§ 3. Грузинская литература
Вторая половина XIX века – важнейший период в истории грузинской культуры, в частности, в истории художественного слова. К этому времени на литературную арену выходит новое поколение писателей, творчество которых отображало грузинскую действительность вплоть до 10-х годов XX века. Примечательно, что именно эта плеяда грузинских писателей утвердила реалистический метод в грузинской литературе.
Илья Чавчавадзе (1837–1907) – безусловно является центральной фигурой грузинской литературы и общественно-политической жизни Грузии XIX века. Он задавал тон и определял основные направления развития не только грузинской литературы, но и пути развития общественно-политического движения в Грузии, а также духовной жизни грузинского народа. Илья Чавчавадзе был руководителем и активным участником всех жизненно важных для нации начинаний. Как писатель, мыслитель и политический деятель он – совершенно уникальное явление в истории Грузии. Его справедливо окрестили «некоронованным» царем Грузии.
Неоценим вклад И. Чавчавадзе в дело обновления и возрождения грузинского языка и литературы. Он является реформатором грузинского литературного языка.
Главное в творчестве писателя – национальный мотив. Все художественное творчество Ильи Чавчавадзе проникнуто идеями борьбы за спасение грузинского народа от вырождения, за сохранение национальной самобытности и единства нации, за повышение национального самосознания.
Сокровищницу грузинской литературы обогатили неувядаемые шедевры, созданные Ильей Чавчавадзе. Это: «Записки путника», «Мать грузина», «Славная Родина», «Видение», «Рассказ нищего», «Отарова вдова», «Человек ли он?» и другие.
Произведения Ильи Чавчавадзе, проникнутые горячей любовью к родине и призывом к национальной борьбе, долгое время служили духовной пищей борцам за свободу и независимость грузинского народа. Он указал грузинскому народу тот единственный путь, который вел к достижению заветной цели – восстановлению утерянной государственной независимости.
Акакий Церетели (1840–1915). В первых рядах борцов за национальную свободу вместе с Ильей Чавчавадзе стоял выдающийся грузинский писатель Акакий Церетели. Он, как и И. Чавчавадзе, был начинателем и активным участником всех жизненно важных национальных дел. Поэт, прозаик, публицист, переводчик, сатирик-юморист, Акакий Церетели был в первую очередь поэтом – лириком.
Поэзия Акакия Церетели проникнута безграничной любовью к родине и идеями национального движения, о чем свидетельствуют его многочисленные произведения: «Седина», «Чонгури», «Горькая моя судьбина», «Весна», «Сулико», «Рассвет», «Воспитатель», «Торникэ Эристави», «Баши-Ачуки» и другие.
Оптимистические произведения Акакия Церетели, пронизанные верой в будущее грузинского народа, сыграли большую роль в утверждении и повышении его национального самосознания.
Якоб Гогебашвили (1840–1912). Совершенно особое место в истории грузинской литературы и вообще в истории грузинской культуры занимает деятельность выдающегося деятеля грузинского национального движения, великого педагога и детского писателя Якоба Гогебашвили.
Создание им учебников «Дэда эна» («Родная речь», 1876), «Грузинская азбука – первая книга для чтения учащимися» (1876), среди явлений XIX века следует считать фактом особого значения. Якоб Гогебашвили – автор многочисленных детских рассказов патриотического содержания, среди которых выделяются: «Что сделала Иавнана?», «Царь Ираклий и ингилойка», «Самоотверженные грузины» и другие. Эти рассказы служили пробуждению и усилению патриотического сознания в детях.
Лаврентий Ардазиани (1815–1870) в романе «Соломон Исакич Меджгануашвили» изобразил процесс становления грузинской буржуазии. Это была совершенно новая тема в грузинской литературе.
Рафиэл Эристави (1824–1901 ). Творческая деятельность Рафиэла Эристави начинается с 50-х годов XIX века. В его творчестве значительное место занимает патриотическая тематика. Этой теме посвящено его известное стихотворение «Родина хевсура», признанное шедевром грузинской поэзии.
Георгий Церетели (1842–1900). Творчество Георгия Церетели – примечательное явление в истории грузинской литературы, журналистики и публицистики, а также в истории развития политического мышления в Грузии. Мировоззрение писателя определяют патриотические мотивы, борьба за национальную свободу и социальное равноправие.
