Родилась в городе Невель Витебской губернии, в еврейской семье. Ее отец - Вениамин Гаврилович Юдин, врач и судмедэксперт, Герой Труда. Мать - домохозяйка Раиса Яковлевна Юдина (урожденная Златина; 1868, Москва - 24 марта 1918, Невель).
Её братья и сёстры:
С детства отличалась страстным, неукротимым темпераментом, а её интересы были чрезвычайно широки и никогда не ограничивались музыкой.
Первые уроки игры на фортепиано получила в возрасте шести лет от ученицы Антона Рубинштейна Фриды Тейтельбаум-Левинзон.
В 1912 поступила в Петербургскую консерваторию, где училась в классах фортепиано Анны Есиповой, затем Феликса Блуменфельда, Анатолия Дроздова, Леонида Николаева, а также изучала широкий круг других дисциплин. Блестяще окончив консерваторию в 1921, была принята в штат консерватории и начала активную концертную деятельность, впервые выступив с оркестром Петроградской филармонии под управлением Эмиля Купера. Первое сольное выступление Юдиной в Москве состоялось в 1929 году.
В 1930 Юдину увольняют из Ленинградской консерватории после газетных публикаций в рамках борьбы с религиозными взглядами преподавателей (Кружок «Воскресение»).
Два года спустя ей удаётся получить место профессора в консерватории Тбилиси, а с 1936 - (при содействии Генриха Нейгауза) в Московской консерватории, где она работала до 1951.
В 1944-1960 Юдина преподавала в Институте имени Гнесиных.
В 1960 году была уволена из Гнесинского института из-за своих православных убеждений и за симпатии к современной западной музыке (включая эмигрировавшего Стравинского). Она продолжала давать публичные концерты, но ей было отказано в записях. После того, как в Ленинграде она прочла со сцены стихи Бориса Пастернака в ответ на вызов на бис, Юдиной был запрещено концертирование на срок в пять лет.
В 1965 на выставке В. Ватагина познакомилась с Александром Менем.
В 1966 году прочла цикл лекций по романтизму в Московской Консерватории.
Была православной по вероисповеданию. Посещала храма Николы в Кузнецах. Её духовным настоятелем был протоиерей Всеволод Шпиллер. Юдина прожила всю жизнь в бедности и лишениях: не имела собственного рояля, ходила много лет в одном платье, часто недоедала. Она была убеждена, что художник должен быть беден. Всегда помогала страждущим, вызволяла из ссылок репрессированных друзей. Последний концерт пианистки состоялся в 1969 году.
Юдина относилась к числу любимых пианистов Иосифа Сталина. Однажды ночью 1944 года, когда Сталин неожиданно услышал по радио трансляцию фортепианного концерта № 23 Моцарта, у него на глазах появились слезы, и он немедленно потребовал сделать оттиск, чтобы всегда иметь при себе пластинку. Когда Юдина приехала домой после концерта, то надолго уснуть ей не удалось: ее разбудили офицеры, увезли в студию звукозаписи, где ее уже поджидал наскоро собранный небольшой оркестр, - и так была сделана запись прямо в середине ночи, а единственная копия была оттиснута с матрицы и затем представлена Сталину (матрица выжила, и запись доступна на компакт-диске).
Несмотря на признание со стороны вождя, пианистка оставалась бескомпромиссным критиком режима. А когда ей выдали Сталинскую премию, то она пожертвовала ее Православной Церкви на покрытие «бесконечных сталинских грехов». Один из москвичей так рассказывает о первом впечатлении от Марии Юдиной: «У меня есть два врага, - говорит Юдина, прибирая со стола после обеда, - крошки и Советская власть».
Мария Юдина была широко концертирующим исполнителем, выступавшим преимущественно с сольными концертами или в камерном ансамбле (особенно с Квартетом имени Бетховена и Квартетом имени Глазунова). В круг её интересов входила, прежде всего, новейшая русская и мировая музыка: Юдина была первым в СССР исполнителем ряда произведений А. Берга, П. Хиндемита, Э. Кшенека, Б. Бартока, А. Веберна, О. Мессиана и др.; многолетнее творческое содружество связывало её с C. С. Прокофьевым и Д. Д. Шостаковичем. Вместе с тем Юдина известна как одна из лучших исполнительниц музыки Шуберта, И. С. Баха, Бетховена, Брамса и Моцарта.
Стиль Юдиной - играть всё «под Шуберта»: проникновенно-драматично, певуче, ясно, предпочитая замедленные темпы. Ярким примером подобного предпочтения в интерпретации музыкального произведения является запись Юдиной сонаты № 5 Бетховена. Вряд ли можно назвать такое исполнение аутентичным, но Юдина к этому и не стремилась; ее целью всегда было - вызвать катарсис в душах слушателей. Так что здесь, как и во всём остальном, что делала Мария Вениаминовна, она оставалась учителем .
В фильме «Рихтер непокорённый» Святослав Рихтер вспоминает, что она играла «большую сонату Шуберта - очень хорошо!.. Хотя всё шиворот-навыворот. Она играла Баха во время войны - прелюдию си-бемоль минор - быстро и фортиссимо. И когда Нейгауз потом пошёл её поздравлять в артистическую, он сказал:
Ну, скажите, пожалуйста! Почему Вы это так играете? Вот так!
А сейчас война!
Вот, это типичная Юдина: „А сейчас война!“. Но после её концертов у меня болела голова… Она… насилие было какое-то над публикой, страшное насилие. Большой талант была!..»
Мария Вениаминовна Юдина обладала и литературным даром. Она оставила обширную переписку (с И. Ф. Стравинским, П. Сувчинским, К. И. Чуковским, Б. Пастернаком, Карлхайнцем Штокхаузеном и др.), пространные воспоминания о Вл. Софроницком, М.Бахтине, П. Флоренском, Л. Карсавине, Ал. Ухтомском, А. М. Горьком, М. Цветаевой, Б.Пастернаке, К. Паустовском, А. Кочеткове, Н. Заболоцком и др. В памяти слушателей остались рассказы Юдиной о музыке и композиторах, которыми сопровождались её концерты 1960-х гг.
С ранних лет открыв и сразу полюбив Бетховена, Юдина не расставалась с его музыкой никогда. Всю её жизнь Бетховен был ей необходим, был созвучен её мыслям и чувствам, её потребности сообщить людям нечто важное. Сонаты Бетховена в исполнении Юдиной поражают глубиной образа и цельностью замысла. Особенно хочется подчеркнуть их удивительную живость: они искрятся остроумием, пленяют детской чистотой и беззаботностью, вызывают улыбку и восхищение.
В начале 1930-х гг. Юдина была дружна с известным философом А. Ф. Лосевым.
Иногда считается, что Юдина выведена в романе Лосева «Женщина-мыслитель» в образе Марии Валентиновны Радиной; именно это обстоятельство спровоцировало ссору между Юдиной и Лосевым, окончившуюся разрывом в 1934 году.
Однако по мнению других исследователей, образ Радиной у Лосева не имеет сколько-нибудь существенного сходства с реальной Юдиной, а Лосев не преследовал цель оскорбить или высмеять Юдину.
Великая пианистка Мария Юдина обещала Сталину молиться за него
Прославленная русская пианистка Мария Юдина была больше чем просто музыкантом. Ещё в юности она, помимо музыкальных занятий, посещала в своём родном городе Невеле философский кружок. Там она познакомилась с Михаилом Бахтиным, дружбу и переписку с которым сохранила до конца дней. Дальше была учёба в Петроградской консерватории. Свой выпускной год она провела в фортепьянном классе профессора Л. Николаева, где рядом с ней учились Владимир Софроницкий и Дмитрий Шостакович. Трудно представить, как она ухитрялась сочетать свои музыкальные классы со штудиями на историко-филологическом факультете Петроградского университета, но Юдиной это удавалось.
В 1921 году она окончила консерваторию, и престижная премия Антона Рубинштейна была поделена между нею и Владимиром Софроницким. "Мы оба, Софроницкий и я, - писала Юдина в своих воспоминаниях, - получили наградные рояли... на бумаге... Время было трудное".
Но по-настоящему трудное время для неё только начиналось. В 1930 году её уволили из консерватории, где она к этому времени вела фортепьянный класс. Мотив: "за религиозные взгляды". В двадцатые годы воинствующие атеисты Республики Советов всячески выкорчёвывали из людского сознания "опиум для народа". А тут педагог консерватории открыто высказывает совершенно крамольные мысли о том, что любая культура, любая сфера человеческой деятельности пуста без религиозных корней. Да ещё приводит примеры. Позволительно ли доверять музыкальное воспитание советских студентов политически незрелым людям?
С 1932-го по 1934 год Юдина работает в Тбилисской консерватории, а в 1936-м оказалась в столице и стала преподавать в Московской консерватории. Но через 15 лет профессора Юдину изгнали и оттуда. В тот момент, когда всем советским музыкантам было недвусмысленно указано на необходимость разоблачать упадочную музыку буржуазных композиторов, всех этих формалистов-модернистов, советская пианистка Мария Юдина восхищается сочинениями Стравинского, ведёт переписку с Булёзом, Штокхаузеном, Ноно, проявляет нездоровый интерес к творчеству Шёнберга - создателя додекафонии, Веберна, Хиндемита и других. И зачем-то исполняет сочинения Шостаковича и Прокофьева, непонятные народу.
