законы помещиков. Результатом деятельности Салтыкова явились многочисленные жалобы. Он был уволен в отставку по состоянию здоровья.
Уйдя со службы, Михаил Евграфович Салтыков переезжает в Петербург, где пытается издавать собственный журнал «Русская правда». Но вскоре терпит финансовый крах, через два года вновь возвращается на службу и покидает столицу.
Новое назначение Салтыкова, по-видимому, также было продиктовано желанием устранить его от активной публицистической деятельности. После «Губернских очерков» он выпускает новый цикл - «Невинные рассказы», а также пьесу «Смерть Пазухина». Последней каплей, переполнившей чашу терпения властей, стал цикл сатирических зарисовок «Помпадуры и помпадурши», в котором Салтыков едко высмеивает тех, кто стремился скрыть свою пустоту за красивыми словами.
Его переводят начальником казенной палаты в Рязань, через полгода перемещают в Тулу, а менее чем через год - в Пензу. Частые переезды мешали сосредоточиться на литературном творчестве. Но тем не менее Михаил Салтыков не переставал посылать в Петербург сатирические очерки, которые регулярно появлялись в журнале «Отечественные записки». Наконец в 1868 году решением шефа жандармов графа Шувалова он был окончательно уволен в отставку в чине действительного статского советника.
В декабре 1874 года умирает мать Салтыкова, и он получает долгожданное наследство, что позволяет ему устроиться жить в Петербурге. Там он становится одним из главных сотрудников журнала «Отечественные записки». После смерти Некрасова в 1877 году, Михаил Евграфович Салтыков становится ответственным редактором этого издания. На его страницах он и печатает все свои новые произведения.
В течение последующих двадцати лет Салтыков-Щедрин создает своего рода сатирическую энциклопедию русской жизни. Наряду с циклами очерков «Письма о провинции», «Признаки времени», «Письма к тетеньке» и «Дневник провинциала в Петербурге», в нее входят и произведения крупной формы, прежде всего «История одного города». Салтыков создал первый в русской литературе роман в жанре фантастического гротеска. Образ города Глупова стал нарицательным и определил целое направление последующего развития русской литературы.
В недрах очерков постепенно сложился и замысел романа «Господа Головлевы». Щедрин рассказывает страшную историю гибели целого рода. Образ Арины Петровны навеян общением с его собственной матерью. Ведь и свой псевдоним он взял, чтобы его отличали от жестокой помещицы, прозванной Салтычихой. Весьма колоритен главный герой романа - Порфирий Головлев, прозванный Иудушкой. Щедрин показывает, как жадность постепенно губит его, вытесняя все человеческое.
Последние десятилетия жизни Михаила Салтыкова проходят в постоянной борьбе с тяжелой болезнью - туберкулезом. По настоянию врачей писатель неоднократно выезжал на лечение во Францию, Швейцарию и Италию. Но и там он не выпускал из рук пера. Салтыков работал над романом «Современная идиллия» и новыми очерками, посвященными жизни в европейских странах.
После неоднократных предупреждений весной 1884 года власти закрыли журнал «Отечественные записки». Но писатель не примирился с тем, что его лишили основной трибуны для выступлений. Он продолжает печататься в «Русских ведомостях», «Вестнике Европы» и других изданиях. Чтобы усыпить бдительность цензоров, писатель возобновляет работу над циклом сказок. Они явились своеобразным итогом его жизни. Писатель облек их в басенно-притчевую форму, но внимательный читатель сразу же понял, кого автор имеет в виду под пескарями, волками, орлами-меценатами.
Михаил Евграфович Салтыков был чрезвычайно ранимым человеком. Когда в 1882 году на него обрушился град отрицательных рецензий, он хотел было прекратить писать. Но популярность писателя и дружеская поддержка друзей, в числе которых был, например, Иван Тургенев , помогли преодолеть депрессию.
Незадолго до смерти Салтыков-Щедрин написал в письме к сыну: «Паче всего люби родную литературу и звание литератора предпочитай всякому другому».
Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович
Русский писатель и публицист Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин родился 27 января 1826 года в селе Спас-Угол, расположенном в Калязинском уезде Тверской губернии. Отец будущего писателя Евграф Васильевич Салтыков принадлежал к старинному дворянскому роду, мать Ольга Михайловна Забелина происходила из богатой купеческой семьи. В родовом имении Салтыковых прошло детство писателя. В своем произведении «Пошехонская сторона» М.Е. Салтыков-Щедрин описал особенности помещичьего быта, знакомый ему с детских лет. Старшая сестра Михаила и крепостной художник Павел были его первыми учителями.
В 10 лет Михаил Салтыков поступил в Московский дворянский институт, в котором учился два года, достиг больших успехов в учебе и был признан отличным учеником. За особые успехи его перевели учиться за казенный счет в известный Царскосельский лицей. В годы учебы в лицее 1838-1844 он начал сочинять и печатать стихи, но вскоре решил, что не имеет особых способностей к поэзии. В 1844 году после выпуска из Царскосельского лицея Михаил Салтыков был принят на работу в канцелярию Военного министерства, где проработал до 1848 года.
Во время работы в Военном министерстве М.Е. Салтыков увлекся идеями утопического социализма, сблизился с петрашевцами, принадлежавшим к передовым слоям молодежи Петербурга. В эти годы им были написаны и опубликованы первые литературные произведения - повести «Противоречия» и «Запутанное дело», которые были признаны вредными, содержащими идеи, противоречащие режиму. В 1848 году Михаил Салтыков был сослан из Петербурга в Вятку за распространение антирежимных идей.
