Пьеса рассказывает об интеллигентной семье в период бурных социальных изменений. Ученый-химик Павел Федорович Протасов далек от жизни и народа. Он живет своими опытами, считая, что именно наука принесет людям счастье. Он не вникает ни в политику, ни в домашние дела. Такой себе чужак в мире страстей и быта. Его жена Елена Николаевна страдает от того, что муж совершенно не уделяет ей внимания. Чтобы как-то развлечься и отвлечься от своих проблем, она с талантом режиссера подстраивает встречи разных людей, а потом наблюдает, что из этого получится. По ходу женщина доводит до страстного исступления Вагина. Этому художнику-резонеру она нужна (как и слава) для того, чтобы удовлетворить амбиции.
В разговоре со слесарем Егором, этим пролетарием, который постоянно лупит свою жену по делу и без, Протасов выглядит полным идиотом. Протасов не сможет понять, почему озлобленный талантливый мастер потом будет его душить. Пьяницу Якова Трошина Протасов тоже хочет надоумить жить правильно.
Простолюдины ветеринар Чепурной и его сестра Мелания Кирпичева, которая похоронила старого богатого супруга – персонажи комические. К тому же оба они страстно и отчаянно влюблены. Простодушная дуреха Мелания любит хозяина дома Протасова. Вся ее любовь заканчивается позорным объяснением с Протасовым. Образованный “скотский врач” Борис Чепурной влюблен в сестру Протасова Лизу. Его скептический взгляд на жизнь и потеря цели в жизни приводят к трагическому финалу – самоубийству.
Пока вокруг назревают драмы, семейство Протасовых брезгливо морщатся и ожидают момента, когда все как-нибудь само собой пройдет и настанет безмятежная жизнь.
Единственным “живым” персонажем, пытающимся разобраться во всем, есть Лиза. Она испытывает страх перед будущим, поскольку чувствует пропасть, отделяющую ее окружение от простого народа, который живет в нищете и невежестве. Она стремиться объяснить, что миллионы людей озлоблены и эта злоба скоро прорвется наружу. Но никто ее не слушает, все только лечат.
Нарождающийся капиталист купец Назар Авдеевич и его сын постоянно пытаются скупить у Протасова землю, а также использовать знания интеллигентов для обогащения. Назар Авдеевич активно приспосабливает химика Протасова изготавливать пивные бутылки.
Финал пьесы – это пока разговоры о толпе озверевших люмпенов, которые поднялись против “детей солнца”, далеких от жизни и проблем рабочих.
(Пока оценок нет)
УДК 882.09
Ю.А. Козлова*
МИФОЛОГЕМА «СОЛНЦЕ» В ПЬЕСЕ М. ГОРЬКОГО «ДЕТИ СОЛНЦА»
В основе статьи - рассмотрение функционирования мифологемы «Солнце» в пьесе М. Горького «Дети солнца». Устанавливается, что культурно-символический образ солнца играет значительную роль в драматургии Максима Горького. Писатель активно использует мифологему «Солнце», подчеркивает, заставляет нас обратить на нее внимание. Образ солнца организует хронотопическую систему, взаимодействует со звериным мотивом, выстраивает вертикальное распределение персоналий, ярче «прорисовывает» систему образов, помогает понять и проанализировать пьесу Максима Горького совершенно на новом уровне.
Ключевые слова: мифологема, символ, культурно-символический образ, архетип, солярная символика.
Мифопоэтический анализ помогает раскрыть сложные онтологические смыслы, которые оказываются неочевидными при других методах рассмотрения художественного произведения. Именно поэтому нам показалось важным обнаружить некоторые смыслопорождающие образы в драматургии М. Горького. Одним из «любимых» архетипов художественного сознания рубежа Х1Х-ХХ вв. был архетип солнца. Солярную символику в своих произведениях использовали многие поэты Серебряного века: например, К. Бальмонта в его сборнике стихотворений «Будем как Солнце», А. Белый в «Солнце», «Светлая смерть», «Солнца контур старинный», «Золотое руно», М.И. Цветаева «Солнце вечера - добрее», «На солнце, на ветер, на вольный простор», «Оба луча», Д.С. Мережковский «Солнце мексиканское предание» и другие. «Солнечную» образность можно встретить и в драматургии рубежа веков: В. Брюсов «Земля», Г. Гауптман «Потонувший колокол» и «Перед заходом солнца», Г. Ибсен «Строитель Сольнес».
Мифологемой «солнце» было буквально насыщено все творчество Максима Горького. Уже в ранних романтических рассказах, таких как «Старуха Изергиль», «Макар Чудра» и др., появляются «солнечные» герои, мотивы и идеи. Уже в горьковской прозе солнечная символика способствует созданию вертикального образа мира, стремлению к космизации, гармонизации мира, осознать себя «детьми солнца», делателями новой жизни. Эти смыслы возникают в искусстве начала ХХ века не без влияния книги немецкого астронома Германа Клейна «Астрономические вечера», очень популярной в свое время. В ней астроном почти обожествлял солнце, и его пантеизм оказался очень близок как самому Горькому, так и другим художникам порубежного времени .
* © Козлова Ю.А., 2017
Козлова Юлия Анатольевна ([email protected]), кафедра журналистики, Самарский государственный социально-педагогический университет, 443099, Российская Федерация, г. Самара, ул. М. Горького, 65/67.
Начиная с пьесы «Мещане» 1901 года образ солнца в драматургии Горького принимает новое сакральное значение, или, если сказать по-другому, мифологизируется. В четвертом действии Тетерев рассказытает о себе как о бродяге:
Солнца, счастья шел искать... Наг и бос вернулся вспять, И белье и упованья Истаскал в своем скитанье .
