Глава третья
ЗАМУЖЕСТВО И ВТОРАЯ ЛЮБОВЬ
Часа через три после того, как ушел Кирсанов, Вера Павловна опомнилась, и одною из первых ее мыслей было: нельзя же так оставить мастерскую. Да, хоть Вера Павловна и любила доказывать, что мастерская идет сама собою, но, в сущности, ведь знала, что только обольщает себя этою мыслью, а на самом деле мастерской необходима руководительница, иначе все развалится. Впрочем, теперь дело уж очень установилось, и можно было иметь мало хлопот по руководству им. У Мерцаловой было двое детей; надо час-полтора в день, да и те не каждый день, она может уделять. Она наверное не откажется, ведь она и теперь много занимается в мастерской. Вера Павловна начала разбирать свои вещи для продажи, а сама послала Машу сначала к Мерцаловой просить ее приехать, потом к торговке старым платьем и всякими вещами под стать Рахели, одной из самых оборотливых евреек, но доброй знакомой Веры Павловны, с которой Рахель была безусловно честна, как почти все еврейские мелкие торговцы и торговки со всеми порядочными людьми. Рахель и Маша должны заехать на городскую квартиру, собрать оставшиеся там платья и вещи, по дороге заехать к меховщику, которому отданы были на лето шубы Веры Павловны, потом со всем этим ворохом приехать на дачу, чтобы Рахель хорошенько оценила и купила все гуртом.
Когда Маша выходила из ворот, ее встретил Рахметов, уже с полчаса бродивший около дачи.
Вы уходите, Маша? Надолго?
Да, должно быть, ворочусь уж поздно вечером. Много дела.
Вера Павловна остается одна?
Так я зайду, посижу вместо вас, может быть, случится какая-нибудь надобность.
Пожалуйста; а то я боялась за нее. И я забыла, г. Рахметов: позовите кого-нибудь из соседей, там есть кухарка и нянька, мои приятельницы, подать обедать, ведь она еще не обедала.
Ничего; и я не обедал, пообедаем одни. Да вы-то обедали ли?
Да, Вера Павловна так не отпустила.
Хоть это хорошо. Я думал, уж и это забудут из-за себя.
Кроме Маши и равнявшихся ей или превосходивших ее простотою души и платья, все немного побаивались Рахметова: и Лопухов, и Кирсанов, и все, не боявшиеся никого и ничего, чувствовали перед ним, по временам, некоторую трусоватость. С Верою Павловною он был очень далек: она находила его очень скучным, он никогда не присоединялся к ее обществу. Но он был любимцем Маши, хотя меньше всех других гостей был приветлив и разговорчив с нею.
Я пришел без зову, Вера Павловна, - начал он: - но я видел Александра Матвеича и знаю все. Поэтому рассудил, что, может быть, пригожусь вам для каких-нибудь услуг и просижу у вас вечер.
Услуги его могли бы пригодиться, пожалуй, хоть сейчас же: помогать Вере Павловне в разборке вещей. Всякий другой на месте Рахметова в одну и ту же секунду и был бы приглашен, и сам вызвался бы заняться этим. Но он не вызвался и не был приглашен; Вера Павловна только пожала ему руку и с искренним чувством сказала, что очень благодарна ему за внимательность.
Я буду сидеть в кабинете, - отвечал он: если что понадобится, вы позовете; и если кто придет, я отворю дверь, вы не беспокойтесь сама.
С этими словами он преспокойно ушел в кабинет, вынул из кармана большой кусок ветчины, ломоть черного хлеба, - в сумме это составляло фунта четыре, уселся, съел все, стараясь хорошо пережевывать, выпил полграфина воды, потом подошел к полкам с книгами и начал пересматривать, что выбрать для чтения: "известно...", "несамобытно...", "несамобытно...", "несамобытно...", "несамобытно..." это "несамобытно" относилось к таким книгам, как Маколей, Гизо, Тьер, Ранке, Гервинус. "А, вот это хорошо, что попалось; - это сказал он, прочитав на корешке несколько дюжих томов "Полное собрание сочинений Ньютона"; - торопливо стал он перебирать темы, наконец, нашел и то, чего искал, и с любовною улыбкою произнес: - "вот оно, вот оно", - "Observations on the Prophethies of Daniel and the Apocalypse of St. John", то есть "Замечания о пророчествах Даниила и Апокалипсиса св. Иоанна". "Да, эта сторона знания до сих пор оставалась у меня без капитального основания. Ньютон писал этот комментарий в старости, когда был наполовину в здравом уме, наполовину помешан. Классический источник по вопросу о смешении безумия с умом. Ведь вопрос всемирноисторический: это смешение во всех без исключения событиях, почти во всех книгах, почти во всех головах. Но здесь оно должно быть в образцовой форме: во-первых, гениальнейший и нормальнейший ум из всех известных нам умов; во-вторых, и примешавшееся к нему безумие - признанное, бесспорное безумие. Итак, книга капитальная по своей части. Тончайшие черты общего явления должны выказываться здесь осязательнее, чем где бы то ни было, и никто не может подвергнуть сомнению, что это именно черты того явления, которому принадлежат черты смешения безумия с умом. Книга, достойная изучения". Он с усердным наслаждением принялся читать книгу, которую в последние сто лет едва ли кто читал, кроме корректоров ее: читать ее для кого бы то ни было, кроме Рахметова, то же самое, что есть песок или опилки. Но ему было вкусно.
