Портрет - выдающийся жанр русского искусства. И, конечно же, женские портреты занимали очень значительное место в этом жанре изобразительного искусства. Женские портреты русских художников XVIII- XIX- настоящий гимн красоте, изяществу, нравственности хранительницы очага. Весь облик женщины говорит об её утонченности, возвышенности, женщина - само воплощение любви и гармонии. Поэтому выставка женских портретов, даже в репродукциях, позволяет нам судить о многих сторонах жизни наших великих предков: это и мода, критерии красоты, внешний облик, и настроение, отражающее изменения в социальных отношениях и роли женщины в обществе.
С другой стороны, обозначенный временной период - целая эпоха русской живописи, явление, занимающее важное место в истории искусства. Многие русские портретисты, начиная с первой трети XVIIIвека, создали портреты женщин, которые причисляют к шедеврам русской живописи. К ним относятся, прежде всего, такие художники-портретисты мировой известности как Иван Никитич Никитин (1680-е-после 1742), Андрей Матвеевич Матвеев (между 1701 и 1739), Иван Яковлевич Вишняков (1699-1761), Алексей Петрович Антропов (1716-1795), Иван Петрович Аргунов (1729-начало 1802), Федор Степанович Рокотов (1735-1808), Дмитрий Григорьевич Левицкий (1735-1822), Владимир Лукич Боровиковский (1757-1825), Василий Андреевич Тропинин (1776-1857), Орест Адамович Кипренский (1782-1836), Иван Николаевич Крамской (1837-1887), Константин Егорович Маковский (1839-1915), Валентин Александрович Серов(1865-1911).
Произведения данных художников, чьи репродукции составили данную экспозицию, находятся в собраниях Государственной Третьяковской галереи, Государственного Русского музея, Государственного Эрмитажа, других известных музеев. Они воспроизводятся в многочисленных альбомах по искусству, изданных в последние годы. Однако здесь же представлены произведения малоизвестных художников, у которых также встречаются шедевры - женские портреты.
История русского портрета берет своё начало от таких явлений в изобразительном искусстве, как икона и парсуна, прямых предшественников русской портретной живописи. Новое портретное искусство появилось в петровское время. Пётр I как приглашал зарубежных мастеров, так и способствовал обучению отечественных. Начинает складываться отечественная школа живописи (Иван Никитин, Андрей Матвеев, Иван Вишняков, Алексей Антропов, Иван Аргунов). Их работы отличаются мастерством и точностью в передаче внешности, «схожести» с моделью, хотя еще не достигали полного совершенства. В ранних портретах остается некоторая застылость позы, а цвета предметов порой так насыщены, что можно назвать их символическими, что характерно для архаического искусства средневековья. Шелка, бархат, кружева словно создают драгоценную оправу для лиц. Черты портретов елизаветинского времени - ощущение праздничности, триумф природного начала. Этот идеал проступает в округлой дородности сильно нарумяненных лиц.
К 1750-м годам в русском портрете заметно усиливается камерность в трактовке образа. В портретах снижается декоративность, возрастает роль жеста, возникает сюжет.
К концу XVIII века русский портрет по своему высокому уровню качества сравнялся с современными ему мировыми образцами. Его представителями являются Фёдор Рокотов, Дмитрий Левицкий, Владимир Боровиковский,
Левицкий и Рокотов проделывают путь от парадного и полупарадного портрета к камерному. К концу века русской портретной школе свойственна деликатность, подчеркнутая вдумчивость, сдержанная внимательность, некая добропорядочность и благовоспитанность без потери элегантности.
Начало XIX века ознаменовано наступлением эпохи романтизма, который проникает и в русский портрет. Яркое и полное выражение русский романтический портрет получил в творчестве лучшего портретиста первой четверти XIX века Ореста Кипренского. Другие известные мастера этого периода — Тропинин, К. Брюллов, Александр Варнек.
Образцы портретного жанра в русле реализма создают художники-передвижники второй половины XIXвека: Василий Перов и Иван Крамской, Николай Ге, Николай Ярошенко и особенно Илья Репин. Одним из лучших портретистов к концу XIX века является Валентин Серов, заказчиками которого становятся как представители передовых слоев, так и аристократы. Но это уже новая эпоха русского искусства.
Выставка очень наглядно демонстрирует развитие портрета от первых шагов в этом жанре до вершин русского реалистического искусства. Вместе с ростом живописного мастерства художники все более овладевают приемами реализма и постепенно начинают решать более глубокие и сложные художественные задачи. Происходит усложнение типов композиции, формата и т. п. Стремясь создавать полный портретный образ, художники постепенно идут далее в поисках средств передачи его внутреннего, психологического содержания. Парадный официальный портрет сменяют более непринужденные, живые женские образы. Галерея женских образов настолько обширна, что каждый, надеемся, найдет в ней работы, которые привлекут их внимание.
Рассказать друзьям:
Опубликовано: Март 17, 2011История русской портретной живописи – уникальное явление в истории мировой культуры в целом, ведь своими корнями она уходит в православную иконопись и питается плодородной почвой глубоко религиозной духовности. Если в Западной Европе искусство портрета восходит к греко-римским античным образцам, то есть – в дохристианские времена, то в России изначально образцами для создания портретов служили именно принципы иконописи.
Здесь можно было бы, конечно, и поспорить, все-таки и русские портретисты были хорошо знакомы с античной культурой, копировали многочисленные «антики» - учились рисунку, изображая греческие и римские скульптурные портреты и статуи древних божеств. Но, оттачивая владение техническими приемами живописи по западному образцу, во внутреннем содержании художники оставались всеми нитями связанными с православной духовностью, и телесность изображений, столь свойственная европейским шедеврам живописи, отходила на второй план. Первые портреты в истории русской живописи появились сравнительно (в исторической перспективе) недавно – в XVII веке. Они получили название – «парсуна». Одна из первых «парсун» - «Портрет царя Федора Иоанновича» начала XVII века, из коллекции Государственного исторического музея в Москве. Как нетрудно догадаться название «парсуна» – от слова «персона». Тогда это было невиданное новшество – изображались реально существующие люди, а не иконописные библейские образы и сцены.
В прежние времена считалось недопустимым эгоизмом изображать современников. Однако же, неслучайно между художниками бытует мнение, что любая картина – это автопортрет. Как бы ни желал художник быть объективным, отречься от своего «эго» во имя чистоты образов, все равно, в каждом произведении он выражает себя, одухотворяет все собственной духовной энергетикой. В искусстве русского портрета – авторское начало переплетается с проникновением художника в глубины внутреннего мира и с желанием выразить ту искру Божию, что изначально заложена в каждом человеке. Это заметно уже в тех самых похожих на традиционные иконы «парсунах», имена авторов которых, к сожалению, канули в лету. И в последующие века, когда в русском искусстве стали превалировать западноевропейские академические принципы, а затем – тенденции романтизма и реализма, русское портретное искусство не утрачивало своей православной основы в глубине внутреннего содержания образов. Особенно проявилось это в желании узреть «свет Божий» в потемках человеческой души, в коей земное, телесное и мирское непременно озарено живой духовностью. Идеи поиска «искры Божией» в земном мире всегда были близки православной культуре, но своей кульминации они достигли во второй половине XIX века, когда именно они стали ключевым аспектом в исканиях творческой интеллигенции – вспомним выдающиеся произведения Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого.
Яркими, своеобразными, то поражающими своей внутренней силой, то трогающими своей ранимостью, то удивляющими экстравагантностью предстают перед нами образы женщин, созданные художниками конца XIX века. Пожалуй, при всем разнообразии характеров, темпераментов, внешних качеств изображаемых на портретах женщин, главное свойство, что их объединяет, можно назвать словом «марийность», то есть в каждой женщине художник (осознанно или нет) выражает нечто такое, что роднит её с библейской Марией… Только вот с какой именно – Девой Марией или же Марией Магдалиной, спросит внимательный читатель и будет совершенно прав. Но нет на это однозначного ответа – ведь в женской природе переплетаются сущности обеих. Да, а поскольку, искусство конца XIX века тяготеет к реализму, то и свойство «марийности» - отображение обоих начал, и загадочной чистоты, непорочности, и грешности, мирской слабости, которая искупается силой божественного всепрощения и милосердия. Дилемма между образами Девы Марии и Марии Магдалины подспудно присутствует и в женских образах, созданных мастерами слова – например, хрестоматийная Сонечка Мармеладова. Вспомните, сколько в её жизни грязи земного греха и сколько силы самопожертвования! Или Настасья Филипповна – то демоническая женщина, то воплощение сострадания, милосердия и чуткости. В портретном искусстве, особенно – в женских образах, созданных в конце XIX века, реалистические принципы не сводятся до копирования натуры и отображения психологических качеств, они тесно связаны со всей сложностью философско-религиозных и интеллектуальных исканий, которые царили тогда в среде творческой интеллигенции.
Образ таинственной незнакомки, воспетый Александром Блоком в 1906 году, словно предвосхитил своей картиной И. Н. Крамской в своей картине 1883 года. Не она ли это - «медленно, пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, она садится у окна». Словно дежавю, вспоминаются строки из стихотворения А. Блока при взгляде на знаменитую картину И. Н. Крамского.
Женщина с портрета несколько надменно смотрит на зрителя, с высоты своей кареты. Кто она и куда она едет? Мы можем только догадываться, строить собственные выводы и предположения. Может, она дама полусвета, спешащая на бал, может – невеста или жена какого-нибудь чиновника или купца. Так или иначе, её социальное положение не должно по мысли художника интересовать зрителя. Если в XVIII веке отображение социального положения в любом портрете считалось совершенно необходимым, то в конце XIX века на первом плане – личность, со всей сложностью внутренней духовной жизни и с неповторимостью индивидуальных черт внешности. И сам И. Н. Крамской в начале своего творческого пути стремился передать социальное положение, но все же, и в ранних его женских портретах превалировало одухотворенное размышление над индивидуальностью и неповторимостью женской красоты.