Здесь солнце выступает как ориентир пути и движения. Идти навстречу солнцу - значит прокладывать путь к счастью.
В пьесе «На дне», перед смыслообразующей кульминацией 4-го действия, упоминается о солнце в известной тюремной песне: «Вечер, заходит солнце...». Важно, что и в пьесе «Дачники» есть упоминание о солярной символике - все четыре действия происходят на заходе солнца. В пьесе 1910-х годов «Чудаки» главный герой, писатель Мастаков, тоже в какой-то степени констатирует свою принадлежность к «детям солнца», в частности, он говорит о солнцепоклонстве как способе преодолеть страх смерти: «Знаете ли вы, что солнце каждый день новое? Вы читали что-нибудь о Хорсе, боге солнца, и дочерях его хорсалках...» .
Конечно, наиболее полное воплощение этот образ находит в пьесе «Дети солнца». М. Горький пишет «Детей солнца» в Петропавловской крепости в 1905 году во время ареста за участие в протестах против событий «кровавого воскресенья». Горький изображает картину разобщенности русского общества, разорванности его на мир культуры и мир дикости. Общества, в котором одни стремятся к гармонизации мира, его космизации, стремятся к солнцу, другие, народная стихия, этого стремления не поддерживают.
Для дальнейшего анализа важно отметить распределение в пьесе действующих лиц по системе верх / низ. Верх, или собственно «дети солнца» - Павел Федорович Протасов - ученый-химик; Елена Николаевна - его жена; Дмитрий Сергеевич Вагин - индивидуалист и художник. Низ составляют люди, находящиеся за пределами дома Протасовых: это рассудительный скептик и ветеринар Чепурной; его сестра Мелания; Назар Авдеевич - хозяин дома, в котором живут Протасовы; сыш Назара Авдеевича, Егор - слесарь; Фима и Луша - горничные и т. д. Промежуточное положение между верхом и низом занимает сестра Протасова Лиза. На протяжении развития сюжета острее всего ощущение трагизма, предстоящей катастрофы нарастает именно у нее. Вот лишь несколько ее выгсказытаний:
Лиза (тревожно, болезненно). Вы все - слепые! Откройте глаза; то, чем живете вы, ваши мысли, ваши чувства, они - как цветы в лесу, полном сумрака и гниения... полном ужаса... Вас мало, вы незаметны на земле...
Лиза (вскакивая). Павел, это хорошо!Дети солнца... Ведь и я?.. Ведь и я? Скорее, Павел, да? И я тоже?
Протасов. Да, да!И ты... все люди! Ну, да, конечно!
Лиза. Да? О, это хорошо... Я не могу сказать... как это хорошо! Дети солнца... да? Но - у меня расколота душа, разорвана душа... вот, послушайте! (Читает, сначала с закрытыми глазами.)
Но - знаю я темные норы, Живут в них слепые кроты; Красивые мысли им чужды, И солнцу душа их не рада, Гнетут их тяжелые нужды,
Любви и вниманья им надо!
Они между мною и вами
Стоят молчаливой стеною...
Скажите - какими словами
Могу я увлечь их за мною?
О промежуточном положении Лизы между «верхом» и «низом» говорит ее фраза: «Они между мною и вами». Она не понимает, почему одни купаются в свете своего солнца, но не несут его другим. Романтические призывы брата ее уже не удовлетворяют, а надвигающееся ощущение фатальности будущего и реальное самоубийство Чепурнова приводят к тому, что в финальной сцене Лиза и вовсе сходит с ума.
Лиза и Протасов образуют пару связанных и вместе с тем противопоставленных друг другу культурных героев, таким образом, идет речь о наиболее архаичной форме солярных мифов, представленных близнечными мифами, т. е. солнцем и луной. Важно, что Протасов нередко произносит фразу: «Мы, дети солнца».
Протасов. Мы - дети солнца! Это оно горит в нашей крови, это оно рождает гордые, огненные мысли, освещая мрак наших недоумений, оно - океан энергии, красоты и опьяняющей душу радости!
В солярной символике у солнца - у хозяина света и тени - обычно есть помощники, чаще всего дети, которые зажигают свет. Такими детьми солнца, как мы сказали выше, являются Елена, Вагин и Протасов. На светлость и возвышенность Протасова указывает и Мелания.
Мелания. Радость вы моя, какой он светлый... чудный какой!
Мелания (искренно). Как бы я хотела сделать что-нибудь для вас, если бы вы знали!Я так восхищаюсь вами... вы такой неземной, такой возвышенный...
Разговоры о «светлых», «солнечных» началах достигают кульминации во втором действии, в диалогах между «детьми солнца».
Елена. Красивое - редко, но когда оно истинно красиво, оно согревает мне душу, как солнце, вдруг осиявшее пасмурный день...
Елена. Нужно, чтоб в искусстве отражалось вечное стремление человека в даль, к высоте... Когда это стремление есть в художнике и когда он верует в солнечную силу красоты, его картина, книга, его соната - будут мне понятны...
Вагин. Да, к источнику жизни!.. Там, вдали, среди туч, яркое, как солнце, лицо женщины...
Протасов. Не нужно бури, господа!Или - нет! - пусть будет буря, но впереди, на пути корабля, горит солнце! Ты назови свою картину «К солнцу!», источнику жизни!
Протасов, Елена и Вагин стремятся к гармонии как внутри себя, так и внешне, отсюда и стремление к высоте, дали, солнцу, т. к. в пантеистических представлениях о солнце оно организует вокруг себя некий универсум, гармонию. Концепт солнца имеет много значений, нам же интересен мифосимволический логос. Говоря о мифологеме «солнце», важно отметить, что у разных народов есть свои солярные мифы и свое представление о солнце, но одно остается практически неизменным, что люди всегда ощущали свою зависимость и связь с солнцем, они угадывали, что судьбы земли тесно связаны с судьбами солнца. Поэтому нет ничего удивительного, что издревле человек признавал источник света, тепла и жизни своим главным богом и представлял его в антропоморфических и зооморфических образах.
