Написанная в 1911-м и изданная в 1912-м году новелла «Смерть в Венеции» создавалась Томасом Манном под влиянием двух реальных событий: смерти известного австрийского композитора и дирижёра – Густава Малера и общения в Венеции с одиннадцатилетним Владзьо Моэсом, ставшим прототипом Тадзио. Внешние черты музыканта писатель позаимствовал для формирования внешности главного героя произведения - писателя Густава Ашенбаха, свою поездку в Венецию – для сюжета новеллы, знаменитую историю любви престарелого Гёте к юной Ульрике фон Леветцов – для внутреннего накала страстей, ставших одной из главных тем «Смерти в Венеции».
Последняя любовь пятидесятилетнего писателя – платоническая и извращённая (направленная на польского подростка Тадзио, встреченного им на курорте Лидо) – неразрывно связана в новелле с темами искусства и смерти . Смерть не случайно выносится в заглавие произведения. Именно она становится определяющей для всего хода действия новеллы и жизни её главного героя – Густава фон Ашенбаха.
Признанный читателями, критиками и государством автор романа «Майя» и рассказа «Ничтожный» с раннего детства живёт с мыслями о смерти: болезненный по натуре герой учится дома и мечтает дотянуть до старости. Во взрослом возрасте Ашенбах строит свою жизнь здраво и размеренно: он закаляется, работает в утренние часы, когда чувствует себя наиболее свежим и отдохнувшим, старается не совершать необдуманных поступков. «Отшлифованное» , как и его литературный стиль, существование персонажа нарушается встречей со странного вида путником, обладающим нехарактерной для жителей Мюнхена внешностью – местами странной, местами устрашающей.
Мотив путешествия , вызванного внутренней тягой к странствиям, связывается в новелле с естественным переходом человека от жизни к смерти. Густав Ашенбах направляется навстречу своей гибели не потому, что так захотел автор, а потому, что пришло его время.
На пути к смерти герой постоянно сталкивается со странного вида людьми и ситуациями, являющимися символическими предзнаменованиями ухода писателя из земного мира. Видение тропических болот, посетившее Ашенбаха ещё в Мюнхене, становится прообразом источающей болезнетворные миазмы Венеции, вопреки обыкновению встречающей героя не чистым, ясным небом, а серой пеленой дождя. Один из молодых людей, путешествующих вместе с Ашенбахом на пароходе и оказавшийся «поддельным юношей» , является Alter ego персонажа, предрекающим его будущее: спустя время писатель, как и старик, будет стараться казаться моложе за счёт маскирующего морщины крема, краски для волос и цветных деталей в одежде. Нехарактерный для старого человека вид вызывает в герое «смутное чувство, что мир» выказывает «неостановимое намерение преобразиться в нелепицу, в карикатуру» .
Вслед за разрушением классической картины бытия Ашенбах сталкивается с ещё одним символическим образом смерти , воплощённом в неприятном вида гондольере, самовольно везущим писателя на Лидо. Гондольер в новелле – это Харон, помогающий своему «клиенту» перебраться через реку Стикс в подземное царство мёртвых. Главный герой на интуитивном уровне чувствует эту связь, думая о том, что имеет дело с преступником, который поставил своей целью убить и ограбить богатого путешественника, но мягкое покачивание волн (неумолимого рока) усыпляет его тревоги, и он приезжает на место своей гибели.
Захваченная азиатской холерой Венеция, жаркая и болезненная, приковывает к себе Ашенбаха извращённой страстью – к юному польскому аристократу, бледному и слабому, но настолько прекрасному со своими золотыми кудрями, что писатель видит в нём воплощённое божество. Поначалу главный герой ещё пытается сбежать из города, атмосфера которого плохо сказывается на его здоровье, но отправленный не туда багаж и желание постоянно видеть Тадзио, останавливает его и бросает в последнюю, неистовую пляску жизни.
