Макияж. Уход за волосами. Уход за кожей

Кратко сказать о требуемом — достоинство, растекаться мыслью по древу — достоинство. Писатель волен выбрать требуемую ему форму подачи материала. Касательно Гроссмана — это обилие слов, потоп и даже флейм, как принято говорить в XXI веке. Более того, Гроссман и оффтоп — крепко связанные друг с другом понятия. Когда сабж «Битва за Сталинград», открывший книгу ожидает увидеть описание связанных с битвой событий, но никак не тонуть в авторских отступлениях. Доходит до того, что описываемый Гроссманом жар не ощущается, поскольку жар описан чрезмерно, его излишне много и он не кажется настоящим. Говорить при этом о войне уже само по себе кажется излишним, лучше ещё раз посетовать на горести еврейского народа.

Первая часть дилогии, «Правое дело», ввела читателя в курс описываемого автором. Но тогда Гроссман не мог нахвалиться прозорливости советских людей. Теперь Василий повернулся на сто восемьдесят градусов и рассказывает об обратном. Рассказывает он так, словно вина лежит на ком-то определённом. Хотя, будем честными, населявшие Россию народности всегда отличались стремлением к внутреннему согласию с действительностью и старались сделать всё для того, чтобы личное мнение не затмевало стремление к общему благу. Кто с таковым мировоззрением не согласился, те, не вынеся груз ответственности, предпочли покинуть Советский Союз.

А ведь стремление к общему благу — болезненная для русских тема. Гроссман это игнорирует. Он сторонник объективности. Его правда — настоящая правда, только поданная читателю под авторским углом её восприятия. Василий не считает, что ложь и общее благо совместимы. Пусть население дрогнет под поступью немцев, страна рухнет — главное сказать правду, какой бы она не была. Ежели люди хотят заблуждаться — нельзя им открывать глаза, они прекрасно осведомлены о происходящем. Помыслы всё равно будут направлены в требуемую им сторону, а мешающихся под ногами затопчут.

Стоит ли сочувствовать Гроссману, чей реализм отличался от социалистического? Он имел право на личную точку зрения и выразил её письменно. Что же до реакции власти на труд Василия, то она была вполне ожидаемой. Никто не любит, когда с ним не соглашаются. Взять хоть власть, хоть народ. И когда в тексте открыто говорится про концлагерь, где заключённые сами над собой устраивают надзор, себя же кормят отбросами и отправляют на смерть, легко увидеть завуалированную критику Советского Союза и нелестное мнение о населяющих его гражданах. Аналогичных примеров каждый сможет найти требуемое ему количество. Нашли их и в шестидесятых годах.

Врага нужно уничтожать, говорит словами действующих лиц Гроссман. Плохие люди есть среди всех наций, опять замечает Гроссман. Василий был умным человеком и понимал, к чему могут привести размышления, вступающие в противоречие с мнением большинства. Достаточно одному сказать, что ты враг, как остальные подхватят, и уже не будет важно, кто сказал и вследствие чего им были сделаны такие выводы. И всё равно Гроссман боролся за правду, желал сообщить о творимых несправедливостях и, должно быть, считал необходимым иначе воспринимать события прошлого. Но он не был тем одним, кто скажет правду и она тут же будет подхвачена, а после все с ней согласятся.

Правде тоже требуется время для усвоения, необходимо ждать или иным способом о ней рассказывать. Гроссман написал книгу. Теперь читатель может ознакомиться с прошлым. Настало время узнать правду! Правда правдива ли правда? В любом случае, прошлое в прошлом, и уже не так важно, какие процессы тогда происходили в обществе, нужно жить сегодняшним днём и смотреть наперёд, неся уже свою, а не чужую правду.

(1 вариант)

Основной круг философской проблематики эпопеи В. Гроссмана «Жизнь и судьба» – жизнь и судьба, свобода и насилие, законы войны и жизни народа. Писатель видит в войне не столкновение армий, а столкновение миров, столкновение различных взглядов на жизнь, на судьбу отдельного человека и народа. Война выявила коренные проблемы современнорти, вскрыла основные противоречия эпохи.

В романе две основные темы – жизнь и судьба. «Жизнь» – это свобода, неповторимость, индивидуальность; «судьба» – необходимость»,

Давление государства, несвобода. Комиссар Крымов говорит: «Как странно идти по прямому, стрелой выстреленному коридору. А жизнь такая путаная тропка, овраги, болотца, ручейки, степная пыль, несжатый хлеб, продираешься, обходишь, а судьба прямая, струночкой идешь, коридоры, коридоры, коридоры, в коридорах двери».

Судьба основных действующих лиц трагическая или драматическая. В героизме Гроссман видит проявление свободы. Капитан Греков, защитник Сталинграда, командир бесшабашного гарнизона «дома шесть дробь один», выражает не только сознание «правого дела борьбы с фашизмом», отношение к войне как к трудной работе, самоотверженность и здравый смысл, но и непокорство натуры, дерзость, независимость поступков и мыслей. «Все в нем – и взгляд, и быстрые движения, и широкие ноздри приплюснутого носа – было дерзким, сама дерзость». Греков – выразитель не только народного, национального, но и всечеловеческого, свободолюбивого духа (недаром его фамилия Греков).

Главный конфликт романа – конфликт народа и государства, свободы и насилия. «Сталинградское торжество определило исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и победившим государством продолжался. От этого спора зависела судьба человека, его свобода». Этот конфликт прорывается наружу в размышлениях героев о коллективизации, о судьбе «спецпереселенцев», в картинах колымского лагеря, в раздумьях автора и героев о тридцать седьмом годе и его последствиях.

Колымский лагерь и ход войны связаны между собой. Гроссман убежден, что «часть правды – это не правда». Арестованный Крымов ловит себя на мысли, что ненавидит пытающего его особиста больше, чем немца, потому что узнает в нем самого себя.

Гроссман изображает народные страдания: это и изображение лагерей, арестов и репрессий, и их разлагающего влияния на души людей и нравственность народа. Храбрецы превращаются в трусов, добрые люди – в жестоких, стойкие – в малодушных. Людей разрушает двойное сознание, неверие друг в друга. Причины данных явлений – сталинское самовластие и всеобщий страх. Сознанием и поведением людей со времен революции управляют идеологические схемы, приучившие нас считать, что цель выше морали, дело выше человека, идея выше жизни. Насколько опасна такая перестановка ценностей, видно из эпизодов, когда Новиков на восемь минут задержал наступление, то есть, рискуя головой, идет на невыполнение сталинского приказа ради того, чтобы сберечь людей. А для Гетманова «необходимость жертвовать людьми ради дела всегда казалась естественной, неоспоримой не только во время войны».

Отношение к судьбе, к необходимости, к вопросу о вине и ответственности личности перед лицом обстоятельств жизни у героев романа разное. Штурмбанфюрер Кальтлуфт, палач у печей, убивший пятьсот девяносто тысяч людей, пытается оправдать это приказом свыше, своей подневольностью, властью фюрера, судьбой: «судьба толкала его на путь палача». Но автор утверждает: «Судьба ведет человека, но человек идет потому, что хочет, и он волен не хотеть».

Смысл параллелей Сталин – Гитлер, фашистский лагерь – колымский лагерь в том, чтобы заострить проблему вины и ответственности личности Б самом широком, философском плане. Когда в обществе творится зло, в той или иной степени в нем виноваты все. Пройдя через трагические испытания XX века – вторую мировую войну, гитлеризм и сталинизм, – человечество начинает осознавать тот факт, что покорность, зависимость человека от обстоятельств, рабство оказались сильны. И в то же время в образах героев Отечественной войны Гроссман видит свободолюбие и совестливость. Что превысит в человеке и человечестве? Финал романа открыт.

(2 вариант)

«Рукописи не горят…» Сколько раз уже цитировали эту фразу Воланда, но хочется повторить ее вновь. Наше время – время открытий, возвращенных мастеров, ждавших своего часа, наконец увидевших свет. Роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба», написанный тридцать пять лет назад, пришел к читателю лишь в 1988 году и потряс литературный мир своей современностью, великой силой своего правдивого слова о войне, о жизни, о судьбе. Он отразил свое время. Лишь теперь, в девяностые, возможно стало говорить и писать о том, о чем размышляет автор романа. И поэтому это произведение принадлежит сегодняшнему дню, оно злободневно и сейчас.

Читая «Жизнь и судьбу», не можешь не поразиться масштабности романа, глубине выводов, сделанных автором. Кажется, что философские идеи сплетаются, образуя причудливую, но гармоничную ткань. Порой увидеть, понять эти идеи сложно. Где главное, какая основная мысль пронизывает повествование? Что есть жизнь, что есть судьба? «Жизнь такая путаная, тропки, овраги, болотца, ручейки… А судьба прямая-прямая, струночкой идешь… Жизнь – это свобода», – размышляет автор. Судьба же – несвобода, рабство, недаром обреченные на смерть в газовых камерах люди чувствуют, как «силится в них чувство судьбы». Судьба не подчиняется воле человека.

Основная тема произведения Гроссмана – свобода. Понятие «свобода», «воля» знакомо и дикому зверю. Но то свобода или несвобода физическая. С появлением человеческого разума смысл этих понятий изменился, стал глубже. Существует свобода моральная, нравственная, свобода мысли, непорабощенность души. Так что же важнее – сохранить свободу тела или разума? Почему именно эта философская проблема волновала автора? Очевидно, это было предопределено той эпохой, в которой он жил. Два государства встали над миром в то время, сошлись в борьбе, и от исхода этой битвы зависела судьба человечества. Обе державы, по словам одного из персонажей романа, – государства партийные. «Сила партийного руководителя не требовала таланта ученого, дарования писателя. Она оказывалась над талантом, над дарованием». Под термином «воля партии» подразумевалась воля одного человека, которого сейчас мы называем диктатором. Оба государства были сходны между собой тем, что граждане их, лишенные официального права мыслить, чувствовать, вести себя в соответствии со своей индивидуальностью, постоянно ощущали довлеющую над ними силу страха. Так или иначе, государственные здания, больше похожие на тюрьмы, были возведены и казались несокрушимыми. Человеку в них отводилась незначительная роль; куда выше, чем он, стояли государство и выразитель его воли, непогрешимый и могучий. «Фашизм и человек не могут сосуществовать. На одном полюсе – государство, на другом – потребность человека». Не случайно Гроссман, сравнивая два лагеря, сравнивает тоталитарные государства – Германию и Советский Союз тридцатых-сороковых годов. Люди сидят там за одни и те же «преступления»: неосторожное слово, плохую работу. Это «преступники, не совершившие преступлений. Разница лишь в том, что немецкий лагерь дан глазами русских военнопленных, знающих, за что они сидят, и готовых к борьбе. Люди же, находящиеся в сибирских лагерях, считают свою судьбу ошибкой, пишут письма в Москву. Десятиклассница Надя Штрум поймет, что тот, к кому обращены ее письма, по сути, и есть виновник происходящего. Но письма продолжают идти… Сибирский лагерь, пожалуй, страшнее германского. «Попасть к своим в лагерь, свой к своим. Вот где беда!» – говорит Ершов, один из героев романа. К страшному выводу приводит нас Гроссман: тоталитарное государство напоминает огромный лагерь, где заключенные являются и жертвами, и палачами. Недаром в лагерь желал бы превратить всю страну «философ» Казенеленбоген, в прошлом работник органов безопасности, ныне попавший в камеру на Лубянке, но продолжающий заявлять, что «в слиянии, в уничтожении противоположности между лагерями и запроволочной жизнью и есть… торжество великих принципов». И вот два таких государства вступают в войну друг против друга, исход которой решался в городе на Волге в сорок втором году. Один народ, одурманенный речами своего вождя, наступал, мечтая о мировом господстве; другой, отступая, не нуждался в призывах – он копил силы, готовясь отдать миллионы жизней, но победить захватчика, защитить Родину, Что происходит с душами тех, кто теснит армию противника, и что происходит в сердцах теснимых? Для того чтобы повернуть врага вспять, мало довлеющей над народом власти, необходима свобода, и в это тяжелое время она пришла. Никогда раньше люди не вели таких смелых, правдивых, свободных разговоров, как в дни боев под Сталинградом. Дыхание свободы ощущают люди в Казани, в Москве, но сильнее всего она в «мировом городе», символом которого станет дом «шесть дробь один», где говорят о тридцать седьмом годе и коллективизации. Борясь за независимость Родины, люди, подобные Ершову и Грекову, борются и за свободу личности в своей стране. Греков скажет комиссару Крымову: «Свободы хочу, за нее и воюю». В дни поражений, когда вольная сила поднималась с самого дна людских душ, Сталин чувствует, что… побеждали на полях сражений не только сегодняшние его враги. Следом за танками Гитлера в пыли, дыму шли все те же, кого он, казалось, навек усмирил, успокоил. «Не только история судит побежденных». Сам Сталин понимает, что если он будет побежден, то ему не простится то, что он сделал со своим народом. В душах людей постепенно поднимается чувство русской национальной гордости. В то же время прозрение приходит к окруженным немецким солдатам, к тем, кто несколько месяцев назад давил в себе остатки сомнений, убеждал себя в правоте фюрера и партии подобно оберлейтенанту Баху.