Образу солнца в пьесе противостоит образ зверства, оба образа находятся в полном взаимодействии и взаимодополнении, помогают раскрыгть сложившуюся систему персонажей. Зверство в основном реализуется в репликах обитателей «низа», т. е. тех, кто находится за пределами барского дома. В словесном сюжете пьесы особое место занимают разговоры о человеке и звере, а точнее, о противопоставлении человека зверю. Такие люди-звери непонятны «детям солнца», они затрудняют движение. Показателен в этом плане монолог между Протасовым, обитателем «верха», и Егором, обитателем «низа».
Протасов. Вы понимаете? Так зачем же вы деретесь? Это зверство, Егор... это надо оставить вам... Вы - человек, вы разумное существо, вы самое яркое, самое прекрасное явление на земле...
Егор (усмехаясь). Я?
Протасов. Ну да!
Егор. Барин!А вы бы спросили сначала, за что я ее бью?
Протасов. Но - поймите: бить нельзя! Человек человека не должен, не может бить... это же так ясно, Егор!
Егор (с усмешкой). А меня били... и очень даже много... Если же про жену сказать... может, она не человек, а - черт...
Протасов намекает на великое предназначение человека в этом мире, говорит о его уникальности, яркости. Егор же, «находясь на земле», сомневается в том, человек ли он, человек ли его жена.
Сам Чепурной, являясь обитателем низа и, что немаловажно, ветеринаром по профессии, говорит о человеке, как о ненужной, неприятной и бесполезной вещи.
Чепурной. Разве вы не говорите, что люди - звери, что они грубы, грязны и вы боитесь их? Я тоже знаю это и верю вам... А когда вы говорите - надо любить людей, я не верю.
Чепурной. Может быть... Но я понимаю, что любить можно полезное или приятное: свинью, потому что она ветчину и сало дает, музыку, рака, картину... А человек - он же бесполезен и неприятен...
Также важно отметить, как Елена, будучи одной из «детей солнца» функционирует между этими мирами: миром людей, «детей солнца», и миром зверства, «детей земли».
Несмотря на то что Елена является обитателем верха, ее можно считать и своеобразным медиатором, который легко совершает перемещения с «верха» в «низ». Вспомним момент, когда она идет помогать жене Егора, показательны и ее возражения Вагину о цели искусства для людей. Интересным остается и тот факт, что само имя Елена соотносится с понятиями «солнечный луч» и «солнечный свет». Елена, спускаясь в «низ», приносит с собой солнечный свет, а использование света / огня в жизни - самый наглядный и универсальный признак выщеления человека из животного царства.
Образ «солнца» по праву можно назвать наиболее встречающимся символом во всей мировой культуре человечества, будь то литература, изобразительное искусство, декоративно-прикладное, музыкальное, театральное, его можно встретить даже в архитектуре. В древней мифологии архетип «солнце» связан в первую очередь с домашним очагом, уютом, является символом жизни и тепла. Различные религии, философские школы придавали иную интерпретацию этому символу - как способности и к очищению и перерождению. По-другому воспринимали эту мифологему символисты, для которыгх «рубежное» настроение, чувство свершения чего-то нового бышо связано с космизмом, стремлением к универсальности и гармонизации мира.
Культурно-символический смысл образа солнца играет значительную роль в драматургии Максима Горького. Этот образ организует хронотопическую систему пьесы таким образом, чтобы дать возможность героям преодолеть экзистенциальный конфликт, устремиться к идеалу, к духовному прорыву. Взаимодействуя с образом зверства, образ солнца в конце концов обнаруживает разрушение романтических иллюзий раннего Горького.
1. Горький М. Пьесы «Мещане», «На дне», «Дети солнца» // Горький М. Собр. соч.: 30 т. Т. 6. М., 1950.
1. Gorky M. P"esy «Meshchane», «Na dne», «Deti solntsa» . In: Gorky M. . M., 1950 .
2. Zhurcheva O.V. Avtor v drame: formy vyrazheniia avtorskogo soznaniia v russkoi drame XX veka . Samara: Izd-vo SPGU, 2007 .
MYTHOLOGEME «SUN» IN M. GORKY"S PLAY «CHILDREN OF THE SUN»
At the core of the article is the review of functioning of mytho-logeme «the Sun» in the play by M. Gorky «Children of the Sun». It is established that cultural and symbolic image of the sun plays a significant role in the drama of Maxim Gorky. Writer actively uses the mythologeme of the «sun», stresses, forces us to pay attention to it. The image of the sun organizes chronotopic system, interacts with the animal motive, organizes vertical distribution of personalities, brighter «draws» the system of images, helps us to understand and analyze a play by Maxim Gorky on a completely new level.
Key words: mythologeme, symbol, cultural and symbolic image, archetype, solar symbolism.
Статья поступила в редакцию 14/XII/2016. The article received 14/XII/2016.
* Kozlova Juliya Anatolievna ([email protected]), Department of Journalism, Samara University of Social Sciences and Education, 65/67, Maxim Gorky St., Samara, 443099, Russian Federation.
Павел Федорович Протасов.
Лиза , его сестра.
Елена Николаевна , его жена.
Дмитрий Сергеевич Вагин.
Борис Николаевич Чепурной.
Мелания , его сестра.
Назар Авдеевич.
Миша , его сын.
Егор , слесарь.
Авдотья , его жена.
Яков Трошин .
Антоновна , нянька.