Таких людей, как Рахметов, мало: я встретил до сих пор только восемь образцов этой породы (в том числе двух женщин); они не имели сходства ни в чем, кроме одной черты. Между ними были люди мягкие и люди суровые, люди мрачные и люди веселые, люди хлопотливые и люди флегматические, люди слезливые (один с суровым лицом, насмешливый до наглости; другой с деревянным лицом, молчаливый и равнодушный ко всему; оба они при мне рыдали несколько раз, как истерические женщины, и не от своих дел, а среди разговоров о разной разности; наедине, я уверен, плакали часто), и люди, ни от чего не перестававшие быть спокойными. Сходства не было ни в чем, кроме одной черты, но она одна уже соединяла их в одну породу и отделяла от всех остальных людей. Над теми из них, с которыми я был близок, я смеялся, когда бывал с ними наедине; они сердились или не сердились, но тоже смеялись над собою. И действительно, в них было много забавного, все главное в них и было забавно, все то, почему они были людьми особой породы. Я люблю смеяться над такими людьми.
Тот из них, которого я встретил в кругу Лопухова и Кирсанова и о котором расскажу здесь, служит живым доказательством, что нужна оговорка к рассуждениям Лопухова и Алексея Петровича о свойствах почвы, во втором сне Веры Павловны[см. 2-ой сон Веры Павловны ], оговорка нужна та, что какова бы ни была почва, а все-таки в ней могут попадаться хоть крошечные клочочки, на которых могут вырастать здоровые колосья. Генеалогия главных лиц моего рассказа: Веры Павловны Кирсанова и Лопухова не восходит, по правде говоря, дальше дедушек с бабушками, и разве с большими натяжками можно приставить сверху еще какую-нибудь прабабушку (прадедушка уже неизбежно покрыт мраком забвения, известно только, что он был муж прабабушки и что его звали Кирилом, потому что дедушка был Герасим Кирилыч). Рахметов был из фамилии, известной с XIII века, то есть одной из древнейших не только у нас, а и в целой Европе. В числе татарских темников, корпусных начальников, перерезанных в Твери вместе с их войском, по словам летописей, будто бы за намерение обратить народ в магометанство (намерение, которого они, наверное, и не имели), а по самому делу, просто за угнетение, находился Рахмет. Маленький сын этого Рахмета от жены русской, племянницы тверского дворского, то есть обер-гофмаршала и фельдмаршала, насильно взятой Рахметом, был пощажен для матери и перекрещен из Латыфа в Михаила. От этого Латыфа-Михаила Рахметовича пошли Рахметовы. Они в Твери были боярами, в Москве стали только окольничими, в Петербурге в прошлом веке бывали генерал-аншефами, - конечно, далеко не все: фамилия разветвилась очень многочисленная, так что генерал-аншефских чинов не достало бы на всех. Прапрадед нашего Рахметова был приятелем Ивана Ивановича Шувалова, который и восстановил его из опалы, постигнувшей было его за дружбу с Минихом. Прадед был сослуживцем Румянцева, дослужился до генерал-аншефства и убит был при Нови. Дед сопровождал Александра в Тильзит и пошел бы дальше всех, но рано потерял карьеру за дружбу с Сперанским. Отец служил без удачи и без падений, в 40 лет вышел в отставку генерал-лейтенантом и поселился в одном из своих поместий, разбросанных по верховью Медведицы. Поместья были, однако ж, не очень велики, всего душ тысячи две с половиною, а детей на деревенском досуге явилось много, человек 8; наш Рахметов был предпоследний, моложе его была одна сестра; потому наш Рахметов был уже человек не с богатым наследством: он получил около 400 душ да 7 000 десятин земли. Как он распорядился с душами и с 5 500 десятин земли, это не было известно никому, не было известно и то, что за собою оставил он 1 500 десятин, да не было известно и вообще то, что он помещик и что, отдавая в аренду оставленную за собою долю земли, он имеет все-таки еще до 3 000 р. дохода, этого никто не знал, пока он жил между нами. Это мы узнали после, а тогда полагали, конечно, что он одной фамилии с теми Рахметовыми, между которыми много богатых помещиков, у которых, у всех однофамильцев вместе, до 75 000 душ по верховьям Медведицы, Хопра, Суры и Цны, которые бессменно бывают уездными предводителями тех мест, и не тот так другой постоянно бывают губернскими предводителями то в той, то в другой из трех губерний, по которым текут их крепостные верховья рек. И знали мы, что наш знакомый Рахметов проживает в год рублей 400; для студента это было тогда очень немало, но для помещика из Рахметовых уже слишком мало; потому каждый из нас, мало заботившихся о подобных справках, положил про себя без справок, что наш Рахметов из какой-нибудь захиревшей и обеспоместившейся ветви Рахметовых, сын какого-нибудь советника казенной палаты, оставившего детям небольшой капиталец. Не интересоваться же в самом деле было нам этими вещами.
Теперь ему было 22 года, а студентом он был с 16 лет; но почти на З года он покидал университет. Вышел из 2-го курса, поехал в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему от братьев и достигнув того, что мужья запретили его сестрам произносить его имя; потом скитался по России разными манерами: и сухим путем, и водою, и тем и другою по обыкновенному и по необыкновенному, - например, и пешком, и на расшивах, и на косных лодках, имел много приключений, которые все сам устраивал себе; между прочим, отвез двух человек в казанский, пятерых - в московский университет, - это были его стипендиаты, а в Петербург, где сам хотел жить, не привез никого, и потому никто из нас не знал, что у него не 400, а 3 000 р. дохода. Это стало известно только уже после, а тогда мы видели, что он долго пропадал, а за два года до той поры, как сидел он в кабинете Кирсанова за толкованием Ньютона на "Апокалипсис", возвратился в Петербург, поступил на филологический факультет, - прежде был на естественном, и только.
