Черный человек Моцарта — понятие тоже из разряда мистических: никто его не видел, кроме самого музыканта. И потому в вопросе, кто это или что — мистика или болезненные фантазии воспалённого ума, можно сегодня лишь рассуждать, причём с одинаковой степени достоверности в любую сторону: у сторонников той и другой версии немало аргументов и доказательств. Одно вне сомнений — это светлая жизнерадостная музыка композитора….
Кому дано воплотить разум в звуки?
Для начала разговора об этой мало известной стороне творчества Моцарта обратим внимание на оригинальный психологический тест, который рассмотрим сегодня с точки зрения нашего восприятия музыки. Посмотрите чуть ниже и ответьте на вопрос, в какую сторону вращается балерина (быть может, под весёлую мелодию великого австрийского композитора).
Для одних она вращается по часовой стрелке, для других — в другую сторону. Принято считать, что если балерина крутится по часовой стрелке — у Вас в большей степени развито правое полушарие, если вращается против часовой стрелки, то — левое полушарие.
Левое полушарие мозга, как известно, отвечает за рациональное, аналитическое, логическое мышление, которое оперирует цифрами, словами и, в том числе, — нотами. Ритм музыки воспринимается именно левым полушарием. А вот правое полушарие головного мозга в большей степени имеет отношение к нашим переживаниям (чувствам), чем к разумному пониманию чего-то. Правое полушарие ответственно за чувственное восприятие мира. Мелодичность и красоту музыки мы воспринимаем именно правым полушарием.
Попробуйте в данном тесте с балериной прищурить глаза или отвести чуть взгляд и мысленно заставить её в своем воображении кружить в другую сторону. Если усилием воли Вы можете заставить её кружить то влево, то вправо, то в таком случае у вас явно повышенный IQ, раз вы можете задействовать в равной степени нервные клетки обеих половин мозга. Именно такими, уверяют психологи, и рождаются будущие музыкальные гении. Однако не отчаивайтесь, если этого осуществить не удалось.
Известные американцы Ян В. Брюэль и Джордж В. Олби представили доказательства, что человек, в принципе, может жить и здравствовать и с одной половиной мозга. И даже проявлять высокие интеллектуальные способности. Нервных клеток в нашем организме — с таким избытком, что для нормальной жизни их вполне хватает.
Вот только человеку «без правого полушария» уже никогда не стать скульптором, поскольку отвечает оно за восприятие объёмного изображения, и не стать композитором тому, у кого не развито левое полушарие мозга, поскольку не сможет он в должной мере овладеть нотной грамотой. К данному тесту мы ещё вернемся в нашем разговоре о Моцарте, а сейчас об одном из самых таинственных случаев в его жизни.
Чёрный человек Моцарта
Однажды вечером к Моцарту явился незнакомец, одетый в тёмные одежды, и сказал, что желает сделать музыкальный заказ. Состоятельные вельможи и даже короли часто обращались к известным музыкантам с предложением сочинить музыку для их собственного оркестра, капеллы, домашнего или придворного театра... Удивило Моцарта то, что неизвестный не назвал ни своё имя, ни имени заказчика, а также ещё в том, что заказ был не совсем обычный. Незнакомец заказал траурную музыку, в то время как Моцарт слыл на весь мир своими жизнелюбивыми, искрящимися светом и радостью сочинениями. "Чёрный человек" безмолвно отсчитал крупную сумму, которую растерянный Моцарт запросил в качестве задатка, и удалился.
Это событие взбудоражило музыканта. Вот как писал Моцарт в письме к своему другу:
«В моей голове хаос, лишь с трудом собираюсь с мыслями. Образ незнакомца не хочет исчезнуть с глаз моих. Я беспрерывно вижу его. Он просит, он настаивает, он требует работы. Чувствую — мое состояние подсказывает — мой час пробил. Конец придет прежде, чем я смогу полностью проявить свой талант. А как прекрасна была жизнь! Но никому не дано изменить предначертанного судьбой, измерить дни своей жизни»...
И уже 12 декабря 1791 года берлинский «Музыкальный еженедельник» сообщал о кончине Моцарта.
А между тем, тайна «черного человека», доставившего столько волнений великому композитору, раскрывалась просто. Оказывается, к Моцарту в тот злопамятный вечер приходил всего-навсего слуга графа Вальзегг Штуппах. Этот богатый господин был большим меломаном и буквально жаждал прославиться как сочинитель. Он и раньше покупал у разных композиторов небольшие произведения и, собственноручно переписывая их, выдавал за свои собственные. У графа случилось горе: умерла жена, и, потрясённый несчастьем, он решил увековечить её память реквиемом «собственного сочинения», для чего и заказал реквием втайне.
Заплатив деньги, граф полагал, что теперь сочинение Моцарта станет его собственностью. Однако смерть композитора испортила его планы. Моцарт задумал в "Реквиеме" 12 частей, но не закончил и седьмую часть "Лакримозу" — печальную, слезливую, как она звучит в переводе. Закончил "Реквием" после смерти своего учителя Зюсмайер, и несостоявшаяся мистификация потянула за собой другую — об отравлении Моцарта.
Слухи эти росли как снежный ком. Многие ссылались даже на признания самого Сальери. Вот как об этом факте писали газеты. «Антонио Сальери, первый капельмейстер Императорского двора, признался в том, что отравил Моцарта». Или другая газета: «После исповеди и признания священнику разум Сальери помутился, и он пытался перерезать себе горло»… Понятно, что письменного признания Сальери, которое, якобы, хранилась в венском церковном архиве, так и не нашлась. Но с другой стороны, свидетельство о смерти Моцарта не содержало диагноза заболевания, анатомическое вскрытие не производилось, смерть композитора была окружена странностями, и вопрос об отравлении надолго повис в воздухе — так было ли оно на самом деле или нет?
Вот рассказ Констанции, жены Моцарта о том ужине, на котором, якобы, и произошло отравление. «Сальери приготовил ужин сам, но почти ни к одному блюду не прикоснулся, а только уговаривал Моцарта всего отведать. Сразу по возвращению домой Вольфгангу стало плохо: закружилась голова, началась рвота, рези в желудке, продолжавшиеся всю ночь. За завтраком началась опять рвота с потерей сознания». Моцарт, по словам его жены, и сам был убеждён в том, что его отравили… В любом случае, через три недели после этого ужина, когда за окном была полночь, Моцарт (так рассказывают очевидцы) «приподнялся, оглядел последним взглядом комнату, будто кого-то искал, повернулся лицом к стене и затих. На его постели лежал незаконченный "Реквием"…
Так был ли мальчик?
