Вечеринка кончилась поздно. Вася Чесноков, утомлённый и вспотевший, с распорядительским бантом на гимнастёрке, стоял перед Машенькой и говорил умоляющим тоном: - Обождите, радость моя... Обождите первого трамвая. Куда же вы, ей-богу, в самом деле... Тут и посидеть-то можно, и обождать, и всё такое, а вы идёте. Обождите первого трамвая, ей-богу. А то и вы, например, вспотевши, и я вспотевши... Так ведь и захворать можно по морозу... - Нет,- сказала Машенька, надевая калоши.- И какой вы кавалер, который даму не может по морозу проводить? - Так я вспотевши же,- говорил Вася, чуть не плача. - Ну, одевайтесь! Вася Чесноков покорно надел шубу и вышел с Машенькой на улицу, крепко взяв её под руку. Было холодно. Светила луна. И под ногами скрипел снег. - Ах, какая вы неспокойная дамочка,- сказал Вася Чесноков, с восхищением рассматривая Машенькин профиль.- Не будь вы, а другая - ни за что бы не пошёл провожать. Вот, ей-богу, в самом деле. Только из-за любви и пошёл. Машенька засмеялась. - Вот вы смеётесь и зубки скалите,- сказал Вася,- а я действительно, Марья Васильевна, горячо вас обожаю и люблю. Вот скажите: лягте, Вася Чесноков, на трамвайный путь, на рельсы и лежите до первого трамвая - и лягу. Ей-богу... - Да бросьте вы,- сказала Машенька,- посмотрите лучше, какая чудная красота вокруг, когда луна светит. Какой красивый город по ночам! Какая чудная красота! - Да, замечательная красота,- сказал Вася, глядя с некоторым изумлением, на облупленную штукатурку дома.- Действительно, очень красота... Вот и красота тоже, Марья Васильевна, действует, ежели действительно питаешь чувства... Вот многие учёные и партийные люди отрицают чувства любви, а я, Марья Васильевна, не отрицаю. Я могу питать к вам чувства до самой смерти и до самопожертвования. Ей-богу... Вот скажите: ударься, Вася Чесноков, затылком об тую стенку - ударюсь. - Ну, поехали,- сказала Машенька не без удовольствия. - Ей-богу, ударюсь. Желаете? Парочка вышла на Крюков канал. - Ей-богу,- снова сказал Вася,- хотите вот - брошусь в канал? А, Марья Васильевна? Вы мне не верите, а я могу доказать... Вася Чесноков взялся за перила и сделал вид, что лезет. - Ах! - закричала Машенька.- Вася! Что вы! Какая-то мрачная фигура вынырнула вдруг из-за угла и остановилась у фонаря. - Что разорались? - тихо сказала фигура, подробно осматривая парочку. Машенька в ужасе вскрикнула и прижалась к решётке. Человек подошел ближе и потянул Васю Чеснокова за рукав. - Ну, ты, мымра,- сказал человек глухим голосом.- Скидавай пальто. Да живо. А пикнешь - стукну по балде, и нету тебя. Понял, сволочь? Скидавай! - Па-па-па,- сказал Вася, желая этим сказать: позвольте, как же так? - Ну! - человек потянул за борт шубы. Вася дрожащими руками расстегнул шубу и снял. - И сапоги тоже сымай,- сказал человек.- Мне и сапоги требуются. - Па-па-па,- сказал Вася,- позвольте... мороз.. - Ну! - Даму не трогаете, а меня - сапоги снимай,- проговорил Вася обидчивым тоном,- у ей и шуба и калоши, а я сапоги снимай. Человек спокойно посмотрел на Машеньку и сказал: - С её снимешь, понесёшь узлом - и засыпался. Знаю, что делаю. Снял? Машенька в ужасе глядела на человека и не двигалась. Вася Чесноков присел на снег и стал расшнуровывать ботинки. - У ей и шуба,- снова сказал Вася,- и калоши, а я отдувайся за всех... Человек напялил на себя Васину шубу, сунул ботинки в карманы и сказал: - Сиди и не двигайся, и зубами не колоти. А ежели крикнешь или двинешься - пропал. Понял, сволочь? И ты, дамочка... Человек поспешно запахнул шубу и вдруг исчез. Вася обмяк, скис и кулем сидел на снегу, с недоверием посматривая на свои ноги в белых носках. - Дождались,- сказал он, со злобой взглянув на Машеньку.- Я же её провожай, я и имущества лишайся. Да? Когда шаги грабителя стали совершенно неслышны, Вася Чесноков заёрзал вдруг ногами по снегу и закричал тонким, пронзительным голосом: - Караул! Грабят! Потом сорвался с места и побежал по снегу, в ужасе подпрыгивая и дёргая ногами. Машенька осталась у решётки.
