РИА Новости
Назвать Владимира Набокова русским писателям можно лишь условно. Сам он писал о себе так: "Я американский писатель, рожденный в России, получивший образование в Англии, где я изучал французскую литературу перед тем, как на пятнадцать лет переселиться в Германию". Сегодня со дня рождения великого писателя, знаменитейшего русского эмигранта исполняется 110 лет.
Россия
Владимир Владимирович Набоков родился 22 апреля 1899 года в Петербурге в одной из богатейших семей России. Его отец Владимир Дмитриевич Набоков - потомственный дворянин, член I Государственной думы от кадетской партии, впоследствии управляющий делами Временного правительства.
В обиходе семьи Набокова использовалась три языка: русский, английский, и французский, таким образом, будущий писатель в совершенстве владел тремя языками с раннего детства. По собственным словам, он научился "читать по-английски раньше, чем по-русски".
Будущий писатель получил превосходное домашнее образование, потом начал образование в Тенишевском училище в Петербурге, где незадолго до этого учился Осип Мандельштам. Его основными увлечениями были литература, энтомология, шахматы и спорт, что позже пригодилось ему в эмиграции.
Незадолго до революции - в 1916 году - Набоков на собственные деньги издал сборник своих стихотворений.
В насыщенном событиями 1917 году отец Набокова недолгое время входил в число министров правительства Керенского, а в 1919-м Набоковы были вынуждены эмигрировать.
Великобритания
Некоторые из семейных драгоценностей Набоковым удалось вывезти с собой. На эти деньги семья жила в Берлине, в то время как Владимир Набоков получал образование в Кембридже, где изучал романские и славянские языки и литературу. Он продолжал писать стихи на русском языке и переводил на русский язык "Алису в стране Чудес" Льюиса Кэрролла.
Тринити-колледж в Кембридже будущий писатель окончил в 1922 году. В этом же году семья Набоковых переехала в Берлин, где отец стал редактором русской кадетской газеты "Руль" (The Rudder). Именно в "Руле" появились первые переводы французских и английских поэтов, первая проза Набокова.
Германия - Франция
По словам сына Владимира Набокова в интервью газете "Известия", его отец называл три великие трагедии в его жизни: потеря собственного детства, убийство его отца в Берлине и потеря возможности писать на своем любимом, богатом русском языке.
Отец будущего писателя погиб 28 марта 1922 года во время покушения на главу партии кадетов Павла Милюкова, заслонив Милюкова от пули террориста-монархиста.
Следующие несколько лет Владимир Набоков бедствовал, зарабатывая на жизнь тем, что составлял для газет шахматные композиции и давал уроки тенниса, бокса, плавания, английского и немецкого языка, изредка снимался в немецком кино.
В 1925 году он женился на Вере Слоним, которая родилась в Петербурге и была второй дочерью зажиточного еврейского промышленника. Ее семья эмигрировала из России в 1920 году, сообщает журнал "Вестник".
Через несколько месяцев после свадьбы под псевдонимом Владимир Сирин Набоков первый роман "Машенька". Писатель становится известным как один из ведущих литераторов русской эмиграции.
После этого до 1937 года Набоков создал еще восемь романов на русском языке, которые не были напечатаны в Советской России, но имели успех у западной эмиграции. Среди самых известных - "Защита Лужина" (1930), "Подвиг" (1931), "Приглашение на казнь" (1936), "Дар" (1937). Кроме того, он пишет пьесы, издаются его сборники стихов.
Приход фашистов к власти в Германии в конце 30-х годов положил конец русской диаспоре в Берлине. В 1937 году Владимир Набоков с женой-еврейкой были вынуждены покинуть страну и переехать в Париж.
В 1940 году немцы вошли во Францию, и Набоковы эмигрировали в США. Вернувшись в Европу через много лет, Набоков так и не пересечет границу Германии, боясь "пожать руку убийце", пишет журнал "Сумбур".
В Штатах Набоков прожил 20 лет. Первое время после переезда в поисках работы объехал почти всю страну, но спустя какое-то время начал преподавать в американских университетах. В 1945 году Владимир Набоков стал гражданином США, он читал лекции по русской литературе, работал в энтомологическом отделе Нью-Йоркского музея естественной истории.
"Четыре дня в неделю провожу за микроскопом в моей изумительной энтомологической лаборатории, исследуя трогательнейшие органы, - пишет Набоков в одном из писем. - Я описал несколько видов бабочек, один из которых поймал сам, в совершенно баснословном ущелье, в горах Аризоны. Семейная жизнь моя совершенно безоблачна... Работа моя упоительная... Погружаться в дивный хрустальный мир микроскопа, где царствует тишина, ограниченная собственным горизонтом, ослепительно белая арена - все это так завлекательно, что и сказать не могу".
В США Набоков продолжает творить на английском языке. Впрочем, первый роман на английском языке "Истинная жизнь Себастьяна Найта" Набоков начинает писать еще в Европе, незадолго до отъезда в США. Но с 1937 года и до конца своих дней Набоков не написал на русском языке ни одного романа, если не считать автобиографию "Другие берега" и авторский перевод "Лолиты" на русский язык, сообщается на сайте vvnabokov.ru.
Впрочем, его первые англоязычные романы не имели коммерческого успеха. По-настоящему знаменит он стал после издания немыслимого для того времени романа "Лолита" (1955). Четыре американских издательства отказались его публиковать, и впервые "Лолита" вышла в Париже. Только потом роман был опубликован и в Америке. "Лолита" принесла своему автору не только мировую славу, но и финансовое благосостояние.
Швейцария
В 1960 году Владимир Набоков вернулся в Европу и обосновался в швейцарском Монтре. На вопрос, почему он уехал из США, писатель отвечал: "Здесь, в Монтре, я испытываю ту же ностальгию по Америке, какую испытывал в Европе по России".
Еще в русском варианте мемуаров "Другие берега" в 1954 году он писал: "Выговариваю себе право тосковать по экологической нише - в горах Америки моей вздыхать по северной России".
В Швейцарии он создает свои последние романы (наиболее известные из которых - "Бледное пламя" и "Ада"), дает многочисленные интервью, ловит бабочек. Набоков собирался издать несколько энтомологических трудов: научный труд о европейских бабочках и альбом произведений живописи, где будет представлена эволюция изображения бабочек в картинах художников мира.
Скончался Владимир Набоков 2 июля 1977 года в возрасте 78 лет. Когда поэтесса Белла Ахмадулина навестила Набокова в Швейцарии перед его смертью, пишут "Новые Известия", он сказал: "А жаль, что я не остался в России, уехал". Когда жена Набокова возразила, что его бы сгноили в лагерях, писатель ответил: "Кто знает, может быть, я выжил бы. Зато потом я стал бы совсем другим писателем, и, может быть, гораздо лучше"…
В СССР первая публикация Владимира Набокова появилась в 1986 году - роман "Защита Лужина" в журналах "64" и "Москва".
А осенью этого году в продажу поступит последний роман писателя - недописанный и подлежащий сожжению.
Права на издание неоконченного романа продал Penguin Classics сын писателя - 73-летний Дмитрий Набоков, который живет в Швейцарии. Черновики романа "The Original of Laura" ("Подлинник Лауры" или "Оригинал Лауры") будут продаваться по цене 25 фунтов стерлингов, сообщает lenta.ru. В 2008 году о предварительной договоренности на публикацию "Подлинника Лауры" объявило российское издательство "Азбука".
Для решения о публикации черновиков наследнику Набокова потребовались десятилетия. Перед смертью писатель попросил жену уничтожить рукопись. Как писал Владимир Набоков, ему "ненавистна мысль", что читатели увидят работу, которую он "завершил в уме, но не на бумаге".
Однако вдова не решилась исполнить его последнюю волю и перед смертью в 1991 году завещала, чтобы их сын, Дмитрий Набоков, принял решение о судьбе последнего романа. В 2005 году сын писателя собирался уничтожить это произведение.
Главный герой "Подлинника Лауры" - не блещущий внешней привлекательностью и страдающий от лишнего веса ученый по имени Филип Уайлд, к неприятностям которого добавляется склонная к "дикому распутству" и неверности жена Флора. Уайлд в свое время женился на Флоре исключительно из-за ее внешнего сходства с женщиной, которую он когда-то нежно любил. На протяжении всего романа герой обдумывает собственное самоубийство.
Материал подготовлен интернет-редакцией
"То, что он родом из далекой северной страны, давно приобрело оттенок
обольстительной тайны Вольным заморским гостем он разгуливал по басурманским
базарам, - все было очень занимательно и пестро, но где бы он ни бывал, ничто не
могло в нем ослабить удивительное ощущение избранности Таких слов, таких понятий
и образов, какие создала Россия, не было в других странах, - и часто он доходил
до косноязычия, до нервного смеха, пытаясь объяснить иноземцу, что такое
"оскомина" или "пошлость" Ему льстила влюбленность англичан в Чехова,
влюбленность немцев в Достоевского"
Так "патриотично" размышлял Мартын, герой Владимира Набокова из романа "Подвиг",
самого, пожалуй, по-человечески автобиографичного Воспитанный в России как
иностранец (мать Мартына находила русскую сказку "аляповатой, злой и убогой,
русскую песню - бессмысленной, русскую загадку - дурацкой и плохо верила в
пушкинскую няню, говоря, что поэт ее сам
выдумал вместе с ее побасками, спицами и тоской"), в Европе Мартын сделался
русским в абсолюте. То же произошло и с Набоковым-литератором - по крайней мере
первую славу он приобрел на русской ностальгии, сумев стилистически "облегчить"
ее так, чтобы она стала доступна иностранному читателю. "По-русски так еще никто
не писал", - воскликнул кто-то из эмигрантских критиков восхищенно, а Георгий
Иванов повторил возмущенно.
Набоков, воспитанный в англоманской семье, с детства окруженный европейскими
атрибутами (спорт, теннис, автомобили, что было не свойственно русской жизни
начала века), ступив на европейскую землю в 1919 году не вояжером, а беженцем, в
том же году пишет почти "под Блока":
Будь со мной прозрачнее и проще: у меня осталась ты одна. Дом сожжен и вырублены
рощи, где моя туманилась весна,
где березы грезили и дятел по стволу постукивал... В бою безысходном друга я
утратил, а потом и родину мою.
Все набоковские рассказы, повести и романы, созданные до 1940 года, - пока он не
уехал из Европы в Соединенные Штаты, не перешел на английский и не стал
американским писателем, - объединены символикой русских воспоминаний. Они
представляют собой модификации одной темы (метатемы) - писатель, художник,
творец, создающий свой мир и держащий дверь открытой в свою "лавку чудес".
Его мир творится на наших глазах: мы можем наблюдать, как одна фраза тянет за
собой другую, звук - ассоциацию, слово - видение из прошлого; и неважно, кем в
миру "служит" очередной герой - это условность; у него неизменны зоркость
писателя, "соглядатайство" писателя, страсть писателя переводить все в слова:
"На него находила поволока странной задумчивости, когда, бывало, доносились из
пропасти берлинского двора звуки переимчивой шарманки, не ведающей, что ее песня
жалобила томных пьяниц в русских кабаках. Музыка... Мартыну было жаль, что
какой-то страж не пускает ему на язык звуков, живущих в слухе. Все же, когда,
повисая на ветвях провансальских черешен, горланили молодые итальянцы-рабочие,
Мартын - хрипло и бодро, и феноменально фальшиво - затягивал что-нибудь свое, и
это был звук той поры, когда на крымских ночных пикниках баритон Зарянского,
потопляемый хором, пел о чарочке, о семиструнной подруге, об иностранном-
странном-странном офицере". Так ритмически-поэтически неписатель размышлять не
Нина Берберова, принадлежащая к эмигрантскому поколению Набокова, в своей книге
"Курсив мой" дает представление и о личности Владимира Набокова (не очень
расходящееся с другими), и о "весе" его книг (радикально расходящееся с другими
мнениями. "Все наши традиции в нем обрываются..." - писал Георгий Адамович): "Я
постепенно привыкла к его манере... не узнавать знакомых, обращаться, после
многих лет знакомства, к Ивану Ивановичу как к Ивану Петровичу, называть Нину
Николаевну - Ниной Александровной, книгу стихов "На западе" публично назвать "На
заднице", смывать с лица земли презрением когда-то милого ему человека,
насмехаться над расположенным к нему человеком печатно (как в рецензии на
"Пещеру" Алда-нова), взять все, что можно, у знаменитого автора и потом сказать,
что он никогда не читал его. Я все это знаю теперь, но я говорю не о нем, я
говорю о его книгах. Я стою "на пыльном перекрестке" и смотрю "на его царский
поезд" с благодарностью и с сознанием, что мое поколение (а значит, и я сама)
будет жить в нем, не пропало, не растворилось между Биянкурским кладбищем,
Шанхаем, Нью-Йорком, Прагой; мы все, всей нашей тяжестью, удачники (если таковые
есть) и неудачники (целая дюжина;, висим на нем. Жив Набоков, значит жива и я!"
(Курсив Н.Берберовой.)
В Советский Союз книги Набокова начали пробираться по одиночке тайными тропами
где-то в семидесятых годах. А уже в начале восьмидесятых контрабандный Набоков
издательства "Ardis" (наряду с не менее контрабандным Венедиктом Ерофеевым -
"Москва - Петушки" издательства "YMCA-Press") стал настольной книгой каждого
уважающего себя студента Литературного института имени A.M. Горького. Многие
"заняли" у Набокова любовь к декоративной фразе (когда скромность события
неадекватна стилистическому блеску), склонность к пародийности, страсть к
каламбурам ("всегда с цианистым каламбуром наготове", как набоковский герой
"Весны в Фиаль-те"), коллекционированию язвительных наблюдений, да и сам стиль
"рассеянного" поведения: называть Ивана Ивановича Иваном Петровичем.
