На кладбище, над свежей глиняной насыпью стоит новый крест
из дуба, крепкий, тяжелый, гладкий.
Апрель, дни серые; памятники кладбища, просторного,
уездного, еще далеко видны сквозь голые деревья, и холодный
ветер звенит и звенит фарфоровым венком у подножия креста.
В самый же крест вделан довольно большой, выпуклый
фарфоровый медальон, а в медальоне -- фотографический портрет
гимназистки с радостными, поразительно живыми глазами.
Это Оля Мещерская.
Девочкой она ничем не выделялась в толпе коричневых
гимназических платьиц: что можно было сказать о ней, кроме
того, что она из числа хорошеньких, богатых и счастливых
девочек, что она способна, но шаловлива и очень беспечна к тем
наставлениям, которые ей делает классная дама? Затем она стала
расцветать, развиваться не по дням, а по часам. В четырнадцать
лет у нее, при тонкой талии и стройных ножках, уже хорошо
обрисовывались груди и все те формы, очарование которых еще
никогда не выразило человеческое слово; в пятнадцать она слыла
уже красавицей. Как тщательно причесывались некоторые ее
подруги, как чистоплотны были, как следили за своими
сдержанными движениями! А она ничего не боялась -- ни
чернильных пятен на пальцах, ни раскрасневшегося лица, ни
растрепанных волос, ни заголившегося при падении на бегу
колена. Без всяких ее забот и усилий и как-то незаметно пришло
к ней все то, что так отличало ее в последние два года из всей
гимназии,-- изящество, нарядность, ловкость, ясный блеск
глаз... Никто не танцевал так на балах, как Оля Мещерская,
никто не бегал так на коньках, как она, ни за кем на балах не
ухаживали столько, сколько за ней, и почему-то никого не любили
так младшие классы, как ее. Незаметно стала она девушкой, и
незаметно упрочилась ее гимназическая слава, и уже пошли толки,
что она ветрена, не может жить без поклонников, что в нее
безумно влюблен гимназист Шеншин, что будто бы и она его любит,
но так изменчива в обращении с ним, что он покушался на
самоубийство.
Последнюю свою зиму Оля Мещерская совсем сошла с ума от
веселья, как говорили в гимназии. Зима была снежная, солнечная,
морозная, рано опускалось солнце за высокий ельник снежного
гимназического сада, неизменно погожее, лучистое, обещающее и
на завтра мороз и солнце, гулянье на Соборной улице, каток в
городском саду, розовый вечер, музыку и эту во все стороны
скользящую на катке толпу, в которой Оля Мещерская казалась
самой беззаботной, самой счастливой. И вот однажды, на большой
перемене, когда она вихрем носилась по сборному залу от
гонявшихся за ней и блаженно визжавших первоклассниц, ее
неожиданно позвали к начальнице. Она с разбегу остановилась,
сделала только один глубокий вздох, быстрым и уже привычным
женским движением оправила волосы, дернула уголки передника к
плечам и, сияя глазами, побежала наверх. Начальница, моложавая,
но седая, спокойно сидела с вязаньем в руках за письменным
столом, под царским портретом.
-- Здравствуйте, mademoiselle Мещерская,-- сказала она
по-французски, не поднимая глаз от вязанья.-- Я, к сожалению,
уже не первый раз принуждена призывать вас сюда, чтобы
говорить с вами относительно вашего поведения.
-- Я слушаю, madame,-- ответила Мещерская, подходя к
столу, глядя на нее ясно и живо, но без всякого выражения на
лице, и присела так легко и грациозно, как только она одна
умела.
-- Слушать вы меня будете плохо, я, к сожалению, убедилась
в этом,-- сказала начальница и, потянув нитку и завертев на
лакированном полу клубок, на который с любопытством посмотрела
Мещерская, подняла глаза.-- Я не буду повторяться, не буду
говорить пространно,-- сказала она.
Мещерской очень нравился этот необыкновенно чистый и
большой кабинет, так хорошо дышавший в морозные дни теплом
блестящей голландки и свежестью ландышей на письменном столе.
Она посмотрела на молодого царя, во весь рост написанного среди
какой-то блистательной залы, на ровный пробор в молочных,
аккуратно гофрированных волосах начальницы и выжидательно
молчала.
-- Вы уже не девочка,-- многозначительно сказала
начальница, втайне начиная раздражаться.
-- Да, madame,-- просто, почти весело ответила Мещерская.
-- Но и не женщина,-- еще многозначительнее сказала
начальница, и ее матовое лицо слегка заалело.-- Прежде всего,--
что это за прическа? Это женская прическа!
-- Я не виновата, madame, что у меня хорошие волосы,--
ответила Мещерская и чуть тронула обеими руками свою красиво
убранную голову.
-- Ах, вот как, вы не виноваты! -- сказала начальница.--
Вы не виноваты в прическе, не виноваты в этих дорогих гребнях,
не виноваты, что разоряете своих родителей на туфельки в
двадцать рублей! Но, повторяю вам, вы совершенно упускаете из
виду, что вы пока только гимназистка...
И тут Мещерская, не теряя простоты и спокойствия, вдруг
вежливо перебила ее:
-- Простите, madame, вы ошибаетесь: я женщина. И виноват в
этом -- знаете кто? Друг и сосед папы, а ваш брат Алексей
Михайлович Малютин. Это случилось прошлым летом в деревне...
А через месяц после этого разговора казачий офицер,
некрасивый и плебейского вида, не имевший ровно ничего общего с
тем кругом, к которому принадлежала Оля Мещерская, застрелил ее
на платформе вокзала, среди большой толпы народа, только что
прибывшей с поездом. И невероятное, ошеломившее начальницу
признание Оли Мещерской совершенно подтвердилось: офицер заявил
судебному следователю, что Мещерская завлекла его, была с ним
близка, поклялась быть его женой, а на вокзале, в день
убийства, провожая его в Новочеркасск, вдруг сказала ему, что
она и не думала никогда любить его, что все эти разговоры о
браке -- одно ее издевательство над ним, и дала ему прочесть ту
страничку дневника, где говорилось о Малютине.