Фима , горничная.
Луша , горничная.
Роман .
Доктор .
Действие первое
Старый барский дом. Большая, полутемная комната; в ее левой стене – окно и дверь, выходящие на террасу; в углу – лестница на верх, где живет Лиза; в глубине комнаты арка, за ней столовая; в правом углу – двери к Елене. Книжные шкафы, тяжелая, старинная мебель, на столах – дорогие издания, на стенах – портреты ученых натуралистов. На шкафе белеет чей-то бюст. У окна налево – большой круглый стол; перед ним сидит Протасов, перелистывает какую-то брошюру и смотрит, как на спиртовой лампочке греется колбас какой-то жидкостью. На террасе под окном возится Роман и глухо, уныло поет песню. Это пение беспокоит Протасова.
Протасов. Послушайте, дворник!
Роман (в окне.) Чего?
Протасов. Вы бы ушли… а?
Роман. Куда?
Протасов. Вообще… вы мне несколько мешаете…
Роман. А хозяин велел… почини, говорит…
Антоновна (входит из столовой.) Ишь, пачкун… сюда пришел…
Протасов. Молчи, старуха…
Антоновна. Мало тебе места в своих-то комнатах…
Протасов. Ты, пожалуйста, туда не ходи… я там надымил…
Антоновна. А теперь здесь напустишь угару… Дай хоть дверь отворю…
Протасов (торопливо.) Не надо, не надо! Ах ты… старуха!.. Ведь я тебя не прошу… Ты вот уговори дворника, чтоб он ушел… а то он – мычит…
Антоновна (в окно.) Ну, ты чего тут возишься? Уходи!
Роман . А как же… хозяин велел…
Антоновна . Иди, иди! После уделаешь…
Роман . Ну, ладно… (С грохотом уходит.)
Антоновна (ворчливо.) Задохнешься ты когда-нибудь… Вон, говорят, холера идет. Генеральский сын тоже… а занимается неизвестно чем, только одни неприятные запахи пускаешь…
Протасов . Подожди, старуха… я тоже буду генералом…
Антоновна . По миру ходить будешь ты. Дом-то вот спалил на свою химию с физией.
Протасов . Физикой, старуха, а не физией… И, пожалуйста, оставь меня в покое…
Антоновна . Там этот пришел… Егорка…
Протасов . Позови его сюда…
Антоновна . Пашенька! Скажи ты ему, злодею, что же он делает? На-ка, вчера опять жену смертным боем бил.
Протасов . Хорошо… я скажу…
(По лестнице неслышно сходит Лиза, – останавливается перед шкафом, тихо открывает его.)
Антоновна . Да ты – пригрози… Я, мол, тебе дам!
Протасов . Уж я его напугаю! Не беспокойся, старуха, иди…
Антоновна . Надо – строго. А то ты со всеми людьми точно с господами разговариваешь…
Протасов . Ну, – будет, старуха! Елена – дома?
Антоновна . Нет еще. Как ушла после завтрака к Вагину, так и нет с той поры… Смотри – прозеваешь жену-то…
Протасов . Старуха, не говори глупостей! Я рассержусь.
Лиза . Няня! Ты мешаешь Павлу заниматься…
Протасов . Ага… ты здесь? Ну, что?
Лиза . Ничего…
Антоновна . Тебе, Лизонька, пора молоко пить.
Лиза . Я знаю…
Антоновна . А про Елену Николаевну я все-таки скажу: я бы на ее месте нарочно роман составила с кем-нибудь… Никакого внимания женщине нет… Видно, кашку слопал, чашку о пол… И детей нет… какое же удовольствие женщине? Ну, она и…
Протасов . Старуха! Я начинаю сердиться… уходи! Экая… смола!
Антоновна . Ну-ну… лютый! Не забудь про Егорку-то… (Идет.) Молоко в столовой стоит, Лизонька… А капли – пила?
Лиза . Да, да!
Антоновна . То-то… (Уходит в столовую.)
Протасов (оглянувшись.) Удивительная старуха! Бессмертна, как глупость… и так же назойлива… Как здоровье, Лиза?
Лиза . Хорошо.
Протасов . Это чудесно! (Напевает.) Это чудесно… это чудесно…
Лиза . А нянька права, знаешь?
Протасов . Сомневаюсь. Старики редко бывают правы… Правда всегда с новорожденным. Лиза, посмотри, здесь у меня простые дрожжи.
Лиза . Нянька – права, когда говорит, что ты мало обращаешь внимания на Елену…
Протасов (с огорчением, но мягко.) Как вы мне мешаете, – ты и нянька! Разве Лена – немая? Ведь она сама могла бы сказать мне… если б я что-нибудь… как-нибудь не так, как нужно, и… вообще там… А она молчит! В чем же дело? (Из столовой выходит Егор, немного выпивший.) Ага – вот Егор! Здравствуйте, Егор!
Егор . Доброго здоровья.
Протасов . Видите ли, в чем дело, Егор: нужно устроить маленькую жаровню… с крышкой… такая конусообразная крышка, а в вершине ее – круглое отверстие, выходящее трубой… понимаете?
Егор . Понимаю. Можно.
Протасов . У меня есть рисунок… где он? Идите сюда…
(Ведет Егора в столовую. В дверь с террасы стучит Чепурной, Лиза отворяет ему.)
Чепурной . Эге, дома? Добрый день!
Лиза . Здравствуйте…
Чепурной (поводит носом.) И коллега дома, как слышно по запаху…
Лиза . Откуда вы?
Чепурной . А с практики. Собачке жены управляющего казенной палатою горничная хвостик дверью отдавила, – так я тот собачий хвост лечил, и дали мне за это три карбованца, – вот они! Хотел купить вам конфет, да подумал: пожалуй, неловко угощать вас на собачьи деньги, и – не купил.