Это уже была новая генерация писателей, которая дождется перестройки (то есть
свободы самовыражения - пожалуй, пока единственного ее приобретения) в
репродуктивном творческом возрасте, но дождется и возвращения на родину книг -
первоисточников их укромных вдохновений, и эти книги, увы, поколеблют многие
Тексты Набокова действительно обладают прелестью (от "прельщать"), читать их
"почти физическое удовольствие", как справедливо заметил Георгий Адамович;
человеку "с литературщинкой" они внушают иллюзию, что по Набокову можно
научиться тому, как приручить слово и перейти с ним на ты, не платя за это
кровью - по русской традиции ("Страшное слышится мне в судьбе русских
писателей!", - воскликнул Гоголь, а Владислав Ходасевич продолжил тему в статье
"Кровавая пища". Желающие могут ознакомиться). Набоков и в самом деле
единственный из значительных русских писателей, которому удалось прожить
успешную жизнь.
года - в один день с Шекспиром и через 100 лет после Пушкина, как он любил
подчеркивать, а свою родословную довольно выразительно описал в
автобиографическом романе "Другие берега": "...мать отца, рожденная баронесса
Корф, была из древнего немецкого (вестфальского) рода и находила простую
прелесть в том, что в честь предка-крестоносца был будто бы назван остров Корфу.
Корфы эти обрусели еще в восемнадцатом веке, и среди них энциклопедии отмечают
много видных людей. По отцовской линии мы состоим в разнообразном родстве или
свойстве с Аксаковыми, Шишковыми, Пущиными, Данзасами... Среди моих предков
много служилых людей, есть усыпанные бриллиантовыми знаками участники славных
войн, есть сибирский золотопромышленник и миллионщик (Василий Рукавишников, дед
моей матери Елены Ивановны), есть ученый президент меди^ ко-хирургической
академии (Николай Козлов, другой ее дед); есть герой Фридляндского,
Бородинского, Лейпцигского и многих других сражений, генерал от инфантерии Иван
Набоков (брат моего прадеда), он же директор Чесменской богадельни и комендант
С.-Петербургской крепости - той, в которой сидел супостат Достоевский (Иван
Николаевич Набоков был также и председателем следственной комиссии по делу
петрашевцев, по которому проходил Федор Достоевский - Л К) ., есть министр
юстиции Дмитрий Николаевич Набоков (мой дед); и есть, наконец, известный
общественный деятель Владимир Дмитриевич (мой отец)".
Дед писателя был министром юстиции при Александре III, а отец, известный юрист,
Один из лидеров (наряду с Павлом Николаевичем Милюковым) Конституционно-
демократической (кадетской) партии, член Государственной Думы.
Древняя родословная "от крестоносцев" была причиной многих набоковских
вдохновений, давала "удивительное ощущение своей
избранности", как его Мартыну - русскость, и рождала особый холодновато-
насмешливый набоковский стиль. Если Руссо говорил: "Мой Аполлон - это гнев",
Набоков мог бы сказать: "Мой Аполлон - это избранность". В своей несколько
ревнивой книге "В поисках Набокова" Зинаида Шаховская все же верно подметила: ".
как будто Набоков никогда не знал... дыхания земли после половодья, стука
молотилки на гумне, искр, летящих под молотом кузнеца, вкуса парного молока или
краюхи ржаного хлеба, посыпанного солью... Все то, что знали Левины и Ростовы,
все, что знали как часть самих себя Толстой, Тургенев, Пушкин, Лермонтов,
Гоголь, Бунин... Отсутствует в набоковской России и русский народ, нет ни
мужиков, ни мещан. Даже прислуга - некий аксессуар, а с аксессуаром отношений не
завяжешь... Промелькнет в воспоминаниях "синеносый Христофор", о котором мы
ничего не узнаем, кроме его синего носа, два лакея безо всякого отличительного
признака, просто: "один Иван сменил другого Ивана".
В самом деле, трудно представить в случае Набокова известную историю с лакеем не
менее родовитого Тургенева - Захаром, пописывающим на досуге повестушки и дающим
литературные советы своему барину, которыми тот, надо сказать, не всегда
пренебрегал. Все это не к вопросу "о нравственности", а к вопросу о стиле.
Набоков-старший в быту был англоманом, Владимира в семье называли на английский
манер - Лоди и английскому языку обучили прежде русского. Большая домашняя
библиотека, помимо мировой классики содержащая все новинки не только
художественной, но и научно-популярной литературы, журналы по энтомологии
(пожизненная набоковская страсть к бабочкам), прекрасные домашние учителя (уроки
рисования давал известный график и театральный художник Мстислав Добужинский),
шахматы, теннис, бокс - сформировали круг интересов и будущих тем. На всю жизнь
Набоков останется поглотителем самых разных книг, словарей и будет поражать
окружающих универсальностью своих знаний.
В 1911 году Владимира отдали в одно из самых дорогих учебных заведений России -
Тенишевское училище, хотя оно и славилось сословным либерализмом. "Прежде всего
я смотрел, который из двух автомобилей, "бенц" или "уользлей", подан, чтобы
мчать меня в школу, - вспоминал Набоков в "Других берегах". - Первый. . был
мышиного цвета ландолет. (А.Ф. Керенский просил его впоследствии для бегства из
Зимнего дворца, но отец объяснил, что машина и слаба и \ стара и едва ли годится
для исторических поездок..)"
Директором Тенишевского училища был одаренный поэт Владимир Васильевич Гиппиус.
В шестнадцатилетнем возрасте Владимир
Набоков, под впечатлением первой влюбленности, и сам начал писать "по две-три
"пьески" в неделю" и в 1916 году за свой счет издал первый поэтический сборник.
Владимир Гиппиус, которому он попал в руки, "подробно его разнес" в классе под
аккомпанемент общего смеха. "Его значительно более знаменитая, но менее
талантливая кузина Зинаида (поэтесса Зинаида Гиппиус. - Л К.), встретившись на
заседании Литературного фонда с моим отцом... сказала ему: "Пожалуйста,
передайте вашему сыну, что он никогда писателем не будет", - своего пророчества
она потом лет тридцать не могла мне забыть" ("Другие берега"). Позже и сам автор
назвал свой первый поэтический опыт "банальными любовными стихами".
Сразу же после октябрьского переворота, в ноябре 1917 года, Набоков-старший
отправил семью в Крым, а сам остался в столице, надеясь, что еще можно
предотвратить большевистскую диктатуру. Вскоре он присоединился к семье и вошел
в Крымское краевое правительство как министр юстиции.
В Ялте Владимир Набоков встретился с поэтом Максимилианом Волошиным и благодаря
ему познакомился с метрическими теориями Андрея Белого, которые оказали на его
творчество большое влияние, что не помешало уже "увенчанному" Набокову в
американском интервью сказать: "Ни одна вера, ни одна школа не имели на меня
влияния".
Несмотря на то что красные бригады уже осваивались в Крыму - "На ялтинском молу,
где Дама с собачкой потеряла когда-то лорнет, большевистские матросы привязывали
тяжести к ногам арестованных жителей и, поставив спиной к морю, расстреливали
их. ." - "какая-то странная атмосфера беспечности обволакивала жизнь", как
вспоминал Набоков. Многие его ровесники вступали в Добровольческую белую армию.
Владимир также собирался совершить свой подвиг (который совершит в романе
"Подвиг": его герой-эмигрант уезжает в Россию и гибнет там), но, по его словам,
"промотал мечту": "...я истратился, когда в 1918 году мечтал, что к зиме, когда
покончу с энтомологическими прогулками, поступлю в Деникинскую армию. . но зима
прошла - а я все еще собирался, а в марте Крым стал крошиться под напором
красных и началась эвакуация. На небольшом греческом судне "Надежда" с грузом
сушеных фруктов, возвращавшемся в Пирей, мы в начале апреля вышли из
севастопольской бухты. Порт уже был захвачен большевиками, шла беспорядочная
стрельба, ее звук, последний звук России, стал замирать... и я старался
сосредоточить мысли на шахматной партии, которую играл с отцом..." ("Другие
Набоковы, Через Турцию, Грецию и Францию, добрались до Анг-
лии. В том же 1919 году Владимир стал студентом Кембриджского университета,
вначале специализируясь по энтомологии, затем сменив ее на словесность. В 1922-м
он с отличием его закончил. Во время студенчества определились основные
набоковские пристрастия в русской литературе: "Пушкин и Толстой, Тютчев и Гоголь
встали по четырем углам моего мира. Я зачитывался великолепной описательной
прозой великих русских естествоиспытателей и путешественников..." ("Другие
берега"). На кембриджских книжных развалах, неожиданно натолкнувшись на Толковый
словарь Даля, приобрел его и ежедневно читал по нескольку страниц.
После окончания университета Владимир Набоков переехал в Берлин, где его отец
основал эмигрантскую газету "Руль". В то время в немецкой столице
сосредоточилась литературная и интеллектуальная эмиграция из России, русские
заселили целые кварталы (и даже придумали анекдот о немце, который повесился на
Курфюрстендамм из-за тоски по родине).
Переводчик статей для газет, составитель шахматных задач и шарад, преподаватель
тенниса, французского и английского языков, актер, сочинитель маленьких скетчей
и пьес, голкипер в футбольной команде - этим на первых порах в Берлине Владимир
зарабатывал на жизнь. По воспоминаниям, он был тогда необычайно стройным молодым
человеком, "с неотразимо привлекательным тонким умным лицом" и общительным
ироничным нравом.
В том же 1922 году на одном из эмигрантских собраний был убит его отец,
заслонивший собой П.Н. Милюкова от выстрела монархиста (по другим версиям -
фашиста). Это поколебало религиозное чувство Владимира Набокова, а в дальнейшем
он демонстративно подчеркивал свой атеизм, хотя многие страницы его прозы
противоречат этому Так, в "Возвращении Чорба" можно прочитать, что счастье "во
всем, чем Бог окружает так щедро человеческое одиночество". Впрочем, это могло
быть продиктовано воспитанием. Отец его был масоном, по утверждению Нины
Берберовой (ей принадлежит книга о масонах "Люди и ложи"), а по признанию самого
Набокова, среди предков его матери были сектанты, что "выражалось в ее здоровом
отвращении от ритуала греко-православной церкви".
В 1926 году Набоков женился на Вере Слоним, которую называли вторым "я"
писателя. Похоже, это так и было. В 1961 году на вопрос французского журналиста
Пьера Бениша, любит ли он Пруста, Набоков ответил: "Я его обожал, потом очень,
очень любил, - теперь, знаете..." Тут, прибавляет Бениш, вмешалась госпожа
Набокова: "Нет, нет, мы его очень любим". Их сын Дмитрий (1934 года рождения)
станет лучшим переводчиком русских книг отца на английский язык.
В Берлине Набоков прожил до 1937 года, затем, опасаясь преследований фашистских
властей, переехал в Париж, а в 1940 году эмигрировал в Америку. За европейский
период написаны почти все лучшие его книги, подписанные псевдонимом Сирин. В
1923 году вышли два сборника стихотворений - "Горний путь" и "Гроздь" (оба
посвящены памяти отца). Как прозаик он начал с рассказов, первый роман
(1928), "Защита Лужина" (1929), "Возвращение Чорба", "Соглядатай" (оба - 1930),
"Подвиг" (1932), "Камера обскура" (1933), "Отчаяние" (1936), "Приглашение на
казнь" (1938), "Дар" (1937-1938), "Solus Rex" ("Одинокий король"; 1940).
Почти все эти произведения пронизаны напряжением русских воспоминаний, два
эмоциональных полюса которых можно выразить на-боковскими поэтическими строками:
1919 год - "Ты - в сердце, Россия. Ты - цепь и подножие, /ты - в ропоте крови, в
смятенье мечты. / И мне ли плутать в этот век бездорожия? / Мне светишь по-
прежнему ты"; 1937 год - "Отвяжись, я тебя умоляю! / Вечер страшен, гул жизни
затих. / Я беспомощен. Я умираю / от слепых наплы-ваний твоих".
Русская эмигрантская критика выделяла как вершины набоковс-кого творчества
романы "Защита Лужина" - о гениальном шахматисте и "ужасе шахматных бездн";
"Приглашение на казнь" - "множество интерпретаций... на разных уровнях глубины.
Аллегория, сатира, сопоставление воображаемого и реальности, страшная проблема
жизни и вечности..." (Зинаида Шаховская), и "Дар" - соединение нескольких
романов, среди которых выделяется роман-пасквиль на Николая Чернышевского как
генератора бездуховных идей, которые впоследствии привели Россию к утилитарности
искусства и тоталитаризму власти.
Надо отметить, что отношение русского литературного зарубежья к Набокову
выражалось часто противоположными суждениями. Евгений Замятин сразу же объявил
его самым большим приобретением эмигрантской литературы, Зинаида Гиппиус в конце
концов признала его "талантом", но таким, которому "нечего сказать", Марк
Алданов писал о "беспрерывном потоке самых неожиданных формальных,
стилистических, психологических, художественных находок", Владислав Ходасевич
называл его "по преимуществу художником формы, писательского приема... Сирин не
только не маскирует, не прячет своих приемов... но напротив: Сирин сам их
выставляет наружу...".