Вечеринка кончилась поздно.
Вася Чесноков, утомлённый и вспотевший, с распорядительским бантом на гимнастёрке, стоял перед Машенькой и говорил умоляющим тоном:
Обождите, радость моя... Обождите первого трамвая. Куда же вы, ей-богу, в самом деле... Тут и посидеть-то можно, и обождать, и всё такое, а вы идёте. Обождите первого трамвая, ей-богу. А то и вы, например, вспотевши, и я вспотевши... Так ведь и захворать можно по морозу...
Нет,- сказала Машенька, надевая калоши.- И какой вы кавалер, который даму не может по морозу проводить?
Так я вспотевши же,- говорил Вася, чуть не плача.
Ну, одевайтесь!
Вася Чесноков покорно надел шубу и вышел с Машенькой на улицу, крепко взяв её под руку.
Было холодно. Светила луна. И под ногами скрипел снег.
Ах, какая вы неспокойная дамочка,- сказал Вася Чесноков, с восхищением рассматривая Машенькин профиль.- Не будь вы, а другая - ни за что бы не пошёл провожать. Вот, ей-богу, в самом деле. Только из-за любви и пошёл.
Машенька засмеялась.
Вот вы смеётесь и зубки скалите,- сказал Вася,- а я действительно, Марья Васильевна, горячо вас обожаю и люблю. Вот скажите: лягте, Вася Чесноков, на трамвайный путь, на рельсы и лежите до первого трамвая - и лягу. Ей-богу...
Да бросьте вы,- сказала Машенька,- посмотрите лучше, какая чудная красота вокруг, когда луна светит. Какой красивый город по ночам! Какая чудная красота!
Да, замечательная красота,- сказал Вася, глядя с некоторым изумлением, на облупленную штукатурку дома.- Действительно, очень красота... Вот и красота тоже, Марья Васильевна, действует, ежели действительно питаешь чувства... Вот многие учёные и партийные люди отрицают чувства любви, а я, Марья Васильевна, не отрицаю. Я могу питать к вам чувства до самой смерти и до самопожертвования. Ей-богу... Вот скажите: ударься, Вася Чесноков, затылком об тую стенку - ударюсь.
Ну, поехали,- сказала Машенька не без удовольствия.
Ей-богу, ударюсь. Желаете?
Парочка вышла на Крюков канал.
Ей-богу,- снова сказал Вася,- хотите вот - брошусь в канал? А, Марья Васильевна? Вы мне не верите, а я могу доказать...
Вася Чесноков взялся за перила и сделал вид, что лезет.
Ах! - закричала Машенька.- Вася! Что вы!
Какая-то мрачная фигура вынырнула вдруг из-за угла и остановилась у фонаря.
Что разорались? - тихо сказала фигура, подробно осматривая парочку.
Машенька в ужасе вскрикнула и прижалась к решётке.
Человек подошел ближе и потянул Васю Чеснокова за рукав.
Па-па-па,- сказал Вася, желая этим сказать: позвольте, как же так?
Ну! - человек потянул за борт шубы.
Вася дрожащими руками расстегнул шубу и снял.
И сапоги тоже сымай,- сказал человек.- Мне и сапоги требуются.
Па-па-па,- сказал Вася,- позвольте... мороз..
Даму не трогаете, а меня - сапоги снимай,- проговорил Вася обидчивым тоном,- у ей и шуба и калоши, а я сапоги снимай.
Человек спокойно посмотрел на Машеньку и сказал:
С её снимешь, понесёшь узлом - и засыпался. Знаю, что делаю. Снял?
Машенька в ужасе глядела на человека и не двигалась. Вася Чесноков присел на снег и стал расшнуровывать ботинки.
У ей и шуба,- снова сказал Вася,- и калоши, а я отдувайся за всех...
Человек напялил на себя Васину шубу, сунул ботинки в карманы и сказал:
Сиди и не двигайся, и зубами не колоти. А ежели крикнешь или двинешься - пропал. Понял, сволочь? И ты, дамочка...
Человек поспешно запахнул шубу и вдруг исчез.
Вася обмяк, скис и кулем сидел на снегу, с недоверием посматривая на свои ноги в белых носках.
Дождались,- сказал он, со злобой взглянув на Машеньку.- Я же её провожай, я и имущества лишайся. Да?
