БИОГРАФИЯ
Елена Цезаревна Чуковская
— дочь Лидии Корнеевны Чуковской и литературоведа Цезаря Самойловича Вольпе — родилась 6 августа 1931 года в Ленинграде. Детские годы прошли в семье деда, Корнея Ивановича Чуковского. Во время войны вместе с матерью была эвакуирована в Ташкент.
В 1948 году поступила на химический факультет МГУ. После окончания университета в 1954 году и до 1987 года работала в НИИ элементоорганических соединений. С 1962 года — кандидат химических наук.
В студенческие годы начала помогать К.И.Чуковскому в его работе над рукописным альманахом «Чукоккала».
С 1966 года и вплоть до высылки А.И.Солженицына из СССР помогала ему в его работе. Подробнее об этом написано в очерке Солженицына «Бодался теленок с дубом», раздел «Невидимки»: «На случай ареста она приготовила простейшую линию: ничего не отрицать, не путать, а - да! помогала русской литературе! - и больше разговаривать с вами - не желаю». Как именно она помогала, и рассказывается в «Теленке» - встречалась с необходимыми людьми, передавала посылки, брала интервью у свидетелей, перепечатала за три года пять томов написанного, ничего и никого не боялась. При том что по многим вопросам (в основном в области вопросов православно-патриотических) она с Солженицыным не соглашалась, все равно самоотверженно помогала ему - «держала плечи под моей задачей как завороженная, шла вперед - вопреки себе».
После смерти К.И.Чуковского в 1969 году вместе с матерью унаследовала права на его архив и литературные произведения; многие годы боролась за опубликование «Чукоккалы» - первое издание альманаха (со значительными купюрами) вышло только в 1979 году. В 1999 году «Чукоккала» была переиздана в полном объеме. История борьбы за альманах описана Е.Ц.Чуковской в очерке «Мемуар о Чукоккале». Благодаря усилиям Елены Цезаревны сохранен и действует дом-музей К.И.Чуковского в Переделкино.
После смерти матери в 1996 году Елена Цезаревна продолжила работу над изучением ее архива и опубликованием произведений.
Печатается с 1974 года. Наиболее известные публикации: «Вернуть Солженицыну гражданство СССР» («Книжное обозрение», 1988, 5 августа); воспоминания о Б.Л.Пастернаке: «Нобелевская премия» («Вопросы литературы, 1990, № 2); сборник статей о Солженицыне «Слово пробивает себе дорогу» (1998; совместно с В.Глоцером).
Е.Ц.Чуковская является публикатором книг Л.К. и К.И.Чуковских. Она автор многочисленных комментариев и статей, посвященных их творчеству. Ее стараниями впервые увидели свет «Дневник» К.И.Чуковского, «Прочерк», «Дом Поэта» и 3-й том «Записок об Анне Ахматовой» Л.К.Чуковской, Собрание сочинений К.И.Чуковского в 15 томах, переписки отца и дочери Чуковских, К.И.Чуковского с И.Е.Репиным, Л.К.Чуковской с Д.С.Самойловым.
Лауреат Литературной премии Александра Солженицына 2011 года.
Скончалась 3 января 2015 года в Москве.
1 299
В Москве на 83 году скончалась Елена Цезаревна Чуковская, дочь писательницы Лидии Корнеевны Чуковской и внучка знаменитого деда.
Столь громкое отчество она получила от отца, критика и литературоведа Цезаря Самойловича Вольпе, ученика Вяч. Иванова по Бакинскому университету, специалиста по русской литературе XIX–XX веков. Появившись на свет в сугубо литературной семье, с детства помогая матери в литературных трудах, Елена Цезаревна тем не менее выбрала химфак МГУ и 34 года занималась научной деятельностью в Институте элементоорганических соединений РАН, защитив кандидатскую диссертацию. Оставить любимую науку ее заставили семейные обстоятельства: необходимость помогать матери, беспомощной в житейских делах, с которой она прожила всю свою жизнь.
Занятия наукой не мешали Елене Цезаревне постепенно вовлекаться в литературную деятельность. Еще в 1965 году Корней Иванович подарил ей свой рукописный альманах «Чукоккала». Но уже после смерти Корнея Ивановича Елене Цезаревне предстояло стать издателем этого альманаха, который долго не выходил из‑за того, что содержал имена литераторов, находившиеся тогда под запретом.
Живя одной жизнью со своей матерью, Елена Цезаревна была свидетельницей и разгрома маршаковской редакции «Детгиза», и бесследных исчезновений писателей и поэтов из числа друзей семьи. Репрессии коснулись и непосредственно их семьи: после развода родителей ее отчимом стал великий ученый‑физик Матвей Петрович Бронштейн, арестованный и расстрелянный в 1938 году по ложному обвинению (свою роль здесь сыграла фамилия, хотя никакого родства с Л. Д. Троцким не было и в помине).