Каждый раз модель словно бы диктовала художнику новый подход, и мастеру приходилось искать подходящий художественный язык для правдивого воплощения портретного образа и для достижения глубины проникновения в духовный мир модели.
Так, в портрете Е. А. Васильчиковой (1867 г.) художник передает очарование женственности, чистоту юности, вдохновляющую энергетику красоты и внутренней душевной гармонии.
Приглушенные тона бардового и коричневатого фона вызывают в памяти работы старых мастеров, но непосредственность и естественность её фигуры, изящная небрежность жеста, выразительная проницательность взгляда – все это говорит о новых для того времени реалистических тенденциях в искусстве.
В портрете же «Незнакомки» реалистические принципы несколько растворены и одухотворены отголосками неоромантических веяний и поэтичной таинственностью. Приверженность И. Н. Крамского реалистическому течению в живописи (а он был видным представителем знаменитого Товарищества передвижных художественных выставок) проявляется здесь в абсолютной выверенности композиции, в которой все подчинено созданию возвышенно-замкнутого образа. Плавная линия силуэта незнакомки, правильный овал её лица концентрируют на себе внимание зрителя, а четко очерченное пространство, замыкаемое спинкой кареты, неотделимо от пластически-объемной моделировки.
Хотя перед нами и обобщенный образ «незнакомки», но как поразительно индивидуальны черты её лица. В её взгляде то ли презрение, то ли сострадание, то ли грусть, то ли холодность – загадка. Мастерски решен колорит картины, помогающий нам – нет, не разгадать эту загадку, а бесконечно восхищаться невозможностью её разгадать. Темно синий бархат и шелк её одежды – как намек на соседство в её образе бархатной нежности и холодности шелка – подчеркивают благородную бледность кожи и естественную красоту румянца. Золотистая спинка открытой кареты добавляет в колорит картины теплоту, но блики и отсветы словно бы приглушают теплые оттенки, подчеркивая как холодность погоды, так и странную внутреннюю холодность модели, вызванную наносными влияниями светской моды или же какими то глубоко личными переживаниями. Фигура женщины ярко выделяется на фоне запорошенного снегом города, и только белые перья на шляпе зрительно связывают её с окружающим пространством. В её образе сквозит тоска одиночества, она – идеал, которому чужд бренный мир, и, в то же время, она – всего лишь краем глаза подсмотренный образ современницы художника. И. Н. Крамской передает нам в этом произведении и свою грусть, вечную тоску художника по идеалу и совершенству, - словно бы вдохновение, совершенство едва уловимому, мимолетному. Ещё мгновение, и невидимый кучер погонит лошадей, и карета, везущая незнакомку в неизвестность, растает и исчезнет в снежной пелене… Да, красавица исчезнет, но останется мечта, запечатленная на века чуткой кистью мастера.
Однако же, не стоит думать, что во вторую половину XIX века художники только и вдохновлялись образом незнакомок, таинственностью женской души, внутренней загадкой. Очень активно в этот период проявила себя и противоположная тенденция – изображение женщин социально активных, деятельных, сильных, даже мужественных и несколько грубоватых. После отмены крепостного права и целого ряда реформ, стремительными темпами стала повышаться роль женщин в общественной жизни. И художники этого периода мастерски передают нам образы женщин, исполненные ощущения собственного достоинства, значимости, гордости, силы и независимости.
Так, на картине К. Е. Маковского 1879 года перед нами – владелица старинной усадьбы Качановки, расположенной на границе Полтавской и Черниговской губерний. Софья Васильевна Тарновская – жена весьма влиятельного украинского мецената и коллекционера Василия Тарновского, страстного любителя искусства, увлеченного музыкой (он даже владел собственным оркестром и театром) и литературой, и, конечно же, живописью. Он и пригласил художника погостить в своей усадьбе, а заодно – и написать для него ряд картин, среди которых – портрет своей любимой жены, активно поддерживавшей деятельность мужа и разделявшей его интересы. Художник раскрывает зрителям скрытые черты характера модели.
К. Е. Маковский. Портрет С. В. Тарновской. 1879 г.
На портрете – статная, уже немолодая, но волевая женщина. В её взгляде некоторая надменность сочетается с душевной мягкостью, свойственной провинциальным женщинам, не очерствленным выхолощенной светской суетой столичных городов. Темно-бардовая ткань, служащая фоном, напоминает театральные кулисы – вполне возможно, С. В. Тарновская позировала художнику в помещении усадебного театра. А художник, в свою очередь, напоминает зрителям, сколь похожа наша повседневная жизнь на сценическое действо. Темно-зеленый цвет ткани одежды в некоторых местах художник доводит до глубокого черного цвета, тем самым подчеркивая резкость падающей тени и оживляя общую светотеневую моделировку объемно-пространственных решений. В таком подходе чувствуется вдохновленность мастера шедеврами Рембрандта. И по своему чуткому психологизму К. Е. Маковский близок прославленному голландскому живописцу. В спокойствии жестов и статности осанки ощущается внутренняя уверенность и особое природное, а не наигранное, благородство души. Немного вздернутый носик свидетельствует о проявлении капризности, но в общей мягкости черт лица читается простота и умиротворенность.
Ярким примером реалистического женского портрета рассматриваемого периода является «Портрет Ольги Сергеевны Александровой-Гейнс», созданный И. Е. Репиным в 1890 году. Художнику явно интересен образ этой женщины, словно бы воплотивший новые социальные реалии того времени: перед нами деятельная, волевая, сильная, даже в какой-то степени суровая женщина, осознающая свою важность и без сомнения гордая этим. И. Е. Репин , представитель прогрессивного Товарищества передвижных художественных выставок, тяготел в своих работах к жанровому началу. В созданных им портретах практически не встречается нейтральный фон, - он изображает модель в типичном для нее окружении, чтобы глубже раскрыть её внутренний мир, показать зрителю атмосферу, среду, с которой модель находится в неразрывной связи. Здесь фон разработан И. Е. Репиным как нельзя более детально.
Позолоченная рама картины, скатерти и ковры, расшитые золотой нитью, золоченые переплеты книг на столе, - все это создает атмосферу роскоши, восточного шика, столь близкого вкусу дочери казанского купца С. Е. Александрова. Красота купеческого зажиточного быта с огромным вниманием показана художником. Его пытливый взгляд не упускает из виду и привезенные из дальних стран вещи. Наше внимание привлекает, например, гигантская декоративная перламутровая раковина на стене, вероятно, из Юго-Восточной Азии, или же прекрасный иранский ковер, напоминающий изысканность колорита персидских миниатюр. Будучи за мужем за военным инженером генералом-губернатором Казани А. К. Гейнсом, Ольга Сергеевна активно занималась благотворительностью и коллекционированием картин и гравюр русских и иностранных художников. Произведения И. Е. Репина отличает, в чем нетрудно убедиться на рассматриваемом здесь примере, способность увидеть человека во всей сложности его внутреннего мира и своеобразии внешнего облика.
В колористическом решении этого портрета особенно поражает нас обилие различных золотистых оттенков, то «кричащих», словно бы вспыхивающих на свету, то спокойно мерцающих, то приглушенных и едва различимых, плавно переходящих в другие тона. Черный бархат платья не только ловко скрывает полноту фигуры женщины, но и делает её силуэт отчетливо читающимся в контексте сложно выстроенного художественного пространства фона. Динамика живописного почерка отчетливо проступает в передаче орнаментов – И. Е. Репин не передает их точно, не уподобляется авторам старинных персидских миниатюр, а крупными мазками намечает изгибы орнаментальных линий, донося до зрителя не графичность их образа, а особую подвижность и выразительность, музыкальность и поэтичность, что сродни изысканному ритму восточной поэзии.
Витиеватые линии орнаментов на скатерти, на ковре, на переплетах книг создают подвижный размеренный ритм, а силуэтная линия словно бы подчиняет себе этот ритм, концентрируя зрительское внимание. Костюм героини кажется неуместно строгим на столь ярком и тщательно разработанном фоне, увлекающем наш взгляд разнообразием узоров и эффектной роскошью. Однако, сложность кружевных узоров воротника и рукавов словно бы вторит линиям орнаментов, которыми так богат фон. Стоит обратить внимание на постановку фигуры. Поза выражает внутреннюю твердость характера, уверенность в себе, спокойствие и самодовольство. Перед нами волевая, независимая, несколько грубоватая, но творческая натура. Похоже, что она была левша – ведь веер она держит в левой руке. А это так же признак неординарности, самостоятельности и творческого начала. Правой рукой Ольга Сергеевна подпирает голову, будто бы отягощенную множеством размышлений, а левая рука – рука человека, привыкшего давать указания, держит сложенный веер, опущенный вниз. Ольга Сергеевна словно бы задумалась на несколько минут, присела отдохнуть, но ещё мгновение – и она взмахнет веером, но не чтобы кокетливым жестом водить вокруг лица с манерами салонной барышни, а чтобы давать распоряжения в своих владениях, используя его как указку и подчеркивая значимость и эмоциональную выразительность своих слов.