Когда шаги грабителя стали совершенно неслышны, Вася Чесноков заёрзал вдруг ногами по снегу и закричал тонким, пронзительным голосом:
Караул! Грабят!
Потом сорвался с места и побежал по снегу, в ужасе подпрыгивая и дёргая ногами. Машенька осталась у решётки.
Следует отметить, что этот рассказ не такой уж чересчур смешной.
Другой раз бывают такие малосмешные темы, взятые из жизни. Там какая-нибудь драка, мордобой или имущество свистнули.
Или, например, как в этом рассказе. История о том, как потонула одна интеллигентная дама. Так сказать, смеха с этого факта немного можно собрать.
Хотя, надо сказать, что и в этом рассказе будут некоторые смешные положения. Сами увидите.
Конечно, я не стал бы затруднять современного читателя таким не слишком бравурным рассказом, но уж очень, знаете, ответственная современная темка. Насчет материализма и любви.
Одним словом, это рассказ насчет того, как однажды через несчастный случай окончательно выяснилось, что всякая мистика, всякая идеалистка, разная неземная любовь и так далее и тому подобное есть форменная брехня и ерундистика.
И что в жизни действителен только настоящий материальный подход и ничего, к сожалению, больше.
Может быть, это чересчур грустным покажется некоторым отсталым интеллигентам и академикам, может быть, они через это обратно поскулят, но, поскуливши, пущай окинут взором свою прошедшую жизнь и тогда увидят, сколько всего они накрутили на себя лишнего.
Так вот, дозвольте старому, грубоватому материалисту, окончательно после этой истории поставившему крест на многие возвышенные вещи, рассказать эту самую историю. И дозвольте еще раз извиниться, если будет не такой сплошной смех, как хотелось бы.
Тем более, повторяем, какой уж там смех, если одна дама потонула. Она потонула в реке. Она хотела идти купаться. И пошла по бревнам. Там, на реке, у берега, были гонки. Такие плоты. И она имела обыкновение идти по этим бревнам подальше от берега, для простору и красоты, и там купаться. И, конечно, потонула.
Но дело не в этом.
А в деревню Отрадное, по реке Неве, приехал в этом году на дачу некто такой инженер — Николай Николаевич Горбатов.
Он — инженер-технолог или путеец. Одним словом, у него на форменной фуражке какой-то производственный значок — напильник и еще чего-то такое. Но не в этом суть.
Весной в этом году приехал в Отрадное этот инженер со своей молодой супругой — Ниной Петровной.
Ничего такого особенного в ней не наблюдалось. Так: дама и дама. Черненькая такая, пестренькая. Завсегда в руках цветы. Или она их держит, или она их нюхает. И, конечно, одета очень прекрасно.
Несмотря на это, инженер Горбатов ее до того любил, что было удивительно наблюдать.
Действительно, верно, он ничего другого от жизни не имел и никуда не стремился. Он общественной нагрузки не нес. Статей не писал. И вообще, надо откровенно сказать, он избегал общественной жизни.
Он не попал в ногу современности. Ему было, конечно, лет сорок, и он весь был в своем прошлом. Ему, одним словом, нравилась прошлая буржуазная жизнь с ее разными подушечками, консоме и так далее.
А в настоящей текущей жизни он ничего, кроме грубого, не видел и свою личность от всего отворачивал.
И поскольку она — супруга и не выдаст его, он рассказывал ей свои разные реакционные мысли и взгляды.
— Я, — говорит, — человек глубоко интеллигентный, мне, — говорит, — доступно понимание многих мистических и отвлеченных картин моего детства. И я, — говорит, — не могу удовлетвориться той грубой действительностью, бедностью, сокращением, квартирной платой и так далее. Я, — говорит, — воспитан на многих красивых вещах и безделушках, понимаю тонкую любовь и не вижу ничего приличного в грубых объятиях, — и так далее и тому подобное. — Я, — говорит, — только считаюсь с духовной жизнью и с запросами сердца, а что касается ихнего марксизма, то я над этим насмехаюсь и не желаю с ним считаться.
Так вот он не раз ей говорил и, конечно, имея такие взгляды, не стремился найти что-нибудь хорошее в нашей современности.
И вот, в силу всего этого, он оторвался от масс и окончательно замкнулся в свою семейную жизнь и в свою любовь к этой милочке с цветочками.
А она, безусловно, соответствовала своему назначению.
И, поскольку она была его супругой, она в тон ему пела, со всем таким соглашалась и чересчур горевала о прежней жизни.
Одним словом, это была поэтическая особа, способная целый день нюхать цветки и настурции или сидеть на бережку и глядеть вдаль, как будто там что-нибудь имеется определенное — фрукты или ливерная колбаса.