Лиза . И хорошо сделали… садитесь…
Чепурной . Однако же от этого варева запах – сомнительной приятности. Коллега, уже кипит!
Протасов (выбегая.) Не надо, чтобы кипело! Ну, что это?! Что же вы не сказали, господа?
Чепурной . Да я же сказал, что кипит оно…
Протасов (огорченно.) Но – поймите: мне совсем не нужно, чтобы кипело!
(Егор выходит.)
Лиза . Кто же это знал, Павел?..
Протасов (ворчит.) Мм… черт!.. Теперь снова надо…
Егор . Павел Федорович, дайте рублевку…
Протасов . Рублевку? Ага… сейчас! (Ищет во всех карманах.) Лиза, у тебя нет?
Лиза . Нет. У няни есть…
Чепурной . И у меня тоже… вот три!
Протасов . Три? Дайте, пожалуйста… Вот, Егор, три, – все равно?
Егор . Хорошо… сосчитаемся… Спасибо! Прощайте…
Лиза . Павел, няня просила тебя сказать ему… ты забыл?
Протасов . Что – сказать? Ах… да! Гм… да! Егор, вы… присядьте, пожалуйста! Вот… Может быть, ты сама скажешь, Лиза?.. (Лиза отрицательно качает головой.) Видите ли, Егор… мне надо вам сказать… то есть это нянька просила… дело в том, что вы… будто бы бьете вашу жену? Вы извините, Егор…
Егор (встает со стула.) Бью…
Протасов . Да? Но, знаете, это ведь нехорошо… уверяю вас!
Егор (угрюмо.) Чего хорошего…
Протасов . Вы понимаете? Так зачем же вы деретесь? Это зверство, Егор… это надо оставить вам… Вы – человек, вы разумное существо, вы самое яркое, самое прекрасное явление на земле…
Егор (усмехаясь.) Я?
Протасов . Ну да!
Егор . Барин! А вы бы спросили сначала, за что я ее бью?
Протасов . Но – поймите, бить нельзя’ Человек человека не должен, не может бить… это же так ясно, Егор!
В эти дни Станиславский не мог не принимать близко к сердцу все то, что делалось в стране, и потому испытывал острую потребность "отозваться на общественные настроения". Но его гражданская и художественная позиция все-таки существенно расходилась с позицией Горького. Это не замедлило сказаться в работе над новой горьковской пьесой.
Над партитурой "Детей солнца" Станиславский вел работу параллельно с "Драмой жизни" К. Гамсуна. Тематически и идейно эти постановки оказываются для него тесно связанными. Дело в том, что и на горьковском и на гамсуновском материале Станиславский вновь прикоснулся к дорогой ему "штокмановской" теме своего творчества. Протасов и Карено возникли перед ним как разные вариации одной и той же благородной, интеллигентной, одухотворенной личности, черты которой, близкие самому Станиславскому, проступали раньше и в его Штокмане, и в Астрове, и в Вершинине. Теперь одиночество Штокмана (которое было "одиночеством Станиславского * ") разрывается жизнью, стихией народного восстания.
* ("...Одиночество Штокмана было одиночеством Станиславского. В то время он был одинок в искусстве. Он мало видел сочувствия и поддержки и много издевательств, но он не уступал и смело, как доктор Штокман, ломал старые театральные устои, боролся с театральными штампами". Из воспоминаний Л. М. Леонидова. - В сб. "О Станиславском". М., ВТО, 1948, стр. 272. )
Так предстает перед Станиславским мучительная для всех современных ему художников проблема интеллигенции и народа, интеллигенции и революции. И поворачивается как проблема глубоко личная. Горький не случайно написал "Детей солнца" вскоре после "Дачников", отвергнутых Художественным театром. "Дети солнца" в какой-то мере отражают внутренний спор писателя с театром, и можно предположить, что образ Протасова рождался у Горького под некоторым влиянием личности Станиславского. Мотивы пьесы были автобиографичны для режиссера не менее, а, может быть, даже более, чем для писателя. И не случайно так остро и по-разному каждый из них чувствовал и решал центральную ее проблематику.
Известно, что еще в 1903 году Горький задумал написать вместе с Л. Андреевым пьесу под названием "Астроном" о "человеке, живущем жизнью всей вселенной среди нищенски серой обыденщины. За это, - говорил Горький, - его треснут в 4-м акте телескопом по башке * ". Но из общего замысла родились две противоположные, полемизирующие друг с другом пьесы - "Дети солнца" и "К звездам". У Горького "тревожное ощущение" разрыва интеллигенции с народом в пору написания пьесы осветилось предчувствием катастрофы. Поэтому он и высмеял прекраснодушного ученого Протасова, обращенного лицом "к солнцу" и не замечающего "тяжелой, нечеловеческой жизни" народа. Л. Андреев, напротив, отстаивал право великого ученого Терновского, устремленного "к звездам", занятого космическими проблемами, парить над "низменной землей", презирать "суету" политической злободневности. Он так и не смог треснуть своего астронома "телескопом по башке ** ".
* (М. Горький. Собр. соч. в 30 томах, т. 28, стр. 292-293. )
** (См. об этом в кн.: Ю. Юзовский. Максим Горький и его драматургия. М. 1959 стр. 370-373. )
Станиславский тоже не стал осуждать прекраснодушного аполитичного ученого. Хотя ему не чужды были тревоги современности, право такого человека, как Протасов, заниматься "высшими материями", окружив себя стеклянным колпаком науки, для него не подлежало сомнению. В лучшем случае режиссер мог лишь сочувственно улыбнуться, наблюдая чудачества этого большого ребенка, чистого и трогательного в х;воем донкихотстве. Ведь такой человек не от мира сего, чудак и Дон-Кихот, был ему самому близок. В пьесе Горького он представляется ему пророком, проповедником, почти мессией.