Черты лица на первый взгляд могут показаться грубыми. Однако же, при внимательном рассмотрении мы заметим не только сильный интеллект, купеческую расчетливость, силу воли, но и легкую грусть, и усталость во взгляде. Гордость, надменность и некоторая холодность не заслоняют естественную женственность, а придают ей особый вкус. Эта женственность – в аккуратности прически, в блеске глаз, в чуть приподнятых изгибах бровей, в припухлости губ и в едва уловимом румянце щек. За холодной и расчетливой хозяйкой И. Е. Репин сумел рассмотреть чуткую женскую душу, в основе своей, конечно же, мягкую и ранимую, но умело замаскированную суровостью, непреклонностью и нарочитой деловитостью. Портрет Ольги Сергеевны, созданный выдающимся русским живописцем, отличается человечностью, поэтичной и одновременной реалистичной выразительной глубиной, непревзойденностью мастерства и поразительной силой таланта.
Лиричный и загадочный мир чувств и переживаний женщины отображает в своем творчестве В. А. Серов, смело открывший новые возможности живописной выразительности красок, сочетая во многих своих работах импрессионистическую свежесть и непринужденность стремительных мазков с высокой степенью реалистического обобщения и четкости передачи натуры, с правдивой жизненной убедительностью создаваемых образов. Световоздушная среда в его портретах создает эмоционально насыщенное пространство, гармонирующее с внутренним миром модели. В рассматриваемых нами здесь портретах мы без труда замечаем всё пронизывающий свет, легкий и серебристый, смягчающий пластическую форму и обогащающий палитру многообразием оттенков. Подобно французским импрессионистам, В. А. Серов насыщает светоносной силой каждый мазок своей кисти. В портрете З. В. Мориц, написанном в 1892 году, В. А. Серов словно бы «согревает» светом в общем-то холодноватый колорит. Фиолетовый цвет в гамме считается самым холодным, в противоположность красному – самому «теплому», даже – «горячему», цвету. Но холодный фиолетовый фон насыщен множеством отсветов, так называемых «рефлексов», которые привносят мажорные ноты в общее меланхолично минорное, проникнутое тонкой лиричной грустью, звучание колорита. Цвета увидены художником в их изменчивости, импрессионистической иллюзорности. Ощущение тревожной подвижности усиливается порывисто написанными перьями шали, словно бы трепещущими на холодном ветру.
Эмоциональность образу З. В. Мориц придает и светотеневое решение, и особая постановка фигуры, легкий поворот головы, чуть приподнятый вверх подбородок. Откинувшись в кресле, она обращена к зрителю. Этот момент общения со зрителем вообще составляет особенность многих портретов В. А. Серова. Портрет поражает точностью образа, остротой глаза художника, импровизационной легкостью удачно сочетающейся с высоким профессионализмом и виртуозной продуманностью колористического и композиционного решений. Игра света на ожерелье слегка оттеняет аристократическую белизну кожи. Простые и типические черты лица преображены художником – он одухотворяет их внутренней сосредоточенностью, поэтичностью, гармонирующей с общим настроением, царящим в картине.
В. А. Серов, в каждой своей работе использует принципы пленэрной живописи, подчеркивая тем самым естественность и особую изящную легкость изображений, а так же тесную связь модели с окружающим её пространством. Своим творчеством он утверждает собственное понимание образа женщины и средств его живописного воплощения. Непосредственная и дышащая красотой юности девушка предстает на картине «Девушка, освещенная солнцем».
Модель кажется не позирующей, а словно бы живущей в этом живописном пространстве. Колорит картины построен на гармоничном сопоставлении сближенных золотисто-зеленых, коричневатых тонов в летней природе, розоватых тонов в лице и бледно-желтоватых, а так же синих - в одежде. Белый цвет блузы девушки преображен игрой световых рефлексов, в нем словно бы радугой разлились все оттенки солнечных бликов, пробивающихся сквозь листву могучего дерева. Портрет выразителен и в силуэтном решении. Лицо очерчено пластически выразительной плавной линией, текучей, переходящей в общую линию силуэта фигуры. Здесь мы находим темпераментность письма, звучность красочной гаммы, поэтичную чувственность.
Портрет написан мастером будто бы на одном дыхании, хотя над ним работал художник целое лето, заставляя позировать свою терпеливую кузину почти каждый день. Видимая артистичная легкость и естественность достигнута художником чуткостью и мастерством, наблюдательностью и способностью удивительно тонко видеть, чувствовать и воплощать как зрительные впечатления от окружающего мира, так и внутренний душевный мир изображенной модели.
Внимательное изучение и вдумчивое отображение в творчестве многих художников и писателей того времени жизни народа, быта и нравов, выдвинуло на одно из первых мест в художественной среде того времени социально-бытовой жанр. Заметной тенденцией в живописи женского портрета изучаемого периода стал интерес художников к образам женщин из народа, а не только к «светским львицам», богатым заказчицам, или же прекрасным незнакомкам. По-сути, эти образы тоже можно назвать своего рода «незнакомками» - художники не оставили для истории их имен, они стремились создать обобщенный образ своих современниц, представительниц различных социальных слоев. Такие «портреты» - это не просто «портреты» в классическом понимании. Это «портреты – картины», близкие к бытовому жанру, достигшему к тому времени пика своей популярности. Создавая такие произведения, художники словно бы балансируют на тонкой грани между различными жанрами – портретным и бытовым.
Подчеркнутой непосредственностью и мажорной жизненной энергетикой пронизан образ продавщицы цветов, запечатленный кистью Н. К. Пимоненко.
Сочетание яркого синего тона одежды с изумрудной зеленью листьев лилий и белоснежными их цветками, эффект ровного солнечного освещения – средства, помогающие раскрыть человеческий образ. Фоном служит здесь залитая солнечными лучами суета улицы, художественное пространство разворачивается в глубину по диагонали, подчеркнутой линией тротуара и чередой стоящих в ряд домов, усиливая ощущение движения фигур торопящихся по своим делам или же праздно гуляющих прохожих. Румяное и обветренное лицо юной девушки привлекает взгляд зрителя своей открытостью и простотой, искрометной и естественной улыбкой, выразительностью взгляда. Она бойко продает белые лилии, словно бы символизирующие собой в данном контексте цветение и чистоту юности. Впечатление свежести, непосредственность рождения образа зачаровывает наш взгляд и навсегда остается в нашей зрительной и душевной памяти.
В таких работах проявляются гуманистические идеалы, живой интерес творческой интеллигенции к судьбам народа родной страны. Близкий к иконописи, и в то же время глубоко реалистичный и современный, женский образ воплощен Н. А. Ярошенко в портрете сестры милосердия. Строго очерченная фигура на темном фоне, аскетичные черты лица девушки, некоторая плоскостность и внутренняя замкнутость образа – все это вызывает в памяти образы православных икон. Цвета объединены в спокойном гармоничном созвучии. Изысканным колоритом, почти монохромной гаммой коричневато-серых и бледно золотистых тонов художник подчеркивает «иконописность» созданного изображения.
Облик сестры милосердия несет в себе черты собирательного, типического образа. Темное пространство озарено словно бы внезапно ворвавшимся лучом света. Здесь свет служит выразительно и легко прочитываемой метафорой – словно солнечный свет, дела этой юной хрупкой девушки озаряют жизнь многих людей, которым она помогает. В изысканно блеклой гамме портрета продуманно сопоставлены приглушенно коричневый и сероватый тон одежды, яркий красный крест и желтизна световых бликов. Художником великолепно написаны руки – натруженные и хрупкие, они суть воплощение женственности, теплоты, заботы, нежности… Она подобна святой на чудотворной иконе – ведь чудо, это же не только нечто мистическое, это может совершать любой человек, наделенной добротой душевной и желанием творить добро. Каждый день своей жизни она совершает чудо – согревает мир своей помощью, добротой своей души и ценностью своего труда.
В самом конце XIX века, на тревожном рубеже бурных для отечественной истории и драматичных веков, в 1900 году, в женском портрете все более усиливаются тенденции символизма, а реализм отходит на второй план, эпоха сменяется, и в живописи появляются новые приоритеты, стремление к раскрытию иных возможностей художественного языка. Это закономерно – ведь путь творческого поиска неисчерпаем, подвижен, и бесконечен. Все более усиливается стремление к декоративной и символической выразительности колорита, к артистизму, к игре с воображением зрителя. Образная выразительность направлена не на передачу живых ощущений и наблюдений, а ориентирована на достижение тонкого эмоционального и интеллектуального наслаждения, поэтичности и иносказательности, некоторой условности и стихотворной ритмичности, роднящей живопись с музыкой и словом.
Утонченный и загадочный образ прекрасной дамы, романтизированный и полный поэтичной стройности, создан К. А. Сомовым в его знаменитой работе «Дама в голубом платье». Это уже не та незнакомка Крамского, что казалась нам настолько естественной и живой, словно бы представшей перед нами на несколько мгновений из тени веков. Незнакомка у К. А. Сомова – это, скорее, портрет актрисы, играющей роль, надевшей маску и размышляющей над недавно прочитанным стихотворением. На самом же деле, это портрет художницы Е. М. Мартыновой.
Тончайшая игра полутонов создает лирическое настроение. Тонкость колористического вкуса проявляется в живописной фактуре – матово-блеклый колорит, струящийся мазок, который вторит плавной линии контура. Точность рисунка и гибкость штриха придают некоторую сухость и декоративность, подчеркивающую артистизм изображенной дамы. В качестве фона искусно обыгран условный стилизованный пейзаж, опять же вызывающий ассоциацию не столько с настоящим пейзажем, сколько с театральными кулисами. Подобного рода стремление воссоздать вымышленный мир - уход от духовно оскудевшей реальности и полное погружение в мир творчества в полной мере соответствует новым эстетическим запросам эпохи. Такая парадигма проявляет себя во многих работах мастеров творческого объединения «Мир искусства», к которому и принадлежал К. А. Сомов.