В 1960 году Юдину снова изгнали. На этот раз из Института имени Гнесиных. Да и как было не выгнать? На своих концертах она выходила на бис с огромным крестом и читала стихи из "Доктора Живаго" - в то время, когда имя Пастернака заклеймлено всем советским народом! После смерти Ахматовой Юдина заказала панихиду по ней, о чём сообщил "Голос Америки". "Когда я ей об этом сказал, - вспоминал известный театральный деятель Виктор Новиков, - она перекрестилась: "Слава Богу, наконец-то и моё имя будет связано с именем Анны Андреевны..."
Поведение Юдиной в условиях советской действительности было настоящим гражданским подвигом. Разумеется, до 90-х годов об этом не говорилось ни в одной из публикаций о Юдиной и её творчестве, включая фундаментальный сборник 1978 года "Мария Вениаминовна Юдина". Свои взгляды она высказывала с редким бесстрашием. У Юдиной были две характерные черты: она никогда не лгала и была совершенно равнодушна к тому, что называется внешним лоском. На сцену она обычно выходила в простеньком, чуть ли не монашеском чёрном платье. И в кедах - из-за больных ног.
Гонения на диссидентку-пианистку неожиданно сошли на нет в военные годы. Все те, кто раньше критиковал Юдину за "безыдейность и политическую слепоту", вдруг стали петь дифирамбы, признавая её искусство "политически корректным" и "актуальным". Эта метаморфоза не могла произойти без какой-то очень серьёзной и веской причины. Дмитрий Шостакович в мемуарах, изданных за границей, подробно рассказал об этой самой причине.
Однажды в Радиокомитете раздался телефонный звонок, повергший в состояние ступора всех тамошних начальников. Звонил Сталин. Он сказал, что накануне слушал по радио фортепьянный концерт Моцарта № 23 в исполнении Юдиной. Спросил: существует ли пластинка с записью концерта? "Конечно, есть, Иосиф Виссарионович", - ответили ему. "Хорошо, - сказал Сталин. - Пришлите завтра эту пластинку ко мне на дачу".
Едва была повешена трубка, руководители Радиокомитета впали в дикую панику. Дело в том, что на самом-то деле никакой пластинки не было, а концерт передавали из студии. "Но Сталину, - рассказывает Шостакович, - смертельно боялись сказать "нет". Никто не знал, какие будут последствия. Жизнь человеческая ничего не стоила. Можно было только поддакивать".
Срочно вызвали Юдину, собрали оркестр и ночью устроили запись. Все тряслись от страха. И только Юдиной, как пишет Шостакович, было море по колено. Дирижёр от страха ничего не соображал, пришлось его отправить домой. Вызвали другого - та же история: сам дрожит и сбивает оркестр. Только третий дирижёр смог довести запись до конца. Это был уникальный случай в истории звукозаписи - смена трёх дирижёров. К утру запись была наконец готова. На другой день в сверхсрочном порядке был а изготовлена пластинка в одном экземпляре, который и отправили Сталину.
Но история на этом не закончилась. Через некоторое время Юдина получила конверт, в который было вложено 20 тысяч рублей - огромные по тем временам деньги. Ей сообщили, что это сделано по личному указанию товарища Сталина. И тогда она написала Сталину такое письмо: "Благодарю Вас, Иосиф Виссарионович, за Вашу помощь. Я буду молиться за Вас денно и нощно и просить Господа, чтобы он простил Ваши прегрешения перед народом и страной. Господь милостив, он простит. А деньги я отдам на ремонт церкви, в которую хожу".
В это трудно поверить. Сказать такое вождю... "Слова её звучали неправдоподобно, - пишет Шостакович. - Но она никогда не лгала". Свой рассказ об этой невероятной истории Шостакович заключает так: "С Юдиной ничего не сделали. Сталин промолчал. Утверждают, что пластинка с моцартовским концертом стояла на его патефоне, когда его нашли мёртвым".
Прославленная русская пианистка Мария Юдина была больше, чем просто музыкантом. Еще в юности она, помимо музыкальных занятий, посещала в своем родном городе Невеле философский кружок. Там она познакомилась с Михаилом Бахтиным, дружбу и переписку с которым сохранила до конца дней. Дальше была учеба в Петроградской консерватории. Свой выпускной год она провела в фортепьянном классе профессора Л.Николаева, где рядом с ней учились Владимир Софроницкий и Дмитрий Шостакович. Трудно представить, как она ухитрялась сочетать свои музыкальные классы со студиями на историко-филологическом факультете Петроградского университета, но Юдиной это удавалось.
В 1921 году она окончила консерваторию, и престижная премия Антона Рубинштейна была поделена между нею и Владимиром Софроницким. "Мы оба, Софроницкий и я, - писала Юдина в своих воспоминаниях, - получили наградные рояли... на бумаге... Время было трудное".
Но по-настоящему трудное время для нее только начиналось. В 1930 году ее уволили из консерватории, где она к этому времени вела фортепьянный класс. Мотив: "за религиозные взгляды". В двадцатые годы воинствующие атеисты Республики Советов всячески выкорчевывали из людского сознания "опиум для народа". А тут педагог консерватории открыто высказывает совершенно крамольные мысли о том, что любая культура, любая сфера человеческой деятельности пуста без религиозных корней.
С 1932-го по 1934-й годы Юдина работала в Тбилисской консерватории, а в 1936-м году оказалась в столице и стала преподавать в Московской консерватории. Но через 15 лет профессора Юдину изгнали и оттуда. В тот момент, когда всем советским музыкантам было недвусмысленно указано на необходимость разоблачать упадочную музыку буржуазных композиторов, всех этих формалистов-модернистов, советская пианистка Мария Юдина восхищалась сочинениями Стравинского, вела переписку с Булезом, Штокхаузеном, Ноно, и проявляла нездоровый интерес к творчеству Шенберга - создателя додекафонии, Веберна, Хиндемита и других. И зачем-то исполняла сочинения Шостаковича и Прокофьева, непонятные народу.
В 1960 году Юдину снова изгнали. На этот раз из Института имени Гнесиных. Да и как было не выгнать? На своих концертах она выходила на бис с огромным крестом и читала стихи из "Доктора Живаго" - в то время, когда имя Пастернака заклеймлено всем советским народом! После смерти Ахматовой Юдина заказала панихиду по ней, о чем сообщил "Голос Америки". "Когда я ей об этом сказал, - вспоминал известный театральный деятель Виктор Новиков, - она перекрестилась: "Слава Богу, наконец-то и мое имя будет связано с именем Анны Андреевны..."
Поведение Юдиной в условиях советской действительности было настоящим гражданским подвигом. Разумеется, до 1990-х годов об этом не говорилось ни в одной из публикаций о Юдиной и ее творчестве, включая фундаментальный сборник 1978 года "Мария Вениаминовна Юдина". Свои взгляды она высказывала с редким бесстрашием. У Юдиной были две характерные черты: она никогда не лгала и была совершенно равнодушна к тому, что называется внешним лоском. На сцену она обычно выходила в простеньком, чуть ли не монашеском черном платье. И в кедах - из-за больных ног.
Гонения на диссидентку-пианистку неожиданно сошли на нет в военные годы. Все те, кто раньше критиковал Юдину за "безыдейность и политическую слепоту", вдруг стали петь дифирамбы, признавая ее искусство "политически корректным" и "актуальным". Эта метаморфоза не могла произойти без какой-то очень серьезной и веской причины.
С.Волков пишет об этой причине: "Однажды в Радиокомитете раздался телефонный звонок, повергший в состояние ступора всех тамошних начальников. Звонил Сталин. Он сказал, что накануне слушал по радио фортепьянный концерт Моцарта в исполнении Юдиной. Спросил: существует ли пластинка с записью концерта? "Конечно, есть, Иосиф Виссарионович", - ответили ему. "Хорошо, - сказал Сталин. - Пришлите завтра эту пластинку ко мне на дачу".
Едва была повешена трубка, руководители Радиокомитета впали в дикую панику. Дело в том, что на самом-то деле никакой пластинки не было, а концерт передавали из студии. "Но Сталину, - рассказывает Шостакович, - смертельно боялись сказать "нет". Никто не знал, какие будут последствия. Жизнь человеческая ничего не стоила. Можно было только поддакивать".
Срочно вызвали Юдину, собрали оркестр и ночью устроили запись. Все тряслись от страха. И только Юдина была спокойна. Дирижер от страха ничего не соображал, пришлось его отправить домой. Вызвали другого - та же история: он дрожал сам и сбивал оркестр. Только третий дирижер смог довести запись до конца. Это был уникальный случай в истории звукозаписи - смена трех дирижеров. К утру запись была готова. На другой день в сверхсрочном порядке была изготовлена пластинка в одном экземпляре, который и был отправлен Сталину.
Но история на этом не закончилась. Через некоторое время Юдина получила конверт, в который было вложено 20 тысяч рублей - огромные по тем временам деньги. Ей сообщили, что это сделано по личному указанию товарища Сталина. И тогда она написала Сталину такое письмо: "Благодарю Вас, Иосиф Виссарионович, за Вашу помощь. Я буду молиться за Вас денно и нощно и просить Господа, чтобы он простил Ваши прегрешения перед народом и страной. Господь милостив, он простит. А деньги я отдам на ремонт церкви, в которую хожу".
В это трудно поверить. Сказать такое вождю... "Слова ее звучали неправдоподобно, - пишет Шостакович.(по Волкову) - Но она никогда не лгала". Свой рассказ об этой невероятной истории Шостакович заключал так: "С Юдиной ничего не сделали. Сталин промолчал. Утверждают, что пластинка с моцартовским концертом стояла на его патефоне, когда его нашли мертвым".