Но если никому из петербургских знакомых Рахметова не были известны его родственные и денежные отношения, зато все, кто его знал, знали его под двумя прозвищами; одно из них уже попадалось в этом рассказе - "ригорист"; его он принимал с обыкновенною своею легкою улыбкою мрачноватого удовольствия. Но когда его называли Никитушкою или Ломовым, или по полному прозвищу Никитушкою Ломовым, он улыбался широко и сладко и имел на то справедливое основание, потому что не получил от природы, а приобрел твердостью воли право носить это славное между миллионами людей имя. Но оно гремит славою только на полосе в 100 верст шириною, идущей по восьми губерниям; читателям остальной России надобно объяснить, что это за имя, Никитушка Ломов, бурлак, ходивший по Волге лет 20-15 тому назад, был гигант геркулесовской силы; 15 вершков ростом, он был так широк в груди и в плечах, что весил 15 пудов, хотя был человек только плотный, а не толстый. Какой он был силы, об этом довольно сказать одно: он получал плату за 4 человек. Когда судно приставало к городу и он шел на рынок, по-волжскому на базар, по дальним переулкам раздавались крики парней; "Никитушка Ломов идет, Никитушка Ломов идет!" и все бежали да улицу, ведущую с пристани к базару, и толпа народа валила вслед за своим богатырем.
Рахметов в 16 лет, когда приехал в Петербург, был с этой стороны обыкновенным юношею довольно высокого роста, довольно крепким, но далеко не замечательным по силе: из десяти встречных его сверстников, наверное, двое сладили бы с ним. Но на половине 17-го года он вздумал, что нужно приобрести физическое богатство, и начал работать над собою. Стал очень усердно заниматься гимнастикою; это хорошо, но ведь гимнастика только совершенствует материал, надо запасаться материалом, и вот на время, вдвое большее занятий гимнастикою, на несколько часов в день, он становится чернорабочим по работам, требующим силы: возил воду, таскал дрова, рубил дрова, пилил лес, тесал камни, копал землю, ковал железо; много работ он проходил и часто менял их, потому что от каждой новой работы, с каждой переменой получают новое развитие какие-нибудь мускулы. Он принял боксерскую диету: стал кормить себя - именно кормить себя - исключительно вещами, имеющими репутацию укреплять физическую силу, больше всего бифштексом, почти сырым, и с тех пор всегда жил так. Через год после начала этих занятий он отправился в свое странствование и тут имел еще больше удобства заниматься развитием физической силы: был пахарем, плотником, перевозчиком и работником всяких здоровых промыслов; раз даже прошел бурлаком всю Волгу, от Дубовки до Рыбинска. Сказать, что он хочет быть бурлаком, показалось бы хозяину судна и бурлакам верхом нелепости, и его не приняли бы; но он сел просто пассажиром, подружившись с артелью, стал помогать тянуть лямку и через неделю запрягся в нее как следует настоящему рабочему; скоро заметили, как он тянет, начали пробовать силу, - он перетягивал троих, даже четверых самых здоровых из своих товарищей; тогда ему было 20 лет, и товарищи его по лямке окрестили его Никитушкою Ломовым, по памяти героя, уже сошедшего тогда со сцены. На следующее лето он ехал на пароходе; один из простонародия, толпившегося на палубе, оказался его прошлогодним сослуживцем до лямке, а таким-то образом его спутники-студенты узнали, что его следует звать Никитушкою Ломовым. Действительно, он приобрел и не щадя времени поддерживал в себе непомерную силу. "Так нужно, - говорил он: - это дает уважение и любовь простых людей. Это полезно, может пригодиться".
Это ему засело в голову с половины 17-го года, потому что с этого времени и вообще начала развиваться его особенность. 16 лет он приехал в Петербург обыкновенным, хорошим, кончившим курс гимназистом, обыкновенным добрым и честным юношею, и провел месяца три-четыре по-обыкновенному, как проводят начинающие студенты. Но стал он слышать, что есть между студентами особенно умные головы, которые думают не так, как другие, и узнал с пяток имен таких людей, - тогда их было еще мало. Они заинтересовали его, он стал искать знакомства с кем-нибудь из них; ему случилось сойтись с Кирсановым, и началось его перерождение в особенного человека, в будущего Никитушку Ломова и ригориста. Жадно слушал он Кирсанова в первый вечер, плакал, прерывал его слова восклицаниями проклятий тому, что должно погибнуть, благословений тому, что должно жить. - "С каких же книг мне начать читать?"
Все это очень похоже на Рахметова, даже эти "нужно", запавшие в памяти рассказчика. Летами, голосом, чертами лица, насколько запомнил их рассказчик, проезжий тоже подходил к Рахметову; но рассказчик тогда не обратил особого внимания на своего спутника, который к тому же недолго и был его спутником, всего часа два: сел в вагон в каком-то городишке, вышел в какой-то деревне; потому рассказчик мог описывать его наружность лишь слишком общими выражениями, и полной достоверности тут нет: по всей вероятности, это был Рахметов, а впрочем, кто ж его знает? Может быть, и не он.
Был еще слух, что молодой русский, бывший помещик, явился к величайшему из европейских мыслителей XIХ века, отцу новой философии , немцу, и сказал ему так: "у меня 30 000 талеров; мне нужно только 5 000; остальные я прошу взять у меня" (философ живет очень бедно). - "Зачем же?" - "На издание ваших сочинений". - Философ, натурально, не взял; но русский будто бы все-таки положил у банкира деньги на его имя и написал ему так: "Деньгами распоряжайтесь, как хотите, хоть, бросьте в воду, а мне их уже не можете возвратить, меня вы не отыщете", - и будто б эти деньги так и теперь лежат у банкира. Если этот слух справедлив, то нет никакого сомнения, что к философу являлся именно Рахметов.