Сталинградская операция определила исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и победившим государством продолжается. Так кто же победит – государство или человек? Ведь с человека начинается свобода. Тоталитарная власть подавляет, чувство страха за жизнь сковывает, рождает покорность перед этой властью. Однако многие люди искренне верят, что в преклонении перед государством, партией, в восприятии высказываний вождя как святых истин заключена их сила. Такие могут не согнуться перед страхом смерти, но с содроганием отвергают сомнения в том, во что верили на протяжении жизни. Таков старый большевик, ленинец Мостовской, услышав из уст гестаповца Лисса то, что мучило его, в чем он даже в душе боялся себе признаться, лишь на мгновение утрачивает уверенность: «Надо отказаться от того, чем жил всю жизнь, осудить то, что защищал и оправдывал». Этот сильный, несгибаемый человек сам ищет несвободу, чувствует облегчение, вновь подчиняясь воле партии, одобряя отправку в лагерь смерти презирающего насилие Ершова. Иным, подобным Магару, Крымову, Штруму, потребовалось поражение для того, чтобы очеловечиться, увидеть правду, вернуть свободу своей душе. Крымов прозревает, попав в камеру, Магар, лишившись свободы, пытается донести свои выводы ученику Абарчуку: «Мы не понимаем свободы, мы раздавали ее… Она основа, смысл, – базис над базисом». Но, столкнувшись с недоверием, фанатичной слепотой, Магар кончает жизнь самоубийством. Дорогую цену заплатил он за духовное раскрепощение. Теряя иллюзии, Магар теряет и смысл существования. Особенно убедительно показано влияние свободы на мысли, поведение человека на примере Штрума. Именно в тот момент, когда «могучая сила свободного слова» целиком поглотила мысли, приходит к Штруму его научная победа, его открытие. Именно тогда, когда отвернулись от него друзья и сила тоталитарного государства давила и угнетала, Штрум найдет в себе силы не погрешить против собственной совести, почувствовать себя свободным. Но звонок Сталина задувает эти ростки свободы, и, лишь подписав подлое, лживое письмо, он ужаснется содеянному, и это поражение вновь откроет его сердце и разум свободе. Самой же сильной, несломленной, непорабощенной человеческой личностью окажется в романе жалкий заключенный немецкого лагеря Иконников, провозглашавший смешные и нелепые категории надклассовой морали. Он найдет в себе силы понять, что прежний идеал его лжив, и найти правду, смысл жизни в доброте, в «эволюции добра». Прав Ремарк, говоря: «Когда у человека не окажется уже ничего святого, все вновь, но гораздо более человечным образом, становится для него святым». И лишь человеческая доброта спасет мир. Та доброта, что заставит Даренского заступиться за обессилевшего немецкого пленного, а немолодую, обездоленную войной женщину побудит протянуть пленному кусок хлеба. Иконников, веря в доброту, погибнет раскрепощенным, провозгласит перед смертью свободу человека перед судьбой. «Если и теперь человеческое не убито в человеке, то злу уже не одержать победы» – к такому выводу придет он. «Развиваться будет не только мощь человека, но и любовь, душа его… Свобода, жизнь победят рабство», – скажет и Ченыжин.

Писатель во всей глубине изведал трагическую сложность конфликта человека и государства в сталинскую эпоху. Автор «Жизни и судьбы» ведет к мысли, что, пройдя через великие трагические испытания XX века – кошмары гитлеризма и сталинизма, – человечество начинает сознавать тот факт, что покорность, зависимость личности от обстоятельств, рабство внутри него оказались гораздо сильнее, чем можно было предполагать. Писателя нельзя счесть ни пессимистом, ни оптимистом. Художественное видение современного мира у В. Гроссмана трагедийное.

Финал романа в соответствии с этим видением печален. И в этом тоже заключена глубина его правды, правды автора.

(3 вариант)

Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» – одно из тех произведений, путь к читателю которых складывался непросто. Роман писался почти три десятилетия назад, но не был напечатан. Как и многие, он увидел свет уже после смерти автора. Можно сказать, что это одно из самых ярких и значительных произведений послевоенной русской литературы. «Жизнь и судьба» охватывает события военных и предвоенных лет, захватывает важнейшие события нашего бытия. Через весь роман проходит мысль о том, что во всех жизненных ситуациях главное – судьба человека, что каждый человек – это целый мир, который нельзя ущемить, не ущемляя одновременно интересов всего народа. Эта мысль глубоко гуманистична.

Утверждая высокий гуманистический идеал любви и уважение к человеку, В. Гроссман разоблачает все то, что направлено против человека, что уничтожает его неповторимую личность. В романе сопоставляются два режима – гитлеровский и сталинский. По-моему, В. Гроссман одним из первых наших писателей, критикуя то, что мы сегодня смело называем «сталинщиной», пытается определить корни, причины этого явления. Как гитлеризм, так и сталинизм уничтожают в человеке главное – его достоинство. Вот почему роман, воюя со сталинизмом, защищает, отстаивает достоинство личности, рассматривая ее в самом центре всех поставленных вопросов. Личная судьба человека, живущего в тоталитарном государстве, может сложиться благополучно или драматически, но она всегда трагична, так как человек не может исполнить свое жизненное предназначение иначе, как став деталью машины. Если машина совершает преступление, человек не может отказаться быть ее соучастником. Он им станет – хотя бы в качестве жертвы. Жертва может сгнить в лагере или счастливо умереть в кругу семьи.

Трагедия народа, по В. Гроссману, заключается в том, что, ведя освободительную войну, он, по сути дела, ведет войну на два фронта. Во главе народа-освободителя стоит тиран и преступник, который усматривает в победе народа свою победу, победу своей личной власти. На войне человек получает право стать личностью, он получает возможность выбора. В доме «шесть дробь один» Греков совершает один выбор, а Крымов, пишущий на него донос, – другой. И в этом выборе выражается суть данного человека.

Идея романа, мне кажется, заключается в том, что война у В. Гроссмана – огромная беда и в то же время огромное очищение. Война точно определяет, кто есть кто и кто чего стоит. Есть Новиков, и есть Гетманов. Есть майор Ершов, и есть те, кто даже на краю смерти шарахаются от его смелости и свободы.

Новиков – умный, совестливый комкор, который не может относиться к солдатам как к живой силе и побеждает врага военным умением на поле боя. Рядом с ним бригадный комиссар Гетманов – человек номенклатуры. На первый взгляд он кажется обаятельным и простым, но на самом деле он живет по классовым законам: к себе он применяет одни мерки, а к другим – иные.

И побеждает только совесть, правда, человечность, проходящая жестокое испытание. Ни соображения Сталина, ни его лозунги и призывы не были победоносны. Дрались за другое, что-то светлое и необходимое, даже если оно прикрывалось звонким лозунгом. Деление на категории, навешиванье ярлыков «врагов народа» – все это ушло, как навязанная фальшь. Открылось главное: во имя чего и ради чего должен жить человек, ценящий себя и свободу духа. Очень ярким в этом смысле мне кажется образ Грекова, один из самых привлекательных в романе. Греков не боится никого – ни немцев, ни начальства, ни комиссара Крымова. Это смелый, внутренне свободный, независимый человек.

Впервые роман был напечатан в 1988.

1.Роман-эпопея

2.Политический роман

3.Философский

4.Социальный

5.Интеллектуальный

Идейный центр: Сталинградская битва.

Гроссман начинает роман с описания гитлеровского лагеря. В лагере собраны люди разных национальностей, возрастов и политических убеждений. Тем самым подчеркивается вселенский характер происходящего. Конфликт добра и зла. Общая беда не объединяет людей, между ними все равно возникают недопонимания.

Всех честных и порядочных людей ждет одна судьба – смерть. Главная мысль: вопрос о соотношении высоких целей и жестоких средств.

Гроссман считает, что жестокие средства не оправдывают себя, даже если они совершаются ради высоких целей.

Герои романа по-разному относятся к проблеме жизни и судьбы, свободы и насилия. Поэтому у них и разное отношение к ответственности за свои поступки. Проводя параллель между Сталиным и Гитлером, фашистским концлагерем и лагерем на Колыме, Василий Гроссман говорит, что признаки любой диктатуры одинаковы. И ее влияние на личность человека разрушающее. Главная эпическая мысль романа: жизнь – синоним слова свобода; смерть – насилие.

Конфликт личности и государства. Различные формы насилия:

1.Война – самая страшная.

2.Фашизм (национал-социализм) – сверхнасилие.

3.Политика государственного национализма.

Не случайно для раскрытия этой темы автором выбран такой исторический период в жизни нашей страны, как Великая Отечественная война. Писатель считал, что война со всей остротой выявила проблемы современности, обнажила основные противоречия эпохи, писатель видит в войне не только столкновение армий, а столкновение различных взглядов на жизнь, на судьбу человека и народа.

Основные проблемы, затронутые Гроссманом в романе, - это жизнь и судьба, свобода и насилие, законы войны и жизни народа.

Конфликт человека и государства передается в размышлениях героев о коллективизации, о судьбе “спецпереселенцев”, он ощущается в картине колымского лагеря.

Победоносная Сталинградская битва в романе - это и героическое деяние, и беда народа, который, освобождая страну, освобождая мир от фашизма, одновременно завоевывает славу Сталину. “Сталинградское торжество определило исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и победившим государством продолжался. От этого спора зависела судьба человека и его свобода”.

Название книги символично. Жизнь определяет судьбу. Например, штурмбанфюрер Кальтлуфт, палач у печей, убивший пятьсот девяносто тысяч человек, пытается оправдать себя приказом свыше, властью фюрера, судьбой (“судьба толкала... на путь палача”). Но дальше автор говорит: “Судьба ведет человека, но человек идет потому, что хочет, и он волен не хотеть”.

Огромное количество проблем.

1.Еврейский вопрос: о положении этого народа в лагерях, в нашей стране, в мире.

2.Проблема выбора. Каждый выбирает сам: добро или зло. Поведение Ребекки – поведение раба. Страх заставляет людей терять свой человеческий облик.

3.Тема насилия и страха перетекает в тему покорности. Поражает покорность с которой люди идут на расстрел. Сама структура тоталитарного государства такова, что она формирует покорность. Чем человек ближе к смерти, тем меньше влияние государства.

17) Композиционные особенности, образная система романа Гроссмана «Жизнь и судьба».
Книга состоит из трех частей, разбитых на небольшие главы. Никаких эпиграфов нет, если не считать одного перед самим произведением, но мне кажется, что это инициатива издателя, поэтому здесь я его приводить не буду.

Крупномасштабных батальных сцен в произведении немного. Акцент делается на переживаниях людей, на их отношениях друг с другом. Люди в книге показаны такими, какие они бывают в жизни, а не сработанными по схеме «отрицательных» и «положительных». Автор стремится доказать, что бессмертные подвиги совершают обыкновенные люди. Гроссман вообще не показывает партию как организатора победы - ни в тылу, ни в армии.