В Вятке Салтыков был назначен в вятское губернское правление на должность канцелярского чиновника, а затем старшего чиновника по особым поручениям при вятском губернаторе. Позже Михаил Салтыков был назначен правителем губернской канцелярии, а в августе 1850 года - советником губернского правления. Ссылка продолжалась до 1856 года. Писатель был освобожден из ссылки после смерти императора Николая I, получив в ноябре 1855 года право проживания в любом месте по своему усмотрению.
В 1856 году М.Е. Салтыков возвращается в Петербург, где поступает на службу в Министерство внутренних дел, где служил до 1858 года. В августе этого года его направили в командировку в Тверскую и Владимирскую губернии для исследования комитетов ополчения, которые были созданы в 1855 году в связи с восточной войной. Во время командировки Салтыков посетил несколько небольших городков обеих губерний, а в августе 1856 года под псевдонимом Н. Щедрин опубликовал «Губернские очерки», которые принесли ему большую популярность и определили характер всего дальнейшего литературного творчества. В России его стали считать литературным наследником Н. В. Гоголя.
В 1856 году М.Е. Салтыков-Щедрин женился на юной Елизавете Болтиной, которая была дочерью вице-губернатора Вятки.
В 1858 году М.Е. Салтыкова-Щедрина назначили на должность вице-губернатора города Рязани, а спустя два года в 1860 году - вице-губернатором Твери.
Во время службы тверским вице-губернатором Михаил Евграфович боролся со взяточниками и ворами, окружая себя людьми честными, порядочными. Он был инициатором возбуждения нескольких десятков судебных дел, обвинявших помещиков в различных преступлениях, отстранил от работы администраторов, уличенных в должностных правонарушениях. За свою деятельность он получил от крепостников прозвище «вице-Робеспьер». Салтыков-Щедрин приветствовал реформу 1861 года, всячески содействовал ее осуществлению.
В Твери М.Е. Салтыковым-Щедриным были написаны сатирические очерки «Наш дружеский хлам», «Наши глуповские дела», «Характеры», «После обеда в гостях», «Литераторы-обыватели», «Клевета», газетные статьи, пьесы «Песни» и «Погоня за счастьем».
В феврале 1862 года М.Е. Салтыков-Щедрин подает в отставку и уезжает в Петербург. В честь своего отъезда 22 марта 1862 года он организует литературный вечер в зале Дворянского собрания, в котором принимают участие поэты А.М.Жемчужников, А.Н. Плещеев, драматург А.Н.Островский, артист И.Ф.Горбунов.
В Петербурге по приглашению Н.А.Некрасова Салтыков-Щедрин был принят в редакцию журнала «Современник». Возникшие разногласия в «Современнике» приводят к тому, что он оставляет журнал и возвращается на государственную службу.
С ноября 1864 по апрель 1868года М.Е. Салтыков-Щедрин возглавляет казенные палаты Пензы, Тулы и Рязани. В 1868 году, имея чин действительного статского советника, был отправлен в окончательную отставку.
В июне 1868 года Н.А.Некрасов приглашает М.Е. Салтыкова-Щедрина стать вместе с ним соредактором журнала «Отечественные записки», заменившего «Современник». Он принимает это приглашение и работает в журнале до его запрещения в 1884 году.
В 80-е годы XIX писателем были написаны многие произведения. Среди них «Помпадуры и помпадурши» (1873), «Благонамеренные речи» (1876), «Господа Головлевы» (1880), «Пошехонская старина» (1889) и др.
Умер М.Е. Салтыков-Щедрин 10 мая 1889 года в Петербурге. Похоронен писатель на Волковом кладбище рядом с И.С.Тургеневым.
Ныне Талдомского района Московской области . Был шестым ребёнком потомственного дворянина и коллежского советника Евграфа Васильевича Салтыкова (1776-1851). Мать писателя, Забелина Ольга Михайловна (1801 - 1874), была дочерью московского дворянина Забелина Михаила Петровича (1765 - 1849) и Марфы Ивановны (1770 - 1814). Хотя в примечании к «Пошехонской старине» Салтыков-Щедрин и просил не смешивать его с личностью Никанора Затрапезного, от имени которого ведётся рассказ, но полнейшее сходство многого из сообщаемого о Затрапезном с несомненными фактами жизни Салтыкова-Щедрина позволяет предполагать, что «Пошехонская старина» имеет отчасти автобиографический характер.
Первым учителем Салтыкова-Щедрина был крепостной человек его родителей, живописец Павел Соколов; потом с ним занимались старшая его сестра, священник соседнего села, гувернантка и студент Московской духовной академии . Десяти лет от роду он поступил в , а два года спустя был переведён, как один из лучших учеников, казённокоштным воспитанником в Царскосельский лицей . Именно там он и начал свою деятельность писателя.
Уже в библиографических заметках, несмотря на маловажность книг, по поводу которых они написаны, проглядывает образ мыслей автора - его отвращение к рутине, к прописной морали, к крепостному праву ; местами попадаются и блёстки насмешливого юмора.
В первой повести Салтыкова-Щедрина, которую он никогда впоследствии не перепечатывал, звучит, сдавленно и глухо, та самая тема, на которую были написаны ранние романы Ж. Санд: признание прав жизни и страсти. Герой повести, Нагибин - человек, обессиленный тепличным воспитанием и беззащитный против влияний среды, против «мелочей жизни». Страх перед этими мелочами и тогда, и позже (например, в «Дороге» в «Губернских очерках») был знаком, по-видимому, и самому Салтыкову-Щедрину - но у него это был тот страх, который служит источником борьбы, а не уныния. В Нагибине отразился, таким образом, только один небольшой уголок внутренней жизни автора. Другое действующее лицо романа - «женщина-кулак», Крошина - напоминает Анну Павловну Затрапезную из «Пошехонской старины», то есть навеяно, вероятно, семейными воспоминаниями Салтыкова-Щедрина.