Иван Бунин признавал в молодом Сирине истинно талантливого писателя, но
настолько отличного от него самого, что называл его "чудовищем", правда, не без
восхищения, как свидетельствуют мемуарис-
ты. Эмигрантская критика подчеркивала и стилистическую холодность -
"нерусскость" Набокова, и "следы", которые оставили в его творчестве Пруст,
Кафка, немецкие экспрессионисты, Жироду, Селин, и подозрительную плодовитость
его как писателя. По собственному признанию, Набоков писал иногда по 15-20
страниц в день. И, думается, не потому, что "пек" свои романы, как блины, чтобы
насытить ими рынок. "Пруст, как и Флобер, как и Набоков, верит, что единственная
реальность в мире - это искусство", - справедливо заметила Зинаида Шаховская.
Поселившись в Соединенных Штатах, Владимир Набоков перешел как писатель на
английский язык. Несмотря на мучительность этого перехода, в чем он неоднократо
признавался, Америку он воспринял как землю обетованную. Много лет спустя, в
интервью 1969 года, Набоков объяснится ей в любви: "Америка - единственная
страна, где я чувствую себя интеллектуально и эмоционально дома" За двадцать лет
жизни там написаны романы "Истинная жизнь Себастьяна Найта" (1941), "Другие
берега" (1951 - на английском; 1954 - переведен на русский), "Пнин" (1957).
Роман "Лолита" (1955), написанный там же, - о двенадцатилетней американской
"нимфетке", ставшей "смертоносным демоном" для сорокалетнего Гумберта - принес
ему мировую славу, а также деньги. Представляется, что именно в этом романе
окончательно материализовались слова Адамовича о Набокове: "Все наши традиции в
нем обрываются". Вообще здесь обширное поле для размышлений. На протяжении всей
жизни две фигуры вызывали у Набокова неизменную ярость - "супостат" Достоевский
и Фрейд, которого он называл "венским жуликом". И обе эти фигуры неизбежно
приходят на ум при чтении "Лолиты". Мережковский писал о Достоевском:
"Рассматривая личность Достоевского как человека, должно принять в расчет
неодолимую потребность его как художника исследовать самые опасные и преступные
бездны человеческого сердца..." У Набокова "бездн" по Достоевскому не
получилось, - получилась патология по Фрейду. "Лолита", написанная стилистически
блестяще, как и всё у Набокова, тем не менее представляется богатым материалом
для психоанализа, изобретателем коего и явился "венский жулик".
В 1960 году Владимир Набоков возвращается в Европу и поселяется в Швейцарии,
выбрав курортное местечко Монтрё, еще в студенческие годы поразившее его
"совершенно русским запахом здешней еловой глуши".
Выходят его романы "Бледный огонь" (1962), "Ада" (1969) - с такой рекламой на
Обложке американского издания: "Новый бестселлер-ный эротический шедевр автора
"Лолиты". Затем появляются романы
"Просвечивающие предметы" (1972) и "Взгляни на арлекинов!" (1974). Эти
английские книги писателя у нас мало известны.
Перу Набокова принадлежат четырехтомный перевод на английский язык пушкинского
"Евгения Онегина" и комментарии к нему, а также книга "Николай Гоголь", изданная
в 1944 году в США на английском языке. Оба эти издания необычайно интересны и
позволяют посмотреть на наших классиков "нехрестоматийными" глазами. Владимир
Набоков, сам блестящий стилист, высказал о Гоголе соответствующее его
представлению о литературе мнение: "Его (Гоголя) работа, как и всякое великое
литературное достижение, феномен языка, а не идей".
В конце жизни на вопрос корреспондента Би-би-си, вернется ли он когда-нибудь в
Россию, Набоков ответил: "Я никогда не вернусь, по той причине, что вся та
Россия, которая нужна мне, всегда со мной: литература, язык и мое собственное
русское детство. Я никогда не вернусь... Не думаю, чтоб там знали мои
произведения..." С этим заблуждением он и ушел из жизни в 1977 году. Похоронен
на швейцарском кладбище Клэренс в Монтрё.
«Ненавижу вульгарность этого „общечеловеческого интереса“ - шуршание юбок и хихиканьки в коридорах времени - ни один биограф никогда не заглянет в мою собственную жизнь» ─ Владимир Набоков
Полное имя : Владимир Владимирович Набоков
Отец: известный российский ученый и политик Владимир Дмитриевич Набоков
Мать: Елена Рукавишникова
Род деятельности: поэт, прозаик, драматург
Литературное направление : модернизм
Псевдонимы: Сирин, Вивиан Дамор-Блок
Эмиграция: Германия, США, Швейцария
Увлечение жизни: энтомология
Коммерческий успех: роман «Лолита»
Если поставить несколько зеркал так, чтобы каждое удваивало отражения всех, то получится мистическая углубленная реальность, убегающая коридорами бесконечности. Там из сонного кокона осторожно вытягивает и распрямляет тоненькие крылья бабочка, распахивается калитка в тенистый русский северный сад, бежит утоптанной тропкой мальчик навстречу отцу, раздаются выстрелы террориста, белые полотна карточек заполняются строчками романов, мелькают окраины Берлина, пейзажи Праги, расстилается жаркая дорога Аризоны, беспечно жует жвачку бессмертная девочка Лолита. Все непоследовательно вспыхивает, мерцает, меняется, путая хронологию фактов, смешивая реальное с вымышленным, создавая узор судьбы. А в самой-самой призрачной глубине иллюзий ― Владимир Набоков ─ надевает разнообразные маски своих литературных двойников, немного кичась своим утонченным интеллектом.
Владимир Дмитриевич Набоков был ученым-юристом, гласным Петербургской Думы, лидером Конституционно-демократической партии. Один из тех немногих государственных людей, отмеченных высоким интеллектом, цельностью души, внутренней и внешней красотой, духовной чистотой ─ без преувеличения блестящая личность. Светский, сдержанный, эрудированный. Его считали высокомерным в светских петербургских кругах, но, приветствуя, подбрасывали в воздух крестьяне.
Была какая-то родовая преемственность в том, как обоим Набоковым вменяли холодность аристократов и надменность интеллектуалов. Оба Набоковы были индивидуалистами, ненавидели массовую общность суждений, не терпели пошлого стадного мышления. Оба имели обостренное чутье на фальшь, лицемерие, неискренность. И отец, и сын были сдержанными в проявлении чувств, нетерпимы к фамильярности, сентиментальности. Внутреннее чувство достоинства обоих обрекало на определенную отчужденность. Но вместе с тем они оба были людьми чуткими, утонченными и по-своему нежными.
Владимир Дмитриевич Набоков был застрелен в Берлине в 1922 году. Он бросился на террориста, стрелявшего в Милюкова, и был убит в спину его сообщником Сергеем Таборицким. Милюков написал о своем спасителе: «Три пули, выпущенные безумным фанатиком, - вот все, что было нужно, чтобы разбить тонкий изящный сосуд из драгоценного сплава и превратить в недвижную массу».
Сила утраты, потребность в отце и нежность к нему особенно остро выражены В. Набоковым в романе «Дар». Владимир Набоков не раз оглядывался, соизмеряя свою жизнь, свои решения с ценностями отца, который даже после смерти оставался духовным мерилом.
Интеллект Набокова, соединивший жесткую, математическую рациональность с российской мятежностью и тревогой, его душевная сдержанность, его гордость и потребность в нежности - это наследство отца, его своеобразное бессмертие в сыне.
Набоковское детство удивительно похоже на детство Марселя Пруста, обоих обожали и баловали матери, оба были окружены достатком, но, принимая его как должное, оба мало его ценили по-настоящему, дорожа драгоценными мелочами впечатлений. И, наконец, оба воспринимали свое детство как утраченный рай. Его солнечное, сказочное, беззаботное детство большей частью проходило в имении матери Елены Рукавишниковой, в Выре, где его баловали, обожали, любили.
Утонченностью ощущений Набоков обязан матери. Она часто повторяла «вот запомни», указывая на что-то красивое. Догадывалась ли она, что именно этим «запомни» создает саму суть набоковского дара «помнить и воспроизводить», которая станет залогом и ее материнского бессмертия? Если свой острый, изобретательный, оригинальный и раскрепощенный интеллект он унаследовал от отца, то ощущение скрытой за фасадом будничности Драмы Времени, он унаследовал от матери, передавшей ему в наследство часть своих воспоминаний ─ «капитал памяти». И если образ отца в творчестве писателя - идеалистический, но односложный, то образ матери имеет несколько разных тональностей, более богат оттенками, неоднозначен.
Когда умер отец, Владимиру Набокову было двадцать с небольшим, он был старшим сыном и, наверное, по житейским меркам должен был заменить главу семьи. Однако в 1923 году мать с младшими детьми переезжает навсегда в Прагу, Владимир остается в Берлине, где издается русскоязычная периодика, есть российские издательства и российская эмиграция составляет определенный деловой круг, обеспечивающий пусть и небольшой, но необходимый для жизни доход. Тогда Набоков не думал, что семья разъединилась навсегда, и трещина разлуки с каждым годом будет становиться все шире, в письмах он мечтал, как заработает, и они станут снова жить все вместе.
Что было основополагающим в этой разлуке: легкомыслие юности, безответственность, черствость? В творчестве европейского периода повторяется, видоизменяясь, тема материнского приезда после долгой разлуки, пронизанная конфликтом долга, вины, щемящей тоски по прошлому.
Елена Ивановна умерла в 1939 году в Праге, сына с ней не было. Мироощущение Набокова основано на контрастном соединении счастья и страдания, красоты и утраты. Еще в дымке своего детства он переживал ностальгию, будто уже тогда видел контуры будущих потерь.
Жизнь Набокова, как и жизнь Пруста, этих двух выходцев из детства была поглощена его эгоистичным творчеством, полностью соподчинена искусству - единственному судье.
У своего биографа Эндрю Филда Вл. Набоков взял письменную расписку, что тот выбросит из текста набоковской биографии все, что ему не понравится, по первому же требованию. Это было своеобразным литературно-биографическим блефом. Набокову на самом деле нечего было бояться, его биография - это кабинетная смена событий. Он писал по утру стоя, затем после обеда - сидя, а к вечеру - лежа. Так он заполнил бессчетное количество карточек, на которых любил писать. Это красноречивое расписание дает основания предполагать, что СОБЫТИЯ его жизни - это его стихи и романы - «бесконечное воссоздание моего струящегося Я». Набоков так смело играл в таинственность, потому что, то, что он скрывал, даже если и было доступно глазу, то не всегда было доступно пониманию. Его тайны были в далекой абстрактной неприкосновенности его ума. И он был спокоен, играя со своими биографами, пуская карманным зеркальцем солнечные зайчики им в глаза.
Его судьба красиво закольцована тремя символическими периодами. Сказочное детство, радость, щедрость впечатлений, «дары», которые всю жизнь писатель будет раздавать своим героям - Россия. Молодость, изгнание, поиск родины и обретение ее в своей памяти с помощью литературы - Европа. Зрелость, окончательное формирование писательского гения, преподавание, появление самого любимого романа, «Лолита», слава - США. Последний период жизни Набокова на Женевском озере в отеле «Монтрё Палас»: 18 лет восхитительной временности, бесконечная смена постояльцев (и даже дирекции), отельная прохладная роскошь. - Метафизическая символика всей набоковской жизни.
Берлин. 20-е-30-е годы. Здесь Набоков прожил большую часть своей эмигрантской европейской жизни. Он не любил этот город. Частные уроки, шахматные задачи, рецензии - берлинский заработок. За весь период только один хороший гонорар: 28-й год - успех романа «Король, дама, валет». Критика очень высоко ценит мастерство писателя Сирина (псевдоним того периода). В Берлине Набоков женится в 1925-м году на Вере Евсеевне Слоним. Здесь рождается его сын, Дмитрий.
Не любя Берлин, Набоков создал один из самых привлекательных городских образов. Такой изящный парадокс: берлинцы обязаны русскому эмигранту, сделавшему их город бессмертным. Живя в гостях, Набоков остро уловил и запечатлел сам дух города, ускользавший от хозяев.
1937 год, Набоков покидает Германию. В Париже у него романтическая связь с Ириной Гваданини. За всю супружескую жизнь - это единственный факт, ставший острым углом над гладкой поверхностью семейного жизнеописания. Набоков остается с семьей.
В мае 1940 года Владимир Набоков уезжает в Америку в поисках безопасности для своей семьи и работы - для себя. Он преподает в женском колледже в Уэлсли, читает факультативный курс в Стэнфордском университете в Калифорнии, преподает в Корнеле. Он пишет 2000 страниц лекций, чтобы «больше к этому не возвращаться». Преподавание мешает литературной работе. У него «репутация незаурядного преподавателя». Его образ романтичен. Его студентка Хана Грин вспоминает, что он никогда зимой не носил пальто и от него «приятно пахло табаком». Иногда он читал им стихи на русском, чтобы они вслушались в мелодику русской поэзии. Невзирая ни на что в нем жила решимость, по ее словам, «рассказывать обо всем, что было для него свято в той России, которую он утратил, и в ее литературе, и в ее языке».
Набоков много работал в лаборатории Американского музея естественной истории (он профессионально занимался лепидоптерологией), любил тишину и замкнутость ученого одиночества.