-- Я пробежал эти строки и тут же, на платформе, где она
гуляла, поджидая, пока я кончу читать, выстрелил в нее,--
сказал офицер.-- Дневник этот, вот он, взгляните, что было
написано в нем десятого июля прошлого года. В дневнике было
написано следующее: "Сейчас второй час ночи. Я крепко заснула,
но тотчас же проснулась... Нынче я стала женщиной! Папа, мама и
Толя, все уехали в город, я осталась одна. Я была так
счастлива, что одна! Я утром гуляла в саду, в поле, была в
лесу, мне казалось, что я одна во всем мире, и я думала, так
хорошо, как никогда в жизни. Я и обедала одна, потом целый час
играла, под музыку у меня было такое чувство, что я буду жить
без конца и буду так счастлива, как никто. Потом заснула у папы
в кабинете, а в четыре часа меня разбудила Катя, сказала, что
приехал Алексей Михайлович. Я ему очень обрадовалась, мне было
так приятно принять его и занимать. Он приехал на паре своих
вяток, очень красивых, и они все время стояли у крыльца, он
остался, потому что был дождь, и ему хотелось, чтобы к вечеру
просохло. Он жалел, что не застал папу, был очень оживлен и
держал себя со мной кавалером, много шутил, что он давно
влюблен в меня. Когда мы гуляли перед чаем по саду, была опять
прелестная погода, солнце блестело через весь мокрый сад, хотя
стало совсем холодно, и он вел меня под руку и говорил, что он
Фауст с Маргаритой. Ему пятьдесят шесть лет, но он еще очень
красив и всегда хорошо одет -- мне не понравилось только, что
он приехал в крылатке,-- пахнет английским одеколоном, и глаза
совсем молодые, черные, а борода изящно разделена на две
длинные части и совершенно серебряная. За чаем мы сидели на
стеклянной веранде, я почувствовала себя как будто нездоровой и
прилегла на тахту, а он курил, потом пересел ко мне, стал опять
говорить какие-то любезности, потом рассматривать и целовать
мою руку. Я закрыла лицо шелковым платком, и он несколько раз
поцеловал меня в губы через платок... Я не понимаю, как это
могло случиться, я сошла с ума, я никогда не думала, что я
такая! Теперь мне один выход... Я чувствую к нему такое
отвращение, что не могу пережить этого!.."
Город за эти апрельские дни стал чист, сух, камни его
побелели, и по ним легко и приятно идти. Каждое воскресенье,
после обедни, по Соборной улице, ведущей к выезду из города,
направляется маленькая женщина в трауре, в черных лайковых
перчатках, с зонтиком из черного дерева. Она переходит по шоссе
грязную площадь, где много закопченных кузниц и свежо дует
полевой воздух; дальше, между мужским монастырем и острогом,
белеет облачный склон неба и сереет весеннее поле, а потом,
когда проберешься среди луж под стеной монастыря и повернешь
налево, увидишь как бы большой низкий сад, обнесенный белой
оградой, над воротами которой написано Успение божией матери.
Маленькая женщина мелко крестится и привычно идет по главной
аллее. Дойдя до скамьи против дубового креста, она сидит на
ветру и на весеннем холоде час, два, пока совсем не зазябнут ее
ноги в легких ботинках и рука в узкой лайке. Слушая весенних
птиц, сладко поющих и в холод, слушая звон ветра в фарфоровом
венке, она думает иногда, что отдала бы полжизни, лишь бы не
было перед ее глазами этого мертвого венка. Этот венок, этот
бугор, дубовый крест! Возможно ли, что под ним та, чьи глаза
так бессмертно сияют из этого выпуклого фарфорового медальона
на кресте, и как совместить с этим чистым взглядом то ужасное,
что соединено теперь с именем Оли Мещерской? -- Но в глубине
души маленькая женщина счастлива, как все преданные
какой-нибудь страстной мечте люди.
Женщина эта -- классная дама Оли Мещерской, немолодая
девушка, давно живущая какой-нибудь выдумкой, заменяющей ей
действительную жизнь. Сперва такой выдумкой был ее брат, бедный
и ничем не замечательный прапорщик,-- она соединила всю свою
душу с ним, с его будущностью, которая почему-то представлялась
ей блестящей. Когда его убили под Мукденом, она убеждала себя,
что она -- идейная труженица. Смерть Оли Мещерской пленила ее
новой мечтой. Теперь Оля Мещерская -- предмет ее неотступных
дум и чувств. Она ходит на ее могилу каждый праздник, по часам
не спускает глаз с дубового креста, вспоминает бледное личико
Оли Мещерской в гробу, среди цветов -- и то, что однажды
подслушала: однажды, на большой перемене, гуляя по
гимназическому саду, Оля Мещерская быстро, быстро говорила
своей любимой подруге, полной, высокой Субботиной:
-- Я в одной папиной книге,-- у него много старинных
смешных книг,-- прочла, какая красота должна быть у женщины...
Там, понимаешь, столько насказано, что всего не упомнишь: ну,
конечно, черные, кипящие смолой глаза,-- ей-богу, так и
написано: кипящие смолой!--черные, как ночь, ресницы, нежно
играющий румянец, тонкий стан, длиннее обыкновенного руки,--
понимаешь, длиннее обыкновенного!-- маленькая ножка, в меру
большая грудь, правильно округленная икра, колена цвета
раковины, покатые плечи,-- я многое почти наизусть выучила, так
все это верно! -- но главное, знаешь ли что? -- Легкое дыхание!
А ведь оно у меня есть,-- ты послушай, как я вздыхаю,-- ведь
правда, есть?
Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом
облачном небе, в этом холодном весеннем ветре.
ПСКОВСКИЙ БОР
Вдали темно и чащи строги.
Под красной мачтой, под сосной
Стою и медлю - на пороге
В мир позабытый, но родной.
Достойны ль мы своих наследий?