Борис Пастернак в письме к своей сестре в 1929 году написал: "Месяц тому назад, предварительно спросясь по телефону, явилась ко мне молодая особа типа и склада Лидочки (но это очень приблизительно, и, может быть, я ей польстил) и, поминутно вспыхивая и загадочно смущаясь, осведомилась, возможна ли и допустима просьба о переводе любимого немецкого поэта со стороны частного лица, то есть мыслим ли такой заказ. Речь шла о переводе нескольких стихотворений их "Stundenbuch", и я ей отказал, потому что был занят, а кроме того, и долг своей памяти Rilke исполняю в другом совсем плане и шире. Я что-то пробормотал о том, что другое, мол, дело, если бы предложенье какого-нибудь издательства, но она, перебив меня, спросила, не все ли мне равно - издательские условия могла бы предложить и она, и я улыбнулся, потому что не только меценатство теперь у нас матерьяльно немыслимо, но все это еще особенно становилось трогательно при взгляде на ее стоптанные башмаки и более чем скромную кофту… Прошло некоторое время, и я познакомился с одним из лучших наших пианистов здесь - Генрихом Нейгаузом, побывав перед этим на одном из его концертов. И вот, отклоняя мои комплименты и прочее, он стал настойчиво мне советовать пойти на концерт (еще не объявленный) одной пианистки из Ленинграда, перед которой он-де совершенно ничто, и что это замечательная музыкантша и со странностями: мистически настроена, под платьем носит вериги, и так выступает, и интересно: - по происхождению еврейка, и прочее, и прочее, и он назвал мне мою посетительницу. Она играла Баха, Крейслериану, несколько вещей Hindemit`a и снова Баха, главным образом органные его хоралы. В антракте я ей послал единственное, с чем из вещей Rilke я мог расстаться и что было у меня под рукой: юношеский сборник слабых для позднейшего Rilke рассказов "Am leben hin" с соответствующей надписью: "Простите, что не знал, кто Вы. Напишите из Ленинграда, переведу все, что захотите".
Огромную жизнь Юдиной будем разглядывать в педагогический бинокль, который делает резким именно этот ее компонент, оставляя размытыми другие.
Ключевыми словами, которые пригодны для описания ее подхода к делу, я бы взял такие: труд, культура, вдохновение и приверженность.
При всей важности природной одаренности, Юдина не считала ее достаточной для формирования взрослой личности музыканта. Как отмечает М.Дроздова, согласно Юдиной, врожденное интуитивное ощущение музыки требовало обязательного осмысления, осознания.
Характерно ее высказывание об одной из учениц: "У нее есть в глубине натуры запас истинной музыкальности, не попавшей на ровную дорогу работы... В большой мере она испорчена дилетантским руководством, то есть играет и с недурной постановкой, и вполне музыкально, но все небрежно, неряшливо, незаконченно".
Как в другом случае говорила Юдина, играет одним дарованием, обладает правильной постановкой рук, но в игре ощущается некоторая случайность.
Природная одаренность, конечно же, не игнорировалась, не разбазаривалась, оправдывая усилия учителя, мотивируя его работать с учеником. Вот, про другую ученицу: "Отсутствие ритмической ясности, маленькие руки, грубоватый темперамент, но несмотря на все это заниматься с ней необходимо, ибо чувствуется, что у нее есть запас истинной музыкальности".
Упрямый, сопротивляющийся ученик не был основанием для педагогического отступления. Об одном из студентов Юдина пишет, что заниматься с ним необходимо, ибо данные очень большие, отмечая, что тот считает себя сложившимся музыкантом и композитором, отчего оказывает необычайное сопротивление всем указаниям.
Отказ в научении имел место в случае отказа ученика от роста. Причем фиксировалось это не на первом занятии, а апостериорно, после многих месяцев труда. В наши политкорректные времена, когда под общими фразами или наукообразной тарабарщиной прячется равнодушие учителя, как свежо звучат ее горькие слова: "Посредственность – и не работает; за год не сделал ничего, пропускал невероятно и никакого интереса к делу не обнаружил. Какое-то свое живое отношение к музыке имеет, но все это провинциально и некультурно, воспринять что-либо высшее не хотел или не мог. Отказываюсь категорически заниматься далее, ибо это взаимно не перспективно".
А про того студента, с которым тяжело и надоело (и бесперспективно), заканчивается, конечно, отсрочкой приговора: "Выяснив тяжелые условия жизни, еще полгода, в качестве испытания, соглашаюсь заниматься".
Работа с учениками своим результатом имеет не только наученного чему-то, но и повзрослевшего человека. Значение нижеследующих предметно-определенных (музыкальных, исполнительских) характеристик студентов выходит за границы предмета, приобретая универсальный ученический и человеческий смысл.
Студент N 1. Очень способный, но в такой же мере беспорядочен, успевать стал лишь в последнее время, ибо вначале был настолько оглушен впечатлениями большого города (главным образом, музыкальными, но, вероятно, и другими), что строгая работа класса казалась [ему] сухой, и он стремился увильнуть от нее... Когда понял, стал двигаться быстро и успешно, может проявить нечто артистическое, в большой мере преодолел прежние недостатки, и я им вполне довольна.
Студентка N 2. Выдающееся дарование – и музыкальное, и техническое. Двигается необычайно быстро, схватывает чужую мысль с полуслова, усваивает прочно; интерес к музыке и пианизму прирожденный и глубокий. Прекрасная память, находчивость, живой, но весьма точный ритм. Несмотря на незрелость, уже намечается стиль. Много инициативы и воли.
Студентка N 3. Яркие способности и полное пока отсутствие культуры. (первый год в столице, раньше жила в Сибири), вся работа этого года ушла на постановку руки и облагораживание вкуса, ибо проявляла необычайную сентиментальность и беспорядочность исполнения. Заметно развернулась и развилась. Работает с огромным рвением – мешает малярия и крайняя нужда. Намечается композиторское дарование. Читает с листа и аккомпанирует легко. Возлагаю на нее разнообразные надежды.
Пишет М.Дроздова: "Юдина требовала полного освобождения всей руки, которую она уподобляла шлангу. По шлангу струится жидкость от плеча в кисть, затем через кончики пальцев на клавиши. Если где-то зажать шланг, жидкость – вес – не пойдет и не получится полноценного фортепианного звука. Поэтому следовало распахнуть плечо, развести локти... Пальцы Юдина сравнивала с опорами сводчатого моста – закругленные, крепкие, чуткие, именно они несут всю нагрузку. Поэтому особенное значение она придавала концам пальцев, в которых сосредотачивался вес всей руки, характеру их соприкосновения с клавиатурой. Добиваясь вначале максимального использования веса руки, а значит предельной силы и глубины звучания, она всегда исходила только из качества звука, не пропускала "ушераздирающих" и "шлёпающих" звуков, игры мимо рояля. Пока рояль не начинал звучать благородно, Юдина не позволяла ни быстрых темпов, ни активности аппарата. Не признавая легких и пустых прикосновений, Мария Владимировна добивалась от учеников прочной игры даже в пианиссимо, глубокого проникновения в клавиатуру, основанного на умном регулировании веса руки".
Такая вот школа. Там было еще и об умении переливать вес руки в кончики пальцев, и о том, что движение руки подобно функции дыхания в музыкальной речи, и о стремлении научить находить и ощущать в кончиках пальцев оптимальную точку соприкосновения с клавиатурой, причем такая же точка есть и на клавише, и нужно, чтобы обе точки соприкоснулись в каждом звуке исполняемого сочинения. И много чего еще.
Среди этого многого выделю несколько опорных вещей.
Результат. При скрупулезнейшем следовании требованиям процесса учительский фокус был всегда на результате. Результат для учителя есть наученный ученик. Это означает пристальное и пристрастное внимание к ученику, неотступное вылавливание ошибок, указание на них и побуждение ученика к их исправлению. В наше время, когда на такой высоте стоит взаимный обмен приятно-бесполезным, этот стиль может вызвать шок.
Ритм. Искажение ритмического рисунка влечет изменение смысла. "Перетянешь паузу, добавишь лишнюю долю, сразу исчезает напряжение, появляется ненужная умиротворенность". "А как же моя интерпретация, мое собственное творчество?" – спросит ученик пианиста. "Плохое отношение к автору и нахальная самоуверенность исполнителя" – ответ, какой и должен слышать почаще молодой человек в пору ученичества.
Техника. А.П.Маслаковец, вспоминая, как Юдина следила за руками, употребила сравнение "как ищейка". Фиксировалось малейшее зажатие мышц, неточность, нецелесообразность пианистического приема, отражавшаяся на качестве звука. Малейшая ошибка влекла немедленное вмешательство педагога.