В 50-м году Владимир Набоков делает первые наброски нового романа. Он пишет на чужом для него языке, о чужой стране и о чуждом для него явлении. Два раза он пытается сжечь черновики будущего произведения. «У меня ушло около сорока лет на то, чтобы выдумать Россию и Западную Европу, а теперь мне следовало выдумать Америку». Набоков выдумывает свою Америку и пишет драму о любви к нимфетке. Английский язык в сравнении с родным русским кажется негибким, неживым инструментом, но англоязычная «Лолита» в языковом отношении богаче, нежели русскоязычная, по признанию самого автора. 1955 год - «Лолиту» напечатало французское издательство «Олимпия пресс», но его распространение запретило французское министерство внутренних дел (1956 год). До этого все американские издательства отвергли роман, Набокову снова и снова приходится говорить о том, что драма (а «Лолита» - драматическое произведение) не может ничего общего иметь с порнографией. - «Трагическое и непристойное - понятия взаимоисключающие».
Американский читатель понял «Лолиту» тоньше и глубже, нежели европейский. Студенты Набокова говорили: «Наш профессор написал оригинальный роман». Кроме славы он принес Набокову и достаток. «Я не слишком озабочен „гневом папаш“ … Я знаю, что „Лолита“ - моя лучшая книга» - из письма Набокова американскому другу Уилсону.
В последний период своей жизни (60-е - 70-е годы) Набоков живет на Женевском озере в Монтрё, путешествует по Западной Европе, охотится на бабочек, дает интервью, принимает посетителей (даже советских, хоть к СССР - нетерпим) и по-прежнему много пишет (романы «Бледный огонь», «Ада», делает переводы русскоязычной классической поэзии).
Между строк современных биографических очерков нередко слышится разочарованный вздох об отсутствии каких-либо ярких событий в судьбе романиста Набокова, автора скандальной «Лолиты». Взамен окрашиваются скандальным самые простые факты, например, то, как Вера Евсеевна постоянно сидела на лекциях мужа, таинственно молчала и пугала этим студентов. Тогда как на самом деле, по воспоминаниям Ханы Грин, Вера Евсеевна заменяла мужа, когда он болел, читала написанные им лекции. Присутствовала на его парах в те дни, когда было что-то торжественное (как чтение, например, русских стихов).
Догадывался ли Набоков, что его нежелание рассказывать о своей жизни обернется желанием других выдумывать ее?
Остроумный, дерзкий, раскрепощенный, свободный, холодный. Владимир Набоков не россиянин, не европеец, не американец, его гений из породы наднационального, ярко индивидуального, метафизического.
Его не должно было быть. Бесправный эмигрант, лишенный культуры, языка, вырванный из земли корень, - не должен был прорасти. Не имеющий ничего своего, он выдумал свою Россию, свою Европу и свою Америку. Гостиничный постоялец жизни, он стал владельцем и единственным обитателем своего неповторимого искусства. А его искусство - бесконечным отражением его Я.
В предисловии к одному из сборников стихов Вл. Набокова (The Vladimir Nabokov Estate, 1979) его жена, Вера Евсеевна, написала о тайне писателя, которую он «носит в душе и выдать которую не должен и не может», она отметила, что именно эта тайна «давала ему его невозмутимую жизнерадостность и ясность даже при самых тяжелых переживаниях».
«Тайна», «таинственный» ― любимые слова Набокова. А. Седых заметил, что « какая-то целомудренность мешает ему рассказать о самом себе». Иносказательность Набокова - не писательская прихоть, не игра с читателем, в которой его обвиняли, это - природная потребность его сознания. Он не мог говорить прямо и в полную силу о том, что его действительно волновало, но он страстно хотел быть услышанным, понятым, даже разоблаченным.
Часть его тайны - это тот запрет, который наложен на самого себя, - запрет молчания. Не случайно Вера Евсеевна Набокова отсылает читателей к роману «Дар», к герою, который был бесконечно одинок даже в кругу близких. Видя внутренним зрением что-то свое, недоступное окружающим, он был отдален и отчужден, замкнут в себе.
Личность Набокова предопределена разъединенностью с окружающим миром. Набоков не имел земли, родины, дома. Ему пришлось быть космополитом, жить везде - и нигде. Он, безусловно, был одинок социально. - Резкая смена статуса, утрата того круга, в котором вырос Набоков, и черты которого вобрал. И, наконец, самое острое, резкое и пронзительное одиночество - метафизическое. Эмоциональное целомудрие, внутренняя потребность сдерживать нежность, подчинять ее интеллекту - обуславливало скрытую, утаенную, болезненную ранимость писателя.
Набоков любил «Лолиту» больше других романов именно потому, что в нем ему в наибольшей иносказательной форме удалось так ярко выразить себя. Он спрятал свою одержимость одиночеством под искаженной маской Гумберта. Он намеренно выбрал самый гротескный образ. Утонченный эстет-педофил, безнадежно влюбленный в Лолиту, равнодушную, корыстную, пустую нимфетку. Набоков облекает красоту в уродливые одежды, заставляя вглядываться, вдумываться, искать его самого в этих нелегких ходах искаженного. За ярким силуэтом щекотливого сюжета в тени притаилась измененная до неузнаваемости автобиографическая драма.
«Лолита» - один из самых пронзительных романов об одиночестве и любви, которая его обостряет, делая личным адом каждого. Гумберт горит не в аду вожделения, а в аду нежности, которую ему некому отдать. Он покупает совокупление, но купить душевный отклик - невозможно. Его возлюбленная примитивна, она - грубая оболочка его утонченной мечты. А его мечта - фата моргана его интеллекта.
Любовь, по Набокову, как лакмус одиночества. Обостряя чувство красоты и нежности, она делает каждого болезненно уязвимым.
Почему же тайна, если прочесть ее как одиночество, приносила писателю «невозмутимую жизнерадостность и ясность даже при самых тяжелых переживаниях»? Очевидно потому, что одиночество - это не только личный ад, но и рай, где не стареют любимые образы. Переливаются по утру «разноцветные стекла веранды», выдавливается лента английской зубной пасты, намазывается на черный хлеб «блестящими кольцами яркий паточный сироп», на мостике бабочка сидит, «дыша», взмах рампетки, скрип велосипедных колес, силуэт Поленьки в проеме избы «накипает светом и сладостью». ― Рай воспоминаний.
Тайна Набокова - его целомудренная страсть, бьющаяся тонкими крылышками бабочки о непроницаемые стены его интеллектуального одиночества. Тайна Набокова - это удивительное соединение, сочетание, взаимопроникновение и дополнение его поэзии и прозы. Нежный, утонченный, лирический и даже немного сентиментальный поэт Владимир Набоков был узником своего рационального, оригинального, саркастичного строгого интеллектуала и двойника ― прозаика Владимира Набокова. Пока прозаик видел несовершенное, поэт был сосредоточен на прекрасном, один ― высмеивал, другой - окрылял, один - обрекал, другой - сообщал надежду. Гений Набокова - гармония двух противоборствующих начал, двух разных масок.
«Машенька» (1926)
«Король, дама, валет» (1927–28)
«Защита Лужина» (1929–30)
«Соглядатай» (1930) - повесть
«Подвиг» (1932)
«Камера обскура» (1932)
«Отчаяние» (1936)
«Приглашение на казнь» (1938) - роман-антиутопия
«Дар» (1937–38)
«Другие берега» (1954) - автобиография
«Подлинная жизнь Себастьяна Найта» (англ. The Real Life of Sebastian Knight) (1941)
«Под знаком незаконнорождённых» (англ. Bend Sinister) (1947)
«Лолита» (англ. Lolita) (1955)
«Пнин» (англ. Pnin) (1957)
«Бледное пламя» (англ. Pale Fire) (1962)
«Память, говори» (англ. Speak, Memory. An Autobiography Revisited.) (1967) - автобиография
«Ада, или Радости страсти» (англ. Ada or Ardor: A Family Chronicle) (1969)
«Прозрачные вещи» (англ. Transparent Things) (1972)
«Смотри на арлекинов!» (англ. Look at the Harlequins!) (1974)
«Подлинник Лауры» (англ. The Original of Laura) (1975–1977, готовится к публикации)
«Скитальцы» (1921)
«Смерть» (1923)
«Дедушка» (1923)
«Полюс» (1924)
«Трагедия господина Морна» (1924)
«Человек из СССР» (1926)
«Событие» (1938)
«Изобретение Вальса» (1938)
(без названия), Санкт-Петербург, частное издание, 1914 (не сохранился)
«Стихи», Петроград: Худож.-графич. заведение «Унион» (500 экз.), 1916.
«Альманах: Два пути». - Петроград: изд. инж. М. С. Персона. 1918. (сборник стихотворений В.Набокова и А.Балашова, его соученика по Тенишевскому училищу).
«Гроздь». - Берлин: Гамаюн, 1923.
«Горний путь». - Берлин: Грани, 1923.
«Возвращение Чорба: Рассказы и стихи». - Берлин: Слово, 1930.
«Стихотворения 1929–1951». - Париж: Рифма, 1952.
Poems. Garden City. - Нью-Йорк: Doubleday, 1959.
Poems and Problems. - Нью-Йорк-Торонто: McGraw-Hill , 1971.
«Стихи». Энн-Арбор, Мичиган: Ардис, 1979 (с предисловием В. Е. Набоковой).
К материалу прилагается карта произведений Вл. НабоковаВо время горбачёвской Перестройки и последовавшего за ней президентства Б.Н.Ельцына отечественные читатели впервые получили свободный доступ к зарубежной русскоязычной литературе. В эти годы на постсоветском пространстве большими тиражами были изданы произведения Владимира Владимировича Набокова (1899-1977). В обстоятельных монографиях и в многочисленных статьях о Набокове говорили как о гении русской и американской литературы.
Творческое наследие Набокова, написанное на русском и с 1940 года на английском языках, очень велико. Оно включает поэзию, драматургию, прозу (романы, повести, автобиографические произведения), статьи (в том числе о системе ударений-просодии в русском стихе, о найденных им редких экземплярах бабочек), лекции по русской литературе и филологии, шахматные этюды и задачи. Почитателей Набокова поражает творческая многогранность, большая эрудиция, мастерское изложение психологии персонажей, восхитительные описания природы, трепетная передача ностальгического чувства, рациональное и органичное построение произведений. Во многих отзывах о творчестве Набокова отмечено ощущение соприкосновения с ярким талантом, с мощным интеллектом, с интересным большим мастером художественной литературы.
Встречаются и критические отзывы. Запомнилось эссе Э.В.Лимонова: „Читать (книги Набокова – Т.Ф.) тяжело. Временами в них присутствуют искры гениальности, но они подавлены потухшей золой... Обычные эмигрантские романы... (“Священные монстры“. М. Изд.“Аd Margineum“. 2000; с.61). Признаюсь, Набоков и у меня „не пошёл“. Что-то мешало безоговорочно принять его творчество. Перечитал доступные издания Набокова, но чувство отторжения стало более отчётливым. Тогда, выдержав длительную паузу, с карандашом в руке снова начал читать книги Набокова, специально выбирая те, которые были им написаны по-русски или им же переведены на русский язык. И постепенно смог определиться в своём неоднозначном восприятии его творчества.
Литератор бывает востребован, если его творчество ярко и глубоко освещает проблемы и потребности своего времени, даёт новое, поражающее воображение истолкование давним событиям или проницательно предвосхищает будущее. Литератор, выражающий идеи, до тех пор неуловимо или смутно и неопределённо дремавшие в глубинах общественного сознания, становится светочем, выразителем духовности народа. Тогда его провозглашают гением. Выступая в 2000 году на 67-м Конгрессе ПЕН-клуба в Москве, немецкий писатель лауреат Нобелевской премии Гюнтер Грасс, подчеркнул, что значение литератора неразрывно связано с его гражданской позицией. Нередко писатель, подчиняясь творческому импульсу, вступает в конфронтацию с общепринятой или официальной точкой зрения или подобно Дж.Оруэлу опережает свою эпоху.
Первая мировая и Гражданская войны разрушили устоявшийся уклад и изменили жизнь России. Они же оказались судьбоносными и для клана Набоковых. Отец писателя Владимир Дмитриевич (которого В.В.Набоков, если верить „Другим берегам“ и „Дару“, восторженно любил и считал образцом для подражания) безоговорочно противостоял красным, войдя в Крымское правительство Врангеля. Он погиб в 1923 году, закрыв своим телом от пуль террористов одного из видных деятелей русской белой эмиграции П.Н.Милюкова. Его двоюродный брат и близкий друг детских лет Юрий Рауш фон Таубенберг в 1920 году пал в бою, отважно бросившись на пулемёт красных. Но В.Набоков-младший, юноша призывного возраста, хороший наездник, стрелок и пловец, умеющий фехтовать и боксировать, предпочёл не участвовать в борьбе белых и красных.
Категорически не принадлежа к сторонникам Белого движения, я не могу понять ту сдержанность, ту поразительную отстранённость, с какой Набоков не только не пытался внести свою лепту в события, потрясшие отечество, но даже как бы не пожелал их заметить. В этом можно заподозрить нечто двусмысленное и недостойное. Кое-кто из биографов объясняет поведение Набокова предвидением своего блестящего будущего. Это объяснение лишено основания. Первые стихи Набокова были беспощадно раскритикованы именитыми литераторами-современниками, причём педагог В.В.Гиппиус (кузен поэтессы З.Н.Гиппиус) без обиняков посоветовал юному автору искать себе нелитературное поприще.