Странный внешний вид тела покойного, распространенные массивные отеки, таинственность похорон композитора и явились одним из источников слухов об отравлении Моцарта. (Тезис «отравления» был положен в основу трагедии А.С. Пушкина «Моцарт и Сальери»). Уж слишком много вопросов оставалось, действительно, открытыми. К примеру, почему никто не провожал Моцарта в последний путь?
Сначала существовала версия, что была снежная буря, но ее опровергли — по данным венских архивов, было тепло и без осадков. На похоронах не присутствовала даже вдова Моцарта: говорили, ее не пустили на похороны (или она сама отказалась) из-за своего болезненного состояния. Хоронили Моцарта в общей могиле, затерянной во времени. Но и тут свое объяснение: поскольку предполагали, что мог умереть маэстро в том числе и от чумы, гулявшей по Европе, и в таком случае всякие предосторожности были вполне в духе времени.
В 1966 г. вышла книга Бэра «Моцарт. Болезнь — смерть — погребение», где автор считает причиной смерти Моцарта «острый ревматизм» с опуханием суставов и «сердечной слабостью». Однако тайна, связанная с кончиной Моцарта, продолжает оставаться вроде как нераскрытой. Хотя никаких доказательств как не было, так и нет: сколько врачей его осматривало — столько было и диагнозов. А слухи — знает их история немало, порой опережают они славу великого музыканта. Вот пример с погребением великого Паганини, а точнее — с его НЕ погребением.
Чёрная кошка Паганини
Никколо Паганини, которого при жизни преследовала молва о том, что он продал душу дьяволу в обмен на изумительный дар виртуоза, умер в Ницце в мае 1840 года без исповеди и соборования. Без отпевания погребение было невозможно. Тело повезли на родину Паганини, в Геную, но и здешний губернатор запретил похороны. Гроб перевозили с места на место, погребение всё затягивалось.
А уже рождались слухи, что по ночам вокруг гроба (набальзамированное тело Паганини поместили в морг госпиталя для прокаженных) великого скрипача пляшут черти, а скрипка его сама собой играет жуткую музыку. Как будто великий Паганини и после смерти продолжал оставаться бродячим музыкантом, и лишь в 1929 году он обрел покой на генуэзском кладбище.
Вспомним еще, что основатель космоплавания К. Циолковский до своих великих научных открытий жил в местечке под названием Байконур — том самом, откуда полетят потом первые космические корабли. А крупнейший пассажирский теплоход Коста Конкордиа — по величине второй Титаник, затонет спустя 100 лет после гибели этого самого Титаника, и случится это в пятницу 13 числа.
Кстати, Паганини, обвиненный в чертовщине, родился на улочке с названием Чёрная кошка. Сколько еще таких историй можно привести. Но вернемся к разговору о светлой музыке Моцарта. А точнее, о тех ее сторонах, которые невольно выходят в нашем сознании за рамки привычного и вклиниваются в такую область знания, которую принято называть таинственной и мистической.
«Партийная» музыка Моцарта
Время жизни Моцарта совпало с пробуждением в Европе огромного интереса к духовно-мистическим учениям. Интерес к эзотерическим учениям древности не обошел стороной и Моцарта. 14 декабря 1784 года он вступил в Масонский орден, а к 1785 году уже был инициирован в степень Мастера-Масона. Кстати, его вступление в данный союз не было из разряда чего-то неординарного. «Однопартийцем» Моцарта был Иозеф Гайдн и чуть позже вступит в братство отец композитора — Леопольд Моцарт.
Для Моцарта, возможно, это был путь к дополнительному заработку: став Мастером-Масоном, Моцарт создавал музыку, предназначенную для масонских обрядов. Хотя, по литературным источникам, Моцарт был вроде как даже «страстным, убеждённым масоном», совсем не таким как Гайдн, который им только числился, и ни разу не участвовал в деятельности ложи и не написал ни одной масонской вещи. Моцарт же оставил нам ряд значительных произведений, написанных им специально для масонских обрядов и торжеств.
Среди «масонских» работ Моцарта преобладают вокальные произведения: небольшие хоровые песни и кантаты. Среди них такие сочинения, как: «Погребальная масонская музыка» (Maurerische Trauer-musik, c-mol), Адажио ор.410 для ансамбля духовых инструментов — музыка для сопровождения ритуальных масонских процессий; Адажио ор.411 для 2-х кларнетов и 3-х валторн — для вступления в ложу братьев ложи. И это, конечно, далеко не полный список. Считается, что наиболее насыщенной идеями и символами масонства стала опера «Волшебная флейта» (1791), либретто к которой написал масон Эммануэль Шиканедер (который, кстати, и давал Моцарту рекомендацию для вступления в «братство каменщиков»).
Однако оставим в стороне «партийные» заботы композитора. С какой бы целью и по какому поводу не создавалась бы музыка, на ней — отпечаток великого таланта композитора. И в следующем выпуске продолжим разговор именно об этом.
Черный человек Моцарта — понятие тоже из разряда мистических: никто его не видел, кроме самого музыканта. И потому в вопросе, кто это или что — мистика или болезненные фантазии воспалённого ума, можно сегодня лишь рассуждать, причём с одинаковой степени достоверности в любую сторону: у сторонников той и другой версии немало аргументов и доказательств. Одно вне сомнений — это светлая жизнерадостная музыка композитора….
Однажды вечером к Моцарту явился незнакомец, одетый в тёмные одежды, и сказал, что желает сделать музыкальный заказ. Состоятельные вельможи и даже короли часто обращались к известным музыкантам с предложением сочинить музыку для их собственного оркестра, капеллы, домашнего или придворного театра... Удивило Моцарта то, что неизвестный не назвал ни своё имя, ни имени заказчика, а также ещё в том, что заказ был не совсем обычный. Незнакомец заказал траурную музыку, в то время как Моцарт слыл на весь мир своими жизнелюбивыми, искрящимися светом и радостью сочинениями. "Чёрный человек" безмолвно отсчитал крупную сумму, которую растерянный Моцарт запросил в качестве задатка, и удалился.
Это событие взбудоражило музыканта. Вот как писал Моцарт в письме к своему другу:
«В моей голове хаос, лишь с трудом собираюсь с мыслями. Образ незнакомца не хочет исчезнуть с глаз моих. Я беспрерывно вижу его. Он просит, он настаивает, он требует работы. Чувствую — мое состояние подсказывает — мой час пробил. Конец придет прежде, чем я смогу полностью проявить свой талант. А как прекрасна была жизнь! Но никому не дано изменить предначертанного судьбой, измерить дни своей жизни»...