Гораздо крупнее «Запутанное дело» (перепечатано в «Невинных рассказах»), написанное под сильным влиянием «Шинели », может быть, и «Бедных людей », но заключающее в себе несколько замечательных страниц (например, изображение пирамиды из человеческих тел, которая снится Мичулину). «Россия, - так размышляет герой повести, - государство обширное, обильное и богатое; да человек-то глуп, мрёт себе с голоду в обильном государстве». «Жизнь - лотерея», подсказывает ему привычный взгляд, завещанный ему отцом; «оно так, - отвечает какой-то недоброжелательный голос, - но почему же она лотерея, почему ж бы не быть ей просто жизнью?» Несколькими месяцами раньше такие рассуждения остались бы, может быть, незамеченными - но «Запутанное дело» появилось в свет как раз тогда, когда Февральская революция во Франции отразилась в России учреждением так называемого Бутурлинского комитета (по имени его председателя Д. П. Бутурлина), облечённого особыми полномочиями для обуздания печати.
Здоровье Салтыкова-Щедрина, расшатанное ещё с половины 1870-х годов, было глубоко подорвано запретом «Отечественных записок». Впечатление, произведенное на него этим событием, изображено им самим с большой силой в одной из сказок («Приключение с Крамольниковым», который «однажды утром, проснувшись, совершенно явственно ощутил, что его нет») и в первом «Пёстром письме», начинающемся словами: «несколько месяцев тому назад я совершению неожиданно лишился употребления языка»…
Редакционной работой Салтыков-Щедрин занимался неутомимо и страстно, живо принимая к сердцу всё касающееся журнала. Окружённый людьми ему симпатичными и с ним солидарными, Салтыков-Щедрин чувствовал себя благодаря «Отечественным запискам» в постоянном общении с читателями, на постоянной, если можно так выразиться, службе у литературы, которую он так горячо любил и которой посвятил в «Круглом годе» такой чудный хвалебный гимн (письмо к сыну, написанное незадолго до смерти, оканчивается словами: «паче всего люби родную литературу и звание литератора предпочитай всякому другому»).
Незаменимой утратой был для него поэтому разрыв непосредственной связи между ним и публикой. Салтыков-Щедрин знал, что «читатель-друг» по-прежнему существует - но этот читатель «заробел, затерялся в толпе, и дознаться, где именно он находится, довольно трудно». Мысль об одиночестве, о «брошенности» удручает его всё больше и больше, обостряемая физическими страданиями и в свою очередь обостряющая их. «Болен я, - восклицает он в первой главе „Мелочей жизни“ . Недуг впился в меня всеми когтями и не выпускает из них. Измождённое тело ничего не может ему противопоставить». Последние его годы были медленной агонией, но он не переставал писать, пока мог держать перо, и его творчество оставалось до конца сильным и свободным: «Пошехонская старина» ни в чём не уступает его лучшим произведениям. Незадолго до смерти он начал новый труд, об основной мысли которого можно составить себе понятие уже по его заглавию: «Забытые слова» («Были, знаете, слова, - сказал Салтыков Н. К. Михайловскому незадолго до смерти, - ну, совесть, отечество, человечество, другие там ещё… А теперь потрудитесь-ка их поискать!.. Надо же напомнить!»..). Он умер 28 апреля (10 мая) 1889 и погребён 2 мая (14 мая), согласно его желанию, на Волковском кладбище , рядом с И. С. Тургеневым .
В интерпретации текстов Салтыкова-Щедрина имеются две исследовательские линии. Одна, традиционная, восходящая к литературной критике XIX в., видит в его творчестве выражение обличительного пафоса и едва ли не хронологию важнейших событий истории российского общества. Вторая, сформировавшаяся не без влияния герменевтики и структурализма выявляет в текстах объективно данные семантические конструкты разных уровней, позволяющие говорить о сильном мировоззренческом напряжении прозы Щедрина, ставящем её в один ряд с Ф. М. Достоевским и А. П. Чеховым. Представителей традиционного подхода упрекают в социологизаторстве и эпифеноменализме, стремлении увидеть в тексте то, что из-за внешней ангажированности хочется увидеть, а не то, что в нём самом дано.
Традиционный критический подход акцентирует внимание на отношении Салтыкова-Щедрина к реформам (не замечая разницы между личной позицией и художественным текстом). Двадцать лет кряду все крупные явления русской общественной жизни встречали отголосок в сатире Салтыкова-Щедрина, иногда предугадывавшей их ещё в зародыше. Это - своего рода исторический документ, доходящий местами до полного сочетания реальной и художественной правды. Занимает свой пост Салтыков-Щедрин в то время, когда завершился главный цикл «великих реформ» и, говоря словами Некрасова, «рановременные меры» (рановременные, конечно, только с точки зрения их противников) «теряли должные размеры и с треском пятились назад».
Осуществление реформ, за одним лишь исключением, попало в руки людей, им враждебных. В обществе всё резче заявляли себя обычные результаты реакции и застоя: мельчали учреждения, мельчали люди, усиливался дух хищения и наживы, всплывало наверх всё легковесное и пустое. При таких условиях для писателя с дарованием Салтыкова-Щедрина трудно было воздержаться от сатиры.