„Аполитичность Набокова вызывала удивление“ – замечает Стейси Шифф („Миссис Владимир Набоков Вера“. М. Изд. „Независимая газета“. 2002; с.104). Удивительным образом эпохальные события века, величайшее бедствие страны, даже трагедия своего класса, по существу, не отразились в его русскоязычном творчестве. Ну разве что небольшая повесть „Подвиг“. Её герой, комплексовавший по поводу незначительности своей персоны в сравнении с воевавшими в Гражданскую войну офицерами Белой армии, намерен самоутвердиться. Для демонстрации своей храбрости он решил на один день (туда-сюда) с риском для жизни нелегально перейти границу Советской России... и пропал без вести.
„Я никогда, никогда, никогда не буду писать романы, которые решают современные проблемы или отображают общественный интерес“ – писал В.В.Набоков своему нью-йоркскому литературному агенту А. де Джоннели в 1938 г. Не проникся Набоков и сочувствием к перманентно тяжёлому положению русского эмигрантского сообщества, описывая, в сущности, свои индивидуальные проблемы. Его герои существуют вне времени. События его романов могли бы происходить и до мировых войн, и в промежутке между ними, и в послевоенное время.
Какие впечатления вынес он из первого двадцатилетия эмиграции? „Оглядываясь на эти годы вольного зарубежья, я вижу себя и тысячи других русских людей ведущими несколько странную, но не лишённую приятности жизнь в вещественной нищете и духовной неге, среди не играющих ровно никакой роли призрачных иностранцев, в чьих городах, нам, изгнанникам, доводилось физически существовать...“ („Другие берега“). Но именно в эти годы Германия пережила неудавшуюся революцию 1918-1919 гг. и послевоенную разруху с небывалой инфляцией и повальной безработицей, фашистский путч 1923 г., кризис 1929-1933 гг. и приход Гитлера к власти, антиеврейские законы и акции (а жена Набокова еврейка!), и заключительный аккорд этого периода – „Хрустальную ночь“ с 9 на 10 ноября 1938 года. В творчестве Набокова не нашли отражения события Второй мировой войны, если не считать написанного по-английски короткого с безликой концовкой рассказа „Образчик разговора, 1945“ по поводу прогерманских настроений эмигрантских кругов в США.
А.Сёмочкин отмечает глубокий психологизм набоковских романов, глубинный пласт которых полагает близким творчеству Пруста и Кафки („Bладимир Набоков“. СПб. Изд. „Летопись“. 2010). Однако же его тематический выбор воспринимается с подспудным внутренним сопротивлением. Основные темы его произведений: педофилия, адюльтер и лишь за ними чудесные описания природы (особенно северорусского Оредежья), шахматы и бабочки. „Романы Набокова заполнены жеманными, соблазнительными, малолетними, похотливыми и холодными секс-бомбами“ (С.Шифф, с.230). Таким образом, разве что в предвидении сексуальной тематики, ныне заполонившей СМИ, его гений получил абсолютное подтверждение.
Отчётливо ощутимая холодная созерцательность, подчёркнуто аналитическое, лишённое сопереживания описание персонажей и скрупулёзно вывереная, но вместе с тем удручающая и отталкивающая детерминированность их поступков является характерной чертой творчества Набокова. Так в „Даре“ Набоков пишет о своём герое: „он сам замечал в себе эту странную заторможенность отзывчивости“ (курсив мой – Т.Ф.), что вполне можно отнести и к самому автору. „Спустя десятилетия русские коллеги Набокова недоумевали, есть ли у него душа, а если есть, то почему он так тщательно это скрывает“ (С.Шифф, с.101). И.А.Бунин называл Набокова „чудовищем“, имея ввиду бесстрастное, холодное отношение к своим героям (В.Левин. „Странный дар“. Предисловие к кн.: В.Набоков. „Камера обскура“. М. Изд. „ОЛМА-ПРЕСС“. 2000). З.Шаховская отзывалась о Набокове, как о „холодном судье“ („В поисках Набокова. Отражение“. М. Изд. „Книга“ .1991).
И.Толстой отмечает, что „некоторая „зажатость“ вообще характерна для Набокова: не только Алексей Кузнецов (персонаж из неоконченной пьесы „Человек из СССР“ – Т.Ф.) ничего не делает, но это ничегонеделание есть объект постоянного набоковского наблюдения. В его книгах нет динамики.“ („Набоков и его театральное наследие“; в кн.: „Владимир Набоков. „Пьесы“. М. Изд. „Искусство“. 1990; с.5). Тут же приведу и высказывание Лимонова: „У него нет доминирующей темы... Увы, Набоков всё-таки второстепенный писатель“ (с.61). Сказано по-лимоновски категорично. Конечно же Набоков крупный и в затронутых им темах интересный, глубокий, зоркий писатель.
Русская (русскоязычная) литература проникнута выраженным сопереживанием своим персонажам. На этой высокой ноте мы, её читатели, воспитаны. Холодная наблюдательность, подчёркнутое дистанцирование от описываемых действующих лиц предлагает и читателю подобное к ним отношение. Можно с отстранённым любопытсвом наблюдать душевные метания Гумберта Гумберта („Лoлита“), но сочувтвовать ему... увольте! Именно это отсутствие живого, трепетного отношения к свому герою очевидно является одной из причин моего сдержанного отношения к творчеству Набокова.
В.П.Аксёнов как-то заметил, что „литература – всегда ностальгия,... тоска по прошедшему времени“. Набоковская ностальгия именно тоска по прошедшему времени, по утраченному благополучию и покою. „Всё, о чём мы пишем, написано по личному поводу, а другой литературы не бывает“ (А.Кушнер „От автора“. В кн.: „Апполон в снегу. – Заметки на полях“. Л. Изд. „Cоветский писатель“. 1991, с.7-8). Ностальгическое чувство Набокова эгоцентрично, приправлено обидой на страну, ставшую большевистской и отказавшую ему в признании. Оно обращено исключительно к чарующей русской природе, к некогда весьма благополучным условиям жизни в России, обусловленным богатством аристократического рода, но никак не к соотечественникам и их проблемам, их духовному богатству, ментальности и языку. Да и сама родина его больше не интересовала. Приведу стихи из романа „Дар“, выражающие чувства автора: „Благодарю тебя, Отчизна,/ за злую даль благодарю!/ Тобою полн, тобой не признан,/ я сам с собою говорю“.
Аристократический род Набоковых, ведущий происхождение от татарского мурзы Набока или Набука, принявшего русское подданство и крещение ещё при Иване III, в XIX столетии был пополнен немецкой кровью. Кое-как смирившись с женой Владимира Дмитриевича Еленой Ивановной (из богатейшей купеческой семьи Руковишниковых), родня Набоковых традиционно дистанцировалась от русских людей, довольствуясь общением внутри своего клана. „Англоманство семьи было абсолютное..., всё сколько-нибудь значимое произносилось по-английски или, на худой конец, по-французски“ (А.Сёмочкин, с.62). Русский язык в обиходе был спорадичен и использовался в основном для утилитарных нужд (общение с прислугой, кучером, шофёром, немногими русскими домашними учителями и гостями и т.п.). Даже обучение в петроградском Тенишевском училище почти не расширило круг его контактов с русскоговорящими людьми. По свидетельству Набокова, с детства отличавшегося замкнутым характером, на улицах города он не имел возможности поговорить с людьми, приезжая и уезжая из училища на автомобиле, а во время занятий общался с трёмя-четырьмя друзьями-одноклассниками („Другие берега“). „Его... одиночество продолжалось весь русский период жизни (до 1919 года)“ (А.Сёмочкин; с.76).
Таким образом русский язык на первых этапах жизни был для Набокова вторичным по значимости. Можно сказать, что начиная с детских лет Владимир Набоков жил на родине в условиях искусственно созданной внутренней эмиграции, что существенно мешало овладению разговорным русским языком. К его изучению Володю привлекли уже тогда, когда он свободно говорил, читал и писал по-английски и по-французски. Правда, потом был курс русской филологии в Кембридже, прочитанный от корки до корки четырёхтомный словарь Даля, годы упорного изучения русской классической литературы. Живя в Германии, он читал периодику Советской России, труды В.И.Ленина и марксисткую литературу. По словам Набокова, читал с отвращением, отвергая и её смысл, и новую лексику, и послереволюционную грамматику, как несоответствующие его представлениям о русской культуре. Несколько раз обращался к советским темам, но плохо получалось. Таким образом приобщиться к современной родной речи Набоков не мог. Да и поздно было.
Набоков сам признаёт это: „Увы, тот «дивный русский язык», который, сдавалось мне, всё ждёт меня где-то, цветёт, как верная весна за глухо запертыми воротами, от которых столько лет хранился у меня ключ, оказался несуществующим, и за воротами нет ничего, кроме обугленных пней и осенней безнадёжной дали...“ (В.Набоков. Послесловие к первому изданию „Лолиты“ на русском языке, 1965). Однако в рецензиях, отзывах и предисловиях к произведениям Набокова с удивительным постоянством отмечают достоинства русского языка, которым написаны его произведения (Ю.Анненков. Интервью газете „Последние новости“ (Париж), 12.03.1938; В.Ходасевич. Отзыв на пьесу „Человек из СССР (драматические фрагменты)“. Газета „Возрождение“ (Париж), 22.06.1938; З.Шаховская; Б.Бойд. „Владимир Набоков. Pусские годы“. М. Изд. „Независима газета“. 2001); Д.Набоков (Предисловие к кн.: „Лаура и её оригинал: фрагменты романа“. СПб. Изд. „Азбука-классика“; 2010); Г.Барабтарло („Лаура и её перевод“. В кн.: „Лаура и её оригинал: фрагменты романа “. СПб. Изд. „Азбука-классика“. 2010; с.131-189).
„Одна известнейшая наша поэтесса, встретившись с Набоковым, cтала громко восхищаться его необыкновенно чистым, прозрачным, хрустальным русским языком. (Выслушав её, Набоков – Т.Ф.), ...грустно улыбнувшись, сказал: «Ведь это – замороженная клубника»... Нельзя не признать, что в этой горькой самооценке – немалая толика истины“ (Б.Сарнов. „Расширение словесной базы“. В кн.: „Если бы Пушкин жил в наше время...“.М. Изд „Аграф“. 1998, с 442). Странным образом реплика Б.Сарнова осталась без внимания ценителей творчества Набокова. равно как и набоковская самооценка. Однако внимательное прочтение его русскоязычных произведений приводит к поразительным выводам. Чтобы быть бесспорно доказательным, необходимо привести множество примеров-выписок из его текстов. В статьях такое количество примеров справедливо считается излишним, но в данном случае они абсолютно необходимы.
В монографии о жене В.В.Набокова Вере Евсеевне С. Шифф подчеркнула, что: „Вера... автоматически исправляла орфографию (мужа – Т.Ф) и ошибки в употреблении слов. По словам Веры, Набоков, принимаясь за книгу, «был весьма невнимателен по части грамматики»“ (с.74). Действительно, в русскоязычных произведениях Набокова постоянно встречаются ошибки в орфографии и пунктуации (к примеру: „мятель“, „вафельный букет (т.е.брикет) мороженного“; многочисленные запятые даже в простых фразах), но наибольшее внимание привлекает его лексика.
По-видимому, находясь под влиянием русской классической литературы, Набоков часто употреблял устаревшие слова и выражения. Приведу несколько таких примеров. „Игнорировали отчимом“; „получил крепкий мячик в рёбра“; „готовился овладеть моей душенькой“; „кончили ли вы (прочли ли журнал – Т.Ф.) «Взгляд и вздох»?“; „женщина... с тяжёлыми ладвиями“ (т.е. бёдрами, ляжками) („Лолита“); „в понедельик Франц размахнулся“ (стал много тратить денег – Т.Ф.) („Король, дама, валет“); „пришёл на фильму“ („Камера обскура“); „ушли телефонировать“ („Весна в Фиальти“); „с крашенными вохрой стенами“ („Дар“); „фамилья“ („Другие берега“). Предположим, что автор этими словами хотел передать особенности речи действующего лица. Не мотивированные сюжетом, к тому же в ряде произведений произносимые человеком нерусским, они производят странное впечатление. Так как язык лексически, тематически, интонационно и даже орфографически постоянно обновляется, попытка применить устаревшие слова и обороты речи к описанию событий нового времени профанирует произведение.
Некоторые лексические обороты в произведениях Набокова – явные сколки с английского языка, с детских лет ему более привычного: „в тот миг, что (когда – Т.Ф.) хлынул... воздух“ („Защита Лужина“); „предъявлять... эту ужимку всякий раз, что (когда – Т.Ф.) данный персонаж появляется“; „снял свой серый халат“; „со своими подстриженными волосами“ (в русской речи притяжательные местоимения в подобных случаях опускают: принадлежность того или иного предмета конкретному персонажу сама собой разумеется – Т.Ф.); „девочки... заштепсилили ёлочку“; „буду делать восемьдесят миль без крушения“; „психотераписты“ (русск.– психотерапевты) („Лолита“); „жилистый американец – линчер“ (русск. – линчеватель) („Другие берега“); „перечитываемую штуку“ (здесь немецк. Stück – статья, пьеса.) („Дар“). Неслучайно „…в 1930-е годы, когда взошла... (В.В.Набокова – Т.Ф.) звезда, эмигрантское общество злорадно подчёркивало нерусский характер его произведений...“ (С.Шифф, с.88).
