Макияж. Уход за волосами. Уход за кожей

«Герой нашего времени» относится к числу книг, которые, пройдя через столетия, сохраняют свою притягательную силу и продолжают волновать умы и сердца многих поколений.

Сразу же после опубликования в мартовском номере «Отечественных записок» в 1839 г. повести «Бэла» Белинский на страницах журнала «Московский наблюдатель» отметил, что «проза Лермонтова достойна его высокого поэтического дарования». Он обратил внимание на простоту и безыскусственность рассказа, на его сжатость и многозначительность. Белинский увидел в повести противоядие модной в те годы романтической литературе о Кавказе и прежде всего повестям Марлинского. Он пишет, что в отличие от последних «такие рассказы знакомят с предметом, а не клевещут на него».

Вскоре после выхода в свет отдельного издания романа в «Отечественных записках» (1840, № 5) и «Литературной газете» (1840, № 42, 25 мая) были напечатаны две небольшие рецензии Белинского, предшествующие подробному разбору романа. Белинский подчеркнул самобытность и оригинальность «Героя нашего времени» и с поразительной смелостью и прозорливостью заявил, что роман представляет собой «совершенно новый мир искусства» .

Белинский обратил внимание на то, что «Герой нашего времени» - не собрание разрозненных повестей и рассказов, а единый роман, составные части которого «нельзя читать отдельно или смотреть на них, как на отдельные произведения» (IV, 173).

Белинский рассматривал «Героя нашего времени» как замкнутое художественное целое: «Тут нет ни страницы, ни слова, ни черты, которые были бы наброшены случайно; тут всё выходит из одной главной идеи и всё в нее возвращается» (IV, 146). В основе романа, по мнению критика, лежит идея, развитая в главном действующем лице - Печорине.

Здесь Белинским впервые было высказано суждение, ставшее впоследствии общепринятым, о постепенном раскрытии от повести к повести характера главного героя.

Белинский увидел в романе Лермонтова «глубокое чувство действительности, верный инстинкт истины», «глубокое знание человеческого сердца и современного общества» (IV, 146). По мнению критика, «роман должен возбудить всеобщее внимание, весь интерес нашей публики», так как «в основной идее романа... лежит важный современный вопрос о внутреннем человеке» .

Все эти мысли Белинского получили дальнейшее развитие в его статье о «Герое нашего времени», опубликованной в «Отечественных записках» в 1840 г. (№ 6, 7).

Анализируя образ Печорина, Белинский еще находился в плену ошибочных идей «примирения с действительностью». Он считал, что жизненные противоречия есть лишь необходимый момент в развитии абсолютной идеи, что диссонанс разрешится стройной гармонией (IV, 238-239). Состояние Печорина Белинский рассматривал как временную болезнь, отражающую «переходное состояние духа». Однако, несмотря на эту позицию, Белинский именно своей характеристикой Печорина сразу же наметил прогрессивную линию в оценке романа. Еще до того, как реакционная критика объявила образ Печорина клеветой на русскую жизнь, Белинский выступил со страстной защитой Печорина, доказывая, что это образ жизненный, глубоко связанный с действительностью.

«Искусство поэта, - писал Белинский, - должно состоять в том, чтобы развить на деле задачу: как данный природою характер должен образоваться при обстоятельствах, в которые поставит его судьба» (IV, 205). Подчеркивая благородство, глубину и мощь духа Печорина и объясняя его поступки, находящиеся в резком противоречии с его натурой, обстоятельствами, в которые поставлен герой, Белинский возлагал ответственность за это не на самого Печорина, а на время, в которое он живет. Анализ образа Печорина приводил Белинского к главному выводу: «„Герой нашего времени“ - это грустная дума о нашем времени...» (IV, 266).

Историко-литературное значение анализа Белинским образа Печорина очень велико. Можно сказать, что в статье о «Герое нашего времени» уже отмечена одна из главных особенностей русского критического реализма XIX в.: изображение характера типического представителя современного общества дается так, что приводит к отрицанию отношений, господствующих в обществе. Белинский здесь впервые в русской критике высказывает мысль, позднее с предельной четкостью сформулированную Чернышевским: «Как осуждать отдельного человека за то, в чем виновато всё общество».

Статья Белинского открывает серию выступлений русской критики о «лишних людях»; в ней дано сопоставление образов Онегина и Печорина, отражающих соответствующие периоды в развитии русского общества. Характеристика Онегина дает возможность Белинскому убедительно обосновать главную мысль статьи - о типичности Печорина.

В письме к В. П. Боткину от 12 августа 1840 г. Белинский писал: «...Очень рад, что тебе понравилась 2-я статья моя о Лермонтове «вторая часть статьи о „Герое нашего времени“». Краткий тон ее - результат моего состояния духа: я не могу ничего ни утверждать, ни отрицать, и поневоле стараюсь держаться середины. Впрочем, будущие мои статьи должны быть лучше прежних: 2-я статья о Лермонтове есть начало их. От теории об искусстве я снова хочу обратиться к жизни и говорить о жизни...» (XI, 540). Этот поворот, наметившийся в процессе работы над статьей о «Герое нашего времени», невольно привел Белинского к одному противоречию .

В начале разбора Белинский подчеркивал, что причина «полноты впечатлений» заключена «в единстве мысли, которая выразилась в романе». «Во всех повестях одна мысль, и эта мысль выражена в одном лице, которое есть герой всех рассказов» (IV, 199). В рецензиях, предшествующих статье, Белинский писал: «Роман г. Лермонтова проникнут единством мысли...». Этот тезис критик выдвигал в связи с истолкованием романа как обособленного замкнутого целого. Во второй части статьи, когда Белинский от теорий об искусстве обращается к жизни, он несколько отступает от своих прежних выводов: «...роман, поражая удивительным единством ощущения , нисколько не поражает единством мысли... - пишет он. - Это же единство ощущения, а не идеи, связывает и весь роман» (IV, 267).

Такое изменение связано с тем, что после конкретного анализа романа Белинский пришел к убеждению, что сила романа заключена прежде всего в постановке важнейших общественно-бытовых вопросов, а не в их решении: «В нем есть что-то неразгаданное, как бы недоговоренное... таковы бывают все современные общественные вопросы, высказываемые в поэтических произведениях: это вопль страдания, но вопль, который облегчает страдания» (IV, 267).

Первым откликом печати реакционного лагеря на роман Лермонтова явилась статья С. О. Бурачка («Разговор в гостиной»), опубликованная в журнале «Маяк» (1840, ч. IV). Отождествив автора романа с Печориным, Бурачок с негодованием писал, что в «Герое нашего времени» «нет ни религиозности, ни народности», что образ Печорина является клеветой на русскую действительность, «на целое поколение людей», что «в натуре этакие бесчувственные, бессовестные люди невозможны»: «В ком силы духовные хоть мало-мальски живы, - заключал критик, - для тех эта книга отвратительно несносна» .

Единственным исключением из числа «отвратительных и грязных» героев, по мнению Бурачка, является в романе образ Максима Максимыча . Возмущаясь недостаточно почтительным отношением автора к этому персонажу, критик «Маяка» рассматривал «Героя нашего времени» как образец новейшей «романтической литературы», лишенной моральных устоев, и противопоставлял роману Лермонтова вышедший одновременно с ним ничтожный роман А. П. Башуцкого «Мещанин».

В начале июня 1840 г., еще до публикации статьи Белинского, но уже после его предварительных рецензий, в «Сыне Отечества» появился резкий отзыв о «Герое нашего времени», принадлежащий Н. А. Полевому.

С легкой руки Бурачка сопоставление «Героя нашего времени» с «Мещанином» Башуцкого стало одним из полемических приемов реакционной критики. Чтобы принизить значение лермонтовского романа, Полевой посвятил свою рецензию сразу обоим произведениям, характеризуя их как «больные создания, влекущиеся между жизнью и смертью в малый промежуток их бедного, эфемерного бытия» .

Если Полевой и Бурачок разошлись в оценке «Мещанина», то в отношении к «Герою нашего времени» у них было полное единодушие. Слова Полевого о том, что критика бесполезна для многих пишущих, «как бесполезны дождь и роса для растений, корень которых подточен неумолимым червяком», были лишь повторением рассуждений Бурачка.

Принадлежность этой анонимной рецензии Н. Полевому подтверждается тем, что в том же номере «Сына Отечества», где напечатана рецензия на «Героя нашего времени», помещена заметка Н. Полевого, в которой он сообщал о своем уходе из журнала. Он писал, что это последний номер, в котором он выступает как сотрудник и редактор отделов критики, библиографии и смеси. В конце рецензии на «Героя нашего времени» содержатся строки, непосредственно связанные с этим обстоятельством: «Мм. гг., грустно смотреть на современную литературу русскую, и обязанность рецензента становится ныне тяжелою, невыносимою обязанностью! Едва ли кто, посвятивши ей несколько времени, не захочет искупить увольнения от нее всякими пожертвованиями, не захочет купить спокойствия молчанием, предоставляя всякому делать, что ему угодно. Блажен, кто может положить критическое перо и повторить стих Виргилия: Deus nobis haec otium fecit!» .

Эти строки Полевого особенно интересны тем, что в какой-то мере они представляли собою и ответ на стихотворение «Журналист, Читатель и Писатель» Лермонтова.

Н. И. Мордовченко установил, что «Журналист, Читатель и Писатель» явился своего рода литературно-общественной декларацией Лермонтова, выдвинутой накануне выхода в свет романа. В образе журналиста и в его речах, как это показал Н. И. Мордовченко, «нельзя не узнать некоторых существенных черт облика Н. Полевого» . На лермонтовские стихи о трагической судьбе писателя Полевой ответил словами о «тяжелых, невыносимых» обязанностях журналиста, который хочет «купить спокойствие молчанием».

Очень двусмысленна рецензия на «Героя нашего времени», принадлежавшая О. И. Сенковскому. «Г. Лермонтов, - писал Сенковский, - счастливо выпутался из самого затруднительного положения, в каком только может находиться лирический поэт, поставленный между преувеличениями, без которых нет лиризма, и истиною, без которой нет прозы. Он надел плащ истины на преувеличения, и этот наряд очень к лицу им» .

Чего стоили похвалы Сенковского, можно судить по его резко отрицательному отзыву на второе издание «Героя нашего времени». Сенковский писал, что после смерти Лермонтова можно рассуждать о его творчестве объективно и что «нельзя выдавать „Героя нашего времени“ за что-нибудь выше миленького ученического эскиза» . Рецензия Сенковского вызвала резкую отповедь Белинского в его отклике на третье издание «Героя нашего времени» («Литературная газета» от 18 марта 1844 г.).

Доброжелательно встретил роман Лермонтова издатель «Современника» П. А. Плетнев, сравнивший в кратком отзыве «Героя нашего времени» с «Рыцарем нашего времени» Карамзина. Он писал, что эти произведения отмечены «печатью истинного таланта; каждое приняло на себя живые, яркие краски эпохи их создания; каждому суждено прослушать в молчании брюзгливые выходки судий, которые, лишены будучи способности мыслить и чувствовать, утешаются неотъемлемым своим правом - побранивать всё привлекательно-живое» .

Особое место в выступлениях реакционной критики занимает хвалебная рецензия Ф. Булгарина, напечатанная в «Северной пчеле» (1840 г., 30 июня). «Лучшего романа, - писал Булгарин, - я не читал на русском языке». Вскоре после появления статьи Булгарина на страницах «Отечественных записок» Белинский написал об истинной подоплеке этой статьи: «явились ложные друзья, которые спекулируют на имя Лермонтова, чтобы мнимым беспристрастием (похожим на купленное пристрастие) поправить в глазах толпы свою незавидную репутацию» (IV, 373).

Спекуляция, о которой писал Белинский, заключалась в том, что Булгарин назойливо подчеркивал свое объективное отношение к писателю, постоянно выступающему на страницах органа, враждебного «Северной пчеле». Любопытную позицию занял Булгарин в решении основного вопроса, возникшего в полемике вокруг романа. Он заимствовал у Белинского мысль о том, что в романе раскрыта болезнь русского общества и тем самым разошелся с Бурачком. Но эта болезнь, по мнению Булгарина, заключалась в «клейме Запада на современном поколении». Осудив Бурачка за его резкую статью, издатель «Северной пчелы», подобно критику «Маяка», подошел к роману с моралистических позиций и увидел в нем лишь нравственный урок: «К чему ведут блистательное воспитание и все светские преимущества без положительных правил, без веры, надежды и любви» - такова, по мнению Булгарина, господствующая идея романа.

Наиболее полная и развернутая оценка «Героя нашего времени», исходящая из реакционного лагеря, принадлежит С. П. Шевыреву. Свой основной тезис Шевырев сформулировал в статье «Взгляд на современное образование Европы» («Москвитянин», 1841, № 1) и затем развил его в специальной статье, посвященной роману Лермонтова («Москвитянин», 1841, № 2).

Главная мысль статей Белинского о «Герое нашего времени» - утверждение связи Печорина с современной жизнью, доказательство, что Печорин - «характер действительный». Против этого положения и выступил критик «Москвитянина»: «Всё содержание повестей г-на Лермонтова, кроме Печорина, - утверждал Шевырев, - принадлежит существенной жизни; но сам Печорин, за исключением его апатии, которая была только началом его нравственной болезни, принадлежит миру мечтательному, производимому в нас ложным отражением Запада. Этот призрак, только в мире нашей фантазии имеющий существенность».

За противоположностью оценок Печорина легко обнаруживается противоположность взглядов Шевырева и Белинского, их различное отношение к русской действительности. Шевырев писал в своей статье, что если признать Печорина героем нашего времени, то «стало быть, век наш тяжко болен».

Шевырев обвинял Лермонтова также в натурализме. По мнению критика, образ Печорина не только ложен в своей основе, но и художественно неполноценен, поскольку зло, как главный предмет художественного произведения, может быть изображаемо только крупными чертами идеального типа (в виде титана, а не пигмея), а Лермонтов в «Герое нашего времени» якобы вникает «во все подробности гниения жизни». Печорин «принадлежит к числу тех пигмеев зла, которыми так обильна теперь повествовательная и драматическая литература Запада».

Значительное место в статье Шевырева занимает анализ темы Кавказа в творчестве Лермонтова, в частности в «Герое нашего времени». «Здесь, - писал Шевырев, - сходятся в великой и непримиримой вражде Европа и Азия. Здесь Россия, граждански устроенная, ставит отпор этим, вечно рвущимся потокам горных народов, не знающих, что такое договор общественный... Здесь вечная борьба наша... Здесь поединок двух сил, образованных и диких... Здесь жизнь!.. Как же не рваться сюда воображению поэта?».

Весной 1841 г. в предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени» Лермонтов подвел итог литературной полемике, развернувшейся после выхода романа в свет. Писатель дал резкую отповедь Шевыреву, иронически отозвался о мнениях Бурачка . В предисловии к роману Лермонтов выступил как единомышленник Белинского. Как это показал Н. И. Мордовченко, заключительная часть предисловия, посвященная авторской оценке Печорина, находится в прямом соответствии с тем, что писал Белинский . Лермонтовское предисловие вызвало восторженный отзыв Белинского в рецензии на второе издание романа и было целиком процитировано им на страницах «Отечественных записок» (V, 451-456).

Следует обратить внимание еще на один факт, связанный с полемикой вокруг «Героя нашего времени». Вскоре после выхода статей Шевырева о «Герое нашего времени» и о стихотворениях Лермонтова («Москвитянин», 1841, № 4) поэт написал стихотворение «Спор» и передал его для напечатания в «Москвитянине» . Передача стихотворения в славянофильский журнал была своеобразным ответом на критику Шевырева. А. С. Хомяков, один из самых видных сотрудников «Москвитянина», в письме Н. М. Языкову летом 1841 г. писал: «В „Москвитянине“ был разбор Лермонтова Шевыревым, и разбор не совсем приятный, по-моему, несколько несправедливый. Лермонтов ответил очень благоразумно: дал в „Москвитянин“ славную пьесу „Спор Шата с Казбеком“, стихи прекрасные» .

Появление стихотворения с названием «Спор» в органе литературных противников должно было, очевидно, свидетельствовать о несогласии поэта с критикой Шевырева, должно было подчеркнуть, что лучшим ответом на критику является художественное творчество в прежнем направлении. Не случаен был и выбор темы стихотворения. Ведь журнал «Москвитянин» постоянно писал об исторической миссии России, а Шевырев в статье о «Герое нашего времени» пространно рассуждал о борьбе России и Кавказа. Самую борьбу, спор этих двух сил Шевырев истолковывал в отвлеченно идеалистическом плане и считал ее непримиримой и вечной.

Лермонтов в стихотворении «Спор» в ответ на эти реакционные рассуждения Шевырева дал картину борьбы России и Кавказа, поразительную по силе художественных образов, красочности, философской глубине и точности. Его литературным противникам не оставалось ничего другого, как признать это стихотворение прекрасным и поместить его на страницах своего журнала («Москвитянин», 1841, № 6).

Таковы основные этапы полемики, развернувшейся в 1840-1841 гг. после выхода в свет «Героя нашего времени».

Анализ «Героя нашего времени» должен был занять большое место в неосуществленной статье Белинского о Лермонтове в задуманной им «Истории русской литературы». Белинский подчеркивал, что обещанные статьи о Гоголе и Лермонтове «нисколько не будут повторением сказанного» (VII, 107).