Орудием борьбы становится в его руках даже экскурсия в прошедшее: составляя «Историю одного города», он имеет в виду - как видно из письма его к А. Н. Пыпину , опубликованного в , - исключительно настоящее. «Историческая форма рассказа, - говорит он, - была для меня удобна потому, что позволяла мне свободнее обращаться к известным явлениям жизни… Критик должен сам угадать и другим внушить, что Парамоша - совсем не Магницкий только, но вместе с тем и NN. И даже не NN., а все вообще люди известной партии, и ныне не утратившие своей силы».
И действительно, Бородавкин («История одного города»), пишущий втихомолку «устав о нестеснении градоначальников законами», и помещик Поскудников («Дневник провинциала в Петербурге»), «признающий небесполезным подвергнуть расстрелянию всех несогласно мыслящих» - это одного поля ягоды; бичующая их сатира преследует одну и ту же цель, всё равно, идёт ли речь о прошедшем или о настоящем. Всё написанное Салтыковым-Щедриным в первой половине семидесятых годов XIX века даёт отпор, главным образом, отчаянным усилиям побеждённых - побеждённых реформами предыдущего десятилетия - опять завоевать потерянные позиции или вознаградить себя, так или иначе, за понесённые утраты.
В «Письмах о провинции» историографы - то есть те, что издавна делали русскую историю - ведут борьбу с новыми сочинителями; в «Дневнике провинциала» сыплются, как из рога изобилия, прожекты, выдвигающие на первый план «благонадежных и знающих обстоятельства местных землевладельцев»; в «Помпадурах и Помпадуршах» крепкоголовые «экзаменуют» мировых посредников, признаваемых отщепенцами дворянского лагеря.
В «Господах ташкентцах» мы знакомимся с «просветителями, свободными от наук» и узнаем, что «Ташкент есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем». «Помпадуры» - это руководители, прошедшие курс административных наук у Бореля или у Донона; «Ташкентцы» - это исполнители помпадурских приказаний. Не щадит Салтыков-Щедрин и новые учреждения - земство , суд , адвокатуру , - не щадит их именно потому, что требует от них многого и возмущается каждой уступкой, сделанной ими «мелочам жизни».
Отсюда и строгость его к некоторым органам печати, занимавшимся, по его выражению, «пенкоснимательством». В пылу борьбы Салтыков-Щедрин мог быть несправедливым к отдельным лицам, корпорациям и учреждениям, но только потому, что перед ним всегда носилось высокое представление о задачах эпохи.
«Литература, например, может быть названа солью русской жизни: что будет, - думал Салтыков-Щедрин, - если соль перестанет быть солёною, если к ограничениям, не зависящим от литературы, она прибавит ещё добровольное самоограничение?..» С усложнением русской жизни, с появлением новых общественных сил и видоизменением старых, с умножением опасностей, грозящих мирному развитию народа, расширяются и рамки творчества Салтыкова.
Ко второй половине семидесятых годов относится создание им таких типов, как Дерунов и Стрелов, Разуваев и Колупаев. В их лице хищничество с небывалой до тех пор смелостью предъявляет свои права на роль «столпа», то есть опоры общества - и эти права признаются за ним с разных сторон как нечто должное (припомним станового пристава Грацианова и собирателя «материалов» в «Убежище Монрепо»). Мы видим победоносный поход «чумазого» на «дворянские усыпальницы», слышим допеваемые «дворянские мелодии», присутствуем при гонении против Анпетовых и Парначевых, заподозренных в «пущании революции промежду себя».
Ещё печальнее картины, представляемые разлагающейся семьей, непримиримым разладом между «отцами» и «детьми» - между кузиной Машенькой и «непочтительным Коронатом», между Молчалиным и его Павлом Алексеевичем, между Разумовым и его Стёпой. «Больное место» (напечатано в «Отечественных записках » , перепечатано в «Сборнике»), в котором этот разлад изображён с потрясающим драматизмом - один из кульминационных пунктов дарования Салтыков-Щедрин «Хандрящим людям», уставшим надеяться и изнывающим в своих углах, противопоставляются «люди торжествующей современности», консерваторы в образе либерала (Тебеньков) и консерваторы с национальным оттенком (Плешивцев), узкие государственники, стремящиеся, в сущности, к совершенно аналогичным результатам, хотя и отправляющиеся один - «с Офицерской в столичном городе Петербурге, другой - с Плющихи в столичном городе Москве».
С особенным негодованием обрушивается сатирик на «литературные клоповники», избравшие девизом: «мыслить не полагается», целью - порабощение народа, средством для достижении цели - оклеветание противников. «Торжествующая свинья», выведенная на сцену в одной из последних глав, «За рубежом», не только допрашивает «правду», но и издевается над ней, «сыскивает её своими средствами», гложет её с громким чавканьем, публично, нимало не стесняясь. В литературу, с другой стороны, вторгается улица, «с её бессвязным галденьем, низменной несложностью требований, дикостью идеалов» - улица, служащая главным очагом «шкурных инстинктов».
Несколько позже наступает пора «лганья» и тесно связанных с ним «извещений», «Властителем дум» является «негодяй, порождённый нравственною и умственною мутью, воспитанный и окрылённый шкурным малодушием».