Произведеня Набокова насыщены метафорами. Порой они не укладываются в семантику русского языка. Приведу лишь малую толику таких примеров. „Я поддаюсь некоему обратному воображению“; „…девочка с наглажеными морем ногами…“ („Лолита“); „...со свечкой,... ошалевшей от того, что вынесли её ... в неизвестную ночь“ („Защита Лужина“); „душа в ней осипла“; „Франц с беззвучным стоном откидывался назад“; „сверкала текучими серьгами“; „перед глазами поплыли румяные пятна“ („Король, дама, валет“); „прижимая губы... к занавеске, я постепенно лакомился... холодным стеклом“ („Другие берега“); „в бодрый, дерзкий день“; „начала подливать к коленям кудрявая пена“ (персонаж входит в море – Т.Ф.); „дорога... гладко подливала под...“ (мчащийся автомобиль – Т.Ф.) („Камера обскура“); „разум в нём облысел“ (о старике – Т.Ф.) („Событие“); „газ не брал спичку“; „музыкально-смугло мычал“; „шкаф... раскрывался с толковым видом простака-актёра“; „возился с радио, удавляя пискунов, скрипунов“ („Дар“); „обмелевшее автоматическое перо“; „в загорелой соломенной шляпе“; „нашёл... в малопосещаемом карманчике“ („Подвиг“).
Лексика Набокова часто диссонирует с устоявшимися оборотами русского языка, а порой совершенно непонятна. Приведу несколько бросающихся в глаза примеров: „прелестные оживлённые ноги“; „она была...нимфеткой.., бежавшей на ветру“; „чуть туповато ставившей носки“ (косолапо?, широко разводя носки туфель?); „её отсталую ногу“ (стоявшую на нижней ступени?); „вернулся к своей... насмешливой норме“ (манере?); „коттедж, вперёд задержанный нами“ (забронированный?, заказанный?); „у почтового ящика, относящегося к нам“ („Лолита“); „велосипед... стоял на голове в углу“ (вверх колёсами?); „отец ничего не смел против его непроницаемой хмурости“; „эти сквозные звуки странно преображались в его полусне“; „с раннего детства любил привычку“; „...окно спальни, из него-то высунулся этот шёпот“; „Лужин нашёл (картинку – Т.Ф.) аккуратно прибитой кнопками к внутренней стороне партовой крышки“; „это не играет значения“; „в Берлине всегда возня с выпусканиями“ (паспортный контроль?, таможенный осмотр?); „ему отвратительно неприятно“, „надув шею, зевает“ (напрягая мышцы шеи? Зевая, „надуть“ шею невозможно); „продолжал потаптывать платком по мокрой скатерти“ (промокать платком?); „мячики для мелкой лупни в пинг-понг“; „перед глазами в сравнительной темноте“; „Франц прикупил к своему билету дополнительный чин“ (доплатил за билет в вагон более высокого класса?); „Франц... слушал гладкую быстроту“ (шуршание шин автомобиля?); „поспешно кокал ложечкой по яйцу“; „Франц, у которого юмор был туговат“; „сказал доктор, вея мимо“ (пробегая?); „клоун мягко ухал по сцене“ (прыгал?, охал?); „оставил оглушённый стол“ (грязный?, неубранный?); „дыхание дошло до шестидесяти движений в минуту“ („Король, дама, валет“); „нос... облегчает... приёмом зажима и стряха“; „прочая симметрия... притягивала мой карандаш“ (асимметрия лица гувернантки?.) („Другие берега“); „поймать кузнечиков в руку“; „захлопнула ему дверь в лицo“; „друг в друга шарахали... водой“; „старушку совершенно замял и растоптал“ (морально подавил?, раздавил?) („Камера обскура“); „подвержен угловым болям“ (болям при наклонах туловища?) („Волшебник“); „литература...становилась... срединной“; „мы преувеличенно поздоровались, стараясь побольше втиснуть“ (стиснуть друг друга в обятиях?) („Весна в Фиальти“); „держала (грудного ребёнка – Т.Ф.) в ожидании рыжка“; „промахивает... поезд“; „в один смутно прекрасный вечер“; „не скопивший... жизненных драгоценностей“; „боялся слишком точно рассматривать“(пристально?); „Колдунов на него наплывал без слов“ (молча наваливался?, подминал под себя во время борьбы?) („Лик“); „предлагают сажать телеграфные столбы“ (устанавливать?) („Порт“); „в опустошительные книги качнулся я“ (драма „Смерть“); „нет прикрас никаких у решётки“ (украшений?) (стихотворение „Ульдаборг“); „спокойным играм мы... предпочитали потные...“ (подвижные?, утомительные?) („Дар“); „вверх по стволам (деревьев – Т. Ф.) взлизывали длинные травы“ („Слово“).
Нередко слова и словосочетания, упоребляемые Набоковым, неприемлемы в русской литературной речи. Похоже, что некоторых обиходных слов он просто не знал. Приведу примеры, одни комментируя, а другие предлагая истолковать читателю. „Я последовал за ним... тройным кенгуровым прыжком, оставаясь стойком при каждом скачке“); „заканчивает затаптывать свою жену под воду“ (т.е. топить); „как оно оказалось на первый вздрог“ (поначалу, сперва, в первое мгновение); „...сопровождая извиваниями губ“ (кривя губы); „вы здорово лупите“ (т.е. быстро ездите – Т.Ф.); „скорость изнашивалась“ (т.е. уменьшалась); наши голоса затоплял звонивший... телефон“ („Лолита“); „по мере того, как расходился автомобиль“ (набирал скорость, разгонялся) („Защита Лужина“); „лежал..., уткнувшись боком в скалу“ („Звонок“); „палки для хоккея“ (клюшки); „большущее фиолетовое пятно на толстой плечевине“ (синяк на плече); „мелькали неверные глаза“ (о неуверенных в себе людях); „…плоских саночек, предназначенных мускулистому животу“; „со склизким шорохом стала вылезать из трико (мокрого после купания – Т,Ф.) “; „проводи меня кусочек“ („Король, дама, валет“); „инеистое дерево“; „сыздетства“ (сызмальства); „отраду нахожу в личных молниях“ (озарениях); „целулоидовый воротничок“; „там, в приютном углу ждала меня Тамара“; „толстомордые колледжевые швейцары“; „...с возрастом (туловище становится – Т.Ф.) тяжёлым и смутно-уродливым в очерке евнушьих бёдер“; „перо-самотёк“ (авторучка) („Другие берега“); „cкоро она обтянулась“ (располнела, отъелась); „он почувствовал полегчание“; „это нервило её“ („Камера обскура“); „пришло несколько кофейниц“ (любительниц кофе, кофеманок); „в ходячем образе слова“ (расхожем) („Волшебник“); „продавец... сластён“ (т.е. сластей. Сластёна /разг./ – любитель сладкого, сладкоежка) („Весна в Фиальти“); „забавные запястья“ (имеются ввиду браслеты) („Лик“); „служил лакеем в столовой германского экспресса“ (т.е. официантом в вагоне-ресторане) („Случайность“); „фиксирует эскиз из выдувного флакона“ (пульверизатора) (драма „Событие“); „переварить кабанью головизну“ (стихотворение „Шекспир“); „сквозными крыльями восторженно всплеснёт“ (стихотворение „Эфемеры“); „через миг колёса раскачнулись“ (стихотворение „Экспресс“); „вывеска подвальной угольни“ (кочегарки или склада угля в подвале); „няня борется с увалистой и валкой камышовой ширмой“ (неустойчивой); „составной дух мороза, пота и мастики“; „взнашивая вёдра“ (т.е.нeся наверх); „сдерживает шаг до шляния“; „в горле стоял кубик“ (комок); „великолепный, но совершенно недоходный лоб (о глупом человеке)“; „граживали“ (угрожали, грозили); „пишу зря, промахиваясь словесно“; „узость боков“ (о фигуре женщины); „скорой походкой на пуговках“ (на пальцах ног, на цыпочках); „почему ты окислился?“ (скуксился); „он подразумно знал“ (подспудно); „подтравная речь“ (приглушенная, двусмысленная, обиняками), „летел дождь“; „...полицейским, уже вконец почерневшим и свалявшимся от мокpоты“ (т.е. промокшим насквозь под дождём); „сопутствуемая путающимся в своих полах ветром, процессия...“ (т.е. порывы ветра трепали одежду идущих людей); „работал на месте автомобиль“; „рифмы... сложились... в систему... картотечного порядка“; „мышление... неуимчиво“ („Дар“); „круглый родимый прыщ у ноздри“ (родинка); „действовало неотразимо, разымчиво“ (располагающе); „болванка шоколада в... обёртке“; „писала..., быстро виляя карандашом по странице“ („Подвиг“).
Количество аграмматизмов у Набокова ошеломляюще велико. Они встречаются во всех его русскоязычных сочинениях. По-видимому, он местами пытался стилизовать свои фразы под русский разговорный язык, то и дело ошибаясь. Собрать все ошибки в произведениях, написанных им по-русски или переведенных им на русский язык, в настоящей статье невозможно. Но именно они, бьющие в глаз погрешности в русском языке, были одной из причин моего невосторженного отношения к творчеству Набокова.
Примечательно высказывание Левина о лексике Набокова: „Как определить принадлежность писателя к той или иной культуре и национальной литературе?... Конечно же по языку… Чтобы создать оригинальное литературное произведение, мало в совершенстве знать язык. Мало говорить, писать, думать на этом языке, желательно ещё говорить, писать и думать именно так, как делают люди с рождения воспитывавшиеся в данной языковой среде и культуре“ (с.345). Возникает вопрос: может ли большой талантливый писатель В.В.Набоков с полным правом считаться русским писателем?
Приведенная выборка из написанных русским языком произведений В.В.Набокова показывает, что русский по происхождению литератор Набоков не знал русского языка в той мере, в какой должен его знать русскоязычный писатель. Он владел русским языком, как иностранец, посвятивший много времени его изучению, но так и не овладевший им в полной мере, или как эмигрант, на протяжении своей жизни и, что особенно важно, в детские годы мало общавшийся с носителями языка.
Творчество Набокова явственно предупреждает о возможной утрате русского языка, поджидающей детей русскоговорящих эмигрантов уже в первом поколении и, тем более, в последующих генерациях. Жаль, очень жаль!
Максим Д. Шраер
Почему Набоков не любил писательниц?
Она обладала воображением - этой мышцей души, - и воображением особенно сильным, почти мужского достоинства 1 .
В. Набоков. Подлинная жизнь Себастьяна Найта
Читал - после Филдинга - прелюбопытную объемистую книгу, всю в неподражаемых викторианских завитушках стыдливости - “Даниэль Деронда” Джордж Элиот 2 .
Дорогой Уолтер! Я пишу вам отдельно о “Приглашении на казнь”. Переводчик должен быть: 1) мужчиной, 2) родившимся в Америке или Англии. […] Элек говорит в своем письме о том, что у него есть “надежные” переводчики с русского. Может ли он быть полезен? (Но переводчик не должен быть дамой, родившейся в России.)
Из письма Набокова Уолтеру Дж. Минтону,
В эпистолярном по форме рассказе В. Набокова “Адмиралтейская игла” прошлое заключено в оболочку русского романа, написанного неизвестным автором-эмигрантом и опубликованного в одной из Балтийских стран накануне Второй мировой войны. Внимание главного героя, русского профессионального писателя, привлекает название романа, взятое из вступления к поэме А. С. Пушкина “Медный всадник”. Взяв книгу в библиотеке и прочитав ее, он тотчас же пишет автору возмущенный отзыв. Хотя на обложке книги стоит мужское имя, Сергей Солнцев, письмо главного героя начинается с обращения к женщине. Он предполагает, что автор книги - дама, каким-то образом узнавшая частные подробности любовного романа от его первой возлюбленной, русской
женщины по имени Катя, с которой он не видался уже шестнадцать лет. Теперь же, когда немолодой язвительный писатель-эмигрант читает посредственную и приукрашенную историю своей первой любви, искалеченные воспоминания толкают его на путь литературной мести . И он мстит! Помимо литературной мести, помимо целого ряда параллелей с теми главами из набоковских мемуаров, где речь идет о Тамаре, в рассказе также налицо череда авторских наблюдений, которые, при всей своей злоязычности, есть не что иное, как попытка разобраться в поэтике женской литературы.Что имеет в виду Набоков, говоря: “Все ваши фразы запахиваются налево” 4 ? Размышляя над неоднозначными представлениями Набокова о женской литературе, удивляешься той готовности, с которой часть исследователей-набоковедов дают этой сложной проблеме самые прямолинейные толкования. Следует ли нам верить замечанию, которое Набоков позволил себе в письме к Эдмунду Уилсону, обсуждая список книг для своего курса по литературе: “Я не выношу Джейн [Остин ] и, в сущности, испытываю сильнейшее предубеждение против всех писательниц. Они относятся к другому разряду” 5 (Примеч. пер. - В. П .). В самом ли деле Набоков был читателем и писателем - женоненавистником?