Основной круг философской проблематики эпопеи В. Гроссмана “Жизнь и судьба” - жизнь и судьба, свобода и насилие, законы войны и жизни народа. Писатель видит в войне не столкновение армий, а столкновение миров, столкновение различных взглядов на жизнь, на судьбу отдельного человека и народа. Война выявила коренные проблемы современности, вскрыла основные противоречия эпохи.

В романе две основные темы - жизнь и судьба.

“Жизнь” - это свобода, неповторимость, индивидуальность; “судьба” - необходимость, давление государства, несвобода. Комиссар Крымов говорит: “Как странно идти по прямому, стрелой выстреленному коридору. А жизнь такая путаная тропка, овраги, болотца, ручейки, степная пыль, несжатый хлеб, продираешься, обходишь, а судьба прямая, струночкой идешь, коридоры, коридоры, коридоры, в коридорах двери”.

Судьба основных действующих лиц трагическая или драматическая. В героизме Гроссман видит проявление свободы. Капитан Греков, защитник Сталинграда, командир бесшабашного гарнизона “дома шесть дробь один”, выражает не только сознание “правого дела борьбы с фашизмом”, отношение к войне как к трудной работе, самоотверженность и здравый смысл, но и непокорство натуры, дерзость, независимость поступков и мыслей. “Все в нем - и взгляд, и быстрые движения, и широкие ноздри приплюснутого носа - было дерзким, сама дерзость”. Греков - выразитель не только народного, национального, но и всечеловеческого, свободолюбивого духа (недаром его фамилия Греков).

Главный конфликт романа - конфликт народа и государства, свободы и насилия. “Сталинградское торжество определило исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и победившим государством продолжался. От этого спора зависела судьба человека, его свобода”. Этот конфликт прорывается наружу в размышлениях героев о коллективизации, о судьбе “спецпереселенцев”, в картинах колымского лагеря, в раздумьях автора и героев о тридцать седьмом годе и его последствиях.

Колымский лагерь и ход войны связаны между собой. Гроссман убежден, что “часть правды - это не правда”. Арестованный Крымов ловит себя на мысли, что ненавидит пытающего его особиста больше, чем немца, потому что узнает в нем самого себя.

Гроссман изображает народные страдания: это и изображение лагерей, арестов и репрессий, и их разлагающего влияния на души людей и нравственность народа. Храбрецы превращаются в трусов, добрые люди - в жестоких, стойкие - в малодушных. Людей разрушает двойное сознание, неверие друг в друга. Причины данных явлений - сталинское самовластие и всеобщий страх. Сознанием и поведением людей со времен революции управляют идеологические схемы, приучившие нас считать, что цель выше морали, дело выше человека, идея выше жизни. Насколько опасна такая перестановка ценностей, видно из эпизодов, когда Новиков на восемь минут задержал наступление, то есть, рискуя головой, идет на невыполнение сталинского приказа ради того, чтобы сберечь людей. А для Гетманова “необходимость жертвовать людьми ради дела всегда казалась естественной, неоспоримой не только во время войны”.

Отношение к судьбе, к необходимости, к вопросу о вине и ответственности личности перед лицом обстоятельств жизни у героев романа разное.

Штурмбанфюрер Кальтлуфт, палач у печей, убивший пятьсот девяносто тысяч людей, пытается оправдать это приказом свыше, своей подневольностью, властью фюрера, судьбой: “судьба толкала его на путь палача”. Но автор утверждает: “Судьба ведет человека, но человек идет потому, что хочет, и он волен не хотеть”.

Смысл параллелей Сталин - Гитлер, фашистский лагерь - колымский лагерь в том, чтобы заострить проблему вины и ответственности личности в самом широком, философском плане. Когда в обществе творится зло, в той или иной степени в нем виноваты все. Пройдя через трагические испытания XX века - Вторую мировую войну, гитлеризм и сталинизм, - человечество начинает осознавать тот факт, что покорность, зависимость человека от обстоятельств, рабство оказались сильны. И в то же время в образах героев Отечественной войны Гроссман видит свободолюбие и совестливость. Что превысит в человеке и человечестве? Финал романа открыт.

Старый коммунист Михаил Мостовской, взятый в плен на окраине Сталинграда, привезен в концлагерь в Западной Германии. Он засыпает под молитву итальянского священника Гарди, спорит с толстовцем Иконниковым, видит ненависть к себе меньшевика Чернецова и сильную волю «властителя дум» майора Ершова.
Политработник Крымов послан в Сталинград, в армию Чуйкова. Он должен разобрать спорное дело между командиром и комиссаром стрелкового полка. Прибыв в полк, Крымов узнает, что и командир, и комиссар погибли под бомбежкой. Вскоре Крымов и сам принимает участие в ночном бою.
Московский ученый-физик Виктор Павлович Штрум с семьей находится в эвакуации в Казани. Теща Штрума Александра Владимировна и в горе войны сохранила душевную молодость: она интересуется историей Казани, улицами и музеями, повседневной жизнью людей. Жена Штрума Людмила считает этот интерес своей матери старческим эгоизмом. Людмила не имеет известий с фронта от Толи, сына от первого брака. Ее печалит категоричный, одинокий и тяжелый характер дочери-старшеклассницы Нади. Сестра Людмилы Женя Шапошникова оказалась в Куйбышеве. Племянник Сережа Шапошников - на фронте. Мать Штрума Анна Семеновна осталась в занятом немцами украинском городке, и Штрум понимает, что у нее, еврейки, мало шансов остаться в живых. Настроение у него тяжелое, он обвиняет жену в том, что из-за ее сурового характера Анна Семеновна не могла жить с ними в Москве. Единственный человек, смягчающий тяжелую атмосферу в семье, - подруга Людмилы, застенчивая, добрая и чуткая Марья Ивановна Соколова, жена коллеги и друга Штрума.
Штрум получает прощальное письмо от матери. Анна Семеновна рассказывает, какие унижения ей пришлось пережить в городе, где она прожила двадцать лет, работая врачом-окулистом. Люди, которых она давно знала, поразили ее. Соседка спокойно потребовала освободить комнату и выбросила ее вещи. Старый педагог перестал с ней здороваться. Но зато бывший пациент, которого она считала угрюмым и мрачным человеком, помогает ей, принося продукты к ограде гетто. Через него она и передала прощальное письмо сыну накануне акции уничтожения.
Людмила получает письмо из Саратовского госпиталя, где лежит ее тяжело раненный сын. Она срочно выезжает туда, но, приехав, узнает о смерти Толи. «Все люди виноваты перед матерью, потерявшей на войне сына, и тщетно пробуют оправдаться перед ней на протяжении истории человечества».
Секретарь обкома одной из оккупированных немцами областей Украины Гетманов назначен комиссаром танкового корпуса. Гетманов всю жизнь работал в атмосфере доносов, лести и фальши и теперь переносит эти жизненные принципы во фронтовую обстановку. Командир корпуса генерал Новиков - прямой и честный человек, старающийся предотвратить бессмысленные человеческие жертвы. Гетманов выражает Новикову свое восхищение и одновременно пишет донос о том, что комкор задержал атаку на восемь минут, чтобы сберечь людей.
Новиков любит Женю Шапошникову, приезжает к ней в Куйбышев. Перед войной Женя ушла от своего мужа, политработника Крымова. Ей чужды взгляды Крымова, который одобрял раскулачивание, зная о страшном голоде в деревнях, оправдывал аресты 1937 г. Она отвечает Новикову взаимностью, но предупреждает его, что, если Крымов будет арестован, вернется к бывшему мужу.
Военный хирург Софья Осиповна Левинтон, арестованная на окраине Сталинграда, попадает в немецкий концлагерь. Евреев везут куда-то в товарных вагонах, и Софья Осиповна с удивлением видит, как всего за несколько дней многие люди проходят путь от человека до «грязной и несчастной, лишенной имени и свободы скотины». Ревекка Бухман, пытаясь скрыться от облавы, задушила свою плачущую дочь.
В дороге Софья Осиповна знакомится с шестилетним Давидом, который перед самой войной приехал из Москвы на каникулы к бабушке. Софья Осиповна становится единственной опорой ранимого, впечатлительного ребенка. Она испытывает к нему материнское чувство. До последней минуты Софья Осиповна успокаивает мальчика, обнадеживает его. Они вместе гибнут в газовой камере.
Крымов получает приказ отправиться в Сталинград, в окруженный дом «шесть дробь один», где держат оборону люди «управдома» Грекова. До политуправления фронта дошли донесения о том, что Греков отказывается писать отчеты, ведет антисталинские разговоры с бойцами и под немецкими пулями проявляет независимость от начальства. Крымов должен навести в окруженном доме большевистский порядок и, в случае необходимости, отстранить Грекова от командования.
Незадолго до появления Крымова «управдом» Греков отправил из окруженного дома бойца Сережу Шапошникова и юную радистку Катю Венгрову, зная об их любви и желая спасти от смерти. Прощаясь с Грековым, Сережа «увидел, что смотрят на него прекрасные, человечные, умные и грустные глаза, каких никогда он не видел в жизни».
Но комиссар-большевик Крымов заинтересован только в сборе компромата на «неуправляемого» Грекова. Крымов упивается сознанием своей значительности, старается уличить Грекова в антисоветских настроениях. Даже смертельная опасность, которой ежеминутно подвергаются защитники дома, не охлаждает его пыл. Крымов решает отстранить Грекова и самому принять командование. Но ночью его ранит шальная пуля. Крымов догадывается, что стрелял Греков. Вернувшись в политотдел, он пишет донос на Грекова, но вскоре узнает, что опоздал: все защитники дома «шесть дробь один» погибли. Из-за крымовского доноса Грекову не присваивают посмертное звание Героя Советского Союза.
В немецком концлагере, где сидит Мостовской, создается подпольная организация. Но среди заключенных нет единства: бригадный комиссар Осипов не доверяет беспартийному майору Ершову, происходящему из семьи раскулаченных. Он боится, что смелый, прямой и порядочный Ершов приобретет слишком большое влияние. Заброшенный из Москвы в лагерь товарищ Котиков дает установку - действовать сталинскими методами. Коммунисты принимают решение избавиться от Ершова и подкладывают его карточку в группу отобранных для Бухенвальда. Несмотря на душевную близость с Ершовым, старый коммунист Мостовской подчиняется этому решению. Неизвестный провокатор выдает подпольную организацию, и гестапо уничтожает ее участников.
Институт, в котором работает Штрум, возвращается из эвакуации в Москву. Штрум пишет работу по ядерной физике, которая вызывает общий интерес. Известный академик говорит на ученом совете, что в стенах физического института еще не рождалась работа такого значения. Работа выдвинута на Сталинскую премию, Штрум находится на волне успеха, это радует и волнует его. Но одновременно Штрум замечает, что из его лаборатории понемногу выживают евреев. Когда он пытается вступиться за своих сотрудников, ему дают понять, что и его собственное положение не слишком надежно в связи с «пятым пунктом» и многочисленными родственниками за границей.
Иногда Штрум встречается с Марьей Ивановной Соколовой и вскоре понимает, что любит ее и любим ею. Но Марья Ивановна не может скрывать свою любовь от мужа, и тот берет с нее слово не видеться со Штрумом. Как раз в это время начинаются гонения на Штрума.
За несколько дней до сталинградского наступления Крымов арестован и отправлен в Москву. Оказавшись в тюремной камере на Лубянке, он не может прийти в себя от неожиданности: допросы и пытки имеют целью доказать его измену Родине во время Сталинградской битвы.
В Сталинградской битве отличается танковый корпус генерала Новикова.
В дни сталинградского наступления обостряется травля Штрума. Появляется разгромная статья в институтской газете, его уговаривают написать покаянное письмо, выступить с признанием своих ошибок на ученом совете. Штрум собирает всю свою волю и отказывается каяться, даже не приходит на заседание ученого совета. Семья поддерживает его и, в ожидании ареста, готова разделить его судьбу. В этот день, как всегда в тяжелые минуты его жизни, Штруму звонит Марья Ивановна и говорит, что гордится им и тоскует о нем. Штрума не арестовывают, а только увольняют с работы. Он оказывается в изоляции, друзья перестают с ним видеться.
Но в одно мгновение ситуация меняется. Теоретические работы по ядерной физике привлекают внимание Сталина. Он звонит Штруму и интересуется, не испытывает ли в чем-нибудь недостатка выдающийся ученый. Штрума немедленно восстанавливают в институте, создают ему все условия для работы. Теперь он сам определяет состав своей лаборатории, без оглядки на национальность сотрудников. Но когда Штруму начинает казаться, что он вышел из черной полосы своей жизни, он вновь оказывается перед выбором. От него требуют подписать обращение к английским ученым, которые выступили в защиту репрессированных советских коллег. Ведущие советские ученые, к которым теперь причислен Штрум, должны силой своего научного авторитета подтвердить, что в СССР нет репрессий. Штрум не находит в себе сил отказаться и подписывает обращение. Самым ужасным наказанием становится для него звонок Марьи Ивановны: она уверена, что Штрум не подписал письмо, и восхищается его мужеством...
В Москву приезжает Женя Шапошникова, узнавшая об аресте Крымова. Она выстаивает во всех очередях, в которых стоят жены репрессированных, и чувство долга по отношению к бывшему мужу борется в ее душе с любовью к Новикову. Новиков узнает о ее решении вернуться к Крымову во время Сталинградской битвы. Ему кажется, что он упадет мертвым. Но надо жить и продолжать наступление.
После пыток Крымов лежит на полу в лубянском кабинете и слышит разговор своих палачей о победе под Сталинградом. Ему кажется, что он видит Грекова, идущего ему навстречу по битому сталинградскому кирпичу. Допрос продолжается, Крымов отказывается подписывать обвинение. Вернувшись в камеру, он находит передачу от Жени и плачет.
Заканчивается сталинградская зима. В весенней тишине леса слышится вопль об умерших и яростная радость жизни.