А Юдина все учила и учила. В долгой и счастливой педагогической жизни уместилось и преподавание в классе камерного пения (в певце важна не красота голоса сама по себе, а его музыкантские и актерские качества, наличие музыкальной концепции и внутренняя культура; умелое владение голосом и дыханием позволяет исполнителю передать ощущение пейзажа). И в классе камерного ансамбля (главное здесь – научить вниманию и уважению к чужому "Я", как в самом творчестве, так и в отношении к делу, это не всегда легко, так как каждый исполнитель озабочен преодолением трудностей своей партии). И репетиции больших ансамблей, и постановка сложнейших вещей со студенческим оркестром Московской консерватории. И первоклассные внемузыкальные источники знаний и вдохновения. Для перевода поэтических текстов нужен, конечно же, Пастернак, для духа народной музыки – Шергин, для актерского мастерства певца – Михоэлс, для танеевской "Орестеи" – Ольга Фрейденберг! Раз нужен, значит придется познакомиться, вовлечь, начать переписываться, и потом много лет состоять в переписке. Для научения органной игре, находясь в расцвете славы и таланта, она пишет письмо петербургскому органисту и профессору Ленинградской консерватории Браудо, предлагая себя в "бесплатные помощники". И конечно, все это несется, ведется, передается в класс. Неудивительно, что при всей технической сложности организации репетиций большого оркестра, составленного из разнообразно занятых студентов, ей всегда удавалось найти исполнителей ("репетировали обычно без устали, не замечая времени", – пишет Дроздова).
Был уже конец 1950-х. По сравнению с 1920-ми годами многое изменилось. Прошла война, закончилось восстановление народного хозяйства. Партия сделала решительный поворот к восстановлению ленинских норм своей странной партийной жизни. Мария Юдина, уехавшая еще в начале 1950-х с Беговой улицы за город (тогдашний загород, сейчас вряд ли даже окраина Москвы), в деревянный дом, где она могла играть, никому не мешая, пишет Пастернаку: "Здесь тишина невообразимая. Вижу закаты и восходы, иней, слышу ветер и птиц. Топлю печь и порою таю снег для питья и мытья... Благодарю Провидение каждый день, ибо окружена молодыми душами... Начались уже занятия с моими обожаемыми студентами".
Знакомому стравинсковеду она пишет, в сущности о том же, но иначе: "Я всё же устала топить печку, а весною в бури – ничем не упраздняемый дым. Вечно чинить разрушающиеся ступени, рамы, крышу, кустарный водопровод, летом запасать 12 кубометров дров, ездить на машине для любого необходимого персонального разговора к своему секретарю, платить за это грандиозные деньги, тратить часы, дни и недели на борьбу со стихиями – вместо изучения партитур!".
Суровый текст. Как после такого свои нелепые претензии предъявлять? Рассказывать про тяжелую жизнь в условиях оскала рыночной экономики...
Финал этой блистательной карьеры представляется и неожиданным, и закономерным.
Неожиданным, потому что пришелся он даже не на пик, а на еще только выходящий на пик взлет Юдиной-музыканта, педагога и личности (В Москве я играла нынче 12 раз, была в Куйбышеве, Архангельске, Баку, до бесчувствия занималась со студентами и устала до чрезвычайности. Но дух бодр! ...Я в полном обладании сил... я нынче дала 25 концертов и студенты выступали 30 раз... Отгрохала Четвертый концерт Бетховена и Шуберта в Малом зале. Было исключительно удачно... Билеты спрашивали от Никитских ворот, их не было... 8 марта смоталась в Орджоникидзе. С тех пор сыграла здесь квинтет Волконского и Klavierabend в Зале Чайковского – 1-ю и 3-ю Брамса, 24 прелюдии Шопена и немного из моего польского друга Сероцкого... На днях запишу с Федей Дружининым сонату Хиндемита, затем Онеггера. 9 мая будет сонатный вечер с Наташей Шаховской, там будет – впервые в СССР – Барбер. ...Устаю ужасно, но работаю как машина; и так почти без передышек уже много-много лет... Жить трудно, так хочется беспрепятственно заниматься искусством, но этого нет, для этого надо так или этак лгать, а я не хочу, не умею и не буду).
Закономерным же видится мне этот финал, потому что к моменту, когда он разразился, выросли уже новые люди, в массе своей вовсе не ею выращенные. И не только выросли, но даже успели воспитать себе смену.
То есть процесс снижения качества идет как заражение. Через дырку в требованиях, в предметную область проникают те, кто не попал бы при должном контроле. Их доля в профессии увеличивается. Они расширяют дырку, снижая требования. Через нее проникают те, для которых то, первое поколение специалистов пониженного качества – корифеи и авторитеты. Общий уровень падает, дыра становится парадными воротами. Потом они доедают стариков и награждают друг друга академическими званиями и орденами Ленина.
Что сильнее – учитель или время вокруг? Когда как, универсального ответа тут нет. Не думаю, что ученица Юдиной, М.Дроздова вполне отдавала себе отчет в том, что она пишет, когда писала в своей отличной книге об этом финальном эпизоде: "В мае 1960 года нам стало известно, что Мария Вениаминовна отстранена от занимаемой ей должности штатного профессора. Для всех для нас, ее учеников, было большим горем лишиться нашего любимого учителя! Потом мы обдумывали большое возмущенное и одновременно просительное письмо, с которым собирались все вместе идти в Министерство культуры отстаивать нашего профессора... Нас благоразумно остановил А.Л. Иохелес, профессор класса специального фортепьяно, замечательный человек, благоговевший перед Юдиной, очень тепло и дружественно относившийся к студентам".
Из Стенограммы заседания Совета Института имени Гнесиных по обсуждению кандидатур на замещение вакантных должностей профессорско-преподавательского состава кафедр от 14.06.1960, РГАЛИ:
И.М.Немыря, полковник, зав. кафедрой военной подготовки: "У нее религиозные убеждения. У меня нет фактов. Но в том, что она очень религиозна, убежден, в этом сказывается вся ее деятельность".
Н.А.Вербова, профессор Института им. Гнесиных: "Я помню, пришла к Юрию Владимировичу (Муромцеву, директору Гнесинского института, говорившему перед тем о "мистико-религиозном подборе репертуара") и сказала, что этого терпеть нельзя, дайте ей скрипку, дайте ей виолончель, где не будет текста".
П.Г.Козлов, профессор Института им. Гнесиных: "Считаю своим гражданским долгом заявить о том, что кандидатура М.В.Юдиной как воспитателя молодых советских музыкантов абсолютно неподходяща. Ее авторитет настолько велик, что он давит, он мешает, что он зачастую просто-напросто срывает нам все то, что мы считаем правильным и необходимым для работы с молодежью".
Екатерина Крашенинникова в "Этюде о Юдиной", опубликованном в "Новом мире" в 1998 году, пишет: "Ее милосердие не знало границ. Помогала, как могла, всем - например, больному сыну консерваторской гардеробщицы, которому нужны были деньги на путевку в санаторий. Она безотказно ссужала деньги на отправку посылок в лагеря и ссылки. Был и такой случай в ее жизни. Однажды к ней поздно вечером пришла незнакомая женщина и сказала, что у нее случилась беда и ей нужна большая сумма денег, но она нигде не может достать. Слышала, что Мария Вениаминовна всегда помогает материально нуждающимся, и решила поэтому обратиться к ней за помощью, пообещав, что, как только встанет на ноги, долг вернет. У Марии Вениаминовны своих денег не было, она заняла; женщина вернула ей деньги через год. ...на ногах у нее весной и осенью было нечто вроде кедов, приводящих в ужас окружающих. Нормальная же сезонная обувь немедленно дарилась нуждающимся. Так и во всем. Подаренная шуба принадлежала ей всего три-четыре часа. И она не допускала ничьих сетований по этому поводу. К Баху у Марии Вениаминовны особое отношение. Думаю, оно шло от почитаемого и любимого ею профессора Московской консерватории Болеслава Леопольдовича Яворского - теоретика, историка музыки. Он считал, что музыка возникла в общем трудовом процессе через песню и танец-хоровод. И это присутствие общности, соборности, как говорят в России, музыка сохранила навсегда. Анализируя же Баха, он отдельным "экзерсисам" его давал "наименования": это - "апостолы в дороге", а это - "исцеление прокаженного" и т. д. Содержание Евангелия заполняло музыку Баха. Мария Вениаминовна произносила название, и мы невольно слушали уже по-другому - под влиянием смысла евангельских эпизодов.
Из воспоминаний Генриха Нейгауза-младшего: описание панихиды, зафиксированное В.Горностаевой. "Времени на организацию - один вечер. Завтра в полдень панихида в вестибюле (Г.Н.) Большого зала консерватории. Ни один зал Москвы не согласился проводить у себя гражданскую панихиду Юдиной. Для того, чтобы добиться разрешения даже на вестибюль Большого зала, понадобилось вмешательство Д.Д.Шостаковича. Факт, о котором, конечно, лучше забыть, но забывать все-таки не следует… Итак, на завтрашнее утро я должна созвать музыкантов, чтобы своей игрой они почтили ее память. Твердо зная, кому я позвоню, подошла к телефону… Ведь на панихиде Юдиной не должны выступать случайные люди, но лишь те, кто имеет к ней какое-то отношение… Мне пришлось играть на панихиде первой. Играл Алексей Наседкин, Мария Гринберг, Станислав Нейгауз, Алексей Любимов, Элисо Вирсаладзе, Святослав Рихтер, пела Лидия Давыдова, и почти не говорили. Кажется, слова, речи, были здесь неуместны и фальшивы. Музыка говорила обо всем, что надо было сказать… В это утро на сцене Большого зала репетировал симфонический оркестр филармонии. После репетиции музыканты вместе с инструментами по собственному душевному движению спустились в полном составе вниз и, установив между колоннами стулья, сели, чтобы играть. Зазвучала седьмая симфония Бетховена…"
Мария Вениаминовна была не только гениальная пианистка. Это был особый, редкий и - одновременно - характерный тип русского культурного человека: религиозность, подвижничество, самоотверженность, скромность и чувство юмора - в нерасторжимом единстве.