Мне будет слишком жутко там,
Где тропы рысей и медведей
Уводят к сказочным тропам,
Где зернь краснеет на калине,
Где гниль покрыта ржавым мхом
И ягоды туманно-сини
На можжевельнике сухом.
23.VII.12
Ночь, сынок, непроглядная,
А дорога глуха...
Троеперого знахарю
Я отнес петуха.
Лес, дремучий, разбойничий,
Темен с давних времен...
(*342)
- Нож булатный за пазухой
Горячо наточен!
ЛЕГКОЕ ДЫХАНИЕ
На кладбище над свежей глиняной насыпью стоит новый крест из дуба, крепкий, тяжелый, гладкий.
Апрель, дни серые; памятники кладбища, просторного, уездного, еще далеко видны сквозь голые деревья, и холодный ветер звенит и звенит фарфоровым венком у подножия креста.
В самый же крест вделан довольно большой, выпуклый фарфоровый медальон, а в медальоне — фотографический портрет гимназистки с радостными, поразительно живыми глазами.
Девочкой она ничем не выделялась в толпе коричневых гимназических платьиц: что можно было сказать о ней, кроме того, что она из числа хорошеньких, богатых и счастливых девочек, что она способна, но шаловлива и очень беспечна к тем наставлениям, которые ей делает классная дама? Затем она стала расцветать, развиваться не по дням, а по часам. В четырнадцать лет у нее, при тонкой талии и стройных ножках, уже хорошо обрисовывались груди и все те формы, очарование которых еще никогда не выразило человеческое слово; в пятнадцать она слыла уже красавицей. Как тщательно причесывались некоторые ее подруги, как чистоплотны были, как следили за своими сдержанными движениями! А она ничего не боялась — ни чернильных пятен на пальцах, ни раскрасневшегося лица, ни растрепанных волос, ни заголившегося при падении на бегу колена. Без всяких ее забот и усилий и как-то незаметно пришло к ней все то, что так отличало ее в последние два года из всей гимназии, — изящество, нарядность, ловкость, ясный блеск глаз... Никто не танцевал так на балах, как Оля Мещерская, никто не бегал так на коньках, как она, ни за кем на балах не ухаживали столько, сколько за ней, и почему-то никого не любили так младшие классы, как ее. Незаметно стала она девушкой, и незаметно упрочилась ее гимназическая слава, и уже пошли толки, что она ветрена, не может жить без поклонников, что в нее безумно влюблен гимназист Шеншин, что будто бы и она его любит, но так изменчива в обращении с ним, что он покушался на самоубийство.
Последнюю свою зиму Оля Мещерская совсем сошла с ума от веселья, как говорили в гимназии. Зима была снежная, солнечная, морозная, рано опускалось солнце за высокий ельник снежного гимназического сада, неизменно погожее, лучистое, обещающее и на завтра мороз и солнце, гулянье на Соборной улице, каток в городском саду, розовый вечер, музыку и эту во все стороны скользящую на катке толпу, в которой Оля Мещерская казалась самой беззаботной, самой счастливой. И вот однажды, на большой перемене, когда она вихрем носилась по сборному залу от гонявшихся за ней и блаженно визжавших первоклассниц, ее неожиданно позвали к начальнице. Она с разбегу остановилась, сделала только один глубокий вздох, быстрым и уже привычным женским движением оправила волосы, дернула уголки передника к плечам и, сияя глазами, побежала наверх. Начальница, моложавая, но седая, спокойно сидела с вязаньем в руках за письменным столом, под царским портретом.
— Здравствуйте, mademoiselle Мещерская, — сказала она по-французски, не поднимая глаз от вязанья. — Я, к сожалению, уже не первый раз принуждена призывать вас сюда, чтобы говорить с вами относительно вашего поведения.
— Я слушаю, madame, — ответила Мещерская, подходя к столу, глядя на нее ясно и живо, но без всякого выражения на лице, и присела так легко и грациозно, как только она одна умела.
— Слушать вы меня будете плохо, я, к сожалению, убедилась в этом, — сказала начальница и, потянув нитку и завертев на лакированном полу клубок, на который с любопытством посмотрела Мещерская, подняла глаза. — Я не буду повторяться, не буду говорить пространно, — сказала она.
Мещерской очень нравился этот необыкновенно чистый и большой кабинет, так хорошо дышавший в морозные дни теплом блестящей голландки и свежестью ландышей на письменном столе. Она посмотрела на молодого царя, во весь рост написанного среди какой-то блистательной залы, на ровный пробор в молочных, аккуратно гофрированных волосах начальницы и выжидательно молчала.
— Вы уже не девочка, — многозначительно сказала начальница, втайне начиная раздражаться.
— Да, madame, — просто, почти весело ответила Мещерская.
— Но и не женщина, — еще многозначительнее сказала начальница, и ее матовое лицо слегка заалело. — Прежде всего, — что это за прическа? Это женская прическа!
— Я не виновата, madame, что у меня хорошие волосы, — ответила Мещерская и чуть тронула обеими руками свою красиво убранную голову.
— Ах, вот как, вы не виноваты! — сказала начальница. — Вы не виноваты в прическе, не виноваты в этих дорогих гребнях, не виноваты, что разоряете своих родителей на туфельки в двадцать рублен! Но, повторяю вам, вы совершенно упускаете из виду, что вы пока только гимназистка...
И тут Мещерская, не теряя простоты и спокойствия, вдруг вежливо перебила ее:
— Простите, madame, вы ошибаетесь: я женщина. И виноват в этом — знаете кто? Друг и сосед папы, а ваш брат Алексей Михайлович Малютин. Это случилось прошлым летом в деревне...
А через месяц после этого разговора казачий офицер, некрасивый и плебейского вида, не имевший ровно ничего общего с тем кругом, к которому принадлежала Оля Мещерская, застрелил ее на платформе вокзала, среди большой толпы народа, только что прибывшей с поездом. И невероятное, ошеломившее начальницу признание Оли Мещерской совершенно подтвердилось: офицер заявил судебному следователю, что Мещерская завлекла его, была с ним близка, поклялась быть его женой, а на вокзале, в день убийства, провожая его в Новочеркасск, вдруг сказала ему, что она и не думала никогда любить его, что все эти разговоры о браке — одно ее издевательство над ним, и дала ему прочесть ту страничку дневника, где говорилось о Малютине.
