Произведение повествует об отношении автора к обычным окружающим нас вещам. Писатель утверждает, что каждая бытовая вещь имеет свою жизнь, свой характер. Одни – великие труженики (градусник, свечи), а другие – вольготно прожигающие время (драгоценности). Некоторые вещи склонны к перемещению в пространстве (спички, карандаши). Любой человек не раз оказывался в ситуации, когда не мог найти пропавшую вещь, а через некоторое время она внезапно обнаруживалась.
Рассказчик повествует о произошедшем с ним случае, связанном с его любимой вещью – неприглядным стареньким пенсне.
Однажды вечером, читая занимательную книгу, автор решил начистить стекла своего пенсне, но только он попытался осуществить задуманное, обнаружил отсутствие привычной вещицы. Мужчина тут же бросился на поиски пропажи. Он осмотрел все вокруг: книжные страницы, кресло, стол, но пенсне нигде не находилось.
Удивившись нежданному событию, писатель не прекратил поиски, а лишь увеличил их территорию. Он отправился в прихожую, затем в душевую, осмотрел всю одежду. В памяти автора возник неожиданно звук, который он услышал при падении очков. Он снова принялся за поиски, облазив все уголки квартиры, но снова его ждала неудача.
На следующий день на помощь писателю пришла горничная, которая устроила в доме генеральную уборку. Она убралась во всей квартире, включая лестничную площадку, но найти пропавшее пенсне так и не удалось.
Через некоторое время приятель писателя, услышав о пропаже любимой вещи друга, предложил ему решить эту задачку с помощью логики. На бумажном листке он изобразил комнату с расставленными в ней мебельными принадлежностями, опросил всех, кто имеет доступ в помещение, уточнил есть ли в доме домашние питомцы. Затем исследователь устроил подробный опрос хозяину квартиры, выясняя у него каждый его шаг поминутно. Приступив к мыслительному процессу приятель автора так и не нашел разгадку пропажи любимого пенсне хозяина, но еще долго находился под впечатлением произошедшего, тревожно проводя время сна.
Прошло несколько недель. Писатель снова занимался излюбленным занятием и с увлечением наслаждался чтением. Теперь в этом ему помогали новые очки, которые были для автора крайне непривычны и неудобны. Повествователь делал карандашные пометки на полях книги, в один момент карандаш проскользнул сквозь пальцы мужчины и покатился в угол комнаты.
Встав с кресла, чтобы поднять упавший карандаш, писатель вдруг подумал, что неожиданно потерял зрение. Рядом с карандашом он с восторгом обнаружил тихонько лежащую пропажу. Стеклышки пенсне слабо поблескивали и чудилось, будто рожица очков имела виноватое выражение.
Удивлению писателя не было пределов. Он схватил верного друга и готов был воочию расспросить пенсне о его путешествиях во время долгого отсутствия. Автор с гордостью и превеликим удовольствием демонстрировал и прислуге, и друзьям вернувшуюся к нему дорогую вещь. Правда, приятель, пытавшийся разыскать пенсне логическим способом, не признал своей ошибки и утверждал, что искал вещь не в том измерении, где она тогда находилась.
Жизнь очков остановилась в один из дней самым банальным путем. Писатель взял в руки старую пыльную книгу и вдруг чихнул, пенсне слетело с носа мужчины и, упав на пол, разлетелось на мелкие частички.
Писатель очень горевал о потери любимого товарища, с которым провел немало приятных моментов в своей жизни.
Повествуя о забавном случае, произошедшем с писателем, автор доносит до читателей мысль о взаимном притяжении людей и предметов и грусти в момент их вынужденного расставания.
По совету врача чтобы подлечить свое здоровье Андрей Васильевич Коврин отправляется на отдых в деревню. Он гостит у своего воспитателя, Песоцкого Егора Семеновича, известного русского садовода
Произведение начинается с того что идет гражданская война. Начался обстрел, а у коневода Трофима именно в этот время отелилась кобыла. Только появившись на свет, детеныш начал сосать молоко и в это самое время зашел коневод
Никто не сомневается в том, что вещи живут своей жизнью. Часы ходят и кряхтят, кресло сидит, копируя фигуру своего хозяина, книги разговаривают. Трудящиеся вещи: стакан, свеча, интеллигентный термометр, относятся с презрением к серьгам, кольцам другим украшениям.