ИСТОРИИ О МАРИИ ЮДИНОЙ
Сталин позвонил знаменитому религиозному художнику Нестерову и попросил нарисовать свой портрет. Русский мастер кисти отказался. "ПАчему", спросил Сталин, "Вы нэ хотите рИсовать моё ли-ицо?".
Нестеров, видевший геноцид русского народа, уничтожение православия, ответил "отцу и вождю": "Потому что мне Ваше лицо уже давно перестало нравиться". Художнику (которому, кстати, оставалось жить-то два года), Иосиф Виссарионович не отомстил, он умел уважать сильного противника. Это доказывает и второй случай.
Во время войны, по радио, Сталин услышал музыку. Она ему понравилась. Он спросил: "Что это?" Ему отвечают: "Концерт Моцарта для фортепиано с оркестром ля-мажор в исполнении Марии Юдиной."
Тогда по команде Сталина в рекордно короткие сроки выпустили пластинку этого концерта. Сталин послал Юдиной гонорар. Она ответила ему письмом: "Уважаемый Иосиф Виссарионович! Получила Ваши деньги. Спасибо. Отдала их на восстановление "такого-то" Храма в селе "таком-то". Молюсь за Вас! Господь - милостив, ОН Вас простит!"
Мария Вениаминовна всю жизнь шла поперек течения. Ее деятельность нельзя взвесить на привычных весах.
В библиотеке пианистки были книги по истории, музыке, литературе, математике, физике, химии, биологии. Были и книги на немецком языке, который Мария Вениаминовна знала как русский. Огромная подборка книг с автографами Пастернака, Заболотского, Маршака; альбомы с репродукциями Клея, Шагала, Кандинского, Чюрлениса, Фраггоннэра.
Она знала всю мировую литературу: от античной и до молодого Евтушенко, чувствовала ее. Например, уже в 1930-е годы, когда Леонид Леонов только начинал (еще не было его "Русского леса", "Пирамид" или "Раздумья у старого камня") Юдина о молодом Леонове писала Михаилу Фабиановичу Гнессину: "Осмеливаюсь сказать, что по мнению не только моему, самый крупный, самый умный, нутряной и талантливый из всех современных писателей есть - Леонид Леонов." И как она оказалась права! Леонов действительно вырос в великого писателя, "советского Достоевского" как его называют.
Она сама рано пришла к вере в Бога, приняла православное крещение. Она всегда ходила с крестом, отчего имела большие неприятности.
В 1930-е годы, когда она была профессором Ленинградской консерватории в газете "Вечерний Ленинград" появилась мерзейшая статья "Ряса на кафедре". После чего состоялось ее изгнание из Ленинграда.
Но именно Юдина как никто жила по Божьим заповедям. Ее настольной книгой всегда была Библия. Почти каждое утро она была в храме. Кроме того, что она прекрасно знала историю религии, историю православия. Уже то, что она состояла в переписке с Павлом Флоренским о многом говорит.
Родилась она в обеспеченной семье земского врача, Героя труда. Но и в студенческие годы и потом, став поочередно профессором четырех музыкальных ВУЗов, до самой смерти жила в невероятной бедности. Бедности, естественно чисто материальной, но не духовной. Людей такого диапазона и глубины знаний я лично не встречал больше никогда. В доме Юдиной тайком от властей Пастернак читал рукопись "Доктора Живаго".
Её близкий друг и ученик вспоминает...
9 апреля 1968 г., я приехал за ней на такси на Ростовскую набережную в кооперативный дом ученых. Часто бывая у известных музыкантов и видя их хорошо налаженный быт, я был поражен самим видом квартиры Марии Вениаминовны: узкая железная кровать; самодельные стеллажи с книгами; рояль; иконы; заваленный бумагами стол; страшная садовая скамейка, вмещавшая массу каких-то папок, бумаг, нот. Нищета чудовищная. Дверь не запиралась. Когда мы вышли, Мария Вениаминовна просто прикрыла ее. Я спросил:
Остался ли кто дома?
А как же квартира?
Замок не работает. Я дверь не запираю. Да, у меня и брать нечего.
Позже при мне ее любимая ученица Мария Ортобалевская нашла для Юдиной афоризм: "Для нее весь мир был общиной". Тогда, я не знал всего этого и всю дорогу переживал: "Как можно бросить квартиру незапертой?
Про ее попытки воздействовать на меня в религиозном плане, трудно сказать однозначно. Когда я утром приходил к ней помогать в переезде, она часто опаздывала к назначенному сроку и, хотя квартира была открыта, я никогда без нее не заходил туда: ждал Марию Вениаминовну на улице. Я знал, что она в храме и, либо затянулась служба, либо она не может поймать такси. Кстати, на такси она ездила не от хорошей жизни, а из-за больных ног. Она ходила только в кедах, ибо, никакую другую обувь, из-за распухших суставов одеть не могла.
Когда она приезжала, мы садились за стол. Она просила меня тут же встать и читала молитву. Однажды, она тактично спросила: крещен ли я и бываю ли в храме. На мой отрицательный ответ, корректно ответила: "Это Ваше личное дело. Но, если Вы придете к Богу, вы обязательно должны окреститься сами, обвенчаться и окрестить родившегося ребенка". Из трех ее наказов я пока выполнил два. Я теперь часто бываю в храме и очень счастлив, что дорогу туда мне показала именно Мария Вениаминовна.
К сожалению, я никогда не учился у Марии Вениаминовны, но мой Учитель жизни, мой Учитель совести - великая Мария Вениаминовна Юдина.
Мне как-то нужно было отправить срочно телеграмму. Я спросил:
Можно это сделать с вашего телефона, а когда счет придет, я его оплачу?
Нет. Для меня кредит на телеграфе закрыт. Там можно в кредит только до 30 рублей. Я их уже должна.
Разбирая бумаги, я наткнулся на не оплаченные счета за междугородние переговоры. Подсчитал - сумма превышала 400 рублей. Только один счет был на пятьдесят рублей! По тем временам это неслыханные деньги.
Мария Вениаминовна сказала мне: "Я называю этот счет "Парижские слезы". Разыскав в Париже приятельницу, с которой не виделась около полувека, мы, беседуя, друг другу только повторяли одно и то же: "Неужели это Вы?". А она мне вторит: "Неужели это Вы?" - и плачет. А потом за эти слезы приходит счет.
Телефон у Марии Вениаминовны звонил непрерывно: близкие друзья напоминают, что до выкупа из ломбарда крестика и колечка осталось два дня; звонит Иван Семенович Козловский, сообщает, что подписал ходатайство в Моссовет о прописке на площадь Марии Вениаминовны ее племянницы; звонит какая-то Татьяна Павловна. Мария Вениаминовна рассказала мне как познакомилась с ней в электричке и та сообщила ей, что живет в нужде и ее дети недоедают. Мария Вениаминовна в это время получает гонорар за пластинки с музыкой Баха и покупает на него корову для своей абсолютно случайной попутчицы! Всю эту ситуацию ее друзья называют: "Татьяна Павловна - Бах - корова". "Хорошо, что выручил Бах", - смеялась Мария Вениаминовна.
Занимаясь со студентами института им.Гнесиных, она порою засиживаясь с ними допоздна, когда метро уже закрывалось. В таких случаях она каждому студенту давала деньги на такси.
Вот, такой необычности в Юдиной было очень много. Кого-то спасти, кому-то помочь, найти врача, оплатить сиделку, накормить, подарить... Во время войны она ходила в солдатской шинели подпоясанной веревкой и вешала на столбах Москвы объявление: "Лечу с концертами в Ленинград. Принимаю посылки весом до 1 кг". В Ленинграде она сама ходила и разносила эти посылки по незнакомым людям.
Вот так она всю жизнь кого-то спасала, выручала. Ее пенсии для всего этого, конечно, не хватало. Гонораров она почти не получала. Понимая, что уже не будет играть публично или записывать пластинки и, следовательно, расплатиться, с терпеливо ждущими и все понимающими кредиторами нет никакой возможности, она решила из своей двухкомнатной квартиры переехать в однокомнатную в этом же доме; получить разницу в деньгах и хоть с кем-то расплатиться. Нужно было переехать с девятого этажа на первый. И сегодня, по прошествии стольких лет, я с гордостью вспоминаю, что Мария Вениаминовна пригласила меня одного помочь уложить и перевезти ее бумаги и весь нехитрый скарб.
Мне было 27 лет. По молодости и крепкому здоровью я мог все это сделать за два дня. Переезд растянулся на месяц. Довольно быстро я увязал ее библиотеку: тридцатитомник Диккенса, Блок, шесть или семь книг Пастернака, книги Энштейна, Пушкина, Достоевского, Лермонтова.
Она собирала пословицы и поговорки русского народа. У нее их накопилось 4 000. Она хотела куда-то их отправить для издания. Все это было быстро упаковано. А, вот, с рукописями дело шло очень медленно. Я подавал ей ту или другую бумагу в руки, она перечитывала каждый лист и рассказывала мне о том, кто ей писал. А писали ей: Паустовский, Стравинский, Ахматова, Пастернак, Тынянов, Алексей Толстой и другие. Пусть простят меня мои институтские наставники, но за тот месяц я получил больше знаний, чем за все годы учебы.