А между тем, тайна «черного человека», доставившего столько волнений великому композитору, раскрывалась просто. Оказывается, к Моцарту в тот злопамятный вечер приходил всего-навсего слуга графа Вальзегг Штуппах. Этот богатый господин был большим меломаном и буквально жаждал прославиться как сочинитель. Он и раньше покупал у разных композиторов небольшие произведения и, собственноручно переписывая их, выдавал за свои собственные. У графа случилось горе: умерла жена, и, потрясённый несчастьем, он решил увековечить её память реквиемом «собственного сочинения», для чего и заказал реквием втайне.
Заплатив деньги, граф полагал, что теперь сочинение Моцарта станет его собственностью. Однако смерть композитора испортила его планы. Моцарт задумал в "Реквиеме" 12 частей, но не закончил и седьмую часть "Лакримозу" — печальную, слезливую, как она звучит в переводе. Закончил "Реквием" после смерти своего учителя Зюсмайер, и несостоявшаяся мистификация потянула за собой другую — об отравлении Моцарта.
Слухи эти росли как снежный ком. Многие ссылались даже на признания самого Сальери. Вот как об этом факте писали газеты. «Антонио Сальери, первый капельмейстер Императорского двора, признался в том, что отравил Моцарта». Или другая газета: «После исповеди и признания священнику разум Сальери помутился, и он пытался перерезать себе горло»… Понятно, что письменного признания Сальери, которое, якобы, хранилась в венском церковном архиве, так и не нашлась. Но с другой стороны, свидетельство о смерти Моцарта не содержало диагноза заболевания, анатомическое вскрытие не производилось, смерть композитора была окружена странностями, и вопрос об отравлении надолго повис в воздухе — так было ли оно на самом деле или нет?
Вот рассказ Констанции, жены Моцарта о том ужине, на котором, якобы, и произошло отравление. «Сальери приготовил ужин сам, но почти ни к одному блюду не прикоснулся, а только уговаривал Моцарта всего отведать. Сразу по возвращению домой Вольфгангу стало плохо: закружилась голова, началась рвота, рези в желудке, продолжавшиеся всю ночь. За завтраком началась опять рвота с потерей сознания». Моцарт, по словам его жены, и сам был убеждён в том, что его отравили… В любом случае, через три недели после этого ужина, когда за окном была полночь, Моцарт (так рассказывают очевидцы) «приподнялся, оглядел последним взглядом комнату, будто кого-то искал, повернулся лицом к стене и затих. На его постели лежал незаконченный "Реквием"…
http://saturdayjam.livejournal.com/
Черный человек Моцарта — понятие из разряда мистических: никто его не видел, кроме самого музыканта. И потому в вопросе, кто это или что — мистика или болезненные фантазии воспалённого ума, можно сегодня лишь рассуждать, причём с одинаковой степени достоверности в любую сторону: у сторонников той и другой версии немало аргументов и доказательств. Одно вне сомнений — это светлая жизнерадостная музыка композитора….
Чёрный человек Моцарта
Однажды вечером к Моцарту явился незнакомец, одетый в тёмные одежды, и сказал, что желает сделать музыкальный заказ. Состоятельные вельможи и даже короли часто обращались к известным музыкантам с предложением сочинить музыку для их собственного оркестра, капеллы, домашнего или придворного театра...
Удивило Моцарта то, что неизвестный не назвал ни своё имя, ни имени заказчика, а также ещё в том, что заказ был не совсем обычный. Незнакомец заказал траурную музыку, в то время как Моцарт слыл на весь мир своими жизнелюбивыми, искрящимися светом и радостью сочинениями. "Чёрный человек" безмолвно отсчитал крупную сумму, которую растерянный Моцарт запросил в качестве задатка, и удалился.
Это событие взбудоражило музыканта. Вот как писал Моцарт в письме к своему другу:
«В моей голове хаос, лишь с трудом собираюсь с мыслями. Образ незнакомца не хочет исчезнуть с глаз моих. Я беспрерывно вижу его. Он просит, он настаивает, он требует работы.
Чувствую — мое состояние подсказывает — мой час пробил. Конец придет прежде, чем я смогу полностью проявить свой талант. А как прекрасна была жизнь! Но никому не дано изменить предначертанного судьбой, измерить дни своей жизни»...
А между тем, тайна «черного человека», доставившего столько волнений великому композитору, раскрывалась просто. Оказывается, к Моцарту в тот злопамятный вечер приходил всего-навсего слуга графа Вальзегг Штуппах. Этот богатый господин был большим меломаном и буквально жаждал прославиться как сочинитель. Он и раньше покупал у разных композиторов небольшие произведения и, собственноручно переписывая их, выдавал за свои собственные.
У графа случилось горе: умерла жена, и, потрясённый несчастьем, он решил увековечить её память реквиемом «собственного сочинения», для чего и заказал реквием втайне.
Заплатив деньги, граф полагал, что теперь сочинение Моцарта станет его собственностью. Однако смерть композитора испортила его планы. Моцарт задумал в "Реквиеме" 12 частей, но не закончил и седьмую часть "Лакримозу" — печальную, слезливую, как она звучит в переводе. Закончил "Реквием" после смерти своего учителя Зюсмайер, и несостоявшаяся мистификация потянула за собой другую — об отравлении Моцарта.
Слухи эти росли как снежный ком. Многие ссылались даже на признания самого Сальери. Вот как об этом факте писали газеты. «Антонио Сальери, первый капельмейстер Императорского двора, признался в том, что отравил Моцарта». Или другая газета: «После исповеди и признания священнику разум Сальери помутился, и он пытался перерезать себе горло»…
Понятно, что письменного признания Сальери, которое, якобы, хранилась в венском церковном архиве, так и не нашлось. Но с другой стороны, свидетельство о смерти Моцарта не содержало диагноза заболевания, анатомическое вскрытие не производилось, смерть композитора была окружена странностями, и вопрос об отравлении надолго повис в воздухе — так было ли оно на самом деле или нет?
Вот рассказ Констанции, жены Моцарта о том ужине, на котором, якобы, и произошло отравление. «Сальери приготовил ужин сам, но почти ни к одному блюду не прикоснулся, а только уговаривал Моцарта всего отведать. Сразу по возвращению домой Вольфгангу стало плохо: закружилась голова, началась рвота, рези в желудке, продолжавшиеся всю ночь. За завтраком началась опять рвота с потерей сознания». Моцарт, по словам его жены, и сам был убеждён в том, что его отравили…
В любом случае, через три недели после этого ужина, когда за окном была полночь, Моцарт (так рассказывают очевидцы) «приподнялся, оглядел последним взглядом комнату, будто кого-то искал, повернулся лицом к стене и затих. На его постели лежал незаконченный "Реквием"…
Так был ли мальчик?