Обычно человек думает, что запамятовал, куда положил вещь, но это не так.
Всем известно, как легко пропадает карандаш, оставленный на одеяле. Раз и не его нигде. Ни на столике, ни в складках белья, ни на полу. Встав с постели и взяв другой карандаш, человек возвращается и открывает книгу, а пропавший карандаш там.
Рассказчик читал сидя в кресле. Хотел протереть стекла пенсне, взял платок, а пенсне пропало. Начались поиски: в складках одежды, в кресле, на стоящем столике, в книжных листах. Оно удивительным образом исчезло.
И вдруг, он вспомнил, что слышал звук падающего пенсне. Рассказчик ползает по полу, заглядывает во все углы, смотрит сбоку и снизу, нет пенсне.
С этого случая прошла неделя. Прислуга перебрала все предметы в комнате, вымела весь мусор и даже вымыла черновую лестницу до следующего этажа. Пенсне не нашлось.
Знакомый автора, решил разгадать тайну пропавшего пенсне индуктивным методом. Он нарисовал план комнаты с расставленной мебелью и записал номер пенсне. Спросил, нет ли в доме животных или птиц, разузнал, где рассказчик был и что делал в течение дня. Методом исключения обдумывал ситуацию целый день. Ничего не найдя, знакомый ушел. Его жена рассказывала, что он стонал и бормотал всю ночь. И это спокойный человек, увлекающийся испанской литературой.
Через некоторое время автор сидел в том же кресле только с другой книгой и помечал карандашом нужные места. На носу у него было новое, неудобное пенсне. Вдруг карандаш падает. Испуганный рассказчик кидается догонять его. Карандаш остановился у стены, а рядом с ним блеснули два стекла и дужка.
Конечно, можно смеяться над этой ситуацией и предполагать, что автор плохо видит, но это не так. Не могут быть слепы все знакомые и прислуга. Можно подумать, что это просто неловкий случай. Но вернувшееся пенсне имело интересную физиономию, по которой можно было понять – это не случай и не недосмотр.
Пенсне виновато поблескивало мутноватыми стеклами. Оно имело смиренный вид, как будто говорило, что ему плохо без носа хозяина.
Где оно было? Что видело? Чем объяснить такую привязанность вещей к человеку? Трудно ответить на эти вопросы. Пенсне гуляло, и гуляло долго до полного изнеможения.
Гуляка был наказан. Он простоял около стены долгое время. И его показывали прислуге и пришедшим в гости знакомым. Никто не мог сказать, что случилось. Просто: «Пенсне странно упало».
Любитель испанской литературы, впоследствии рассказал, что в его рассуждениях была допущена ошибка. Он искал пенсне в двух измерениях, а оно было в третьем. Полная ерунда.
Закончило пенсне свою жизнь трагическим образом. Автор, сняв с полки пыльные документы, чихнул, пенсне упало и разбилось вдребезги.
Будем думать, что это случайность. Жаль, если это было самоубийство.
Автору будет, не хватает его старого пенсне. Они долго были друзьями и прочитали много интересных и не очень книг. В них людям разрешались страсти, мысли, поступки, а вещам отказывалось в праве на малейшую индивидуальность.
Произведение учит, что человек привыкает к любимым вещам и ему тяжело с ними расставаться.
Можете использовать этот текст для читательского дневника
Сегодня у Сережки был выдающийся день – его оранжевая модель самолета выиграла главный приз в дальности запуска. Дома мальчику устроили настоящий праздник по этому поводу и он был счастлив ровно до момента
Пронзительный рассказ «Солнечное затмение» о двух ребятах, которые находят друг друга. Лена - девочка из хорошей семьи. Кажется что у нее есть все - любящие и заботливые родители, уютный дом. Сама героиня рассказа очень красива
Осоргин Михаил Андреевич
Рассказы (-)
МИХАИЛ ОСОРГИН
РАССКАЗЫ
По поводу белой коробочки (Как бы предисловие)
Слепорождённый
Роман профессора
Сердце человека
Кабинет доктора Щепкина
Игра случая
Мечтатель
Убийство из ненависти
Газетчик Франсуа
Пустой, но тяжелый случай
Что такое любовь?