— Я пробежал эти строки и тут же, на платформе, где она гуляла, поджидая, пока я кончу читать, выстрелил в нее, — сказал офицер. — Дневник этот, вот он, взгляните, что было написано в нем десятого июля прошлого года.
В дневнике было написано следующее:
«Сейчас второй час ночи. Я крепко заснула, но тотчас же проснулась... Нынче я стала женщиной! Папа, мама и Толя, все уехали в город, я осталась одна. Я была так счастлива, что одна! Я утром гуляла в саду, в поле, была в лесу, мне казалось, что я одна во всем мире, и я думала так хорошо, как никогда в жизни. Я и обедала одна, потом целый час играла, под музыку у меня было такое чувство, что я буду жить без конца и буду так счастлива, как никто. Потом заснула у папы в кабинете, а в четыре часа меня разбудила Катя, сказала, что приехал Алексей Михайлович. Я ему очень обрадовалась, мне было так приятно принять его и занимать. Он приехал на паре своих вяток, очень красивых, и они все время стояли у крыльца, он остался, потому что был дождь, и ему хотелось, чтобы к вечеру просохло. Он жалел, что не застал папу, был очень оживлен и держал себя со мной кавалером, много шутил, что он давно влюблен в меня. Когда мы гуляли перед чаем по саду, была опять прелестная погода, солнце блестело через весь мокрый сад, хотя стало совсем холодно, и он вел меня под руку и говорил, что он Фауст с Маргаритой. Ему пятьдесят шесть лет, но он еще очень красив и всегда хорошо одет — мне не понравилось только, что он приехал в крылатке, — пахнет английским одеколоном, и глаза совсем молодые, черные, а борода изящно разделена на две длинные части и совершенно серебряная. За чаем мы сидели на стеклянной веранде, я почувствовала себя как будто нездоровой и прилегла на тахту, а он курил, потом пересел ко мне, стал опять говорить какие-то любезности, потом рассматривать и целовать мою руку. Я закрыла лицо шелковым платком, и он несколько раз поцеловал меня в губы через платок... Я не понимаю, как это могло случиться, я сошла с ума, я никогда не думала, что я такая! Теперь мне один выход... Я чувствую к нему такое отвращение, что не могу пережить этого!..»
Город за эти апрельские дни стал чист, сух, камни его побелели, и по ним легко и приятно идти. Каждое воскресенье, после обедни, по Соборной улице, ведущей к выезду из города, направляется маленькая женщина в трауре, в черных лайковых перчатках, с зонтиком из черного дерева. Она переходит по шоссе грязную площадь, где много закопченных кузниц и свежо дует полевой воздух; дальше, между мужским монастырем и острогом, белеет облачный склон неба и сереет весеннее поле, а потом, когда проберешься среди луж под стеной монастыря и повернешь налево, увидишь как бы большой низкий сад, обнесенный белой оградой, над воротами которой написано Успение божией матери. Маленькая женщина мелко крестится и привычно идет по главной аллее. Дойдя до скамьи против дубового креста, она сидит на ветру и на весеннем холоде час, два, пока совсем не зазябнут ее ноги в легких ботинках и рука в узкой лайке. Слушая весенних птиц, сладко поющих и в холод, слушая звон ветра в фарфоровом венке, она думает иногда, что отдала бы полжизни, лишь бы не было перед ее глазами этого мертвого венка. Этот венок, этот бугор, дубовый крест! Возможно ли, что под ним та, чьи глаза так бессмертно сияют из этого выпуклого фарфорового медальона на кресте, и как совместить с этим чистым взглядом то ужасное, что соединено теперь с именем Оли Мещерской? — Но в глубине души маленькая женщина счастлива, как все преданные какой-нибудь страстной мечте люди.
Женщина эта — классная дама Оли Мещерской, немолодая девушка, давно живущая какой-нибудь выдумкой, заменяющей ей действительную жизнь. Сперва такой выдумкой был ее брат, бедный и ничем не замечательный прапорщик, — она соединила всю свою душу с ним, с его будущностью, которая почему-то представлялась ей блестящей. Когда его убили под Мукденом, она убеждала себя, что она — идейная труженица. Смерть Оли Мещерской пленила ее новой мечтой. Теперь Оля Мещерская — предмет ее неотступных дум и чувств. Она ходит на ее могилу каждый праздник, по часам не спускает глаз с дубового креста, вспоминает бледное личико Оли Мещерской в гробу, среди цветов — и то, что однажды подслушала: однажды, на большой перемене, гуляя по гимназическому саду, Оля Мещерская быстро, быстро говорила своей любимой подруге, полной, высокой Субботиной:
— Я в одной папиной книге, — у него много старинных, смешных книг, — прочла, какая красота должна быть у женщины... Там, понимаешь, столько насказано, что всего не упомнишь: ну, конечно, черные, кипящие смолой глаза, — ей-богу, так и написано: кипящие смолой! — черные, как ночь, ресницы, нежно играющий румянец, тонкий стан, длиннее обыкновенного руки, — понимаешь, длиннее обыкновенного! — маленькая ножка, в меру большая грудь, правильно округленная икра, колена цвета раковины, покатые плечи, — я многое почти наизусть выучила, так все это верно! — но главное, знаешь ли что? — Легкое дыхание! А ведь оно у меня есть, — ты послушай, как я вздыхаю, — ведь правда, есть?
Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре.
1916
И снова о любви… А если о любви, то обязательно о Иване Алексеевиче Бунине, потому что нет пока ему равных в литературе в способности так глубоко, точно,
и вместе с тем непринужденно и легко передать бесконечную палитру цветов и оттенков жизни, любви и человеческих судеб, и что самое удивительное - всё это на двух-трёх листах. В его рассказах время обратно пропорционально возникающей полноте чувств и эмоций. Вот читаешь его рассказ «Лёгкое дыхание» (анализ произведения следует далее), и уходит на это времени от силы минут пять-десять, но при этом ты успеваешь погрузиться в жизнь, и даже душу главных героев, и прожить с ними несколько десятилетий, а иногда и всю жизнь. Разве это не чудо?