Так вот каков был господин, сидевший теперь в кабинете у Кирсанова.
Да, особенный человек был этот господин, экземпляр очень редкой породы. И не за тем описывается много так подробно один экземпляр этой редкой породы, чтобы научить тебя, проницательный читатель, приличному (неизвестному тебе) обращению с людьми этой породы: тебе ни одного такого человека не видать; твои глаза, проницательный читатель, не так устроены, чтобы видеть таких людей; для тебя они невидимы; их видят только честные и смелые глаза; а для того тебе служит описание такого человека, чтобы ты хоть понаслышке знал какие люди есть на свете. К чему оно служит для читательниц и простых читателей, это они сами знают.
Да, смешные это люди, как Рахметов, очень забавны. Это я для них самих говорю, что они смешны, говорю потому, что мне жалко их; это я для тех благородных людей говорю, которые очаровываются ими: не следуйте за ними, благородные люди, говорю я, потому что скуден личными радостями путь, на который они зовут вас: но благородные люди не слушают меня и говорят: нет, не скуден, очень богат, а хоть бы и был скуден в ином месте, так не длинно же оно, у нас достанет силы пройти это место, выйти на богатые радостью, бесконечные места. Так видишь ли, проницательный читатель, это я не для тебя, а для другой части публики говорю, что такие люди, как Рахметов, смешны. А тебе, проницательный читатель, я скажу, что это недурные люди; а то ведь ты, пожалуй, и не поймешь сам-то; да, недурные люди. Мало их, но ими расцветает жизнь всех; без них она заглохла бы, прокисла бы; мало их, но они дают всем людям дышать, без них люди задохнулись бы. Велика масса честных и добрых людей, а таких людей мало; но они в ней - теин в чаю, букет в благородном вине; от них ее сила и аромат; это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли.
Чернышевский создавал свой роман "Что делать?" в эпоху подъема революционного движения в РФ. Герой романа Рахметов, как никто другой, подходил для революционной деятельности. Рахметов отличается жесткостью, аскетизмом, железной волей, ненавистью к народным угнетателям. Недаром предводитель большевиков В. И. Ленин ставил этого литературного героя в пример своим соратникам, говоря, что только с такими людьми возможен революционный переворот в РФ.
Что же это за особенный человек, привлекающий и в наши дни чуткость тех, кто жаждет социальных потрясений ради общего блага? По происхождению Рахметов - дворянин. Его отец был очень богатым человеком. Но привольная жизнь не удержала Рахметова в имении отца. Он уехал из провинции и поступил на натуральный факультет в Петербурге.
Без труда Рахметов сблизился в столице с прогрессивно мыслящими людьми. Случай свел его с Кирсановым, от которого он узнал много нового и передового в политическом отношении. Он стал запоем читать книги. Создается ощущение, что он отмерил себе временной отрезок и точно в него уложился. Уже через полгода Рахметов отложил книги и сказал: "Теперь чтение стало для меня делом второстепенным; я с этой стороны готов для жизни" . В этих словах героя можно разглядеть нечто выходящее за рамки нормально развивающегося человека.
Рахметов начал приучать свою физическую сущность подчиняться духовной, то есть стал приказывать сам себе и эти приказы осуществлять точно и в срок. Далее он стал закалять организм. Брался за самую тяжелую работу. Был более того бурлаком.
Все это он проделывал, готовясь к великим революционным делам. Ему блестяще удалось создать себя мощным физически и твердым духовно человеком. Рахметов фанатично следовал выбранным раз и навсегда путем. Он ел только то, что ели простые люди, хотя имел вероятность питаться лучше. Объяснял он это просто: "Так надобно - это дает уважение и любовь простых людей. Это полезно, может пригодиться". Видимо, чтобы подчеркнуть его крайнюю революционность, Чернышевский принудил своего героя отказаться и от личного человеческого счастья ради идеалов революционной борьбы. Рахметов отказался от женитьбы на богатой молодой вдове. Объяснил он это так: "Я должен подавить в себе любовь; любовь к вам связала бы мне руки, они и так не скоро развяжутся у меня - уже связаны".
Писатель-демократ, Чернышевский в образе Рахметова изобразил революционного вождя, особенного человека. О таких людях автор писал: "Это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли".
Но пора показало несостоятельность большевистских идей. И теперь мне ясно, почему вожди Октябрьского переворота избрали Рахметова своим идеалом. Они развивали те рахметовские качества, с которыми им было удобно совершать жестокие дела: не жалели себя, а тем более других, исполняли приказы с леденящей бездумной четкостью железного двигателя, относились к инакомыслящим, как сверхчеловеки к недочеловекам. В результате Россия была залита кровью, а мир был потрясен жестокостью революционных действий.
Наше общество ещё на пути к цивилизованному будущему. И лично я мечтаю о том, чтобы в этом нашем будущем было поменьше "особенных" людей, а побольше обычных: добрых, улыбчивых, живущих своей жизнью. Я хочу, чтобы такое будущее стало действительностью.
Как действующее лицо Рахметов появ-ляется в главе «Особенный человек». В других главах его имя только упомина-ется. Но чувствуется, что образ этот цен-тральный, что Рахметов — главный герой романа «Что делать?»
Глава «Особенный человек» образует как бы маленькую самостоятельную по-весть в романе, идея которого не будет без нее полной и понятной. Рассказывая о Рахметове, Чернышевский умышленно сдвигает временные рамки и не дает по-следовательной характеристики и био-графии. Он использует намеки и недо-молвки, переплетая то, что о нем «зна-ли», с тем, что «узнали» впоследствии. Поэтому каждый штрих биографии име-ет принципиальное значение. Например, происхождение. Действительно, почему разночинец Чернышевский делает глав-ным героем социально-политического романа дворянина, родословная которо-го уходит в глубь веков? Возможно, по мысли писателя, образ революционе-ра-дворянина делал идею революции более убедительной и привлекательной. Раз лучшие представители дворянства отказываются от своих привилегий, зна-чит, кризис назрел.