ПО ПОВОДУ БЕЛОЙ КОРОБОЧКИ
(Как бы предисловие)
Одно время меня стала упорно преследовать белая коробочка от какого-то лекарства, коробочка белого некрашеного дерева с отлично пригнанной выдвижной заслонкой. Было достаточно сесть за стол с добрыми намерениями (я пером спасаю человечество), как сейчас же мысль отвлекала коробочка, не нашедшая ни места, ни применения. Выбросить такую коробочку свыше моих сил. Тут и любовь к деревянным предметам, особенно некрашеным, и сознание того, что коробочка есть продукт труда, и вообще жадность человека к вещам, во мне развитая до болезненности, так что я утопаю в бумажках, мундштуках, ножичках, пепельницах, скрепках для бумаги, острых и тупых карандашах, зажигалках, футлярах, гребешках, штемпелях, зубочис-тках, стаканчиках, календарях, одних разрезательных ножей шесть или семь штук, пять резинок, хотя ничего не стираю, губка для марок, всегда сухая, очки для дали, для близи, для чтенья, для разговора, лупа большая и три маленьких, оставшаяся от фонарика лампочка, пипетка для бензи-на, складной метр, белый клей, точилки, ключики, от чего-то отпавшие и еще не приклеенные кусочки, ножницы газетные, да ножницы малые прямые, да кривые для ногтей и на случай заусеницы, да цветной детский кубарик с цифрами, три пинцета, и уж не говорю про чернильни-цы, про коробочки с неизвестными мелочами, про книги, про папки, про газеты - и все это только на столе, а если начать выдвигать ящики стола, и тот, где бумаги, и тот, где курительное, и тот, где столярные инструменты, и где фотографии, и где вообще то, что больше никуда не засунешь, или, если обвести глазами книжные полки и регистраторы, висящие защипочки с приглашениями и воззваниями, да портреты, да кружка пивная немецкая, да кинжал арабский, да тот самый пистолет, из которого Пушкин убил Лермонтова, да деревянная ложка, которою Суворов хлебал солдатские щи, да шахматы, да портфели и портфельчики, если, говорю я, всё это обвести деловым взглядом задавленного и затравленного вещами человека,то захочется из этой комнаты убежать в другую, где придется делать новую опись, начав с подсвечника в стиле Людовика XXVIII и кончив глиняным этрусским сосудом для испарения воды, который подвешивается к паровому отопителю и покупается в хозяйственных лавках.
Все это утрясается и находит свое место, так что иногда, не видя перед собою испорченного и давно уже, лишь за выслугу лет, сохраняющегося стило, испытываешь беспокойство и, оставив работу, принимаешься за поиски, куда оно к черту затерялось, и тут кстати, на тарелочке с мелочами, находишь бритвенный ножичек, щетины не режущий, но еще способный на много полезных дел, не знаю, каких именно, но чувствую, как это чувствовали изобретатели примене-ния к делу предметов, утративших силу первоначального назначения, но вполне сохранивших первоначальный облик, совершенно так же, как и белая коробочка, грустно и обиженно слоняю-щаяся до столу, запинаясь за уже прижившиеся и уверенно стоящие на своих местах многочис-ленные предметы моего вещевого хозяйства. Найдя наконец стило (уходившее навестить свою тетку, щеточку от пишущей машины), водворяю его на обычное место в высоком ассиро-вавилонской работы металлическом стакане с пометкой "1926" и вижу, с каким презрением смотрит на него стило новое, носящее имя "товарищ Ватерман". И тут же жмется и теснится вместе с другими орудиями писательского производства перо гусиное, серое и потрепанное, оставленное не за красоту, а за то, что гусю, мне его подарившему, было от роду восемьдесят лет, я же раньше и не подозревал, что гуси так долговечны. Иначе говоря, из хвоста того же гуся мог в Париже дергать перья, например, Иван Сергеевич Тургенев, который в ранние годы своего писательского труда писал, несомненно, перьями гусиными, и этот гусь мог знать Ивана Сергее-вича еще не старым человеком, сам будучи уже достаточно взрослым и женатым на стаде жен, даже дедушкой. Попробуйте-ка решиться выбросить такое историческое перо, которым, может быть, написаны на рю де Риволи "Записки охотника"!