Был такой звонок, вернее базарный вопль: "Юдина, послушайте, Юдина! Сейчас приедут грузовики забрать рояль. Вы что же, играть - играете, а платить за прокат инструмента не хотите? Пришлось мне ехать в Измайловское ателье проката, найти звонившую сотрудницу и показав ей афиши и пластинки Юдиной, объяснить с кем она говорила. Это вызвало еще большую ярость: "Профессор консерватории, имеет пластинки, и живет в нищете? Вы что мне голову морочите!" У меня была с собой пластинка Марии Вениаминовны: 29-ая соната Бетховена. Я стал уговаривать женщину: "Давайте послушаем и Вы поймите, с кем вы разговаривали". Мы послушали минут пять. Кажется, я эту даму убедил, потому что больше она не звонила...
Когда, в институте им. Гнессиных, в 1948-м или в 1949-м году, на собрании, клеймили Шостаковича и Прокофьева, она встала и сказала: "Я не вообще понимаю, что здесь происходит? Вы же прекрасно знаете, что это - два гения. Мы счастливы, что живем с ними в одну эпоху. Что здесь происходит? О чем мы говорим?"
На вечере памяти Паустовского в литературном музее Юдина не выступала, а лишь сказала в конце: "Советская литература с уходом Паустовского лишилась совести, которой в такой степени ни один их живущих ныне писателей не обладает. После этого сыграла "Картинки с выставки".
Уже посмертно вышли эти "Картинки с выставки" в записи и даже аннотации к ним с ее особым, неповторимым голосом. Так же посмертно вышла переписка с Павлом Флоренским, ее статья-комментарий к "Картинкам с выставки". Двухтомник писем Марии Вениаминовны необычайно интересен: одному только ее первому письму к Стравинскому отведено около 20-ти страниц.
Круг общения великой пианистки был самый высокоинтеллектуальный и высокоталантливый: Флоренский, Бахтин, Бруни, Кагер, Алпатов, Суфчинский, Алиса Порет, Пастернак, Заболотский, Маршак, Горький, Чуковский, Ахматова, Прокофьев, Шостакович, Стравинский, Солженицын, Паустовский, Ефимов, Митурич, Александр Яшин и другие.
Ее воспоминания о Маршаке и Заболотском по ее же просьбе, я отвозил в отдел рукописей Ленинской библиотеки, где ей платили за это какие-то копейки.
Посмертно, вышла ее потрясающая работа "Шесть интермеццо Брамса". Многие музыканты видели ноты, она же видела и ноты, и то, что было между ними. Вот, комментарий к одному из интермаццо, в котором видно как неразрывно музыка связана была в восприятии великой пианистки с драматургией, с образом. И никакого "искусства ради искусства".
Брамс, сочинение 116, № 2, ля-минор. Мария Вениаминовна пишет: "Перед нами сербская песня грустная, смиренная, покорная - одна из бесчисленных песен покинутой, обманутой или, выданной за нелюбимого девушки. Но мы имеем здесь интермеццо в интермеццо. В центре пьесы ритмическое поле сжимается. Вместо 3/4 появляются 3/8. И в безутешном кружении 16-х, зигзагах и изломах, высоко помещенных интонациях, на подобии умоляющих рук обиженной (девушки) или жемчужного ожерелья слез до удушья сжимающего сердце. Мы как бы слышим: "Почему? Почему? Почему?" Стенания о непостижимости, незаслуженности своей скорбной участи. Затем 9 тактов - призрачное утешение в ля-мажоре - фата-моргана надежды. Она не сбывается - шеститактовый аккордный ход в щемящем хроматизме. И снова изначальная безутешная доля. Композиция закругляется, возвращается к неизбывной обиде и для этой бедной Гретхен ни в земном ее бытие, ни Брамсом не написана вторая часть "Фауста". По прозрачности стиля и построения, эта одна из прекраснейших миниатюр Брамса".
Отношения коллег к Юдиной зависело от уровня ума и совести каждого конкретно, поэтому чувства их к ней были разными. Часто отношение было плохим. Она всю жизнь была в осаде, в опале, на фронте, а вокруг нее и с ней воевали бездарности. Но на них были судейские мантии и они регулярно выносили ей обвинительные приговоры: "Из Ленинградской консерватории - выгнать!"
"Из Московской консерватории - выгнать!"
"Из Гнессинского института и филармонии - выгнать!"
Совершенно по другому относились к ней люди с высоким уровнем понимания музыки. Так, к примеру, выдающаяся пианистка Мария Гринберг рассказывала: "Прихожу на ее концерт. Слушаю. Поражена и потрясена трактовкой! Прихожу домой, беру в руки ноты этих произведений и понимаю, что Юдина перевернула все с ног на голову. Через день снова иду на этот же концерт с той же программой и она убеждает меня, что только так и нужно играть.
Шостакович просил Марию Вениаминовну быть первым исполнителем его прелюдий и фуг. Пианистка начала работу. Он приехал к ней послушать и сказал: "Это совсем не то, что я написал, но вот так и играйте! Только так и играйте!" Сегодня, в нотах пианистки на прелюдии и фуге фа-диез-минор, мы читаем запись, сделанную ее рукой: "Люди объединены общим несчастьем, но каждый реагирует по-своему."
Юдина была непревзойденным исполнителем второго концерта Прокофьева. По ее, и только ее настоянию композитор сделал переложение для фортепьяно своего балета "Ромео и Джульетта".
Педагоги-ремесленники в "гнессинке", конечно роптали. Завидовали ее успеху, любви студентов к ней, желанию попасть в класс только к ней. Когда ей исполнилось 55-ть лет Юдину в буквальном смысле слова выжили на пенсию...
Мария Вениаминовна Юдина всего два раза была за рубежом: в ГДР и Польше. И первый раз - в 50 лет. Она знала, что в Лейпциге когда-то была Йоханес-кирха, в которой был похоронен И.С.Бах. Во время войны она была полностью разрушена и в 1949-м году саркофаг Баха был перенесен в церковь св.Фомы. Приехав в ГДР, Мария Вениаминовна вышла из поезда в Лейпциге, сняла обувь и босиком пошла к могиле Иоганна Себастьяна Баха. "Наши" это сочли за чудачество. Но когда паломники идут босые за тысячи километров поклонится гробу Господнему, разве это чудачество? Не зря говорят, что поступки гения нам становятся понятны через полвека. А то и через век. Как-то ленинский нарком Чичерин сказал: "У меня было в жизни две вещи: революция и Моцарт". У Марии Вениаминовны вещей вообще никаких не было. У нее даже рояль был прокатный, но было две Святыни: Бог и Музыка. Бог и Бах. Никто из наших современных пианистов не играл так хорошо темперированный клавир Баха. Согласно семинару Яворского, каждая прелюдия и фуга являла собой какой-то библейский сюжет. Вот и шла она поклониться своему святому, своей святыни.
Думаю, что те же порывы руководили ею когда она, в Малом зале консерватории, 31 августа 1961 года, через весь Малый зал, на коленях, шла к гробу Сафронитского. И когда она осенила крестным знамением лежащего в гробу Генриха Нейгауза.
Относительно ее жития в гробу хотя эту версию до сих пор, к сожалению, повторяют даже профессиональные музыканты; я Вам скажу, что это чушь. Я лично спрашивал ее об этом. Она улыбнулась и ответила: "И вы об этом слышали? Вы знаете, я жила у одних знакомых. Места не было и я ночевала в ванной. Заливала в нее ночью горячей воды и ложилась туда. Часто засыпала и просыпалась от того, что вода остывала. А людская молва превратила ванну в гроб".
Юдиной не суждено было стать женой и матерью, так как ее будущий муж Кирилл погиб в горах при восхождении на вершину. При этом инстинкт материнства в ней был развит невероятно и по отношению к своим ученикам, и по отношению к друзьям тех, кто по возрасту годился ей в дети. Эту чисто материнскую опеку мы с моей женой испытали на себе неоднократно.
За 17 дней до ее смерти - 2 ноября, моя жена родилась дочь, которую я назвал Марией в честь сами понимаете кого. Я сразу же позвонил Марии Вениаминовне, сообщил, что "кесарево" сечение прошло удачно. На это она ответила: "Я не сомневалась, что все будет хорошо. Я всю ночь молилась и просила Бога помочь Инночке". Это были последние слова, которые я от нее услышал за семнадцать дней до ее смерти.
Умерла она 19 ноября 1970 года. Но. она жива, конечно, и в памяти современников, и в памяти музыкальной молодежи. К ней, конечно, очень большой интерес. Но, главное, что делается для ее памяти это то, что каждый год, именно в день ее смерти 19 ноября, в Храме Ивана Воина - это недалеко от станции метро "Октябрьская", - отец Николай (Ведерников), который причащал умирающую Марию Вениаминовну, служит по ней панихиду. В этот день, каждый год мы там собираемся. К сожалению, нас становится все меньше и меньше; все-таки прошло уже 28-мь лет после ее смерти...
Часто бывают вечера памяти Марии Вениаминовны Юдиной, и собираются полные залы. Они бывают и в Консерватории, и в музее Глинки, и в других местах. Только имя Марии Вениаминовны может собрать столь одареннейших и столь разных людей нашего времени в один вечер. В Консерватории на ее юбилей выступали знаменитые актеры, музыканты, поэты, художники и даже уникальный православный мужской хор "Древнерусский распев" п/у Анатолия Гринденко.
В этом самом концерте известный артист Михаил Казаков прочитал выдержку из дневника великой пианистки.