Перерождение Рахметова началось в ранней юности. Семья его была, очевид-но, крепостническая. Об этом говорит скупая фраза: «Да и видел он, что в де-ревне». Наблюдая жестокости крепост-ного права, юноша стал размышлять о справедливости. «Мысли стали бро-дить в нем, и Кирсанов был для него тем, что Лопухов для Веры Павловны». В пер-вый же вечер он «жадно слушал» Кирса-нова, «прерывал его слова восклицания-ми и проклятиями тому, что должно по-гибнуть, благословениями тому, что должно жить». Рахметов отличается от Лопухова и Кирсанова не только своей аристократической родословной, но и исключительной силой характера, кото-рая проявляется в постоянной закалке тела и духа, но особенно в поглощенно-сти делом подготовки к революционной борьбе. Это человек идеи в самом вы-соком смысле слова. Мечта о револю-ции для Рахметова — руководство к
действию, ориентир всей личной жизни.
Ярко проявляется в Рахметове стрем-ление к сближению с простыми людьми. Это видно из его путешествия по России, занятий физическим трудом, сурового самоограничения в личной жизни. Народ прозвал Рахметова Никитушкой Ломо-вым, выражая этим свою любовь к нему. В отличие от разночинца Базарова, кото-рый снисходительно разговаривал с «толстобородыми» мужиками, дворянин Рахметов смотрит на народ не как на массу, подлежащую изучению. Он счита-ет, что народ достоин уважения и пыта-ется испытать хоть часть той тяжести, ко-торая висит на мужицких плечах.
Рахметова Чернышевский показывает как человека «очень редкой», «особой породы», но в то же время как лицо ти-пичное, принадлежащее к новой общест-венной группе, хотя и немногочислен-ной. Писатель наделил «особенного че-ловека» суровой требовательностью к себе и другим и даже мрачноватой внеш-ностью. Вера Павловна сначала находит его «очень скучным». «Лопухов и Кирса-нов, и все, не боявшиеся никого и ниче-го, чувствовали перед ним по временам и некоторую трусость... кроме Маши и равнявшихся ей или превосходивших ее простотой души и платья». Но Вера Пав-ловна, узнав поближе Рахметова, гово-рит о нем: «...Какой это нежный и добрый человек!»
Рахметов — ригорист, то есть человек, который никогда и ни в чем не отступает от принятых правил поведения. Он гото-вит себя к революционной борьбе и мо-рально, и физически. Проспав ночь на гвоздях, он объясняет свой поступок, широко и радостно улыбаясь: «Проба. Нужно. Неправдоподобно, конечно: од-нако же на всякий случай нужно. Вижу, могу». Таким, наверное, Чернышевский видел вождя революционеров. На во-прос «Что делать?» Николай Гаврилович отвечает образом Рахметова и словами, помещенными в эпиграфе.
Фигура этого ригориста оказала ог-ромное влияние на последующие поко-ления русских и зарубежных революцио-неров. Об этом говорят признания этих людей, что их «любимцем был в особен-ности Рахметов».
Мне нравится Рахметов. Он обладает теми качествами, которых не хватает Ба-зарову. Я восхищаюсь его упорством, волей, выносливостью, умением подчи-нять свою жизнь избранному идеалу, смелостью, силой. Мне хочется хоть не-много быть похожей на этого героя.
Чернышевский создавал свой роман “Что делать?” в эпоху подъема революционного движения в России. Герой романа Рахметов, как никто другой, подходил для революционной деятельности. Рахметов отличается жесткостью, аскетизмом, железной волей, ненавистью к народным угнетателям. Недаром вождь большевиков В. И. Ленин ставил этого литературного героя в пример своим соратникам, говоря, что только с такими людьми возможен революционный переворот в России.
Что же это за особенный человек, привлекающий и в наши дни внимание тех, кто жаждет социальных потрясений ради общего блага? По происхождению Рахметов - дворянин. Его отец был очень богатым человеком. Но привольная жизнь не удержала Рахметова в имении отца. Он уехал из провинции и поступил на естественный факультет в Петербурге.
Без труда Рахметов сблизился в столице с прогрессивно мыслящими людьми. Случай свел его с Кирсановым, от которого он узнал много нового и передового в политическом отношении. Он стал запоем читать книги. Создается впечатление, что он отмерил себе временной отрезок и точно в него уложился. Уже через полгода Рахметов отложил книги и сказал: "Теперь чтение стало для меня делом второстепенным; я с этой стороны готов для жизни" . В этих словах героя можно разглядеть нечто выходящее за рамки нормально развивающегося человека.
Рахметов начал приучать свою физическую сущность подчиняться духовной, то есть стал приказывать сам себе и эти приказы выполнять точно и в срок. Далее он стал закалять организм. Брался за самую тяжелую работу. Был даже бурлаком.
Все это он проделывал, готовясь к великим революционным делам. Ему блестяще удалось создать себя мощным физически и твердым духовно человеком. Рахметов фанатично следовал выбранным раз и навсегда путем. Он ел только то, что ели простые люди, хотя имел возможность питаться лучше. Объяснял он это просто: "Так нужно - это дает уважение и любовь простых людей. Это полезно, может пригодиться". Видимо, чтобы подчеркнуть его крайнюю революционность, Чернышевский принудил своего героя отказаться и от личного человеческого счастья ради идеалов революционной борьбы. Рахметов отказался от женитьбы на богатой молодой вдове. Объяснил он это так: "Я должен подавить в себе любовь; любовь к вам связала бы мне руки, они и так не скоро развяжутся у меня - уже связаны".