(I вариант)
Основной круг философской проблематики эпопеи В. Гроссмана “Жизнь и судьба” - жизнь и судьба, свобода и насилие, законы войны и жизни народа. Писатель видит в войне не столкновение армий, а столкновение миров, столкновение различных взглядов на жизнь, на судьбу отдельного человека и народа. Война выявила коренные проблемы современности, вскрыла основные противоречия эпохи.
В романе две основные темы - жизнь и судьба.
“Жизнь” - это свобода, неповторимость, индивидуальность; “судьба” - необходимость, давление государства, несвобода. Комиссар Крымов говорит: “Как странно идти по прямому, стрелой выстреленному коридору. А жизнь такая путаная тропка, овраги, болотца, ручейки, степная пыль, несжатый хлеб, продираешься, обходишь, а судьба прямая, струночкой идешь, коридоры, коридоры, коридоры, в коридорах двери”.
Судьба основных действующих лиц трагическая или драматическая. В героизме Гроссман видит проявление свободы. Капитан Греков, защитник Сталинграда, командир бесшабашного гарнизона “дома шесть дробь один”, выражает не только сознание “правого дела борьбы с фашизмом”, отношение к войне как к трудной работе, самоотверженность и здравый смысл, но и непокорство натуры, дерзость, независимость поступков и мыслей. “Все в нем - и взгляд, и быстрые движения, и широкие ноздри приплюснутого носа - было дерзким, сама дерзость”. Греков - выразитель не только народного, национального, но и всечеловеческого, свободолюбивого духа (недаром его фамилия Греков).
Главный конфликт романа - конфликт народа и государства, свободы и насилия. “Сталинградское торжество определило исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и победившим государством продолжался. От этого спора зависела судьба человека, его свобода”. Этот конфликт прорывается наружу в размышлениях героев о коллективизации, о судьбе “спецпереселенцев”, в картинах колымского лагеря, в раздумьях автора и героев о тридцать седьмом годе и его последствиях.
Колымский лагерь и ход войны связаны между собой. Гроссман убежден, что “часть правды - это не правда”. Арестованный Крымов ловит себя на мысли, что ненавидит пытающего его особиста больше, чем немца, потому что узнает в нем самого себя.
Гроссман изображает народные страдания: это и изображение лагерей, арестов и репрессий, и их разлагающего влияния на души людей и нравственность народа. Храбрецы превращаются в трусов, добрые люди - в жестоких, стойкие - в малодушных. Людей разрушает двойное сознание, неверие друг в друга. Причины данных явлений - сталинское самовластие и всеобщий страх. Сознанием и поведением людей со времен революции управляют идеологические схемы, приучившие нас считать, что цель выше морали, дело выше человека, идея выше жизни. Насколько опасна такая перестановка ценностей, видно из эпизодов, когда Новиков на восемь минут задержал наступление, то есть, рискуя головой, идет на невыполнение сталинского приказа ради того, чтобы сберечь людей. А для Гетманова “необходимость жертвовать людьми ради дела всегда казалась естественной, неоспоримой не только во время войны”.
Отношение к судьбе, к необходимости, к вопросу о вине и ответственности личности перед лицом обстоятельств жизни у героев романа разное.
Штурмбанфюрер Кальтлуфт, палач у печей, убивший пятьсот девяносто тысяч людей, пытается оправдать это приказом свыше, своей подневольностью, властью фюрера, судьбой: “судьба толкала его на путь палача”. Но автор утверждает: “Судьба ведет человека, но человек идет потому, что хочет, и он волен не хотеть”.
Смысл параллелей Сталин - Гитлер, фашистский лагерь - колымский лагерь в том, чтобы заострить проблему вины и ответственности личности в самом широком, философском плане. Когда в обществе творится зло, в той или иной степени в нем виноваты все. Пройдя через трагические испытания XX века - Вторую мировую войну, гитлеризм и сталинизм, - человечество начинает осознавать тот факт, что покорность, зависимость человека от обстоятельств, рабство оказались сильны. И в то же время в образах героев Отечественной войны Гроссман видит свободолюбие и совестливость. Что превысит в человеке и человечестве? Финал романа открыт.

(II вариант)
Природное стремление человека к свободе неистребимо, его можно подавить, но нельзя уничтожить. Человек добровольно не откажется от свободы. В. Гроссман
“Рукописи не горят...” Сколько раз уже цитировали эту фразу Воланда, но хочется повторить ее вновь. Наше время - время открытий, возвращенных мастеров, ждавших своего часа, наконец увидевших свет. Роман В. Гроссмана “Жизнь и судьба”, написанный тридцать пять лет назад, пришел к читателю лишь в 1988 году и потряс литературный мир своей современностью, великой силой своего правдивого слова о войне, о жизни, о судьбе. Он отразил свое время. Лишь теперь, в девяностые, возможно стало говорить и писать о том, о чем размышляет автор романа. И поэтому это произведение принадлежит сегодняшнему дню, оно злободневно и сейчас.
Читая “Жизнь и судьбу”, не можешь не поразиться масштабности романа, глубине выводов, сделанных автором. Кажется, что философские идеи сплетаются, образуя причудливую, но гармоничную ткань. Порой увидеть, понять эти идеи сложно. Где главное, какая основная мысль пронизывает повествование? Что есть жизнь, что есть судьба? “Жизнь такая путаная... тропки, овраги, болотца, ручейки... А судьба прямая-прямая, струночкой идешь... Жизнь - это свобода”, - размышляет автор. Судьба же - несвобода, рабство, недаром обреченные на смерть в газовых камерах люди чувствуют, как “силится в них чувство судьбы”. Судьба не подчиняется воле человека.
Основная тема произведения Гроссмана - свобода. Понятие “свобода”, “воля” знакомо и дикому зверю. Но то свобода или несвобода физическая. С появлением человеческого разума смысл этих понятий изменился, стал глубже. Существует свобода моральная, нравственная, свобода мысли, непорабощен-ность души. Так что же важнее - сохранить свободу тела или разума? Почему именно эта философская проблема волновала автора? Очевидно, это было предопределено той эпохой, в которой он жил. Два государства встали над миром в то время, сошлись в борьбе, и от исхода этой битвы зависела судьба человечества. Обе державы, по словам одного из персонажей романа, - государства партийные. “Сила партийного руководителя не требовала таланта ученого, дарования писателя. Она оказывалась над талантом, над дарованием”. Под термином “воля партии” подразумевалась воля одного человека, которого сейчас мы называем диктатором. Оба государства были сходны между собой тем, что граждане их, лишенные официального права мыслить, чувствовать, вести себя в соответствии со своей индивидуальностью, постоянно ощущали довлеющую над ними силу страха. Так или иначе, государственные здания, больше похожие на тюрьмы, были возведены и казались несокрушимыми. Человеку в них отводилась незначительная роль; куда выше, чем он, стояли государство и выразитель его воли, непогрешимый и могучий. “Фашизм и человек не могут сосуществовать. На одном полюсе - государство, на другом - потребность человека”. Не случайно Гроссман, сравнивая два лагеря, сравнивает тоталитарные государства - Германию и Советский Союз тридцатых-сороковых годов. Люди сидят там за одни и те же “преступления”: неосторожное слово, плохую работу. Это “преступники, не совершившие преступлений”. Разница лишь в том, что немецкий лагерь дан глазами русских военнопленных, знающих, за что они сидят, и готовых к борьбе. Люди же, находящиеся в сибирских лагерях, считают свою судьбу ошибкой, пишут письма в Москву. Десятиклассница Надя Штрум поймет, что тот, к кому обращены ее письма, по сути, и есть виновник происходящего. Но письма продолжают идти... Сибирский лагерь, пожалуй, страшнее германского. “Попасть к своим в лагерь, свой к своим. Вот где беда!” - говорит Ершов, один из героев романа. К страшному выводу приводит нас Гроссман: тоталитарное государство напоминает огромный лагерь, где заключенные являются и жертвами, и палачами. Недаром в лагерь желал бы превратить всю страну “философ” Казенеленбоген, в прошлом работник органов безопасности, ныне попавший в камеру на Лубянке, но продолжающий заявлять, что “в слиянии, в уничтожении противоположности между лагерями и запроволочной жизнью и есть... торжество великих принципов”. И вот два таких государства вступают в войну друг против друга, исход которой решался в городе на Волге в сорок втором году. Один народ, одурманенный речами своего вождя, наступал, мечтая о мировом господстве; другой, отступая, не нуждался в призывах - он копил силы, готовясь отдать миллионы жизней, но победить захватчика, защитить Родину. Что происходит с душами тех, кто теснит армию противника, и что происходит в сердцах теснимых? Для того чтобы повернуть врага вспять, мало довлеющей над народом власти, необходима свобода, и в это тяжелое время она пришла. Никогда раньше люди не вели таких смелых, правдивых, свободных разговоров, как в дни боев под Сталинградом. Дыхание свободы ощущают люди в Казани, в Москве, но сильнее всего она в “мировом городе”, символом которого станет дом “шесть дробь один”, где говорят о тридцать седьмом годе и коллективизации. Борясь за независимость Родины, люди, подобные Ершову и Грекову, борются и за свободу личности в своей стране. Греков скажет комиссару Крымову: “Свободы хочу, за нее и воюю”. В дни поражений, когда вольная сила поднималась с самого дна людских душ, Сталин чувствует, что... побеждали на полях сражений не только сегодняшние его враги. Следом за танками Гитлера в пыли, дыму шли все те же, кого он, казалось, навек усмирил, успокоил. “Не только история судит побежденных”. Сам Сталин понимает, что если он будет побежден, то ему не простится то, что он сделал со своим народом. В душах людей постепенно поднимается чувство русской национальной гордости. В то же время прозрение приходит к окруженным немецким солдатам, к тем, кто несколько месяцев назад давил в себе остатки сомнений, убеждал себя в правоте фюрера и партии подобно обер-лейтенанту Баху. Сталинградская операция определила исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и победившим государством продолжается. Так кто же победит - государство или человек? Ведь с человека начинается свобода. Тоталитарная власть подавляет, чувство страха за жизнь сковывает, рождает покорность перед этой властью. Однако многие люди ис- кренне верят, что в преклонении перед государством, партией, в восприятии высказываний вождя как святых истин заключена их сила. Такие могут не согнуться перед страхом смерти, но с содроганием отвергают сомнения в том, во что верили на протяжении жизни. Таков старый большевик, ленинец Мос-товской, услышав из уст гестаповца Лисса то, что мучило его, в чем он даже в душе боялся себе признаться, лишь на мгновение утрачивает уверенность: “Надо отказаться от того, чем жил всю жизнь, осудить то, что защищал и оправдывал”. Этот сильный, несгибаемый человек сам ищет несвободу, чувствует облегчение, вновь подчиняясь воле партии, одобряя отправку в лагерь смерти презирающего насилие Ершова. Иным, подобным Магару, Крымову, Штруму, потребовалось поражение для того, чтобы очеловечиться, увидеть правду, вернуть свободу своей душе. Крымов прозревает, попав в камеру. Магар, лишившись свободы, пытается донести свои выводы ученику Абарчуку: “Мы не понимаем свободы, мы раздавали ее... Она основа, смысл, базис над базисом”. Но, столкнувшись с недоверием, фанатичной слепотой, Магар кончает жизнь самоубийством. Дорогую цену заплатил он за духовное раскрепощение. Теряя иллюзии, Магар теряет и смысл существования. Особенно убедительно показано влияние свободы на мысли, поведение человека на примере Штрума. Именно в тот момент, когда “могучая сила свободного слова” целиком поглотила мысли, приходит к Штруму его научная победа, его открытие. Именно тогда, когда отвернулись от него друзья и сила тоталитарного государства давила и угнетала, Штрум найдет в себе силы не погрешить против собственной совести, почувствовать себя свободным. Но звонок Сталина задувает эти ростки свободы, и, лишь подписав подлое, лживое письмо, он ужаснется содеянному, и это поражение вновь откроет его сердце и разум свободе. Самой же сильной, несломленной, непорабощенной человеческой личностью окажется в романе жалкий заключенный немецкого лагеря Иконников, провозглашавший смешные и нелепые категории надклассовой морали. Он найдет в себе силы понять, что прежний идеал его лжив, и найти правду, смысл жизни в доброте, в “эволюции добра”. Прав Ремарк, говоря: “Когда у человека не окажется уже ничего святого, все вновь, но гораздо более человечным образом, становится для него святым”. И лишь человеческая доброта спасет мир. Та доброта, что заставит Даренского заступиться за обессилевшего немецкого пленного, а немолодую, обездоленную войной женщину побудит протянуть пленному кусок хлеба. Иконников, веря в доброту, погибнет раскрепощенным, провозгласит перед смертью свободу человека перед судьбой. “Если и теперь человеческое не убито в человеке, то злу уже не одержать победы” - к такому выводу придет он. “Развиваться будет не только мощь человека, но и любовь, душа его... Свобода, жизнь победят рабство”, - скажет и Ченыжин.
Писатель во всей глубине изведал трагическую сложность конфликта человека и государства в сталинскую эпоху. Автор “Жизни и судьбы” ведет к мысли, что, пройдя через великие трагические испытания XX века - кошмары гитлеризма и сталинизма, - человечество начинает сознавать тот факт, что покорность, зависимость личности от обстоятельств, рабство внутри него оказались гораздо сильнее, чем можно было предполагать. Писателя нельзя счесть ни пессимистом, ни оптимистом. Художественное видение современного мира у В. Гроссмана трагедийное.
Финал романа в соответствии с этим видением печален. И в этом тоже заключена глубина его правды, правды автора.