Иногда (например в одном из «Писем к тётеньке») Салтыков-Щедрин надеется на будущее, выражая уверенность, что русское общество «не поддастся наплыву низкопробного озлобления на всё выходящее за пределы хлевной атмосферы»; иногда им овладевает уныние при мысли о тех «изолированных призывах стыда, которые прорывались среди масс бесстыжества - и канули в вечность» (конец «Современной идиллии»). Он вооружается против новой программы: «прочь фразы, пора за дело взяться», справедливо находя, что и она - только фраза и вдобавок «истлевшая под наслоениями пыли и плесени» («Пошехонские рассказы»). Удручаемый «мелочами жизни», он видит в увеличивающемся их господстве опасность тем более грозную, чем больше растут крупные вопросы: «забываемые, пренебрегаемые, заглушаемые шумом и треском будничной суеты, они напрасно стучатся в дверь, которая не может, однако, вечно оставаться для них закрытой». - Наблюдая с своей сторожевой башни изменчивые картины настоящего, Салтыков-Щедрин никогда не переставал вместе с тем глядеть в неясную даль будущего.
Сказочный элемент, своеобразный, мало похожий на то, что обыкновенно понимается под этим именем, никогда не был совершенно чужд произведениям Салтыкова-Щедрина: в изображения реальной жизни у него часто врывалось то, что он сам называл волшебством. Это - одна из тех форм, которые принимала сильно звучавшая в нём поэтическая жилка. В его сказках, наоборот, большую роль играет действительность, не мешая лучшим из них быть настоящими «стихотворениями в прозе». Таковы «Премудрый пескарь», «Бедный волк», «Карась-идеалист», «Баран непомнящий» и в особенности «Коняга». Идея и образ сливаются здесь в одно нераздельное целое: сильнейший эффект достигается самыми простыми средствами.
Немного найдется в нашей литературе таких картин русской природы и русской жизни, какие раскинуты в «Коняге». После Некрасова ни у кого не слышалось таких стонов душевной муки, вырываемых зрелищем нескончаемого труда над нескончаемой задачей.
Великим художником является Салтыков-Щедрин и в «Господах Головлёвлых». Члены Головлёвской семьи, этого уродливого продукта крепостной эпохи - не сумасшедшие в полном смысле слова, но повреждённые совокупным действием физиологических и общественных условий. Внутренняя жизнь этих несчастных, исковерканных людей изображена с такой рельефностью, какой редко достигает и наша, и западноевропейская литература.
Это особенно заметно при сравнении картин, аналогичных по сюжету, - например, картин пьянства у Салтыкова-Щедрина (Степан Головлёв) и у Золя (Купо, в «Assommoir»). Последняя написана наблюдателем-протоколистом, первая - психологом-художником. У Салтыкова-Щедрина нет ни клинических терминов, ни стенографически записанного бреда, ни подробно воспроизведенных галлюцинаций; но с помощью нескольких лучей света, брошенных в глубокую тьму, перед нами восстает последняя, отчаянная вспышка бесплодно погибшей жизни. В пьянице, почти дошедшем до животного отупения, мы узнаем человека.
Ещё ярче обрисована Арина Петровна Головлёва - и в этой чёрствой, скаредной старухе Салтыков-Щедрин также нашёл человеческие черты, внушающие сострадание. Он открывает их даже в самом «Иудушке » (Порфирии Головлёве) - этом «лицемере чисто русского пошиба, лишённом всякого нравственного мерила и не знающем иной истины, кроме той, которая значится в азбучных прописях». Никого не любя, ничего не уважая, заменяя отсутствующее содержание жизни массой мелочей, Иудушка мог быть спокоен и по-своему счастлив, пока вокруг него, не прерываясь ни на минуту, шла придуманная им самим суматоха. Внезапная её остановка должна была разбудить его от сна наяву, подобно тому, как просыпается мельник, когда перестают двигаться мельничные колеса. Однажды очнувшись, Порфирий Головлёв должен был почувствовать страшную пустоту, должен был услышать голоса, заглушавшиеся до тех пор шумом искусственного водоворота.
«Униженные и оскорблённые встали передо мной, осиянные светом, и громко вопияли против прирождённой несправедливости, которая ничего не дала им, кроме оков». В «поруганном образе раба» Салтыков-Щедрин признал образ человека. Протест против «крепостных цепей», воспитанный впечатлениями детства, с течением времени обратился у Салтыкова-Щедрина, как и у Некрасова, в протест против всяких «иных» цепей, «придуманных взамен крепостных»; заступничество за раба перешло в заступничество за человека и гражданина. Негодуя против «улицы» и «толпы», Салтыков-Щедрин никогда не отождествлял их с народной массой и всегда стоял на стороне «человека, питающегося лебедою» и «мальчика без штанов». Основываясь на нескольких вкривь и вкось истолкованных отрывках из разных сочинений Салтыкова-Щедрина, его враги старались приписать ему высокомерное, презрительное отношение к народу; «Пошехонская старина» уничтожила возможность подобных обвинений.
Немного, вообще, найдётся писателей, которых ненавидели бы так сильно и так упорно, как Салтыкова. Эта ненависть пережила его самого; ею проникнуты были даже некрологи, посвящённые ему в некоторых органах печати. Союзником злобы являлось непонимание. Салтыкова называли «сказочником», его произведения - фантазиями, вырождающимися порою в «чудесный фарс» и не имеющими ничего общего с действительностью. Его низводили на степень фельетониста , забавника, карикатуриста , видели в его сатире «некоторого рода ноздрёвщину и хлестаковщину с большою прибавкою Собакевича».
Салтыков-Щедрин как-то назвал свою манеру писать «рабьей»; это слово было подхвачено его противниками - и они уверяли, что благодаря «рабьему языку» сатирик мог болтать сколько угодно и о чём угодно, возбуждая не негодование, а смех, потешая даже тех, против кого направлены его удары. Идеалов, положительных стремлений у Салтыкова-Щедрина, по мнению его противников, не было: он занимался только «оплеванием», «перетасовывая и пережевывая» небольшое количество всем наскучивших тем.