Писатель-демократ, Чернышевский в образе Рахметова изобразил революционного вождя, особенного человека. О таких людях автор писал: "Это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли".
Но время показало несостоятельность большевистских идей. И теперь мне ясно, почему вожди Октябрьского переворота избрали Рахметова своим идеалом. Они развивали те рахметовские качества, с которыми им было удобно совершать жестокие дела: не жалели себя, а тем более других, исполняли приказы с леденящей бездумной четкостью железного двигателя, относились к инакомыслящим, как сверхчеловеки к недочеловекам. В результате Россия была залита кровью, а мир был потрясен жестокостью революционных действий.
Наше общество вновь на пути к цивилизованному будущему. И лично я мечтаю о том, чтобы в этом нашем будущем было поменьше "особенных" людей, а побольше обычных: добрых, улыбчивых, живущих своей жизнью. Я хочу, чтобы такое будущее стало действительностью.
Как уже отмечалось выше, литература девятнадцатого века активно участвовала в общественной жизни России. Писатели и поэты внимательно следили за любыми изменениями в обществе, старались обобщить их и представить в литературных произведениях. Многие творческие люди становились публицистами и общественными деятелями, потому что главной своей целью считали работу по просвещению умов и очищению душ человеческих. Острые противоречия между различными слоями российского общества, моральное разложение знати, бесправие нищеты заставляли лучших людей России искать пути для справедливого переустройства общественных отношений в стране. Писатели и поэты отражали в литературе эти поиски. А иногда и пытались предугадать дальнейшее направление движения общественной мысли. Изменялся и развивался в этих условиях и герой.
Появление на литературной ниве такого героя как Рахметов, не было случайностью. Напротив, оно было подготовлено и стало своего рода естественно-логичным в условиях смены характера социально-политической атмосферы жизни и произведений 60-х явлением. Для того, чтобы лучше представить себе природу этого героя и ту мысль, которую автор вложил в его уста, необходимо проследить эволюцию становления мировоззренческой позиции литературного героя XIX века в целом.
Первыми на исторические подмостки вышли так называемые «лишние люди». По происхождению аристократы, имеющие и деньги, и блестящее образование, они просто не вписывались в современную им жизнь, не находили в ней применения своим многочисленным талантам. Таким был Чацкий, герой комедии «Горе от ума». Он видел глупость и жестокость общества, но самое большее, что мог сделать герой А. С. Грибоедова,-- уколоть окружающих своим острым языком, поразить градом насмешек. Лишний человек Евгений Онегин просто маялся от скуки и безделья. А. С. Пушкин наделил своего героя «сердцем и умом», дал ему попробовать себя в различных занятиях, но ощущение бессмысленности любых начинаний отбивает у него всякое желание изменить даже свою собственную жизнь, не говоря уже про жизнь общества. Герой своего времени, описанный М. Ю. Лермонтовым, испытывает более ярко выраженное чувство отвращения к быту и нравам высшего света, но сам является «плотью от плоти его». Понимая это, Григорий Печорин протестует в силу своего характера. Он ведет себя вызывающе-презрительно, мстит окружению равнодушием или надуманной жестокостью. Но этот протест еще очень далек от созидательного желания изменить жизнь к лучшему.
К середине девятнадцатого века общественно-политическая ситуация в России изменяется. Аристократия в литературе отходит на второй план. «Новое» время выявляет новых героев. Первой знаменательной личностью этого периода можно назвать русского помещика Илью Ильича Обломова. Бездеятельность, ставшая образом жизни и доведенная до абсурда. Пассивный протест, описанный Гончаровым, великолепен по форме (что-то вроде сидячей забастовки) и очень понятен по содержанию: «Так дальше жить нельзя!» Роман «Обломов» прочитала вся более-менее грамотная Россия и осознала его правоту.
«Новые» герои -- «разночинцы» -- образованные дети средних слоев российского общества,-- оттолкнувшись от «обломовщины», начали свое существование в жизни и литературе с резкого отрицания всех ценностей прошлого. В романе И. С. Тургенева вечный конфликт отцов и детей переведен из плоскости личных интересов в общественную сферу. Базаров категорически уверен в том, что нельзя жить так, как жили «отцы». Но его воинствующий «нигилизм» опять же не принес никаких конструктивных предложений. Следующий герой Тургенева, из романа «Накануне», сделал первую попытку найти действенное решение проблем, волнующих российское общество. Но многие признали эту попытку «невнятной», по выражению Белинского. Потому что Инсаров был героем национально-освободительного движения болгарского народа, а российские противоречия были другого свойства. Ведь когда России грозила внешняя опасность, практически все слои общества находили общий патриотический язык.. Подтверждением тому была Отечественная война 1812 года. Поэтому для борьбы со внутренними врагами свободы Инсаров не подходил.
Настоящего героя «нового» времени открыл Н. Г. Чернышевский. Рахметов стал первой фигурой практикующего революционера в русской литературе. Разброс мнений о нем был диаметрально полярен -- от ужаса и негодования до восхищения и преклонения. Если учесть, как мало места занимает Рахметов непосредственно в канве повествования, то можно смело признать, что общество предчувствовало этого героя, как бы оно к нему ни относилось! Все, что Чернышевский оставил за скобками из-за цензуры, читатели додумали и доделали сами. Рахметов сознательно отрекся от личной жизни во имя жестокой борьбы против самодержавно-крепостнического строя. Даже в немногословном авторском наброске фигура получилась значительная. Известно, что все поколения революционеров «делали жизнь» с Рахметова. Сильнейший мужской характер, несомненный ум, забота о счастье человечества, самоотречение плюс другие мелкие детали положительных качеств сделали этот образ неотразимым в глазах многих людей и многих поколений.