Монолог Протасова о силе науки, открывающей чудесные тайны жизни, о человеке, который "будет владыкой всего", кажется Станиславскому необычайно важным. "Одно из самых сильных мест в роли, - пишет он в своем режиссерском экземпляре. - Неожиданно вырастает большая и интересная фигура. Теперь и его работы с белком кажутся нужными и важными... Пр[отасов] кажется теперь пророком, взошедшим на кафедру и с высоты ее проповедующим ученикам * ". А восторженные слова Протасова о людях - "детях солнца", которые "победят темный страх смерти" и познают смысл бытия, вызывают "общий экстаз".
Как видим, Станиславский согласен скорее с Л. Андреевым, чем с Горьким. Впрочем, одно довольно существенное обстоятельство отличает его позицию от позиции автора "К звездам". Л. Андреев, утверждая принцип невмешательства ученого в политическую жизнь (даже тогда, когда сына бросают в тюрьму), решает эту проблему в умозрительном, абстрактно-теоретическом, философическом плане. Станиславскому сухой рационализм противопоказан. Как всегда, он не может оторваться от той реальной жизни, где идет дождь, а потом проглядывает солнце, хочет услышать, что на кухне рубят котлеты, а с улицы - крик разносчика, продающего капусту.
Здесь, в этой "провинциальной тишине", зреют трагические противоречия, по-чеховски поднимающиеся из быта до символа. И Станиславский не обходит их, не смягчает. Напротив, теперь, когда в России началась революция, социальная острота этих противоречий для него отзывается личной болью. Предчувствуя катастрофу, которая грозит интеллигенции за отрыв от народа, Станиславский еще не ощущает справедливости этого "возмездия", в отличие от Блока и Брюсова, еще не в силах "встретить приветственным гимном" "грядущих гуннов". Он останавливается, беспомощный и растерянный, отмахиваясь от катастрофы "носовым платком".
Трагическое противоречие между "человеком, живущим жизнью всей вселенной", и "нищенски серой обыденщиной" Станиславский отчетливо и напряженно раскрывает на страницах режиссерского экземпляра. Чтобы заметнее подчеркнуть этот контраст, он погружает всю пьесу в плотный, почти натуралистический быт. Совсем в духе своих прежних постановок он рисует атмосферу вокруг старого "барского дома, попавшего в руки кулака". Снова возникает исконно чеховский мотив, но в несколько иной тональности.
Резко (гораздо резче, чем в "Трех сестрах" и "Вишневом саде") противопоставляет режиссер бытовую, грубую, животную жизнь вне дома и печальную, лирически утонченную жизнь там, внутри. Снова перед нами тот разрыв материального и духовного начала, который тревожил ум Станиславского в эти годы. В финале первого акта в полутемной гостиной слышен "тихий сдавленный плач Елены, уткнувшейся в угол дивана", да беспомощный голос Протасова, ничего вокруг не замечающего, кроме своей пробирки с кислотой. - "Почему она раскислилась?" А в это время "на дворе - гармоника, пьяный голос Егора или Трошина подпевает. Голос Ром[ана] - дико ревет - хохочет, да какая-то баба подтягивает ему и тоже заливается своим диким животным смехом". Звуки со двора пока еще едва доносятся, но, как бы предвещая будущую сцену холерного бунта, "в окнах передней и зимнего сада вспыхивают летние зарницы".
Во втором акте "животный" быт вокруг дома разрастается, словно разбухает. Станиславский вводит сюда массу бытовых подробностей, звуков, проходов, сцен, каждую разрабатывая любовно, со вкусом, с охотой. Утренняя готовка и уборка в разгаре: "Утро. Солнце. Время до завтрака. Вдали, в кухне рубят котлеты, готовится обед или завтрак... Роман с мальчишкой моет дрожки с приподнятыми оглоблями". Выбивают ковры, выколачивают перину, чистят пальто и пр. "У сарая протянута веревка с бельем. У ворот собашник и на цепи живая собака гремит цепью. Сзади во дворе выведена кляча, которую осматривают Чепурной и Назар... [Проходит] кухарка с помоями... у балкона стоит жаровня для варения... Антоновна варит варенье. Проходящие пальцами пробуют варенье".
Станиславский детально описывает, как слесарничает Егор, плотничает Роман, и словно бы рисует вполне мирную будничную картину. Но если представить, что их "медвежья, топорная работа" послужит контрастным фоном для тихой, "лирической", "грустной", "полной значения" сцены Лизы и Чепурного, когда "за каждым словом подразумеваются их затаенные скрытые мысли" и когда "всякое его грубое слово приводит [ее] в отчаяние и волнует", то замысел режиссера становится ясен. Уже здесь готовится настроение Лизы для взрыва, когда она закричит: "Вы все - слепые!.. Среди миллионов растет ненависть... Однажды их злоба обрушится на вас..." И хотя Протасов успокаивает сестру, подбадривая себя и всех высокими речами о "детях солнца", в комнату вдруг врывается кухарка Авдотья, бегущая от пьяного мужа - "Убивает!" И этот резкий диссонанс как бы подтверждает правоту Лизы. "Авд[отья] истерзанная, - помечает Станиславский. - Вид ужасный - как у зверя". - "Ты лгал, Павел! - бьется в истерике Лиза. - Ничего не будет... Жизнь полна зверей!.."