Пожалуй, наиболее склонным к театрализации образов, фантасмагории и мистицизму был М. А. Врубель – его живопись кажется таинственным эзотерическим откровением в красках. Он стремился воплотить красоту и узреть её внутреннюю тайну, приоткрыть завесу загадки самой сути прекрасного. Идея такого поиска близка новым веяниям эпохи и отчетливо перекликается с тем, что мы можем наблюдать и в поэзии того времени, и в музыке, и в театре. Достаточно вспомнить строки Ивана Бунина, написанные в 1901 году:
Ищу я в этом мире сочетанья,
Прекрасного и тайного, как сон…
Это, конечно же, не кредо и не призыв, но четкая и меткая формулировка творческой парадигмы литературно-художественной среды рубежа веков.
М. А. Врубель избирает весьма оригинальную и уникальную в своем роде манеру письма. Он пишет не формами, не объемами, а дробящимися мелкими плоскостями, подобными мозаике, мерцающей во мраке…
Он часто создавал портреты своей жены Н. И. Забелы-Врубель, играющей в театральных постановках, в образах различных персонажей – то она предстает в образе Гретель, то в образе Царевны-Лебедь из оперы Н. А. Римского-Корсакова по мотивам сказки о Царе Салтане.
Картина-портрет Царевна-Лебедь была создана на самом рубеже веков, в те тревожные времена, предвещавшие череду драматических перемен.
М. А. Врубель. Царевна-Лебедь. 1900 г.
Ощущение трепетного движения прекрасно выражено колористическим решением. Сиреневатые и холодные темно-голубые блики словно бы вступают в драматическое противостояние с мажорными розоватыми и желтоватыми вспышками световых рефлексов, усиливая глубину звучащего диссонанса, в красках повествующего о противоречии между мечтой и реальностью, небесным и земным, духовным и мирским, возвышенным и приземленным. Волнующая своей таинственностью фигура изображена в бурном движении, словно бы она взмахивает со всей силы белоснежными крылами, из последних сил пытаясь взлететь прямо на глазах удивленных зрителей. В огромных широко открытых глазах как будто бы застыли крупные капли слез, поблескивающих в унисон бликам пламени заката, объединяющих цвета картины в столь сложном колористическом единстве. Что это – неразгаданный символ или же виртуозно сыгранная роль, а может быть исполненное экзальтированной поэтичности отображение внутренних тонких движений души художника? Пожалуй, каждый зритель должен сам найти ответ, а лучше – просто не задумываться над этим, а наслаждаться искрометной красотой, затрагивающей скрытые струны человеческой души, пробуждающей в глубине сердца волшебную сказку.
Художники всех врем вдохновлялись образами женщин – сильных и волевых или хрупких и ранимых, простых и скромных или экстравагантных и смелых, зрелых и исполненных груза житейских забот или юных и наивных, естественных и земных или же утонченных и манерных… В череде женских портретов, созданных наиболее даровитыми отечественными мастерами в конце XIX века, нашло отражение новое для тех времен понимание женщины, более раскрепощённое, свободное от вековых предрассудков и, казалось бы, порой бросающее вызов традициям, но, в то же время, тесно связанное с православной духовностью и с философско-интеллектуальными исканиями творческой интеллигенции того времени. Рассмотрев в настоящей статье лишь некоторые примеры, мы смогли убедиться в том, насколько внимательны мастера кисти к индивидуальным особенностям моделей, сколь чутко понимают они природу женской души и как искренне восхищаются они женской красотой!
Искусство всегда помогает нам глубже понять самих себя, по-новому взглянуть на собственную жизнь и на мир вокруг. И может быть, взглянув на прекрасные творения художников, современные женщины, поглощенные чередой повседневной суеты, вспомнят, что и в них живет прекрасная таинственная незнакомка...
Лукашевская Яна Наумовна , искусствовед, независимый арт критик, куратор выставок, 2011 год, сайт.
Владимир Иванович Гау родился 4 февраля 1816 года в Ревеле . Художник-акварелист Владимир Гау оставил нам прекрасную галерею портретов своей эпохи. Его работы находятся во многих музеях и являются предметом гордости коллекционеров. Художник портретного жанра, Гау написал множество портретов царской семьи – императора Николая I, великого князя Михаила Павловича и сотни портретов русской знати.
Владимир Иванович Гау родился в семье художника. Иоганн Гау не получил художественного образования, он стал художником-самоучкой и прославился в своё время как ландшафтный художник и декоратор. Этому учил он и сыновей.
Старший брат Владимира Эдуард Гау известен как художник-перспективист. Его картины – это многочисленные изображения дворцов Петербурга и его пригородов, Большого Кремлевского дворца и его залов. В 1854 году Эдуард Гау стал академиком «за искусство и познания в живописном перспективном акварельном художестве».
И маленький Вольдемар с детства тоже рисовал. Но в отличие от отца и брата его привлекало изображение лица человека. Не сразу отец согласился с этой склонностью будущего придворного живописца. Ведь быть художником-портретистом – это означало выслушивать чужие замечания, находить в себе силы рисовать так, как требует капризный заказчик, а также и уметь польстить ему.
Поэтому сначала отец отдаёт сына учиться к академику Карлу фон Кюгельхену. Старый художник жил неподалёку под Ревелем, в усадьбе Фридхейм. С терпением и рвением проводил за работой юный художник, и Кюгельхен увидел и оценил в нём дар портретиста, а потому сумел убедить Иоганна не сопротивляться желаниям сына.
Вскоре при содействии Кюгельхена Вольдемар Гау уже в конце 1820-х годов стал получать заказы на портреты, которых оказалось так много, что молодой художник едва успевал исполнять.
Быть художником-портретистом не просто, но весьма почётно. Ведь в те далёкие времена сохранить своё изображение в юности или в зрелом возрасте, для себя или на память близким, хотелось многим. Поэтому все с большим уважением относились к художникам, умевшим писать портреты.
Тогда, да и сейчас, о больших художниках говорят, что он пишет портрет, именно пишет, а не рисует. Отсюда и слово – живописец. Вот таким живописцем, который умел бы передать образ и душу человека, хотел стать Вольдемар Гау.
В 1832 году на морские купания в Ревель прибыла царская семья. К этому моменту о молодом художнике здесь уже многие знали. Поэтому неудивительно, что слух о нём дошёл и до императорской фамилии. Сама императрица Александра Фёдоровна пожелала, чтобы художник написал портреты её детей. Когда же портреты были готовы, императрица сразу поняла, что перед ней настоящий художник.
Александра Фёдоровна взяла его под своё покровительство, и в 1832 году Гау был зачислен вольноприходящим учеником в Императорскую Академию художеств, причём «на счёт высокой покровительницы». В 1835 году В. Гау пригласили в Царское Село, где им были написаны портреты великих князей Александра, Константина, Николая, Михаила и великих княжон Марии, Ольги и Александры.
В 1836 году Гау пишет портрет Александры Федоровны, который становится одним из известных и лучших портретов императрицы. Александра Фёдоровна изображена в гостиной «Коттеджа» в Александрии. Спокойное, немного уставшее лицо, императрицы – она будто задумалась, глядя перед собой. Гордая прямая осанка, благородный облик...
В 1836 году Владимир Гау закончил Академию художеств с большой серебряной медалью. Вскоре он отправился за границу для дальнейшего совершенствования своего мастерства. В России были уже в то время известные художники, которыми восхищалась русская знать, но научиться в Европе было чему.
Гау побывал в Италии, в Германии. Здесь он познакомился с работами итальянских и немецких живописцев. Акварельный портретный жанр в Европе был более распространён, причём небольшого размера. Таковы были потребности общества. При каждом европейском дворе работали художники-акварелисты. Написанные портреты часто тиражировались литографическим способом.
Вернувшись в Россию, Владимир Гау стал Придворным Живописцем. В 1849 году ему присвоили почетное звание Академика акварельной живописи. Получить портрет кисти Владимира Гау, мечтали многие светские красавицы. Среди его моделей были почти все члены Императорского дома.
Он писал портреты царской семьи и русской знати, исполненные в интерьере или в пейзаже, портреты актрис Императорского театра: «певицы и истой красавицы» А.М. Степановой, драматической актрисы В.Н. Асенковой, танцовщицы В.П. Волковой, актрисы М.И. Ширяевой. К сожалению не все портреты мы можем сегодня увидеть, о некоторых можно иметь лишь представления по уцелевшим литографиям.
Большинство портретов В. Гау – русская аристократия XIX века, а потому в каждом из изображённых присутствуют элементы аристократизма во внешнем его проявлении. Это ясное спокойное лицо, прямая осанка, поворот головы, одежда – всё это переходит из портрета в портрет.
Особенно прекрасны женские портреты, поэтичные, проникновенные и выразительные. В них чувствуется виртуозное владение техникой, способность улавливать характерные особенности модели. Портреты петербургских красавиц обеспечили художнику успех в свете.
Посмотрите на любой портрет В. Гау – нежные миловидные лица женщин, окружённые волшебным сиянием акварели, благородство и достоинство, задумчивый или мечтательный взгляд, томное выражение…
Образы графини Эмилии Мусиной-Пушкиной, княгини А.А. Голицыной, Н.Н. Пушкиной, М.В. Столыпиной, одной из «модных женщин сороковых годов», портрет О.Н. Скобелевой, матери выдающего русского военачальника генерала М.Д. Скобелева, портрет Анны Алексеевны Олениной, которой А.С. Пушкин посвятил свои стихи-объяснения в любви. «Я вас любил…» или
«Но, сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!