Так что знакомство в 1965 году с А. И. Солженицыным не случайно многое изменило в ее жизни, помощь, которую они с Л. К. Чуковской оказывали писателю, имела свои причины. Елена Цезаревна признавалась, что, прочитав «Архипелаг ГУЛАГ», проснулась другим человеком и потому ее можно назвать не просто помощницей, но соратницей писателя. Вместе с ним она стремилась рассказать миру правду и сохранить память о безвинных жертвах репрессий советского режима. Вплоть до высылки писателя из СССР Елена Цезаревна принимала деятельное участие в хранении его архива и перепечатке произведений. Ей же принадлежала опубликованная в 1988 году статья «Вернуть Солженицыну гражданство», с которой начался процесс возвращения писателя в Россию. В 2011 году Елене Цезаревне Чуковской была присуждена Литературная премия Александра Солженицына «за подвижнический труд по сохранению и изданию богатейшего наследия семьи Чуковских». Этот подвижнический труд выразился и в подготовке 15 томов Собрания сочинений К. И. Чуковского, выходившего в 2001–2009 годах, и его интернет‑версии, подготовленной в 2013 году, по существу второго, исправленного, издания. Но все же главным делом ее жизни стало издание собрания сочинений матери, которое выходило в издательстве «Время» в 2007–2012 годах. До последнего дня своей жизни Елена Цезаревна работала над изданием дневника Лидии Корнеевны: уже на больничной койке она вычитывала корректуру и правила именной указатель последнего из подготовленных ею томов.
Человеческий облик Елены Цезаревны поражал всех, кто даже поверхностно соприкасался с ней, своей исключительной цельностью и душевной красотой. Она как бы воплощала в себе все лучшие человеческие черты: искренность и верность в дружбе, честность, надежность, готовность прийти на помощь.
КОММЕНТАРИИ
Умерла Елена Чуковская.
Начались танцы вокруг её памяти.
Протанцую и я свой тур.
Современнный диссидент Юрий Самодуров трактует печальное событие как окончание некоей традиции Чуковских, "дела Чуковских", "как смерть нескольких поколений семьи Чуковских вообще".
В чём заключалось "дело Чуковских" не объясняется. Но, полагаю, не в "Тараканище" и "Мойдодыре", а в чём-то ином.
В чём же?
В чём-то ужасно диссидентском.
Сам Корней Иванович был продуктом плотской любви горничной Надежды Корнейчуковой и студента Эммануила Левенсона, который пренебрёг незаконнорожденным байстрюком и женился на приличной еврейке.
Николай Васильевич Корнейчуков со временем стал Корнеем Чуковским, сам женился на приличной еврейке и вошёл в околобольшевистские русско-еврейские круги. Он был весёлым революционером и газетным фельетонистом. "Как много у поэта экипажей!" - знаменитое начало его статьи об Игоре Северянине.
Параллельно брался за массу литературных дел и все завершал с успехом, касалось ли это внедрения в русский обиход кальки с английского по имени "доктор Айболит", переводов Уолта Уитмена и теории перевода в целом, исследований творчества Николая Некрасова или даже изучения психики маленьких детей.
Его сын Николай Чуковский - весьма талантливый человек, военный журналист, автор многочисленных книг о русских мореплавателях и романа "Балтийское небо" о лётчиках блокадного Ленинграда, весьма успешный советский писатель, член правления СП СССР.
Его дочь - Лидия Чуковская. Ничем особенно не знаменитая, кроме работы редактором в советских издательствах. Её статья в репрессированном альманахе "Литературная Москва" о редактировании художественной прозы, впрочем, стала интересным анализом этого ремесла, отчасти цензурного. Позже, в "перестроечное время", прославилась залежавшейся с 1930-х годов повестью "Софья Петровна" о страданиях интеллигентной дамы, попавшей под репрессивный каток (в период падения "ежовщины" появилось несколько произведений, спекулирующих на этой теме, некоторые были опубликованы, к примеру, пьеса "Метель" Леонида Леонова), воспоминаниями об Анне Ахматовой и ревнивой отповедью Надежде Мандельштам, написавшей свой вариант истории литературы сталинского времени.
Ах, вот ещё её вполне конъюнктурная книжка о Миклухе-Маклае, выдержавшая несколько изданий в советские годы и сделавшая дочку Чуковского обеспеченной советской писательницей.
Покойная Елена Чуковская стала совместным произведением Лидии Корнеевны и Цезаря Вольпе.Папа Елены Чуковской Цезарь Вольпе - участник и знаток новейшей русской поэзии, редактор нескольких книг серии "Библиотека поэта" (помню отличный сборник стихов Андрея Белого 1940 года, предварённый статьёй Цезаря Вольпе). Отца своей внучки великий Корней было вытащил из осаждённого Ленинграда в 1941 году, но Цезарь Самойлович погиб дорогой на "Большую землю".
Чем значительна кандидат химических наук Елена Чуковская для русской культуры не скажу, ибо не вижу этого.
Слышал, что Елена Цезаревна готовила к печати дневники своей мамы (читал, но не всё, всё - слишком сумеречно и скучно) и большое собрание сочинений деда (многое с удовольствием перелистал бы, например, "Искусство перевода" или классический труд "Мастерство Некрасова", ну, и пожалуй, литературную критику начала 20 века).
Русское культурное еврейство любит преувеличивать значимость своих однокровников и рыдать о них, будто о последних русских гениях.
Леонид Петрович Романков и Самуил Аронович Лурье о Елене Цезаревне Чуковской, и я как журналист, который, видимо, последним брал интервью у ЕЦ - для "Новой газеты".
И ещё - замечательные слова о Елене Цезаревне отца Иоанна Привалова , человека, достойного отдельной длинной истории. Вкратце скажу лишь, что в конце января 2013 батюшку сняли с должности настоятеля в Сретенском храме села Заостровье Архангельской области - с точки зрения РПЦ, батюшка впал в сектантство (стал "кочетковцем"): совершал богослужения не по Церковному уставу (на русском языке), служил вечерню вечером, а утреню утром, и т. д. Есть мнение, что дело не только в несоответствии Уставу, а в том, что батюшке удалось создать "площадку" для общения церкви и общества на Севере - недаром в его защиту выступили Наталья Солженицына, Сергей Юрский, Ольга Седакова, Александр Архангельский. После всего случившегося с ним батюшка пять раз оказывался в больнице, перенёс две операции. Я человек не церковный, про Устав ничего говорить не могу и не имею права, но, судя по тому, что он пишет, человек ума и культуры необыкновенных.