Странный внешний вид тела покойного, распространенные массивные отеки, таинственность похорон композитора и явились одним из источников слухов об отравлении Моцарта. (Тезис «отравления» был положен в основу трагедии А.С. Пушкина «Моцарт и Сальери»). Уж слишком много вопросов оставалось, действительно, открытыми. К примеру, почему никто не провожал Моцарта в последний путь?
Сначала существовала версия, что была снежная буря, но ее опровергли — по данным венских архивов, было тепло и без осадков. На похоронах не присутствовала даже вдова Моцарта: говорили, ее не пустили на похороны (или она сама отказалась) из–за своего болезненного состояния.
Генри Нельсон О’Нил. «Последние часы Моцарта»
Хоронили Моцарта в общей могиле, затерянной во времени. Но и тут свое объяснение: поскольку предполагали, что мог умереть маэстро в том числе и от чумы, гулявшей по Европе, и в таком случае всякие предосторожности были вполне в духе времени.
В 1966 г. вышла книга Бэра «Моцарт. Болезнь — смерть — погребение», где автор считает причиной смерти Моцарта «острый ревматизм» с опуханием суставов и «сердечной слабостью». Однако тайна, связанная с кончиной Моцарта, продолжает оставаться вроде как нераскрытой. Хотя никаких доказательств как не было, так и нет: сколько врачей его осматривало — столько было и диагнозов.
А слухи — знает их история немало, порой опережают они славу великого музыканта.
«Партийная» музыка Моцарта
Время жизни Моцарта совпало с пробуждением в Европе огромного интереса к духовно-мистическим учениям. Интерес к эзотерическим учениям древности не обошел стороной и Моцарта.
14 декабря 1784 года он вступил в Масонский орден, а к 1785 году уже был инициирован в степень Мастера-Масона. Кстати, его вступление в данный союз не было из разряда чего-то неординарного. «Однопартийцем» Моцарта был Иозеф Гайдн и чуть позже вступит в братство отец композитора — Леопольд Моцарт.
Для Моцарта, возможно, это был путь к дополнительному заработку: став Мастером-Масоном, Моцарт создавал музыку, предназначенную для масонских обрядов. Хотя, по литературным источникам, Моцарт был вроде как даже «страстным, убеждённым масоном», совсем не таким как Гайдн, который им только числился, и ни разу не участвовал в деятельности ложи и не написал ни одной масонской вещи. Моцарт же оставил нам ряд значительных произведений, написанных им специально для масонских обрядов и торжеств.
Среди «масонских» работ Моцарта преобладают вокальные произведения: небольшие хоровые песни и кантаты. Среди них такие сочинения, как: «Погребальная масонская музыка» (Maurerische Trauer-musik, c-mol), Адажио ор.410 для ансамбля духовых инструментов — музыка для сопровождения ритуальных масонских процессий; Адажио ор.411 для 2-х кларнетов и 3-х валторн — для вступления в ложу братьев ложи. И это, конечно, далеко не полный список.
Считается, что наиболее насыщенной идеями и символами масонства стала опера «Волшебная флейта» (1791), либретто к которой написал масон Эммануэль Шиканедер (который, кстати, и давал Моцарту рекомендацию для вступления в «братство каменщиков»).
Однако с какой целью и по какому поводу не создавалась бы музыка, на ней — отпечаток великого таланта композитора.
09:03 8.06.2007
ВКонтакте Facebook Одноклассники
А был ли «черный человек»? Однажды Моцарт будто бы сказал жене, что его отравили, и он может точно вычислить момент своей смерти. Суд синьора
А был ли «черный человек»?
Однажды Моцарт будто бы сказал жене, что его отравили,
и он может точно вычислить момент своей смерти.
Суд синьора Бонбоньери
В 1823 году, спустя 32 года после кончины Моцарта, Антонио Сальери пытался перерезать себе горло.
Совесть замучила, - скажут у нас многие, читавшие Пушкина. Да, так, по мнению австрийского композитора Йозефа Маркса, думали и старые венцы, современники Моцарта и Сальери.
Когда же в 1825 году смерть, наконец, приняла в объятия Сальери, по Европе побежал слух, будто, исповедуясь в последний раз, он признался в отравлении Моцарта… Тогда же об этом узнал и Пушкин. Он мог слышать и что-то, не обсуждавшееся шумно, поскольку приятельствовал с Долли Фикельмон, женой австрийского посла.
И вот еще какой был случай: в Вене во время исполнения симфонии Бетховена в зал полетели с галерки какие-то листы. Подняв их, публика прочла стихи некоего итальянского художника Басси. В них Моцарт выпивал вино, отравленное его соперником и завистником Сальери. Автор был в зале. Он эти листы и разбрасывал.
В зале был и Бетховен. Однако, неистовый в гневе, он на сей раз не вскипел.
Реакция Бетховена на версию о Сальери – отравителе вообще загадочна. Бетховен был его учеником, но, годы спустя, называл Сальери одним из первых своих врагов. И все же в «разговорных тетрадях» Бетховена (так потерявший слух композитор «беседовал» с гостями) есть новости насчет предполагаемого преступления Сальери, но почему-то нет его собственного мнения на этот счет…
Почему Сальери отравил Моцарта? Из зависти. Да, говорят сторонники этой версии, Сальери был лучше Моцарта устроен в жизни и обеспечен, и в музыкальном мире являл собой заметную фигуру. Но Моцарт создал шедевр – оперу «Волшебная флейта», в последний год своей жизни он был на творческом подъеме. Сальери же – творчески бесплоден. Вот и подмешал яд в вино или угостил Моцарта отравленной конфеткой… Он был большим сластеной, этот Сальери. Ему даже прозвище дали – синьор Бонбоньери, то есть любитель конфет…
…Когда Моцарт написал «Волшебную флейту», Сальери был 41 год. С чего бы ему томиться мыслью, что это уже финал творчества и не будет у него больше музыки, которую публика вновь встретила бы с восторгом? Мне приходилось интервьюировать писателей и музыкантов, перешагнувших 80-летний рубеж, но и они были убеждены, что в смысле творческой потенции еще о-го-го, есть порох в пороховницах, и могут потягаться с молодыми. Думаю, что в этом со времен Моцарта и Сальери мир не переменился.
Другое дело, что у Пушкина Сальери не банальный завистник. У него – философия, и, согласно ей, отправляя Моцарта на небеса, Сальери восстанавливает божественную справедливость:
«Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет:
Оно падет опять, как он исчезнет:
Наследника нам не оставит он.
Что пользы в нем? Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!
Так улетай же! Чем скорей, тем лучше».