В статьях о Пушкине 1843-1846 гг. Белинский характеризовал «Героя нашего времени» как произведение народное, национальное. Он опровергал мнение тех, кто считал, что «чисто русскую народность» следует искать лишь в произведениях, черпающих содержание «из жизни низших и необразованных классов». Критик указывал, что поэт, изображающий жизнь образованных сословий, может претендовать «на громкое титло национального поэта» и ставил «Героя нашего времени» в один ряд с «Горем от ума» и «Мертвыми душами», называя эти произведения национальными и превосходными в художественном отношении (VII, 438-439).

Сравнивая романы Лермонтова и Пушкина, Белинский писал: «„Герой нашего времени“ был новым „Онегиным“; едва прошло четыре года - и Печорин уже не современный идеал» (VII, 447). В статье о повести В. Соллогуба «Тарантас» Белинский развил эту мысль: «После Онегина и Печорина в наше время никто не брался за изображение героя нашего времени. Причина понятна: герой настоящей минуты - лицо в одно и то же время удивительно многосложное и удивительно неопределенное, тем более требующее для своего изображения огромного таланта» (IX, 79).

Оценка образа Печорина в перспективе развития русского общества и роста передовой общественной мысли дана Белинским в связи с разбором романа А. И. Герцена «Кто виноват?».

По мнению Белинского, «...в последней части романа Бельтов вдруг является перед нами какою-то высшею, гениальною натурою, для деятельности которой действительность не предоставляет достойного поприща... это уже не Бельтов, а что-то вроде Печорина... Сходство с Печориным для него крайне невыгодно» (X, 321-322).

Это замечание Белинского в обзоре русской литературы за 1847 г. предвосхищало высказывания революционно-демократической критики 50-60-х годов, сопоставлявшей образ Печорина со всей галереей «лишних людей» в русской литературе.

К 40-м годам относятся и ранние критические статьи А. Григорьева.

Первая из них - «Об элементах драмы в нынешнем русском обществе» ставит вопрос о «жалком состоянии» русской сцены, в которой господствуют избитые романтические драмы с «идеалом, сложившимся из средневековых понятий о любви и из восточных понятий о женщине».

А. Григорьев призывает писателей к созданию драмы на темы повседневной жизни, где автор показал бы ту особенную сторону действительности, «которая движет известным веком и известным народом».

В этой статье А. Григорьева чувствуется влияние идей Белинского и Герцена, в частности во взглядах А. Григорьева на роль любви в жизни человека и общества .

Статья А. Григорьева состоит из двух писем. В письме первом критик утверждает, что в «Печорине, несмотря на его впечатлительность, еще есть suffisance собственного Я , поклоняющегося только себе, не страдавшего болезненно тем благородным, благодатным страданием, которое, само в себе находя пищу, неумолимо выживает мелкий, ограниченный эгоизм, чтобы создать эгоизм сознательный, проникнутый чувством целого и уважением к себе и другим, как частям великого целого» . По мнению критика, этот ограниченно эгоистический идеал был преодолен в творчестве Лермонтова, «который... был столько же выше своего Печорина, сколько Гёте был выше своего Вертера» . «Посмотрите, как в самом Лермонтове перегорел и очистился этот эгоизм, как это чувство любви от скуки и праздности, чувство души, страдающей пустотою, чувство отрицания претворилось в идею разумную и человеческую в стихотворениях последней его эпохи, и особенно в стихотворении:

Пускай толпа клеймит презреньем
Наш неразгаданный союз» .

Предвестником споров, разгоревшихся в 50-х годах, было еще одно выступление А. Григорьева - «Обозрение журнальных явлений за январь и февраль» (1847 г.). Приветствуя появление романа Герцена «Кто виноват?», А. Григорьев усматривал в современной литературе наличие двух различных школ - «школы Лермонтова, школы трагизма, и школы юмористической, школы Гоголя» .

Это противопоставление двух школ шло вразрез с концепцией Белинского, объединявшего творчество Гоголя и Лермонтова в единое литературное направление.

Для полноты обзора следует кратко сказать об оценке «Героя нашего времени» в рецензии В. Т. Плаксина на издание сочинений Лермонтова 1847 г.

Ее автор - преподаватель словесности в ряде учебных заведений Петербурга (и, между прочим, в 1834 г. учитель Лермонтова в школе гвардейских подпрапорщиков), составитель учебных руководств, в которых, по замечанию Белинского, «пережитки классицизма» соединялись с «тяжелой необходимостью смешать свои понятия с новыми, признать авторитеты» (VI, 345).

Эта характеристика вполне применима и к разбору «Героя нашего времени» в рецензии Плаксина. Объявив роман лучшим произведением Лермонтова, а изображение Печорина - безупречным в художественном отношении, Плаксин тут же заявляет, что Печорин в «Тамани» не имеет якобы никакого отношения к Печорину в «Бэле», что «Герой нашего времени» - лишь искусственное соединение отдельных повестей, ибо ряд персонажей в романе может «быть или не быть». Перефразируя некоторые положения Белинского и утверждая, что в Печорине сочетается «то, что дала ему природа и то, что навязал ему деспотизм духа времени», Плаксин определяет роман Лермонтова как сатирическое произведение, раскрывающее двойственную натуру человека, с его некоторой способностью к добру и злу.

Намеченная Белинским прогрессивная линия в оценке лермонтовского романа была продолжена Чернышевским и Добролюбовым.

В рецензии на романы и повести М. Авдеева («Современник», 1854, № 2) Чернышевский показал, что роман Авдеева «Тамарин», вопреки желанию автора, превратился в восторженный панегирик Тамарину, так как романист руководствовался «не действительностью, а ложно понятым романом Лермонтова» . Чернышевский подчеркивал, что между Печориным и Тамариным мало общего. Тамарин - «это - Грушницкий, явившийся г. Авдееву во образе Печорина» (II, 214).

В замечательной по точности и краткости формулировке Чернышев ский определил основной смысл «Героя нашего времени»: «Лермонтов - мыслитель глубокий для своего времени, мыслитель серьезный - понимает и представляет своего Печорина, как пример того, какими становятся лучшие, сильнейшие, благороднейшие люди под влиянием общественной обстановки их круга» (II, 211).

В обзоре «Русская литература в 1851 г.» («Москвитянин», 1852, № 2, 3) А. Григорьев утверждал, что Печорин развился «под влиянием обстоя тельств, чуждых русскому быту», что он «в особе Тамарина потерял свою грандиозность, а самое отрицательное лермонтовское направление окончательно истощило себя в романе „Кто виноват?“» .

А. Григорьев стремился доказать слабость Лермонтова как мыслителя, доказать, что «слово лермонтовской деятельности по самой натуре своей было неспособно к дальнейшему развитию. Это слово было протест личности против действительности, - протест, вышедший не из ясного понимания идеала, а из условий, заключавшихся в болезненном развитии самой личности» .

Доказывая в своем обзоре литературы за 1852 г., что лермонтовское направление умерло, А. Григорьев подтверждал это ссылками на роман «Тамарин», в котором усматривал необыкновенно удачную, хотя и бессознательную, пародию на «Героя нашего времени» .

Подобная тенденция в отношении к образу Печорина была намечена несколько ранее А. В. Дружининым в «Письмах иногороднего подписчика о русской журналистике» (письмо 7, сентябрь 1849 г.) в связи с появлением в «Современнике» первой части «Тамарина».

По многим вопросам Дружинин расходился с А. Григорьевым. Он, например, считал, что Авдеев «в лице Печорина подметил самую бедную его сторону, или, лучше сказать, не ту сторону, с которой создание Лермонтова глубоко и замечательно» . Но по своей основной направленности Дружинин был очень близок к А. Григорьеву, подобно последнему, обедняя образ Печорина: «Он был героем в маленькой драме, отличным актером на сцене провинциального театра», «в самом Печорине нет ровно ничего необъятно высокого», Печорин не одарен «ни одною необыкновенной способностью», это лицо «нимало не грандиозное и не превышающее толпы своею головою». Перед героями Байрона - Манфредом, Гяуром, Чайльд Гарольдом Печорин «кажется жалким ребенком, изведавшим одну миллионную частичку жизни...» и т. п.

Через несколько лет в статье «Повести и рассказы И. С. Тургенева» (1857 г.) Дружинин, сопоставляя героя тургеневской повести «Бреттер» Авдея Лучкова с Печориным, говорил с полной отчетливостью о причине своей неприязни к герою Лермонтова. Оказывается, читатели и критики были «до сих пор через меру снисходительны к человеку озлобленному, не давая себе труда разъяснять, на чем держится это так приятное для них озлобление». Значение тургеневской повести заключается, по мнению критика, в том, что благодаря образу Лучкова герои нашего времени выведены «на свежую воду» и сведены «с мелодраматического пьедестала». «Озлобленный герой, - пишет далее Дружинин, - взятый так, как его понимали в сороковых годах, зол вследствие разных таинственных причин, вследствие недостатка деятельности для своей персоны...» .

Под сороковыми годами Дружинин разумеет Белинского, а под современниками, поддерживающими озлобленных людей, - революционных демократов. «Даже один из наших поэтов высокого дарования с простодушием называет себя человеком озлобленным» , - писал Дружинин о Некрасове.

Таким образом, отрицательное отношение к герою Лермонтова реак ционной критики по-прежнему объяснялось политическими мотивами, борьбой с революционным протестом.

Недаром несколько позднее А. Григорьев писал о лермонтовских типах - Арбенине, Мцыри, Арсении: «Ведь приглядитесь к ним поближе, к этим туманным, но могучим образам: за Ларою и Корсаром проглянет в них, может быть, Стенька Разин» .

Мнения А. Григорьева и А. Дружинина совпадали еще в одном очень важном пункте, несмотря на кажущееся различие в понимании лермонтовского романа. Оба они видели причины страданий Печорина не столько в общественных условиях, сколько в самой натуре героя. А. Григорьев отмечал «болезненное развитие самой личности» Печорина. Дружинин писал, что трагедия Печорина в том, что он не умеет направлять свои способности «к благородной и симпатической цели; по гордости своей неспособный к труду и сознанию своей пустоты, он тягостно ворочается в кругу отношений, не представляющих ему ни радости, ни средств к добру, ни путей к усовершенствованию» .

Приведенная выше оценка «Героя нашего времени» в рецензии Чернышевского на романы и повести Авдеева противостояла этим воззрениям и вместе с тем углубляла, делала более конкретными мысли Белинского.

В «Очерках гоголевского периода» (статья седьмая - «Современник», 1856, № 10) критик отметил, что характер Печорина в статье Белинского о «Герое нашего времени» (1840 г.) рассматривался с отвлеченной точки зрения, как порождение современной жизни вообще. По мнению Чернышевского, эта отвлеченность заключалась не только в применении теории примирения с действительностью, но и в отсутствии социального анализа. Белинский «не искал в Печорине особенностей, принадлежащих ему, как члену нашего русского общества» (III, 241). В приведенной выше характеристике Чернышевский, восполняя этот пробел, говорит о «влиянии на людей, подобных Печорину, общественной обстановки их круга». Оценивая «Героя нашего времени» Чернышевский безоговорочно относил Лермонтова к писателям гоголевского направления в русской литературе . Такое соединение имен Лермонтова и Гоголя приобретало в 50-е годы особое значение, потому что реакционная критика противопоставляла имена Гоголя и Лермонтова.

В статье о «Детстве и отрочестве» и «Военных рассказах» Л. Толстого, характеризуя психологический анализ Л. Толстого как изображение «диалектики души», Чернышевский отмечает: «Из других замечательнейших наших поэтов более развита эта сторона психологического анализа у Лермонтова» (III, 423). Приведя цитату из «Героя нашего времени» - «памятные всем размышления Печорина о своих отношениях к княжне Мери», - Чернышевский делает вывод: «Тут яснее, нежели где-нибудь у Лермонтова, уловлен психический процесс возникновения мыслей...». Однако, отмечает критик, «это все-таки не имеет ни малейшего сходства с теми изображениями хода чувств и мыслей в голове человека, которые так любимы графом Толстым» (III, 423).

К «Герою нашего времени» Чернышевский постоянно обращался, иллюстрируя свою мысль о том, что «без сжатости нет художественности»: «В повестях и рассказах Пушкина, Лермонтова, Гоголя общее свойство - краткость и быстрота рассказа» (II, 69). «Прочитайте три, четыре страницы „Героя нашего времени“, „Капитанской дочки“, „Дубровского“ - сколько написано на этих страничках!» (II, 466).

К «Герою нашего времени» Чернышевский обращался и во второй по ловине пятидесятых годов в связи с развернувшейся полемикой о «лишних людях».

В условиях роста освободительного движения и революционной ситуации конца 50-х - начала 60-х годов Чернышевский, а затем и Добролюбов, как литературные критики, прежде всего обратились к анализу произведений, содействующих, по их мнению, освободительной борьбе. В статьях Чернышевского о стихотворениях Н. Огарева, «Русский человек на rendez-vous» и других выдвигалась задача создания образа положительного героя, нового человека, революционера-разночинца, который должен был прийти на смену «лишним людям», героям предшествующего периода в истории русского общества. Если раньше Чернышевский подчеркивал исторически прогрессивную роль героя Лермонтова, то теперь он обращает внимание на ограниченность этой прогрессивности, которая отличает Печорина от героев, характеризующих новую ступень в общественном развитии. «Печорин <по сравнению с Онегиным>, - пишет Чернышевский, - человек совершенно другого характера и другой степени развития. У него душа действительно очень сильная, жаждущая страсти; воля у него действительно твердая, способная к энергической деятельности, но он заботился только лично о самом себе. Никакие общие вопросы его не занимали. Надобно ли говорить, что Бельтов совершенно не таков... Еще менее возможно найти сходство между Рудиным и Печориным: один - эгоист, не думающий ни о чем, кроме своих личных наслаждений; другой - энтузиаст,совершенно забывающий о себе и весь поглощаемый общими интересами...» (IV, 699).

Эти строки были направлены против критика «Отечественных записок» С. С. Дудышкина, выступившего в статье о повестях и рассказах И. С. Тургенева («Отечественные записки», 1857, № 1) с утверждениями о том, что чуть ли не все «лишние люди», а особенно герои Тургенева непосредственно связаны с «Героем нашего времени».

Наиболее резко, отчетливо и полно эта новая тенденция в оценке образа Печорина проявилась в статье Добролюбова «Что такое обломовщина?» («Современник», 1859, № 5). Уже несколько ранее (в статье «Литературные мелочи прошлого года») Добролюбов сопоставил новых людей - разночинцев - с их предшественниками деятелями дворянского периода: «в их суждениях люди возвышаются не по тому, сколько было в них сокрыто великих сил и талантов, а по тому, сколько они желали и умели сделать пользы человечеству...» .

Отсутствие общественно-полезной деятельности у героев лучших повестей и романов 40-50-х годов, в том числе у Печорина, позволило Добролюбову в статье «Что такое обломовщина?» сопоставить этих героев с Обломовым и характеризовать эту их особенность как обломовщину.

Чтобы различными оговорками не ослабить своего удара по дворянскому либерализму, Добролюбов вводит в статью реплики «глубокомысленных людей», полемизирующих с автором, и, отвечая им, подчеркивает, что он имел в виду более обломовщину, нежели личность Обломова. «При других условиях, в другом обществе Онегин был бы истинно добрым малым, Печорин и Рудин делали бы великие подвиги, а Бельтов оказался бы действительно превосходным человеком» .

Оценка Чернышевского и Добролюбова не противостояла взглядам Белинского, а явилась их развитием в новых исторических условиях. Мысли Белинского о том, что образ Печорина правильно отражал русскую жизнь, что его характер объясняется временем, и главный смысл романа не в суде над героем, а в осуждении той эпохи, получили в статье Добролюбова четкое политическое выражение. Однако основная направленность критики Добролюбова заключалась не в исторической оценке «лишних людей», а в разоблачении дворянского либерализма.

Против позиции «Современника» в вопросе о так называемой обличительной литературе и о «лишних людях» выступил Герцен . Прямым поводом для его выступления была названная выше статья «Литературные мелочи прошлого года», где Добролюбов разоблачал либеральных обличителей, критикующих частные недостатки и не посягающих на основы самодержавно-крепостнического строя.

Недостаточно последовательный демократизм Герцена, его колебания в сторону либерализма вызвали разногласия и по вопросу об оценке «лишних людей». Герцен полемизировал с прежними мнениями «Современника» (см. названные выше статьи Чернышевского), еще не зная о дискредитации «лишних людей», предпринятой Добролюбовым в статье «Что такое обломовщина?».

Герцен сосредоточивает внимание на прогрессивной исторической роли «лишних людей»: «...Онегины и Печорины были совершенно истинны, выражали действительную скорбь и разорванность тогдашней русской жизни... Наши литературные фланкеры последнего набора шпыняют теперь над этими слабыми мечтателями, сломавшимися без боя, над этими праздными людьми, не умевшими найтиться в той среде, в которой жили. Жаль, что они не договаривают, - я сам думаю, если б Онегин и Печорин могли, как многие, приладиться к николаевской эпохе, Онегин был бы Виктор Никитич Панин, а Печорин не пропал бы по пути в Персию, а сам управлял бы, как Клейнмихель, путями сообщения и мешал бы строить железные дороги. Но время Онегиных и Печориных прошло. Теперь в России нет лишних людей, теперь, напротив, к этим огромным запашкам рук недостает. Кто теперь не найдет дела, тому пенять не на кого, тот в самом деле пустой человек, свищ или лентяй. И оттого очень естественно, Онегины и Печорины делаются Обломовыми.

Общественное мнение, баловавшее Онегиных и Печориных потому, что чуяло в них свои страдания , отвернется от Обломовых» .