Прежде всего обрисуем вкратце то, что нам известно о Набокове и писательницах. Некоторые из них, как знаменитые, так и не очень, сыграли в биографии Набокова немаловажную роль. Среди прочих в этот список входят (в порядке их появления в жизни Набокова) русские писательницы Зинаида Гиппиус, Марина Цветаева, Раиса Блох, Зинаида Шаховская, Нина Берберова, Анна Присманова, а также американки Мэри Маккарти, Кэтрин Уайт и Дороти Паркер. Среди папок с корреспонденцией Набокова в Библиотеке Конгресса сохранилась любопытная записка от руки, посланная ему Анной Присмановой, поэтессой первой волны эмиграции. Дата отсутствует, однако, судя по всему, послание было передано Набокову в один из его приездов в Париж в 1930-х годах. В левом верхнем углу стоят слова “прошу передать”, а под текстом и подписью Присмановой - “Париж”. Записка Присмановой представляет собой катрен ямбического пятистопника, записанного прозой в шесть строчек.
В. Сирину
Бывают люди - золо-
тые руки, бывает и
из пламени стена…
Бывает голос, данный
на поруки, но жизнь
живая - голосу цена 6 .
От чего Присманова предостерегает Набокова?
В русские годы Набоков отрецензировал целый ряд книг, написанных женщинами, а также отдельные публикации в эмигрантских альманахах и журналах. Вот приблизительный, возможно не совсем полный, список имен и произведений, расположенных в соответствии с датой публикации набоковских рецензий. 1927: стихи Ирины Кондратович и Екатерины Таубер 7 . 1928: сборник Раисы Блох “Мой город” 8 и изданное отдельной брошюрой стихотворение Мариам Стоян “Хам” 9 ; сборник стихов Нины Снесаревой-Казаковой “Да святится Имя Твое” 10 ; стихи Анны Присмановой 11 . 1929: драма в стихах Марины Цветаевой 12 ; эссе Цветаевой о Р.-М. Рильке с переводами его писем, поэзия К. Ирманцевой и статьи Надежды Мельниковой-Папоушек 13 ; сборник рассказов Августы Даманской “Жены” 14 ; роман Ирины Одоевцевой “Изольда” 15 . 1931: стихи Екатерины Таубер, Софьи Красавиной и Татьяны Штильман 16 ; роман Нины Берберовой “Последние и первые” 17 . 1940: альманах “Литературный смотр”, одним из соредакторов которого была Зинаида Гиппиус, с эссе Лидии Червинской 18 .
Таким образом, Набоков в своих рецензиях проанализировал стихи десяти женщин, прозу трех и критические статьи четырех, то есть в сумме семнадцать женщин-авторов в тринадцати рецензиях. Лишь один отзыв - а именно о романе Берберовой “Последние и первые” (1929) - можно назвать полностью положительным. Рецензия на сборник Даманской - осторожное поощрение. Остальные же отзывы Набокова о женской литературе носят уничижительный характер и варьируются от лаконичных приговоров, брошенных походя (“Екатерина Таубер, которая вообще пишет очень ясно и очень скучно”) 19 , до целых разносов, источающих ядовитейшую иронию (о романе Ирины Одоевцевой: “Все это написано, как говорится, "сухо", - что почему-то считается большим достоинством, - и "короткими фразами", - тоже, говорят , достоинство” 20).
Действительно ли рецензии Набокова на писательниц более отрицательны, чем отзывы о произведениях писателей мужского пола? Я полагаю, что нет, хотя они явно выдают две специфически гендерные тенденции. Первая связана с враждебностью Набокова к влиянию Анны Ахматовой, вторая - с отвращением писателя к повествованию от женского лица в прозе. Наконец, достопамятная вереница писательниц тянется через все произведения Набокова. Это двуязычное шествие берет начало в “Подвиге”, где Мартын теряет невинность в объятиях вымышленной поэтессы Аллы Черносвитовой, чей образ - собирательная карикатура на женщин Серебряного века. Мартын, как выясняет читатель, “стихами ее... был несколько озадачен. Когда он сказал, что Константинополь не аметистовый, Алла возразила, что он лишен поэтического воображения...” (II, 174). Затем следует “милостивая государыня” из “Адмиралтейской иглы”, предположительно дама-беллетристка, скрывающаяся под мужским псевдонимом. Следует также добавить, что в 1937 году Набоков сочинил не слишком удачную пародию на эмоциональный накал, составные рифмы и анжамбеманы в стихах Цветаевой:
Иосиф Красный, - не Иосиф
Прекрасный: препре-
Красный - взгляд бросив,
Сад вырастивший!
Вепрь горный! Выше гор! Лучше ста Лин-
дбергов, трехсот полюсов
светлей! Из-под толстых усов
Солнце России: Сталин!21
Как “Дар”, так и последний русскоязычный рассказ Набокова “Василий Шишков” содержат блистательные выпады в адрес Зинаиды Гиппиус: она послужила прообразом Христофора Мортуса в романе и мимоходом появляется в рассказе: “обширная дама (кажется, переводчица или теософка) с угрюмым маленьким мужем, похожим на черный брелок” (IV,409).
Последняя фигура в этой веренице русских писательниц - бывшая жена Пнина, Лиза Винд, которая “писала стихи - большей частью запинающимся анапестом” 22 . Владимир Владимирович, тезка Набокова и рассказчик в романе “Пнин”, недвусмысленно связывает образ Лизы с неким примитивным вариантом культурного мифа, сложившегося вокруг жизни и творчества ранней Анны Ахматовой: “Он продолжал свои занятия по славистике, она - свою психодраматическую деятельность и свою лирическую яйцекладку, повсюду кладя яички, как пасхальный кролик, и в этих зеленых и лиловых стихах - о младенце, которого она хочет родить, и о любовниках, которых она хочет иметь, и о Петербурге (с легкой руки Анны Ахматовой) - каждая интонация, каждый образ, каждое сравнение уже были использованы другими рифмующими кроликами” 23 . В то время как в “Подвиге” на образе Аллы (но не на ее поэзии) лежит отпечаток мифологизированной ахматовской ауры, в “Пнине” Лиза - очевидная эпигонка поэзии Ахматовой. Она подражает нескольким эмблематичным стихотворениям из сборников “Вечер” (1912) и “Четки” (1914). Помимо стихотворения a la Ахматова, которое Лиза декламирует Пнину наизусть в один из приездов в Вайнделл, читатель также получает представление о ее поэзии благодаря цитате, приведенной в тексте. Рассказчик вспоминает о своей встрече с бывшей женой Пнина незадолго до Второй мировой войны. Выясняется, что Лиза спрашивает у рассказчика, “нельзя ли ей прислать на [его] суд несколько стихотворений” 24 , и позже присылает; “характерный образец ее продукции представляет собой тот род стихотворений, которым увлекались, подражая Ахматовой, эмигрантские рифмоплетки” 25 . Этот эпизод воспроизводит - пятнадцать лет спустя - событийную канву рассказа “Василий Шишков”, а также - как мы вполне можем предположить - реальные встречи Набокова с эмигрантскими поэтессами в Берлине, Праге или Париже.
Все вышесказанное приводит меня к весьма любопытному письму Набокова Зинаиде Шаховской от 25 июля 1933 года:
“Так случилось, что за последнее время я много читал книг женского пола. "Только факты, сэр" госпожи Куниной, например, и "Тело" госпожи Бакуниной. Первая далеко не бездарна, но пишет так, словно моет пол a grandeur, шумно выжимая - дочерна мокрую - половую тряпку в ведро, из которого затем поит читателя; в общем книга скучная и кривая. Моя переводчица госпожа [Дуся] Эргаз выпустила (по-французски) книгу рассказов, которые похвалил [Михаил] Осоргин (которого она переводит тоже). Кроме того: все, что написала Virginia Woolf и Katherine Mansfield [Это означает, что Набоков мог ознакомиться с книгами Вулф: "Mrs. Dalloway" ("Мисс Дэллоуэй"), "To the Lighthouse" ("К маяку"), "A Room of One’ Own" ("Твоя собственная комната"), "The Waves" ("Волны"), а также с тремя прижизненными сборниками Мэнсфилд: "In a German Pension" ("В немецком пансионе"), "Bliss" ("Блаженство") и "The Garden Party" ("Праздник в саду")]. Прочтите, скажем, "Орландо" - это образец первоклассной пошлятины. Мэнсфилд лучше - но и в ней есть что-то крайне раздражительное, банальная боязнь банального и какая-то цветочная сладость. Любопытен ее "Дневник". Мне даже захотелось написать об этих дамах статью, но я удержался” 26 .
Точно так же как классный список “Лолиты” принадлежит, согласно признанию самого Набокова, к “нервной системе книги”, этот пассаж из письма Шаховской - становой столб всего, что было высказано Набоковым о писательницах. Написанное уже после “Подвига” и рецензий 1920-1930-х годов, это письмо предъявляет внушительный список книг и доказывает, что Набоков в это время погрузился в изучение творчества русско- и англоязычных писательниц. Если также принять во внимание тот факт, что письмо датировано июлем 1933 года, то есть написано всего лишь через два месяца после окончания работы над “Адмиралтейской иглой” (май 1933), то обнаруживается весьма значимый рубеж в творчестве Набокова. Предположим, что заявление, сделанное в художественной форме в рассказе “Адмиралтейская игла” и в эпистолярной форме высказанное в письме Шаховской, суммирует отношение Набокова к писательницам. Какие же выводы можно сделать о его позиции по этому вопросу?
Мне показалось целесообразным перечитать произведения тех писательниц, которых сам Набоков читал и/или рецензировал, одновременно попытавшись оценить значение и справедливость его критических замечаний. Я также старался найти возможные соответствия между писательницами, о которых так или иначе отзывался Набоков, и писательницами - героинями его произведений. Наконец, меня интересовало, оставила ли проанализированная Набоковым женская литература какой-либо след в его собственной прозе.
Начнем с отзывов Набокова о русских поэтессах. Лейтмотив всех его отзывов - разрушительное влияние, которое оказала на женскую поэзию Анна Ахматова. Вчитаемся в этот комментарий: “К Ирине Кондратович грешно придираться. Большинство поэтесс любит писать "рот" вместо "губ" и воспевать колдуний, шелка и Коломбину с Пьеро. А у Екатерины Таубер есть также черта, присущая всем поэтессам. Это обращение не на "ты", а на "вы". Ее стихи не избежали губительного влияния Ахматовой, поэтессы прелестной, слов нет, но которой подражать не нужно” 27 . А вот как Набоков завершает рецензию на сборник стихов Раисы Блох “Мой город” (1928): “Так что в конце концов все это золотистое, светленькое и чуть-чуть пропитанное (что, увы, в женских стихах почти неизбежно) холодноватыми духами Ахматовой - может на непридирчивого читателя произвести впечатление чего-то простого, легкого, птичьего” 28 . Теперь взглянем на показательное начало рецензии на сборник стихов Ирины Снесаревой-Казаковой “Да святится Имя Твое” (1928): “На современных поэтесс Анна Ахматова действует неотразимо и пагубно. От нее пошла эта смесь женской "греховности" и "богомольности"…” 29 . Примечательно, что в 1946 году Андрей Жданов охарактеризует Ахматову следующим образом: “не то монахиня, не то блудница, а вернее, блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой” 30 .
В романе “Пнин” собирательный образ подражательниц Ахматовой обретает карикатурный масштаб. Хотя действие разворачивается в конце 1940-1950-х годов, поэзия Лизы все еще переполнена заезженными и натруженными образами, восходящими к двум первым ахматовским сборникам. В нижеследующем примере явственно прослеживается происхождение стихотворения Лизы от знаменитого ахматовского “Все мы бражники здесь, блудницы...” (1913):
Лиза в “Пнине”
Ахматова в “Четках”
Я надела темное платье
И монашенки я скромней
Из слоновой кости распятье
Над холодной постелью моей 31 .
Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней 32 .
Возражал ли Набоков против поэзии самой Ахматовой, или, быть может, его раздражало то, как поэтессы присваивали себе ее литературное наследие? Что его возмущало, литературный облик, создаваемый по образу и подобию роковых женщин ранней ахматовской поэзии, или же любой женский поэтический голос, говорящий о себе и о женском? (Согласно Лидии Чуковской, Ахматова восприняла “Пнина” как прямое издевательство, неприкрытую насмешку, а сама Чуковская в своих записках отмечала: “Книга мне тоже не нравится... Но пасквиль ли это? или пародия на ее подражательниц? Сказать трудно” 33 .) Ясно одно: в рецензиях на эмигрантскую поэзию Набоков последовательно развивал мысль о том, что влияние Ахматовой на поэтесс пагубно, и соответствующим образом выбирал объекты для своей критики. Интересно, например, что он ни разу не покусился на поэзию Ирины Одоевцевой. Как поэтесса она намного превосходила всех, кого критиковал Набоков, и вошла в поэзию со своими жесткими, почти мужскими балладами, никоим образом не связанными с ахматовской поэтикой (ср. “Баллада об извозчике”, “Баллада о площади Виллет”) 34 . Более того, из всех поэтесс, о которых говорил Набоков, лишь две, Марина Цветаева и Анна Присманова, писали стихи не хуже, а Цветаева, несомненно, лучше самого Набокова, и в обоих случаях он позволил себе более чем резкие и несправедливые замечания в их адрес без каких бы то ни было оснований.
Не меньший интерес представляют отзывы Набокова о женской русскоязычной прозе. Они столь же однообразны, как и рецензии на поэтесс. Рецензия Набокова на сборник Августы Даманской “Жены” (1929) доказывает, что писатель был способен и на объективную критику женской литературы. Рассказы Даманской, хотя и умело выстроенные, страдали прежде всего тусклостью языка, а также поверхностной, бедекеровской описательностью в стиле путеводителей - и, возможно, вполне заслуживали прохладного отзыва Набокова. В резкой рецензии на “Изольду” Одоевцевой (1929) Набоков справедливо указал на основные недостатки романа - случайный, пустячный набор персонажей, среди которых шотландский аристократ, влюбленный в не по летам развитую девочку-подростка, а также натянутый финал с убийством и двойным самоубийством - и вуайеристическую чувственность, призванную взбудоражить воображение дюжинного эмигрантского читателя.