И вот, поставив перед собою, чтобы записать для потомства эти свои встречи с Тургеневым, машину с русскими буквами, которую я зову ласково Машей, в отличие от Пупси, машинки с латинским шрифтом, ревнивой и замкнутой, живущей у меня на положении терпимой иностран-ки (налоги полностью, права с ущербом),- я замечаю, что забыл слепить с бездушной оболочки чрезвычайно милых заграничных писем почтовые марки с изображением отрезанных королев-ских голов, невинных девушек, львов, рыб, голубя в шестиконечной звезде, скал и готических зданий. Старый законопослушный интеллигент, я считаю собирание марок воздействием наследственной психопатии и счел бы личным оскорблением, если бы меня заподозрили в филателизме; и я охотно опорожниваю коробку с собранными сокровищами в карман первого зашедшего ко мне человека с признаками атавизма и остановившимся взором. Но бросать в корзину конверты вмеcте с головами королей, великих ученых и красноармейцев - мне не по силам. Марка - вещь, и у каждой вещи есть своя душа, не угасимая штемпелем. Возможно также, что мы не миримся с фактом мгновенной утраты некоторыми вещами их ценности без их физического уничтожения; символ не зачеркивается так легко. Если, например, на тысячефран-ковый билет надлежащей властью будет поставлен штемпель "Ничтожен" - вы все-таки его не выбросите, а будете носить в бумажнике, притом так, чтобы был виден кончик, когда в магазине "Юни-при" платите франк за шнурки для башмаков. Никогда у меня не поднималась рука выбросить металлическую коробку от табаку какого-то Скаферлати-Визир (не очень верю в его существование!); коробки накапливаются десятками, сотнями, колоннами, тоннами, загроможда-ют квартиру, пока не находится благодетель, радостно ахающий и уносящий их в три приема, причем я убежден, что и он не знает, что с ними делать. Не любопытно ли, например, что некоторые с удовольствием освобождаются от ненужной им газовой плиты, потому что перешли на электрическую, даже жертвуют в библиотеку прочитанные номера "Современных Записок" вместе с началами, концами и продолжениями начал и окончаний, то есть расстаются с длительными ценностями, но никогда в своей жизни не решились бросить в сорный ящик одно "маленькое су", никчемно валяющееся на столе, на которое уже нельзя купить даже металличес-кого колесика от ножки подержанного депутатского кресла? И я хотел бы видеть человека, носящего на носу семь близоруких диоптрий, который не сохранял бы неизвестно для чего стекла очков своей молодости, хотя сквозь эти стекла он уже не способен прочитать даже заголовок о похищении нового генерала; разве что у него есть дети, подающие надежду на такую же близорукость. И я должен сознаться, что пришел в восхищение, когда один вполне родственный мне по духу человек аккуратненько срезал острым ножиком остатки щетины на истертой зубной щетке, а костяную ее рукоятку спрятал, потому что мало ли на что она может понадобиться, например - размешивать какую-нибудь смесь, или же можно из нее выточить потерянные фигурки карманных шахмат, для чего достаточно приобрести токарный станок и хорошенько подучиться на нем работать. Он же срeзает с изношенных помочей металлические части и накопил бы их очень много, если бы не случайные утраты имущества, связанные с революционными событиями. После этого можно ли удивляться, что мне не дает покоя белая деревянная коробочка от патентованного лекарства, потерянно гуляющая по моему столу: и она найдет свое место! Поставим вопрос шире и научнее. Есть несомненная духовная связь между гоголевским Плюшкиным и Иваном Калитой, как между последним и Владимиром Лениным, изрекшим, что "в большом хозяйстве всякая дрянь пригодится". Это мудрость