Вот, значит, какие это были супруги со своею любовью!
Про нее нельзя сказать, чтоб она его чересчур любила и обожала, но он действительно глаз с нее не сводил. Утром он уезжает на пароходе, а она, в своем миленьком пеньюаре, спешит его провожать на своих тонких интеллигентских ножках. Он ее за локоток придерживает, чтоб, боже сохрани, она ножки себе не вывихнула. И чего-то ей щебечет, воздушные поцелуи с парохода посылает. Одним словом, противно и тяжело смотреть.
Вот он уехал, а она и сидит, что дура, мечтает про разные отвлеченные вещи. Ну, пойди постирай, если не хочешь физкультурой заниматься. Или пойди тому же самому Горбатову кровать прибери. Нет! Сидит и сидит. И кушать не просит. Зато потом, наверное, легко растерялась со своими мечтами и не могла через это на сушу выбраться.
Ну, постольку поскольку она уже утонула, не будем тревожить ее память разными оскорбительными замечаниями.
Так вот часов около семи Горбатов приезжал обратно с места своей службы. Он приезжает с места службы и спешит увидеть свою голубку.
Он первый прыгает с парохода. И что-нибудь несет в своих руках. Или там гостинцы, или там трусики ей, или какой-нибудь новенький бюстгальтер.
Он дарит ей тут же, и сам ее по спинке хлопает, дурачится, обнимает. Чего ему! Он, главное, никакой общественной нагрузки не несет и весь замкнулся в свой горизонт и в свои нежные переживания.
Ну, она посмотрит, что он принес, нахмурит носик и идет на своих тонких ножках.
Только, одним словом, она потонула. Очень, конечно, жалко, вполне прискорбный факт, но вернуть ее к жизни, тем более с современной медициной, невозможно.
Конечно, занимайся она в свое время хотя бы зарядовой гимнастикой, она нашлась бы в самый последний момент и выплыла бы. А тут со своими цветами окунулась — и враз пошла ко дну, не сопротивляясь природе. Тем более она шла по скользким бревнам. Она всегда по этим бревнам ходила купаться. А тут пошла после дождя на своих французских каблучках — и свалилась. Только что трусики остались на плоту.
А может быть, она и нарочно в воду сунулась. Может, она жила-жила с таким отсталым элементом и взяла и утонула. Тем более, может быть, он заморочил ей голову своей мистикой.
Но только, конечно, вряд ли. Скорей всего, если объяснить психологически, она поскользнулась на бревнах и потонула.
Конечно, не будем чересчур расстраивать читателей художественным описанием дальнейших событий. Скажем только, что инженер Николай Николаевич чрезвычайно убивался и страдал от этого факта. Он валялся на берегу, рыдал и все такое, но его подруга погибла безвозвратно, и даже ее тело не могли найти. И от этого инженер тоже чересчур страдал и расстраивался.
— Если бы, — говорил он своей хозяйке, — она нашлась, я бы больше успокоился. Но, — говорит, — такая жуткая подробность, что ее не нашли, совершенно меня ослабляет. И я, — говорит, — через это ночи не сплю и все про нее думаю. Тем более я ее любил совершенно неземной любовью, и мне, — говорит, — только и делов сейчас, что найти ее, приложиться к ее праху и захоронить ее в приличной могилке и на ту могилку каждую субботу ходить, чтобы с ней духовно общаться и иметь с ней потусторонние разговоры. Поскольку моя любовь выше земных отношений.
Так он сказал, настриг листочков и на этих листочках написал крупным шрифтом: мол, нашедшему тело, и так далее, будет дано крупное вознаграждение в размере тридцати рублей, и тому подобное.
И эти записульки он расклеил по всей деревне и по рыбацкому поселку.
Только проходит месяц — безрезультатно. Очень многие ее ищут кошками, баграми и так далее, но почему-то найти не могут.
А он, голубчик инженер Горбатов, ходит все время сторонкой, ни с кем не здоровается, и только у него и делов, что ожидает, не найдут ли его подруги.
Конечно, никакое горе особенно долго не может продолжаться. В этом отношении наш организм дивно устроен. И самая кошмарная драма слишком скоро забывается и почти ничего от нее не остается.
Так что горе инженера немножко тоже поутихло. Хотя он и продолжал горевать, считая, что его крупная любовь останется с ним навеки.
И, горюя, он не переехал с дачи, а продолжал ежедневно ездить, не желая расставаться с дорогими местами.