Какой задумчивый в них гений,
И сколько детской простоты,
И сколько томных выражений,
И сколько неги и мечты!...»
В 1842 году Гау женился на Луизе-Матильде-Теодоре Занфтлебен, дочери петербургского портного. В семье художника были три сына и шесть дочерей. В собрании Русского музея небольшие карандашные наброски и акварели, переданные его внуком Магнусом Викторовичем Гинце, рассказывают нам о событиях его семейной жизни.
Часть семейных портретов Гау находятся в России, а часть за рубежом. В собрании Ярославского художественного музея находятся портреты его старшего сына Гаральда в младенчестве и трех дочерей - Марии, Ольги и Евгении.
Владимир Гау – художник эпохи 1840 – 1860-х годов. В его портретах отражение атмосферы тех лет. Уже не одно десятилетие кисть художника Владимира Гау рассказывает нам истории жизни людей, живших много лет назад, Благодаря ему, мы можем соприкоснуться с прошлым не только известных людей, но и с историей страны. Ярким примером могут быть портреты великой княгини Елены Павловны.
Елена Павловна, одарённая тонким художественным вкусом, сама позировала художнику и ценила его талант. Елена Павловна, известная активной деятельностью на благо России, поражала всех своим умом, сильным характером.
Поэт В.Ф.Одоевский написал о ней: «Всё её интересовало, она всех знала, всё понимала, всему сочувствовала. Она вечно училась чему-нибудь». Елена Павловна, находясь в браке с великим князем Михаилом Павловичем, умела быть полезной в государственных делах и самому императору.
Когда умерла вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, согласно её завещанию к Елене Павловне перешло управление Мариинским и Повивальным институтами. Мария Фёдоровна знала, что передаёт их в надёжные руки. И действительно, с этого времени все проблемы медицины были всегда в поле зрения Елены Павловны.
У этой женщины, казалось, всё было, что нужно для счастья. Но это лишь казалось. Великий князь Михаил Павлович был совершенно другим человеком, а красота и грация жены, которыми восхищались поэты, его не волновала. Дочерей она похоронила – одних в младенчестве, а две другие – Мария и Елизавета умерли в юном возрасте.
После этого Елена Павловна полностью посвятила себя общественной и благотворительной деятельности. Именно она создала первую в России военную общину сестёр милосердия во время Крымской войны. Великую княгиню за её деятельность и заслуги в деле освобождения крестьян от крепостного права в обществе называли «Princesse la Liberte – Княгиня-Свобода», а император Александр II наградил Елену Павловну золотой медалью «Деятелю реформ».
Среди сотен портретов, написанных кистью В.Гау, как и у каждого художника, есть прекрасные работы, а есть и менее удачные. Во многих его портретах нет той душевной теплоты, сердечности и доверия, которое ощущается очень часто между художником и его моделью.
В его портретах чувствуется некоторая сдержанность, а где-то и холодность, но ведь это и объяснимо. Круг его моделей, а вернее портретируемых, – это императорская семья, русская знать.
Разве со всеми он мог чувствовать то созидательное настроение, безмолвное общение и понимание, которое может быть между художником и моделью, так необходимое для выполнения трудной задачи творчества. К тому же придворный художник должен быть готов к безоговорочному выполнению любого пожелания заказчика, о чём и предупреждал его отец.
В портретах, изображающих людей, близких художнику, интерес к человеку, к его внутреннему миру совсем иной. В период 1860-1890-х годов произведения В.И.Гау становятся единичными. В это время акварельный портрет вытеснялся развивающейся фотографией.
Владимир Гау – придворный художник императорского дома скончался 11 марта 1895 года, похоронен на Смоленском лютеранском кладбище Санкт-Петербурга. Здесь же покоится и его жена Луиза Гау.
Посетитель Русского музея, переходящий из экспозиции иконописи в зал Петра I, испытывает ощущения, похожие на те, что в фильме «Матрица» пережил Нео, принявший из рук Морфеуса красную таблетку. Только что нас окружали одухотворенные образы, яркие цвета и гармонические линии, которые лишь отдаленно напоминали видимое вокруг, но своей нетелесной красо-той представляли в нашем мире закон и порядок, установленные при сотво-рении Вселенной. Добро пожаловать в реальность — переступая порог, мы нисходим в посюсторонний мир темных красок и нарочитой телесности, вылепленных светом рельефных лиц, как будто отслаивающихся от черных фонов. Мы пришли смотреть, но сами оказались под перекрестным огнем взглядов: почти все экспонаты здесь — портреты. С этого времени и на весь наступающий век портрет станет синонимом русской живописи.
История русского портрета XVIII века — это картина визуального самосознания нации, развернутый во времени процесс обретения русским человеком «лица». В Петровскую эпоху происходит привыкание к облику индивида, встроен-ного в социальную иерархию. От сословного стандарта, зафиксированного в доволь-но ограниченном репертуаре поз и выражений лица, портрет идет к выстраи-ванию более тонких отношений между внешностью и внутренним миром персонажа. С приходом сентиментализма именно жизнь души стано-вится ценностью, признаком личности, гармонически сочетающей природу и циви-лизацию. Наконец, романтизм и эпоха 1812 года позволят — наверное, впервые в русском искусстве — родиться образу внутренне свободного чело-века.
Говоря о портрете, нужно напомнить несколько вещей. Прежде всего, в сослов-ном обществе он — привилегия, маркер и одновременно гарант статуса модели. В подавляющем большинстве случаев героями портретов становились пред-ста-вители высших общественных слоев. Портрет, в котором соблюдены и согла--сованы необходимые условности изображения (поза, костюм, антураж и атри-буты), автоматически удостоверит высокий социальный статус своего персо-нажа. Портрет отражает и транслирует стандарты социального поведения. Он словно говорит: «Перед тобой благородный человек. Будь подобен ему!» Так, дворянский портрет в течение столетий представляет не только вельможу-деятеля, но и человека, которому присуща изящная непринужденность, то есть свойство, которое издавна служило телесным выражением благородства и вос-пи-тания, а следовательно, принадлежности к элите.
Портретная живопись — своего рода промышленность. Сам характер портрет-ного рынка предполагает высокую степень унификации. Портреты достаточно четко делятся на торжественные (парадные) и более камерные (приватные). Они, в свою очередь, предполагают определенный набор форматов, поз и атри-бутов, а также соответствующий прейскурант, который учитывает, сам ли художник исполнял портрет от начала до конца или поручал менее ответ-ственные участки работы подмастерьям.
С первых своих шагов в Древнем мире портрет играл роль магическую: он буквально замещал изображаемого и продлевал его бытие после смерти. Память об этих архаических функциях сопутствовала портрету и тогда, когда он стал одним из жанров живописи и скульптуры Нового времени. Она пере-давалась, в частности, литературными произведениями, которые описывали воображаемую коммуникацию с портретом: поэтические «собеседования» с ним, истории о влюбленности в портреты, а в эпоху романтизма — страшные рассказы об оживающих изображениях. В них обязательно говорится, что пор-трет «как живой», он «дышит», ему не хватает только дара речи и т. п. Как пра-вило, описываемые поэтами картины были плодом их воображения. Однако сама традиция, сохраняемая словесностью в течение столетий, задавала способ восприятия портрета и напоминала о том, что он принадлежит не только миру искусства, но напрямую связан с проблемой человеческого существования.
Классическая теория искусства невысоко ценит портрет. Соответствующее место этот жанр занимает и в академической иерархии. В конце XVIII века, например, считалось, что «в портретном… роде всегда делается только одна фигура, и по большей части в одинаковом положении… Не можно сей род… сравнять с историческим…». В эту пору портретная живопись, связанная с подражанием несовершенной натуре, не должна была стать престижным заня-тием. Между тем в России сложилась иная ситуация: востребованный общест-вом портрет стал одним из наиболее верных путей художника к успеху. Начи-ная с Луи Каравака, Ивана Никитина или Георга Гроота создание портре-тов было одной из главных задач придворных живописцев. Но художник первой половины — середины XVIII века все еще многостаночник: шереметев-ский крепостной Иван Аргунов выполнял разнообразные прихоти хозяина и завер-шил свой путь домоправителем, оставив живопись; Андрей Матвеев и Иван Вишняков надзирали за зодчими и декораторами Канцелярии от строе-ний; сходные обязанности были у Алексея Антропова в Синоде. Однако за одну лишь копию собственного коронационного портрета Петра III, заказанную Сенатом, художник получил 400 рублей — всего на треть меньше своего годового синодского жалованья.
Алексей Антропов. Портрет Петра III. 1762 годС основанием Академии художеств в 1757 году ситуация стала меняться. Прежде русский портретист, подобно ренессансному подмастерью, учился ремеслу в мастерской практикующего художника или брал уроки у заезжей знаменитости. Сорокалетний Антропов совершенствовался под руководством Пьетро Ротари — переселившегося в Россию живописца с европейской репута-цией. Аргунов учился у Гроота, и по повелению императрицы сам наставлял живописи «спавших с голоса» певчих, среди которых был будущий историче-ский живописец Антон Лосенко. Теперь же в основу образования художника был положен проверенный поколениями целостный метод. Портретный класс в Академии был основан в 1767 году.