Елена Цезаревна Чуковская дочь Лидии Корнеевны Чуковской и литературоведа Цезаря Самойловича Вольпе. Кандидат химических наук.
После развода c отцом Елены Лидия Чуковская вышла замуж за Матвея Бронштейна, советского физика-теоретика, который в 1937 году был арестован, а затем расстрелян. Из-за угрозы ареста мать Елены была вынуждена покинуть Ленинград. Сама Елена Чуковская в это время проживала в семье своего деда - Корнея Чуковского.
Во время войны Елена Чуковская, её мать и двоюродный брат - Евгений Борисович Чуковский - были эвакуированы в Ташкент.
После войны, в 1948 году, поступила в Московский государственный университет на химический факультет. Тогда же Елена Чуковская стала помогать своему деду, трудившемуся над рукописным альманахом «Чукоккала». Корней Чуковский так написал об этом в своём дневнике:
«…с Люшей необыкновенно приятно работать, она так организована, так чётко отделяет плохое от хорошего, так литературна, что, если бы я не был болен, я видел бы в работе с ней одно удовольствие. »
В 1954 году Елена Чуковская окончила университет. Проработала до 1987 года в НИИ элементоорганических соединений, защитив в 1962 году диссертацию кандидата химических наук под руководством Р. Х. Фрейдлиной (1906-1986). Автор ряда научных трудов по органической химии, соавтор монографии «Методы элементоорганической химии: Хлор. Алифатические соединения» (М.: Недра, 1971).
Елена Чуковская постоянно оказывала помощь А. И. Солженицыну - с начала 1960-х годов и вплоть до его высылки из СССР.
Унаследовав после смерти деда в 1969 году права на весь его архив и произведения, Елена Чуковская много лет добивалась опубликования «Чукоккалы». В результате первое издание альманаха - со значительными купюрами - увидело свет лишь в 1979 году, полное издание - в 1999 году. Истории этой борьбы посвящён очерк Елены Чуковской «Мемуар о Чукоккале».
Во многом благодаря усилиям внучки дом-музей Корнея Чуковского в Переделкине продолжает работать. Первыми экскурсоводами в нём были она и Клара Израилевна Лозовская, секретарь писателя. После смерти матери в 1996 году стала работать вместе с Ж. О. Хавкиной над изучением уже её архива и опубликованием произведений.
Среди публикаций Елены Чуковской, печатавшейся с 1974 года, наиболее известны следующие: «Вернуть Солженицыну гражданство СССР» («Книжное обозрение», 5 августа 1988), воспоминания о Борисе Пастернаке («Нобелевская премия» // Вопросы литературы, 1990, № 2) и сборник статей о Солженицыне «Слово пробивает себе дорогу» (совместно с Владимиром Глоцером, 1998).
До последнего времени Елена Чуковская продолжала заниматься опубликованием произведений своих матери и деда. Так, благодаря её усилиям, впервые вышли в свет «Прочерк» и «Дом Поэта» Лидии Чуковской, «Дневник» Корнея Чуковского, а также переписка отца и дочери. Частью её вклада являются многочисленные комментарии и статьи, посвящённые творчеству родственников.
В 2011 году удостоена премии Александра Солженицына «за подвижнический труд по сохранению и изданию богатейшего наследия семьи Чуковских; за отважную помощь отечественной литературе в тяжёлые и опасные моменты её истории».
«ПОМОЩЬ ГОНИМЫМ - ЧАСТЬ ЖИЗНИ КОРНЕЯ ИВАНОВИЧА»
Чуковские и Солженицын
- Расскажите, пожалуйста, что вошло в книгу «Чукоккала» и около».
- Это сборник моих статей, впервые собранных в одну книгу, - предисловий, послесловий, статей для энциклопедий о Корнее Ивановиче и Лидии Корнеевне. Мне дали Солженицынскую премию, и через некоторое время ко мне на собрании подошел какой-то джентльмен и сообщил, что все, кто получил премии, должны опубликовать книгу своих работ. Я задрожала, потому что не писала никогда никакой книги, но потом собрала по сусекам материалы. Например, моя статья о Солженицыне «Вернуть Солженицыну гражданство СССР» вышла в 1988 году и была первой статьей, напечатанной у нас о нем после его высылки в 1974 году. В ней впервые упоминался «Архипелаг ГУЛАГ», и она вызвала взрыв откликов в «Книжном обозрении», поток писем, отрывки из которых я тоже привожу в книге, потому что эти письма хорошо характеризовали то время. Я пишу во вступлении, что это было замечательное время надежд, которое оказалось временем иллюзий.
- Как складывались отношения Корнея Ивановича и Александра Исаевича?