Первое время Ашенбах всего лишь любуется Тадзио. Юный поляк вдохновляет писателя на небольшую, но изысканную литературную миниатюру. Тадзио становится для Ашенбаха символом искусства, жизни, красоты. Но чем больше герой думает о своём кумире, тем сильнее начинает желать его, тем больше привязывается к нему и уже не может не следовать за ним повсюду. На пороге агонии, когда Венеция погружается в хаос смертей, Ашенбах окончательно теряет свои моральные устои: он не стесняется того, что окружающие могут заметить его страсть, и мечтает о том, что вымерший от заразы город станет идеальным местом для его любовных утех с мальчиком.
Новелла заканчивается смертью главного героя и… жизнью, в которую, как в море, вступает польский подросток Тадзио. Чувственная красота последнего – это тоже смерть: творческое сознание Ашенбаха не в состоянии вынести того факта, что слово, которому он отдал всю свою жизнь, может лишь воспеть неизъяснимое очарование человека, но ни воссоздать его, ни обладать им по собственному желанию. Резкий контраст между Тадзио и Ашенбахом символизирует в новелле извечное противостояние между юностью и старостью, красотой внешней и внутренней, жизнью и смертью.
Одним из интересных произведений Томаса Манна стала новелла «Смерть в Венеции». Некоторые критики считали ее автобиографической.
Главный герой новеллы Густав фон Ашенбах - известный немецкий писатель. Его талант по достоинству был оценен весомым положением в обществе. Но когда тебе кажется, что ты уже всего достиг: славы, денег, популярности, то начинает приходить осознание, что все цели достигнуты, и стремиться больше не к чему. Жена умерла, дочь уже давно замужем и живет своей жизнью и думаешь, что остается только одно - доживать своей век. Однако Густав так не считал. После встречи с незнакомцем, случайным путешественником, он решил, что его душе нужны новые впечатления, новые странствия и отправляется в Венецию.
На пути в Венецию, на корабле, Ашенбах обращает внимание на веселящуюся молодую компанию, заводила которой был юноша в маскарадном костюме. Но приглядевшись, писатель увидел, что за ярким, пестрым одеянием, скрывается отнюдь не молодой человек, а старик. Стараясь выглядеть моложе, при помощи грима он пытался придать себе цветущий вида лица, при помощи парика - прикрыть свои седые волосы. Однако, как он ни старался, его морщины, дряблая кожа на руках выдавали его истинный возраст. Все это показалось Густаву фон Ашенбаху таким унизительным. По его мнению, старость была закономерным явлением, и стыдиться своего возраста, своей мудрости было глупо.
По приезде в Лидо, зону отдыха так популярную у туристов, Густав фон Ашенбах располагается на террасе отеля, где лениво наблюдает за шумными компаниями детей. Среди девочек, одетых в скучные монашеские одеяния, его внимание привлекает подросток. Писателю кажется, что это ОН - самый красивый мальчик, которого он когда-либо встречал! У НЕГО была гладкая, нежная, фарфоровая кожа, вьющиеся кудри, что на солнце переливались золотом. У НЕГО были самые прекрасные черты лица, идеальные пропорции тела.
Теперь как кроме подростка четырнадцати лет по имени Тадзио, из польской семьи, Густав фон Ашенбах не может думать ни о чем другом. Мальчик становится для него тем озарением света, той самой яркой вспышкой, которую он так хотел увидеть в своих преклонных годах. Писатель начинает активно следить за мальчиком, в точности знает, чем он занимается днем, старается во время прогулок мальчика постоянно находиться с ним. Ашенбах чувствует не просто симпатию к Тадзио, а влюбленность, но с этим чувством он не может справиться, да и не пытается с ним бороться, оставляя все, как есть.
Понимая, как комично может смотреться старый мужчина на фоне прекрасного юного создания, Густав фон Ашенбах принимает решение кардинально омолодить свою внешность. После работы цирюльника у него теперь новый образ – окрашенные без седины волосы, подведенные глаза. При помощи косметических средств он получает практически ровную кожу: без морщин, с легким румянцем на щеках. Стремление угнаться за молодостью – это когда-то раздражало Ашенбаха в «том молодившемся старике», теперь же он сам делал всевозможные попытки выглядеть значительно моложе своих лет.