Рассказы Даманской и роман Одоевцевой мало что объединяет, кроме пола авторов. А вот у двух русскоязычных романов, упомянутых Набоковым в письме к Шаховской, есть некая общая черта поэтики. Набоков поставил в один ряд “Тело” Екатерины Бакуниной и “Только факты, сэр” Ирины Куниной не только потому, что оба романа увидели свет в 1933 году в Берлине, и не только оттого, что рифмующиеся между собой имена и фамилии писательниц привлекли внимание Набокова-каламбуриста. Повествование в обоих романах ведется от лица женщины и местами беззастенчиво заимствует внутренний монолог и поток сознания Вирджинии Вулф. Испытывая неприязнь к повествователям женского пола, Набоков обрушился на второсортных русских подражательниц Вулф в частном письме, решив не уничтожать их в критической статье публично. Вопрос об отзывах Набокова о женщинах-прозаиках, как русских, так и зарубежных, еще ждет своего исследователя. Немалую роль играет здесь фигура Джейн Остин, особенно если вспомнить известное замечание Саймона Карлинского в предисловии к “Переписке Набокова с Уилсоном” (1979): “With Jane Austen […] it was particular triumph to overcome Nabokov’s typically Russian prejudice against woman novelists”(“Что касается Остин, то Уилсону удалось преодолеть типично русское предубеждение Набокова против романисток, и это, несомненно, его заслуга и победа” - перевод дословный) 35 . Элен Пайфер первой проделала важную работу в этом направлении, изучая Набокова и английских писательниц (Набокова и Мэри Шелли, Набокова и Остин) 36 .
Самыми плодотворными и многообещающими мне представляются три направления исследования этой проблемы. Первый вопрос - это Набоков и Джордж Элиот. Удивительно, что Набоков проявил так мало интереса к этой английской романистке, писавшей под мужским псевдонимом. Из викторианских авторов Элиот единственная обладала толстовской чувствительностью. Кроется ли за этим умолчанием нечто большее, чем простое невнимание? Не менее любопытно отношение Набокова к Кэтрин Мэнсфилд. Возможно, в ее сознательной (если и не совсем удачной) имитации чеховского стиля Набоков почуял попытку захватить ему одному принадлежащие угодья, унаследованные еще в 1920-х годах и после перехода на английский ставшие для него еще дороже. Наконец, весьма интересна история отношений Набокова с русскими романистками-эмигрантками. Приведем хотя бы один пример. Как “Изольда” Одоевцевой, которую Набоков облил презрением, так и значительный роман Берберовой “Последние и первые”, который он похвалил, входят в подтекст “Подвига”. Как и в случае с эмигрантскими писателями мужского пола, Набоков впитал множество произведений самого разного художественного уровня, написанных романистками-эмигрантками. И потому, вероятно, следует искать гипертекстуальные переклички с прозой женщин-эмигранток в его русско- и англоязычных вещах.
Теперь вернемся к исходной точке наших рассуждений, а именно к рассказу “Адмиралтейская игла”. Предположим, что Набоков и в самом деле сочинил его в качестве полемического ответа русским и английским романисткам, чьи произведения он читал до того и о которых намеревался написать критическую статью 37 . Каковы же его суждения о женщинах, пишущих о себе от первого лица? Набоков столь блистательно проделывает в рассказе все свои характерные трюки, что вспоминается его стихотворение “An Evening of a Russian Poetry”(“Вечер русской поэзии”):
“The conjurer/collects his poor belongings / - the colored handkerchief, the magic rope, / the double-bottomed rhymes, the cage, the song”(1945) 38 . (“Фокусник собирает свое скудное добро / Разноцветный платок, волшебную веревочку / Рифмы с двойным дном, клетку и песню”.) [Перевод дословный. - Примеч. пер .].
Проколов по одному все мыльные пузыри, которые выдувает рассказчица романа “Адмиралтейская игла”, теперь обращаясь к ней по имени своей первой возлюбленной и одновременно выпустив воздух “из резинового толстяка и грубияна, который, туго надутый, паясничал в начале…”, набоковский рассказчик заканчивает свое обличительное письмо мольбой о мерцающей на горизонте судьбы спасительной (не)возможности: “может быть, Катя, несмотря ни на что, произошло редкое совпадение, и не ты писала эту гиль, и сомнительный, но прелестный образ твой не изуродован. Если так, то прошу Вас извинить меня, коллега Солнцев” (IV, 419). Эта ничтожнейшая вероятность, что автор никчемного романа - все-таки не женщина, а мужчина, актуализирует типичную модель поэтики Набокова. Согласно этой модели идеальный читатель - совершенный двойник автора, и он прекрасно понимает, что писатель Владимир Набоков придумывает главного героя рассказа “Адмиралтейская игла”, пишущего эпистолярную рецензию на некий роман “Адмиралтейская игла”, сочиненный вымышленным писателем Сергеем Солнцевым, который может оказаться как мужчиной, так и женщиной, скрывающейся под маской мужского псевдонима. Набокова в произведениях отдельных писательниц интересовал отнюдь не пол авторов. Разумеется, он был выше примитивного биологического и социального женоненавистничества. При этом в силу разных причин он считал повествование от лица женщины в произведении, написанном женщиной, несомненным признаком дурного художественного вкуса. И тем не менее, когда в 1935 году Набоков предпринял попытку сочинить рассказ, написанный от лица женщины, эта попытка обернулась одним из самых неудачных
- или неудавшихся - его произведений.В патетическом голосе героини “Случая из жизни” смешалось все то, что Набоков, видимо, презирал в женской литературе и что так высмеивал в своих рецензиях. Эта эмигрантка выходит из комнаты, “не спросясь зеркала, в мятом платье, в котором валялась после обеда” (IV, 420). О своем черном платье она сообщает, что это ее траур: “по всем, по всему, по себе, по России, по зародышам, выскобленным из меня” (IV, 420). В зеркале в прихожей она кажется себе “монашкой со строгим восковым лицом” (IV, 422). Все в ней - жесты, фразы, ее облик, “женск[ая] облокоченн[ая] задумчив[ость]” и рот, “прикрытый бахромой шали” (IV, 422) - просочилось в рассказ Набокова из стихов, принадлежащих перу эмигранток-эпигонок Ахматовой. Но тем не менее
этот блеклый фельетонный рассказ так и не становится достойной пародией на женское повествование. Вместо этого читатель невольно подмечает корявые швы, там и сям видные на поверхности ткани текста, - и ощущение такое же, как если бы мастеру дамасских клинков вздумалось вышивать гладью.Примечания
1 Набоков В . Подлинная жизнь Себастьяна Найта / Пер. с англ. С. Ильина // Набоков В. Собрание сочинений: В 5 т. СПб.: “Симпозиум”, 1997. Т. I. С. 91. Там, где приводятся ссылки на английский оригинал, а не на русский перевод, даны наши дословные переводы (Пер. ).
2 Из письма Набокова Эдмунду Уилсону, 20 июня 1953 г. Перевод дословный // The Nabokov – Wilson Letters: Correspondence between Vladimir Nabokov and Edmund Wilson, 1940-1971/ Ed. and intr. by Simon Karlinsky (New York Harper & Raw, 1979. Р. 283).
3 Из письма Набокова Уолтеру Дж. Минтону // Vladimir Nabokov: Selected Letters. 1940-1977 / Ed. by Dmitrii Nabokov and Matthew J. Bruccoli. London. Vintage, 1989. Р. 258.
В прениях после моего выступления с этим докладом в Музее Набокова в Санкт-Петербурге 12 января 2000 г. критик Никита Елисеев высказал удивление по поводу того, что я не сослался на эпистолярный отзыв Набокова на роман Александры Толстой, опубликованный в “Новом журнале” в 1942 году (см. письмо В. Набокова М. Алданову, 21 января 1942 г., в: Чернышев А. Как редко теперь пишу по-русски...: Из переписки В.В. Набокова и М. А. Алданова. Октябрь. 1996. N№ 1. С. 130-131). Резкие замечания Набокова в адрес А. Толстой (“безграмотная, бездарнейшая, мещанская дрянь [...] не просто похабщина, а еще похабщина огромная [....]”) были вызваны тем, что крайне чувствительный к малейшим проявлениям юдофобства Набоков ощутил в романе, опубликованном в “Новом Журнале”, веяние антиеврейских настроений: “Почему, собственно, этой госпоже понадобилось втиснуть именно в еврейскую семью (вот с такими носами, то есть прямо с кудрявых страниц “Юденкеннерат”) этих ах каких невинных, ах каких трепетных, ах каких русских женщин”. Именно этим, а вовсе не полом писательницы следует объяснять отповедь Набокова в письме Алданову.
4 Набоков В . Собрание сочинений: В 4 т. М.: Правда. 1990. Т. IV. С. 411. Далее все ссылки на русские произведения Набокова даются в тексте статьи по этому изданию с указанием в скобках римской цифрой тома и арабской - страницы, за исключением особо оговоренных в сносках случаев и цитат из неопубликованных произведений.
5 Из письма Эдмунду Уилсону 5 мая 1950. Перевод дословный // The Nabokov - Wilson Letters… Р. 241.
6 Архив Владимира Набокова. Отдел рукописей и манускриптов. Библиотека Конгресса США. Оп. 8. Д. N№ 17.
7 Руль. 1927. 23 ноября, воспроизводится в: Набоков В . Рассказы. Приглашение на казнь. Эссе, интервью, рецензии / Сост. и примеч. А. А. Долинина и Р. Д. Тименчика. М.: Книга, 1989. С. 353. Далее в сносках это издание обозначено как “Книга”.
18 Современные записки. 1940. N№ 70, воспроизведено в: “Книга”. С. 403-405.
21 Подробнее об истории пародии Набокова на Цветаеву см. также: Старк В . Набоков-Цветаева: заочные диалоги и “горние” встречи // Звезда. 1996. N№ 11. С. 150-156.
22 Набоков В. Пнин / Пер. с англ. Геннадия Барабтарло при участии В. Е. Набоковой. Анн Арбор: Ардис, 1983. С. 44.
23 Там же. С. 44.
24 Там же. С. 170.
25 Там же. С. 171.
26 Коллекция Зинаиды Шаховской. Отдел рукописей и манускриптов. Библиотека Конгресса США. Оп. 8. Д. N№ 17.
27 Руль. 1927. 23 ноября, воспроизведено в: “Книга”. С. 353. В “Подвиге” Набоков описывает поэзию Аллы: “Ее же собственные стихи, такие звучные, такие пряные, всегда обращались к мужчине на вы… Одно из них.. начиналось так:
На пурпуре шелков, под пологом ампирным,
Он всю меня ласкал, впиваясь ртом вампирным,
А завтра мы умрем, сгоревшие дотла,
Смешаются с песком красивые тела” (II,174).
30 Цит. по: Из обобщенной и сокращенной версии стенограммы докладов т. Жданова на собрании партийного актива и на собрании писателей в Ленинграде // Анна Ахматова. Requiem: В 5 кн. / Предисл., сост. и примеч. Р. Д. Тименчика. М.: Изд-во МПИ, 1989. С. 237.
31 Набоков В. Пнин / Пер. с англ. Геннадия Барабтарло… С. 54.
32 Анна Ахматова. Десятые годы: В 5 кн. / Предисл., сост. и примеч. Р. Д. Тименчика. М.: Изд-во МПИ, 1989. С. 95.
33 Чуковская Л . Записки об Анне Ахматовой. М.: Согласие, 1997. Т. 2. С. 458.
34 См.: Одоевцева И . На берегах Невы. На берегах Сены. М.: Согласие, 1997. С. 32 , 36, 40, 74.
35 Карлинский Саймон . Предисловие к переписке Набокова с Эдмундом Уилсоном. Karlinsky Simon . Introduction to Nabokov-Wilson Letters // Nabokov-Wilson Letters. Р. 17.
36 Пайфер Элен “Ее чудовище, его нимфетка. Набоков и Мэри Шелли” (Pifer Ellen . “Her Monster, His Nymphet: Nabokov and Mary Shelley’//Julian W. Connolly, ed. Nabokov and His Fiction: New Perspectives. Cambridge: Cambridge University Press, 1999. P. 158-176. Джейн Остин - это единственная женщина-писатель, кому Набоков уделял целую лекцию в своем курсе по литературе. См.: Nabokov Vladimir . Lectures on Literature. / Ed. by Fredson Bowers. Intr. by John Updike. New York; London: Harcourt Brace Jovanovich. Bruccoli Clark. 1980. Р. 9-62. (Русский перевод этой лекции см.: Набоков В . Лекции по зарубежной литературе, М.: Независимая газета. С. 33-101.
37 Брайан Бойд пишет: “Делая разыскания для "Адмиралтейской иглы", Набоков прочел "всю" Вирджинию Вулф и Кэтрин Мэнсфилд и выпустил когти критики” (Boyd B . Vladimir Nabokov: The Russian Years. Princeton, N.Y.: Princeton University Press, 1990. Р. 402) [Перевод дословный. - В. П .].
39 Nabokov Vladimir . Poems and Problems. New York; Toronto: McGraw Hill, 1971. Р. 162.