И вот в начале сентября рыбаки отыскали ее тело. Ее течением отнесло километров на пять и прибило к берегу.
Ну, приезжают к инженеру два рыбака и докладывают: мол, осмотрите, надо опознать, и, в случае чего, с вас приходится.
Ах, он очень засуетился, побледнел, заторопился в своих движениях, сел в лодку и поехал с рыбаками.
Не будем особенно сгущать краски и описывать психологические подробности, скажем только, что инженер Горбатов тут же на берегу подошел к своей бывшей подруге и остановился подле нее. Кругом рыбаки, конечно, стоят молча и глядят на него, чего он скажет: признает ли он или не признает, тем более признать было, конечно, затруднительно — время и вода сделали свое черное дело. И даже грязные тряпки от костюма были мало похожи на что-нибудь такое приличное, на бывший прекрасный костюм. Не говоря уже про лик, который был тем более попорчен временем.
Тогда один из рыбаков, не желая, конечно, терять понапрасну драгоценное времечко, говорит: дескать, ну как? Она? Если не она, так давайте, граждане, разойдемся, чего стоять понапрасну.
Инженер Горбатов наклонился несколько ниже, и тут полная гримаса отвращения и брезгливости передернула его интеллигентские губы. Носком своего сапожка он перевернул лицо утопленницы и вновь посмотрел на нее.
После он наклонил голову и тихо прошептал про себя:
— Да… это она.
Снова брезгливость передернула его плечи. Он повернулся назад и быстро пошел к лодке.
Тут рыбаки начали на него кричать: мол, а деньги, деньги, мол, посулил, а сам тигаля дает, а еще бывший интеллигент и в фуражке!
Горбатов, конечно, без слова вынимает деньги и подает рыбакам и прибавляет еще пять целковых, с тем чтобы они как-нибудь сами захоронили эту даму на здешнем кладбище.
И после этого Н. Н. Горбатов уехал в Отрадное, а оттуда в Ленинград.
А недавно его видели — он шел по улице с какой-то дамочкой. Он вел ее под локоток и что-то такое интересное вкручивал.
Так вот и вся история.
Память об утонувшей и глубокую неземную любовь к ней со стороны инженера почтим вставанием и перейдем к текущим делам. Тем более время не такое, чтоб подолгу задерживаться на утонувших гражданках и подводить под них всякую психологию, физиологию и тому подобное.
Тем более что из текущих дел у нас еще имеются вопросы о любви, которые мы должны проработать.
Вот, пока что прочтите смешной, но пустенький случай из нашей личной жизни.
Михаил Михайлович Зощенко, Голубая книга, Рассказы о любви
Творчество Михаила Зощенко - самобытное явление в русской советской литературе. Писатель вывел под свет сатиры галерею персонажей, породивших нарицательное понятие “зощенковский герой”.
Сергей Юрский мастерски исполняет отрывки из двух глав "Голубой книги" М.Зощенко - "Любовь" и "Коварство". Сергей Юрский - мастер слова, и это позволяет ему с неординарной артистичностью изображать и растерянного герцога в шелковых штанах, и чванливого персидского владыку в окружении наложниц. Острый и оригинальный стиль Михаила Зощенко придает исполнителю еще большую яркость и колор.
Михаил Зощенко - отдел "Любовь" " исполнитель Сергей Юрский
(рассказ)
Чит. М. Юрский
Юрский Сергей Юрьевич – российский актер театра и кино, сценарист, театральный режиссер. Премия "Кинотавр" в номинации "Главные призы в конкурсе "Фильмы для избранных" за 1991 год. Медаль Пушкина (2000, за исполнение роли Импровизатора в фильме "Маленькие трагедии")
Сергей Юрский родился в Ленинграде 16 марта 1935. В 1952-1955 учился на юридическом факультете Ленинградского университета. Окончил Ленинградский театральный институт им. А. Н. Островского (1959, мастерская Л. Макарьева).
С 1957 – актер БДТ им. М. Горького в Ленинграде, с 1979 – актер и режиссер театра им. Моссовета в Москве. Режиссер театральных спектаклей и постановок. Создал уникальный театр одного актера. Чтец пятнадцати программ классических и современных авторов.
В 1992 организовал в Москве "АРТель АРТистов Сергея Юрского".
Михаи́л Миха́йлович Зо́щенко (28 июля (9 августа) 1895, Полтава - 22 июля 1958, Ленинград) - русский советский писатель.