Постепенно в Лидо становится все меньше и меньше туристов. Ходят слухи о распространении холеры в Европе, в том числе и в Венеции. Однако писателя это не пугает, он рад, что на пустынных пляжах он может спокойно гулять и созерцать своего Тадзио. Его не пугает, что мальчик может заболеть, ведь лучше пусть он умрет молодым и красивым, чем узнает, что такое старость. Поэтому Ашенбах не предпринимает никаких попыток предупредить семью мальчика об опасности эпидемии, ведь тогда ему придется расстаться со своим Аполлоном, и он его больше никогда не увидит.
В последнее время самочувствие Густава фон Ашенбаха было неважным. И тем не менее он вышел на прогулку, чтобы как всегда любоваться любимым Тадзио. Но вдруг он увидел, как его милого полубога в драке побороли рослые мальчишки. Поверженный подросток шел по берегу, и вдруг его взгляд упал на мужчину, который внимательно наблюдал за ним. От этого неожиданного взора, голова писателя тяжело опустилась на грудь. Отдыхающие, спустя некоторое время, окружили кресло полулежащего в нем господина. Но сделать уже было ничего нельзя. Знаменитый немецкий писатель – Густав фон Ашенбах – скончался. Так и закончилась извечная погоня старости за стремительно ускользающей молодостью.
Где-то в далекой, неизвестной стране жил-был король, который слыл заядлым шутником и заводилой. Но не один он в этом государстве любил шутки и розыгрыши. Все его первые вельможи и министры были не прочь посмеяться.
События происходят в мире будущего (даже для современных писателей). Здесь человек уже не должен определяться с профессией на пользу Обществу. Решает судьбу каждого Машина – решение окончательно. Процесс обучения мгновенен (запись информации в мозг)
Прибывшему на границу озорному и неопытному бойцу Кошкину было в первый же день сделано замечание - он должен был следить за ответами, которые предназначались командиру, за своей четкой и разборчивой речью
В далекой, африканской, неизвестной стране, в которой удавы глотают маленьких кроликов и происходят все сказочные события. Зачинает сказку диалог удава по имени Косой и его молодым собратом
Произведение повествует о маленьком ленивце, для которого безделье был нормой. Вся история начинается с того что у Пети наконец начались зимние каникулы, и он от души решил отдохнуть. Когда была елка, то мальчик пожелал
План
1. Т. Манн - выдающийся немецкий писатель XX века.
2. "Смерть в Венеции", история написания, тематика, композиция.
3. Характеристика образа Густава фон Ашенбаха.
4. Образ 14-летнего Тадзьо - олицетворение красоты.
Задача для подготовительного периода
1. Объясните аллегорическая названия новеллы.
2. Обозначьте конфликт новеллы и диалектику переживаний героя.
3. Сравните пейзажи в новелле, попробуйте определить их роль и тип:
Психологический;
Пейзаж-символ;
Пейзаж-впечатление;
Пейзаж-поток сознания.
4. Составьте ЛС.
Литература
1. Штейн бук Ф. М. Тексты, которые нас выбирают (Размышления по изучению новеллы «Смерть в Венеции» Т. Манна) 11 класс // Всемирная литература. - 1999. - № 12. - С. 29-37.
2. Силкина В. И. Чтение новеллы Т. Манна "Смерть в Венеции" через сопоставление с мифом о Нарцисса // Всемирная литература. - 1999. - № 12. - С. 39.
3. Затонский Д. Волшебные горы Томаса Манна // Литературное обозрение. - 1975. - № 6.
4. Мигальчинська М. Музыка таланта Т. Манна // ЗЛ. - 2002. - № 11. - С. 61-62.
5. Силкина В. Л. Трижды наказан (рассказ Т. Манна "Смерть в Венеции") // Всемирная литература и культура. - 2002. - № 10. - С. 52-53.
6. Сучков Б. Лики времени. - М., 1969.
7. Федоров А. А. Томас Манн. Время шедевров. - М., 1981.