С первых строк автор знакомит читателя с главной героиней повествования - Олей Мещерской. Но какое это знакомство? Анализ рассказа «Лёгкое дыхание» обращает внимание на место действия - кладбище, свежая глиняная насыпь на могиле и тяжелый гладкий крест из дуба. Время - холодные, серые дни апреля, всё еще голые деревья, ледяной ветер. В самый крест вставлен медальон, а в медальоне - портрет молодой девушки, гимназистки, со счастливыми, «поразительно живыми глазами». Как видно, повествование строится на контрастах, отсюда и ощущения двойственные: жизнь и смерть - весна, апрель месяц, но всё еще голые деревья; крепкий надмогильный крест с портретом молодой девушки, в самом расцвете пробуждающейся женственности. Невольно задумываешься, что такое эта жизнь земная, а и поражаешься тому, насколько близко атомы жизни и смерти прилегают друг к другу, а вместе с ними красота и уродство, простота и лукавство, ошеломительный успех и трагедия…
Принцип контраста используется как в образе самой Олечки Мещерской, так и в описании её недолгой, но блистательной жизни. Девочкой, она ничем не обращала на себя внимание. Единственное, что можно было сказать - она была одной из множества милых, богатых и абсолютно счастливых девочек, которые в силу своего возраста шаловливы и беспечны. Однако вскоре она стала стремительно развиваться и хорошеть, и в свои неполные пятнадцать слыла настоящей красавицей. Она ничего не боялась и не стеснялась, и вместе с тем её на пальцах или растрепанные волосы выглядели куда более естественно, опрятно и изящно, нежели нарочитая аккуратность или тщательность уложенных волос её подруг. Никто так грациозно не танцевал на балах, как она. Никто так ловко не катался на коньках, как она. Ни у кого не было столько поклонников, как у Оли Мещерской… Анализ рассказа «Лёгкое дыхание» на этом не заканчивается.
Как говорили в гимназии, «последнюю свою зиму Оля Мещерская совсем сошла с ума от веселья». Она везде выставляет себя напоказ: причёсывается вызывающе, носит дорогие гребни, разоряет родителей на туфли «в двадцать рублей». Открыто и просто заявляет директрисе, что она уже давно не девочка, а женщина… Кокетничает с гимназистом Шеншиным, обещает ему быть верной и любящей и в тоже время так непостоянна и капризна в обращении с ним, доведя его однажды до покушения на самоубийство. Она, по сути, заманивает и соблазняет Алексея Михайловича Малютина, взрослого пятидесяти шести лет, а потом, осознав своё невыгодное положение, в качестве оправдания своему беспутному поведению, вызывает в себе чувство отвращения к нему. Дальше - больше… Оля вступает в отношения с казачьим офицером, некрасивым, плебейского вида, не имевшим ничего общего с тем обществом, в котором она вращалась, и обещает ему выйти за него замуж. А на вокзале, провожая его в Новочеркасск, говорит, что никакой любви быть не может между ними, и все эти разговоры - одна лишь издёвка и насмешка над ним. В качестве доказательства своим словам она даёт ему прочитать ту страницу дневника, где говорилось о её первой связи с Малютиным. Не снеся оскорбления, офицер стреляет в неё здесь же, на платформе... Напрашивается вопрос: зачем, для чего ей всё это нужно? Какие уголки человеческой души пытается открыть нам произведение «Легкое дыхание» (Бунин)? Анализ последовательности действий главной героини позволит читателю ответить на эти и другие вопросы.
И здесь невольно напрашивается образ порхающего мотылька, легкомысленного, безрассудного, но обладающего невероятной жаждой жизни, желанием обрести какую-то свою, особую, увлекательную и прекрасную судьбу, достойную только избранных. Но жизнь подчинена другим законам и правилам, за нарушение которых надо платить. Поэтому Оля Мещерская, словно мотылёк, отважно, не ощущая страха, и вместе с тем легко и непринуждённо, не считаясь с чувствами других, летит к огню, к свету жизни, навстречу новым ощущениям, чтобы сгореть дотла: «Так делает перо, скользя по глади расчерченной тетради, не зная про судьбу своей строки, где мудрость, ересь смешались…» (Бродский)
Действительно, в Оле Мещерской смешалось всё. «Лёгкое дыхание», анализ рассказа, позволяет выделить в произведении такой как антитеза - резкое противопоставление понятий, образов, состояний. Она прекрасна и одновременно безнравственна. Её нельзя назвать глупой, она была способной, но вместе с тем поверхностной и бездумной. В ней не было жестокости, «почему-то никого не любили так младшие классы, как ее». Её беспощадное отношение к чувствам других людей не было осмысленным. Она, словно разбушевавшаяся стихия, сносила всё на своем пути, но не потому что стремилась уничтожить и подавить, а только оттого, что не могла иначе: «…как совместить с этим чистым взглядом то ужасное, что соединено теперь с именем Оли Мещерской?» Как красота, так и были её сутью, и она не страшилась проявлять и то и другое в полной мере. Поэтому её так любили, ей восхищались, к ней тянулись, и потому её жизнь была столь яркой, но быстротечной. По-иному и быть не могло, что доказывает нам повествование «Легкое дыхание» (Бунин). Анализ произведения даёт более глубокое понимание жизни главной героини.
Антитетическая композиция (антитеза) наблюдается и в описании самого образа классной дамы Олечки Мещерской, и в непрямом, но столь угадываемом сравнении её с подопечной ей гимназисткой. Впервые И. Бунин («Лёгкое дыхание») знакомит читателя с новым характером - начальницей гимназии, в сцене разговора между ней и mademoiselle Мещерской относительно вызывающего поведения последней. И что мы видим? Две абсолютные противоположности - моложавая, но седая madame с ровным пробором в аккуратно гофрированных волосах и лёгкая, грациозная Оля с красиво убранной, пусть не по годам, причёской с дорогим гребнем. Одна ведёт себя просто, ясно и живо, ничего не боясь и смело отвечая на упрёки, несмотря на столь юный возраст и неравное положение. Другая - не отрывает глаз от бесконечного вязания и втайне начинает раздражаться.