Но сознавал ли реальный Сальери такое превосходство Моцарта? Способен ли был мыслить так страшно, но глубоко? Большой вопрос.
В школьной хрестоматии по литературе, выпущенной недавно одним из ведущих российских издательств, трагедия «Моцарт и Сальери» сопровождается такой справкой: «…в последнее время появляются все новые материалы, подтверждающие версию отравления Моцарта Сальери».
Между тем со времени Пушкина найдено лишь одно доказательство, которое бросало бы тень на Сальери. Но и оно не указывает на Сальери как на отравителя, а лишь подтверждает, что в смерти Моцарта и его похоронах была какая-то тайна. Сальери объяснял невозможность проводить усопшего до его последнего приюта (за гробом Моцарта никто не шел!) ужасной погодой. Но потом один из исследователей додумался заглянуть в метеорологический дневник, и оказалось, что в день похорон Моцарта была нормальная погода. Ну разве что – небольшой туман…
Другое дело, что ряд исследователей, среди которых есть и врачи, давно склоняются к мысли, что Моцарт умер от отравления ртутью. Но виновен ли в том Сальери? Вопрос ставится и так: а единственный ли виновник Сальери? И кто он в этом деле: пешка или король?
Ищите женщин?
Врач, лечивший Моцарта, говорил, что у больного - просовидная лихорадка. Просовидная лихорадка (так в 18-м веке называли несколько болезней, порой – даже тиф) была смертельно опасна. Констанца Моцарт, вдова композитора, бросилась в горе на его еще теплую постель, чтобы просянка увела туда, куда забрала Моцарта.
Какая актриса! Она наверняка знала, что не рискует ничем, потому что сама его и погубила!
Да, есть и такая версия. Ее, в частности, считает вполне вероятной немецкий исследователь Вольфганг Риттер.
Констанце от поклонников Моцарта достается больше, чем Наталье Гончаровой от тех, кто считает, что Пушкину она была не пара и сгубила поэта любовью к балам и кокетством с Дантесом.
А что Констанца? Она-де тоже гения не понимала, была никудышней хозяйкой. Еще при жизни Моцарта закрутила роман с его учеником Зюсмайром, и будто маленький Франц Ксавер Моцарт – это не сын Вольфганга Амадея, а плод любви Констанцы и Зюсмайра. Когда же Моцарта не стало, Констанца вообще ужас что натворила: крест на могиле мужа не поставила (и могила затерялась), посмертную маску Моцарта нечаянно разбила, а осколки - это уж ненечаянно – выбросила в мусорное ведро; часть писем Моцарта вымарала или уничтожила, опасаясь, что что-то личное, семейное будет предано огласке и неверно истолковано. Но и тут не все верят Констанце.
Что же до Риттера, то его воображение рисует несколько картин участия Констанцы в убийстве мужа.
Картина первая: убийство организует Сальери или выполняет чей-то заказ. Причем убийство – поэтапное, порциями яда. Сам Сальери свой план осуществить не может, поскольку в дом Моцарта не вхож. Но ведь есть Зюсмайр, ученик обоих - и его, и Моцарта, который в доме Моцарта безо всяких подозрений может появиться в любое время. И Сальери искушает Зюсмайра славой: «Если уж говорить прямо, то вы подходящий человек на его место…»
Зюсмайр клюет на эту удочку, а поскольку у него с Констанцей роман, то рано или поздно в эту тайну посвящают и ее, чтобы не распространялась о том, что не надо, и говорила только то, что нужно.
Картина вторая: Констанце надоело жить в бедности, к тому же она не смогла простить Моцарту, что сначала он бы влюблен в ее сестру – Алоизию, а за ней начал ухаживать лишь после того, как Алоизия ему отказала.
И вот – Зюсмайр. Он и талантлив (Моцарт взял его в соавторы, работая над оперой «Тит»), и, в отличие от Моцарта, способен себя подать. Она делает ставку на Зюсмайра, тем более что ее второй сын – это ребенок не Моцарта, а Зюсмайра… Констанца с Зюсмайром убирают Моцарта со своего пути…
Эта версия удобна тем, что позволяет не верить свидетельствам Констанцы и другой ее сестры – Софии (в те дни она тоже была подле умирающего Моцарта). Свидетельством, которые, по мнению некоторых исследователей этой тайны, просто придуманы, чтобы замести следы, исказить приметы смертельной болезни Вольфганга Амадея и то, как… сочинялся «Реквием» (но об этом позже).
Зюсмайр после смерти Моцарта написал в стиле «Волшебной флейты» оперу «Зеркало для Аркадии» - он хорошо научился подражать почерку Моцарта и в переносном, и в самом прямом смысле. «Зеркало» принесло ему успех: Зюсмайра назначили придворным капельмейстером. Но разве живой Моцарт был бы всему этому помехой?
А с Констанцей они вроде еще до смерти Моцарта поссорились - оба были легкомысленны и взбалмошны.
Впрочем, даже те, кто не симпатизирует Констанце, мало верят в ее способность быть убийцей или пособницей убийц Моцарта.
Да и потом: Констанца пережила Моцарта на пятьдесят лет. И все эти годы многочисленные интервьюеры и почитатели Моцарта расспрашивали ее о гениальном супруге. О его последних днях наверняка не раз просили рассказать ее сыновья. Наконец она вышла замуж за датского дипломата, который будто бы до того полюбил музыку Моцарта и так увлекся его личностью, что даже написал о нем книгу! Возможно ли бесконечно говорить и слышать о Моцарте и не замучиться угрызениями совести, когда она так нечиста? Нет, если Констанца и способствовала гибели Моцарта, то разве что по глупости. Совсем уж невольно. В связи с чем – картина третья.
В день похорон Моцарта (или, по другим данным, чуть позже) в одном из домов Вены разыгралась кровавая семейная драма: Франц Хофдемель зарезал бритвой жену Магдалену (что у этих старых венцев за привычка – решать проблемы бритвой), а потом тем же способом покончил с собой. По другим данным, Магдалена выжила, но умерла для моцартоведения, поскольку избегала каких бы то ни было откровений.
Франц Хофдемель был приятелем Моцарта, его братом по масонской ложе. Магдалена брала у Моцарта уроки музыки.
Есть версия, что Моцарт влюбился в Магдалену, и она ответила взаимностью. Г-н Риттер предположил: не Констанца ли в отместку за измену мужа сообщила Хофдемелю об этом романе? Не она ли зародила сомнения: чье дитя Магдалена носит под сердцем?