В статье «Лишние люди и желчевики» («Колокол», 1860, № 83, 15 октября) Герцен решительно отделяет «лишних людей» николаевского времени, которых он признает за «действительных» от современных лишних людей, «между которыми сама природа воздвигла обломовский хребет»: «лишние люди были тогда столь же необходимы , как необходимо теперь, чтоб их не было», - заключал Герцен .

Различие взглядов Герцена, с одной стороны, и Чернышевского и Добролюбова - с другой, заключалось не в исторической оценке роли Печорина и других лишних людей (здесь в основном их взгляды были едины), а в правомерности сопоставления Онегина и Печорина с дворянскими либералами 50-х годов.

Добролюбов и Чернышевский подчеркивали социальную общность «лишних людей» обоих периодов и противопоставляли их «новым людям», революционерам-разночинцам. Герцен, который сам был деятелем 40-х годов, защищал историческую прогрессивность Печорина - в числе других лишних людей - и считал неправомерным их сопоставление с дворянскими либералами 50-х годов.

В отличие от Белинского, а затем Чернышевского и Добролюбова, Герцен понимал Печорина несколько односторонне. В статье «Еще раз Базаров» (1868 г.) он писал: «Лермонтов летами был товарищ Белинского, он был вместе с нами в университете, а умер в безвыходной безнадежности печоринского направления, против которого восставали уже и славянофилы и мы» .

Эти слова о «печоринском направлении» связаны с противоречивым отношением Герцена к Лермонтову. В работе «О развитии революционных идей в России» наряду с замечательным и исторически точным портретом Лермонтова («он полностью принадлежит к нашему поколению...») содержатся строки, перекликающиеся с приведенными выше: «Лермонтов... так свыкся с отчаяньем и враждебностью, что не только не искал выхода, но и не видел возможности борьбы или соглашения» .

Демократическая традиция в оценке «Героя нашего времени» была продолжена Д. И. Писаревым и Н. В. Шелгуновым. Отвергая поэтическое наследие Лермонтова, Писарев высоко оценил лермонтовскую прозу. В связи с анализом романа И. С. Тургенева «Отцы и дети» («Русское слово», 1862, № 3) он стремился показать, «в каких отношениях находится Базаров к разным Онегиным, Печориным, Рудиным, Бельтовым и другим литературным типам, в которых, в прошлые десятилетия, молодое поколение узнавало черты своей умственной физиономии» .

Преследуя цели, близкие Добролюбову и Чернышевскому, Писарев пытался установить сходство и различие между «лишними» и «новыми» людьми, но из-за отсутствия подлинного историзма весьма упрощал взгляды своих предшественников. Он называл Онегина и Печорина «скучающими трутнями», видел между ними разницу в темпераменте: «Онегин холоднее Печорина, и поэтому Печорин дурит гораздо больше Онегина... Немножко Онегиным, немножко Печориным бывал и до сих пор бывает у нас всякий мало-мальски умный человек, владеющий обеспеченным состоянием, выросший в атмосфере барства и не получивший серьезного образования» .

Для Писарева Онегины и Печорины - люди, выделившиеся из массы благодаря своему уму, но не имеющие идеалов, цели в жизни. «Другие люди, умные и образованные», имеют «свой идеал», но «у этих людей за недостатком твердости дело останавливается на словах». Свое рассуждение о лишних людях и о Базарове Писарев заключает следующей формулой: «Словом, у Печориных есть воля без знания, у Рудиных - знание без воли; у Базаровых есть и знание и воля, мысль и дело сливаются в одно твердое целое» .

Особое внимание на образ Печорина обращает Писарев в статье «Реалисты» («Русское слово», 1864, № 9-11). «Печорины и Базаровы выделываются из одного материала...»; они «не похожи друг на друга по характеру своей деятельности, но они совершенно сходны между собою по типическим особенностям натуры: и те и другие - очень умные и вполне последовательные эгоисты, и те и другие выбирают себе из жизни всё, что в данную минуту можно выбрать самого лучшего...» . Это сопоставление реалиста Базарова и Печорина связано с идеологическими позициями Писарева этих лет, с его попыткой противопоставить традициям русской передовой мысли вульгарный материализм. Отсюда строки: «Люди более умные, люди, подобные Лермонтову и его герою Печорину, решительно отвертывались от русского маколейства и искали себе наслаждений в любви» .

«Под русским маколейством» Писарев разумел деятельность «Грановских и их учеников Берсеневых»: «Печорины были во всех отношениях умнее Берсеневых, - продолжал Писарев, - и поэтому-то именно им и не оставалось никакого выхода из мира скуки и из любовных похождений... Печориным не было никакого выбора, и постоянная их праздность нисколько не может служить доказательством их умственной хилости. Даже напротив того» .

Отсутствие конкретно-исторического подхода во многом помешало правильно оценить «Героя нашего времени» и Н. В. Шелгунову, посвятившему образу Печорина весьма значительную часть своей статьи «Русские идеалы, герои и типы» («Дело», 1868, № 6-7).

Шелгунов утверждал, что типы, созданные Пушкиным, Лермонтовым и Тургеневым, «пусты и бесполезны», что «никакая серьезная социальная мысль не руководила этими писателями» .

Шелгунов писал, что в Печорине мы встречаем «тип силы, но силы искалеченной, направленной на пустую борьбу, израсходовавшейся по мелочам на дела недостойные» . «...Печорина не запугаешь ничем, его не остановишь никакими препятствиями... Несмотря на свой женоподобный вид, на аристократические манеры на наружную цивилизацию, Печорин чистый дикарь, в котором ходит стихийная, несознающая себя сила, как в каком-нибудь Илье Муромце или в Стеньке Разине. Но Стенька Разин по цели своих стремлений стоит неизмеримо выше Печорина» .

Шелгунов объясняет характер Печорина социальными причинами, принадлежностью к аристократическому кругу: «Печорин не „герой нашего времени“, а „салонный герой“, оторванный от мира одиночка, ведущий борьбу с отдельными лицами, вместо того, чтобы бороться с принципами» .

В своей статье «Very dangerous!!!» Герцен в полемических целях объединял критику «лишних людей» в «Современнике» и в журналах умеренно-либерального лагеря. На самом деле взгляды Чернышевского и Добролюбова не имели ничего общего с этой критикой, отрицавшей прогрессивное значение образа Печорина для 40-х годов.

Так, например, для С. С. Дудышкина образы «лишних людей», и прежде всего Печорин, были глубоко чужды. Либеральный критик называл их «искателями сильных ощущений», лживыми, самонадеянными, громкими фразами закрывающими себя от всякой деятельности . Главный недостаток Печорина и других «лишних людей», по его мнению, в том, что они «не гармонировали с обстановкою». Дудышкин призывал писателей к изображению людей, примирившихся с действительностью. Это и дало повод Герцену иронически сказать о Печорине, ставшем Клейнмихелем.

Ненависть Дудышкина к Печорину была настолько сильна, что он посвятил разбору этого образа значительную часть вступительной статьи к «Сочинениям Лермонтова», в которой полностью раскрыл политические мотивы своей неприязни. «В Печорине больше характера Байрона, нежели русского офицера», «Печорин теперь принадлежит к самым слабым созданиям Лермонтова». По мнению Дудышкина, успех Печорина объясняется тем, что он попал в тон в период «полнейшего отрицания жизни» в литературе 40-х годов. А это отрицание для Дудышкина неприемлемо .

Как уже отмечалось, в одном лагере с либералом Дудышкиным оказался теоретик чистого искусства А. В. Дружинин, иронически писавший в «Библиотеке для чтения» (1857 г.) о Печорине, как об «озлобленном» герое, сведенном с пьедестала. В том же году на страницах «Русской беседы» славянофильский критик К. С. Аксаков, повторяя в своем «Обозрении современной литературы» некоторые мысли Шевырева, назвал Лермонтова «последним русским поэтом подражательной эпохи» и усмотрел направленность творчества поэта «в странном самодурстве, в самодовольстве сухого, холодного эгоизма, в котором окончательно выступило наружу всё сокровенное зло прежнего отвлеченного направления» . Считая направление лермонтовской прозы ложным, К. С. Аксаков писал: «Юмористический рассказ, комедия, - вот, где настоящее место для Печориных, для светских страстей и страданий» . Эту мысль о юморе, о гоголевском начале, которое должно противостоять лермонтовскому отрицанию, высказывал ранее А. Григорьев на страницах «Москвитянина».

По своим выводам к высказанным выше оценкам «Героя нашего времени» примыкал и А. Д. Галахов, выступивший в 1858 г. в «Русском вестнике» с обширной статьей о Лермонтове. «С нравственной точки зрения, - писал Галахов, - действия героев Лермонтова не могут быть оправданы: они безнравственны в гражданском и в общечеловеческом отношении» .

Конкретно-исторический и социальный подход к образу Печорина Галахов заменяет расплывчатыми положениями о «состоянии общества» в переходную эпоху «умственного и нравственного настроения европейской жизни». В «Герое нашего времени» Галахов усматривает черты руссоизма и влияние Байрона. Несмотря на явное преувеличение этих влияний, Галахову принадлежит ряд бесспорных наблюдений. По справедливому мнению новейших исследователей, в этой работе Галахова обоснованы принципы зарождающейся тогда культурно-исторической школы .

Своеобразную позицию в развернувшейся полемике вокруг образа Печорина стремился занять А. Григорьев. В статье «Развитие идеи народности в нашей литературе со смерти Пушкина» («Время», 1861, № 2-5) он посвятил целый раздел «оппозиции застоя», подробно разбирая реакционные статьи Бурачка о «Герое нашего времени» и стихотворениях Лермонтова. Цитируя отрывки из «Маяка», он показывал фальшивость и абсурдность нападок на Печорина и Лермонтова со стороны Бурачка.

Во второй половине 50-х годов А. Григорьев пересматривает свои взгляды на роль личности и значение протеста . В связи с этим изменилось и его отношение к образу Печорина и творчеству Лермонтова. Обращаясь к полемике 40-х годов, А. Григорьев давал понять читателям, что критика 50-х годов, развенчивающая Печорина, недалеко ушла от Бурачка.

Противоречивость позиции А. Григорьева заключалась в том, что он сопоставлял критика «Маяка» не только с реакционно-либеральной журналистикой, принижающей значение Печорина, но и с революционно-демократической критикой Чернышевского и Добролюбова.

Если Герцен в статье «Very dangerous!!!» объединял эти выступления противоположных лагерей в полемических целях, отчетливо понимая различие их взглядов, то для А. Григорьева, не поднявшегося до социального анализа, эти различия не были ясны. Противоречивость позиции А. Григорьева заключалась также и в том, что он дошел до признания правомерности протеста как выражения национальной особенности русского народа и по-новому оценил образ Печорина как раз в тот момент, когда такое признание уже не было достаточно прогрессивным, так как речь шла уже о конкретных формах протеста, о «новых людях», идущих на смену «лишнему человеку» 40-х годов.

Самым значительным трудом А. Григорьева о Лермонтове явился цикл статей «Лермонтов и его направление. Крайние грани развития отрицательного взгляда» («Время», 1862, № 10-12). Центральное место в этих статьях уделено «Герою нашего времени». Эта работа, завершившая многолетний спор А. Григорьева с Лермонтовым, до сих пор не получила правильной оценки в литературе. Характеризуя отношение критика к Лермонтову в целом , некоторые исследователи не учли, что А. Григорьев коренным образом изменил свои взгляды на Лермонтова по сравнению со статьями в «Москвитянине» начала 50-х годов.

Если раньше для А. Григорьева Печорин был «призраком, чуждым русскому быту» , то теперь характер Печорина рассматривался им как явление национальное. «Эти тревожные начала, - замечает критик, - не чужды вообще нашей народной сущности» .

А. Григорьев писал уже об «обаятельных» и героических сторонах Печорина: «Печорин влек нас всех неотразимо и до сих пор еще может увлекать... Ведь, может быть, этот, как женщина, нервный господин способен был бы умирать с холодным спокойствием Стеньки Разина в ужаснейших муках. Отвратительные и смешные стороны Печорина в нем нечто напускное, нечто миражное, как вообще вся наша великосветскость... основы же его характера трагичны, пожалуй, страшны, но никак уже не смешны» .

По-новому решает критик и вопрос о моральной ответственности Печорина: «Не на них же одних, - пишет А. Григорьев, - возложить всю вину безумной растраты сил даром, растраты на мелочи или даже на зло.

Трагическое в них, конечно, принадлежит не им, а тем силам, которые они в себе носят и безумно тратят или нелепо извращают, но во всяком случае оно есть истинно трагическое» .

По мнению А. Григорьева, в печоринском типе нашли яркое выражение «все „необъятные“ силы нашего духа», «наши положительные качества, наши высшие стихии». Никому еще не удалось развенчать этот тип. «Комизмом мы убили только фальшивые, условные его стороны... Еще более оказались мыльными пузырями попытки наши заменить этот тип другим, выдвинуть на его место тип положительно деятельный» .

Предпочтение Печорина «лишним людям» 40-х годов, в частности Бельтову, объясняется особенностями мировоззрения критика. А. Григорьев рассматривал всякого рода теории как подавление индивидуальности; он по-прежнему отрицал необходимость революционного переворота, так как считал, что жизнь и искусство определяются вечными и неизменными национальными началами.

Необходимо заметить, что правильное понимание статьи «Лермонтов и его направление» затруднялось двумя обстоятельствами. Во-первых, тем, что А. Григорьев порою использует отдельные части своих предшествующих статей, не приводя некоторые старые формулировки в полное соответствие со своими изменившимися взглядами. Во-вторых, А. Григорьев ставит целый ряд вопросов и решает их в самом процессе написания статьи, давая все «за» и «против» так широко, что не сразу обнаруживается основная тенденция. Поэтому особое значение имеет заключительная часть статьи, где формулируются конечные выводы.

По мнению А. Григорьева, печоринский тип остается в русской литературе не развенчанным: «Отчужденный от широкой народной жизни, постигавший ее формы только смутным, хотя гениальным чутьем, замкнутый на холодных верхах общежития, запертый в условнейшую сферу, художник, как художник, ищет какого бы то ни было, но определенного, осязаемого образа. И вот является Печорин; к нему прилипла вся слизь миражной жизни, и эту шелуху обивает комическая разработка. Но все-таки он - сила и выражение силы, без которой жизнь закисла бы в благодушествовании Максимов Максимовичей, в их, хотя и героической, но отрицательно-героической безответности, в том смирении, которое легко обращается у нас из высокого в баранье» .

Признание правомерности самого протеста и необходимости его слияния с «широкой народной жизнью» - одно из наиболее ярких прозрений А. Григорьева, в его концепции «Героя нашего времени».

Решая сходные проблемы, обратился к Лермонтову Ф. М. Достоевский. Он выступил против понимания народности либеральными «Отечественными записками», которые, смешивая народность с простонародностью, отвергали народность и Онегина и Печорина. В этом вопросе Достоевский разделял мнение Белинского, развивая его аргументацию в духе своей теории «почвенничества». Согласно этому взгляду, после эпохи сближения с Европой привилегированное русское общество оказалось отделенным от народа глубокой пропастью и почувствовало необходимость обращения к народной почве.

Цивилизация была процессом самосознания русского общества. Онегин (а затем и Печорин) выразили «до ослепительной яркости именно все те черты, которые могли выразиться у одного только русского человека... в тот самый момент, когда цивилизация в первый раз ощущалась нами как жизнь, а не как прихотливый прививок, а в то же время и все недоумения, все странные, неразрешимые по-тогдашнему вопросы в первый раз со всех сторон стали осаждать русское общество и проситься в его сознание» .

Тип Онегина, «страдальца русской сознательной жизни», - пишет Достоевский, - «вошел, наконец, в сознание всего нашего общества и начал перерождаться и развиваться с каждым новым поколением. В Печорине он дошел до неутолимой, желчной злобы и до странной, в высшей степени оригинально-русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения. И всё та же жажда истины и деятельности, и всё то же вечное роковое „нечего делать!“. От злобы и как будто на смех Печорин бросается в дикую, странную деятельность, которая приводит его к глупой, смешной, ненужной смерти» .

Отношение Достоевского к «Герою нашего времени» в дальнейшем резко изменилось. Это было связано с общей эволюцией его мировоззрения, с борьбой писателя против революционной идеологии, с усилением реакционных представлений о народе, которому якобы свойственны лишь смирение и религиозность. Достоевский пишет, что в России не могло быть таких «дурных людей», как Печорин, что мы «готовы были, например, чрезвычайно ценить в свое время разных дурных человечков, появлявшихся в литературных наших типах и заимствованных большею частью с иностранного». Безоговорочно осуждая роман Лермонтова, Достоевский заключает: «Вспомните: мало ли у нас было Печориных, действительно и в самом деле наделавших много скверностей по прочтении „Героя нашего времени“» .

Попытка общественно-исторического объяснения сменяется теперь психологическими рассуждениями о том, что в свое время привязанность русских людей к печоринскому типу была якобы связана с восполнением отсутствующего у народа качества «прочной ненависти». А это качество, по мнению Достоевского, как раз народу и не нужно. Таким образом, в «Дневнике писателя» воскрешаются самые реакционные взгляды на лермонтовский роман.

Если реакционная точка зрения на «Героя нашего времени» была высказана Достоевским в «Дневнике писателя» с полной отчетливостью, то для либерально-буржуазных критиков 80-90-х годов характерно сочетание реакционных воззрений на роман Лермонтова со всякого рода оговорками, маскирующими политический смысл их взглядов.

Так, например, в монографии о Лермонтове Н. А. Котляревского (1891 г.), несмотря на общие рассуждения о «духе времени» и «переходной эпохе в жизни общества», полностью отсутствует конкретно-исторический анализ «Героя нашего времени».