Ей было 16-ть лет, когда она написала следующее: "Я знаю лишь один путь к Богу - через искусство. Не утверждаю, что этот путь универсальный. Я знаю, что есть и другие дороги, но чувствую, что мне доступен лишь этот. Все божественное, духовное впервые явилось мне через искусство, через одну ветвь его - музыку. Это - мое призвание, верю в него и в силу свою в нем. Я должна неизменно идти по пути духовных созерцаний, собирать себя для просветления, которое придет однажды. В этом - смысл моей жизни. Я - звено в цепи искусства".
Использованные материалы:
Нейгауз-младший о Юдиной
Шубертовские переводы Цветаевой - Григорий Ганзбург
Материалы сайта www.proza.ru
Бездомный дух музыки - Н.А.Павлович (из книги "Невод памяти")
Материалы сайта www.vivovoco.rsl.ru
Материалы сайта www.judina.ru
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости
, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Мария Юдина - одна из колоритнейших и своеобразнейших фигур на нашем пианистическом небосклоне. К оригинальности мысли, необычности многих интерпретаций добавлялась и нестандартность ее репертуара. Чуть ли не каждое ее выступление становилось интересным, зачастую неповторимым событием.
И всякий раз, будь то на заре творческого пути артистки (20-е годы) или гораздо позднее, ее искусство вызывало ожесточенные споры и среди самих пианистов, и среди критиков, и среди слушателей. Но еще в 1933 году Г. Коган убедительно указывал на цельность художественной личности Юдиной: «Как по стилю, так и по масштабу своего дарования эта пианистка настолько не укладывается в привычные рамки нашего концертного исполнения, что повергает в состояние некоторой растерянности музыкантов, воспитанных в традициях романтического эпигонства. Вот почему так разнообразны и противоречивы высказывания об искусстве М. В. Юдиной, диапазон которых простирается от упреков в „недостаточной выразительности" до упреков в „чрезмерной романтизации". Оба упрека несправедливы. По силе и значимости выражения пианизма М. В. Юдиной знает очень мало равных себе на современной концертной эстраде. Трудно назвать исполнителя, искусство которого накладывало бы на душу слушателя такую властную, прочную, чеканную печать, как 2-я часть А-dur"ного концерта Моцарта в исполнении М. В. Юдиной... „Чувство" М. В. Юдиной не исходит в воплях и вздохах: путем огромного душевного напряжения оно вытягивается в строгую линию, концентрируется на больших отрезках, перемалывается в совершенную форму. Кое-кому это искусство может казаться „невыразительным": неумолимая четкость игры М. В. Юдиной слишком резко проходит мимо многих ожидаемых „уютных" смягчений и закруглений. Названные особенности исполнения М. В. Юдиной позволяют сблизить ее игру с некоторыми современными направлениями в сценическом искусстве. Характерна здесь „полипланность" мышления, „крайние" темпы (медленные - медленнее, быстрые - быстрее обычных), смелое и свежее „прочтение" текста, весьма далекое от романтического произвола, но резко подчас расходящееся с эпигонскими традициями. Эти черты звучат по-разному в применении к различным авторам: быть может, убедительнее в Бахе и Хиндемите, чем в Шумане и Шопене». Проницательная характеристика, сохранившая свою силу и на последующие десятилетия...
Юдина пришла на концертную эстраду после окончания в 1921 году Петроградской консерватории по классу Л. В. Николаева. Кроме того, она занималась у А. Н. Есиповой, В. Н. Дроздова и Ф. М. Блуменфельда. На всем протяжении творческого пути Юдиной для нее были характерны артистическая «подвижность» и быстрая ориентировка в новой фортепианной литературе. Здесь сказывалось ее отношение к музыкальному искусству как к живому, непрерывно развивающемуся процессу. В отличие от подавляющего большинства признанных концертантов Юдину и на склоне лет не покидал интерес к фортепианным новинкам. Она стала первой в Советском Союзе исполнительницей сочинений К. Шимановского, И. Стравинского, С. Прокофьева, П. Хиндемита, Э. Кшенека, А. Веберна, Б. Мартину, Ф. Мартена, В. Лютославского, К. Сероцкого; в ее репертуар входили Вторая соната Д. Шостаковича и Соната для двух фортепиано и ударных Б. Бартока. Юдиной посвятил свою Вторую фортепианную сонату Ю. Шапорин. Ее интерес ко всему новому был прямо-таки ненасытным. Она не ждала, покуда к тому или иному автору придет признание. Она сама шла к ним навстречу. Многие, очень многие советские композиторы находили у Юдиной не просто понимание, но живой исполнительский отклик. В ее репертуарном списке (помимо упомянутых) находим имена В. Богданова-Березовского, М. Гнесина, Э. Денисова, И. Дзержинского, О. Евлахова, Н. Каретникова, Л. Книппера, Ю. Кочу-рова, А. Мосолова, Н. Мясковского, Л. Половинкина, Г. Попова, П. Рязанова, Г. Свиридова, В. Щербачева, Мих. Юдина. Как видим, представлены и зачинатели нашей музыкальной культуры, и мастера послевоенного поколения. И этот список композиторов еще больше расширится, если принять во внимание камерно-ансамблевое музицирование, которому Юдина предавалась с неменьшим энтузиазмом.
Распространенное определение - «пропагандист современной музыки» - право, слишком скромно звучит по отношению к этой пианистке. Ее артистическую деятельность хочется назвать пропагандой высоких нравственно-эстетических идеалов.
«Меня всегда поражала масштабность ее духовного мира, ее непреходящая одухотворенность, - пишет поэт Л. Озеров. - Вот она направляется к роялю. И мне, и всем кажется: не из артистической она направляется, а из людской толпы, с ее, этой толпы, думами и помыслами. Направляется к роялю, чтобы сказать, донести, выразить нечто важное, исключительно важное».
Не для приятного времяпровождения отправлялись любители музыки на концерт Юдиной. Им предстояло вместе с артисткой непредвзятым взором проследить за содержанием классических произведений, даже когда речь шла о хорошо известных образцах. Так вновь и вновь открываешь неизведанное в стихах Пушкина, романах Достоевского или Толстого. Характерно в этом смысле наблюдение Я. И. Зака: «Ее искусство я воспринимал как человеческую речь - величавую, суровую, никогда не сентиментальную. Ораторство и драматизация, подчас... даже не свойственные тексту произведения, были органически присущи творчеству Юдиной. Строгий, верный вкус полностью исключал даже тень резонерства. Наоборот, она уводила в глубины философского постижения произведения, что придавало такую огромную впечатляющую силу ее исполнению Баха, Моцарта, Бетховена, Шостаковича. Курсив, отчетливо проступавший в ее мужественной музыкальной речи, был совершенно естественным, ни в коем случае не навязчивым. Он лишь выделял и подчеркивал идейный и художественный замысел произведения». Вот именно такой «курсив» требовал от слушателя напряжения интеллектуальных сил, когда тот воспринимал юдинские трактовки, скажем, «Гольдберг-вариаций» Баха, концертов и сонат Бетховена, экспромтов Шуберта, Вариаций на тему Генделя Брамса... Глубоким своеобразием были отмечены ее интерпретации русской музыки, и прежде всего «Картинок с выставки» Мусоргского.
С искусством Юдиной, пусть в ограниченном масштабе, позволяют ныне познакомиться и наигранные ею пластинки. «Записи, пожалуй, несколько академичнее живого звучания, - писал в „Музыкальной жизни" Н. Танаев, - но и они дают достаточно полное представление о творческой воле исполнителя... Мастерство, с которым Юдина воплощала задуманное, всегда вызывало удивление. Не сама по себе техника, неповторимый юдинский звук с густотой его тона (вслушайтесь хотя бы в ее басы - мощный фундамент всего звукового здания), но тот пафос преодоления внешней оболочки звучания, который открывает путь в самую глубину образа. Пианизм Юдиной всегда материален, полновесен каждый голос, каждый отдельный звук... Юдину подчас упрекали в известной тенденциозности. Так, например, Г. Нейгауз считал, что в своем осознанном стремлении к самоутверждению сильная индивидуальность пианистки часто переделывает авторов „по своему образу и подобию". Думается, однако (во всяком случае, в отношении к позднему творчеству пианистки), что мы никогда не встречаем у Юдиной художественного произвола в смысле „я так хочу"; этого нет, но есть „я так понимаю"... Это не произвол, а свое отношение к искусству».
Цитата сообщения
Музыку Баха Мария Вениаминовна Юдина понимала, как звучащее Евангелие.
Симфонический оркестр Всесоюзного радио.
Дирижер Курт Зандерлинг ;
фортепиано - Мария Юдина Собрание из 33 CD.
Запись с концерта в Большом зале Московской консерватории,
Служенье муз не терпит суеты,
Прекрасное должно быть величаво.
А. С. Пушкин
Родилась Мария Вениаминовна в 1899 году в Невеле в семье врача. К девяти-десяти годам нельзя было не заметить исключительной музыкальной одаренности девочки. Начались занятия с ученицей Антона Рубинштейна, Ф.Д.Тейтельбаум-Левинсон. В тринадцать лет ее принимают в Петербургскую консерваторию сначала в класс О.К.Калантаровой, затем в класс А.Н.Есиповой. Впоследствии педагогами Юдиной были В.Н.Дроздов, Л.В.Николаев. Она также брала уроки у Ф.М.Блуменфельда.