Так нагнетается взрывчатая атмосфера и готовится финальная, "народная сцена" холерного бунта. Станиславский разрабатывает ее чрезвычайно подробно. Он дает зрителю услышать сначала лишь "отдален[ное] ворчание грома", которое все приближается, далекие крики и потом "вдруг, дов[ольно] близко, сразу начинаются] крики: "держи", "ага", "стой", "не уйдешь" (это озверевшая толпа преследует доктора как "виновника" холерной заразы. - М. С). Крик доктора: "Помогите". Резкий и неоднокр[атный] звонок и отчаян[ный] стук о жел[езное] кольцо у калитки... Шаги толпы ближе. Раздаются свистки (в кулаки). Слышны отд[ельные] крики. Бледн[ый] доктор показывается на заборе. Летят камни через забор. Доктор окровавлен, бледен, в изодран [ном] белом докторском халате".
Затем режиссер детально показывает, как проламывают ворота поленом и кирпичами, бьют стекла, "летят камни, куски дерева, чей-то картуз", как "шутники" врываются во двор, учиняя глумление над Протасовым ("-Химик! Тоже народ травит!"), а он беспомощно отмахивается от них носовым платком. Сцена, как известно, кончается тем, что жена Протасова Елена стреляет в "бунтовщиков" из револьвера, а дворник Роман методично бьет всех подряд доской по головам. И хотя всюду режиссер именует бунтовщиков "шутниками", сцена эта звучит у него совсем не шуточно.
По экспозиции Станиславского в августе 1905 года репетиции вели сначала оба режиссера вместе, затем в сентябре работал какое-то время один Немирович-Данченко. На некоторых репетициях присутствовал и Горький. Отдельные детали, предложенные Станиславским, изменялись: Горький возражал против чрезмерного груза бытовых подробностей (против того, например, чтобы Протасов, как предлагал Станиславский, опрыскивал из пульверизатора Елену, побывавшую у холерных больных). Но главное, что было достигнуто на последних репетициях (уже снова с участием Станиславского), - это ярко комедийное звучание сцены "бунта".
Немирович-Данченко свидетельствует, что на генеральной репетиции эта сцена "шла под сплошной хохот публики * ", т. е. в том ключе, в каком она и была задумана Горьким. Однако на премьере, состоявшейся 24 октября, произошло нечто неожиданное. Напряженная атмосфера всеобщей забастовки в стране, тревожные слухи о том, что черносотенцы собираются на спектакле совершить нападение на "врага отечества" - Горького и на МХТ за его "левизну", наэлектризовали зрительный зал. И когда в финале на сцену вломилась толпа "шутников", - их приняли за черносотенцев, прорвавшихся в театр. В зале поднялась паника, занавес пришлось закрыть. Так неожиданно политические события смешались со сценическими, жизнь ворвалась в театр.
* (М. Рогачевский. Художественный театр в эпоху первой русской революции. - В сб. "Первая русская революция и театр". М., "Искусство", 1956, стр. 120 )
Конечно, случай был трагикомическим. Тем не менее Немирович-Данченко счел нужным на следующий день после премьеры специально прорепетировать сцену "бунта", "чтобы смягчить ее * ". Театр не желал ввязываться в "политику". Случай с "Детьми солнца" лишь подкрепил решение театра уехать теперь - когда реакция перешла в наступление - из России на длительные гастроли за границу.
* (Из записной тетради Вл. И. Немировича-Данченко. 1905-1906 гг. Цит. по кн.: Л. Фрейдкина. Дни и годы Вл. И. Немировича-Данченко. М., "Искусство", 1968, стр. 216. )
От роли Протасова, внутренне ему близкой, Станиславский должен был отказаться - слишком занят был постановкой - и жалел об этом. Впрочем, передав роль В. Качалову, он не расстался со своим героем. Он продолжал изучать "протасовскую" тему на другом материале. Сначала параллельно с "Детьми солнца" в течение долгих полутора лет, он увлеченно трудится над "Драмой жизни" К. Гамсуна * , считая и тогда и много лет спустя эту свою работу этапной и новаторской. "Это революция в искусстве, - писал он в июле 1905 года А. М. Горькому, задумывая постановку. - Пусть она не будет принята публикой, но она заставит о себе много говорить и даст театру ощутить новые свои шаги вперед ** ".
** (К. С. Станиславский. Собр. соч., т. 7, стр. 323. )
"Дети солнца" (1905 r.), страница из режиссерского экземпляра К. С. Станиславского
Горький Максим
Дети солнца
Горький А.М.
Дети солнца
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Павел Федорович Протасов.
Лиза, его сестра.
Елена Николаевна, его жена.
Дмитрий Сергеевич Вагин.
Борис Николаевич Чепурной.
Мелания, его сестра.
Назар Авдеевич.
Миша, его сын.
Егор, слесарь.
Авдотья, его жена.
Яков Трошин.
Антоновна, нянька.
Фима, горничная.
Луша, горничная.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Старый барский дом. Большая, полутемная комната; в ее левой стене окно и дверь, выходящие на террасу; в углу - лестница наверх, где живет Лиза; в глубине комнаты арка, за ней столовая; в правом углу - двери к Елене. Книжные шкафы, тяжелая, старинная мебель, на столах - дорогие издания, на стенах - портреты ученых натуралистов. На шкафе белеет чей-то бюст. У окна налево - большой круглый стол; перед ним сидит Протасов, перелистывает какую-то брошюру и смотрит, как на спиртовой лампочке греется колба с какой-то жидкостью. На террасе под окном возится Роман и глухо, уныло поет песню. Это пение беспокоит Протасова.
Протасов. Послушайте, дворник!
Роман (в окне). Чего?
Протасов. Вы бы ушли... а?
Роман. Куда?
Протасов. Вообще... вы мне несколько мешаете...
Роман. А хозяин велел... почини, говорит...
Антоновна (входит из столовой). Ишь, пачкун... сюда пришел...