По мнению либерального ученого, Печорин «не цельный тип, не живой организм», а «скорее тип единичный, чем собирательный», он не мог называться героем своего времени, «не был Онегиным своего времени». Эти положения Н. А. Котляревского были направлены против статьи Белинского, стремившегося подчеркнуть типичность Печорина, против взглядов, высказанных Лермонтовым в предисловии ко второму изданию романа.

Весьма характерен для либерального критика следующий прием: расходясь с Белинским в главном, он развивает слабую сторону его статьи о «Герое нашего времени». Образ Печорина рассматривается им как «отражение одного момента в духовном развитии писателя», за которым должно последовать примирение.

Отсутствие истинного понимания Лермонтова обнаруживает Котляревский в педантическом разборе душевных качеств и характера Печорина. Оказывается, главный порок Печорина в том, что у него нет «желания стать в нормальное положение к окружающей жизни», «для него не существует никаких вопросов жизни» и т. п.

Концепцию Н. А. Котляревского в основных чертах, а порою даже в тех же формулировках, повторил другой представитель культурно-исторической школы в литературоведении - А. Н. Пыпин. Для него «Герой нашего времени» - также всего лишь отрывок из незавершенного большого замысла, а Печорин - лишь отражение противоречий внутреннего мира самого писателя.

«Лермонтов, - пишет Пыпин, - изображал внутреннюю борьбу, совершавшуюся в нем самом, борьбу сильной личности или властного духа с условиями ограниченной жизни или, в частности, с условиями общества» .

Заметим также, что А. Н. Пыпин, игнорируя общую концепцию Добролюбова, выраженную в статье «Что такое обломовщина?», односторонне использовал вырванную из контекста формулировку и заявил, что для Добролюбова Печорин был лишь вариацией типа Обломова.

Иную интерпретацию романа, по сравнению с представителями культурно-исторической школы, дал П. А. Висковатый, ученый, близкий к официозно-консервативным научным кругам. Характеризуя «Героя нашего времени», П. А. Висковатый утверждал, что никак нельзя «винить Лермонтова за то, что люди его поколения, а, пожалуй, и следовавшего за ним поколения, приняли сатиру его за идеал...» . Исследователь стремился доказать, что лермонтовская сатира не доходила «до крайних граней», так как, отрицая явления современной ему жизни, поэт «далеко не негативно относился к вечным вопросам и задачам жизни». Однако эти «струны положительного» Висковатый прежде всего видел в религиозных мотивах, которые, по его мнению, получили развитие в лирике Лермонтова последних лет.

Висковатый выступил против отождествления Лермонтова и Печорина. Чтобы объяснить отмеченное современниками сходство писателя со своим героем, он писал о Лермонтове: «Ударившись молодым человеком в Петербурге в общественную жизнь, он скоро стал сознавать всю мелочность и тщету ее и выражать это в своих произведениях... бичуя современников, он бичевал и себя, такого, каким был он, когда шел с ними одною дорогою» .

Диссонансом в юбилейной литературе 1891 г. прозвучал голос критика-народника Н. К. Михайловского, подчеркнувшего в статье «Герой безвременья» («Русские ведомости», 15 июля и 8 августа 1891 г.) действенное, протестующее, героическое начало в творчестве Лермонтова. Через всю статью Михайловского проходит мысль о Лермонтове-борце, страдающем в эпоху безвременья от невозможности приложить свои «необъятные силы». Михайловский сравнивает в этом отношении Лермонтова с Печориным. Однако подлинного анализа «Героя нашего времени» Михайловский не смог дать, потому что все творчество Лермонтова он рассматривал как иллюстрацию к народнической теории «героя и толпы». «С ранней молодости, можно сказать с детства, и до самой смерти, - писал Михайловский, - мысль и воображение Лермонтова были направлены на психологию прирожденного властного человека...» . Одним из таких властных людей, стремившихся подчинить себе окружающих, и был, по Михайловскому, Печорин.

Взаимоотношения лермонтовского героя и общества получили у Михайловского антропологическое объяснение: «Действовать, бороться, покорять сердца, так или иначе оперировать над душами ближних и дальних, любимых и ненавидимых - таково призвание или коренное требование натуры всех выдающихся действующих лиц произведений Лермонтова, да и его самого» .

Михайловский подчеркивал индивидуализм Печорина и других лермонтовских героев, причем видел в этом норму поведения. Взгляды Михайловского были шагом назад по сравнению с оценкой творчества Лермонтова революционными демократами.

К «Герою нашего времени» обращалась и декадентская критика начала XX века.

Д. С. Мережковский создал мистический портрет Лермонтова - посланца из потустороннего мира, решающего религиозно-философские проблемы в духе самого Мережковского. В соответствии с этим критик-декадент произвольно интерпретировал лермонтовский роман, ставя при этом знак равенства между Печориным и Лермонтовым. Раздвоение Печорина, по его мнению, объясняется извечной борьбой между светом и тьмой, «необъятные силы» Печорина, его сознание своего высокого назначения, «фатализм», игра со смертью - неземным происхождением, отношение к Вере - «омерзением к христианскому браку» и т. п.

Роман Лермонтова, проникнутый глубоким историзмом, поднимающий самые острые общественно-политические вопросы, рассматривается Мережковским в полном отрыве от реальности, от каких-либо общественных проблем.

Об упадке либерально-буржуазной критики начала XX в. свидетельствует и труд представителя другого ее крыла. Пропагандист психологического метода в литературоведении Д. Н. Овсянико-Куликовский видел в Печорине автопортрет писателя, воспроизводящий «важнейшие стороны натуры Лермонтова, склад его ума, его психологическое отношение к людям, его социальное самочувствие» .

Определяющим фактором, по мнению Овсянико-Куликовского, являются врожденные качества Печорина, прежде всего «эгоцентризм». Однако «условия общества» и «духа времени» не дают возможности Печорину обратиться к общественной деятельности, и поэтому у него обнаруживаются «уклоны в патологическую сторону». Печорин - это «картина болезни» эгоцентризма и вместе с тем «патология собственной души Лермонтова». Лермонтовские слова о «болезни» в предисловии к «Герою нашего времени» Овсянико-Куликовский истолковывает как аномалию личности Печорина. Психологическое критик отрывает от социального. По его мнению, общество не обусловливает характер человека, а лишь влияет на развитие врожденных качеств. Стремясь искусственно примирить свои взгляды с традициями русской демократической критики, Овсянико-Куликовский не утверждает, подобно Котляревскому, что образ Печорина фальшив и нетипичен. Он признает типичность Печорина, но лишает это понятие общественного смысла. Типичность Печорина, по Овсянико-Куликовскому, в широком распространении подобной болезни, в том, что подобные индивидуальности «в психологии людей 30-40-х годов встречаются не редко» . Отсюда и скудность выводов: Лермонтов - «прирожденный меланхолик», а его художественное творчество - средство выхода из меланхолии.

Анализу образа Печорина посвящена пятая глава труда Овсянико-Куликовского «История русской интеллигенции». Отдельные правильные наблюдения и верные мысли (об общности психологии Печорина и передовых представителей русской интеллигенции 30-х годов) обесцениваются субъективно идеалистической общей концепцией этой книги. На вопрос «кто виноват?» в том, что лишние люди становятся таковыми, либеральный критик отвечает: «...отсутствие культуры и умственной традиции, в силу чего даровитый человек не получает надлежащей выдержки в труде...» .

Несмотря на фразы о «социальном самочувствии», психологическая критика Овсянико-Куликовского уводила читателей от реальных противоречий, раскрытых в лермонтовском романе, и в этом отношении смыкалась с рассуждениями Мережковского.

Демократические традиции в оценке творчества Лермонтова в начале XX в. получили развитие в книге П. А. Кропоткина. Находясь много лет в эмиграции, он прочел небольшой курс лекций по русской литературе, опираясь, как это указано им в предисловии, на труды Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева, а также современных ему литературных критиков-народников.

Кропоткин дал характеристику «Героя нашего времени» в духе революционно-демократической критики. Он подчеркнул прогрессивный смысл лермонтовского пессимизма, связанного с «могущественным протестом против всего низменного в жизни»: «Печорин - смелый, умный, предприимчивый человек, относящийся с холодным презрением ко всему окружающему. Он, несомненно, незаурядный человек и стоит выше пушкинского Онегина; но он прежде всего - эгоист, расточающий свои блестящие способности во всякого рода безумных приключениях, всегда так или иначе имеющих подкладкой любовь... Таковы были герои нашего времени, и мы должны признать, что в данном случае мы имеем дело не с карикатурой. В обществе, свободном от материальных забот (в эпоху Николая I, при крепостном праве) и не принимающем никакого участия в политической жизни страны, талантливые люди, не находя исхода своим силам, часто бросались в омут приключений, подобно Печорину» .

Взгляды Кропоткина не были новым словом в оценке лермонтовского романа. Однако самый факт издания «Истории русской литературы», опирающейся на передовые традиции русской критики, был весьма своевременным. Не случайно эта книга была напечатана в издательстве товарищества «Знание», руководимом М. Горьким.

Новый этап в изучении Лермонтова и его романа открывает Г. В. Плеханов, обосновавший с марксистских позиций необходимость историческо го подхода к изучению творчества Лермонтова.

В статье «Столетие со дня рождения Белинского» (1911 г.) Плеханов писал: «Искусство обязано своим происхождением общественному человеку, а этот последний изменяется вместе с развитием общества. Стало быть, понять данное художественное произведение значит не только понять его основную идею, но и выяснить себе, почему идея эта интересует людей - хотя, быть может, и немногих людей, - данного времени». Плеханов выясняет исторические обстоятельства, при которых возникли стихотворения «Бородино» и «Дума»: «Для разрешения этого вопроса надо будет вспомнить, что Лермонтов родился в октябре 1814 г. и что, следовательно, ему пришлось провести свою юность в таком обществе, которое было совершенно подавлено реакцией, очень усилившейся после неудачи известного движения декабристов...» .

В подготовительных работах о Белинском Плеханов отмечал, что в статье «Герой нашего времени», «несмотря на все рассуждения, историческое значение Печорина не понято. Характер Печорина объясняется с точки зрения личной психологии... Печорин страдает оттого, что еще не примирился с действительностью. Оно и так, да не так. Ему примириться с действительностью было то же самое, что Александру Македонскому сделаться канцелярским писцом» . Таким образом, Плеханов углубил критику этой статьи, предпринятую в свое время Чернышевским.

В статье «Литературные взгляды Белинского» (1897 г.) Плеханов отметил противоречивый характер статьи Белинского о «Герое нашего времени»: «Белинский категорически заявляет там, что искусство нашего века есть воспроизведение разумной действительности. У него выходит, что Печорин страдает только потому, что еще не примирился с этой действительностью... Впоследствии, совершенно перейдя на диалектическую точку зрения, он лучше понял общественное значение лермонтовского творчества, но на художественную его сторону он продолжал смотреть так же, как смотрел и прежде» .

Изучая историю литературы и общественной мысли «с точки зрения взаимных отношений и взаимного влияния общественных классов», Плеханов в статье «А. И. Герцен и крепостное право» (1911 г.) высказывает мысль «о роли крепостной передней» в деле нравственного развития тех «представителей „отрицательного“ направления нашей общественной мысли, которые происходили из дворянской среды». «Укажу на Лермонтова, - пишет Плеханов, - ... не это ли тесное общение забросило в его душу первые семена того „отрицательного“ настроения, которое впоследствии так своеобразно развилось, - вернее было бы сказать: так своеобразно недоразвилось , - в ней?» .

Плеханов считал, что в отличие от Герцена и Белинского свободолюбивые идеи Лермонтова не получили развития вследствие одиночества поэта, отсутствия кружка единомышленников: «В его поэзии преобладает нота индивидуального протеста гордой и независимой личности против пошлой общественной среды» .

В подготовительных работах к этому труду Плеханов писал: «Пример Лермонтова... К чему бы привело, если бы все были таковы? К тому, чем стал Лермонтов или Печорин. „Одиночество в кругу зверей вредно“» Стремление Плеханова объяснить творчество Лермонтова отражением народных интересов и настроений было безусловно плодотворным. Однако Плеханов ограничивал это воздействие «крепостной передней», не учитывал всей глубины влияния народной жизни на писателя.

Недостатки подхода Плеханова к истории литературы и творчеству Лермонтова в большей мере проявились в его характеристике Пушкина, Лермонтова, Тургенева как бытописателей дворянских гнезд, не выступающих против основ господствующего строя, а лишь критикующих его отрицательные стороны.

В речи, посвященной 25-летию со дня смерти Н. А. Некрасова (изданной отдельной брошюрой за границей в 1903 г. и вошедшей в 1905 г. в сборник Плеханова «За двадцать лет») Плеханов говорил: «Поэзия и вся изящная литература предшествовавшей общественной эпохи была у нас преимущественно поэзией высшего дворянского сословия.. .

Что такое Евгений Онегин? Образованный русский дворянин „в гарольдовом плаще“. Что такое Печорин? Тоже образованный дворянин и в том же плаще, только на другой лад скроенном...».

«Дворянская точка зрения» Пушкина, Лермонтова и Толстого, по мнению Плеханова, заключалась не в защите сословных привилегий («Совсем нет! Эти люди были по-своему очень добры и гуманны, а угнетение крестьян дворянами резко осуждалось - иногда, по крайней мере, - некоторыми из них»), а в том, что они изображали дворянский быт «не со своей отрицательной стороны, - т. е. не с той стороны, с которой обнаружилось бы противоречие интересов дворянства с интересами крестьянства. <...> Отношения этих людей к подчиненному им сословию или совсем обходились или изображались одной-двумя чертами. «...Мы совсем не знаем, например, как относился к своим крестьянам Печорин» .

Отношение к Лермонтову, как писателю «высшего дворянского сословия», указание на то, что Лермонтов обошел в «Герое нашего времени» крестьянский вопрос, - все эти суждения, органически вытекающие из историко-литературной концепции Плеханова, объективно приводили к неправильной оценке значения дворянских писателей в развитии русского революционно-освободительного движения. Только на основе ленинского учения о трех периодах в развитии русского революционно-освободительного движения, ленинской теории отражения стало возможным глубокое марксистское освещение творчества Лермонтова и его романа.

Традиции революционных демократов и Плеханова в их оценке Лермонтова были развиты в лекциях М. Горького по истории русской литературы, прочитанных им в 1909 г. в партийной школе на острове Капри.

Горький подчеркнул в творчестве Лермонтова действенное начало, «жадное желание дела, активного вмешательства в жизнь», раскрыл прогрессивное общественное значение пессимизма Лермонтова . В лекциях Горького, посвященных Лермонтову, центральное место занимает анализ образа Печорина, его сравнение с Лермонтовым.

Сопоставляя беседу Печорина и Вернера со стихотворением «И скучно и грустно», Горький писал: «И снова мы видим полное совпадение чувств и мысли автора с чувствами и мыслью его героя. Нам важно знать, что Онегин - портрет Пушкина, а Печорин - Лермонтова...» .

Вместе с тем Горький считает, что в «Герое нашего времени» между автором и героем уже нет полного слияния: «Печорин был для него слишком узок; следуя правде жизни, поэт не мог наделить своего героя всем, что носил в своей душе, а если б он сделал это - Печорин был бы неправдив.

Иначе говоря, Лермонтов был и шире и глубже своего героя; Пушкин еще любуется Онегиным, Лермонтов уже относится к своему герою полуравнодушно. Печорин близок ему, поскольку в Лермонтове есть черты пессимизма, но пессимизм Лермонтова - действенное чувство, в этом пессимизме ясно звучит презрение к современности и отрицание ее, жажда борьбы и тоска и отчаяние от сознания одиночества, от сознания бессилия. Его пессимизм весь направлен на светское общество» .

Возвращаясь к характеристике Печорина, Горький отметил, что «Печорину и Онегину чужды так называемые социальные вопросы, они живут узко-личной жизнью, они оба сильные, хорошо одаренные люди и поэтому не находят себе места в обществе».

Во взглядах Горького на дворянскую литературу и творчество Лермонтова отразилась плехановская концепция, развитая в цитированной выше речи Плеханова о Некрасове. Образы Онегина и Печорина Горький связывал с «дворянской самокритикой». «Каким образом дети крепостников дошли до поклонения рабам отцов своих и своим: одним словом, посмотрим, как барин изображал сам себя в литературе» . Так формулировал свою задачу Горький, характеризуя роман Лермонтова.

Положение о типичности Печорина для своего времени, выдвинутое Белинским, получило глубокое конкретно-историческое осмысление лишь в советском литературоведении. Образ центрального героя романа в лучших из новейших работ о Лермонтове стал рассматриваться во всей его сложности и противоречивости как отражение важнейших противоречий русской действительности 30-х годов XIX в.

Значительный вклад в изучение «Героя нашего времени» внес крупнейший советский лермонтовед Б. М. Эйхенбаум, обращавшийся к проблематике и текстам этого романа на протяжении многих лет. Уже в ранней его работе «Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки» (Л., 1924) «Герой нашего времени» рассматривается как «синтез» тех исканий в области новой повествовательной формы, которые были так «характерны для русской беллетристики тридцатых годов». Большой фактический материал, тщательно собранный и оригинально освещенный в этой книге Б. М. Эйхенбаума, получил еще более широкое и новое освещение в позднейших работах исследователя.