8. Ященко С. Величие Томаса Манна. // Вселенная - 1992. - № 5-6.
9. Данюк Л. Поиски выхода из кризиса гуманизма. Т. Манн. Жизненный и творческий путь писателя, 11 класс // "ЗЛ". - 2005. - № 45. - С. 3-6.
Инструктивно-методические материалы
Новелла "Смерть в Венеции" произвела впечатление яркой мозаики, полной необычных цветов, гармоничной пластики и изысканности линий. Она напомнила сказочную венецианскую архитектуру, нежность античной классики, утонченность статуй эпохи Ренессанса и непревзойденные шедевры Леонардо да Винчи и Микеланджело.
В произведении чувствовали ассоциации с биографиями выдающихся художников. В Венеции бывали Гете и Шиллер, здесь умер Вагнер, этот город любил и сам Т. Манн за его особое очарование и богатство культуры. Реминисценсии с реальными фактами из жизни людей искусства позволили писателю вести философскую беседу о творческой личности и ее духовные проблемы вообще. Однако новелла вышла за пределы чисто эстетических принципов, она касалась и морального состояния эпохи, настоящих и фальшивых ценностей, сущности человеческого существования.
Согласно первоначальному замыслу ее героем должен был быть И. В. Гете. Название навеяно фактом биографии (умер в Венеции) одного из любимых композиторов Т. Манна - Р. Вагнера. В окончательном варианте героем стал вымышленный персонаж - писатель Густав фон Ашенбах. Гетевское остались бюргерско-чиновничье происхождение героя, получения им дворянства за общественно-литературную деятельность.
В центре произведения - немецкий писатель. Всю свою жизнь он посвятил искусству, сознательно лишив себя всего "лишнего и ненужного" - чувств, страстей, страданий. Он выбрал роль надзирателя, который стоял на обочине действительности и создал свой особый мир эстетического совершенства. Однако такая позиция обусловила внутренний конфликт его души: он почувствовал необходимость оставить привычный порядок и поехать неизвестно куда.
Начало новеллы символический. Гуляя по улицам города, Густав Ашенбах попадает на кладбище, и именно там он интуитивно понял поезд вырваться из мира мертвых образов и идей. Ему захотелось убежать подальше от изнурительного труда, однообразных будней, противной действительности. Автор не случайно подчеркнул, что герой написал большую эпопею о жизни Фридриха Прусского, которое привлекало его как апология "несвободного жизни". Этот роман принес Ашенбаха большую популярность, а это означало, что его увлечение Прусским было созвучно общей атмосфере общества, которое все более механистическим, прагматичным, чрезмерно рационалистическим.
Однако то, что Ашенбах пытался уничтожить в себе, начало мстить ему. Его сердце восстало против разума, плоть - против ограничения, душа - против расчета. Густава манил мир - мир настоящей жизни, невыдуманных чувств, реальной красоты, который он нашел в Венеции.
Образ Венеции сыграл особую роль в новелле. Во-первых, это символ вековой культуры. Автор создал яркую панораму венецианских парков, садов, домов, каналов, улиц, где каждый камень может рассказать замечательные истории о художниках и их создание. Однако Венеция встретила его пасмурным небом и длинным дождем. Непривычная тишина и неприветливость гондольера насторожили писателя, он чувствовал себя в плену какой-то таинственной враждебности. Усталость снова охватила сердце, и он плыл по течению канала, не в силах даже спорить со строгим проводником. Эта картина получила аллегорического содержания. В мертвой тишине плыла неизвестно куда Европа. Духовная культура постепенно терялась в темноте Вселенной. А человек только наблюдала за происходящим.
Однако образ Венеции постепенно ожил, наполнился теплом, солнцем, сияющей красотой. Такая метаморфоза происходила в сознании главного героя, поворотным моментом для которого была встреча с 14-летним мальчиком Тадзио. Лицо Тадзио напоминало картины Рафаэля, а его тело - античной статуи. Впрочем, его красота не только внешняя, но прежде всего духовная - к нему тянули все: и дети, и взрослые. Встреча с Тадзио бы пробудила героя от длительного сна. Он понял, что красота реальной жизни - непревзойденная ценность мира, без нее искусство потерял свой смысл, а мир стал серым и бесцветным.