В основании подобных взглядов лежит в лучшем случае ряд явных недоразумений. Элемент фантастичности, часто встречающийся у Салтыкова-Щедрина, нисколько не уничтожает реальности его сатиры. Сквозь преувеличения ясно виднеется правда - да и самые преувеличения оказываются иногда не чем другим, как предугадываньем будущего. Многое из того, о чём мечтают, например, прожектеры в «Дневнике провинциала», несколько лет спустя перешло в действительность.
Между тысячами страниц, написанных Салтыковым-Щедриным, есть, конечно, и такие, к которым применимо название фельетона или карикатуры - но по небольшой и сравнительно неважной части нельзя судить о громадном целом. Встречаются у Салтыкова и резкие, грубые, даже бранные выражения, иногда, быть может, бьющие через край; но вежливости и сдержанности нельзя и требовать от сатиры.
Рабий язык, говоря собственными словами Салтыков-Щедрин, «нимало не затемняет его намерений»; они совершенно ясны для всякого, кто желает понять их. Его темы бесконечно разнообразны, расширяясь и обновляясь сообразно с требованиями времени.
Есть у него, конечно, и повторения, зависящие отчасти от того, что он писал для журналов; но они оправдываются, в основном, важностью вопросов, к которым он возвращался. Соединительным звеном всех его сочинений служит стремление к идеалу, который он сам (в «Мелочах жизни») резюмирует тремя словами: «свобода, развитие, справедливость».
Под концом жизни эта формула кажется ему недостаточною. «Что такое свобода, - говорит он, - без участия в благах жизни? Что такое развитие без ясно намеченной конечной цели? Что такое справедливость, лишённая огня самоотверженности и любви»?
На самом деле любовь никогда не была чужда Салтыков-Щедрин: он всегда проповедовал её «враждебным словом отрицанья». Беспощадно преследуя зло, он внушает снисходительность к людям, в которых оно находит выражение часто помимо их сознания и воли. Он протестует в «Больном месте» против жестокого девиза: «со всем порвать». Речь о судьбе русской крестьянской женщины, вложенная им в уста сельского учителя («Сон в летнюю ночь» в «Сборнике»), может быть поставлена по глубине лиризма наряду с лучшими страницами Некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо». «Кто видит слезы крестьянки? Кто слышит, как они льются капля по капле? Их видит и слышит только русский крестьянский малютка, но в нём они оживляют нравственное чувство и полагают в его серце первые семена добра».
Эта мысль, очевидно, давно овладела Салтыковым-Щедриным. В одной из самых ранних и самых лучших его сказок («Пропала совесть») совесть, которою все тяготятся и от которой все стараются отделаться, говорит своему последнему владельцу: «отыщи ты мне маленькое русское дитя, раствори ты передо мной его сердце чистое и схорони меня в нём: авось он меня, неповинный младенец, приютит и выхолит, авось он меня в меру возраста своего произведёт да и в люди потом со мной выйдет - не погнушается… По этому её слову так и сделалось.
Отыскал мещанинишка маленькое русское дитя, растворил его сердце чистое и схоронил в нём совесть. Растёт маленькое дитя, и вместе с ним растёт в нём и совесть. И будет маленькое дитя большим человеком, и будет в нём большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая и захочет распоряжаться всем сама». Эти слова, полные не только любви, но и надежды, - завет, оставленный Салтыковым-Щедриным русскому народу.
В высокой степени своеобразны слог и язык Салтыкова-Щедрина. Каждое выводимое им лицо говорит именно так, как подобает его характеру и положению. Слова Дерунова, например, дышат самоуверенностью и важностью, сознанием силы, не привыкшей встречать ни противодействия, ни даже возражений. Его речь - смесь елейных фраз, почёрпнутых из церковного обихода, отголосков прежней почтительности перед господами и нестерпимо резких нот доморощенной политико-экономической доктрины.
Язык Разуваева относится к языку Дерунова, как первые каллиграфические упражнения школьника к прописям учителя. В словах Фединьки Неугодова можно различить и канцелярский формализм высшего полёта, и что-то салонное, и что-то Оффенбаховское.
Когда Салтыков-Щедрин говорит от собственного своего лица, оригинальность его манеры чувствуется в расстановке и сочетании слов, в неожиданных сближениях, в быстрых переходах из одного тона в другой. Замечательно умение Салтыкова подыскать подходящую кличку для типа, для общественной группы, для образа действий («Столп», «Кандидат в столпы», «внутренние Ташкентцы», «Ташкентцы приготовительного класса», «Убежище Монрепо», «Ожидание поступков» и т. п.).