В обстоятельнейших комментариях Б. М. Эйхенбаума к «Герою нашего времени» (сочинения Лермонтова в изданиях Academia, т. V, 1937; Гослитиздата, т. IV, 1940; Академии наук СССР, т. VI, 1957) впервые была критически освещена творческая история романа, изучены его тексты, установлена его окончательная редакция. Художественная форма романа Лермонтова анализировалась в этих комментариях в тесной связи с его идейным содержанием. Под этим же углом зрения охарактеризован был «Герой нашего времени» и в исследовании Б. М. Эйхенбаума «Литературная позиция Лермонтова» («Литературное наследство», т. 43-44, 1941). Одной из основных частей этой работы являлось установление живых и непосредственных связей романа с программными стихотворениями Лермонтова 1837-1839 гг.

Обращая внимание на лермонтовскую оценку Печорина, заключенную, по словам самого поэта, в названии его книги, Б. М. Эйхенбаум писал: «Заглавие, действительно, звучит иронично, и иначе его нельзя понять: „Вот каковы герои нашего времени!“ Это заглавие заставляет вспомнить строки „Бородина“, на которые обратил внимание Белинский: „Да, были люди в наше время , не то, что нынешнее племя: богатыри - не вы!“ Однако ирония этого заглавия обращена, конечно, не против самой личности героя, а против „нашего времени“, это ирония „Думы“ и „Поэта“. Именно так следует понимать уклончивый ответ автора предисловия: „Не знаю“. Это значит: „Да, злая ирония, но направленная не на Печорина самого по себе, а на вас, читатель, и на всю современность“» .

Вопрос об общественно-политическом значении романа с особенной остротой был поставлен и разрешен Б. М. Эйхенбаумом в статье о «Герое нашего времени», печатающейся в настоящем издании .

Глава о «Герое нашего времени» в книге Л. Я. Гинзбург «Творческий путь Лермонтова» (Л., 1940) характеризовала роман как важнейший этап на пути Лермонтова от романтизма к реализму, как произведение, в котором ярко объективировался трагический образ протестующего героя, носителя философии своей эпохи.

В 1940 г. вышла в свет книга С. Н. Дурылина «„Герой нашего времени“ М. Ю. Лермонтова». Несмотря на то, что работа эта была построена как «учебное пособие», она и сейчас не утратила значения, даже для специалистов, как лучший реальный комментарий к роману Лермонтова.

Плодотворное влияние на изучение «Героя нашего времени» оказала статья Н. И. Мордовченко «Лермонтов и русская критика 40-х годов» , опубликованная в лермонтовском томе «Литературного наследства» (т. 43-44). Взгляды Белинского здесь впервые рассматривались в их историческом развитии, с учетом их политической направленности и литературно-эстетической значимости.

Новый и весьма плодотворный подход к изучению особенностей стиля и композиции «Героя нашего времени» заключался в статье В. В. Виноградова «Стиль прозы Лермонтова» («Литературное наследство», т. 43-44). Характеризуя словесно-художественную структуру романа, специфику его стиля и языка персонажей, В. В. Виноградов показал, как стиль «Героя нашего времени» связан с развитием национального литературного языка и с становлением реализма в русской литературе конца 30-х - начала 40-х годов.

В юбилейном томе «Литературного наследства» была напечатана и статья Б. В. Томашевского «Проза Лермонтова и западноевропейские литературные традиции». В отличие от дореволюционных компаративистских трудов «Герой нашего времени» рассматривался советским исследователем как явление русской национальной литературы и в то же время как факт литературы мировой.

Место «Героя нашего времени» в истории русской художественной прозы правильно показано было в 1947 г. в статье А. Г. Цейтлина «Из истории русского общественно-психологического романа» («Историко-литературный сборник», М., 1947).

Итоги изучения «Героя нашего времени» наиболее полно подведены в богатой оригинальными наблюдениями книге Е. Н. Михайловой «Проза Лермонтова» (М., 1957). В том же году появилась статья С. А. Бах «Работа М. Ю. Лермонтова над языком романа „Герой нашего времени“ («Ученые записки Саратовского государственного университета», т. LVI, 1957, стр. 83-98).

Из работ, посвященных частным проблемам творческой истории «Героя нашего времени», особенно значительны исследования Д. Д. Благого «Лермонтов и Пушкин (проблема историко-литературной преемственности)», Н. И. Бронштейн «Доктор Майер» и И. Л. Андроникова «Лермонтов в Грузии в 1837 году». В первом из них дано развернутое сопоставление «Евгения Онегина» с «Героем нашего времени» ; во втором на основании тонкого анализа документальных и мемуарных материалов пересмотрен вопрос о прототипе доктора Вернера - Н. В. Майере, человеке лично близком Лермонтову, Сатину, Огареву и многим декабристам ; в книге И. Л. Андроникова впервые введены были в научный оборот интереснейшие сведения о кавказских впечатлениях Лермонтова, получивших отражение в его романе .

В общих и специальных курсах истории русской литературы, вышедших в последние годы, заслуживают внимания страницы о «Герое нашего времени» в главах о творчестве Лермонтова, написанных В. А. Мануйловым, А. Н. Соколовым и Б. В. Нейманом .

Н. И. Мордовченко . Белинский и русская литература его времени. M.- Л., Гослитиздат, 1950, стр. 99.

«Библиотека для чтения», 1840, т. 39, ч. 2, № 4, отд. VI (Литературная летопись), стр. 17.

«Библиотека для чтения», 1844, т. 68, № 3, отд. VI, стр. 12.

«Современник», 1840, т. XIX, отд. III, стр. 139. Судя по письмам Плетнева, его отношение к роману Лермонтова в связи с идейным размежеванием в литературе начала 40-х годов вскоре очень изменилось. Перейдя в консервативный лагерь, он резко осудил «Героя нашего времени», как произведение подражательное, лишенное оригинальности, связанное с французской прозой, французскими политическими идеями. Подробнее об этом см. в кн: В.А.Мануйлов, M.И.Гиллельсон,В.Э.Вацуро . М. Ю. Лермонтов. Семинарий. Л., 1960, стр. 25-26

Есть сведения, что Булгарин получил крупную сумму от издателей романа, которые просили его написать фельетон, так как издание плохо расходилось («Краткий очерк книжной торговли и издательской деятельности Глазуновых» СПб, 1883, стр 71-72). По другой версии, бабушка Лермонтова будто бы без ведома поэта отправила Булгарину два экземпляра романа, вложив в один из них 500 руб. ассигнациями («Исторический вестник», 1892, № 11, стр. 387).

По этому поводу Белинский писал: «...сия газета выбрала несколько мыслей из критики „Отечественных записок“, разумеется, исказив их по-своему, и нашпиговала свою статейку тупыми остротами насчет обобранной ею же критики...» (IV, 373).

См. об этом подробнее выше, в статье Б. M. Эйхенбаума и в примечаниях, стр. 159, 220-221.

H. И. Мордовченко . Белинский и литература его времени, стр. 123.

Об этом факте сообщено в дневнике Ю. Ф. Самарина, который передал статью в журнал. В той же записи от 31 июля 1841 г. находим характерные для славянофильской критики слова о Лермонтове: «Он умер, оставив по себе тяжелое впечатление. На нем лежал великий долг -его роман „Герой нашего времени“. Его надлежало выкупить, и Лермонтов, ступивши вперед, оторвавшись от эгоистической рефлексии, оправдал бы его и успокоил многих» (Ю. Ф. Самарин. Сочинения, т. 12, М., 1911, стр. 55).

Добролюбов . Полное собрание сочинений, т. 4. M., Гослитиздат, 1937, стр. 453). Это высказывание перефразирует слова Чернышевского: Авдеев руководствовался «ложно понятым романом Лермонтова», «этот лже-Печорин-Тамарин - Грушницкий» (II, 214).

Об отношении юного Добролюбова к «Герою нашего времени» можно судить по его записи в реестре прочитанных книг от 25 февраля 1852 г.: «„Героя нашего времени“ прочел я теперь в третий раз, и мне кажется, что чем более я читаю его, тем лучше понимаю Печорина и красоты романа. Может быть, это и дурно, что мне нравятся подобные характеры, но тем не менее я люблю Печорина и чувствую, что на его месте я сам то же бы делал, то же чувствовал. Быть может, это болезнь раннего развития!» (запись опубликована в кн.: С. А. Рейсер . Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова. М., Госкультпросветиздат, 1953, стр. 43).

Вскоре после того, как Чернышевский прочел и переписал сокращенным письмом собственного изобретения «Героя нашего времени» (XIV, 759), он 23 сентября 1848 г. записал в дневнике: «Лермонтов и Гоголь доказывают... что пришло России время действовать на умственном поприще, как действовали раньше ее Франция, Германия, Англия, Италия» (I, 127).

Григорьев

«Литературное наследие Г. В. Плеханова», сб. VI, стр. 39 (последние слова - цитата из дневника А. И. Герцена); ср. суждения Плеханова о Лермонтове в связи с чтением романа С. Пшибышевского «Homo sapiens» (там же, стр. 383-385).

Г. В. Плеханов . Литература и эстетика, т. I, стр. 190-191. В конспекте речи о Некрасове Плеханов писал: «До него наша поэзия, и вообще изящная литература... была литературой высшего класса: дворянской литературой. Евгений Онегин Пушкина, Печорин Лермонтова. Они дворяне с ног до головы... Это не значит, что они отстаивали дворянские привилегии. Нет, но их герои - дворяне» («Литературное наследие Г. В. Плеханова», сб. VI. М., Соцэкгиз, 1938, стр. 233).

M. Горький . История русской литературы, стр. 159-160; см. также П. Л. Бродский. Горький о Лермонтове. Горьковские чтения. 1947-1948. M.-Л., Изд-во АН СССР, 1949, стр. 323-336.

M. Горький . Указ. соч., стр. 159.

Там же, стр. 164-165.

Там же, стр. 156.

«Литературное наследство», т. 43-44, 1941, стр. 652.

В сокращенной редакции статья эта, под названием «О смысловой основе „Героя нашего времени“», опубликована в журнале «Русская литература» (1959, № 3).

Статья эта вошла в книгу H. И. Мордовченко «Белинский и русская литература его времени» (М.-Л., 1950). Ценнейшим пособием для изучения «Героя нашего времени» является также сборник: «В. Г. Белинский . М. Ю. Лермонтов. Статьи и рецензии». Вступительная статья и примечания H. И. Мордовченко. Л., Гослитиздат, 1941.

Итоговой работой о «Герое нашего времени» была в этом отношении книга С. И. Родзевича «Лермонтов как романист» (Киев, 1914). Отдельные образы, мотивы и фразы романа Лермонтова сопоставлялись Родзевичем с произведениями французских романтиков: «Рене» Шатобриана, «Адольфом» Бенжамена Констана, «Исповедью сына века» Мюссе. По-новому подошел украинский ученый к анализу «Героя нашего времени» в статье: «Шлях Лермонтова до прози» - «Л(тературна критика», 1939, № 8-9.

«Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. Исследования и материалы». М. Гослитиздат, 1941.

«Литературное наследство», т. 45-46, 1948.

И. Андроников . Лермонтов в Грузии в 1837 году. М., 1955, стр. 115-129; 176-177; 198-202; 224. Изд. 2-е, Тбилиси, 1958.

«История русской литературы», т. VII. M.-Л., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 341-362; А.Н.Соколов . История русской литературы, т. 1. М., Изд. Моск. ун-та, 1960, стр. 736-748; «История русской литературы XIX века», под ред. Ф. М. Головенченко и С. М. Петрова, т. 1. М., Учпедгиз, 1960, стр. 315-322.

В статье анализируются рецензии редактора журнала «Маяк» С.А. Бурачка, посвященные творчеству М.Ю. Лермонтова - прежде всего его роману «Герой нашего времени». Опираясь на собственную теорию «русского романа», который дол¬жен по своей нравственности противостоять западноевропейским сочинениям «неистового» романтизма, Бурачок перевел разговор об эстетике произведения Лермонтова в религиозно-этический план. Сравнение взглядов Бурачка и позиции В.Г. Белинского по отношению к творчеству Лермонтова также в фокусе нашего внимания в данной статье.

Ключевые слова: Лермонтов, Бурачок, Белинский, «Маяк», «Герой нашего времени»

С.А. Бурачок, издававший вместе с П.А. Корсаковым с 1840 года периодический сборник (с 1842 года - уже единолично и в формате журнала) «Маяк», вошел в историю русской журналистики как «по­лубезумный святоша, слогом литературного гаера поучавший Лер­монтова» [Вацуро, Гиллельсон, 1986, с. 240]. Сколько-нибудь серьез­ному анализу критические статьи Бурачка не подвергались ни в дореволюционное время , ни тем более в советское .

Симптоматично и то, что в отличие от своего главного оппонента В.Г. Белинского, статьи которого о М.Ю. Лермонтове можно прочи­тать в любом собрании сочинений «неистового» критика, рецензии Бурачка были с сокращением переизданы только в 2002 году . Сло­жилась парадоксальная ситуация: в любом литературоведческом тру­де о Лермонтове Бурачок упоминался как главный критик «Героя на­шего времени», но его статьи широкому кругу читателей были незнакомы. Сегодня тем более важно, когда литературоведение из­бавляется от советских стереотипов, постепенно преодолевает уста­ревший подход к литературной критике 1840-х годов (как одномер­ной модели, сфокусированной вокруг фигуры Белинского), объять весь спектр оценок творчества Лермонтова, увидеть не только тех, кто был «pro», но и тех, кто был «contra», а не просто повторять набив­шую оскомину фразу о том, что Бурачок - обскурант, мракобес и «дурачок» .

Заметный вклад в анализ позиции Бурачка по этому вопросу внес В.Г. Мехтиев [Мехтиев, 2004]. Представляется, исследователь даже несколько преувеличил значение Бурачка и его издания в истории русской литературы и журналистики. Тем не менее по-прежнему остается не до конца выясненной идеологическая платформа журна­ла «Маяк» и позиция его редактора, которая в конечном счете и по­влияла на резко негативную оценку Бурачком романа Лермонтова «Герой нашего времени». Очевидно, необходимо более подробно описать идейно-эстетическую концепцию Бурачка, что и сделано в предлагаемой статье на примере критики «Маяком» произведения Лермонтова.

Бурачок отозвался о романе «Герой нашего времени» одним из первых - в четвертой части «Маяка» за 1840 год (цензурное разреше­ние - 29 мая 1840 года) было опубликовано его анонимное обозрение «Книги литературные» (с. 210-219), которое заканчивалось разбором романа Лермонтова. В свою очередь это обозрение явилось четвертой статьей программного цикла Бурачка, в котором он намеревался по­знакомить читателей со своим видением задач философии и литера­туры. В этом же томе «Маяка» были напечатаны предыдущие части цикла: «Содержание философии» (с. 81-101, подп. С.Б.), «История философии» (с. 101-146, подп. С.Б.), «Книги религиозные и нравст­венно-философские» (с. 147-176, подп. С.Б.).

Анализ романа «Герой нашего времени» органично вписывается у Бурачка в его теорию «русского романа», который, по мысли критика, должен по своей нравственности и чистоте противостоять романам ев­ропейской «неистовой словесности». Исходя из этого убеждения, Бурачок делит все русские романы на три разряда. Первый - «низень­кие», где сюжет (завязка, кульминация и развязка) «составляет все». К этому разряду Бурачком отнесены и исторические романы, в кото­рых «развертываются лишь внешние деяния» людей. «Средний род» характерен для романов нравоописательных, в них анализируются «в лицах страсти, предрассудки, заблуждения», то есть «внешние явления общественного быта». Романы «высокого рода» обладают достоинства­ми двух первых, но помимо этого в них изображается «внутренняя жизнь, внутренняя работа духа человеческого, ведомого духом хрис­тианства к совершенству, путем креста, разрушения и борьбы между добром и злом» .

Чтобы ощутимо задеть поклонников таланта Лермонтова (и, дума­ется, не в последнюю очередь Белинского), Бурачок отнес роман Лермонтова к разряду «низеньких». Поэтому даже присутствующие в произведении достоинства («внешнее построение романа хорошо», «слог хорош» и др.) не перекрывают его недостатков, главный из ко­торых - вредное, по мысли Бурачка, идейное содержание. Содержа­ние «Героя нашего времени» - «романтическое по превосходству, т.е. ложное в основании; гармонии между причинами, средствами, явле­ниями, следствиями и целью - ни малейшей <...> т.е. внутреннее построение романа никуда не годится: идея ложная, направление кривое» (с. 210).

Вполне закономерно, что в образной системе романа положитель­ные эмоции у Бурачка вызывает только Максим Максимыч: «.герой прошлых времен, простой, добросердечный, чуть-чуть грамотный, слуга царю и людям на жизнь и смерть». Но даже изображение этого персонажа нельзя считать вполне удачным: «.был бы единственным отрадным лицом во всей книге, если бы живописец для большего успе­ха своего “героя” не вздумал оттенить добряка штабс-капитана отли­вом d’un bon home [простака. - Е.С.] - смешного чудака» (с. 211).

Следует указать, что Максима Максимыча считали истинным «ге­роем времени» и другие критики консервативного лагеря (например, С.П. Шевырев в рецензии, опубликованной в февральском номере «Москвитянина»). Интересно отметить, что именно так, по-види­мому, оценивал образ Максима Максимыча и Николай I: «Характер капитана намечен удачно. Когда я начал это сочинение, я надеялся и радовался, думая, что он и будет, вероятно, героем нашего времени, потому что в этом классе есть гораздо более настоящие люди, чем те, которых обыкновенно так называют» [Цит. по: Эйхенбаум, 1969, с. 425].