Несмотря на, каза-лось бы, невысокий ста-тус жанра, из девяти окончивших Академию учеников первого приема пятеро выпустились как портретисты, и лишь двое специали-зировались на историче-ской живописи. Портреты занимали важное место на академиче-ских выставках и позволяли художнику сделать полноценную карьеру — стать «назначенным» (то есть членом-корреспондентом) или даже академиком. Боровиковский полу-чил первое звание в 1794 году за изображение Екате-ри-ны II на прогулке в Цар-скосельском парке, а через год — второе, за портрет великого князя Констан-тина Павловича. Портрет человека творческой профес-сии сам по себе мог символически повы-шать его статус. Левицкий изобразил архитектора Кокори-нова в 1769 году по стандарту портрета государственного дея-теля: ректор Академии художеств при шпаге и в роскошном костюме стои-мо-стью в его годовое жало-ванье исполненным благородства жестом указывает на секретер с академиче-ской казной, печать Академии и ее план. Через четыре года художник буква-льно воспроизведет эту схему в портрете вице-канцлера князя Голицына.
Владимир Боровиковский. Екатерина II на прогулке в Царскосельском парке. 1794 год Государственная Третьяковская галерея
Владимир Боровиковский. Портрет великого князя Константина Павловича. 1795 год Чувашский государственный художественный музей
Дмитрий Левицкий. Портрет А. Ф. Кокоринова. 1769 год
Дмитрий Левицкий. Портрет вице-канцлера князя А. М. Голицына. 1772 год Государственная Третьяковская галерея
Вторая половина столетия открывает перед портретистом альтернативу — рабо-ту по частным заказам. Федор Рокотов происходил, скорее всего, из кре-пост--ных, но выслужил дворянство по военному ведомству. Когда его карьера в Академии художеств не задалась, он в 1766-1767 годах переехал в Москву, и родовитая знать старой столицы составила обширную клиентуру художника. На его примере мы можем составить представление о положении востребован-ного живописца. За написанный по собственному почину царский портрет Ека-терина наградила Рокотова 500 рублями. Первый историограф русского искус-ства XVIII века Якоб Штелин свидетельствует, что еще в Петербурге художник был «столь искусен и знаменит, что не мог один справиться со всеми заказан-ными ему работами… Он имел у себя в своей квартире около 50 пор-третов, очень похожих, на них ничего не было закончено, кроме головы [это наверняка предполагало участие подмастерьев]». Если в 1770-х годах его стан-дартный портрет стоил 50 рублей, то в 1780-х он оценивался уже в сотню. Это позво-лило художнику приобрести участок земли за 14 000 рублей, построить на нем двухэтажный каменный дом, стать членом Английского клуба и заслу-жить раз-драженное замечание современника: «Рокотов за славою стал спесив и важен».
Федор Рокотов. Коронационный портрет Екатерины II. 1763 год
Государственная Третьяковская галерея
Контраст между иконописью и портретом XVIII века наглядно показывает ради-кальность петровской революции. Но европеизация изобразительных форм началась раньше. В XVII веке мастера Оружейной палаты и другие изографы создали гибрид иконы и портрета — парсуну (от слова «персона», кото-рое в первой половине XVIII заменяло в России слово «портрет»). К концу XVII столетия парсуна уже вовсю использует схему европейского парадного пор-тре-та, заимствованную через Польшу и Украину. От портрета пришла задача — облик человека в его социальной роли. Но изобразительные средства во мно-гом остаются иконными: плоскостность формы и пространства, услов-ность строения тела, поясняющий текст в изображении, орнаментальная трак-товка одеяний и атрибутов. Эти особенности и в XVIII столетии долгое время сохра-нялись в провинциальном дворянском портрете, в портретах купечества и ду-хо-венства.
Портрет царя Алексея Михайловича. Парсуна неизвестного русского художника. Конец 1670-х — начало 1680-х годов
Государственный исторический музей
Учившийся в Италии петровский пенсионер Иван Никитин — первый русский мастер, «забывший» про парсуну. Его портреты довольно просты по компози-ции, он использует лишь несколько иконографических типов, редко пишет руки и предпочитает темную цветовую гамму. Его портреты часто отмечены особым правдоподобием, лицо трактуется подчеркнуто рельефно, узнавае-мость превалирует над идеализацией. Канцлер Гавриил Головкин — идеальный образ меритократической монархии Петра: выхваченную светом вытянутую пирамиду фигуры венчает овальное лицо в обрамлении парика. Спокойное достоинство, гордость и уверенность в себе сообщают герою и сдержанная, но естественная поза, и встречающий зрителя прямой взгляд. Парадный кам-зол с орденами и лентой почти сливается с фоном, поз-воляя сосредоточить все внимание на лице. Темная среда выталкивает Голов-кина наружу, кисть его левой руки обозначает границу пространства полотна, а филигранно вы-писан-ный голубой орденский бант словно бы проламывает ее, выходя в наше простран-ство. Этот живописный трюк, форсирующий иллю-зию присутствия, одно-временно помогает сократить психологическую и социаль-ную дистанцию между моделью и зрителем, непреодолимую в допетровской парсуне.
Иван Никитин. Портрет государственного канцлера графа Г. И. Головкина. 1720-е годы
Государственная Третьяковская галерея
Вернувшийся из Нидерландов Андрей Матвеев около 1729 года создал свой портрет с молодой женой. Если согласиться с этой общепринятой сегодня идентификацией, то перед нами не просто первый известный автопортрет русского живописца. В этом изображении разночинцев представлено неожи-данное для России той поры равновесие мужчины и женщины. Левой рукой художник церемонно берет руку спутницы; правой, покровительственно при-обняв, направляет ее к зрителю. Но весь формальный смысл этих жестов доми-нирования и присвоения неожиданным образом стирается. В очень несложно организованном полотне женская фигура не просто находится по правую руку от мужчины, но и занимает ровно такое же картинное пространство, что и он, а головы супругов расположены строго по одной линии, словно замершие на одном уровне чаши весов.
Андрей Матвеев. Автопортрет с женой. Предположительно, 1729 год
Государственный Русский музей
Портрет середины столетия — это по большей части изображение не личности, а статуса. Характерный пример — супруги Лобановы-Ростовские кисти Ивана Аргунова (1750 и 1754). При всей узнаваемости персонажей перед зрителем прежде всего «благородный вельможа» и «любезная красавица», положение которых раз и навсегда зафиксировано форменным мундиром, горностаевой мантией и платьем с серебряным шитьем. Художник середины XVIII века — русский и иностранный — исключительно тщательно передает костюм и его элементы: ткань, шитье, кружева; подробно выписывает драгоценности и на-грады. В этих портретах Аргунова тело персонажа сковано пространством, развернуто вдоль плоскости холста, а ткани и украшения выписаны с такой детализацией, что заставляют вспоминать парсуну с ее декоративностью и особым, поверхностным видением человеческого тела.
Иван Аргунов. Портрет князя И. И. Лобанова-Ростовского. 1750 год Государственный Русский музей
Иван Аргунов. Портрет княгини Е. А. Лобановой-Ростовской. 1754 год Государственный Русский музей
Сегодня мы больше ценим те произведения русского портрета XVIII века, в ко-торых условный образ кажется утратившим цельность, а декорум (баланс иде-ального и реального в портрете) нарушен в пользу правдоподобия. Очевид-но, отсюда проистекает обаяние, которым наделено для современного зрителя изо-бражение десятилетней Сарры Фермор (1749). Подчиненный ее отца по Кан-целярии от строений Иван Вишняков представил ребенка в образе взрослой девушки, вписав хрупкую фигурку в парадную композицию с колонной и зана-весом на заднем плане. Отсюда и притягательность таких изображений, где лишенное внешней красивости лицо словно бы выступает залогом правдивой передачи характера: таковы антроповские портреты статс-дамы Анастасии Измайловой (1759) или Анны Бутурлиной (1763).
Иван Вишняков. Портрет Сарры Элеоноры Фермор. 1749 год Государственный Русский музей
Алексей Антропов. Портрет статс-дамы А. М. Измайловой. 1759 год Государственная Третьяковская галерея
Алексей Антропов. Портрет А. В. Бутурлиной. 1763 год Государственная Третьяковская галерея
В этом ряду стоят и портреты четы Хрипуновых кисти Аргунова (1757). Козьма Хрипунов, пожилой мужчина с массивным носом, сжимает в руках лист сло-жен-ной бумаги и, словно оторвавшись от чтения, останавливает зрителя ост-рым взглядом. Его молодая супруга держит в руках раскрытую книгу и со спо-койным достоинством глядит на нас (по данным исповедных книг, Феодосии Хрипуновой вряд ли больше двадцати лет: персонажи портретов XVIII века часто выглядят старше своего возраста). В отличие от современной Франции, где в эпоху Энциклопедии книга не была редкостью даже в аристократическом портрете, персонажи русских полотен XVIII века очень редко представлены за чтением. Небогатые атрибутами и сдержанные по манере портреты четы Хрипуновых в Европе были бы отнесены к портретам третьего сословия, отра-жающим ценности Просвещения. В них — как, например, в портрете врача Леруа работы Жака Луи Давида (1783) — важен не статус, а деятельность героя, не благообразие облика, а честно предъявляемый характер.
Иван Аргунов. Портрет К. А. Хрипунова. 1757 год
Иван Аргунов. Портрет Х. М. Хрипуновой. 1757 год Московский музей-усадьба «Останкино»
Жак Луи Давид. Портрет доктора Альфонса Леруа. 1783 год Musée Fabre
С именами Рокотова и Левицкого впервые в России Нового времени связыва-ется представление о строго индивидуальной манере, которая словно подчи-няет себе модели: теперь можно смело говорить о даме, «сошедшей с полотна Рокотова», о кавалере «с потрета Левицкого». Различные по манере и духу, оба живописца заставляют увидеть в своих портретах не только изображения кон-кретных людей, но и ощутить живопись как таковую, которая воздействует мазком, фактурой, колоритом — вне зависимости от сюжета. Очевид-но, это свидетельство постепенного изменения статуса художника, его самооценки и формирующегося общественного интереса к искусству.