(III вариант)
Роман Василия Гроссмана “Жизнь и судьба” - одно из тех произведений, путь к читателю которых складывался непросто. Роман писался почти три десятилетия назад, но не был напечатан. Как и многие, он увидел свет уже после смерти автора. Можно сказать, что это одно из самых ярких и значительных произведений послевоенной русской литературы. “Жизнь и судьба” охватывает события военных и предвоенных лет, захватывает важнейшие события нашего бытия. Через весь роман проходит мысль о том, что во всех жизненных ситуациях главное - судьба человека, что каждый человек - это целый мир, который нельзя ущемить, не ущемляя одновременно интересов всего народа. Эта мысль глубоко гуманистична.
Утверждая высокий гуманистический идеал любви и уважение к человеку, В. Гроссман разоблачает все то, что направлено против человека, что уничтожает его неповторимую личность. В романе сопоставляются два режима - гитлеровский и сталинский. По-моему, В. Гроссман одним из первых наших писателей, критикуя то, что мы сегодня смело называем “сталинщиной”, пытается определить корни, причины этого явления. Как гитлеризм, так и сталинизм уничтожают в человеке главное - его достоинство. Вот почему роман, воюя со сталинизмом, защищает, отстаивает достоинство личности, рассматривая ее в самом центре всех поставленных вопросов. Личная судьба человека, живущего в тоталитарном государстве, может сложиться благополучно или драматически, но она всегда трагична, так как человек не может исполнить свое жизненное предназначение иначе, как став деталью машины. Если маши на совершает преступление, человек не может отказаться быть ее соучастником. Он им станет - хотя бы в качестве жертвы. Жертва может сгнить в лагере или счастливо умереть в кругу семьи.
Трагедия народа, по В. Гроссману, заключается в том, что, ведя освободительную войну, он, по сути дела, ведет войну на два фронта. Во главе народа-освободителя стоит тиран и преступник, который усматривает в победе народа свою победу, победу своей личной власти.
На войне человек получает право стать личностью, он получает возможность выбора. В доме “шесть дробь один” Греков совершает один выбор, а Крымов, пишущий на него донос, - другой. И в этом выборе выражается суть данного человека.
Идея романа, мне кажется, заключается в том, что война у В. Гроссмана - огромная беда и в то же время огромное очищение. Война точно определяет, кто есть кто и кто чего стоит. Есть Новиков, и есть Гетманов. Есть майор Ершов, и есть те, кто даже на краю смерти шарахаются от его смелости и свободы.
Новиков - умный, совестливый комкор, который не может относиться к солдатам как к живой силе и побеждает врага военным умением на поле боя. Рядом с ним бригадный комиссар Гетманов - человек номенклатуры. На первый взгляд он кажется обаятельным и простым, но на самом деле он живет по классовым законам: к себе он применяет одни мерки, а к другим - иные.
И побеждает только совесть, правда, человечность, проходящая жестокое испытание. Ни соображения Сталина, ни его лозунги и призывы не были победоносны. Дрались за другое, что-то светлое и необходимое, даже если оно прикрывалось звонким лозунгом. Деление на категории, навешиванье ярлыков “врагов народа” - все это ушло, как навязанная фальшь. Открылось главное: во имя чего и ради чего должен жить человек, ценящий себя и свободу духа. Очень ярким в этом смысле мне кажется образ Грекова, один из самых привлекательных в романе. Греков не боится никого - ни немцев, ни начальства, ни комиссара Крымова. Это смелый, внутренне свободный, независимый человек.
Дискуссии о свободе, о добре и доброте, о дружбе, о причинах полной покорности человека перед лицом тотального насилия развертываются у В. Гроссмана под пулями, на пороге газовой камеры, на квартирах ученых в Казани и в камерах Лубянки. В. Гроссман погружается в самые низы бесчеловечной войны и бросает взгляд на ее верхи: в штаб Еременко и в штаб Паулюса. Писатель наблюдает воронку, в которой одновременно прячутся от смерти русские и немец, видит физический страх и духовное благородство, святой порыв и предательство, грубость, нежность, слезы. Греков уже недвусмысленно поглядывает на радистку Катю, желая урвать от жизни хоть что-то, пока он жив. Но и это циничное чувство в конце концов растворяется в самоотрешении, и он отсылает Катю и ее возлюбленного Сережу прочь из дома, спасая их самих и их любовь.
Вместе с тем В. Гроссман показывает и античеловеческую сущность войны: осажденный Сталинград воюет на последней кромке берега, героически сопротивляются защитники города. А рядом - будничные заботы, борьба зависти, тщеславия и настоящей любви.
Впервые писатель показывает не сюжет, а философствует о войне. Широкомасштабность охвата явлений роднит роман В. Гроссмана с толстовской эпопеей “Война и мир”. У В. Гроссмана тот же размах, то же сплетение линий жизни, судеб в один узел, их схождение в одно историческое действо.

Итак, роман "Жизнь и судьба" все - таки пришел к читателю, как мечтал о том писать. В начале 1970-х годов опальный роман увидел свет в ФРГ, а в 1988 году произведение появилось на страницах журнала "Октябрь". Затем последовали и отдельные издания.

Едва в журнале "Октябрь" завершилась публикация "Жизнь и судьба" В. Гроссмана, как она начала стремительно обрастать таким количеством откликов, рецензий, статей, что их общий объем едва ли уступает объему самого романа. В них не всегда сталкивались впрямую "за" и "против", хотя и такое нередко встречалось; в большинстве своем то были все же остродискуссионные выступления, которые рассматривали роман с разных точек зрения. В многочисленных публикациях включающих разного рода коллективные обсуждения за "круглым столом", в более или менее развернутых комментариях к документам из архивов, так или иначе совещаются разные грани философско-нравственной и социально- историческая проблематика романа.

Все имело весьма широкий резонанс. Во многих журналах и газетах появились и статьи, которые являлись, однако, не столько рецензиями, сколько публицистическими интерпретациями романа, своеобразными отзвуками его идейной концепции. Каждый автор высказывал свое, заветное, наиболее взволновавшее его. Например, И. Золотусский сосредоточился на философской проблеме насилия: "Гибель толпы евреев входящих в газовую камеру, написана Гроссманом с цепенящей силой. Жилы стынут, когда читаешь про это убийство. Это апогей торжества насилия и прозы насилия, выработавшего безупречные формы для превращения человека в прах, пепел".

А.И. Дедков в журнале "Новый мир" философски говорил о проблеме народа и государства: "Доброта, злость, раздражение или какие - то другие качества писательского мировосприятия обычно примешаны к зрению каждого персонажа. Зрение Гроссмана - прежде всего сострадающее, всепонимающее зрение. Писатель чувствовал, что образумляющего, взывающего к милосердию зрения недостает миру. В меру сил он восполнял его нехватку. Кажется, он был убежден, что зрения этого рода особенно не достает там, где человек входит в соприкосновение с государством".

Писали также и о единстве закона войны и закона жизни, и о романе В. Гроссмана, сопоставляли поэтику "Жизни и судьбы" с "Войной и миром" Л. Толстого. Так, А. Эльяшевич писал: "Мне кажется, что многоцветие жанровых признаков опровергает расхожие мнения о традиционности избранной В. Гроссманом формы. При несомненной близости "Жизни судьбы" к "Войне и миру" это произведение, свободно от распространенного ныне рабского подражания манере великого русского классика и подлинно новаторство не только по содержанию, но и по форме".

Размышляя о различных публикациях, посвященных творчеству В.С. Гроссмана в целом и его романистике в частности, убеждаешься в правоте Г. Белой, констатировавшей, что "Жизнь и судьба" все-таки недостаточно, хотя сделано уже немало!

Для раскрытия избранной темы важно определить ключевые отличительные черты романного жанра.

Вопрос о том, что такое жанр вообще и такая жанровая разновидность, как роман, в частности, можно смело назвать риторическим. Его, как правило, не принято задавать, но если он поставлен, на него редко дают прямой ответ.

Своё определение понятия "жанр" в 20-х годах 20 века предложил великий отечественный филолог Ю. Тынянов: "Жанр - реализация, сгущение всех бродящих, брезжущих сил слова".

Обратимся теперь к предложенной М. Бахтиным концепции трактовки жанра романа. Любое произведение литературы, по М. Бахтину, неизбежно отражает существенные стороны авторской концепции мира и человека. Наиболее полным воплощением этой концепции, замечательный - культуровед, филолог и мыслитель, является прозаическое произведение в форме романа, предмет которого - "настоящее, текучее, непрерывное, неизменчивое, представляемое в непосредственном".