Напоминаем, что речь идёт о рассказе «Лёгкое дыхание». Анализ произведения следует далее. Второй и последний раз читатель сталкивается с образом классной дамы уже после смерти Оли, на кладбище. И вновь перед нами резкая, но яркая ясность антитезы. «Немолодая девушка» в чёрных лайковых перчатках и в трауре каждое воскресение ходит к могиле Оли, часами не спуская глаз с дубового креста. Она посвятила свою жизнь какому-то «бесплотному» подвигу. Вначале она пеклась о судьбе брата, Алексея Михайловича Малютина, того самого замечательного прапорщика, который совратил прекрасную гимназистку. После его смерти, она посвятила себя работе, сливаясь всецело с образом «идейной труженицы». Теперь Оля Мещерская - главная тема всех её дум и чувств, можно сказать, новая мечта, новый смысл жизни. Впрочем, можно ли назвать её жизнь жизнью? И да, и нет. С одной стороны всё, что есть в мире, необходимо и имеет право быть, несмотря на кажущуюся нам никчемность и бесполезность. А с другой - в сравнении с великолепием, блистательностью и дерзостью красок короткой жизни Оли, это, скорее «медленная смерть». Но, как говорится, истина где-то посередине, поскольку красочная картина жизненного пути молодой девушки - это тоже иллюзия, за которой скрывается пустота.
Рассказ «Лёгкое дыхание» на этом не заканчивается. Классная дама много времени сидит возле её могилы и бесконечно вспоминает один и тот же подслушанный однажды разговор двух девочек… Оля болтала со своей подругой на большой перемене и упомянула об одной книге из библиотеки отца. В ней говорилось о том, какая должна быть женщина. Прежде всего, с большими чёрными, кипящими смолой, глазами, с густыми ресницами, нежным румянцем, длиннее обыкновенного руками, тонким станом… Но главное - женщине надлежало быть с лёгким дыханием. Понятое Олей буквально - она вздохнула и прислушалась к своему дыханию, выражение «лёгкое дыхание» всё одно отображает суть её души, жаждущей жизни, стремящейся к её полноте и манящей беспредельности. Однако «лёгкое дыхание» (анализ одноименного рассказа подходит к концу) не может быть вечным. Как всё мирское, как жизнь любого человека и как жизнь Оли Мещерской, оно рано или поздно исчезает, рассеивается, возможно, становясь частью этого мира, холодного весеннего ветра или свинцового неба.
Что можно сказать в заключение о рассказе «Лёгкое дыхание», анализ которого был проведён выше? Написанную в 1916 году, задолго до появления на свет сборника «Тёмные аллеи», новеллу «Лёгкое дыхание» можно без преувеличения назвать одной из жемчужин творчества И. Бунина.
В самом начале рассказа перед нами предстает могила главного персонажа. Что же случилось с героиней произведения? А дело было в следующем: пятнадцатилетняя гимназистка Оля Мещерская, веселая и беспечная девушка, практически никогда не слушала советов старшей наставницы. Ей больше всего нравилось кататься на коньках и танцевать. И хотя особо она не прихорашивалась, как ее подруги, вокруг нее всегда было много молодых людей,которым она симпатизировала. Поговаривали, что даже один из юношей из-за девушки хотел покончить жизнь самоубийством.
Перед печальными событиями Оля проводила свое время очень весело. Классная дама сделала ей замечание, что ее поведение не достойно добропорядочной девушки, а скорее взрослой женщины. Однако, Мещерская сказала ей, что в этом виновен приятель и сосед родного отца, мужчина Алексей Малютин, благодаря которому она и стала женщиной. Через два месяца после этого разговора Оля погибла от рук одного офицера. Это произошло днем среди людей на вокзале.
При допросе мужчина заявил, что застрелил гимназистку из-за того, что находясь в близких отношениях с девушкой, был, отвергнут без причины. Офицер даже предложил ей руку и сердце, но Ольга сказала, что просто играла его чувствами. Вот тогда-то он и решился на такой шаг. Прочитав записи, которые делала Мещерская в своем дневнике, классная дама была ошарашена. Девушка писала, что когда ее родные уехали в город, то проводила досуг с огромным удовольствием. Но, она и не подозревала о том, что долговременное пребывание Милютина, не напрасно. В один из вечеров, мужчина стал домогаться Ольги. И как она ни старалась отбиться от него, ничего у нее не вышло. Так, она и потеряла свою невинность. Боясь рассказать всю правду, она с каждым днем все больше ненавидела Алексея Михайловича, и решила мстить всем лицам мужского пола, отвергая их любовь к ней.
Классная дама приходила на могилу этой чудной девушки еженедельно в выходные дни. Женщина очень сожалела о том, что Оля так нелепо погибла. Как-то, она случайно услышала беседу Мещерской со своей подругой. Она говорила, что в одной из книг отца она прочитала о красоте женщины, где говорилось о том, что главное в ней не изящная талия и стройные ноги, красивые глаза, а легкое дыхание, и оно у нее есть.
Произведение учит нас беречь и уважать каждую индивидуальность на этой земле.
Можете использовать этот текст для читательского дневника
В пансионе для сирот на соседних кроватях проживают три мальчика Нельгин, Аминов и Юрьев. У всех разные характеры. Юрьев – болезненный и слабый мальчик. Он иногда плачет и не умеет драться.
Мальчик по имени Генка, все никак не мог сдать английский. Это грозило ему тем, что он мог остаться на второй год. Отец пообещал его серьезно наказать, если тот не исправится.
Молодой Эврисфей после смерти своего отца Сфенела получил огромную власть в качестве царя всей Арголиды. Не имея ни ума, ни храбрости, он пренебрежительно относился к Гераклу, которого боги наделили невиданной силой.