- Корней Иванович отдыхал в Барвихе в 1962 году вместе с Твардовским, и Твардовский дал ему рукопись «Щ-854», под псевдонимом А. Рязанский. Корней Иванович был потрясен прочитанным и написал Твардовскому отзыв под названием «Литературное чудо», где утверждал, что с этой рукописью в литературу входит большой писатель и ее надо обязательно публиковать. Дальше было так: Корней Иванович был связан с западными славистами, и, занимаясь теорией художественного перевода, он смотрел, как нашу литературу переводят на иностранные языки. Ему прислали в 1963 году 5-6 переводов «Одного дня Ивана Денисовича». И он написал целую главу о переводах «Ивана Денисовича» для своей книги по проблемам литературного перевода «Высокое искусство». Как рассказывал Александр Исаевич, эту главу читали по радио, когда Солженицын ехал на велосипеде в Пушкинских горах. И он, услышав эту главу, решил приехать к Чуковскому познакомиться. Это было летом 1963 года. Знакомство состоялось, но оно было формальным, Александр Исаевич жил в Рязани, приезжал пару раз. А потом он приехал после конфискации архива, с чемоданчиком, в очень тяжелом состоянии, потому что опасался ареста: кроме романа «В круге первом» был конфискован «Пир победителей» - вещь по тем временам очень неподходящая. И Корней Иванович пригласил Александра Исаевича пережить это трудное время в Переделкине: во-первых, Солженицын написал наверх письма, требуя, чтобы ему вернули архив, и ждал ответа, а во-вторых, Корней Иванович считал, что здесь он будет в большей безопасности - в Рязани его могут схватить в какой-то сутолоке, тут надежнее. И он около месяца прожил в Переделкине. Потом он бывал у нас постоянно и после смерти Корнея Ивановича, в последний год перед высылкой жил в Переделкине. Их отношения были, конечно, чисто литературными - все-таки они были людьми разных поколений, и Корнею Ивановичу было уже много лет, он отчасти ограждал себя от каких-то тяжелых впечатлений. Он читал рассказы Солженицына, высоко их ценил - есть его отзывы, где он сравнивает Солженицына с Толстым, он читал «Раковый корпус», но не читал «В круге первом» и об «Архипелаге» не знал.
- То есть дружба была, скорее, с Лидией Корнеевной?
- Да, именно так, потому что примерно в это же время, когда Александр Исаевич гостил в Переделкине, мама пригласила его к нам в Москву: он же жил в Рязани, ненавидел находиться в Москве, поэтому приезжал по делам на день-два - по делам и за продуктами. И наш дом был для него очень подходящим, потому что во дворе стоял дом, где жил Копелев, «Новый мир» был, можно сказать, за углом, он приезжал, кидал свой портфель, бегал по делам и уезжал.
Чуковские и Бродский
Расскажите о книге Лидии Корнеевны, которая вышла летом.
- Лидия Корнеевна всю жизнь вела очень подробные дневники, причем если дневник Корнея Ивановича полностью издан, то ее дневник не может быть напечатан, во-первых, из-за своего объема - у нее написано раз в десять больше, чем у Корнея Ивановича, а во-вторых, она частично сама опубликовала эти записи: три тома записок об Анне Ахматовой, дневник о Пастернаке, о Тамаре Габбе, но расширить эти выборки у нее просто не хватило времени и сил. У нее эти тетради не хранились дома, для того чтобы ей что-то сделать, надо было их принести-унести, плюс она составляла конспекты, потом их теряла, и, в общем, она с трудом закончила три тома записок об Ахматовой. Она сама пишет, что дневник надо раз в сто сокращать, отбирать, и я старалась идти вслед за ее пожеланиями.
Я очень расширила эти выборки, и в таком расширенном виде это публикуется впервые. Например, записей о Солженицыне раза в два больше, чем раньше. Отрывки из дневника о Пастернаке, Бродском тоже сильно дополнены. Включена новая глава о безуспешных попытках Лидии Корнеевны в годы оттепели напечатать свою потаенную повесть «Софья Петровна».
- Судя по запискам Лидии Корнеевны, она тепло относилась к Бродскому, участвовала в его спасении после суда…
- Бродский - это три года ее жизни. Рядом жили Копелевы, мама очень дружила с Вигдоровой, и после суда они чуть ли не каждый день встречались, совещались, писали какие-то письма, ходили по инстанциям, снаряжали ему в Коношу посылки: пишущую машинку, книжки, встречались с ленинградцами, которые участвовали в этой битве… У Лидии Корнеевны была большая папка этих писем и документов - «Дело Бродского». В конце концов они взяли Бродского на поруки, Корней Иванович писал в суд… Это была многолетняя история с переменным успехом, но первая большая общественная битва, которая кончилась победой общественности, и Бродского отпустили. Основную роль сыграла, конечно, Фрида Вигдорова, которая записала суд, и очень многие ленинградцы - Грудинина, Эткинд, Гордин.
Лидия Корнеевна пишет, что Корней Иванович всячески помогал в этом деле, но с сожалением говорит о том, что он не до конца оценил Бродского как поэта.
- Да, так получилось, Корней Иванович его защищал, не видя и не зная его, - писал в разные инстанции, но лично они не сблизились. Когда Бродского отпустили и он приехал в Переделкино, читал стихи, Корней Иванович не увлекся его стихами, как-то не так их принял.
- То есть Корней Иванович помогал в деле Бродского, не зная его и его стихов?
- Это было чудовищное дело - на улице схватили талантливого поэта, обвинили его как тунеядца, хотя у него были договоры и издания, и выслали на Север. Корней Иванович хлопотал, потому что считал, что Бродского надо освобождать, но никакой личной связи, в отличие от Вигдоровой или Лидии Корнеевны, которые с ним общались, у него не было. Для Корнея Ивановича это была несправедливость, которую он помогал преодолеть.
Помощь как часть жизни
Удивительная черта - Корней Иванович, не испытывая личной симпатии к человеку, рисковал своим общественным положением, но помогал.