Второй из упомянутых подходов, восходящий к идеям В. Б. Шкловского и формалистов, М. М. Бахтина указывает на то, что за узнаваемыми «реалистичными» сюжетными линиями и системой персонажей скрывается коллизия предельно абстрактных мировоззренческих концептов, в числе которых «жизнь» и «смерть». Их борьба в мире, исход которой писателю представлялся неочевидным и представлена с помощью разных средств в большей части текстов Щедрина. Следует отметить, что отдельное внимание писатель уделял мимикрии смерти, облекающейя во внешне жизненные формы. Отсюда мотив кукол и кукольности («Игрушечного дела людишки», Органчик и Прыщ в «Истории одного города»), зооморфные образы с разными видами переходов от человека к зверю (очеловеченные звери в «Сказках», звероподобные люди в «Господах Ташкентцах»). Экспансия смерти и формирует тотальную дегуманизацию жизненного пространства, которую отображает Щедрин. Неудивительна частота появления в текстах Щедрина мортальной темы. Эскалация мортальных образов, достигающая почти степени фантасмагории наблюдается в «Господах Голвлевых»: это не только многочисленные повторяющиеся физические смерти, но и угнетенное состояние природы, разрушение и тление вещей, разного рода видения и мечтания, расчёты Порфирия Владимирыча, когда «цифирь» не только теряет связь с реальностью, но переходит в своего рода фантастические видения, завершающиеся сдвигом временных пластов. Смерть и смертоносность в социальной реальности, где Щедрин болезненно остро видит отчуждение, ведущее к утрате человеком самого себя, оказывается только одним из случаев экспансии смертоносного, что заставляет отвлечь внимание только от «социального бытописательства». В таком случае реалистические внешние формы письма Салтыкова-Щедрина скрывают глубинную экзистенциальную направленность щедринского творчества, делают его сопоставимым с Э. Т. А. Гофманом, Ф. М. Достоевским и Ф. Кафкой.
Мало таких нот, мало таких красок, которых нельзя было бы найти у Салтыкова-Щедрина. Сверкающий юмор, которым полна удивительная беседа мальчика в штанах с мальчиком без штанов, так же свеж и оригинален, как и задушевный лиризм, которым проникнуты последние страницы «Господ Головлёвых» и «Больного места». Описаний у Салтыкова-Щедрина немного, но и между ними попадаются такие перлы, как картина деревенской осени в «Господах Головлёвых» или засыпающего уездного городка в «Благонамеренных речах». Собрание сочинений Салтыкова-Щедрина с приложением «Материалов для его биографии» вышло в первый раз (в 9 томах) в год его смерти () и выдержало с тех пор много изданий.
Сочинения Салтыкова-Щедрина существуют и в переводах на иностранные языки, хотя своеобразный стиль Салтыкова-Щедрина представляет для переводчика чрезвычайные трудности. На немецком языке переведены «Мелочи жизни» и «Господа Головлёвы» (в Универсальной библиотеке Реклама), а на французский - «Господа Головлёвы» и «Пошехонская старина» (в «Bibliothèque des auteurs étrangers», изд. «Nouvelle Parisienne»).
Хроники и романы:
Сказки:
Рассказы:
Книги очерков:
Комедии:
В осуждении зла непременно кроется любовь к добру: негодование на общественные язвы, болезни предполагает страстную тоску о здоровье. Ф.М. Достоевский
Творчество публициста, критика, писателя, редактора журнала "Отечественные записки" Салтыкова-Щедрина продолжает и углубляет сатирическое направление в русской литературе, начатое Грибоедовым и Гоголем. Появление в русской литературе сатирика такого масштаба стало возможным только благодаря вере в преображающую силу литературы (которую сам писатель называл "солью русской жизни"), и такая вера действительно господствовала в российском обществе второй половины 19 века.
Настоящая фамилия писателя - Салтыков . Псевдонимом " Николай Щедрин " он подписывал свои ранние произведения (от имени Н. Щедрина велось повествование в "Губернских очерках"). Поэтому, став знаменитым именно как Щедрин, стал подписываться двойной фамилией. Будущий писатель, вице-губернатор Тверской и Рязанской губерний родился 27 января 1826 года в селе Спас-Угол Тверской губернии (ныне Талдомский район Московской области) в семье потомственного дворянина и успешного чиновника Евграфа Васильевича Салтыкова и дочери московского дворянина Ольги Михайловны Забелиной. Первым учителем Салтыкова-Щедрина был крепостной художник Павел Соколов, а в десятилетнем возрасте будущего сатирика отдали в Московский дворянский институт. Как один из лучших учеников в 1838 году был определён на обучение за казённый счёт в самое престижное учебное заведение своего времени - Царскосельский лицей (тот самый, в котором учился Пушкин). Лицей будущий писатель закончил в 1844 году по второму разряду (с получением чина десятого класса - так же, как и Пушкин) и был определён на государственную службу в канцелярию военного министра. В лицейские годы начал писать стихи, однако качество этих стихов было крайне низким, и писатель впоследствии не любил о них вспоминать.
Литературную известность Салтыкову принесла повесть "Запутанное дело" (1848), написанная под влиянием "Петербургских повестей" Гоголя и романа "Бедные люди" Достоевского. Размышления героя повести о России как об "обширном и обильном государстве", где человек "мрёт себе с голоду в обильном государстве" сыграли роковую роль в судьбе автора: именно в 1848 году произошла третья революция во Франции, что повлекло за собой усиление цензуры в России. За вольномыслие и "вредное направление" писатель был сослан на канцелярскую службу в Вятку, где провёл почти 8 лет.
В 1856 году Салтыков-Щедрин женился на дочери вятского вице-губернатора Елизавете Болтиной, вернулся в Петербург и, став чиновником для особых поручений при министре внутренних дел, был командирован в Тверскую губернию. На государственной службе Салтыков-Щедрин активно боролся со злоупотреблениями чиновников, за что получил прозвище "вице-Робеспьер". В этом же году были опубликованы его "Губернские очерки" , написанные под впечатлением от вятской ссылки и принесшие ему настоящую литературную славу.