Опираясь на тезисы М. Бахтина, выдающийся самарский ученый Скобелев, назвал, такие особенности жанровой специфики романа.

1. Отказ от "эпического" мировоззрения, которое проявляется с наибольшей полнотой в архаико-мифологическом эпосе;

2. "Частное ("приватное") видение мира, предполагающее отказ от универсальной "тождественности общего и личного начал" (С.Г. Бочаров) и вырастающее на основе отказа от "эпического" миросозерцания";

3. "Стремление выявить закономерности непосредственно наблюдаемой "неготовой действительности" как некоего универсума, как "всей" действительности.

Говоря о социально - исторической проблематике, как об одной из главных в романе, следует отметить то обстоятельство, о котором упоминал за "круглым столом" в 1988 году, опубликованном в журнале "Литературное обозрение", доктор филологических наук С. Тюшкевич: В. Гроссман философски показывает в своем произведении "Жизнь и судьба" войну как сплошной социальный процесс. Война - это, прежде всего, военные действия. Но не только. Это - определенное состояние общества, состояние всего народа, всей культуры Великая Отечественная война - всенародная. Все народы нашей страны - участники войны и творцы победы над фашизмом.

Прав В. Тюшкевич, справедливо указывая на философский характер отражения в романе социального аспекта жизни. Писатель фиксирует участие в битве за Сталинград не только воинов, от солдат до командующего, но и всех слоев общества - рабочих, крестьян, ученых, партийных и советских работников. В каждом образе выражен тот или иной аспект, взглядов автора на народ. Солдаты - танкисты, пехотинцы, такие, как старик Поляков из дома "шесть дробь один", врачи госпиталя, писателя, эвакуированные в Куйбышев, баба Христя, спасающая от голода солдата, бухгалтер Наум Розенберг, которого заставляют рыть яму для приговоренных евреев, женщина, дающая гитлеровскому офицеру кусок хлеба, фанатик Крымов, фанатик Абарчук, следователи с Лубянки, парикмахеры и могильщики - вот широчайшая панорама романного повествования, столь далекая и столь близкая и родная нам. Поэтому, читая роман, испытываешь острое чувство гордости за нашу страну и одновременно ощущаешь горечь, ибо понимаешь, какие трагические события он пережил.

Позиция же литературного критика А. Марченко иная. Она утверждает, что "чтение романа "Жизнь и судьба" оставляет какую - то неудовлетворенность, поскольку в художественном смысле, по - моему, Гроссман - не новатор. Для довольно смелых и неординарных идей не найдена адекватная форма. Мы пытаемся говорить о романе как о великом творении, но, с моей точки зрения, это еще не органичное создание".

Да, не следует забывать о том, что мнение критики и читателей о романе В. Гроссмана нельзя назвать единодушным, а уж тем более прекраснодушным. Нам близки точки зрения, высказанные Тюшкевичем, и автором статьи "Дух свободы" А. Лазаревым о "правдивости, реальности описанного в романе.

Писатель, обратившийся в произведении к тому, что долго находилось в искусстве слова под запретом, должен быть смелым и мужественным, чтобы решительно переступить через ограничения. Не только потому, что можно было поплатиться (что и случилось с Гроссманом), но и для того, чтобы одолеть в самом себе внутреннего редактора, не принимать во внимание ставшие привычным табу, увидеть действительность без шор. Да мог ли писатель, не раскрывшись духовно, философски масштабно, написать о свободе как о необходимом условии человеческого существования? И о многом другом (о тоталитаризме, личной диктатуре, глубочайшем кризисе гуманизма, шовинизме и т.д.), о чем лишь на исходе советской эпохи заговорили громко, внятно, страстно, порой отдавая, к сожалению щедрую дань политическому заказу.

В "Жизни и судьбе" предстают страницы горькой и героической истории, совершенно непохожей на ту, что вбивалась в сознание не одному поколению разного рода конъюнктурными учебниками и пособиями, даже в новейших, академических респектабельных внешне вариантах - это тяжкий путь, который стоил народу великих жертв, множества искалеченных жизней. Горькая судьбина не миновала и персонажей романа, не обошла ни тридцатым годом, ни сорок первым, ни иными… Если самого чудом не задело "красное колесо" истории, то оно прошлось по какому-нибудь из родных и близких. И жуткие эксцессы во - многом вынужден сплошной коллективизации, обрекший на страдания тысячей и тысячи "спецпереселенцев", и голод, который разгулялся отнюдь не только в Украине и беспрепятственно косил и косил людей, и объективно обусловленные жесткой логикой политической репрессии и начавшиеся задолго до тех событий, что отразились непосредственно в романном действии и не окончившиеся со смертью того, о ком пели, что "он каждого любит как добрый отец", и катастрофическая начало войны с Третьим рейхом, которой предполагал совершенно иное развитие событий, - все это было реальной жизнью страны, многое определявший в реальной жизни героев Гроссмана.

Реальной, но никак не освещаемой, более того, полускрытой, зловеще призрачной - зачастую ни прямо писать, ни откровенно говорить (разве что в кругу самых близких людей), об этом было нельзя, буквально за одно неосторожное слово в некоторые моменты можно было заплатить очень дорого. Широко, громко, эмоционально заразительно, говорил о том, что жить стало лучше, что колхозные столы ломятся от изобилия, что армия готова "на вражьей земле" разгромить супостата "малой кровью, могучим ударом", что советский человек "поет о Сталине, который стал частью души каждого нового человека, который озарил своим гением, своей человечностью, своей сильной волей, своей улыбкой жизнь народов советской страны, стал самым близким, самым родным человеком".

Нужно ли распространяться о том, к каким духовным - и не только духовным - последствиям приводили двойные стандарты, когда даже подлинные достижения и весомые успехи обретали черты мифа, и годами продолжавшаяся в густом тумане страха и демагогии погоня за ведьмами, какая создавалась питательная среда для приспособленчества, раболепия, доносительства, цинизма? Одни герои В. Гроссмана - вполне удобно устроились в этих обстоятельствах (Неудобнов, Гетманов), других они ломают (Магар, Крымов), третьи сопротивляются разрушительному воздействию (Греков, Новиков) …

Говоря о социально - исторической тематике романа, следует вспомнить суждения В. Лакшина, автора статьи "Народ и люди". Говоря об актуальности романа "Жизнь и судьба" поставив вопрос: "Не опоздал ли роман В. Гроссмана?" выдающийся публицист критик констатировал: в точности, как и роман "Мастер и Маргарита", остававшийся неизвестной читателям 27 лет, книга В. Гроссмана явилась впору, а в некоторых отношениях даже опередила период рубежа 1980-х - 1990-х годов.

Любимые герои В. Гроссмана много рассуждают, спорят, философствуют, и некоторые их утверждения способны удивить: не подслушал ли их разговор писатель, в дискуссиях вспыхнувших спустя десятилетия после его кончины?

Гласность, освобождения мысли и слова из - под спуда казенщины и вошедшего в кровь догматизма, обретение способности мыслить широко и непредвзято неприятие всякой жестокости и необоснованных социальных привилегий - вот о чем беседует, правда порой оглядываясь и беспокоясь, не выдаст ли кто из знакомых, не подслушают ли чужие уши, - Штурм, с дочкой Надей, когда касается её отношений и разговорах о вопросах с молоденьким лейтенантом Андрюшей Ломовым и другие персонажи. И даже сверх осторожный Соколов, решивший делать вид, что не знаком со Штурмом после того, как в институтской стенной газете появилась статья об ученых - физиках, выражающих чуждые, несоветские взгляды, проповедующих враждебные идеи, проявляет некоторое фрондерство. А ведь "…хотя в статье не назывались имена, все в лаборатории поняли, что речь идет о Штурме".24

Нет ли чего-то странного, немотивированного, надуманного в том, что во время войны, под Сталинградом, или в эвакуации в Казани доверяющие порядочности друг друга люди рассуждают о том, что решились произнести вслух, не слыша друг от друга заметных возражений только десятилетия спустя? Разве тогда, в ту суровую эпоху после прививок страха, это было возможно? Да и решался ли кто-то это осознать перед лицом поистине общенародного авторитета великого вождя? Слабая душа или гордая собою ограниченность не хотят в это верить. Рассуждают: если я этого не знал, не чувствовал, не понимал или не решался доверить своему сознанию и совести, я, не совсем глупый и не робкого десятка человек, что это понимали другие? Все верили - и я верил. Все ничего не знали о масштабах репрессий - и я ничего не знал. Все оценивали события прошлого в пределах официальных суждений - и я не исключение. И с какой стати надо верить на слово, что чей - то ум прежде отличался смелостью и проницательностью, отдавал себе отчет о неправде, с которой нередко сталкивался и считал, что правда должна быть иной? Самолюбивым людям трудно смириться с этим.

Между тем так, сплошь и рядом в жизни и так бывает. Необходимость идейного обновления сначала сознают немногие, большинство их не слышит и даже боится, как прикосновения прокаженных. Но постепенно эти тенденции распространяются и набирают силу. Они становятся смутным сознанием большинства, оставаясь твердым пониманием немногих. Потом, когда новые идеи начинают более или менее широко обсуждать, преодолев сопротивление, к ним поворачиваются "всей массой".

В 1930-е и потом в 1940-е годы Василий Гроссман считал себя сыном времени. А вот писатель, создавший роман "Жизнь и судьба", ощутил себя его пасынком. "Самое трудное, - рассуждает его герой Крымов, - быть пасынком времени. Нет тяжелее участи жить пасынком не в свое время. Пасынков времени распознают сразу - в отделах кадров, в райкомах партии, в армейских политотделах, в редакциях, на улице… Время любит лишь тех, кого оно породило, - своих детей, своих героев, своих тружеников".

Но пасынок настоящего может стать сыном будущего!

Работая над своей книгой, В. Гроссман сознательно шел против течения. Роман рос, двигался, менялся на ходу - он жил как живое существо. Он отделился от первой книги эпопеи "За правое дело" не героями, которые продолжали идти за повествованием, но концентрацией жесткой правды, бесстрашием, внутренней свободой усилием и углублением философского начала.

Как справедливо отмечает В. Лакшин, роман В. Гроссмана огромен, гулок, разноцветен. Вот что пишет он в своей статье "Народ и люди":

"Читая его, испытываешь чувство, будто стоишь в густой многолюдной толпе под куполом огромного вокзала или, если принять более возвышенный образ мыслей, под сводами храма, на строительство и украшение которого, кажется, не хватит одной жизни. Такое создание по самому объему художественного труда - уже подвиг, и он отзывается тем, что с этой книгой проводишь наедине не одну неделю, и это трудное, долгое счастливое чтение само по себе становится частью жизни его читателя".

Сам В. Гроссман о своем романе говорил так: "Я писал то, что чувствовал, думал, то, что я не мог не писать. Выстраданную правду эту я не спрятал и не скрыл, как дулю в кармане, а отдал редакторам… Книга эта напоминает о тяжелых, страшных ошибках сталинского периода, но не только, она направлена против тех, кто сейчас сопротивляется духу 20 съезда"

В "Жизни и судьбе" вдумчиво осмысливаются целые исторические полосы в жизни страны, воссоздается их реальное претворение в конкретные человеческие судьбы; в романе обнажаются и корни некоторых явлений, значимых в обще - цивилизованном пространстве. Это можно объяснить напряженной работой философской мысли В. Гроссмана, которая так ощутима в романе, желанием охватить все и вся и высказать все, что накопилось, о человеке и государстве, о свободе и диктатуре, о личности и власти.

Ряд критиков и литературоведов, утверждают: роман этот есть, в первую очередь, произведение философско-нравственное. И поэтому на первый план выдвигают соответствующую проблематику. Такой подход присущ, например, в статье И. Золотусского "Война и свобода" и "Единоборство" М. Липовецкого.

Нельзя не согласиться с тем, что роман "Жизнь и судьба" затрагивает и философски раскрывает многие нравственные проблемы, что роман есть прежде всего феномен свободы и духа.