Начиная с августа 1943 года, в период расцвета славы Зощенко, в литературном периодическом журнале «Октябрь» была начата публикация первых глав повести «Перед восходом солнца». В ней писатель пытался разобраться в своей меланхолии и неврастении, основываясь на учениях З. Фрейда и И. Павлова. 14 августа 1946 года появилось Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором подверглись жесточайшей критике редакции обоих журналов «за предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе». Журналу «Звезда» запрещалось в дальнейшем печатать произведения писателя, а журнал «Ленинград» был вообще закрыт. Вслед за Постановлением на Зощенко и А. Ахматову обрушился секретарь ЦК ВКП(б) А. Жданов. О повести «Перед восходом солнца» в своем докладе он говорил: «В этой повести Зощенко выворачивает наизнанку свою подлую и низкую душонку, делая это с наслаждением, со смакованием…» Этот доклад послужил сигналом к травле и исключению Зощенко из Союза Писателей СССР. В 1946-1953 он главным образом занимался переводческой деятельностью без права подписи переведённых работ, а также подрабатывал сапожником.
В июне 1953 Зощенко был вновь принят в Союз писателей. В последние годы жизни работал в журналах «Крокодил» и «Огонёк». После достижения пенсионного возраста и до самой смерти (с 1954 по 1958 годы) Зощенко было отказано в пенсии. Последние годы Зощенко проживал на даче в Сестрорецке. Похороны Зощенко на Литературных мостках Волковского кладбища, где хоронили писателей, не разрешили. Похоронен на Сестрорецком кладбище под Санкт-Петербургом.
В его последней квартире организован музей.
По произведениям М. М. Зощенко снято несколько художественных фильмов, в том числе знаменитая комедия Леонида Гайдая «Не может быть!» (1975) по рассказу и пьесам «Преступление и наказание», «Забавное приключение», «Свадебное происшествие».
читайте
онлайн полные тексты рассказов писателя Михаила Зощенко
Любовь
Вечеринка кончилась поздно.
Вася Чесноков, утомленный и вспотевший, с распорядительским бантом на гимнастерке, стоял перед Машенькой и говорил умоляющим тоном:
Обождите, радость моя… Обождите первого трамвая. Куда же вы, ей-богу, в самом деле… Тут и посидеть-то можно, и обождать, и все такое, а вы идете… Обождите первого трамвая, ей-богу. А то и вы, например, вспотевши, и я вспотевши… Так ведь и захворать можно по морозу…
Нет, - сказала Машенька, надевая калоши. - И какой вы кавалер, который даму не может по морозу проводить?
Так я вспотевши же, - говорил Вася, чуть не плача.
Ну одевайтесь!
Вася Чесноков покорно надел шубу и вышел с Машенькой на улицу, крепко взяв ее под руку.
Было холодно. Светила луна. И под ногами скрипел снег.
Ах, какая вы неспокойная дамочка, - сказал Вася Чесноков, с восхищением рассматривая Машенькин профиль. - Не будь вы, а другая - ни за что бы не пошел провожать. Вот, ей-богу, в самом деле. Только из-за любви и пошел.
Машенька засмеялась.
Вот вы смеетесь и зубки скалите, - сказал Вася, - а я действительно, Марья Васильевна, горячо вас обожаю и люблю. Вот скажите: лягте, Вася Чесноков, на трамвайный путь, на рельсы, и лежите до первого трамвая - и лягу. Ей-богу…
Да бросьте вы, - сказала Машенька, - посмотрите лучше, какая чудная красота вокруг, когда луна светит. Какой красивый город по ночам! Какая чудная красота!
Да, замечательная красота, - сказал Вася, глядя с некоторым изумлением на облупленную штукатурку дома. - Действительно, очень красота… Вот и красота тоже, Марья Васильевна, действует, ежели действительно питаешь чувства… Вот многие ученые и партийные люди отрицают чувства любви, а я, Марья Васильевна, не отрицаю. Я могу питать к вам чувства до самой моей смерти и до самопожертвования. Ей-богу… Вот скажите: ударься, Вася Чесноков, затылком об тую стенку - ударюсь.
Ну, поехали, - сказала Машенька не без удовольствия.
Ей-богу, ударюсь. Желаете?
Парочка вышла на Крюков канал.
Ей-богу, - снова сказал Вася, - хотите вот - брошусь в канал? А, Марья Васильевна? Вы мне не верите, а я могу доказать…
Вася Чесноков взялся за перила и сделал вид, что лезет.
Ах! - закричала Машенька. - Вася! Что вы!
Какая-то мрачная фигура вынырнула вдруг из-за угла и остановилась у фонаря.
Чего разорались? - тихо сказала фигура, подробно осматривая парочку.
Машенька в ужасе вскрикнула и прижалась к решетке.