Рокотов — первый в России мастер эмоционального портрета. Становление его манеры связано с воздействием итальянца Ротари, чьи девичьи «головки» при-нято считать пикантными безделушками рококо. Но Рокотов мог увидеть в них пример разнообразных, тонких, ускользающих интонаций — того, что отличает образы самого русского художника. От темного фона предшествен-ников Роко-тов уходит к фону неопределенному, подобному дымке, не столько прибли-жа-ю-щему фигуру к зрителю, сколько впитывающему ее. Облаченное в мундир или платье тело приобретает подчиненное значение, лицо теперь полностью доминирует. Стоит присмотреться к тому, как Рокотов пишет глаза: в таких вещах, как знаменитый портрет Александры Струйской (1772), зрачок написан сплавленными мазками близких цветов с ярким бликом, — взор теряет яс-ность, но приобретает глубину. Неотчетливость окружения, сглаженность контура наряду с затуманенным, но насыщенным взглядом героев создают не имеющее аналогий в русском портрете ощущение многомер-ности характера, в котором — прежде всего у женщин — определяющую роль играют эмоции. В этом отношении рокотовские персонажи — люди сентимен-тализма, в кото-ром приоритетны не социальные роли и амбиции, а эмоциона-ль-ная глубина и душевная подвижность человека.
Федор Рокотов. Портрет А. П. Струйской. 1772 год
Государственная Третьяковская галерея
Кажется неслучайным, что изощренная, но лишенная внешних эффектов манера Рокотова оформилась в Москве с пестуемой ею традицией частной жизни, семейственности и дружества. В это же время в аристократической и придворной екатерининской столице, следящей за мировыми художест-венными модами, расцвел самый блестящий живописец России XVIII века — Дмит-рий Левицкий. В творчестве этого выходца из семьи украинского священ-ника, окончившего петербургскую Академию художеств, русская живопись впервые вышла на европейский уровень. Он был наделен даром создавать полнокровные и благородные образы, способностью к завораживающе точной передаче разнообразных фактур — тканей, камня, металла, человеческого тела. При этом целый ряд его произведений вводил русское искусство в контекст передовых умственных движений эпохи.
Так, актуальные для русского Просвещения идеи подчинения самовластия закону были воплощены Левицким в картине «Екатерина II —законодатель-ница в храме богини правосудия» (1783). Парадный портрет правителя всегда воплощает его официальный образ. Полотно Левицкого — уникальный случай, когда изображение монарха, полностью отвечая канонам жанра, является посла-нием общества государю, передает чаяния просвещенного дворянства.
Дмитрий Левицкий. Портрет Екатерины-законодательницы в храме богини Правосудия. 1783 год
Государственный Русский музей
Императрица в лавровом венке и гражданской короне, жертвуя своим покоем, сжигает маки на стоящем под статуей Фемиды алтаре с надписью «для общего блага». На постаменте скульптуры вырезан профиль Солона — афинского зако-но-дателя. Имперский орел восседает на фолиантах законов, а в раскры-ваю-щем-ся позади царицы море виден русский флот под Андреевским флагом с жез-лом Меркурия, знаком защищенной торговли, то есть мира и процве-та-ния. Помимо просветительской идеи верховенства закона, здесь возможны и иные полити-че-ские обертоны. Высказывалось предположение, что полотно должно было стать центром ансамбля портретов Думы кавалеров ордена Св. Владимира и рас-полагаться в царскосельской Софии, таким образом входя в идеологиче-ский аппарат Екатерины.
Этот портрет, программа кото-рого принадлежит Николаю Львову, а заказ — Александру Безбородко, был, вероятно, первым произведением русской живо-писи, которое оказалось обще-ственным событием. Он созвучен появившейся в том же 1783 го-ду оде Держа-вина « ». Тогда же Ипполит Богданович напечатал станс к художнику, на который Левицкий , раз-вернув идео-ло-гическую програм-му портрета, — первый случай прямого обра-щения рус-ского живописца к пуб-лике. Таким образом, портрет принял на себя функ-ции повествовательного исторического полотна, которое оформ-ляет вол-ную-щие общество идеи и ста-новится событием для относительно широкой ауди-тории. Это один из первых признаков нового для России про-цесса: изобра-зительное искусство перестает обслуживать утилитарные потреб-ности элиты (репрезен-тация политических и личных амбиций, украшение жизни, визуа-лизация знания и т. п.) и посте-пенно становится важным элемен-том нацио-нальной культуры, организуя диалог между различными частями общества.
Семь полотен серии «Смолянки», написанные в 1772-1776 годах, изображают девятерых воспитанниц Смольного института благородных девиц разных «воз-растов» (периодов обучения). Это памятник , эксперименту, в котором отразились ключевые идеи европейского Просве-ще-ния: воспитание нового человека, передовое образование для женщин. Они также наглядно свидетельствуют о постепенном изменении отношения к пери-одам человеческой жизни: если прежде ребенок в русском портрете представ-лялся, как правило, маленьким взрослым, то смолянки демонстриру-ют шаги на пути к отрочеству, которое именно в этой портретной серии впервые высту-пает отдельным, самостоятельным этапом. Девушки танцуют, исполняют теа-тральные роли, но два замыкающих серию изображения «стар-ше-курсниц» Гла-фиры Алымовой и Екатерины Молчановой словно подводят итог, воплощая две ипостаси просвещенной женщины. Алымова играет на ар-фе, представляя ис-кус--ства, которые ассоциируются с чувственной природой человека. Мол-ча-нова репрезентирует интеллектуальное начало. Она позирует с книгой и вакуум--ным насосом — современным инструментом, позволяющим исследо-вать материаль-ную природу мира. Из портретного атрибута он превра-щается здесь в знак основанного на научном эксперименте передового знания.
Дмитрий Левицкий. Портрет Феодосии Ржевской и Настасьи Давыдовой. 1771–1772 годы Государственный Русский музей
Дмитрий Левицкий. Портрет Екатерины Нелидовой. 1773 год Государственный Русский музей
Дмитрий Левицкий. Портрет Екатерины Хрущевой и Екатерины Хованской. 1773 год Государственный Русский музей
Дмитрий Левицкий. Портрет Александры Левшиной. 1775 год Государственный Русский музей
Дмитрий Левицкий. Портрет Екатерины Молчановой. 1776 год Государственный Русский музей
Дмитрий Левицкий. Портрет Глафиры Алымовой. 1776 год Государственный Русский музей
Дмитрий Левицкий. Портрет Натальи Борщовой. 1776 год Государственный Русский музей
Произведения Владимира Боровиковского, ученика и земляка Левицкого, наглядно показывают, что сентименталистские ценности в последние десяти-летия XVIII века стали основой репрезентации частного человека. Теперь пор-трет отчетливо расслаивается на парадный и приватный. Нарочитой роскошью блещет изображение «бриллиантового князя» Куракина (1801-1802), прозван-ного так за любовь к драгоценностям и показной пышности. Подобно ряду полотен Гойи, оно показывает, что великолепие живописи становится одним из последних доводов в пользу величия аристократии: сами модели уже не всегда способны выдержать тот пафос, который диктуется жанром.
Владимир Боровиковский. Портрет князя А. Б. Куракина. 1801-1802 годы
Государственная Третьяковская галерея
Харак-терный для «эпохи чувствительности» гибрид представляет собой изо-бра-же-ние Екатерины II в Царском Селе (см. выше). Портрет в рост на фоне памятника военной славы выдержан в подчеркнуто камерном модусе: он пред-ставляет государыню в шлафроке в момент уединенной прогулки в аллеях парка. Пор-трет не понра-вился Екатерине, но, скорее всего, подсказал Пушкину мизан-сцену встречи Маши Мироновой с императрицей в «Капитан-ской дочке». Именно у Борови-ковского пейзаж впервые среди русских худож-ников стано-вится постоянным фоном портрета, обозначая целый комплекс представлений, связанных с иде-ями естественности, чувствительности, част-ной жизни и еди-не-ния родствен-ных душ.
Природа как проекция душевных переживаний — характерная черта культуры сентиментализма, говорящая о том, что внутрен-ний мир человека становится безусловной ценностью. Правда, во многих произведениях Боро-виковского «причастность природе» персонажа приобре-тает характер клише, свидетель-ствующего о том, что чувствительность и естественность превра-тились в моду. Особенно это заметно в виртуозно исполненных женских портретах, следую-щих идеалу юной «природной» кра-соты и калькирующих позы и атрибуты модели. С другой стороны, эта рамка пасторального портрета позволяла включать в число персонажей крепостных. Таковы, например, «Лизынька и Дашинька» (1794) — дворовые девушки покро-вительствовавшего живописцу Львова, почти неотличимые внешне от молодых дворянок.
Владимир Боровиковский. Лизынька и Дашинька. 1794 год
Государственная Третьяковская галерея
Если в лице Левицкого и Боровиковского русская живопись стала в ряд с со-временными художественными веяниями, то следующее поколение русских пор-тре-тистов решило новую задачу: их искусство наконец выстроило диалог с великой живописью Европы XVI-XVII веков, традиция которой в допетров-ской России отсутствовала. Предпосылками для него стало формирование еще в Екатерининскую эпоху уникальной по качеству коллекции Эрмитажа, а также длительные поездки за рубеж успешно окончивших Академию молодых худож-ников. Карл Брюллов конструировал собственный образ по лекалам «старого мастера» и вместе с тем воссоздавал на русской почве великолепие вандейков-ского парадного портрета с его симфонической роскошью колорита («Всад-ница», 1831; портрет сестер Шишмарёвых, 1839).