Знакомство с Тадзио (хотя это нельзя назвать в полной мере знакомством - Ашенбах и мальчик даже никогда не разговаривали друг с другом) заставило героя переоценить свой жизненный и творческий путь. Густав осознал, что он стал настоящим победителем, несмотря на славу, а Тадзио с его животворной силой, оптимизмом, энергией. С этого момента на первый план в новелле вышел мальчик, за которым художник признал право своим учителем.
Наблюдая фрагменты повседневной жизни подростка, Ашенбах почувствовал наконец настоящую радость и полноту бытия - как человек и как писатель. К нему пришло художественное счастье - "мысль, что переходит в чувство, и чувство, что переходит в мысль". Образ и его прекрасное отражение слились в одно целое, и Густаву снова захотелось писать, только уже по-новому, не так, как раньше. Он хотел сделать свой стиль подобным изящной красоты Тадзио, а творческую манеру - такой же вдохновенной, как взгляд мальчика, всегда сиял добром, мечтой, радостью.
Символично, что внутренние открытия Ашенбаха бы наполнили и его самого, и окружающий мир замечательными звуками, блестящим светом, цветными картинами. Эмоциональная тональность повествования изменится: вместо скуки и печали появилась романтическая возвышенность.
Однако счастье, которое почувствовал Ашенбах, продолжалось недолго. В Венецию пришла страшная болезнь - холера. Власти замалчивали масштабы эпидемии, боясь паники и материального ущерба от массового отъезда отдыхающих. Т. Манн постепенно перешел к сатирического обличения абсурдного общества, ради имитации благополучия жертвует жизнью людей. Густав Ашенбах, узнав об эпидемии, сначала хотел предупредить об угрозе холеры семью Тадзио и тем самым спасти его. Но сразу его охватил страх, что он больше никогда не увидит мальчика и не почувствует счастливых минут его присутствии. И герой решил молчать, войдя в преступный сговор с больным обществом. Этот момент можно считать психологической кульминацией произведения: душа оказалась на грани добра и зла, созерцания и действенности, однако человек сделал ошибочный выбор, который стал началом ее конца.
После рокового решения Густава Ашенбаха рассказ ускорилась. Усилилась драматическое напряжение. Социальное безумие наложилось на безумные мысли героя. Ашен-Бахове снились кошмарные сны, но реальность ничем не отличалась от них: люди делали вид, что ничего не происходило, а сами летели в неизвестную пропасть.
Новелла завершилась символической смертью писателя. Сделав неправильный нравственный выбор, он сам страдал от него. Таким образом прозаик предупредил человечество об угрозе духовного упадка общества. Автор утверждал, что погиб не только художник, не только культура, но и весь мир.
В новелле чувствовалось влияние Ницше, который предусматривал всемирной хаос и вакханалию во время близкого апокалипсиса. Это воплотилось в произведении описании трупов на берегах венецианских каналов, преступных порядков капиталистического общества, кошмарных снах Ашенбаха, фальшивых отношениях между людьми.
Однако Т. Манн, хотя и опирался на концепции философов, утвердил собственную теорию, в которой соединилось и чувство наслаждения от жизни и искусства, и одновременно осознание изменения настоящих ценностей причудливыми идеалами. Писатель призвал человечество вернуть утраченную культуру, пересмотреть социальный строй и каждую душу с позиции классического гуманизма. В этом плане Венеция должна напомнить о взлет духовности в эпоху Ренессанса и заставить задуматься над тем, возможно ли новое возрождение.