- Это было всегда - он и в процессе Синявского-Даниэля помогал. Он сам прошел очень трудный путь и прекрасно понимал, как это важно - протянуть соломинку в тяжелый момент. Особенно он заботился о литературных талантах. И с Зощенко было то же самое.
- Как Корней Иванович его поддерживал?
- Он звал приехать его в Переделкино в последние годы, но Зощенко отказался - он уже не ел, был в тяжелом психическом состоянии, Корней Иванович посылал ему деньги, хлопотал о пенсии, о том, чтобы его напечатали… Но вытащить его все-таки не удалось. Зощенко затравили - ведь после постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» был второй тур его травли - в 1954 году приехали английские студенты и попросили встретиться с Зощенко и Ахматовой, встретились и спросили: «Как вы относитесь к постановлению?» Ахматова встала и сказала: «Считаю постановление совершенно правильным» - и села. А Зощенко сказал, что не может согласиться с тем, чтобы его называли подлецом. И после этого началась новая травля, и это его уже утопило. Корней Иванович подробно описывает в дневнике, как это происходило, как Зощенко уже не мог войти в рамки нормальной жизни.
- Кому еще помогал Корней Иванович?
- Из тех, кого я знаю, как ни странно, была семья заместителя Орджоникидзе, некоего человека по фамилии Гуревич, которого арестовали и расстреляли, Корней Иванович был с ним знаком по Кисловодску. Как вспоминали его жена и дочка, он помогал деньгами, добывал квартиру, в общем, пытался облегчить жизнь. Известно, как он помогал Валентину Берестову в Ташкенте - талантливому тринадцатилетнему мальчику… Эта помощь была частью его жизни. У него была прицеплена к шкафу железная рука, в которой постоянно висели разные бумаги, по которым он звонил, писал, куда-то ездил… Хотя он никогда никаких постов не занимал, просто был человеком известным и очень артистичным (он ездил с просьбами, не любил обращаться по телефону, считал, что лучше уговорить, побудить, охватить). И ему удавались простые вещи, и непростые тоже. Например, за мамину подругу Александру Любарскую он ездил хлопотать к Вышинскому, и ее, обвиненную как японскую шпионку, освободили. Он очень смешно пишет, как чуть не зарыдал на плече у Вышинского… Он же хлопотал о моем расстрелянном отчиме, но ничего нельзя было сделать - его уже не было в живых. Он обладал умением пройти в нужные кабинеты, и очень этим пользовался.
Мама подробно об этом пишет в «Памяти детства» - что с поля проигранного сражения он дезертировал, не любил рассказывать о неудачах, но всегда старался сделать что мог.
От «бывшего» к патриарху детской литературы
У вас есть любимые, связанные с Корнеем Ивановичем истории? Например, моя любимая история про него - как какая-то дама рассказывала, что ей было очень скучно ехать на поезде из Ленинграда в Москву, и Корней Иванович был этим возмущен, говоря, что если бы он ехал на поезде, он бы перезнакомился со всеми пассажирами в своем купе, вагоне, поезде, сходил бы к машинисту, кочегару и кондуктору в придачу…
- Да-да, так и есть. Как ни странно, мне трудно рассказывать про него истории, потому что это была повседневная часть жизни. Например, он никогда не гулял один. Он выходил на дорогу с кем-нибудь из домашних, или выходил один, и к нему немедленно бежали дети, собаки, из Дома творчества шли писатели, и в конце концов он прогуливался с огромной толпой. У него был неподдельный интерес к людям, и они это чувствовали. Я часто думаю, что в послевоенном Переделкине все со всеми общались: приходили Нилин, Фадеев, Катаев, Кассиль, к Всеволоду Иванову Корней Иванович ходил сам, дети приходили на костры, играли в волейбол - то есть это была такая общность, которая совершенно закончилась примерно в восьмидесятые годы, когда все засели за заборами, дети перестали играть вместе, и мимо понеслись машины. А мы, переделкинские дети, которым уже за 80, до сих пор иногда общаемся. Сейчас это, мне кажется, потеряно. И писатели так не ходят друг к другу.
- Какие ваши любимые книги воспоминаний о Корнее Ивановиче?
- Хорошая книжка Лидии Корнеевны, но мне нравятся и дореволюционные статьи, где его ругают, - они живые: «Чуковский как критик-карикатурист» Лукиана Сильного, например. Интересные воспоминания Павла Бунина, художника, с которым он дружил одно время, писателя Валентина Берестова, секретаря Корнея Ивановича Клары Лозовской. Но когда мы готовили книги воспоминаний, очень бросалось в глаза, что пишут люди, которые запомнили Корнея Ивановича с 50-х годов, в образе преуспевающего патриарха детской литературы. А ведь до революции и после революции у него была совсем другая жизнь и совсем другое отношение к нему, но ничего мы уже не могли с этим сделать: это поколение или расстреляли, или они уехали. А если они и писали, то, например, как Полонский, - очень враждебно: к нему было настороженное отношение, потому что он был «из бывших», и в него только ленивый не бросал камни - хотя он всегда выплывал.
- Как совершился переход от гонимого литератора к патриарху?