В пятнадцать-шестнадцать лет Мария Юдина поражала всех широтой познаний в самых разных областях гуманитарных наук. К девятнадцати годам она свободно владела немецким, французским и латинским языками. Помимо фортепиано, училась в классе органа и в дирижерском классе. В это время Мария Вениаминовна упорно изучала философию - от древних греков до Канта и Гегеля, дружила с М.М.Бахтиным.
Уже в молодости исполнительские трактовки Юдиной отличались стремлением к философской глубине. Больше всего она боялась штампа, подражания кому-либо. Драматизм, волевой накал, чувствовавшийся в юношеских интерпретациях, постепенно сменила поэтичность, лиризм, теплота, простота и благородство.
Юдина искала свой путь в искусстве, музыка была для нее предметом духовным. Знакомство с сочинениями Вл. Соловьева, Трубецкого, Флоренского помогло сделать выбор. В 1919 году Мария Вениаминовна крестилась.
В то время игра ее захватывала ораторской приподнятостью речи проповедника. Рельеф интонаций таков, что за каждой сыгранной фразой чувствовалось мыслимое ею слово. Исполнение увлекало сосредоточенностью, многозначительностью и масштабностью. Особенно удавались углубленные размышления и горькие исповеди Баха, героико-драматические произведения Бетховена.
Со временем раскрывалась способность проникать в самые потаенные глубины искусства. Что бы она ни играла, ее исполнение всегда было естественно, свободно, бескомпромиссно. Мария Вениаминовна не заискивала перед слушателями, не поступалась ни на йоту своими убеждениями ради того, чтобы угодить публике или получить признание. Она не отказывалась от самых сложных идей и трактовок ради «понятности», так как глубоко верила в то, что истинно прекрасное понятно, что оно может быть доступно всем, кто стремится его постигнуть.
«Когда-то Достоевский говорил, что красота спасет мир... Мария Вениаминовна часто повторяла эти слова. Она знала, всем своим существом верила и знала, что это так, что это правда, потому что красота - это сила Божия. Это сила славы Божией, это слава силы Божией, преображающая мир» (из проповеди отца Всеволода Шпиллера).
Юдина никогда не выставляла напоказ своего творчества, избегала говорить о том, что совершала в музыке. Ей ставили в вину то, что она, играя, недостаточно сдерживала себя и потому играла не столько сочинения великих композиторов, сколько саму себя. Действительно, она была большим художником, и ценности, которые вокруг себя разбрасывала с избытком, оправдывают отступления от канонов и норм.
Все, что, по ее мнению, несло в музыке отпечаток красивости, Юдина решительно отвергала, к Рахманинову была равнодушна, зато любила Танеева. Проявляла большой интерес к современной музыке.
Мария Вениаминовна была особым знатоком творчества Баха. Некоторые произведения в ее исполнении буквально учили жить. Она охраняла свой внутренний мир от постороннего влияния, оберегала себя от лишних музыкальных впечатлений, почти никогда не слушала других пианистов.
Многое в трактовке баховской полифонии исходило у Юдиной из необыкновенного умения слышать и слушать хор. Музыку Баха Мария Вениаминовна понимала как звучащее Евангелие. Ноты баховских произведений были исписаны евангельскими цитатами и стихами из псалмов. В игре Юдиной каждый звук - слово, каждая фраза - высокая мысль.
Мария Вениаминовна считала, что законы искусства подчинены стремлению к истине и добру, как бы пребывают в тайной связи с нравственными нормами и законами духа. «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною» (Мф. 19, 21). Мария Вениаминовна буквально следовала этой заповеди. Забывая о себе, она думала только о других. «Я занимаюсь вопросами здравоохранения и устройства на работу», - говорила она. Вокруг нее всегда было много людей, нуждавшихся в помощи. Юдина устраивала в больницы, по первой просьбе играла на похоронах друзей. Играла и плакала, на коленях была лужица слез. Помогала Мария Вениаминовна всегда охотно и немедленно, чем могла - и советом, и хлопотами за учеников. В годы войны получаемые в лимитном магазине продукты отсылала нуждающимся, деньги раздавала.
Живя в Петербурге, Юдина постоянно меняла квартиры - своей у нее не было. Иногда ей приходилось спать в ванной. Она обрекла себя на скитальческую жизнь.
Появившись где-либо, Юдина не могла остаться незамеченной. Вот как вспоминает о ее внешности Иван Всеволодович Шпиллер: «Репинский вдохновенный Лист в сутане аббата кажется мелким служкой по сравнению с грозной игуменьей в спортивных кедах, видневшихся из-под рода рясы, которая могла бы (ничуть бы не удивился) прикрывать и тяжкие вериги...» Зимой она ходила в тонком плаще и в кедах, с толстой суковатой палкой и старым перевязанным портфелем. Все попытки наладить ее регулярное питание силами искренне и преданно любивших ее друзей разбивались об ее упрямое неприятие никаких даров.
Только в конце жизни у Юдиной появилась собственная квартира в Москве, напротив Киевского вокзала. Дверь этой квартиры не запиралась, замка не было, внутри находилось только самое необходимое: кровать, рояль из пункта проката, стол с фотографиями любимых людей, шкаф с книгами. Юдина любила Пушкина, Тютчева, Блока, Хлебникова, античных авторов, трагедии Шекспира, Гете, Шиллера, Рильке, Достоевского, из современников - Пастернака, Ахматову, Заболоцкого. Она много знала наизусть и читала со сцены разных залов. На дверях в квартире кнопками были прикреплены отрывки из Евангелия.
Заниматься Мария Вениаминовна любила по ночам. Никогда не занималась собственно техникой. Когда ее спросили, как она играет своим неправильно сросшимся пальцем, она иронически ответила: «Неужели вы думаете, что играют руками? Играют вот чем!» - и она постучала себя по лбу.
Юдина была непримирима ко всем проявлениям пошлости и лжи - более того, к душевной и умственной тупости (или, как говорила она, «духовному ожирению» во всех его формах). Если Мария Вениаминовна и бывала иногда вспыльчива, раздражительна, то быстро отходила, просила прощения, охотно прощала других. Многое в поведении Юдиной казалось необычным. Но все, что бы она ни делала, было искренним.
Приехав в послевоенные годы в Лейпциг с концертом, шла как паломница к святым местам, босая к церкви св. Фомы, чтобы преклониться перед надгробием Баха.
«Блажени есте, егда поносят вам и ижденут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради» (Мф. 5, 11).
В 1929 году профессор М.В.Юдина была изгнана из Петербургской консерватории за открыто проявляемую религиозность, в 1951 году изгнана из Московской консерватории за то же, в 1960 году освобождена от занимаемой должности в Институте им. Гнесиных в связи с переходом на пенсию.
Когда невзгоды обрушивались на нее, это застигало ее врасплох, она невыносимо страдала, теряла голову и даже падала духом. И никто не мог ей внушить хоть малую долю простого житейского благоразумия. Можно было поверить, что она находит истинное упоение в том, чтобы безропотно принимать безжалостные удары судьбы.
В 1939 году Марию Вениаминовну постигло большое горе, от которого она уже никогда не могла вполне оправиться: погиб ее жених. С этого момента она взяла на себя заботу о его одинокой матери.
Мария Вениаминовна старалась часто посещать богослужения. На Пасху всегда приглашала к себе много гостей. Ей хотелось читать лекции о музыке в Духовной академии. Она переписывалась со многими епископами, общалась с самыми яркими в духовном отношении людьми. Среди ее духовников были о. Феодор Андреев (Петербург), о. Николай Голубцов, о. Всеволод Шпиллер.
Часто объявленный Юдиной концерт начинался с проповеди. Мария Вениаминовна говорила о вере, читала стихи, никого и ничего не боясь. Иногда проповедь занимала больше времени, чем сам концерт. Иван Всеволодович Шпиллер вспоминает: «Однажды мы с папой вместе были на ее концерте в зале Чайковского. На последнем? Во всяком случае, на одном из последних. Конечно, она и стихи читала, нарушив обещание этого не делать, и, принимая цветы, обрушилась на зал с упреками: «Лучше бы вы отдали деньги бедным...»
В те годы ее поведение было вызывающим, но власти ничего не могли с ней сделать: слишком большая величина и знаменитость. За много лет до своей кончины Мария Вениаминовна начала размышлять о смерти:
«...Я же за эти годы приблизилась к разным «рубежам», т. е. частенько помышляю о кончине, благодаря Провидение за каждый день, ибо вижу лес, и звезды, и иней, и окружена музыкой и молодыми душами....Чего еще желать? А живется мне тоже не по шерстке...» (из письма Б. Пастернаку, 20.12.1953 г.)
.
Умерла Мария Вениаминовна 19 ноября 1970 года в 1-й Градской больнице, причастившись в этот день Святых Христовых Тайн. Гражданская панихида была в вестибюле Большого зала Консерватории. Пришло множество людей, играли знаменитые музыканты. У изголовья стоял большой надгробный крест, который потом несли с пением «Святый Боже...». Пели все, это был настоящий крестный ход в центре Москвы.
«Прекрасна душа, прекрасна жизнь, прекрасны поступки...» - с таких слов началась проповедь отца Всеволода Шпиллера на отпевании Марии Вениаминовны Юдиной в Николо-Кузнецком храме.
«Вся жизнь покойной Марии Вениаминовны, посвященная красоте, и была таким стремлением к высшим и действенным ценностям красоты и прорывом в другой мир. Именно так она понимала искусство, братья и сестры, как совершающее этот прорыв в другую, высшую реальность»
текст - Елена Куракина
Сайт пианистки