Напротив, Печорин - человек безнравственный, эгоист и гордец, устами которого в романе оправдывается и эстетизируется зло. Вот как, например, Бурачок понял содержание первой новеллы «Героя нашего времени» «Бэлы»: «.воровство, грабеж, пьянство [?! - Е.С.], похищение и обольщение девушки, два убийства, презрение ко всему святому, одеревенелость, парадоксы, софизмы, зверство духовное и телесное». Смерть Бэлы, по Бурачку, вызвала у Печорина лишь ра­дость и облегчение: «Бэла умерла, комендант плачет от глубины души, а герой - хохочет!» (с. 212). Хотя на самом деле, очевидно, смех Печорина - от того нервного потрясения, которое испытал персо­наж; не случайно после смерти героини Печорин «был долго нездо­ров, исхудал» .

С точки зрения критика «Маяка», в основе жизненной философии Печорина лежит идея романтической свободы, которая понята в духе «неистовой словесности». Авантюрный сюжет, множество «интриг», «душераздирающие» картины и сцены - все это имеет исток в «лег­ком чтении» «неистового романтизма». Бурачок возражает: «Удиви­тельное дело, как эти герои трактуют себя высоко! <.> Душа у них тверда - когда она валяется в грязи неистовств романтических» (с. 216). Такая оценка лермонтовского героя, конечно, не позволила Бурачку увидеть всю сложность психологического рисунка романа, оценить те элементы психологического анализа, которые автор ввел в произведение, что в конечном счете привело к односторонней трак­товке «Героя нашего времени». «История души человеческой», так за­нимающая Лермонтова, осталась для Бурачка недоступной.

Критик уверен, что «весь роман - эпиграмма, составленная из беспрерывных софизмов, так что философии, религиозности, рус­ской народности и следов нет». И главная ошибка Лермонтова, чело­века, безусловно, талантливого, по мысли автора «Маяка», состояла в неправильном выборе главного героя. Причем выбор этот произошел от желания автора писать во вкусе «неистовой словесности», взяв себе в образцы современную французскую и английскую литературу: «Жаль, что он [Печорин. - Е.С.] умер и на могиле поставил себе па­мятник “легкого чтения”, похожий на гроб повапленный, - снаружи красив, блестит мишурой, а внутри гниль и смрад» (с. 211).

Пагубность «легкого чтения» (безотносительно к Лермонтову) - во­обще излюбленная мысль критика «Маяка». Так, в обозрении русской литературы, куда вошла и рецензия на роман Лермонтова, Бурачок за­мечал: «Из тысячи смертных изобретений новейшего романтизма лег­кое чтение - самое нелепое, самое вздорное и, прибавлю, самое вред­ное изобретение для литературы! <...> Под легким чтением разумеют: пустословие, одетое в красивые, игривые формы, которое за недостат­ком устной беседы гостиных заменяло бы собой эту беседу, до первой оказии пошаркать, поболтать и убить время» . В сущности говоря, то, что рецензент назвал «легким чтением», можно (конечно, с оговорка­ми) охарактеризовать как массовую литературу, которая стала активно развиваться в России в 1830-1840-е годы в связи с увеличением чита­тельской аудитории. Не случайно Бурачок всегда выступал против из­даний Ф.В. Булгарина, на страницах «Маяка» вел полемику с «Север­ной пчелой», а главным героем первого сатирического произведения Бурачка «Повесть без заглавия» (в 1838 году запрещена цензурой) стал барон Брамбеус (О.И. Сенковский) .

Это не значит, что не нужно вообще показывать отрицательных персонажей в своих произведениях, просто, с точки зрения Бурачка, нельзя писать о них с такой одобрительной интонацией, как это сде­лал Лермонтов, и уж тем более нельзя считать их «героями» и призна­вать Печорина типичным представителем поколения: «Этим я не то хочу сказать, будто грешные, грязные и порочные вещицы человече­ские надо вовсе исключить из числа материалов и колеров изящной словесности и убаюкивать читателя одними добродетельными, свет­лыми, высокими, чистыми <...> нет, я хочу только, чтобы все колера картины человеческого сердца были с подлинным верны с темной и светлой стороны; чтоб читателей не водили в кабинет идеальных чу­довищ, нарочно подобранных; чтобы картина грязной стороны к че­му-нибудь служила, а не вредила, и чтобы автор не клеветал на целое поколение людей, выдавая чудовище, а не человека представителем это­го поколения» (с. 212-213). Из этого следует, что Бурачок совсем не понял ироничного отношения Лермонтова к понятию «герой» в за­главии романа.

Более того, критик «Маяка» не просто не увидел лермонтовской иронии по отношению к Печорину, он (вполне, кстати, следуя логике романтической эстетики) поставил знак равенства между главным ге­роем и автором: «.от души жалеешь, зачем Печорин, настоящий ав­тор книги, так во зло употребил прекрасные свои дарования, единст­венно из-за грошовой подачки - похвалы людей, зевающих от пустоты головной, душевной и сердечной» (с. 211). Это место в ре­цензии Бурачка, по всей видимости, особенно задело Лермонтова, который в первой редакции предисловия к «Герою нашего времени» писал, что журналы «почти все были более чем благосклонны к этой книге <.> все, кроме одного, который как бы нарочно в своей кри­тике смешивал имя сочинителя с героем его повести, вероятно над­еясь на то, что его читать никто не будет; но, хотя ничтожность этого журнала и служит ему достаточной защитой, однако все-таки, прочи­тав грубую и неприличную брань, - на душе остается неприятное чувство, как после встречи с пьяным на улице» . В окончательном тексте предисловия, которое было напечатано во втором издании ро­мана (1841 год), эти слова убраны.

После разбора романа Лермонтова Бурачок с его склонностью к обобщениям (подчас поверхностным) перешел к размышлению о том, каково вообще соотношение искусства и морали. По мысли Бу­рачка, «литература должна быть служба Богу в лице человечества» (с. 217). Поэтому книга Лермонтова вредна, ведь она аморальна, в ней Печорин не вызывает в читателе того чувства отвращения, которое должен был вызвать столь непривлекательный персонаж: «.какую услугу принесет человечеству портрет такого героя? - Разве ту, что после него число героев гораздо порасплодится, а уж никак не уба­вится, потому что книга читается, герой - мил, умен, остер, в самых неистовствах своих он кажется только жертвою судьбы» (с. 217).

Следует указать, что Бурачок здесь сформулировал основной тезис (ядро) своей эстетической концепции: искусство должно приводить человека к Богу. Еще во вводной части обозрения, где разбирался ро­ман Лермонтова, по этому поводу сказано: «Эстетическое чувство должно подчиняться чувству духовному: освещаться, согреваться, оплодотворяться любовью, а любовь есть Бог. Стало быть, цель всяких изящных произведений есть служение Богу в лице человечества» (с. 191) . Далее в статье Бурачок очертил границы понятий «духовное» и «душевное» и еще раз напомнил о необходимости подчинения эсте­тики религиозной этике: «Наши силы душевные: ум, чувственность и пожелание - очень непрочны без поддержки сил духовных: разума, чувства и воли. Ум одинаково логически и математически способен мыслить ложь и истину, смотря по тому основанию, исходной точке, какие даст ему разум. И когда разум помрачен, ум мелет вздор. Эсте­тическое чувство <...> самое своекорыстное чувство: оно во всем ищет только себя, своих наслаждений; оно одинаково услаждается и карти­ной зла, и картиной добра. Но при свете духовного чувства эстетиче­скому вкусу несносны картины зла, уродства, неистовства» (с. 218).

В этом фрагменте статьи, как представляется, содержался прямой выпад против Белинского и его идеи самоценности, «замкнутости» искусства. Критик «Отечественных записок» в так называемый «при­мирительный» период настаивал на полной «автономности» искусст­ва, придавал исключительное значение «художественной точке зре­ния», ведь литература есть отдельный мир, существующий по своим законам, она развивается «имманентно», сама «в себе цель и вне себя не имеет цели» (статья о «Горе от ума» 1840 года). В программной статье этого периода «Менцель, критик Гёте» (1840 года) Белинский осудил В. Менцеля за его упреки Гете в том, что тот чуждался общест­венно-политической проблематики: «Искусство не должно служить обществу иначе, как служа самому себе: пусть каждое идет своею до­рогою, не мешая друг другу» .

А. Лаврецкий справедливо указал, что критика Белинского «при­мирительного» периода «является и сугубо объективной, и сугубо тенденциозной». Белинский считал, что поэт («орган общего и миро­вого») не может ошибаться. Объективистской была мысль о том, что не художественность зависит от идеи, от того, верна она или ложна, а идея - от художественности, которая объективна и правдива и делает таковым все, что с ней органически связано: «Тенденциозно то на­значение искусства, которое дает ему Белинский: истинное художе­ственное произведение “примиряет с действительностью”; согласно эстетике Белинского рубежа 30-40-х гг. художественное творчество не зависит от симпатий и антипатий художника, который в процессе творчества перестает существовать как определенная личность и превращается в голос абсолютной идеи» [Лаврецкий, 1968, с. 24-25]. Поэтому, по Белинскому, «верность мысли проверяется художествен­ностью», «искусством писателя» .

Бурачок, посвятивший разбору взглядов Белинского отдельную статью «Система философии Отечественных записок», отметил, что критик журнала А.А. Краевского подчинил все аспекты творчества (идейные, философские, морально-нравственные) эстетически по­нятой категории «художественности», таким образом абсолютизиро­вав «особость» «самоценного» Слова, отказавшись от Божественной природы последнего, которая его породила. Бурачок упрекал Белинс­кого в «идолопоклонничестве», считал ошибочной его веру в «непог­решимость поэтов» .

Получалось, что Белинский (сознательно ли?) до предела возвы­сил как искусство, так и его творцов, сделал их сакрализованными и чуть ли не священными . Как справедливо отметил В.Г. Мехтиев, «в идее “замкнутости” искусства Бурачок уловил тягу “безбожного” че­ловека к созданию “идола”, в качестве которого здесь выступают эстетически понятая красота художественного произведения и “все­ведение” творческой личности» [Мехтиев, 2004, с. 14]. Полемика Бу­рачка со взглядами Белинского заканчивалась важным постулатом: «быстрое размножение» германских «философских систем» привело к тому, что «целью всех изящных произведений поставили единст­венно удовлетворение эстетическому вкусу, не подчиняя их никаким другим условиям» . Именно поэтому так негативно редактор «Мая­ка» воспринял роман Лермонтова, который, по мысли Бурачка, на­писан в духе «неистовой словесности».

Интересно отметить, что разбор «Героя нашего времени» был вы­соко оценен известным романистом М.Н. Загоскиным, приславшим в журнал письмо, адресованное П.А. Корсакову. В нем он передавал свое восхищение статьей Бурачка: «. я так бы и бросился к Бурачку на шею - да на беду, шея-то его в Петербурге, а мои руки в Москве». Загоскин полностью разделяет мысль критика «Маяка» о том, что «Герой нашего времени» - «гадкая нелепость», написанная на потре­бу публике, а сам журнал оценивается им как «издание <...> в кото­ром говорят прямо, что без религии не может быть и хорошей литературы» .

Итак, анализ откликов Бурачка о романе Лермонтова показал, что редактор «Маяка» хотел перевести разговор об эстетике произведения в религиозно-этический план. Критик опасался, что идея «самоценно­сти» искусства приведет к его аморализму. В.Г. Мехтиев верно отметил, что эти идеи Бурачка были созвучны пафосу многих последующих рус­ских мыслителей [Мехтиев, 2004, с. 187] и обрели законченную форму у одного из крупнейших культурологов XX века В.В. Вейдле, который утверждал, что на протяжении развития человечества искусство никог­да не выполняло только «эстетическую функцию», однако в Новое время ситуация поменялась, что привело к «эстетическому эгоизму», то есть разрушению «веры в целостность личности», «отказ от творче­ства, то есть от Творца в себе, отказ от слияния с творческой основой мира», что в конечном счете символизирует «болезнь искусства» [Вей- дле, 1996, с. 42, 46, 65, 90, 140].

Тем не менее такое восприятие искусства у Бурачка приводило к очевидной эстетической «глухоте», при которой, например, роман вто­ростепенного писателя А.П. Башуцкого «Мещанин» ставился выше романа Лермонтова, а духовные стихотворения П.А. Корсакова - выше лермонтовской лирики .

Вместе с тем еще раз подчеркнем, что те требования, которые предъявлял Бурачок к роману Лермонтова «Герой нашего времени», бесспорно, отражали характерный для русской литературы нравст­венный максимализм, определивший ее национальное своеобразие. Совершенно прав В.Г. Мехтиев: «Выпады журнала [«Маяка». - Е.С.] против творчества Лермонтова свидетельствуют не о “бездуховности” произведений поэта, а об их причастности к абсолютному масштабу их требований, об исключительной духовной напряженности творче­ства поэта» [Мехтиев, 2004, с. 188]. В противном случае Бурачок просто не стал бы с ним полемизировать, как с еще одной «литера­турной мухой» (выражение редактора «Маяка»).

Список литературы

Вацуро В.Э., Гиллельсон М.И. Сквозь «умственные плотины»: Очерки о книгах и прессе пушкинской поры. М., 1986.

Вейдле В.В. Умирание искусства. Размышления о судьбе литературного и художественного творчества. СПб, 1996.

Дунаев М.М. Православие и русская литература. М., 2000. Т. 6.

Лаврецкий А. Белинский, Чернышевский, Добролюбов в борьбе за реа­лизм. М., 1968.

М.Ю. Лермонтов: pro et contra / Сост. В.М. Маркович, Г.Е. Потапова, вступ. статья В.М. Марковича, коммент. Г.Е. Потаповой и Н.Ю. Заварзиной. СПб, 2002.

Мехтиев В.Г. Журнал «Маяк»: духовная оппозиция эстетическим идеям журналистики 1840-х гг. и романтизму М.Ю. Лермонтова. Хабаровск, 2004.

Мордовченко Н.И. Лермонтов и русская критика 40-х годов // М.Ю. Лер­монтов. М., 1941. Кн. 1. (Лит. наследство; Т. 43/44). С. 745-796.

Панченко А.М. Русская история и культура. СПб., 1999.

Эйхенбаум Б.М. Николай I о Лермонтове // Эйхенбаум Б.М. О прозе. Л., 1969. С. 423-426.

Поступила в редакцию 28.05.2015

П.А. Корсаков - цензор первого и второго издания романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» (СПб, 1840; 1841).

Исключение - статья А.А. Григорьева «Оппозиция застоя. Черты из истории мракобесия» (Время. 1861. № 5. С. 1-35). Нам представляется глубоко верной оценка Григорьевым Бурачка: «Везде, где дело идет о философских принципах, г. Бурачек <...> является мыслителем логическим, диалектиком, выработавшим свой оригиналь­ный метод, с которым можно спорить, но которого нельзя было бы не уважать» (Там же. С. 17). Вместе с тем идея Григорьева об изменении эстетической программы «Ма­яка» в последние годы издания (от консервативной к реакционно-обскурантистской) кажется малоубедительной. Не случайно у критика она остается декларативной, не подтвержденной конкретными примерами из журнала Бурачка.

Показательно, что в содержательной статье, прямо посвященной этой теме и опубликованной в «лермонтовском» томе «Литературного наследства», Н.И. Мордо- вченко, подробно разобрав критические отзывы о Лермонтове В.Г. Белинского, упо­минает о Бурачке вскользь, упрощая сложную позицию последнего: «Суждения Бу­рачка не лишены интереса в том отношении, что они были не только грубее и примитивнее, но и последовательнее суждений других реакционных критиков. Бура­чок откровенно бранил Лермонтова, в то время как другие заявляли о признании его поэзии, но за вычетом произведений обличительного и мятежного направления» [Мордовченко, 1941, с. 781]. В авторитетной «Лермонтовской энциклопедии» есть 48-строчная заметка о редакторе «Маяка», также выдержанная в крайне негативных тонах (Попов И. В. Бурачок С.А. // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 73). Как мы постараемся показать в этой статье, позиция Бурачка по отношению к твор­честву Лермонтова была значительно сложнее.

Две статьи Бурачка («“Герой нашего времени”. М. Лермонтов. (Разговор в гости­ной)» и «Стихотворения М. Лермонтова. (Письмо к автору)») были опубликованы В.М. Марковичем с прекрасными комментариями Г.Е. Потаповой и Н.Ю. Заварзиной в антологии «М.Ю. Лермонтов: pro et contra» [М.Ю. Лермонтов, 2002, с. 53-65; 96- 119] и одновременно вышли в журнале «Литература» с комментариями С.И. Соболева (Соболев Л.И. Степан Бурачок о Лермонтове // Литература. 2002. № 31. URL: http:// lit.1september.ru/article.php?ID=200203105).

Последнее - известная эпиграмма С.А. Соболевского, написанная в 1840-е годы и включенная во все современные учебники по истории русской журналистики: «Просвещения Маяк / Издает большой дурак, / По прозванию Корсак; / Помогает дурачок, / По прозванью Бурачок» (Эпиграмма и сатира. Из истории литературной борьбы XIX века. М.; Л., 1931. Т. 1. С. 461).

С.Б. [С.А. Бурачок] Герой наших времен. Мещанин // Маяк. 1840. Ч. 5. С. 22.

С.Б. [С.А. Бурачок] Книги литературные // Маяк. 1840. Ч. 4. С. 210. В дальней­шем рецензию Бурачка цитируем по этому изданию с указанием в скобках страницы.

В этом месте Бурачок ссылался на другую часть своего обозрения, где он раз­мышлял о верном построении романа: «.в романе, как в истории, внешнее должно быть сигнатурой внутреннего: явления должны вытекать из причин и объясняться следствиями. Внутреннее, как важнейшее, должно быть на первом плане. Действую­щие лица, происшествия, завязка и развязка должны быть просто декорациями, сред­ствами, непременно ведущими к разумной, светлой цели. <...> Где этого нет, там нет романа, а только праздная книга, с пустотой во весь формат, пустые лясы, беспред­метная болтовня, пища для одной праздности, недостойная высокого искусства, - ре­месло фокусника» (с. 193).