- По моим домашним впечатлениям, этот переход произошел в 57-м году. Во-первых, уже не было Сталина, что очень существенно, во-вторых, до революции он шел в гору (если представить, с чего он начинал и что имел за плечами - неоконченную гимназию), и это было закономерным этапом его пути. До революции он еще не был детским писателем, но уже в 1909 году он обратился к родителям с просьбой присылать все, что их заинтересует в своем или чужом ребенке, к нему уже шли потоком письма родителей. Он изучал детский язык в связи с языком футуристов - потому что футуристы строят свои тексты по законам детского словотворчества. В 1911-м вышла книжка «Матерям о детских журналах», в которой он анализировал тогдашнюю детскую литературу, и «Крокодил» написан в 1916 году - то есть он уже до революции подступился к этой теме. Он сначала изучал современную детскую литературу, потом - детскую психологию, то есть он очень хорошо понимал, каким размером надо писать, что нужны глаголы, не нужны прилагательные, что детские стихи должны быть очень образны - в каждой строке рисунок и так далее. Он уделял огромное внимание детскому восприятию на примере своих детей, которых к тому моменту было трое, и вообще был всегда с детьми - в детских библиотеках, на улице.
Может, поэтому его сказки такие живые и до сих пор востребованные: в нашей стране Корней Иванович в последние годы остается самым издаваемым детским писателем.
"ОН РАССКАЗАЛ О ПЛАМЕНИ, В КОТОРОМ СГОРЕЛА НАША СТРАНА..."
Из выступления на вечере по случаю 25-летия издания "Архипелага ГУЛаг
Я всегда верила и сейчас думаю, что "Архипелаг" - это то, что останется от большого и страшного периода в истории нашей страны. "Архипелаг ГУЛаг" прослеживает историю нашего общества на протяжении почти сорока лет - с 1917 по 1956 год, рассказывает о множестве конкретных судеб, обладает невероятной плотностью изложения. Например, глава о строительстве Беломоро-Балтийского канала занимает всего восемь страниц, но история этого сооружения и судьбы людей, участвовавших в строительстве, просто врезываются в память, как будто прочел толстую книгу... Насколько меньше мы знали бы, если бы у нас не было этой книги.
Так случилось, что именно "Архипелаг" выполнил важнейшую миссию: книга была сразу прочитана, правда, к сожалению, сперва только на Западе. И там начали распадаться Коммунистические партии - Франции, Италии, возникло движение "Дети Солженицына"... Это был могучий удар по мировому коммунистическому движению, представляющему огромную угрозу для жизни человечества. До сих пор у нас в стране не прошел суд над преступлениями коммунизма. Реакция, вызванная "Архипелагом ГУЛаг", была и остается таким единственным судом.
Когда я прочитала "Архипелаг", у меня было такое чувство, что я открыла книгу одним человеком, а закрыла ее - другим. Я была потрясена каждой страницей, не только тем, ЧТО я читала, но и тем, КАК это написано. Это слово, сказанное поразительным художником, поэтому книга берет за душу и заставляет себя услышать и пережить.
Солженицын сделал то, что считал своим долгом: сохранил память об этой эпохе, сохранил голоса людей, погибших друзей. Он выжил и поэтому должен был рассказать об их судьбе... Он мне говорил: "Я не отличаюсь и не выделяю себя из тех, с кем сидел. Разница только в том, что мне надо многое сказать"... "Надо печататься, надо же как-то воздействовать на окружающих"... Меня всегда поражала твердость, с какой Александр Исаевич шел своим путем, бесконечное трудолюбие, преодоление самых немыслимых препятствии, быстрота, с которой он принимал решения и действовал. Причем свои действия он обдумывал на много шагов вперед: пока разворачивалась репрессивная машина, он успевал перевезти, напечатать, передать... Он очень быстрый, деятельный, ответственный человек. И это поражает на фоне нашей расхлябанности, растерянности...
Из послесловия к "Архипелагу" известно, что Солженицын задумал эту книгу в 58 году и тогда же составил ее план и написал некоторые главы. Когда я с ним познакомилась в 1965, значительная часть книги уже была написана. Думая об этом времени, я вспоминала слова из романа Анны Зегерс "Седьмой крест": "Они знают о нас только то, что мы сами о себе рассказываем". В сущности говоря, многое рассказано уже об истории создания "Архипелага". Рассказано автором, рассказано очевидцами. Мы знаем, как писалась эта книга, как она хранилась, я расскажу лишь о нескольких деталях, которым была свидетелем.
Осенью 1965 года Солженицын по приглашению Корнея Ивановича жил в Переделкине, потом, приезжая в Москву, часто останавливался на нашей московской квартире.
Естественно, я ничего об "Архипелаге" тогда не знала. Александр Исаевич все построил таким образом, чтобы внешне выглядело так, что он поглощен работой над другими книгами. Работа над новыми редакциями "Архипелага" совпала с годами борьбы за печатание "Ракового корпуса", - шли разговоры, обсуждения, письма в защиту. Речь шла и о печатании "В круге первом". Под завесой этих хлопот Солженицын и вернулся к свой потаенной работе.
При конфискации у Теуша части солженицынского архива главы из "Архипелага" в руки ГБ не попали. Однако наши бдительные органы, как теперь выяснилось, о работе над "Архипелагом" знали. В недавно вышедшей книге "Кремлевский самосуд" приведен документ: в 65 году под каким-то потолком был подслушан и записан рассказ Солженицына о том, что он пишет новую книгу. Вот некоторые строки из этой записи, где выражено настроение автора: "Я должен выиграть время, чтобы написать Архипелаг. Я сейчас бешено пишу, запоем, решил сейчас пожертвовать всем остальным. Я использую свой опыт в самых ударных местах, в ярких сценках, которым сам был свидетелем. Полная картина Архипелага, прямо лава течет, когда я пишу, нельзя остановиться".