Человек подошел ближе и потянул Васю Чеснокова за рукав.
Ну ты, мымра, - сказал человек глухим голосом. - Скидавай пальто. Да живо. А пикнешь - стукну по балде, и нету тебя. Понял, сволочь? Скидавай!
Па-па-па, - сказал Вася, желая этим сказать: позвольте, как же так?
Ну! - Человек потянул за борт шубы.
Вася дрожащими руками расстегнул шубу и снял.
И сапоги тоже сымай! - сказал человек. - Мне и сапоги требуются.
Па-па-па, - сказал Вася, - позвольте… мороз…
Даму не трогаете, а меня - сапоги снимай, - проговорил Вася обидчивым тоном, - у ей и шуба, и калоши, а я сапоги снимай.
Человек спокойно посмотрел на Машеньку и сказал:
С ее снимешь, понесешь узлом - и засыпался. Знаю, что делаю. Снял?
Машенька в ужасе глядела на человека и не двигалась.
Вася Чесноков присел на снег и стал расшнуровывать ботинки.
У ей и шуба, - снова сказал Вася, - и калоши, а я отдувайся за всех…
Человек напялил на себя Васину шубу, сунул ботинки в карманы и сказал:
Сиди и не двигайся и зубами не колоти. А ежели крикнешь или двинешься - пропал. Понял, сволочь? И ты, дамочка…
Человек поспешно запахнул шубу и вдруг исчез.
Вася обмяк, скис и кулем сидел на снегу, с недоверием посматривая на свои ноги в белых носках.
Дождались, - сказал он, со злобой взглянув на Машеньку. - Я же ее провожай, я и имущества лишайся. Да?
Когда шаги грабителя стали совершенно неслышны, Вася Чесноков заерзал вдруг ногами по снегу и закричал тонким, пронзительным голосом:
Караул! Грабят!
Потом сорвался с места и побежал по снегу, в ужасе подпрыгивая и дергая ногами. Машенька осталась у решетки.
Китайская
церемония
Удивительно, товарищи, как меняется жизнь и как все к простоте идет.
Скажем, двести лет назад тут, на Невском, ходили люди в розовых и зеленых камзолах и в париках. Дамы этакими куклами прогуливались в широченных юбищах, а в юбищах железные обручи…
Теперь, конечно, об этом и подумать смешно, ну а тогда эта картина была повседневная.
А впрочем, братцы, и над нами посмеются лет через сто.
Вот, скажут, как нелегко было существовать им: мужчины на горлах воротнички этакие тугие, стоячие носили, дамы - каблучки в три вершка и корсеты.
И верно: смешно. Да только и это уж уходит и ушло. Все меняется, все идет к простоте необыкновенной. И не только это во внешней жизни, но и в человеческих отношениях.
Раньше для того, чтобы жениться человеку, приходилось ему делать черт его что. И смотрины-то он делал, и свах зазывал, и с цветками по пять раз в сутки хаживал, и папашу невесты уламывал, и мамашу улещивал, и теткины ручищи целовал, и попу богослужение заказывал… тьфу!
Ну а теперь это куда как проще. Небось сами знаете… Полфунта монпасье, тары да бары, комиссариат - и все довольны.
Да, братцы мои, все меняется. И лишь одно не меняется, лишь одно крепко засело в нашей жизни - это китайская церемония.
Думаете какая? А вот какая. Чего мы делаем при встрече? При встрече-то, братцы мои, мы за ручку здороваемся, ручки друг другу жмем и треплем.
А смешно! Вот, братишки, берите самый большой камень с мостовой и бейте меня этим камнем по голове и по чем попало - не отступлюсь от своих слов: смешно. Ну вот так же смешно, как если бы при встрече мы терлись носами по китайскому обычаю.
И мало того, что смешно, а и не нужно и глупо. И драгоценное время отнимает, ежели встречных людишек много. И в смысле заразы нехорошо, небезопасно.
Эх-хе-хе, братишки! Глупое это занятие - при встрече руку жать!
Конечно, бывали такие люди, делали они почин - не здоровались за руку, но только ничего из того не выходило. Не время было, что ли…
Как помню я, братцы мои, лет этак десять назад. Приехал один немчик в Россию. По коммерческим обстоятельствам. Ну, немчик как немчик - ноги жидкие, усишки, вообще, нос.
И была у этого немца манеришка - не здороваться за руку. Так, рыльцем кивнет, и хватит.
И задумал он такую манеришку привить России. Прививал он, прививал, месяц и два, а на третий заскочило.