В рецензии Шевырева о Максиме Максимыче сказано следующее: «Из побоч­ных лиц первое место мы, конечно, должны отдать Максиму Максимовичу. Какой цельный характер коренного русского добряка, в которого не проникла тонкая зараза западного образования; который, при мнимой наружной холодности воина, нагля­девшегося на опасности, сохранил весь пыл, всю жизнь души; который любит приро­ду внутренно, ею не восхищаясь, любит музыку пули, потому что сердце его бьется при этом сильнее.» (Москвитянин. 1841. № 2. С. 517).

Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени // Собр. соч.: В 6 т. М.; Л., 1954-1957. Т. 6. С. 237.

С.Б. [С.А. Бурачок] Книги литературные. С. 200-201.

Черновики этой повести хранятся ныне в фонде С.А. Бурачка в рукописном от­деле Пушкинского Дома РАН (РО ИРЛИ. Ф. 34. Ед. хр. 14, 15).

Лермонтов М.Ю. Указ. соч. Т 6. С. 563.

Примечательно, что точно так же смотрел на искусство и Гоголь, который считал его «незримыми ступенями к христианству» (Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 14 т. Б. м., 1937-1952. Т. 8. С. 269). Тем не менее в отличие от Бурачка в «Выбранных местах из пе­реписки с друзьями» Гоголь высоко оценил талант Лермонтова и, указав на стихотворе­ния «Ангел», «Молитва» и др., не счел его творчество аморальным. Хотя, конечно, «никто еще не играл так легкомысленно с своим талантом и так не старался показать к нему какое-то даже хвастливое презренье, как Лермонтов» (Там же. Т. 8. С. 402).

Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1953-1959. Т. 3. С. 431.

Там же. С. 403.

Там же. С. 404.

С.Б. [С.А. Бурачок] Система философии Отечественных записок // Маяк. 1840. Ч. 9. С. 9.

Следует подчеркнуть, что, преодолев в себе тенденции «примирительного» пе­риода, Белинский отказался от идеи «объективности» и «замкнутости» искусства. Уже в начале декабря 1840 года критик определил статью о Менцеле как «гадкую» (Белинс­кий В.Г. Указ. соч. Т. 11. С. 576), а свою эстетическую позицию в целом - как ошибоч­ную: «Да, Боткин, глуп я был с моею художественностию, из-за которой не понимал, что такое содержание» (Белинский В.Г. Указ. соч. Т. 12. С. 85). Однако тезис о том, что искусство должно быть «ступенью» к религии, Белинский последовательно отрицал до конца жизни. Так, основная полемика между «Маяком» и «Отечественными запи­сками» развернулась в середине 1840-х годов. В годовом обозрении «Русская литера­тура в 1845 году» Белинский недвусмысленно выразил свою позицию по этому вопро­су: «Один журнал [«Маяк». - Е.С.] <...> обвинив в разных ересях всю русскую литературу <...> в том же самом обвинил “Библиотеку для чтения” и “Отечественные записки”, вероятно, основываясь на том, что в них нет статей теологического содер­жания. Да, их не было и не будет в “Отечественных записках”, потому что теология не входит в их программу». Критик полагал, что «писать о богословских предметах - должно быть исключительным правом и обязанностью людей духовного сана» (Белин­ский В.Г. Указ. соч. Т. 9. С. 403-404). Едва ли можно согласиться с «неистовым Висса­рионом», ведь особенность русской православной культуры состоит в том, что многие (если не самые значительные) духовные труды были созданы в XIX веке людьми свет­скими (А.С. Xомяковым, И.В. Киреевским и др.), когда получил распространение фе­номен, названный А.М. Панченко «светской святостью» [Панченко, 1999, 361-374].

С.Б. [С.А. Бурачок] Система философии Отечественных записок. С. 19.

Письмо М.Н. Загоскина // Маяк. 1840. Ч. 7. С. 101-102.

Интересно отметить, что подобная эстетическая «глухота», идущая, как и у Бу­рачка, от признания главенства религии над искусством, довольно типична для мно­гих современных представителей «религиозной филологии» (термин С.Г. Бочарова). Так, М.М. Дунаев в своем фундаментальном труде «Православие и русская литерату­ра» называет самым крупным (!) писателем современности В.Н. Крупина, потому что он «среди писателей русских, пребывающих в литературе на рубеже веков и тысячеле­тий, наиболее последовательно и сознательно упрочился в Православии» [Дунаев, 2000, с. 391].

Появление романа Лермонтова сразу же вызвало острую полемику, выявившую полярную противоположность его истолкований и оценок. Раньше других с необычайной верностью оценил «Героя...» Белинский , в первом же печатном отклике на роман отметивший в нем «глубокое чувство действительности», «богатство содержания», «глубокое знание человеческого сердца и современного общества», «самобытность и оригинальность» произведения, представляющего «совершенно новый мир искусства». С конкретизацией и развитием этих мыслей критик выступил в большой статье, посвященной «Герою...» и опубликованной летом 1840 г. в «ОЗ», показав огромное жизнепознавательное, социально-психологическое и философское значение образа Печорина, как и романа в целом. Охранительная критика обрушалась на роман Лермонтова, усматривая в нем, особенно в образе Печорина, клевету на русскую действительность.

Взгляд Белинского на сущность и значение «Героя...» во многом развили в новых исторических условиях Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов. Чернышевский указал роль «Героя...» в формировании психологического анализа в произведениях Л. Н. Толстого («диалектика души»). Вместе с тем, соглашаясь признать за Печориным значение социально-психологического типа своего времени, революционеры-демократы несколько недооценивали нравственно-философское содержание этого образа, порой излишне прямолинейно противопоставляя ему и другим «лишним людям» 1830-1840-х годов разночинцев-шестидесятников. Отсутствие общественно полезной деятельности у Печорина, рассматриваемое с позиции современных задач, трактовалось Добролюбовым как проявление социальной сущности его характера, имя которой «обломовщина» («Что такое обломовщина?», 1859). Герцен оказался более историчным в истолковании сущности и значения «лишних людей», в частности Онегина и Печорина. В ст. «Лишние люди и желчевики» (1860), выступая против их отождествления с современными либералами, он подчеркивал, что «лишние люди были тогда столько же необходимы, как необходимо теперь, чтобы их не было». В то же время Герцен был склонен отождествлять Лермонтова с Печориным, утверждая, что поэт умер в безвыходной безнадежности печоринского направления...».

Славянофильская и либерально-западническая критика (К. С. Аксаков, С. С. Дудышкин, А. В. Дружинин и др.) сближалась в своем отрицании «лермонтовского направления»; Лермонтова объявляли последним русским поэтом подражательной эпохи соответственно преувеличивая значение западноевропейских источников образа Печорина. В исследовательской литературе эта тенденция наиболее ярко проявилась в работах компаративистов (Э. Дюшен, С. И. Родзевич и др.), в которых, несмотря на отдельные точные наблюдения, преобладало выискивание контекста «параллелей». Более содержательными были исследования представителей культурно-исторической школы (А. Н. Пыпина, Н.А. Котляревского). В их работах впервые обозначена мысль о «примирении» Лермонтова с жизнью, которая получила развитие в дореволюционной литературе. Народническая критика в лице Н. К. Михайловского, напротив, выдвинула в творчестве Лермонтова на первое место протестующее начало, однако ложная теория «толпы и героя» помешала проникнуть в подлинную сущность образа Печорина.

Символисты начала ХX в. (Вл. С. Соловьев, Д. С. Мережковский) рассматривали поэтическое наследие и роман Лермонтова вне связи с конкретно-историческими проблемами, стараясь найти в авторе и его героях мистическое, «сверхчеловеческое» начало. Представитель психологической школы Д. Н. Овсянико-Куликовский выводил содержание «Героя...» из недр авторской психологии, отождествляя Лермонтова с Печориным, считая главным в их характерах врожденный «эгоцентризм». С иных социально-исторических позиций рассматривал в это же время лермонтовское творчество М. Горький в курсе русской литературы, прочитанной в 1909 г. в Каприйской школе. Главное в нем для Горького - «жадное желание дела, активного вмешательства в жизнь». Подчеркивая типичность Печорина и в то же время его духовную близость к автору, Горький не отождествлял их, отмечая, что «Лермонтов был шире и глубже своего героя». Новые методические принципы в изучении романа определились в ряде общих работ о Лермонтове и его эпохе, принадлежавших представителям ранней марксистской критики (Г. В. Плеханов, А. В. Луначарский); в них были поставлены вопросы о социальном содержании творчества Лермонтова, о связи его с общественным движением.
Своеобразие сюжета и композиции романа 1

«Герой нашего времени» и похож и непохож на традиционный роман, сложившийся на Западе. В нем рассказывается не о происшествии или событии с завязкой и развязкой, исчерпывающей действие. Каждая повесть имеет свой сюжет. Ближе всего к традиционному роману четвертая повесть - «Княжна Мери», однако ее финал противоречит западноевропейской традиции и в масштабе всего произведения ни в коей мере не является развязкой, а неявным образом мотивирует ситуацию «Бэлы», помещенной в общем повествовании на первое место, - объясняет, почему Печорин оказался в крепости под началом Максима Максимыча. «Бэла», «Тамань», «Фаталист» изобилуют приключениями, «Княжна Мери» - интригами: короткое произведение, «Герой нашего времени» в отличие от «Евгения Онегина», перенасыщен действием. В нем немало условных, строго говоря, неправдоподобных, но как раз типичных для романов ситуаций. Максим Максимыч только что рассказал случайному попутчику историю Печорина и Бэлы, и тут же происходит их встреча с Печориным. В разных повестях герои неоднократно подслушивают и подсматривают - без этого не было бы ни истории с контрабандистами, ни разоблачения заговора драгунского Гетмтана и Грушницкого против Печорина. Главный герой предсказывает себе смерть по дороге, так оно и случается. Вместе с тем «Максим Максимыч» действия почти лишен, это прежде всего психологический этюд. И все разнообразные события не самоценны, а направлены на раскрытие характере героя, выявляют и объясняют его трагическую судьбу.

Той же цели служит композиционная перестановка событий во времени. Монологи Печорина, обращенные в его прошлое, составляют романную предысторию. По какой-то причине этот петербургский аристократ оказался армейским офицером на Кавказе, едет туда через Тамань «с подорожной по казенной надобности», потом вместе с Грушницким участвует в боях, о чем упоминается в «Княжне Мери», и через некоторое время встречается с ним в Пятигорске. После дуэли он «с год» живет с Максимом Максимычем в крепости, откуда выезжает на две недели в казачью станицу. По выходе в отставку, вероятно, живет в Петербурге, потом путешествует. Во Владикавказе происходит его случайная встреча с Максимом Максимычем и офицером, занимающимся литературой, который получает от штабс-капитана «какие-то записки...» и впоследствии публикует их, снабдив предисловием, начинающимся словами: «Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер». Последовательность же «глав» в романе такова: «Бэла», «Максим Максимыч»; «Журнал Печорина» - предисловие издателя, «Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист». То есть действие начинается с середины после сообщения о смерти героя, что в высшей степени необычно, а предшествующие события излагаются благодаря журналу после тех, которые произошли позже. Это заинтриговывает читателя, заставляет его размышлять над загадкой личности Печорина, объяснять для себя его «большие странности».

По мере изложения событий, как они поданы в романе, накапливаются дурные поступки Печорина, но все меньше ощущается его вина и все больше вырисовываются ею достоинства. В «Бэле» он по своей прихоти совершает, в суп серию преступлений, хотя по понятиям дворянства и офицерства, участвовавшего в Кавказской войне, они таковыми не являются. В «Максиме Максимыче» и «Тамани» все обходится без крови, причем в первой из этих повестей Печорин невольно обидел старого приятеля, а во второй его жертвы - лишь незнакомые люди без нравственных принципов (девушка готова утопить Печорина по одному подозрению в желании донести, она и Янко бросают на произвол судьбы старуху и слепого мальчика). В «Княжне Мери» Печорин очень виноват, не окружающие его люди по преимуществу совершенно гнусны - это они превращают задуманную им «комедию» в тяжелую драму с гибелью человека, не самого худшего из них. Наконец, в «Фаталисте» трагический итог имеет вовсе не пари Печорина с Вуличем, а затем Печорин совершает настоящий подвиг, захватывая казака-убийцу, которого уже хотели «пристрелить» фактически на глазах его матери, не дав ему возможности покаяться, даром что он «не чеченец окаянный, а честный христианин».

Безусловно, важную роль играет смена повествователей. Максим Максимыч слишком прост, чтобы понять Печорина, он в основном излагает внешние события. Переданный им большой монолог Печорина о его прошлом условно мотивирован: «Так он говорил долго, и его Слова врезались у меня в памяти, потому что в первый раз я слышал такие вещи от 25-летнего человека, и, Бог даст, в последний...» Слова штабс-капитана: «Уж я всегда говорил, что нет проку в том, кто старых друзей забывает!..» («Максим Максимыч») стоят его реакции на разъяснение офицера, что «моду скучать» ввели англичане (имеется в виду, конечно, Байрон): «...да ведь, они всегда были отъявленные пьяницы!» («Бэла»).

Литератор, обличающий Печорина воочию, - человек его круга, он видит и понимает гораздо больше, чем старый кавказец. Но он лишен непосредственного сочувствия к Печорину, известие о смерти которого его «очень обрадовало» возможностью напечатать журнал и «поставить свое имя над чужим произведением». Пусть это шутка, но по слишком уж мрачному поводу. Наконец, сам Печорин бесстрашно, не стараясь ни в чем оправдаться, рассказывает о себе, анализирует свои мысли и поступки. В «Тамани» события еще на первом плане, в «Княжне Мери» никак не менее значимы переживания и рассуждения, а в «Фаталисте» само заглавие повести с философскую проблему.

Но самое главное, ради чего события переставлены во времени, - это то, каким Печорин уходит из романа. Мы знаем, что он «выдохся» и умер молодым. Однако заканчивается роман единственным поступком Печорин, который его достоин. «Народ разошелся, офицеры меня поздравляли - и точно, было с чем». Никакой сюжетной развязки в масштабах всего романа «Фаталист» не содержит, в последней фразе лишь дается проходная характеристика Максима Максимыча, который «вообще не любит метафизических прений». Зато мы прощаемся не только с «героем времени», но и с настоящим героем, который мог бы совершить прекрасные дела, сложись его судьба иначе. Таким он, по мысли Лермонтова, и должен больше всего запомниться читателю. Композиционный прием выражает скрытый оптимизм автора, его веру в человека.

Урок 46. Век Лермонтова в романе

Цель урока: анализ части «Княжна Мери», сопоставление поступков, характеров героев этой повести с характером Печорина, обучение монологической речи и элементам анализа стиля автора.

Словарная работа: сюжетная самодостаточность, кульминация, философская проблематика, символичное значение образа.
Ход урока

I. Беседа

Повесть «Княжна Мери» воспринимается как главная повесть в романе. Как вы думаете, почему?

Для повести характерна сюжетная самодостаточность; это кульминация дневника Печорина; в ней больше всего рассуждений о душе и судьбе; в главе наиболее подробную разработку получает философское содержание романа.
II. Работа в группах

Изначальный толчок ко всем событиям дают взаимоотношения Печорина с Грушницким. Проанализируйте историю их дружбы-вражды. Сравните это с ситуацией «Онегин - Ленский» и с рассуждением Пушкина о дружбе во второй главе романа «Евгений Онегин».

Проанализируйте историю отношений Печорина и княжны Мери. Для сравнения в «Фаталисте» обратите внимание на эпизод с дочкой урядника Настей как пример обычного для Печорина равнодушия к женщине.

Как и почему складываются отношения Печорина и Веры? На что указывает трагическая сцена погони за Верой (сравните ее со сценой погони в повести «Бэла», обратив внимание на символическое значение образа коня в обоих случаях).

Проанализируйте взаимоотношение Печорина и доктора Вернера. Как сложились отношения у Печорина с «водяным обществом»? Почему?

Сравните финалы «Княжны Мери» и «Тамани». Выразительное чтение фрагментов.

Это сложное задание, и следует помочь ребятам сделать вывод о том, что при общности темы - морского пейзажа - имеется существенное отличие: в «Тамани» это реальный пейзаж, а в «Княжне Мери» - воображаемый, романтическая эмблема внутреннего мира Печорина.

Как проявляется личность Печорина в манере ведения дневника? В его содержании?
III. Проверка восприятия текста учениками. Диспут

Почему Печорин является как бы инородным элементом везде, где он появляется?

Как характеризуется век через главного героя романа Лермонтова?
Домашнее задание

2. Составить в группах вопросы для проверки знания текста главы «Тамань».

Урок 47. Обучение анализу эпизода

(по главе «Тамань»)

Цель урока: обучение основным этапам анализа эпизода художественного текста.

Ученики уже работали над анализом части произведения (см. урок 24). Учитывая, что слово «эпизод» в экзаменационных темах предполагает именно часть текста для анализа на данном уроке мы возьмем главу «Тамань». Учитывая также, что перед нами прозаический текст, не драматический, несколько изменим структуру анализа.
Ход урока

I. Предлагаем учащимся план работы с эпизодом

Рассмотрите эпизод «изнутри»:

а) микросюжет;

б) композиция;

Установите ближайшие связи, рассмотрите эпизод в системе других эпизодов.

Обратите внимание на возможные «переклички» эпизодов с другими произведениями.