В новелле "Смерть в Венеции" окажется мастерство Томаса Манна-художника:
1) эпическое начало (рассказ о внешних событиях) соединилось с подчеркнутым лиризмом (углубление во внутренний мир персонажей), а также элементами драматизации;
2) карнавальный принцип: люди не те, за кого себя выдавали, но автор будто снял маски, и за блестящей мишурой появился уродливый мир искаженных образов и мыслей;
3) особая выразительность портретов героев; большое значение имела каждая деталь, жест, даже направление взгляда. Внешняя изящество совмещала с эмоциональным восприятием и психологическим анализом;
4) важна позиция рассказчика, его интонация, маски, в которых он выступал. Мнение автора все время меняла, он говорил то от имени Ашенбаха, то Тадзио, то неизвестного гондольера, то случайного прохожего и тому подобное. Таким образом, создавала многогранная картина действительности, отображалась в десятках маленьких зеркал;
5) синтетизм повествования новеллы. Каждая фраза передавала и объективную реальность, и психологическое состояние личности, и философские мысли автора;
6) использование афоризмов. Его афоризмы - это квинтэссенция духовного опыта писателя, воспринимал мир в определенных абстракциях и логических категориях. Это свидетельствовало о его стремлении глубоко разобраться в сложных проблемах бытия;
7) сочетание традиционных и новаторских средств отображения действительности. От реализма XIX века он взял распространены описания, психологический анализ, натуралистические подробности. Экспрессионистические мотивы ощущались в показе деформированной психики, искаженной реальности, в нарушении логической последовательности композиции.
8) особое место - символика. Здесь символически все - и кладбище, и солнце, и ночь, и осень, и смерть писателя. Символика нередко переходила в сложную аллегорическую рассказ.
Томас Манн
СМЕРТЬ В ВЕНЕЦИИ
Густав Ашенбах, или фон Ашенбах, как он официально именовался со дня своего пятидесятилетия, в теплый весенний вечер 19… года – года, который в течение столь долгих месяцев грозным оком взирал на наш континент, – вышел из своей мюнхенской квартиры на Принцрегентштрассе и в одиночестве отправился на дальнюю прогулку. Возбужденный дневным трудом (тяжким, опасным и как раз теперь потребовавшим от него максимальной тщательности, осмотрительности, проникновения и точности воли), писатель и после обеда не в силах был приостановить в себе работу продуцирующего механизма, того «totus animi continuus» , в котором, по словам Цицерона, заключается сущность красноречия; спасительный дневной сон, остро необходимый при все возраставшем упадке его сил, не шел к нему. Итак, после чая он отправился погулять, в надежде, что воздух и движение его приободрят, подарят плодотворным вечером.
Было начало мая, и после сырых и промозглых недель обманчиво воцарилось жаркое лето. В Английском саду, еще только одевшемся нежной ранней листвой, было душно, как в августе, и в той части, что прилегала к городу, – полным-полно экипажей и пешеходов. В ресторане Аумейстера, куда вели все более тихие и уединенные дорожки, Ашенбах минуту-другую поглядел на оживленный народ в саду, у ограды которого стояло несколько карет и извозчичьих пролеток, и при свете заходящего солнца пустился в обратный путь, но уже не через парк, а полем, почувствовав усталость. К тому же над Ферингом собиралась гроза. Он решил у Северного кладбища сесть в трамвай, который прямиком доставит его в город.
По странной случайности на остановке и вблизи от нее не было ни души. Ни на Унгарерштрассе, где блестящие рельсы тянулись по мостовой в направлении Швабинга, ни на Ферингском шоссе не видно было ни одного экипажа. Ничто не шелохнулось и за заборами каменотесных мастерских, где предназначенные к продаже кресты, надгробные плиты и памятники образовывали как бы второе, ненаселенное кладбище, а напротив в отблесках уходящего дня безмолвствовало византийское строение часовни. На его фасаде, украшенном греческими крестами и иератическими изображениями, выдержанными в светлых тонах, были еще симметрически расположены надписи, выведенные золотыми буквами, – речения, касающиеся загробной жизни, вроде: «Внидут в обитель господа» или: «Да светит им свет вечный». В ожидании трамвая Ашенбах развлекался чтением этих формул, стараясь погрузиться духовным взором в их прозрачную мистику, но вдруг очнулся от своих грез, заметив в портике, повыше двух апокалиптических зверей, охранявших лестницу, человека, чья необычная наружность дала его мыслям совсем иное направление.