Встретились как-то три подруги, живущие по соседству, у колодца и зашел у них разговор об их сыновьях. У каждой из них было по одному сыну, и им было что обсудить. Не очень далеко сидел пожилой мужчина и стал невольным слушателем их разговора.
Жуткую быль поведал дед Фомы Григорьевича. А ему все рассказала родная тетка. История эта столетней давности. В ту пору села еще не было, был нищий хутор.
Легкое дыхание
«Летний вечер, ямщицкая тройка, бесконечный пустынный большак…» Бунинскую музыку прозаического письма не спутаешь ни с какой другой, в ней живут краски, звуки, запахи… Бунин не пиcал романов. Но чисто русский и получивший всемирное признание жанр рассказа или небольшой повести он довел до совершенства.
В эту книгу вошли наиболее известные повести и рассказы писателя: «Антоновские яблоки», «Деревня», «Суходол», «Легкое дыхание».
На кладбище, над свежей глиняной насыпью стоит новый крест из дуба, крепкий, тяжелый, гладкий.
Апрель, дни серые; памятники кладбища, просторного, уездного, еще далеко видны сквозь голые деревья, и холодный ветер звенит и звенит фарфоровым венком у подножия креста.
В самый же крест вделан довольно большой, выпуклый фарфоровый медальон, а в медальоне – фотографический портрет гимназистки с радостными, поразительно живыми глазами.
Это Оля Мещерская.
Девочкой она ничем не выделялась в толпе коричневых гимназических платьиц: что можно было сказать о ней, кроме того, что она из числа хорошеньких, богатых и счастливых девочек, что она способна, но шаловлива и очень беспечна к тем наставлениям, которые ей делает классная дама? Затем она стала расцветать, развиваться не по дням, а по часам. В четырнадцать лет у нее, при тонкой талии и стройных ножках, уже хорошо обрисовывались груди и все те формы, очарование которых еще никогда не выразило человеческое слово; в пятнадцать она слыла уже красавицей. Как тщательно причесывались некоторые ее подруги, как чистоплотны были, как следили за своими сдержанными движениями! А она ничего не боялась – ни чернильных пятен на пальцах, ни раскрасневшегося лица, ни растрепанных волос, ни заголившегося при падении на бегу колена. Без всяких ее забот и усилий и как-то незаметно пришло к ней все то, что так отличало ее в последние два года из всей гимназии, – изящество, нарядность, ловкость, ясный блеск глаз… Никто не танцевал так на балах, как Оля Мещерская, никто не бегал так на коньках, как она, ни за кем на балах не ухаживали столько, сколько за ней, и почему-то никого не любили так младшие классы, как ее. Незаметно стала она девушкой, и незаметно упрочилась ее гимназическая слава, и уже пошли толки, что она ветрена, не может жить без поклонников, что в нее безумно влюблен гимназист Шеншин, что будто бы и она его любит, но так изменчива в обращении с ним, что он покушался на самоубийство…
Последнюю свою зиму Оля Мещерская совсем сошла с ума от веселья, как говорили в гимназии. Зима была снежная, солнечная, морозная, рано опускалось солнце за высокий ельник снежного гимназического сада, неизменно погожее, лучистое, обещающее и на завтра мороз и солнце, гулянье на Соборной улице, каток в городском саду, розовый вечер, музыку и эту во все стороны скользящую на катке толпу, в которой Оля Мещерская казалась самой беззаботной, самой счастливой. И вот однажды, на большой перемене, когда она вихрем носилась по сборному залу от гонявшихся за ней и блаженно визжавших первоклассниц, ее неожиданно позвали к начальнице. Она с разбегу остановилась, сделала только один глубокий вздох, быстрым и уже привычным женским движением оправила волосы, дернула уголки передника к плечам и, сияя глазами, побежала наверх. Начальница, моложавая, но седая, спокойно сидела с вязаньем в руках за письменным столом, под царским портретом.
– Здравствуйте, mademoiselle Мещерская, – сказала она по-французски, не поднимая глаз от вязанья. – Я, к сожалению, уже не первый раз принуждена призывать вас сюда, чтобы говорить с вами относительно вашего поведения.
– Я слушаю, madame, – ответила Мещерская, подходя к столу, глядя на нее ясно и живо, но без всякого выражения на лице, и присела так легко и грациозно, как только она одна умела.
– Слушать вы меня будете плохо, я, к сожалению, убедилась в этом, – сказала начальница и, потянув нитку и завертев на лакированном полу клубок, на который с любопытством посмотрела Мещерская, подняла глаза. – Я не буду повторяться, не буду говорить пространно, – сказала она.
Мещерской очень нравился этот необыкновенно чистый и большой кабинет, так хорошо дышавший в морозные дни теплом блестящей голландки и свежестью ландышей на письменном столе. Она посмотрела на молодого царя, во весь рост написанного среди какой-то блистательной залы, на ровный пробор в молочных, аккуратно гофрированных волосах начальницы и выжидательно молчала.
– Вы уже не девочка, – многозначительно сказала начальница, втайне начиная раздражаться.
– Да, madame, – просто, почти весело ответила Мещерская.
– Но и не женщина, – еще многозначительнее сказала начальница, и ее матовое лицо слегка заалело. – Прежде всего, что это за прическа? Это женская прическа!
– Я не виновата, madame, что у меня хорошие волосы, – ответила Мещерская и чуть тронула обеими руками свою красиво убранную голову.