Свяжите свои наблюдения с темой, идеей произведения, авторским мировоззрением и мастерством.
II. Работа с развернутым планом сочинения (раздается на каждый стол)

Роль главы «Тамань» в романе «Герой нашего времени»:

1. Деление на части, различающиеся сюжетом и героями, - отличительная особенность романа «Герой нашего времени».

2. Роль главы «Тамань» в романе.

3. Сюжет главы, ее построение.

4. Характер Печорина, выступающий из описываемых событий; как способствует выявлению его характера центральная ситуация главы.

5. Лаконизм повести, точность и простота как отличительные особенности повествования.

6. Пейзаж, контрастность, романтические мотивы, точное воссоздание быта, изображение экзотического мира - способы выражения авторской позиции.

7. «Тамань» - первая часть дневниковых записей Печорина, с этой главы начинается «самораскрытие» героя.

8. Влияние главы на русскую литература (рассказ Н. Н. Толстого «Пластун» и стихотворение «У моря» Н. Огарева).

9. Высокая оценка «Тамани» В. Белинским: «Мы не решились делать выписок из этой повести, потому что она решительно не допускает их: это словно какое-то лирическое стихотворение, вся прелесть которого уничтожается одним выпущенным или измененным не рукою самого поэта стихом...»

Превращение цикла повестей в психологический роман - новаторское решение проблемы русского романа и начало дальнейшего его развития у Тургенева, Толстого и Достоевского.
Домашнее задание

1. Готовиться к проведению итоговой работы по творчеству М. Ю. Лермонтова.

3. Индивидуальные задания: подготовить обзор книг о Гоголе на общую тему «Интересно о Гоголе».

4. Домашнее сочинение. Мои любимые страницы романа «Герой нашего времени». Анализ эпизода.
Информация для учителя

Тема судьбы и случая в романе «Герой нашего времени» 1

Тема судьбы и случая, проходит через весь роман «Герой нашего времени», становится центральной в повести «Фаталист».

События, изложенные в «Фаталисте», заносятся Печориным в собственный дневник примерно тогда же, когда и рассказ о дуэли с Грушницким. Кажется, что Печорина во время пребывания в крепости N волнует какой-то вопрос, в попытке прояснить который и появляются записи о дуэли и происшествии с Вуличем. Это один и тот же вопрос, поэтому события «Фаталиста» нужно соотносить именно с дуэлью. Что же это за вопрос?

Это возможность борьбы со случаем. Почему Печорин идет на дуэль с Грушницким? Ведь с самого начала Печорин старается убедить нас, что Грушницкий стоит неизмеримо ниже его, он не упускает возможности кольнуть Грушницкого и буквально насильно заставляет нас поверить, что все происходящее выглядит именно так, как он, Печорин, описывает. В сцене с упавшим стаканом раненому Грушницкому, возможно, действительно было больно нагнуться, но в изложении Печорина Грушницкий предстает изображающим страдание.

Вообще Печорин отказывает Грушницкому в праве быть ; изображать, казаться, претендовать - да, но не быть . Это - привилегия одного Печорина. Печорин, сам того не желая, в дневнике выдает свою страсть быть над всеми - даже при описании совершенно посторонней дамы на балу он не упускает возможности заметить «пестроту негладкой кожи» и большую бородавку на шее, прикрытую фермуаром. Печорин вообще чрезвычайно приметлив, но зачем же заносить наблюдения, подобные этим, в дневник, который, по его же собственному выражению, ведется им для него самого и должен со временем послужить ему «драгоценным воспоминанием»? Какую радость хотел испытать Печорин на склоне лет вспоминая про эту бородавку? Но дело не в конкретном внешнем дефекте, не ушедшем от зоркого глаза Печорина, дело в том, что он практически не может не подмечать людские недостатки, те самые «слабые струны», знанием которых он так гордится. Это - особенность его, печоринского, зрения, и проистекает она прежде всего на желания быть лучшим, высшим.

Однако все выглядит таким только в дневнике, где Печорин - хозяин, где он творит свой мир, расставляя нужные ему акценты. Реальная жизнь, очевидно, отличается от желаемого, и потому проникает в записи Печорина тревога. Только что он убеждал нас ничтожности Грушницкого, смотрел на него сверху вниз, как вдруг роняет фразу: «...я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать». Может быть, в Грушницком есть и «сильные струны», в существовании которых не может признаться себе Печорин? Или же сем Печорин ощущает себя не таким уж однозначным небожителем? Так или иначе, но борьба с Грушницким настолько серьезна и напряженна, что нельзя не почувствовать - так борются только с равным противником.

Тревога Печорина имеет под собой еще одно основание. Печорин в действительности умен, наблюдателен, хладнокровен, смел, решителен. Он привык добиваться всего, чего хочет. Однако Печорина не может не тревожить вопрос о границах его возможностей, его власти. Есть ли в мире нечто, что нельзя победить его, печоринскими, умениями, как правило, приносящими успех? Всегда ли он может «быть на коне», держать ситуацию под контролем, просчитать все до мелочей? Или бывают случаи, которые от него не зависят? Дуэль с Грушницким становится для Печорина не только борьбой с человеком, который посмел захотеть стать на один уровень с Печориным, но и возможностью выяснить свои взаимоотношения с таким случаем , не желающим подчиняться воле и рассудку человека. Парадоксально, но именно поэтому для Печорина чрезвычайно важно, чтобы первым выпало стрелять Грушницкому. И дело не только в том, что у Печорина появляется внутреннее оправдание убийства; гораздо важнее, что только при таком раскладе можно вступить в единоборство со случаем. Стреляй Печорин первым - он бы без всякого сомнения победил. Но победил бы человека, что ни для Печорина, ни для нас уже не новость. А вот когда первым стреляет Грушницкий, когда дуло пистолета направлено против тебя, вот тогда-то и начинается смертельная игра, тот самый страшный опыт, который, как чуть позже Вулич, Печорин тоже поставит на себе.

Каковы возможные расходы? Грушницкий может просто промахнуться или выстрелить в сторону - тогда Печорин побеждает, ибо следующий выстрел будет за ним. Подобный исход, как и вообще выигрывание права первого выстрела, были бы для Печорина желанными, если бы он боролся с конкретным человеком и желал бы его физического уничтожения или по крайней мере только этого. Однако суть дела лежит гораздо глубже, и для решения этого дела Печорину нужен как можно более невыгодный для него расклад. Итак, Грушницкий должен стрелять и при этом целиться в Печорина, а сам Печорин при этом будет стоять на краю скалы, так что даже малейшее ранение станет причиной падения и гибели - вот исходные условия, при которых можно будет померяться силами со случаем. В ситуации, когда все против него, Печорин все свои недюжинные силы, все свои знания о человеческой природе направляет на то, чтобы буквально изнутри расколоть, сломить Грушницкого, выжать его, ввергнуть в такую пучину внутренней борьбы, что он, даже целясь в Печорина, не сможет попасть. И Печорин добивается этого. И это становится его действительной победой - исключительно силой собственной воли он сумел не оставить не благоприятному для исхода дела случаю ни единой лазейки, он сумел сделать так, что практически все возможные исходы могут быть стопроцентно просчитаны. От этого захватывает дух, ибо вероятно, что случай, судьба и всякие прочие надличностные силы, которым придавали столь важна значение, на самом деле кажутся сильными лишь потому, что не появлялся еще человек таких способностей, такой твердости такой воли.

Именно отсюда тянется ниточка к «Фаталисту». Слово «случай» имеет особую значимость. Фактически с таким же случаем, с его властью сталкивается Печорин в «Фаталисте».

Буквально на его глазах с Вуличем дважды происходит одно и то же по типу событие: ему выпадает нечто исключительное, действительно один случай из тысячи. В первый раз происходит осечка заряженного пистолета и именно в тот момент, когда Вулич стреляет в себя, во второй раз - встреча с пьяным казаком, пересечение в одной точке времени и пространства прихотливых и извилистых путей двух людей. Отметим, что исключительность случившегося специально подчеркивается: если бы пистолет был просто не заряжен, происшествие можно было бы назвать почти обыденным; к смерти привела Вулича не просто встреча - он еще вдобавок подошел к казаку и заговорил с ним. Но при этой общей исключительности два происшествия противоположны по результату: в первый раз в результате выпавшего случая Вулич остается жить, а во второй - погибает. Не потому ли потрясен Печорин, узнав о смерти Вулича, что у него на глазах случай опять демонстрирует свою силу, всевластие, непредсказуемость, неподконтрольность? Случай управляет жизнью человека, случай что хочет, то и делает. Не потому ли заносятся в дневник события «Фаталиста», что Печорин не может смириться с увиденным, причем увиденным именно тогда, когда только что до мельчайших подробностей вспомнено и записано, как характер побеждает этот самый случай (дуэль с Грушницким)?

И Печорин решает еще раз испытать себя, еще раз выйти на дуэль с судьбой. И опять побеждает: в результате его расчета, его решительных и хладнокровных действий ему удается совершить почти невозможное - захватить запершегося в доме казака.

Итак, борьба со случаем. Постоянное выяснение, кто кого. И постоянная победа, по крайней мере в пределах романа.

Урок 48. Итоговый по творчеству М. Ю. Лермонтова

Цель урока : выявить усвоение темы.
Ход урока

Основная мысль романа раскрыть характер и систему ценностей главного героя, являющегося лучшим представителем общества того времени. Лермонтову удалось разглядеть в противоречивом характере Печорина неординарную личность, человека с выпотрошенной душой. В.Г. Белинский о романе «Герой нашего времени» высказал свою точку зрения, яркую и неожиданную. Он постарался найти оправдание поступкам Печорина, сделав из отрицательного персонажа положительного героя.

По мнению Белинского интерес к творчеству Лермонтова возник после публикации нескольких его стихотворений, а роман подогрел интерес читателя еще больше. Он не пытался заинтересовать публику новым произведением. Это порыв, глубокая потребность передать клокотавшие внутри эмоции бумаге. Вдохновение искало выход и нашло.

Белинский восхищался, как Лермонтову удалось создать «полноту впечатления». Единство мысли породило чувство ответственности частей произведения с целым. Собственное отношение к Печорину Лермонтов отразил в названии романа. Чем плох Печорин и плох ли на самом деле? Белинскому непонятно, почему на парня навешано столько ярлыков. Попробуем досконально разобраться. Основная мысль произведения донести до читателя, кто он на самом деле, герой нашего времени.

Печорин человек без веры, но он сам страдает от своего безверия. Если он к ней еще не пришел, значит просто не подошло его время и не нам судить человека. Эгоистичность, расчетливость, данные качества шагают с Печориным рука об руку. Григорий ненавидит себя за это и презирает. Не нашлось человека в его жизни, сумевшего разбить эту броню, в которую он заковал себя добровольно.

Белинский защищает Печорина даже в отношении к девушкам, где Григорий показывает себя не лучшим образом. Привязывает к себе и бросает, переступая через чувства влюбленных красавиц. Но разве можно за это выставлять Печорина злодеем. Он ничего не обещал, тем более женитьба в его планы не входила. Они сами придумали сказку и верили в нее. Он обычный человек с пороками, как у всех нас. Печорин утверждал, что в нем живут два человека. В такие моменты откровения он искренен. В нем нет ни капли игры. В его жизни много чего произошло. Он знает ее получше многих, изучив людей и понимая их психологию.

Положительный герой Печорин или нет, однозначно не ответить. Может Лермонтов иронизировал, называя его героем. По его словам, Печорин это целый портрет, составленный из пороков всего поколения. Отпечаток на поведение и характер наложило время, в которое он родился и жил. Люди делились на две категории. Одна оставалась верна принципам и убеждениям, но не могла отстаивать их в условиях, что были созданы в России того времени. Другая была разочарована в системе ценностей и идеалов. Люди первой категории рефлексировали, впадали в апатию, что и произошло с Печориным.

После Белинский напишет: «Герой нашего времени» - это грустная душа в нашем времени. Все события, мысли, деятельность построены на исторической подоплеке. «Герой нашего времени» не исключение. Печорин близок автору и напоминает его самого. Поэтому нельзя со 100% вероятностью утверждать, что персонаж данного произведения художественен. Печорин так и не раскрыл свое настоящее лицо. Даже дочитав роман до конца, остается для всех загадочной и непонятной личностью. От всего романа веет бесперспективностью. Он оставляет после прочтения ощущение недосказанности, неразгаданности.

Данный недостаток, как считает Белинский и есть достоинство данного произведения.

Из книги Все произведения школьной программы по литературе в кратком изложении. 5-11 класс автора Пантелеева Е. В.

«Герой нашего времени» (Роман) Пересказ БэлаАвтор едет из Тифлиса на перекладных и по дороге знакомится со штабс-капитаном Максимом Максимычем. Мужчины останавливаются в ауле, чтобы переночевать, и между ними завязывается разговор. Штабс-капитан рассказывает автору о

Из книги История русской литературы XIX века. Часть 2. 1840-1860 годы автора Прокофьева Наталья Николаевна

«Герой нашего времени» (1838–1840) Состояние русской прозы и повествовательное начало в романе Как известно, роман «Герой нашего времени» состоит из повестей, каждая из которых восходит к особым жанровым разновидностям. Повесть «Бэла» представляет собой смесь очерка и

Из книги 50 книг, изменившие литературу автора Андрианова Елена

10. Михаил Лермонтов «Герой нашего времени» Согласно распространенной версии, род Лермонтовых происходил из Шотландии, от полумифического барда Томаса Лермонта. Однако эта гипотеза не нашла веских подтверждений. Несмотря на это, Лермонтов посвятил своим предполагаемым

Из книги История русской литературы XIX века. Часть 1. 1800-1830-е годы автора Лебедев Юрий Владимирович

Творческая история романа «Герой нашего времени. Работу над романом Лермонтов начал по впечатлениям первой ссылки на Кавказ. В 1839 году в журнале «Отечественные записки» появились две повести – «Бэла» и «Фаталист», в начале 1840 года там же увидела свет «Тамань». Все они

Из книги История русского романа. Том 1 автора Филология Коллектив авторов --

ГЛАВА VI. «ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ» (Б. М. Эйхенбаум) 1В русской литературе 30–х годов с полной ясностью определилось движение от больших стиховых жанров к прозе - от поэм разных видов к повести и роману. Последние главы «Евгения Онегина» Пушкин писал уже в предвидении этой

Из книги «Столетья не сотрут...»: Русские классики и их читатели автора Эйдельман Натан Яковлевич

А. М. МАРЧЕНКО ПЕЧОРИН: ЗНАКОМЫЙ И НЕЗНАКОМЫЙ М. Ю. Лермонтов "Герой нашего времени" Знаменитая статья Белинского о "Герое нашего времени" - защита, почти апология Печорина - на полтора столетия вперед определила судьбу романа, ибо и хулители его, и хвалители

Из книги Русская литература в оценках, суждениях, спорах: хрестоматия литературно-критических текстов автора Есин Андрей Борисович

C.П. Шевырев «Герой нашего времени». Соч. М. Лермонтова После смерти Пушкина ни одно новое имя, конечно, не блеснуло так ярко на небосклоне нашей словесности, как имя г. Лермонтова. Талант решительный и разнообразный, почти равно владеющий и стихом и прозою. Бывает

Из книги От Пушкина до Чехова. Русская литература в вопросах и ответах автора Вяземский Юрий Павлович

В.Г. Белинский «Герой нашего времени». Соч. М. Лермонтова <…>Итак, «Герой нашего времени» – вот основная мысль романа. В самом деле, после этого весь роман может почесться злою ирониею, потому что большая часть читателей наверное воскликнет: «Хорош же герой!» – А чем же

Из книги Политические сказки. автора Ангелов Андрей

«Герой нашего времени» Ответ 3.19 «…науки тоже надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди – невежды, а слава – удача, и чтобы добиться ее, надо только быть

Из книги Перекличка Камен [Филологические этюды] автора Ранчин Андрей Михайлович

1. Герой нашего времени – Если б я был женщиной – я бы в него влюбился.© Глас народа.* * *Герой нашего времени – это тот сапиенс, что сидит на

Из книги Статьи о русской литературе [антология] автора Добролюбов Николай Александрович

«Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова: семинарий Тайна ПечоринаСуществуют бесспорные истины, аксиомы: «Волга впадает в Каспийское море», «целое больше части», «вода кипит при температуре 100 градусов по Цельсию»… Истины такого рода есть и в литературной науке и

Из книги Как написать сочинение. Для подготовки к ЕГЭ автора Ситников Виталий Павлович

Из книги автора

Белинский В. Г «Герой нашего времени» <…> «Герой нашего времени» – вот основная мысль романа. В самом деле, после этого весь роман может почесться злою ирониею, потому что большая часть читателей наверное воскликнет: «Хорош же герой!» – А чем же он дурен? – смеем вас

Из книги автора

Шевырев С. П «Герой нашего времени». Соч. М. Лермонтова. Две части. СПб., 1840 С особенным радушием готовы мы на первых страницах нашей критики приветствовать свежий талант, при его первом явлении, и охотно посвящаем подробный и искренний разбор «Герою нашего времени», как

Из книги автора

Роман «Герой нашего времени» Творческий путь Лермонтова начался в эпоху господства поэтических жанров. Первое прозаическое произведение – неоконченный исторический роман «Вадим» (название условное, так как первый лист рукописи не сохранился) – относится к 1833–1834 гг.

Из книги автора

Быкова Н. Г «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтов начал работать над романом в 1838 году, основываясь на кавказских впечатлениях. В 1840 году роман увидел свет и сразу же привлек внимание и читателей, и литераторов. Они с восхищением и недоумением останавливались перед этим