До 1965 года Александр Исаевич всегда сам печатал свои вещи на маленькой машинке, которую ласково называл "Rena", печатал мелким шрифтом и таким образом, что не было ни просветов, ни полей - ему было очень важно, чтобы машинопись при хранении занимала небольшой объем. Именно в таком стиснутом виде был сдан в редакцию "Нового мира" "Один день Ивана Денисовича". Так же он сам напечатал на машинке первую редакцию "Архипелага" - пять частей, - без полей, без интервалов, страница заполнена с обеих сторон. Править такую работу, дополнять ее было очень трудно.
Елизавета Денисовна Воронянская, его помощница, жившая в Ленинграде, перепечатала все по-новому, с полями и просветами - так что автор мог возвращаться к правке каждой главы.
Сейчас трудно себе представить в каких условиях работал Солженицын, в каком темпе велась эта работа. Вся рукопись "Архипелага" никогда не лежала перед автором на столе, а была только та глава, с которой он работал. И когда он узнавал какой-то новый факт, который нужно было поправить, он должен был ехать - иногда на другую улицу, а иногда в другой город - и вносить исправление в рукопись. Или вызывать человека, хранящего эту страницу, к себе. Солженицына трудно было застать врасплох, он многое продумывал заранее, и поэтому, когда он начинал писать, то сразу думал: как он будет хранить рукопись, кто будет приносить ее, где она будет лежать, в скольких экземплярах, какой объем будет занимать. Он держал рукопись у друзей, под разными шифрами, так чтобы любую часть архива можно было в любой момент запросить, привезти, отвезти. Те вещи, которые не ходили по рукам, хранились очень строго. И Солженицына всегда окружали люди, которые были ему настоящими друзьями. Это они хранили, перевозили, передавали...
Третья редакция "Архипелага", которой я была свидетелем, делалась в марте-мае 68 года. (Это была почти окончательная редакция, потом Александр Исаевич возвращался к своей книге уже на Западе.) Работа шла с фантастической быстротой. Был переделан и сильно дополнен весь первый том. Первый том он правил в Рязани и присылал мне главы, которые я печатала. Рукописи мне привозили его школьные ученики.
В самом начале мая мае месяце Елизавета Денисовна Воронянская и я поехали на дачу Солженицына в Рождество-на-Истье. Это был маленький деревянный дом, неотапливаемый, куда невозможно было проникнуть до тех пор, пока не закончится разлив рек. Была там комнатка внизу, где жили мы с Елизаветой Денисовной, и комнатка наверху, где жили Александр Исаевич и Наталья Алексеевна и еще была терраска, на которой мы собирались. Работали с раннего утра и до ночи. Александр Исаевич готовил главы из "Архипелага" для переписки, и мы с Елизоветой Денисовной их печатали. на двух машинках Потом он внимательно читал и правил напечатанное. К середине июня вся эта работа была закончена. Наталья Алексеевна сняла на фотопленку всю огромную рукопись - более полутора тысячи страниц.
И во все время работы никогда весь "Архипелаг" не находился на даче. Все время приезжал кто-нибудь из друзей, увозил и прятал заново перепечатанные главы. Запомнилось, как Александр Исаевич нашел несколько ошибок в главах, копии которые были уже увезены и назвал список обнаруженных опечаток "Поздние слезы". Шестая и седьмая части книги были только в рукописи, одна из глав - под названием "Мужичья чума" - была закопана на огороде, существовала в единственном экземпляре и Александр Исаевич при нас ее выкапывал.
Уже после возвращения в Москву я встречалась с близким другом Солженицына - Георгием Павловичем Тэнно, "убежденным беглецом", который успел прочитать и проредактировать главы о своем побеге с каторги. Эта работа шла уже во время тяжелой последней болезни Георгия Павловича. Он скончался осенью 1968 года.
Когда была закончена третья редакция "Архипелага", а пленка отправлена за границу на хранение, Александр Исаевич обратился к прежним своим хранителям и помощникам с просьбой уничтожить все предыдущие варианты. А этих предыдущих вариантов было два: одна его перепечатка, и - вторая редакция - то, что перепечатала в Ленинграде Елизавета Денисовна. По этой ее перепечатке и велась вся правка для последней редакции. Все хранители ему написали, что уничтожили промежуточные экземпляры. То же самое написала Елизавета Денисовна. Но она (как выяснилось позже) не уничтожила свой экземпляр...
Однако Александр Исаевич считал, что осталось строго ограниченное число экземпляров, три или четыре, и они хранились так: один - был переплетен и доступен только автору, остальные завернуты в газету, заклеены скотчем и зашиты в неброские мешки.. Даже человек, который это хранил, не мог читать или давать читать родным и знакомым. То есть принимались все меры, чтобы об "Архипелаге" ничего не было известно.
В 1968 году Солженицын перешел к работе над "Августом Четырнадцатого", вскоре он был исключен из Союза писателей, потом получил Нобелевскую премию... Происходило много событий. "Архипелаг" лежал. Был момент, когда Александр Исаевич хотел дать его прочесть Твардовскому, но как-то не получилось. Твардовский ничего не знал об "Архипелаге", как ничего не знал и Корней Иванович. Очень мало кто о нем тогда знал.
Но в августе 1973 году произошел этот ужасный провал... Летом 1973 года велась травля Сахарова и Солженицына в печати, выступали академики, писатели,... Тем летом Елизавета Денисовна Воронянская вместе со своей приятельницей Ниной Пахтусовой отдыхала в Крыму. А я попала в тяжелую автоаварию и была в больнице. Елизавета Денисовна часто писала мне из Крыма.