Как верно заметил И. Золотусский, идея свободы стала идеей идей в 20 веке: "никогда еще так не овладевала массами, и никогда еще она не была так оболгана, и никогда массам, народу не приходилось расплачиваться так за свою ложь".

Парадокс эпохи, говорит И. Золотусский, состоит в том, что во имя идеи свободы были совершены великие подвиги самопожертвования и великие "подвиги" злодеяния; идея свободы и идея насилия, как ни чужды они друг другу, срослись, как сиамские близнецы.

В качестве примера можно привести философскую дискуссию героев "Жизни и судьбы" о свободе, когда в стенах дома "шесть дробь один" капитан Греков смело говорит о своем желании Крымову, который позже, в Сталинграде, напишет донесение - в сущности донос - о вражеских настроениях и разговорах Грекова: "Свободы хочу, за нее и воюю".

Ярким примером философского воплощения нравственной идеи свободы в романе может послужить выдвинутая заключенным Иконниковым - Моржом теория о добре: "Что есть добро? Говорили так: добро - это помысел к творчеству, силе человечества, семьи, нации, государства, класса, верования" и человеческой доброте: "… и вот, кроме грозного большого добра, существует житейская человеческая доброта. Это доброта старухи, вынесшей кусок хлеба пленному, доброта солдата, напоившего из фляги раненого врага, это доброта молодости, пожалевшей старость, доброта крестьянина, прячущего на сеновале старика еврея…"

Очень характерны в романе и философские рассуждения повествователя о свободе, которая воплощается в дружбу, названную писателем "бескорыстной связью": "Дружба - равенство и сходство, и только абсолютно сильное существо не нуждается в дружбе, видимо, таким существом мог быть лишь бог".

В подтверждении же утверждений И. Золотусского о художественном осмыслении в романе В. Гроссмана слияния идеи свободы и насилия обратимся к строкам об удивительном смирении людей перед лицом тотального насилия, об их безоговорочной капитуляции: "Одной из самых удивительных особенностей человеческой натуры, вскрытой в это время, оказалась покорность. Были случаи, когда к месту казни устанавливались огромные очереди и жертвы сами регулировали движение очередей. Были случаи, когда ожидать казни приходилось с утра и до поздней ночи в течение долгого жаркого дня, и матери, знавшие об этом, предусмотрительно захватывали бутылочки с водой и хлеб для детей. Миллионы невинных, чувствуя приближения ареста, заранее готовили сверточки с бельем, полотенчиком, заранее прощались с близкими. Миллионы жили в гигантских лагерях, не только построенных, но и охраняемых ими самими".

Обратимся теперь к статье М. Липовецкого. критик и литературовед так говорит о философско-нравственном пафосе произведения "… в художественной структуре романа… один из важнейших философско-нравственных вопросов: что есть свобода, эта поразительная сила, которую топчет и давит тоталитаризм и которая всё равно неуничтожима, и стремление к ней, мысль о ней, деяние ради нее - не могут быть убиты никаким сверх насилием?"

Романное целое выстроено так, что каждый из центральных героев хоть однажды переживает миг свободы. Штурм испытывает счастье свободы, когда решает не идти на "совет нечестивых", на ученый совет, где должна состояться его публичная казнь: "Ощущение легкости и чистоты охватило его. Он сидел в спокойной задумчивости. Он не верил в бога, но почему - то в эти минуты казалось - бог смотрит на него. Никогда в жизни он не испытывал такого счастливого и одновременно смиренного чувства. Уже не было силы, способной отнять у него его праоту"

Есть такой момент и в жизни Крымова, оказавшись в Сталинграде, он чувствует, что попал не то в беспартийное царство, не то в атмосферу первых лет революции. Он свободен и тогда, когда уже в тюрьме, вопреки неумолимой логике адских обстоятельств, вдруг понимает, что Женя не могла его предать "…вот - вот мозг лопнет, и тысячи осколков вонзятся в сердце, в горло, в глаза, он понял" Женечка не могла донести!"

Свободна и Софья Осиповна Левинтон в тот миг, когда, стоя в шеренге перед воротами фашистской газовни, сжимая в своей руке ручку мальчика Давида, она не откликается на спасительный призыв врачам выйти из строя: "Софья Осиповна шла ровным тяжелым шагом, мальчик держался за ее руку".

Свободен Новиков в тот момент, когда на 8 минут задерживает решающую атаку танкового корпуса - он противостоит всей пирамиде власти, начиная со Сталина, но подчиняется праву "большему, чем право посылать, не задумываясь, на смерть, праву задуматься, посылая на смерть. Новиков исполнил эту ответственность".

Свободна - горчайшей свободой - Евгения Николаевна Шапошникова, когда узнав об аресте Крымова, она разрывает с Новиковым и решает разделить страшную судьбу со своим бывшем мужем.

Свободен Абарчук, когда после разговора с Магаром бросает прямой вызов власти уголовников.

Свободен Ершов в немецком лагере, понимая, что "здесь, где анкетные обстоятельства пали, он оказался силой, за ним шли".37

Свобода приходит даже к захватчикам - фашистам, оказавшимся в Сталинградском кольце. Некоторые переживают процесс "очеловечивания человека". Спадает актерская шелуха со старого генерала. Солдаты, удивившись и умилившись рождественским елочкам, чувствуют в себе "преображение немецкого государственного в человеческое".

Впервые за всю жизнь "не с чужих слов, а кровью сердца понял свободу и лейтенант Бах".

Да и вся Сталинградская битва в целом, как переломный момент истории, вокруг которого так или иначе концентрируется вся событийность "Жизни и судьбы" - кульминация подспудных, наивных поисков свободы в народной массе. И не случайно В. Гроссман с особым вниманием, проникновенно, тепло описывает военный тыл сталинградцев. Ведь это - естественная жизнь людей, постоянно прибывающих под прицелом смерти и потому презирающих власть гетмановых и особотделов. И не случайно философско-смысловым центром созданной В. Гроссманом панорамы Сталинградской битвы становится дом "шесть дробь один" с его "управдомом" Грековым. "Этот дом - врезавшийся в немецкие позиции и удаленный от наших, взаимоотношения, строй чувств и мыслей его защитников и обитателей, обреченных, в сущности, на гибель".

Как справедливо отмечает В. Кардин, здесь простые люди становятся особенными: ибо каждый свободно говорит о том, что думает. Здесь людьми владеет чувство естественного равенства. Здесь лидер Греков стал таким не по чину, не по назначению начальства, а по своему человеческому призванию. И он - то лучше всех понимает: "Нельзя человеком руководить, как овцой, на что уж Ленин был умный, и тут не понял. Революцию делают для того, чтобы человеком никто не руководил. А Ленин говорил: "Раньше вами руководили по - глупому, а я буду по - умному".

Во всех этих проявлениях человеческой свободы меньше всего расчета. Ведь Штурм прекрасно понимает, что куда благоразумней - хотя бы для перспектив его научных изысканий - было бы пойти на заседание ученого совета, выступить, покаяться. А не идет, не в силах идти. Хоть "все так делают - и в литературе, и в науке…"

Для В. Гроссмана свобода - это чаще всего не осознаваемая, но необходимая, неотъемлемая составная часть подлинного бытия. Писательская позиция здесь однозначна: "Жизнь - это свобода, потому умирание есть постепенное уничтожение свободы… Счастьем, свободой, высшим смыслом жизни становится лишь тогда, когда человек существует как мир, никогда никем неповторимый в бесконечности времени".

Но за малейшее проявление подобной свободы тоталитарные силы установили страшную плату - уничтожение или жестокое преследование. Эта плата не минует ни Штурма, ни Новикова, вызванного по доносу Гетманова для расправы в Москву, не Левинтон, ни Евгению Николаевичу Шапошникову, ни Даренского, ни Абарчука, ни Ершова, ни Грекова. И завоеванная во время войны толчка свободы будет оплачена многотысячными жертвами новых репрессий.

А кто - то, как Крымов, платит за мгновения свободы торопливым и старательным предательством.

В этом, кстати, коренное отличие тех стихийных проявлений гуманности, которые Иконников в своих записках называет "дурной добротой", - от истинно свободы поступков человека. "Дурная доброта" женщины, протянувшей кусок хлеба вызывающему, всеобщую (и заслуженную) ненависть пленному немцу; поступок Даренского, защитившего такого же немца от унижений, - все это одномоментные движения человеческой души. Свободы же, проявляющаяся в слове, в мысли, в поступке, - в условиях доминирования тоталитарных тенденций никогда не остается безнаказанной, шаг к свободе всегда приобретает истинно судьбоносное значение. Повествователь замечает: "Грешный человек измерил мощь тоталитарного государства - она бесполезно велика; пропагандой, голодом, одиночеством, лагерем, угрозой смерти, безвестностью и бесславием сковывает эта страшная сила волю человека".

Но если Крымов и Абарчук, пренебрегая свободой, обрекли себя на трансформацию из слуг режима в его жертв, - то почему же Штурм, пускай ненадолго, сделав неверный шаг, превращается из жертвы режима в его слугу? Ведь он - то свободу ставит превыше всего! В этом все и дело! Его как раз покупают предоставлением свободы, но внешней. После звонка Сталина он не знает не то, что препятствий, малейшие затруднения разрешаются в стиле "ковер - самолет". Внешняя свобода заставляет Штурма внутренне отдалиться от жертв режима и почувствовать чуть ли не симпатию к своим недавним гонителям. Свобода продолжать свою любимую деятельность сковывает больше, чем страх оказаться за колючей проволокой. Он уже готов душевно примириться с тоталитарными аспектами практики государственного аппарата, если он не мешает делу его жизни. Вот почему он соглашается поставить свою подпись под клеветническим письмом, обливающим грязью невинных людей. Это - падение, утрата самого главного - внутренней свободы. Герой став сильным, потерял внутреннюю свободу.

Свобода в романе Гроссмана - это всегда прямой и открытый (особенно учитывая количество всякого рода информаторов) вызов системе сверх насилия. Это протест и против логики всеобщего подавления и уничтожения, и против инстинкта самосохранения в глубине истинного "я". Свобода невозможна на пути оправдания насилия. Она немыслима рядом с "рефлексом подчинения". Вина - вот оборотная сторона свободы, ибо " в каждом человеке, совершаемом под угрозой нищеты, голода, лагеря и смерти, всегда наряду с обусловленным, проявляется и нескованная воля человека… Судьба ведет человека, но человек идет потому, что он хочет, и он волен не хотеть".

Так что же дает человеку силу сохранить в себе устремленность к свободе - "не отступиться от лица?" Дурная доброта, стихийный гуманизм? Но это только одна из необходимых предпосылок духовной свободы. Культура, образованность? Но образован и Крымов, культурен сверх - осторожный Соколов. Сила и мужество мысли, просто человеческая стойкость? Но этими качествами, вдобавок к глубоким энциклопедическими знаниями и ранимому, открытому для чужой боли сердцу, обладает Виктор Павлович Штурм - тем не менее и он отступается, и он не гарантирован от компромиссов с господствующей системой.

Гарантий внутренней свободы человека нет и не может быть!

Подлинная свобода оплачивается постоянным изнурительным напряжением души, непрекращающимся неравным единоборством с "веком - волкодавом". Безысходно? Безнадежно?

Но человек не может не победить. Неслучайно в момент морального отступления Штурма неожиданную стойкость проявляет Соколов - недавняя непреклонность Штурма становится, для него теперь нравственным императивом, долгом совести: значит не зря? Значит, есть смысл? Силу человеку предает только одно - вечные, неуничтожимые законы человеческого бытия, воспроизводимые каждодневно, ежечасно - в диалогах поколений, в памяти культуры, в опыте повседневности.