– Ах, вот как, вы не виноваты! – сказала начальница. – Вы не виноваты в прическе, не виноваты в этих дорогих гребнях, не виноваты, что разоряете своих родителей на туфельки в двадцать рублей! Но, повторяю вам, вы совершенно упускаете из виду, что вы пока только гимназистка…
И тут Мещерская, не теряя простоты и спокойствия, вдруг вежливо перебила ее:
– Простите, madame, вы ошибаетесь: я женщина. И виноват в этом – знаете кто? Друг и сосед папы, а ваш брат Алексей Михайлович Малютин. Это случилось прошлым летом в деревне…
А через месяц после этого разговора казачий офицер, некрасивый и плебейского вида, не имевший ровно ничего общего с тем кругом, к которому принадлежала Оля Мещерская, застрелил ее на платформе вокзала, среди большой толпы народа, только что прибывшей с поездом. И невероятное, ошеломившее начальницу признание Оли Мещерской совершенно подтвердилось: офицер заявил судебному следователю, что Мещерская завлекла его, была с ним близка, поклялась быть его женой, а на вокзале, в день убийства, провожая его в Новочеркасск, вдруг сказала ему, что она и не думала никогда любить его, что все эти разговоры о браке – одно ее издевательство над ним, и дала ему прочесть ту страничку дневника, где говорилось о Малютине.
– Я пробежал эти строки и тут же, на платформе, где она гуляла, поджидая, пока я кончу читать, выстрелил в нее, – сказал офицер. – Дневник этот вот он, взгляните, что было написано в нем десятого июля прошлого года.
В дневнике было написано следующее:
«Сейчас второй час ночи. Я крепко заснула, но тотчас же проснулась… Нынче я стала женщиной! Папа, мама и Толя, все уехали в город, я осталась одна. Я была так счастлива, что одна! Я утром гуляла в саду, в поле, была в лесу, мне казалось, что я одна во всем мире, и я думала так хорошо, как никогда в жизни. Я и обедала одна, потом целый час играла, под музыку у меня было такое чувство, что я буду жить без конца и буду так счастлива, как никто. Потом заснула у папы в кабинете, а в четыре часа меня разбудила Катя, сказала, что приехал Алексей Михайлович. Я ему очень обрадовалась, мне было так приятно принять его и занимать. Он приехал на паре своих вяток, очень красивых, и они все время стояли у крыльца, он остался, потому что был дождь, и ему хотелось, чтобы к вечеру просохло. Он жалел, что не застал папу, был очень оживлен и держал себя со мной кавалером, много шутил, что он давно влюблен в меня. Когда мы гуляли перед чаем по саду, была опять прелестная погода, солнце блестело через весь мокрый сад, хотя стало совсем холодно, и он вел меня под руку и говорил, что он Фауст с Маргаритой. Ему пятьдесят шесть лет, но он еще очень красив и всегда хорошо одет – мне не понравилось только, что он приехал в крылатке, – пахнет английским одеколоном, и глаза совсем молодые, черные, а борода изящно разделена на две длинные части и совершенно серебряная. За чаем мы сидели на стеклянной веранде, я почувствовала себя как будто нездоровой и прилегла на тахту, а он курил, потом пересел ко мне, стал опять говорить какие-то любезности, потом рассматривать и целовать мою руку. Я закрыла лицо шелковым платком, и он несколько раз поцеловал меня в губы через платок… Я не понимаю, как это могло случиться, я сошла с ума, я никогда не думала, что я такая! Теперь мне один выход… Я чувствую к нему такое отвращение, что не могу пережить этого!..»
Город за эти апрельские дни стал чист, сух, камни его побелели, и по ним легко и приятно идти. Каждое воскресенье, после обедни, по Соборной улице, ведущей к выезду из города, направляется маленькая женщина в трауре, в черных лайковых перчатках, с зонтиком из черного дерева. Она переходит по шоссе грязную площадь, где много закопченных кузниц и свежо дует полевой воздух; дальше, между мужским монастырем и острогом, белеет облачный склон неба и сереет весеннее поле, а потом, когда проберешься среди луж под стеной монастыря и повернешь налево, увидишь как бы большой низкий сад, обнесенный белой оградой, над воротами которой написано Успение Божией Матери. Маленькая женщина мелко крестится и привычно идет по главной аллее. Дойдя до скамьи против дубового креста, она сидит на ветру и на весеннем холоде час, два, пока совсем не зазябнут ее ноги в легких ботинках и рука в узкой лайке. Слушая весенних птиц, сладко поющих и в холод, слушая звон ветра в фарфоровом венке, она думает иногда, что отдала бы полжизни, лишь бы не было перед ее глазами этого мертвого венка. Этот венок, этот бугор, дубовый крест! Возможно ли, что под ним та, чьи глаза так бессмертно сияют из этого выпуклого фарфорового медальона на кресте, и как совместить с этим чистым взглядом то ужасное, что соединено теперь с именем Оли Мещерской? Но в глубине души маленькая женщина счастлива, как все преданные какой-нибудь страстной мечте люди.
Женщина эта – классная дама Оли Мещерской, немолодая девушка, давно живущая какой-нибудь выдумкой, заменяющей ей действительную жизнь. Сперва такой выдумкой был ее брат, бедный и ничем не замечательный прапорщик, – она соединила всю свою душу с ним, с его будущностью, которая почему-то представлялась ей блестящей. Когда его убили под Мукденом, она убеждала себя, что она – идейная труженица. Смерть Оли Мещерской пленила ее новой мечтой. Теперь Оля Мещерская – предмет ее неотступных дум и чувств. Она ходит на ее могилу каждый праздник, по часам не спускает глаз с дубового креста, вспоминает бледное личико Оли Мещерской в гробу, среди цветов – и то, что однажды подслушала: однажды на большой перемене, гуляя по гимназическому саду, Оля Мещерская быстро, быстро говорила своей любимой подруге, полной, высокой Субботиной:
– Я в одной папиной книге – у него много старинных, смешных книг – прочла, какая красота должна быть у женщины… Там, понимаешь, столько насказано, что всего не упомнишь: ну, конечно, черные, кипящие смолой глаза, – ей-богу, так и написано: кипящие смолой! – черные, как ночь, ресницы, нежно играющий румянец, тонкий стан, длиннее обыкновенного руки, – понимаешь, длиннее обыкновенного! – маленькая ножка, в меру большая грудь, правильно округленная икра, колена цвета раковины, покатые плечи, – я многое почти наизусть выучила, так все это верно! – но главное, знаешь ли что? Легкое дыхание! А ведь оно у меня есть, – ты послушай, как я вздыхаю, – ведь правда, есть?
Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре.