Она была человеком восторженным, экзальтированным, очень немолодым, ей было уже за 70. Она тяжело болела, с трудом ходила, жила в коммунальной квартире на Лиговке в каком-то достоевском темном доме. Я до сих пор помню ее адрес: Роменская 4 , кв. 42. Там у нее была комнатка рядом с кухней.
И вот она из Крыма писала мне, что они познакомились с журналистом - Генрихом Моисеевичем Рудяковым. Он гораздо моложе их, но он их первый друг, они читают друг другу стихи на берегу моря и много говорят о литературе. И последнее, что она мне написала, - он купил им билеты на поезд. В Ленинграде их встретили прямо в вагоне, и Елизавета Денисовна была увезена на допрос. Пять дней подряд ее допрашивали. Она назвала место, где хранится несожженная рукопись "Архипелага". Вернулась домой и повесилась. Я узнала об этом 30 августа 1973 года.
Для Солженицына случившееся было потрясением. В тот самый день, когда он обо всем узнал, он дал распоряжение опубликовать "Архипелаг". Фотопленка давно лежала у надежных людей за рубежом. Через 3 месяца в Париже, в издательстве "ИМКА-Пресс" вышел первый том книги, и начался этот чудовищный скандал.
Ведь что такое было в 1973 году печатать "Архипелаг" от себя, ни за кого не прячась?!... Здесь опять современников поражало не только то, ЧТО писал Солженицын, - поражала совершенно небывалая и несвойственная советскому человеку модель поведения. КАК он отстаивал и утверждал свои взгляды в обстановке травли и угроз. Солженицын реагировал на все совершенно по-своему и без всяких колебаний. Несмотря на то, что у него были крошечные дети, что в Москве его не прописали, что он увлеченно работал над "Красным колесом", да еще в это время писал "Письмо вождям" - он сразу все это отодвинул, понимая, что его ждет. Еще в 1965 году Солженицын говорил, что "Архипелаг" он будет печатать в 1972-73 годах. А по его судьбе, закрученной в эти годы, получилось, что он все откладывал. Он знал, что это будет обрыв в его жизни, перелом. Но когда все случилось - он абсолютно не колебался.
Многим памятны газеты января-февраля 1974 года, улюлюканье и свист по поводу первого тома "Архипелага", который вышел в Париже по-русски.
12 февраля А.И.Солженицын был арестован, лишен гражданства и вывезен на самолете из СССР. Его книги были изъяты из библиотек, имя запрещено и не упоминалось в нашей стране десятилетиями.
Но вернусь в август 1973 года, к трагедии Елизаветы Воронянской. На обыске у нее были конфискованы ее воспоминания, а у ее подруги Н.Пахтусовой - ее дневник. Теперь и то и другое напечатано среди казенных протоколов ЦК и нечитаемых обкомовских обсуждений в сборнике "Кремлевский самосуд".
Вот что пишет Елизавета Воронянская об "Архипелаге":
"Ни один мыслящий и думающий человек не пройдет мимо этого Эвереста русской литературы. Непостижимое народное страдание, показавшее потаенную, скрытую каторжную жизнь доброй половины русского народа за полвека правления коммунистов...Эта книга поведала самую страшную, самую кровавую трагедию двухсотмиллионного народа за всю его вековую историю... В "Архипелаге" он рассказал о пламени, в котором сгорела наша страна".
Пахтусова в своем дневнике так характеризует "Архипелаг": "Такой книги еще не было ни разу во всей истории человечества: и по содержанию, и по жанру, который не поддается определению. Это не литературный жанр и не литературное произведение, а сама жизнь человеческая, сжатая в кровавый сгусток страдания, смирения, отчаяния и бунта. Это Евангелие XX века! И создал его Прометей, а в политическом смысле это бомба, и случись такое чудо, что свободно прочел бы ее весь народ - да это повело бы к восстанию и баррикадам".
Эти записи очень выразительно передают настроения первых читателей "Архипелага". Когда писалась эта книга, а потом хранилась для будущего, казалось, что как только люди ее прочтут, потрясенный мир изменится. Оказалось, мы все-таки либо переоценили веру в силу слова, либо недооценили желание людей не знать очевидных вещей. Мне кажется, что осмысление "Архипелага" - его издание, прочтение, обдумывание, обсуждение, - в нашем обществе пока не заняли того места, которое должны были бы занять. И это не вопрос литературного вкуса, это вопрос нашего отношения к своей истории. Эту книгу должны были бы изучать в школе, по крупицам восстанавливать судьбы людей, иногда лишь бегло упомянутых на ее страницах, собирать читательские конференции.
"Архипелаг" продолжает оставаться современным, он не устаревает, он написан с поразительной лирической силой. Я уверена, путь нашей страны был бы другим, если бы "Архипелаг" люди как следует прочли и обдумали.
И сейчас Александр Исаевич - как сжатая, стальная пружина. Это человек, который живет на других скоростях. Он встает в б часов утра, и все равно ему не хватает суток, потому что он должен ответить на письма, опубликовать литературную коллекцию, написать задуманное. Это фантастическая работа.
И еще. Как известно, все гонорары за "Архипелаг" Солженицын передал учрежденному им "Русскому общественному фонду". Его фонд с середины семидесятых годов помогает по всей стране тысячам людей - сперва оказывалась помощь политзаключенным и их семьям, теперь - старикам-репрессированным. Это - огромное общественное дело. О нем, я уверена, еще будет рассказано теми, кто занимался фондом в годы, когда это было смертельно опасно, и позже, уже в наши дни.