О Рахметове известно, что родом он был из дворян, имел свое поместье, около четырехсот душ, семь тысяч десятин земли. Отец его был очень умный и образованный человек. «<…> это другая порода, -- говорит о нём Вера Павловна, -- они сливаются с общим делом так, что оно для них отныне необходимость, наполняющая их жизнь; для них оно даже заменяет личную жизнь».
То, что по происхождению он не разночинец, а дворянин, «из фамилии, известной с XIII века» уже отличает его от молодёжи, составляющей поколение «новых людей», и делает его «особенным» человеком в их глазах и в глазах читателя. Но более всего отличие его проявляется в самой его натуре. Не обстоятельства, а только сила убеждений заставляет его идти против своей среды. Он переделывает как умственную, так и физическую свою природу, поддерживает «в себе непомерную силу», потому что «это дает уважение и любовь простых людей». Он начисто отказывается от личных благ и интимной жизни, чтобы борьба за полное наслаждение жизнью была борьбой «только по принципу, а не по пристрастию, по убеждению, а не по личной надобности». Отсюда и прозвище Рахметова -- «ригорист» (от лат. «rigore» -- жестокость, твердость), под которым он впервые появляется в VI разделе третьей главы книги. Подобная этика поведения в жизни рождается, прежде всего, мыслями героя: «Все великие теоретики были людьми крайних мнений», -- писал Чернышевский в статье «Граф Кавур». Рахметов служит живым воплощением теории «расчета взаимных выгод», реализуя возможности, заложенные в «новых людях». Важно и то, что ближайшим литературным предшественником Рахметова является Базаров из романа Тургенева «Отцы и дети». Однако в отличие от тургеневского героя Рахметов на практике прилагает свои силы и имеет возможность действовать среди единомышленников. Образ Рахметова построен на парадоксальном сочетании несочетаемого. Так, например, являясь второстепенным действующим лицом, он оказывается «поважнее всех … взятых вместе» героев романа; крайний материалист во взглядах, он живет и борется только за идею.
Подробная биография Рахметова, которую автор приводит в романе, придав ей оттенок какой-то житийности, даже легендарности со ссылкой на «Житие Алексия, человека Божия», рисует образ былинного богатыря или более современного автору бурлака Никитушки Ломова, своего рода универсального и вполне реального в бытовом отношении сверхчеловека. Среди прототипов Рахметова (со слов самого Чернышевского) исследователи чаще всего называют П.А. Бахметева, который учился у Чернышевского в Саратовской гимназии и после неоконченной учебы в земледельческом институте уехал в Европу, а затем в Океанию, чтобы создать там новый социальный строй. Это путь обыкновенного, хорошего, доброго и честного юноши-студента, который у Рахметова начался с чтения книг, с выработки нового взгляда на жизнь. Он прошел школу политического воспитания у студента-разночинца Кирсанова. Книги для чтения, рекомендованные Кирсановым, Рахметов брал в книжных магазинах. После чтения таких книг он укреплялся в мысли о необходимости скорейшего улучшения материальной и нравственной жизни многочисленнейшего и беднейшего класса.
«Особенный» герой Чернышевского учится и работает у себя на родине, а не за границей. Учится он у русских людей, занятых повседневным трудом. Ему необходимо в первую очередь знать, насколько материально стеснена их жизнь по сравнению с его собственной жизнью. С семнадцати лет он приобщается к суровому образу жизни простого народа. В юности несколько часов в день он работал чернорабочим: возил воду, таскал дрова, копал землю, ковал железо. Окончательно уважение и любовь простых людей Рахметов приобрел во время трехлетних странствий по России, после того как прошел бурлаком всю Волгу. В связи с этим товарищи по лямке и окрестили его Никитушкой Ломовым. Уверенность в правоте своих политических идеалов, радость борьбы за счастье народа укрепляли в нем дух и силы борца. Он понимал, что борьба за новый мир будет не на жизнь, а на смерть, и поэтому заранее готовил себя к ней. Его постоянное занятие чужими делами, полное отсутствие личных дел - основа его «аскетизма», главная отличительная черта его натуры. Таких «особенных» черт у него было немало. Например, вне своего круга он знакомился только с людьми, имеющими влияние на других, имеющими авторитет. И трудно было отмахнуться от Рахметова, если он задумал ради дела с кем-то познакомиться. А с ненужными людьми он вел себя просто-напросто по-хамски. Он ставил невообразимые опыты над свои телом, так сказать "делал пробу", лежа на гвоздях, чтобы проверить себя: готов ли он к пыткам, чем до смерти пугал свою хозяйку, Аграфену Антоновну, сдававшую ему комнату. Он не признавал любви, подавлял в себе это чувство. Он отказался от любви во имя великого дела, понимая, что оно неминуемо обрекает его на тюрьму, каторгу, а может быть, и смерть, поэтому он просто не имеет права связывать собой другого человека…
«Да, смешные люди, даже забавные... Мало их, но ими расцветает жизнь всех вокруг; без них она заглохла бы, прокисла бы; мало их, но они дают возможность всем людям дышать, без них люди задохнулись бы. Велика масса честных и добрых людей, но таких одержимых людей мало; но они в ней -- теин к чаю, букет в благородном вине; от них ее сила и аромат; это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль земли», - читаем мы со страниц романа.