людей кондовых, людей от земли, понимающих, что такое компостная куча, как она составляется и какие выгоды сулит хозяйственному мужичку. Плюшкин напрасно Гоголем изображен в таком неприглядном виде. Имея достаточно оснований не любить людей (даже родная дочь его обидела), неистрачен-ную любовь он перенес на вещи. В молодые годы он был прекрасным хозяином и семьянином. "Слишком сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум: опытно-стью и познанием света была проникнута речь его, и гостю было приятно его слушать". Он был по природе скопидомом, и в это слово следует вдуматься: оно по корню своему имеет смысл положительный. И Плюшкин был виноват лишь в том, что пришла старость и пришло одиночес-тво и он перестал отряхивать пыль с накопленных вещей и вещичек и уже не берег вещей, а губил их - заплесневел сухарь, засох лимон, высохли чернила, как в чахотке, пожелтела зубочистка и в рюмку попали три мухи. А пройдись Плюшкин по вещам-пылесосом,- и заблестели бы они спокойной красотой и уютом домовитости. Не ценил Плюшкин только человеческих мертвых душ, почему и продал их Чичикову по столь невероятно низкой цене: по 32 копейки ассигнациями за штуку.
Очень кратко Рассказчик верит, что мелкие вещи способны самостоятельно путешествовать. Пример этому - случай с пенсне, которое «ушло» от рассказчика, а вернувшись, не вынесло наказания и разбилось.
Некоторые мелкие вещи, такие как спичечный коробок, карандаш или расчёска, любят путешествовать. Годами изучая их жизнь, рассказчик пришёл к выводу, что иногда они «уходят гулять», причём срок путешествия может быть любым,
Странствия некоторых вещей вошли в историю - исчезновения голубого бриллианта или труда Тита Ливия, но в них «отчасти замешана человеческая воля». Мелкие же вещицы гуляют совершенно самостоятельно. Сколько раз, читая в постели, рассказчик терял карандаш, долго искал его в складках одеяла и под кроватью, а потом находил между страницами книги, хотя точно помнил, что не клал его туда.
Люди объясняют пропажу мелких вещиц собственной рассеянностью, кражей или вовсе не придают этому значения, но рассказчик уверен, что вещи живут в своём мире, параллельном тому, который выдумали для них люди. Рассказчик вспоминает «поразительный случай» произошедший однажды с его пенсне.
Читая в любимом кресле, рассказчик снял пенсне с носа, чтобы протереть стёкла, и… оно исчезло. Пенсне не оказалось ни в щелях кресла, ни под ним, ни в складках одежды, ни между листов книги, ни на носу рассказчика. Поражаясь чудовищно-нелепой ситуации, рассказчик разделся и тщательно обыскал одежду, потом подмёл пол, обыскал соседнюю комнату, заглянул на вешалку и в ванну - пенсне нигде не было. Вспомнив, что слышал звук падения, рассказчик долго ползал по комнате, но не нашёл в паркете ни единой щели, куда могло бы провалиться проклятое пенсне.
Прошло около недели. Прислуга вымыла квартиру и чёрную лестницу, но пенсне не нашла. Рассказчик поведал об этом случае своим друзьям. Они скептически смеялись и пытались сами отыскать пенсне, но нимало в этом не преуспели. Один из друзей, бывший до этого спокойным человеком, попытался применить индуктивный метод, задал рассказчику кучу странных вопросов, долго думал, но ни к какому выводу не пришёл, покинул рассказчика в мрачном настроении и, по словам его жены, всю ночь стонал во сне.
Однажды рассказчик сидел в том же кресле и читал в новеньком, раздражающе-тугом пенсне. У него упал карандаш. Испугавшись, что эта вещь тоже отправится в странствие, рассказчик нырнул за ним под кресло. Карандаш лежал у стены, а рядом с ним, прижавшись к стене стоймя, поблескивало пенсне. Его физиономия с запылёнными стёклами была жалкой и виноватой.