Не одному Риттеру видится такая картина. Но каждый, кто рисует ее в своем воображении, приходит к выводу: если Констанца и сделала так, то уже после, а не до смерти Моцарта. Иначе Моцарт явно умер бы иной смертью: слишком импульсивен, как видно, был Хофдемель, чтобы ждать, когда подействует яд.
Но ведь Моцарт будто бы подозревал, что момент его смерти точно рассчитан… Что он имел в виду? И связано ли это с заказавшим «Реквием» «черным человеком», который, если по Пушкину, не давал Моцарту покоя? Об этом – читайте в следующую пятницу.
Марина КАМИНСКАЯ
Публикуется по: Мейер Г. Собрание литературных статей. Франкфурт-на-Майне, 1968. С. 29–39.
"Моцарт и Сальери", краткое драматическое произведение в двух сценах, едва ли не самое таинственное, загадочное и сложное из написанного Пушкиным. Таинственнее всего, конечно, человек в чёрном, заказавший Requiem Моцарту. Вернее, в нём средоточие всей таинственности, которая, на первый взгляд, кажется нам какою-то нарочитою, подчёркнутой. О чёрном человеке, за исключением его гробной окраски, мы ничего не знаем. Мы не можем даже вообразить себе черты и выражение его лица. Не видел их и Моцарт. В противном случае, встревоженный странным посещением, он поведал бы о них Сальери. Однако рассказ Моцарта о чёрном человеке с внешней, описательной, стороны звучал бы невыразительно и бледно, не будь он изложен короткими прерывистыми фразами, в ритме которых дышит предчувствие надвигающейся беды.
Недели три тому, пришел я поздно
Домой. Сказали мне, что заходил
За мною кто-то. Отчего - не знаю.
Всю ночь я думал, кто бы это был?
И что ему во мне? Назавтра тот же
Зашел и не застал опять меня.
На третий день играл я на полу
С моим мальчишкой. Кликнули меня;
Я вышел. Человек, одетый в черном,
Учтиво поклонившись, заказал
Мне Requiem и скрылся.
Итак, по наружности странный заказчик для Моцарта лишь "кто-то" и "тот же", "одетый в чёрном", нечто почти астральное, бесплотное.
Любитель похоронной музыки учтиво вторгается в простую человеческую жизнь беспечного Моцарта. "Играл я на полу с моим мальчишкой". Чего же проще! И нет, по-видимости, ничего мудрёного и страшного в приходе к известному композитору человека с музыкальным заказом. "Но вот с тех пор, - говорит Моцарт, обращаясь к Сальери, -
Мне день и ночь покоя не даёт
Мой чёрный человек. За мною всюду
Как тень он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит.
Чего же так испугался Моцарт, да ещё исподволь, не сразу? Ведь принял же он роковой заказ и, по собственным словам, сел тотчас же и стал писать, а по окончании работы оказался радостно зачарованным ею и не хотел расстаться со своим творением, как с чем-то волшебным, живительным. Очевидно одно: страх проникал в Моцарта постепенно, под впечатлением воспринятых бессознательно в первое же мгновение безликости и безымянности чёрного существа.
В безличии "одетого в черном" душа Моцарта учуяла вестника смерти. Это очень понятно и просто. Так просто, что стоило Пушкину задсржаться на этом лишнюю минуту, как охотникам до позитивных умозаключений открылось бы раздолье: "Пушкин в лице Моцарта вывел психологию заболевшего гения, подверженного галлюцинациям, который под давлением самовнушения"... и т.д. и т.д.
Прежде всего в таком толковании несостоятельна ссылка на галлюцинации: о посещениях черного человека Моцарту трижды докладывали другие. И если страх Моцарта перед безликим посетителем сравнительно легко объяснить болезненной впечатлительностью, то невозможно заподозрить в ней уравновешенного, весьма позитивно настроенного Сальери - чистейшего законника, отчасти представителя и невольного защитника "реальных ценностей".
Правда, Сальери не боится черного человека, но о его существовании о его исчерпывающем значении в судьбе Моцарта, наконец, о его потусторонности он знает доподлинно и притом раньше и больше самого Моцарта. Иначе Сальери, уже заготовивший яд, чтобы отравить Моцарта, не мог бы скрыть смущения, слушая рассказ о черном человеке, заказавшем Requiem обреченному им же, Сальери, на смерть.
Сальери не тупой, бесчувственный злодей, а утонченный вершитель человеческой справедливости, законник, еще живущий остатками совести. Между тем на замечание Моцарта о черном человеке, который сейчас, здесь, "с нами сам-третей сидит", он тотчас, не задерживаясь, отвечает шуткой, ссылаясь на шампанского бутылку и на веселую "Женитьбу Фигаро" (1). Сальери - сознательный союзник безликого посетителя - отвлекает Моцарта шуткой и усыпляет его внимание.
Все же и при таком толковании неисправимому эмпирику предоставляется подобие лазейки. "А что если сам Сальери, замысливший убийство, предварительно подослал кого-то к Моцарту с заказом похоронной музыки? Остается ли при такой упрощенной комбинации место для выходца с того света?"
Приняв такого рода положение, мы обречены утверждать, что сама жизнь, само бытие идет на помощь дьявольскому замыслу Сальери, достойно или не достойно дополняя его и доводя до полной меры. "Человек, одетый в черном" заходит к Моцарту трижды, дважды нс застает его и, наконец, на третий раз вручает ему роковой заказ. Случайность? Но случайность не что иное, как свободная игра, происходящая в недрах своевольной жизни. Что же касается великого художества, то в нем, как известно, случайностей не бывает. И вот, выходит, что жизнь троекратно или, вернее, самим явлением троекратности, творит совместно с Сальери и черным человеком кощунственную пародию на что-то и на кого-то. Ведь все же Моцарту заказана заупокойная обедня - по себе самом (что уже в достаточной степени кощунственно), а сама христианская обедня обращена к Божественной Троице. Таким образом, троекратная настойчивость черного человека с помощью жизни приобретает особый, если угодно, вполне позитивный смысл - служения черной мессы, исполняемой параллельно заупокойной обедне, заказанной Моцарту. И вот Сальери, черный человек, а вместе с ними - позитивно понимаемая жизнь, безвозвратно погружаются в черную мистику, в злую потусторонность, а Моцарт и его Requiem возникают как единственная и доподлинная реальность, как истинное бытие.
Конечно, вполне возможно, и даже должно, приняв построения Сальери, признать явлением нездешним именно Моцарта.
Что пользы в нем? Как некий херувим
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье,
В нас, чадах праха, после улететь!
Но пусть гениальность Моцарта - нездешняя, сам-то он, без сомнения, не потусторонен, а живет среди нас, ест, пьет и спит, играет на полу с своим мальчишкой.