Таким образом, фигура Рахметова занимает в романе центральное организующее положение, выполняя с одной стороны функции посредника: между «открытой» (семейной) и «скрытой» (политико-революционной) частями сюжета, то есть между видимым и невидимым обыкновенному читателю мирами: между тем светом и этим (когда передает Вере Павловне записки от «уехавшего в Америку» Лопухова); между прошлым, настоящим и будущим (когда из «обыкновенного доброго и честного юноши»дворянина, человека прошлого, становится «особенным человеком» будущего и знает наступление этого будущего с точностью до года); между разными частями этого мира (когда путешествует по России и за границей). Высшим проявлением мессианских свойств Рахметова является ожидание его приезда накануне «перемены декораций». Рахметов и другие немногочисленные «особенные люди», словно мифические божества спускаются с вершин своего небесного стояния на грешную землю для ее очищения. С другой стороны образ Рахметова, как и полагается всякому житийному образу, это образец для подражания, эталон профессионального революционера, на что указывал Д.И.Писарев в статье «Мыслящий пролетариат» (1865), назвав Рахметова «историческим деятелем»: «В общем движении событий бывают такие минуты, когда люди, подобные Рахметову, необходимы и незаменимы…» Кроме того, как объясняет сам Чернышевский, Рахме-тов введен в повествование для исполнения «высшего требования художественности», т. е. истинности, чтобы большинство читателей не «сбилось» с толку насчет «главных действующих лиц» рассказа и не посчитало Лопухова, Кирса-нова, а также Веру Павловну «высшими натурами» или, хуже того, -«идеальными лицами, невозможными в действительности». Они обыкно-венные «новые люди». Таких уже часто можно встретить в жизни. Кто ниже их, тот низок, следовательно, надо подыматься на более высокую ступень своего развития. А таких людей, как Рахметов, ещё очень мало (автор насчитал не более восьми, в том числе двух женщин): их не удовлетворяют ни наука, ни семейное счастье; они любят всех людей, страдают от любой совершающейся несправедливости, переживают в собственной душе великое горе -- жалкое прозябание миллионов людей и отдаются исцелению этого недуга со всем жаром.
Таким образом, Рахметов оттеняет реальность того уровня, на котором оказались «новые люди», поскольку он сам при-надлежит к числу «высших натур», которые от «новых людей» отличаются многим, и достижение уровня которых под силу не каждому.
Чернышевский показал более высокие степени нравственно-духовного, общественного развития лич-ности. Эти степени очень разнообразны (как разнообразна человеческая жизнь) и почти все - в будущем. Но одна из них, возможно, самая существенная, проявилась уже теперь. Она в том, что Рахметов и другие «особенные люди» способны безраздельно и без остатка посвя-тить себя другим людям - и только им, нисколько не себе! В этом их «соль». Разумеется, такая самоотдача может проявляться и на баррикадах, и в «подпольной», и в легальной общественной деятельности - всюду! Но Чернышевский не конкретизирует эту деятельность, этим он реализует особенную художественную задачу: показать человечность «особенных натур». Примером тому может служить описание помощи, которую оказал Рахметов Вере Павловне и Лопухову в трудную минуту их жизни. Мы обычно не задумываемся над тем, в чем глубинная суть разговора Рахметова с Верой Павловной, удовлетворяясь объяснением чисто «композиционной» роли данного эпизода: передал записку, из которой Вера Павловна узнала, что Лопухов не погиб. Однако долгий, в чем-то даже «непонятный» разговор Рахметова с Верой Павловной имеет более важный смысл - прогрессивный «брак втроём», это единственное позитивное разрешение терзаний Веры Павловны, какое только может быть, убеждает героиню Рахметов. Только так, считает Рахметов, возможно предотвратить возникновение несчастья.
Таким образом, его эмоциональная речь, наполненная шокирующими откровениями, помогает Вере Павловне прийти в себя. Она избавляется от страданий, от мучительного ощущения своей «вины» перед Лопуховым. Сле-довательно, Рахметов «приносит» добро! Суровый с виду, Рахметов действует добром. Не насилием, не «экстремой»! Как все «новые люди» он чрезвычайно деликатен, не склонен к «командованию», к «управлению» сознанием Веры Павловны посред-ством «дрессировки» его податливости. Он действует убеждением! Таков этот герой, который в своём идейном становлении проходит известные с позитивистской точки зрения три стадии, которые автор чётко определяет в романе: теоретическую подготовку, практическое приобщение к жизни народа и переход к профессиональной революционной деятельности. И, кроме того, на всех этапах своей жизни Рахметов действует с полной самоотдачей, с абсолютным напряжением духовных и физических сил. Наряду с этим он «любит возвышенней и шире» и мыслит так же, он близок народу, что позволяет называть его поистине исторической личностью, необходимой в годы великих перемен.
Однако следует отметить, что не все были ослеплены романтической привлекательностью образа Рахметова. Глубокий мыслитель и гуманист Ф. М. Достоевский, например, во многих своих произведениях предостерегал от безоглядного восхищения «особыми людьми». Идея «сверхчеловека» -- это палка о двух концах. И брать ее в руки нужно очень осторожно, так как она часто выходит из-под контроля и начинает управлять человеком, превращая его в орудие борьбы с любым инакомыслием. Но все-таки положительный заряд образа Рахметова очень велик. Именно благодаря ему в русской литературе продолжается традиция подвижничества.
Перебрасывая мостик в двадцатый век, можно вспомнить лучших наследников лучших идей Н. Г. Чернышевского. Это и легендарный юноша Данко А. М. Горького, и «железный» человек Павка Корчагин из романа Н. Островского «Как закалялась сталь». В главном Н. Г. Чернышевский был прав -- человечество действительно не может обойтись без этих людей.