Чем объяснить такую странную привязанность вещей к человеку, заставляющую их возвращаться, хотя бы им удалось так ловко обмануть его бдительность…
Неизвестно, где пенсне шлялось, но по его виду ясно было, что гуляло оно «долго, до изнеможения, до пресыщения и страшной душевной усталости».
Рассказчик сурово наказал гуляку: на несколько часов оставил его у стены и показал прислуге и всем знакомым, которые сказали только, что пенсне «странно упало». В тот же вечер, снимая с верхней полки шкафа пыльную папку рукописей, рассказчик чихнул, пенсне упало на пол и разбилось.
Рассказчик предпочёл считать это несчастным случаем, а не самоубийством, к которому несчастное песне привёл устроенный им «публичный позор». Рассказчику жаль пенсне, с ним он прочёл «много добрых и глупых книг», в которых люди обладают страстями, разумом и сознательностью, а вещи не имеют права на самостоятельность.
О ТВОРЧЕСТВЕ М. ОСОРГИНА
Г. Адамович
"Сивцев Вражек" М. Осоргина - книга, которую нельзя не заметить, от которой нельзя отделаться несколькими одобрительными или безразличными словами. Роман этот "задевает сознание", и на него хочется ответить. Это первое непосредственное впечатление от чтения.
М. Алданов в статье о "Сивцевом Вражке" очень уклончиво сказал, что ему представляется излишним "вдаваться в утомительный спор" с Осоргиным. Но, по-видимому, Алданову поспорить бы хотелось, - и если он от этого воздержался, то лишь потому, что понимал, куда спор мог бы его увлечь, в какие области, в какие дебри. Конечно, спор этот был бы не о правдивости того или иного образа, той или другой характеристики: он коснулся бы "идеологии" Осоргина. Осоргин писатель на редкость откровенный по этой части: он не прячется за своих героев, он прямо от своего лица комментирует историю, и делает это порой в форме афористически-ясной и отточенной. Да и герои его, впрочем, не претендуют на то, чтобы хоть на одну минуту заслонить автора.
Сущность осоргинской идеологии - анархизм, если и не "мистический", который процветал у нас после 905 года, то, во всяком случае, лирический. Говорю об оттенке. Анархизм от беспредметного умиления, от добродушия и добросердия, анархизм оттого, что "нет в мире виноватых" и "все за все отвечают", оттого, что "не надо крови" и "небо над нами так беспредельно сине", - анархизм от славянского ощущения "правды", от невозможности примириться с каким бы то ни было порядком. Может быть, анархизм этот еще не прошел всех положенных ему испытаний, еще не закалился в отчаянии, есть в нем порой что-то рыхлое, сыроватое. Иногда - довольно часто - чувствуется в нем "ромен-ролланизм", гораздо реже - Лев Толстой. Но в основе его лежит все-таки видение "первоначальной чистоты": человек, природа, свобода, счастье, - и ничему в угоду автор "Сивцева Вражка" этим видением не жертвует... Все это отвлеченно и сбивчиво. Но должен сказать, что меня скорее прельщает, чем отталкивает осоргинская "идеология", - и если бы я решился отвечать Осоргину, то ответ мой не был бы возражением. Однако оставлю это дело "до другого раза" (увы! почти никогда не наступающего) - и скажу несколько слов о самом романе.
Место и время действия - Москва, годы перед войной, война, революция. Короткие, отрывочные главы. Очень легкое и увлекательное чтение, - иногда даже слишком легкое. Уж слишком скользит Осоргин по человеческому бытию, вокруг него, над ним. Он видит, кажется, и глубину, но передает поверхность. Нет страсти. Думаю, что от этого роман многое теряет. Прежде всего при отрывочности и легкости невозможно с героями сжиться: мимо них только пробегаешь, - как с улыбкой пробегает и сам автор. А ведь мы любим лишь те образы, с которыми именно "сживаемся"...
Отдельные эпизоды в "Сивцевом Вражке" прелестны, свежи и своеобразны.