С 1862 по 1864 гг. сотрудничает с некрасовским "Современником" и ведёт в нём рубрику "Наша общественная жизнь". После закрытия "Современника" и перехода Некрасова в журнал "Отечественные записки" становится одним из его соредакторов. Вплоть до 1868 года писатель находится на государственной службе в Пензенской, Тульской и Рязанской губерниях. И только работа в журнале "Отечественные записки" заставляет его покинуть чиновничью работу и поселиться в Петербурге. В редакции журнала Салтыков-Щедрин проработает до самого закрытия "Отечественных записок" в 1884 году.
В 1869 году писатель публикует одно из самых значительных своих произведений - повесть "История одного города" . Это произведение, построенное на гиперболе и гротеске, сатирически освещает российскую историю под видом истории вымышленного города Глупова. При этом сам автор подчёркивал, что его интересует не история, а настоящее. Обобщая вековые слабости и пороки росийского общественного сознания, Салтыков-Щедрин показывает неприглядные стороны государственной жизни.
В первой части книги даётся общий очерк глуповской истории - по сути, пародия на "Повесть временных лет" в части рассказа о начале русской государственности . Во второй - описание деятельности наиболее выдающихся градоначальников. Собственно, история Глупова сводится к постоянной и бессмысленной смене правителей при полной покорности народа , в сознании которого начальники отличаются друг от друга только способами сечения (наказания): только одни секут без разбора, вторые объясняют порку требованиями цивилизации, а третьи умело добиваются от глуповцев желания быть посечёнными.
Образы правителей города в высшей степени карикатурны. Например, Дементий Брудастый (Органчик) успешно управлял городом, имея в голове вместо мозга механизм, воспроизводивший две фразы "Разорю!" и "Не потерплю!" - управлял до тех пор, пока механизм не сломался. Шесть правительниц затем подкупают солдат ради недолгого властвования, а две из них в буквальном смысле съедают друг друга, будучи посаженными в клетку, и в истории этих шести градоначальниц легко угадываются дворцовые перевороты 18 века (в действительности не шесть, а четыре императрицы 18 века пришли к власти путём переворота: Анна Леопольдовна, Анна Иоанновна, Елизавета Петровна и Екатерина Вторая). Градоначальник Угрюм-Бурчеев напоминает Аракчеева и мечтает вместо Глупова построить город Непреклонск, ради чего составляет "систематический бред" по организации казарменной жизни глуповцев, которым предстоит ходить строем и синхронно выполнять бессмысленную работу. Спасает глуповцев и их город от уничтожения только таинственное исчезновение градоначальника, который однажды просто растворился в воздухе. История Угрюм-Бурчеева - первый в русской литературе опыт антиутопии .
С 1875 по 1880 годы Салтыков-Щедрин работает над романом "Господа Головлёвы" . Первоначально это был не роман, а серия рассказов, посвящённой хронике жизни одной семьи. Идею написать роман подсказал автору И.С. Тургенев, прочитавший в 1875 году рассказ "Семейный суд": "«Семейный суд» мне очень понравился, и я с нетерпением ожидаю продолжения - описания подвигов «Иудушки » ". Рекомендация Тургенева была услышана. Вскоре в печати появился рассказ "По-родственному", а через три месяца - рассказ "Семейные итоги". В 1876 году Салтыков-Щедрин осознал, что история семьи Головлёвых приобретает черты самостоятельного произведения. Но только в 1880 году, когда была написана история гибели Иудушки Головлёва, отдельные рассказы были отредактированы и стали главами романа. В качестве прототипов персонажей романа выступили члены семьи самого писателя. В частности, в образе Арины Петровны отразились черты матери Салтыкова-Щедрина Ольги Михайловны Забелиной-Салтыковой, женщины властной, жёсткой, не терпевшей неповиновения. Сам автор был втянут в судебную тяжбу со своми братом Дмитрием, черты которого воплощены в образе Порфирия-Иудушки (по свидетельству А.Я. Панаевой, ещё в 60-е гг. Салтыков-Щедрин называл брата Дмитрия Иудушкой).
Сама композиция романа подчинена раскрытию идейного содержания: каждая глава завершается смертью одного из членов семьи. Шаг за шагом писатель прослеживают постепенную деградацию - сначала духовную, а затем и физическую - семьи Головлёвых. Распад семьи позволяет Порфирию Владимировичу всё большее состояние сосредоточить в своих руках. Однако следом за историей распада семьи начинается рассказ об истории распада личности: оставшийся в одиночестве, дошедший до пределов падения, погрязший в пошлости и пустословии Порфирий бесславно умирает. Найденный "закоченевший труп головлёвского барина", казалось бы, ставит точку в истории семьи. Однако в финале произведения мы узнаём о некой родственнице, давно наблюдавшей за гибелью головлёвского рода и ожидавшей заполучить их наследство...
С 1882 по 1886 гг. Салтыков-Щедрин пишет "Сказки для детей изрядного возраста" . В этот цикл вошло 32 произведения, продолжающих традиции, заложенные в "Истории одного города": в гротескно-фантастической форме писатель воссоздаёт сатирическую картину современности. Тематическое содержание сказок разнообразно:
1) обличение самодержавия ("Медведь на воеводстве");
2) обличение помещиков и чиновников ("Дикий помещик", "Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил");
3) обличение трусости и пассивности ("Премудрый пискарь", "Либерал", "Карась-идеалист");
4) положение угнетённого народа ("Коняга");
5) правдоискательство ("Путём-дорогою", "Ворон-челобитчик").
Художественными особенностями сказок являются афористичность языка и сочетание реальности с фантастикой.
В последние годы Салтыков-Щедрин работал над романом "Пошехонская старина", который завершил за три месяца до смерти. Писатель скончался 10 мая 1889 года в Петербурге.