Вышел ли он из бронзовых дверей часовни, или неприметно приблизился и поднялся к ней с улицы, осталось невыясненным. Особенно не углубляясь в этот вопрос, Ашенбах скорее склонялся к первому предположению. Среднего роста, тощий, безбородый и очень курносый, этот человек принадлежал к рыжеволосому типу с характерной для него молочно-белой веснушчатой кожей. Обличье у него было отнюдь не баварское, да и широкополая бастовал шляпа, покрывавшая его голову, придавала ему вид чужеземца, пришельца из дальних краев. Этому впечатлению, правда, противоречили рюкзак за плечами – как у заправского баварца – и желтая грубошерстная куртка; с левой руки, которою он подбоченился, свисал какой-то серый лоскут, надо думать, дождевой плащ, в правой же у него была палка с железным наконечником; он стоял, наклонно уперев ее в пол, скрестив ноги и бедром опираясь на ее рукоятку. Задрав голову, так что на его худой шее, торчавшей из отложных воротничков спортивной рубашки, отчетливо и резко обозначился кадык, он смотрел вдаль своими белесыми, с красными ресницами глазами, меж которых, в странном соответствии со вздернутым носом, залегали две вертикальные энергические складки. В позе его – возможно, этому способствовало возвышенное и возвышающее местонахождение – было что-то высокомерно созерцательное, смелое, дикое даже. И то ли он состроил гримасу, ослепленный заходящим солнцем, то ли его лицу вообще была свойственна некая странность, только губы его казались слишком короткими, оттянутые кверху и книзу до такой степени, что обнажали десны, из которых торчали белые длинные зубы.
Возможно, что Ашенбах, рассеянно, хотя и пытливо, разглядывая незнакомца, был недостаточно деликатен, но вдруг он увидел, что тот отвечает на его взгляд и притом так воинственно, так в упор, так очевидно желая его принудить отвести глаза, что неприятно задетый, он отвернулся и зашагал вдоль заборов, решив больше не обращать внимания на этого человека. И мгновенно забыл о нем. Но либо потому, что незнакомец походил на странника, либо в силу какого-нибудь иного психического или физического воздействия, Ашенбах, к своему удивлению, внезапно ощутил, как неимоверно расширилась его душа; необъяснимое томление овладело им, юношеская жажда перемены мест, чувство, столь живое, столь новое, или, вернее, столь давно не испытанное и позабытое, что он, заложив руки за спину и взглядом уставившись в землю, замер на месте, стараясь разобраться в сути и смысле того, что произошло с ним.
Это было желанье странствовать, вот и все, но оно налетело на него как приступ лихорадки, обернулось туманящей разум страстью. Он жаждал видеть, его фантазия, еще не умиротворившаяся после долгих часов работы, воплощала в единый образ все чудеса и все ужасы пестрой нашей земли, ибо стремилась их представить себе все зараз. Он видел: видел ландшафт, под небом, тучным от испарений, тропические болота, невероятные, сырые, изобильные, подобие дебрей первозданного мира, с островами, топями, с несущими ил водными протоками; видел, как из густых зарослей папоротников, из земли, покрытой сочными, налитыми, диковинно цветущими растениями, близкие и далекие, вздымались волосатые стволы пальм; видел причудливо безобразные деревья, что по воздуху забрасывали свои корни в почву, в застойные, зеленым светом мерцающие воды, где меж плавучими цветами, молочно-белыми, похожими на огромные чаши, на отмелях, нахохлившись, стояли неведомые птицы с уродливыми клювами и, не шевелясь, смотрели куда-то вбок; видел среди узловатых стволов бамбука искрящиеся огоньки – глаза притаившегося тигра, – и сердце его билось от ужаса и непостижимого влечения. Затем виденье погасло, и Ашенбах, покачав головой, вновь зашагал вдоль заборов каменотесных мастерских.