Танюша, ее дедушка-профессор, музыкант Эдуард Львович, порывистый Вася, офицеры, солдаты, мужики, чекисты, даже кошки и крысы - таковы герои осоргинского повествования. Но не все его внимание обращено на них. Дальше тянется Россия, дальше история, природа, - Осоргин никогда не забывает целого за частностями. Может быть, потому каждая его страница оживлена дыханием настоящей жизни. Мы иногда недоумеваем, роман ли это или дневник, мы иногда удивляемся, иногда критикуем, но с первой же главы мы чувствуем, что книгу, не отрываясь, дочтем до конца и что книга этого стоит (Литературные беседы. "Сивцев Вражек" М. А. Осоргина).
К. Мочульский
Рассказы, вошедшие в сборник "Чудо на озере", посвящены воспоминаниям о далеком прошлом: о детстве и юности автора, о его семье, о гимназических годах, о первых увлечениях и радостях, о любви и родной земле, о людях и вещах, давно и навсегда потерянных. Прошлое это было когда-то самой обыкновенной жизнью, тихой и ровной, налаженным бытом, без громких событий, без бурных страстей. Автор жил "как все" - зимой учился в гимназии, "в загорье, на речке Егошихе". Бродил по полям, ловил рыбу в реке, читал книги, решал мировые вопросы, влюблялся, как все русские юноши. В детстве был здоров и румян, в юности "делал революцию", потом несколько лет занимался адвокатской практикой. Ничем не выдающаяся судьба, ничем не замечательная жизнь... Осоргину необходимо доверие читателя. Все, что он пишет, должно производить впечатление непринужденной, безыскусственной беседы, интимного общения. Автор не сочиняет, не приукрашивает, а "просто" рассказывает то, что было, без литературных претензий. Он знает, что старая реалистическая манера, которой он остается верен, в наше время несколько обветшала; что многое в его рассказах может показаться "наивным и чувствительным" (по его собственному выражению), и, чтобы оправдать "старомодность" своего стиля, он прибегает к фикции "самого обыкновенного человека", который не пишет, а так, "пописывает"... Этот прием наивного рассказчика - вполне в традиции русской литературы: Белкин у Пушкина, Рудый Панько у Гоголя, рассказчики у Тургенева. Простота и обычная форма характерное для Осоргина стремление быть вне "литературы".
Этот выход из литературы удается ему блестяще. У читателя полная иллюзия простоты и правды: все надоевшие ему литературные условности как будто преодолены. Ни трагизма бытия, ни веяния смерти, ни философских глубин, ни психологических сложностей, ничего этого нет. И сюжеты самые обыкновенные, и стиль как будто ничем не замечательный. Читателю кажется, что люди и предметы, о которых говорит Осоргин, существуют сами по себе, независимо от писателя; он входит в этот давно исчезнувший прекрасный мир, узнает знакомое и забытое, живет в нем, не оглядываясь на автора; а тот стоит в сторонке, в скромной роли гида. Цель его достигнута: реальность созданного им мира очищена от всякого привкуса "литературности". Снова оживлена и оправдана старая реалистическая манера; то, что казалось "вне литературы", стало искусством.
Осоргин своей простоте учился у Тургенева и Аксакова, он связан с ними не только литературно, но и кровно, от них у него - пристальность взгляда, чувство русской природы, любовь к земле, верность прошлому, светлая печаль по давно ушедшему. Его язык - выразительный и точный - близок народному складу. В нем есть вещественность и прямота, убеждающие нас сразу. Автор не боится показаться несовременным, напротив, он настаивает на своей старомодности и провинциальности. Этим мотивируется весь чувствительно-умиленный тон его писаний. ..."Любовь к жизни" - единственная философия автора (если уж необходимо говорить о его философии). В ней - вся сила его изобразительного таланта. Этой любовью заражает он читателя, возвышаясь до поэзии "реальности". Как только любовь эта слабеет, художественная убедительность рассказов падает. Появляется шутливый тон, забавность и небрежность. Без любви Осоргин и не видит, и не понимает. Без "чувствительности" он был бы просто неплохим рассказчиком (Мих. Осоргин. Чудо на озере // Современные записки. 1931. No 46).