Протасов. Молчи, старуха...
Антоновна. Мало тебе места в своих-то комнатах...
Протасов. Ты, пожалуйста, туда не ходи... я там надымил...
Антоновна. А теперь здесь напустишь угару... Дай хоть дверь отворю...
Протасов (торопливо). Не надо, не надо! Ах ты... старуха!.. Ведь я тебя не прошу... Ты вот уговори дворника, чтоб он ушел... а то он мычит...
Антоновна (в окно). Ну, ты чего тут возишься? Уходи!
Роман. А как же... хозяин велел...
Антоновна. Иди, иди! После уделаешь...
Роман. Ну, ладно... (С грохотом уходит.)
Антоновна (ворчливо). Задохнешься ты когда-нибудь... Вон, говорят, холера идет. Генеральский сын тоже... а занимается неизвестно чем, только одни неприятные запахи пускаешь...
Протасов. Подожди, старуха... я тоже буду генералом...
Антоновна. По миру ходить будешь ты. Дом-то вот спалил на свою химию с физией.
Протасов. Физикой, старуха, а не физией... И, пожалуйста, оставь меня в покое...
Антоновна. Там этот пришел... Егорка...
Протасов. Позови его сюда...
Антоновна. Пашенька! Скажи ты ему, злодею, что же он делает? На-ка, вчера опять жену смертным боем бил.
Протасов. Хорошо... я скажу...
(По лестнице неслышно сходит Лиза, - останавливается перед шкафом, тихо открывает его.)
Антоновна. Да ты - пригрози... Я, мол, тебе дам!
Протасов. Уж я его напугаю! Не беспокойся, старуха, иди...
Антоновна. Надо - строго. А то ты со всеми людьми точно с господами разговариваешь...
Протасов. Ну, - будет, старуха! Елена - дома?
Антоновна. Нет еще. Как ушла после завтрака к Вагину, так и нет с той поры... Смотри - прозеваешь жену-то...
Протасов. Старуха, не говори глупостей! Я рассержусь.
Лиза. Няня! Ты мешаешь Павлу заниматься...
Протасов. Ага... ты здесь? Ну, что?
Лиза. Ничего...
Антоновна. Тебе, Лизонька, пора молоко пить.
Лиза. Я знаю:
Антоновна. А про Елену Николаевну я все-таки скажу: я бы на ее месте нарочно роман составила с кем-нибудь... Никакого внимания женщине нет... Видно, кашку слопал, чашку о пол... И детей нет... какое же удовольствие женщине? Ну, она и...
Протасов. Старуха! Я начинаю сердиться... уходи! Экая... смола!
Антоновна. Ну-ну... лютый! Не забудь про Егорку-то... (Идет.) Молоко в столовой стоит, Лизонька... А капли - пила?
Лиза. Да, да!
Антоновна. То-то... (Уходит в столовую.)
Протасов (оглянувшись). Удивительная старуха! Бессмертна, как глупость... и так же назойлива... Как здоровье, Лиза?
Лиза. Хорошо.
Протасов. Это чудесно! (Напевает.) Это чудесно... это чудесно...
Лиза. А нянька права, знаешь?
Протасов. Сомневаюсь. Старики редко бывают правы... Правда всегда с новорожденным. Лиза, посмотри, здесь у меня простые дрожжи.
Лиза. Нянька - права, когда говорит, что ты мало обращаешь внимания на Елену...
Протасов (с огорчением, но мягко). Как вы мне мешаете,- ты и нянька! Разве Лена - немая? Ведь она сама могла бы сказать мне... если б я что-нибудь... как-нибудь не так, как нужно, и... вообще там... А она молчит! В чем же дело?
(Из столовой выходит Егор, немного выпивший.) Ага - вот Егор! Здравствуйте, Егор!
Егор. Доброго здоровья.
Протасов. Видите ли, в чем дело, Егор: нужно устроить маленькую жаровню... с крышкой... такая конусообразная крышка, а в вершине ее круглое отверстие, выходящее трубой... понимаете?
Егор. Понимаю. Можно.
Протасов. У меня есть рисунок... где он? Идите сюда...
(Ведет Егора в столовую. В дверь с террасы стучит Чепурной,
Лиза отворяет ему.)
Чепурной. Эге, дома? Добрый день!
Лиза. Здравствуйте...
Чепурной (поводит носом). И коллега дома, как слышно по запаху...
Лиза. Откуда вы?
Чепурной. А с практики. Собачке жены управляющего казенной палатою горничная хвостик дверью отдавила, - так я тот собачий хвост лечил, и дали мне за это три карбованца, - вот они! Хотел купить вам конфет, да подумал: пожалуй, неловко угощать вас на собачьи деньги, и - не купил.
Лиза. И хорошо сделали... садитесь...
Чепурной. Однако же от этого варева запах - сомнительной приятности. Коллега, уже кипит!
Протасов (выбегая). Не надо, чтобы кипело! Ну, что это?! Что же вы не сказали, господа?
Чепурной. Да я же сказал, что кипит оно...
Протасов (огорченно). Но - поймите: мне совсем не нуж- но, чтобы кипело!
(Егор выходит.)
Лиза. Кто же это знал, Павел?..
Протасов (ворчит). Мм... черт!.. Теперь снова надо...
Егор. Павел Федорович, дайте рублевку...
Протасов. Рублевку? Ага... сейчас! (Ищет во всех карманах.) Лиза, у тебя нет?
Лиза. Нет. У няни есть...
Чепурной. И у меня тоже... вот три!
Протасов. Три? Дайте, пожалуйста... Вот,
Егор, три, - все равно?
Егор. Хорошо... сосчитаемся... Спасибо! Прощайте...