Давно уже, во всяком случае с тех пор как средства стали позволять ему ездить по всему миру когда вздумается, он смотрел на путешествия как на некую гигиеническую меру, и знал, что ее надо осуществлять время от времени, даже вопреки желаниям и склонностям. Слишком занятый задачами, которые ставили перед ним европейская душа и его собственное я, не в меру обремененный обязанностями творчества, бежавший рассеяния и потому неспособный любить шумный и пестрый мир, он безоговорочно довольствовался созерцанием того, что лежит на поверхности нашей земли и для чего ему нет надобности выходить за пределы своего привычного круга, и никогда не чувствовал искушения уехать из Европы. С той поры, как жизнь его начала клониться к закату и ему уже нельзя было словно от пустой причуды отмахнуться от присущего художнику страха не успеть, от тревоги, что часы остановятся, прежде чем он совершит ему назначенное и отдаст всего себя, внешнее его бытие едва ли не всецело ограничилось прекрасным городом, ставшим его родиной, да незатейливым жильем, которое он себе выстроил в горах и где проводил все дождливое лето.
И то, что сейчас так поздно и так внезапно нашло на него, вскоре было обуздано разумом, упорядочено смолоду усвоенной самодисциплиной. Он решил довести свое творение, для которого жил, до определенной точки, прежде чем переехать в горы, и мысль о шатанье по свету и, следовательно, о перерыве в работе на долгие месяцы показалась ему очень беспутной и разрушительной; всерьез об этом нечего было и думать. Тем не менее он слишком хорошо знал, на какой почве взросло это нежданное искушение. Порывом к бегству, говорил он себе, была эта тоска по дальним краям, по новизне, эта жажда освободиться, сбросить с себя бремя, забыться – он бежит прочь от своей работы, от будней неизменного, постылого и страстного служения. Правда, он любил его, едва ли не любил даже изматывающую, ежедневно обновляющуюся борьбу между своей гордой, упорной, прошедшей сквозь многие испытания волей и этой все растущей усталостью, о которой никто не должен был знать, которая ни малейшим признаком упрощения, вялости не должна была сказаться на его творении. И все же неблагоразумно слишком натягивать тетиву, упрямо подавлять в себе столь живое и настойчивое желание. Он стал думать о своей работе, о том месте, на котором застрял сегодня, так же как и вчера, ибо оно равно противилось и терпеливой обработке, и внезапному натиску. Он пытался прорваться через препятствие или убрать его с дороги, но всякий раз отступал с гневом и содроганием. Не то чтобы здесь возникли какие-нибудь особенные трудности, нет, ему мешала мнительная нерешительность, оборачивающаяся уже постоянной неудовлетворенностью собой. Правда, в юные годы эту неудовлетворенность он считал сущностью и природой таланта, во имя ее он отступал, обуздывал чувство, зная, что оно склонно довольствоваться беспечной приблизительностью и половинчатой завершенностью. Так неужто же порабощенные чувства теперь мстят за себя, отказываясь впредь окрылять и живить его искусство? Неужто они унесли с собою всю радость, все восторги, даруемые формой и выражением? Нельзя сказать, что он писал плохо; преимуществом его возраста было по крайней мере то, что с годами в нем укрепилась спокойная уверенность в своем мастерстве. Но, хотя вся немецкая нация превозносила это мастерство, сам он ему не радовался; писателю казалось, что его творению недостает того пламенного и легкого духа, порождаемого радостью, который больше, чем глубокое содержание (достоинство, конечно, немаловажное), составляет счастье и радость читающего мира. Он страшился лета, страшился быть одиноким в маленьком доме, с кухаркой, которая стряпает ему, и слугою, который подает на стол эту стряпню; страшился привычного вида горных вершин и отвесных скал, когда думал, что они снова обступят его, вечно недовольного, вялого. Значит, необходимы перемены, толика бродячей жизни, даром потраченные дни, чужой воздух и приток новой крови, чтобы лето не было тягостно и бесплодно. Итак, в дорогу – будь что будет! Не в слишком дальнюю, до тигров он не доедет. Ночь в спальном вагоне и две-три недели отдыха в каком-нибудь всемирно известном уголке на ласковом юге…