Орест Кипренский. Портрет отца художника Адама Карловича Швальбе. 1804 год Государственный Русский музей
В портрете Пушкина (1827) диалог с традицией выстраивается на уровне ико-нографии, все еще понятной европейцу рубежа XVIII-XIX веков. Скрещенные на груди руки и устремленный в пространство взор поэта представляют собой отголосок персонификаций меланхолии — темперамента, который начиная с эпохи Возрождения рассматривался как признак гениальности.
Орест Кипренский. Портрет А. С. Пушкина. 1827 год
Государственная Третьяковская галерея
Коллективным героем произведений Кипренского стало поколение 1812 года. Эти портреты отличаются беспрецедентной в русском искусстве раскован-ностью «поведения» персонажей. Показательно сопоставление «формального» портрета полковника Евграфа Давыдова (1809) и серии графических портретов участников Отечественной войны 1812-1814 годов (Алексея Ланского, Михаила Ланского, Алексея Томилова, Ефима Чаплица, Петра Оленина и других, все — 1813). Первый варьирует характерный для Европы XVIII и начала XIX века тип дво-рянского портрета. Поза Давыдова не просто демонстрирует отрешенную непринужденность, она иконографически облагораживает персонажа, посколь-ку восходит к знаменитому «Отдыхающему сатиру» Праксителя: совершен-ство классической статуи гарантирует достоинство героя полотна. Но чувст-венный телесный покой сатира — лишь оборотная сторона его живот-ной нату-ры, и Кипренский великолепно пользуется этой памятью прототипа (одновре-менно знаковой и пластической), создавая образ героя, пребывающего в рас-слаб-лен-ном покое, но способного распрямиться, подобно пружине. Каждый из каран-дашных портретов молодых «ветеранов» также в некоторой степени подчинен какому-либо портретному клише, но вместе они демонстри-руют небывалую графическую свободу и разнообразие формальных решений: пово-ротов тела, наклонов головы, жестов, взглядов. В каждом отдельном случае художник шел не от заранее заданных ролей, а от раскрывающейся перед ним личности. Эта непринужденность героев вместе с демонстративной легкостью исполне-ния выступают зримым воплощением внутреннего «само-стояния» поколе-ния — небывалого до той поры в русской истории ощущения свободы.
Фёдор Степанович Рокотов, обладающий редким , принадлежит к числу портретистов восемнадцатого столетия. Его неповторимое чувство цвета, виртуозное владение кистью передавать «души изменчивой приметы» были оценены современниками и продолжают восхищать и пленять зрителей, приходящих в музейные залы сегодня.
Фёдор Степанович родился примерно в 1735 – 1736 году, происходил из крепостных князя П.И. Репнина. Детство Рокотова прошло в усадьбе князя, в селе Воронцово. Исследователи жизни Рокотова, о котором крайне мало известно, обнаружили, что ещё в раннем возрасте Рокотов был освобождён от крепостной зависимости, занимал в доме князя особое положение, получил для того времени весьма приличное образование.
Возможно, он был незаконным ребёнком из семейства Репниных?? Скорее всего, это так, поэтому у него с раннего возраста были покровители среди придворного круга. Благодаря графу И.И. Шувалову Рокотов был зачислен в Академию художеств, куда он попал уже подготовленным мастером живописи.
Стремительный успех Рокотова в дальнейшем объясняется его участием в коронационных торжествах по случаю восхождения на императорский трон Екатерины II. Композиция его парадных портретов знатных особ, в том числе и царицы Екатерины II, совершенно не похожи на предшествующие царские изображения.
В портрете Рокотова Екатерина II сидит свободно, слегка повернувшись в кресле, будто ведёт с кем-то доброжелательную беседу. В этом портрете Екатерина II воспринималась зрителями того времени как надежда просвещённых людей, идеал правосудия. Ведь в начале своего царствования сама Екатерина поддерживала идеи просветительства и свободолюбия. Этот портрет принёс художнику славу.
В рокотовских портретах запечатлены многие просвещённые люди его времени. Он был знаком с М. В. Ломоносовым, архитектором В.И. Баженовым, А.П. Сумароковым, В.И. Майковым. Свои изображения стремились заказать талантливому художнику многие знатные люди того времени.
Прочные дружеские связи установились у Рокотова с семействами Обресковых, Воронцовых, Струйских, его опекали со стороны Репниных, Голицыных, Юсуповых.
Заказов у него всегда было много. Он создавал буквально картинные галереи портретов представителей одного рода, среди которых были персонажи разных поколений. нарисовал почти всю дворянскую Москву.
Картина сверху и картина снизу - портрет неизвестной
Художник Фёдор Степанович Рокотов
Под многими портретами Рокотова стоят надписи «неизвестный» или «неизвестная», но все они привлекают своим обаянием, внутренним миром, загадочностью, в которой ощущаются затаённые чувства и переживания. По-видимому, эти люди были для Рокотова близкими по духу.
Одним из интереснейших портретов можно назвать парный портрет Струйских. Николай Еремеевич Струйский с огромным уважением относился к Рокотову. На портрете мы видим человека немного напряжённого, с лихорадочным горящим взглядом и кривой улыбкой. В нём сочетались благородство, жестокость и страсть до фанатизма к поэзии.
В 1771 году он вышел в отставку и поселился в своём имении Рузаевка, где полностью предался сочинению стихов. Писал он «денно и нощно», даже завёл собственную типографию, в которой печатал свои стихи. Но в том же зале искусства, где он восторгался литературой и поэзией, подчас собственной, происходили жестокие судилища над своими крепостными, порой с применением пыток.
Струйский восхищался талантом Рокотова. В 1772 году он заказал два портрета – свой собственный и любимой жены Александры. Сашеньке было в ту пору 18 лет.
Портрет А. Струйской восхищает своей красотой, сдержанностью, гармонией. Сквозь дымку рокотовской кисти перед нами открывается волшебное видение с нежным взглядом, с полуулыбкой и печалью.
Александра Петровна Струйская вдохновила на поэтические строки не только своего мужа, но благодаря живописному мастерству Рокотова, и других поэтов своего времени. Она стала воплощением женского очарования, которым любовались и современники художника, и его потомки. А спустя почти два столетия после ее смерти, Николай Заболоцкий написал:
Эта женщина своей красотой и загадочностью пленяла поэтов. Была ли счастлива она? Этим вопросом невольно задаёшься, когда смотришь на портрет Струйской. Одни современники утверждали, что брак был их счастливым, другие отрицали это. Среди друзей и знакомых Струйский прослыл не только чудаком и оригиналом, но и самодуром.
Его первая жена прожила недолго и умерла от родов, через некоторое время он потерял и двух дочек-близняшек, родившихся в этом браке. Струйский был безутешен в своём горе и уехал в свое поместье Рузаевку, где и произошла встреча с юной Александрой.
Сашенька еще не успела выйти в свет, когда в поместье ее отца, помещика Нижнеломовского уезда Пензенской губернии Озерова, заехал богатый сосед. Увидев Сашеньку, Струйский позабыл о своей скорби и немедленно посватался. Помещик Озеров даже и не смел мечтать о таком богатом женихе, поэтому согласие на брак не замедлило.
Портрет А.П. Струйской
Поженились они в 1772 году. В этом же году и заказал Н. Е. Струйский портреты – свой и любимой жены. Рокотов, изображая свои модели, не старался приукрасить ни душевные качества, ни внешность. И поэтому мы замечаем, какие же они разные – Струйский и Александра Петровна. В отличие от неврастеничного и лихорадочного Струйского портрет его жены поражает своей сдержанностью и гармонией.
Несомненно, Рокотов находился под влиянием красоты и обаяния её личности. Задумчивые, выразительные и грустные глаза, взгляд направлен куда-то вдаль, будто она всматривается в своё будущее. Именно полуулыбка» и «полуплач» заставляет нас думать - а было ли оно это счастье?
Современники утверждали, что жила она в созерцании красоты, которую создал вокруг неё Струйский. Для неё он построил дворец в поместье, похожий на шкатулку для драгоценностей, посвящал ей свои поэтические оды. В его стихах, где она звалась Сапфирой, он выражал свою любовь и поклонение. В их браке родилось восемнадцать сыновей и дочерей, из которых десять умерли в младенчестве.
Красота и загадочность портрета пленяет нас до сих пор. Возможно, по причине влюблённости художника в свою модель. А может быть, Рокотов изобразил Александру Струйскую, наделив её душевными качествами своего идеала?
Портрет, написанный великим живописцем, сохранил для нас красоту и является одним из лучших женских портретов XVIII века.
Художник прожил свою жизнь в полном одиночестве, не испытывая нужды или недостатка в чём-то. Фёдор Степанович помогал своим племянникам, выкупив их из крепостной зависимости, и покидая свою земную жизнь, оставил им наследство. Художник умер 12 декабря 1808 года и был похоронен в Новоспасском монастыре, но время не сохранило его могилу. Однако сохранились его портреты, перед которыми мы стоим задумчиво, вглядываясь в лица давно ушедших и оставшихся известными или неизвестными.
Поместье в Рузаевке не сохранилось до наших дней и исчезло, как и многие сотни других дворянских гнёзд в пламени революции. Но память о нём осталась благодаря тому, что в Рузаевке жила одна из самых красивых женщин XVIII века – Александра Струйская. Её портрет кисти Рокотова до сих пор притягивает посетителей Третьяковской галереи.