Привели раз немца в «Коммерческий» - знакомиться с Семен Саввичем, с кожевником, с сенновцем.
Ну - здрасте, здрасте… Немец рыльцем кивнул, а Семен Саввич хлесь его в личность.
Ты что ж, говорит, бульонное рыло, не здоровкаешься? Гнушаешься?
Ну, ударил. Немчик - человек сентиментальный - заплакал. Лепечет по-ихнему: гобль, гобль…
А купчик официанта кличет.
Дай-ка, говорит, братец, ему еще раз по личности, я, говорит, тебе после отдам.
Ну, официант развернулся, конечно, - хлесь обратно.
Немец чин-чином с катушек и заблажил: гобль-гобль.
Вот какая это была история.
Но, конечно, это было давно. И другие были тогда обстоятельства. И жизнь другая. И до того, братцы мои, другая, что, на мой ничтожный взгляд, только сейчас и подошло время отменить китайские церемонии.
А ну, братцы, начнем. Небось теперь по личности никто не хлеснет… А я начну первый. Приду, скажем, завтра к дяде Яше. Здорово, скажу, брат. А руки не подам.
Чего дядя Яша со мной сделает - сообщу, братцы мои, после.
Тетка Марья рассказала
Пошла я, между прочим, в погреб. Взяла, конечно, горшок с молоком в левую руку и иду себе.
Иду себе и думаю:
«Паутина, думаю, в угле завелась. Сместь надо».
Повела я поверху головой, вдруг хрясь затылком об косяк. А косяк низкий.
А горшок хрясь из рук. И текеть молоко.
А в глазах у меня мурашки и букашки, и хрясь я тоже об пол. И лежу, что маленькая.
После пришла в себя.
«Так, думаю, мать честная, пресвятая. Едва я, думаю, от удара не кончилась».
Пришла я домой, голову косынкой обернула и пилюлю внутрь приняла. Пилюли у меня такие были… И живу дальше.
И начало, милые, с тех пор у меня дрожать чтой-то в голове. И дрожит, и болит, и на рвоту зовет.
Сегодня, например, голова болит, завтра я блюю. Завтра блюю, послезавтра обратно голова болит. И так она, сукин сын, болит, что охать хочется и на стенку лезть.
Ладно. Болит она, сукин сын, месяц. И два болит. И три болит. После Авдотья Петровна ко мне заявляется и пьет кофей.
Сем-пересем. Как, и чего, и почему. А я и говорю ей:
Голова-то, говорю, Авдотья Петровна, не отвинчивается - в карман не спрячешь. А если, говорю, ее мазать, то опять-таки чем ее мазать? Если куриным пометом, то, может, чего примешивать надо - неизвестно.
А Авдотья Петровна выкушала два стакана кофея, кроме съеденных булок, и отвечает:
Куриный, говорит, помет или, например, помет козий - неизвестно. Удар, говорит, обрушился по затылку. Затылок же дело темное, невыясненное. Но, говорит, делу может помочь единственное одно лицо. А это лицо - ужасно святой жизни старец Анисим. Заявись между тем к нему и объяснись… А живет он на Охте. У Гусева.
Выпила Авдотья Петровна еще разгонный стакашек, губы утерла и покатилась.
А я, конечно, взяла, завернула сухих продуктов в кулек и пошла на другой день к старцу Анисиму. А голова болит, болит. И блевать тянет. Пришла.
Комната такая с окном. Дверь деревянная. И народ толкется. И вдруг дверь отворяется и входит старец святой Анисим.
Рубашка на нем сатиновая, зубы редкие и в руках жезло.
Подала я ему с поклоном сухими продуктами и говорю как и чего. А он вроде не слушает и говорит загадками:
На Бога надейся, сама не плошай… Не было ни гроша, вдруг пуговица…
А кулек между тем взял и подает своей сиделке.
Анисим, говорю, не замай. Либо, говорю, кулек назад отдай, либо объясни ровней как и чего.
А он скучным взором посмотрел и отвечает:
Все, говорит, мы у Бога на примете… Чем ушиблась, тем и лечись.
«Ах ты, думаю, клюква! Чего ж это он говорит такое?»
Но спорить больше не стала и пошла себе. Дома думала, и плакала, и не решалась загадку разгадать. А после, конечно, решилась и стукнулась. Стукнулась затылком о косяк и с катушек долой свалилась. И «мя» сказать не могу.
А после свезли меня в больницу. И что ж вы думаете, милые мои?
Поправилась. Слов нет: башка по временам болит и гудит, но рвоту как
рукой сняло…
............................
Михаил
Михайлович Зощенко