Иное дело потусторонний всему в мире черный человек.
Сальери отлично знает черного человека, хотя бы сердцем, хотя бы своей искаженной совестью - но знает, и сознательно причастен его деяниям. Эта сознательная причастность потустороннему безмерно осложняет сущность позитивиста Сальери, поклонника земной пользы.
Сам по себе черный человек имеет в творчестве Пушкина свою многоликую генеалогию. Все без исключения поэмы, драматические сцены, сказки и повести великого поэта в замысле связаны между собою "единым важнейшим признаком: вторжением сверхъестественной, потусторонней силы в человеческую жизнь. Часто у Пушкина эта сверхъестественная сила, в которой, кстати сказать, древний человек распознал бы древнюю идею рока, выбирает между людей, своих бессознательных посредников, проводников потусторонней воли. Так, роковой сон Татьяны невидимо обволакивает Онегина, роком вторгающегося в бедную жизнь семейства Лариных и убивающего на дуэли "доброго малого" - Ленского. "Глас народа - глас Божий", недаром помещики, соседи Онегина, отмечают в нем чужеродное начало, нечто заморское, "нездешнее":
Он фармазон, он пьет одно
Стаканом красное вино
(2).
В "Полтаве" иное соотношение. Там сверхъестественная сила - рок - с помощью Божьего попустительства сливается неведомыми путями со своим посредником и проводником:
Выходит Петр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен.
Он весь, как Божия гроза.
Идея древнего рока - неумолимого закона, тяготевшего над падшим человечеством, зародилась в бездумном творчестве молодого Пушкина и на первых порах приняла облик сказочного и одновременно карикатурного Черномора. Тут - любопытнейшая черта! Древний человек не улыбался при мысли о роке, и, доведись ему прочесть "Руслана и Людмилу", он ужаснулся бы такому фамильярному обращению с неумолимым божеством. Нужны были долгие века христианства, чтобы в кровь, плоть и душу человека проникло чувство Благодати, освобождающей Голгофы. Объяснить вольнодумством и вольтерьянством легкое на первом шаге обращение Пушкина с роком значило бы ровно ничего не объяснить: само вольнодумство (дурно понятая свобода) есть следствие светски, если угодно, еретически воспринятого христианства. Пушкин был вполне новозаветным человеком и вряд ли не все его творчество устремлено на борьбу с древним ужасом рока, с ветхозаветной идеей Закона и человеческой справедливости. Неопровержимо и ясно: Моцарт был для Пушкина символом новозаветного человека, светским символом восстановленного Адама.
Однажды зародившись в творчестве Пушкина, идея древнего рока росла и развивалась, грозила каменной десницей командора, скакала Медным всадником за жалким неудачником Евгением и, наконец, опустилась на дно родной реки и стала мстительной русалкой. Но никогда и нигде она так страшно не выцветала, не делалась таким расплывчатым и вместе грозным пятном, как в тихой поступи, в неукоснительных движениях безликого чёрного человека. Ещё один шаг, одно движение - и расплывчатое пятно превратится в воронку, в чёрную дыру, и толстовский Иван Ильич (3) беспомощно забарахтается в ней. Что же касается обещанного нам сомнительного света в конце дыры, то едва ли сам Лев Толстой станет серьёзно настаивать на его действительном существовании.
Сальери вступил в союз с чёрным человеком и во имя справедливости, во имя земного равновесия устранил из жизни чудо в лице Моцарта. Будучи человеком восемнадцатого века, он не позабыл при этом о свершении пародии на погребальный ритуал. Толстой - существо новейшего образца - в обрядах не нуждался. Лично устрашённый чёрной дырою, он подружился с нею во имя других, навеки защемил в ней несчастного Ивана Ильича и коротким замыканием поспешил разделаться с евангельским чудом.
Однако сущность пушкинского Сальери неизмеримо сложнее и глубже толстовской. Вообще переброс от Сальери к Толстому - всего лишь частный эпизод, молниеносное пророчество Пушкина о поджидавшем нас яснополянском капкане, тёмном тупике девятнадцатого века.
Между Сальери и Толстым есть недоступная черта. Толстой ничего не знает о чуде и не верит в него. Знаменитая дыра Ивана Ильича для Толстого - простая метафора физической смерти, с наивным привеском на конце, на всякий случай, чего-то вроде тусклой керосиновой лампочки. Чудо, по Толстому, необходимо устранить, как вредную для человечества пустую бредню. Трудно назвать мистерией или хотя бы терпимой религиозной потугой затеянную Толстым грандиозную морализацию вселенной!
Для Сальери открыто все мистическое. Ему не нужно верить, - он ведает и Бога, и дьявола. Он не пугается черного человека, сознательно вступает с ним в союз и о херувимском чуде Моцарта отчетливо и просто свидетельствует сам. Сальери, в противовес Толстому, чрезвычайно и сложно духовен. Поэтому он никогда не опустится до родной Толстому области, иными словами - никогда не попадется в ловушку так называемой "социальной проблемы".
Где начинается социальное, там кончается духовное переживание добра и зла, там невозможны трагедия и мистерия, божественный розыгрыш в человеке и самим человеком внедренных в него свыше истин - "их же не прейдеши". Социальное начало отменяет соборное и водворяется в жизни ровно в той мере, в какой самоутверждаются люди, отказываясь от Бога. Социальное существует, поскольку человек атеистичен.
Сальери не только не социалист (его стремление к самоутверждению порядка не атеистического, а непосредственно богоборческого), но и совершенно чужд всему социальному, государственному. При первом легковесном обозрении он скорее может сойти за морализирующего эстета - есть и такие. Но моралью он только прикрывается, как маской, нужной ему для усыпления остатков собственной совести, для попытки оправдать зависть, которую он испытывает. К чему же и к кому питает он зависть?
Нет! Никогда я зависти не знал,
О, никогда! Ниже, когда Пиччини
Пленить умел слух диких парижан,
Ниже, когда услышал в первый раз
Я Ифигении начальны звуки.
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто!.. А ныне - сам скажу - я ныне
Завистник. Я завидую, глубоко,
Мучительно завидую. - О небо!
Бесспорно одно: Сальери завидует не гению Моцарта. Ведь принял же он "великого Глюка", открывшего "глубокие, пленительные тайны", и, по собственному признанию, пошёл за ним безропотно и бодро. Это признание наотрез уничтожает ходкое мнение о пушкинском Сальери как о завидующей бездарности. И всё же об этом многие "писали - не гуляли", к тому же упоминая всуе имя гениального Баратынского (4).