И становится понятно, почему в романе В. Гроссмана сквозь все потрясения и падения эпохи проходит вечный образ Матери. Это и Людмила Николаевна Шапошникова, оплакивающая своего Толю; и Анна Семеновна Штурм, почувствовавшая своими детьми всех евреев, оказавшихся вместе с ней за проволокой гетто; и Софья Осиповна Левинтон, пережившая горе и счастье матери, разделившей судьбу своего ребенка - судьбу чужого мальчика Давида, ставшего для нее воистину кровным родным. "Я стала матерью"47, - сказала она за порогом фашистского лагеря смерти. Понятно, почему именно в доме Грекова - на территории, отвоеванной у всевластия сверх - насилия, - вспыхивает любовь юных людей, в грязи и среди смерти возрождается история Дафниса и Хлои.

"Он стал целовать ее шею и отстегнул железную пуговицу на ее гимнастерке, коснулся губами ее худенькой ключицы, грудь он не решался целовать. А она гладила его жесткие, немытые волосы, как будто он был ребенком, а она уже знала, что все происходящее сейчас неизбежно, что так уж оно должно происходить".

Понятно, почему на последних страницах появляется маленький ребенок, а молодая, красивая и несчастная женщина просит разрешения у мудрой и гордой старухи, Александры Владимировны Шапошниковой, омыть ей ноги. Все это освещенные древней традицией, философски содержательные символы будущего и прошлого в их пульсирующей живой слитности. И понятно, почему именно во внутреннем монологе Александры Владимировны звучит прямой и неутешительный ответ на невысказанный философский ответ о смысле единоборства с судьбой, об исходе тяжкой борьбы за главное право свободного человека - права на совесть: "Вот и она, старуха, и полна тревоги за жизнь живущих, и не отличает от них тех, что умерли… стоит и спрашивает себя, почему смутно будущее любимых ей людей, почему столько ошибок в их жизни, и не замечает что в этой неясности, в этом тумане, горе и путанице и есть ответ, и ясность, и надежда, и что она знает, понимает всей душой смысл жизни, выпавший ей и ее близким, и что хотя ни она и никто из них не скажет, что ждет их, и хотя они знают, что в страшное время человек уж не кузнец своего счастья, и мировой судьбе дано право миловать и казнить, возносить к славе и погружать в нужду, и обращать в лагерную пыль, но не дано мировой судьбе, и року истории, и року государственного гнева, и славы, и бесславию изменить тех, кто называется людьми… Они проживут людьми и умрут людьми, а те, что погибли, сумели умереть людьми, - и в том их вечная горькая людская победа над всем величественным и нечеловеческим, что приходит и уходит".

Это и есть свобода. Ради которой, немыслимо счастливой ноши, наверное, и стоит жить. Она никогда не дается автоматически, сверху. Она всегда требует мучительных затрат, боли, стойкости. Но не только от отдельного человека, но и от всего общества в целом: "Не только пятьдесят лет назад, но и вчера, но и - еще в большей мере - сегодня, потому что нравственному возрождению человека, и общества может быть только одна, огромная цена - цена свободы".

Мы согласны с критиками и литературоведами, считавшими, что роман В. Гроссмана "Жизнь и судьба" - произведение философское. Ведь произведение о нераздельности бытия и смерти, о судьбах страны и отдельного ее обитателя вряд ли возможно без философской идеи, пронизывающей его, определяющей важнейшие отличительные черты, его внутренней концептуальности. Нравственную и социально - историческую проблематики В. Гроссман раскрывает в романе через философскую идею свободы, неотделимую от жизни и смерти, мира и войны, счастья и горя.

Во второй половине 1950-х годов В. Гроссман много и напряженно размышлял о недавних грандиозных событиях и обрел решимость художественно реализовать свою, трудно, с болью складывавшуюся историко - философскую концепцию. Наряду с прямой схваткой смертельно непримиримых начал в "Жизни и судьбе" зримо обозначилась еще и тема тирании, наложивший отпечаток на судьбы почти всех героев. Поэтому в обширном романном повествовании акцентируется внутренняя сложность, неоднозначность явлений, биографий, характеров. При этом в романном целом ясно высвечивается смысл жизни, Гроссману, - он в свободном вольном течении питаемом созидательной энергией добра.

Разные виды насилия предстают в романе - и прежде всего война как самая грозная и наглядная форма насилия, прямо враждебная к свободе. И нигде мы не встретим даже намеков на какие - то необозримые силы, не встретим упоминаний о необозримом роке, всегда ясно определенное воздействие - фашизма, государственного аппарата социальных обстоятельств и т.п.

Не рок навалился на оказавшихся в оккупации, а конкретная истребительная сила фашизма. И потому такое значение имеет эпизод гибели очередного эшелона евреев в лагере уничтожения. И где широкая гамма жизни - отчаяние, стойкость, вера - откроется в описании этого научно - поставленного процесса: "… по принципу турбины построено это сооружение. Оно превращает жизнь и все виды связанной с ней энергии в неорганическую материю в турбине нового типа нужно преодолеть силу психической, нервной, дыхательной, сердечной, мышечной, кроветворной энергии. В новом сооружении соединены принципы турбины, скотобойни, мусоросжигательного агрегата. Все эти особенности надо было объединить в простом архитектурном решении".

Как справедливо заметил Л. Лазарев, писатель не склонен разделять зло на чужое и свое. Общечеловеческая позиция делает его непримиримым и к своему злу. Так в широкомасштабном романном содержании складывается определенная концепция философии истории, смысл которого отчасти выражен в самом названии, подразумевающем, сталкивающем друг с другом две взаимосвязанные и в тоже время самостоятельные инстанции; перед нами сразу возникают два центральных заглавных образа, два лейтмотива, каждый из которых связан с идеей свободы. Один из них жизнь, другой судьба. С ними ассоциативно связаны обширные образно - смысловые ряды. Важнейшие моменты в них таковы: "Жизнь" - свобода, неповторимость, индивидуальность, многоводный поток, извилистая река; "Судьба" - необходимость, непреложность, сила, что вне человека и над ним, государство, несвобода, прямая линия.

Совокупность исторически неотвратимых исторических обстоятельств, в которых вынужден жить человек.

Характерная ассоциация возникает в сознании Крымова сразу после ареста: "Как странно идти по прямому, стрелой выстреленному коридору, а жизнь такая путанная тропка, овраги, болотца, ручейки, степная пыль, несжатый хлеб, струночкой идешь, коридоры, коридоры, коридоры, в коридорах двери".

Жизнь и судьба в романе пребывают в сложных отношениях, но по преимуществу в состоянии конфликта: если судьба "ведет человека, но человек идет потому, что хочет, и он волен не хотеть". Важное уточнение: "Волен не хотеть". Значит, всегда остается свободный выбор - даже если это выбор между жизнью и смертью. И если человек в слушаясь в голоса своей совести, чувствуя невозможность стать соучастником подлости и преступления, выбирает смерть - он подчиняется высшему закону Жизни, преодолевая непреклонную волю безжалостной Судьбы: "Смерть! Она стала своей, компанейской, запросто заходила к людям, во дворы, в мастерские, встречала хозяйку на базаре и уводила ее с кошелочкой картошки, вмешивалась в игру ребятишек, заглядывала в мастерскую, где дамские портные, напевая спешили дошить монто для жены гебитскомиссара, стояла в очереди за хлебом, подсаживалась к старухе, штопающей чулок".

Да, многообразие человеческой жизни противостоит превратностям судьбы: жизнь осуществляет себя в борьбе против смерти, против внешней определенности - чужой воли или бессмысленного хаоса природных катаклизмов. Есть глубочайший смысл в восстановление из руин Сталинграда памятника великому вождю - для Гроссмана это совпадает с забвением признаков свободы и наметившегося разнообразия мыслей и поступков.

Они по Гроссману, тесно связанное многообразием личностного времени. Романист рисует человека несвободным, но одновременно адекватным миру: человек сам преображает свое сознание, сам сжимает и растягивает время. Человеку под силу воскресить время и расцветить его невиданными красками, когда он лишен возможности иначе актуализировать многоплановые потенции своей личности. В фашистском концлагере все люди обрекались на внешнюю одинаковость: "судьба, цвет лица, одежда, шарканье шагов, всеобщий суп из брюквы и искусственного саго, которое русские называли "рыбий глаз", - все это было одинаково у десятков тысяч жителей лагерных бараков". Сходство же это необычном образом рождалось из различия. "Связывалось ли видение о былом с садиком у пыльной итальянской дороги, с угрюмым гулом шумного моря или оранжевым бумажным абажуром в доме начальствующего состава на окраине Бобруйска - у всех заключенных до этого прошлое было прекрасно. Чем тяжелее у человека была до лагерная жизнь, тем ретивей он лгал. Эта ложь не служила практическим целям, она таила прославлению свободы".

Различные, друг на друга непохожие характерные жизни возможны у Гроссмана, лишь при наличии условной свободы.

Так кому же человек обязан своим многообразием и свободой? Богу? Культуре? А быть может, власти, в борьбе с которой все его схватки реализуют себя? Писатель и мыслитель Гроссман таковых ответов. Но он делает нечто большее: ставит пред каждым из зрителей задачу - задуматься над истоками и формами человечности. Проникновение в эту вечную тайну становится шагом на тернистом приобретении собственной индивидуальности.

В романе освещена тема трагичности человеческого в тоталитаризме. Трагичность эта заключается не только в кровавом произволе и беззакониях (ссылки, аресты, расстрелы). Невиданный размах и невиданная жестокость репрессий, обрушившихся на миллионы людей, стали серьезным испытанием на прочность самой человеческой природы. Как трудно было не струсить, не предать, остаться самим собой! Ведь тоталитаризм - насилие не только над каким-то избранным, но и над более широким кругом людей.

Роман "Жизнь и судьба" - это книга не только о ее участниках, это и книга о целой эпохи, об интеллигенции, о психологии научного творчества, о нравственных аспектах научного поиска. Ученый должен отдавать себе отчет о возможных губительных последствиях своего открытия.

Ярым подтверждением этой мысли является решительный отказ Чепыгина от работы по расщеплению атомов.

Свободомыслие - смелый вызов принципам тоталитарной государственности.

Неслучайно репрессии коснулись некоторых крупнейших деятеле й науки и искусства. В их ряду - видный биолог Четвериков, академик Вавилов, поэт Мандельштам, доктор Левин и другие.

Почему же часть интеллигенции так опасна для адептов тоталитарного жизни строительства? Ответ прост - она проникнута духом свободомыслия и оппозиционности. и создает идеи и теории, прямо и опосредованно подрывающие диктатуру. Такова, например, парадоксальная идея Штурма о перекличке принципов фашизма и современной ему физики.

Но и "духовная жизнь войны" после победы под Сталинградом, советского народа идет несмотря на явления диктатуры, тотального администрирования в сторону стремительного освобождения духа. Такая версия одной из ведущих версий эпохи представляет в историософской концепции романного повествования.

При этом писатель хорошо понимал: после Сталинграда в войне первенствовали успех, и великие достижения высшей власти, полковедческие таланты целой плеяды генерала, государственный национализм, перспективы эволюции в сторону демократизации почти не рассматривались. Но именно там, в Сталинграде свобода и родилась! Пусть всего лишь на пятачке дома "шесть дробь один". А еще в душах отдельных людей, как Новиков, Греков, как Штурм и Шапошников, как дочь Штурма Надя. Но все равно это были сдвиги глобально - цивилизационного характера.

Таким образом, мы, читатели 2010 - годов понимаем, что в романе В. Гроссмана "Жизнь и судьба" значимо философское начало. Да, писатель - не теоретик и не специалист по философии истории, возможно, тоже неважный, и формулы его уязвимы, и то не учел, и тем пренебрег. Но если он действительно художник, то о чем бы ни говорил, он представительствует от жизни, от ее "бессмысленной доброты" и "негосударственных" отношений, и формулы его могут быть искривлены только самой жизнью, человеческими болями и надеждами: бескомпромиссность философской и исторической концепцией романа Василия Гроссмана "Жизнь и судьба" в большей степени продиктована надеждами середины и реальностью эпохи конца 50-х годов, развернутой, желанной программой демократических свобод, признанием права смотреть в глаза правде, как бы она не обжигала, и, читая роман "Жизнь и судьба", мы понимаем, что литература не молчала никогда и что чего стоит - определяется не количеством изданий, а качеством написанного".