Следуя точно за умозаключениями Сальери, мы видим, что он нисколько не отвергает и не попирает ни чужой гениальности, ни чуда как таковых. Глубокие, пленительные тайны, добытые Глюком упорным трудом, Сальери принимает благоговейно и сами по себе почитает их чудом. Потрудившийся гений Глюка он также принимает и перед ним преклоняется. Но дело в том, что сам Глюк, как личностъ, для Сальери совсем не чудо, а всего только потрудившийся человек.
В целом явление Моцарта неприемлемо потому, что он - "гуляка праздный", он не заработал своих райских песен, они достались ему даром. При таком положении сам Моцарт, как человек, являет собою воплощённое чудо. Слово сказано! Именно чуда, воплотившегося в образе человеческом, не принимает Сальери. В области творчества - единственно сущной для человека, - Сальери утверждает магию и отрицает благодать. Сальери очень точно называет себя гордым (самоутверждающимся). Он ждёт свыше немедленных наград за труды и моления и, как будто сам того не замечая, в действительности же лицедействуя и лицемеря, подменяет совершённое художником усилие труда - насилием над сферами иными, а моление - заклятием. Это очень нетрудно доказать, ибо ждущий немедленной награды за труды и моления прежде Бога успел оценить себя сам и навязывает божественной правде собственное мнение о справедливости.
Признавая великим потрудившегося Глюка, Сальери совершает греховную подмену в свою пользу, он не видит благодатности сделанного Глюком усилия. Труд Глюка смиренен и бескорыстен, а потому благодатен. Работа Глюка равняется молитве, работа Сальери - заклятию. В своей самоутверждённости Сальери пронизан магией, он насквозь магичен. О да, "это сказка тупой, бессмысленной толпы - и не был убийцею создатель Ватикана", не мог никого убить и Глюк. Этого как будто не понимает отравитель Моцарта.
Магическая, колдовская сосредоточенность на себе доводит Сальери до самообожествления. "Нет правды на земле, но правды нет и выше!" - восклицает он. Но кто берёт на себя судить и небо и землю и не видит правды ни тут, ни там, кто утверждает собственную правду как единственную и, выбирая в жизни подсудимых, - казнит их, тот - бог. Вот что освещает Сальери серным люциферическим пламенем и не только делает умопостигаемой его связь с чёрным человеком, но и восстанавливает их злое тождество.
Пушкин - великий и мудрый поэт, всю жизнь трудившийся в поте лица, лучше кого бы то ни было знал, что такого художника-человека, как его Моцарт, действительность никогда не создавала и не создаст. Творя такого рода символ, Пушкин исходил из невозможного. Но для того чтобы символизировать нечто, необходимо его наличие. И все мы знаем, что это "нечто", это чудо доподлинно было нам явлено во образе Богочеловека. Он же не сеял, не жал, жил, как птица небесная, а из рук Его сыпался нездешний жемчуг. И вот теперь неминуемо облик пушкинского Сальери оборачивается для нас Иудой. Столь потрясающего раскрытия тёмной сущности предателя, такого толкования и развития простых евангельских слов о человеке, предавшем своего Бога, мировая поэзия не ведает!
Пушкинский Моцарт, подобно Богочеловеку, самим своим появлением на земле отменяет рок и законничество. Сальери, подобно Иуде, встает на защиту рока, присваивает себе его миссию и вытесняет из жизни воплощённое чудо.
В начале этого очерка Сальери назван позитивистом и невольным защитником "реальных ценностей". Ныне, когда символы Пушкина расшифрованы и раскрыты, необходимо сказать иначе: Сальери не позитивист, а существо, прикрывающееся позитивизмом для достижения своей метафизической цели. Сальери прежде и после всего - лицедей. Совершая свой злой пробег по чисто духовной орбите, он в поисках самооправдания - всегда необходимого злу - вынужден носить личину защитника всего земного, вещного, и помимо воли обнаруживать дьявольскую сущность всякого позитивизма вообще.
Любой актёр не удовлетворяется одною ролью, одною маской, а хочет играть и носить их множество, бесконечно и призрачно перевоплощаясь. Сальери добровольно присваивает себе одну лишь роль чёрного человека, с помощью которого и при содействии жизни творит страшную пародию на Requiem Моцарта. Но, понуждая его к дальнейшему дроблению, изменчивая жизнь "с улыбкой двусмысленной и тайной" возвращает ему пародию сторицей, по пути выясняя, что Сальери совсем не моралист, а лишь прикрывающийся моралью лицемер. Когда, весело смеясь, Моцарт приводит к своему убийце старого уличного скрипача, искажённо играющего моцартовскую мелодию, Сальери слышит голос жизни, насмешливо говорящей ему: "Ты сотворил кощунственную пародию на Моцарта, ты хочешь убить его и встать на его место. Знай, самозванец, что этот жалкий старик-скрипач, это подобие ветхого Адама не кто иной, как ты сам". В ответ Сальери прикрывается моральным обоснованием и гонит старика прочь:
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери. Пошел, старик!
Эти слова внутренним подспудным течением соединяются с конечным восклицанием Сальери -
Но ужель он прав,
И я не гений? Гений и злодейство
Две вещи несовместные.
Тут скрытый момент очищения, нужный не Сальери, а нам, зрителям. Лицедей и самозванец изобличен и падает сраженным.
В "Моцарте и Сальери" необычное у Пушкина двустороннее вторжение сверхъестественных сил в человеческую жизнь ставит это произведение на совершенно особое место. Это можно выразить так: чудо Моцарта врывается в земные расчеты Сальери, в ответ отравитель с помощью потустороннего черного существа рассекает человеческое естество Моцарта.
Двустороннее вторжение мистического "в человеческое, слишком человеческое" выводит эмпирику за пределы развивающегося действия. Поэтому "Моцарт и Сальери" Пушкина встает перед нами как чистейший мистериальный опыт. Новозаветная мистерия не может избежать символизации Тайной Вечери. Тем самым предрешена трактирная трапеза (художественный прием снижения), за которой Сальери предает и отравляет Моцарта.
Воплощенное чудо - Моцарт оказывается замкнутым в магическом круге темных масок Сальери. Чудо должно быть вытеснено из жизни!
Сократ - отравлен, Христос - распят. Да сбудется положенное!
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. "Женитьба Фигаро"
- комедия французского драматурга Пьера Огюстена Карона де Бомарше (1732–1799), написанная в 1784 году.
2. "Евгений Онегин", глава вторая, V.
3. Иван Ильич - заглавный герой повести Л.Н. Толстого "Смерть Ивана Ильича" (1881–1886).
4. Имеется в виду распространенное мнение, будто Е.А. Баратынский испытывал чувство жгучей зависти к А.С. Пушкину.