В своих произведениях: «Цветок нашей жизни», «Тетушка Асмат», «Серый волк», «Первый шаг» Георгий Церетели нарисовал интересную картину жизни пореформенной и последующей эпох Грузии. Его творчество служило утверждению критического реализма в грузинской литературе.
Александр Казбеги (1848–1893). Писательское дарование и гражданская мужество Александра Казбеги особенно ярко проявились в его творческой деятельности 80-х годов XIX века. В его романах и рассказах с большой художественной силой передан внутренний мир героев, их чувства и переживания.
Александр Казбеги правдиво изобразил жестокость российских поработителей и тяжелое положение грузинского народа под гнетом колониального режима царского самодержавия. Трагические картины жизни угнетенного народа и его безудержное стремление к свободе и независимости с большим художественным мастерством изображены в произведениях: «Хевисбери Гоча», «Наставник», «Элгуджа», «Элисо» и другие.
Важа-Пшавела (1861–1915) – псевдоним великого грузинского поэта Луки Разикашвили. В поэзии Важа-Пшавела жизнь – это бесконечное противоборство света и тьмы, добра и зла. В его лирических произведениях: «Хороший крепостной», «Орел», «Ночь в горах», «Старинная песня воинов» и др. родина воплощена в образе бога.
Венцом поэзии поэта являются его поэмы: «Змееед», «Бахтриони», «Гоготури и Апшина», «Алуда Кетелаури», «Гость и хозяин». Можно сказать, что после Ильи Чавчавадзе и Акакия Церетели именно патриотическая поэзия Важа-Пшавела оказала огромное влияние на подъем и развитие грузинского национального самосознания.
Эгнатэ Ингороква (1859–1894) в грузинской литературе известен под псевдонимом «Ниношвили». В творчестве Эгнатэ Ниношвили отражены жизнь и быт родного края (Гурии). На фоне нищенского существования крестьян в пору утверждения капитализма в Грузии писатель показывает социальные противоречия, существующие между различными слоями грузинского общества. Именно этой теме посвящены рассказы «Гогиа Уишвили», «Мосэ, сельский писарь», «Симона».
Восстанию 1841 года в Гурии посвящено его произведение «Бунт в Гурии».
Авксенти Цагарели (1857–1902 ) – известный драматург, поборник обновленного грузинского театра.
Художественные фильмы «Кето и Котэ», «Иные нынче времена» сняты по сюжетам его неувядающих комедий.
В грузинской литературе второй воловины XIX века нашли отражение народнические идеи. С этой точки зрения интерес представляют произведения Антона Пурцеладзе (1839–1913), Екатерины Габашвили (1851–1938), Софрома Мгалоблишвили (1851–1925) и Нико Ломоури (1852–1915). Увлеченных народническими идеями писателей в то время называли «поклонниками простолюдин». Перу писателей-народников принадлежат популярнейшие произведения: «Лурджа Магданы», «Каджана», «Маци Хвития».
В конце XIX и начале XX веков на литературном поприще выступило новое поколение грузинских писателей, среди которых, в первую очередь, следует отметить Шио Дедабришвили (Арагвиспирели), Давида Клдиашвили, Василия Барнавели (Барнова), Кондратэ Татарашвили (Безоружный), Чолу (Бикенти) Ломтатидзе и Шалву Дадиани.
Шио Дедабришвили (1867–1926) в грузинской литературе известен под псевдонимом «Арагвиспирели». Главной темой его творчества являются взаимоотношения человека и общества.
Давид Клдиашвили (1862–1931) – блестящий летописец жизни грузинского мелкопоместного дворянства, лишившегося экономической почвы и привилегий в пору утверждения буржуазных отношений. Писатель с непрезвойденным мастерством и тонким юмором показывает трагедию обедневших дворян, некогда гордившихся своим привилегированным положением и дошедших до полного обнищания.
В произведениях Давида Клдиашвили: «Соломон Морбеладзе», «Мачеха Саманишвили», «Невзгоды Дариспана» попавшие в комическую ситуацию герои становятся жертвами трагической участи.
Василий Барнов (1856–1934) в грузинской литературе возродил жанр исторического романа. Его исторические романы «Заря Исани», «Мученическая любовь», «Разрушение Армази» покоряют читателя глубоким патриотизмом и возвышенной любовью.
Кондратэ Татарашвили (1872–1929 ) («Безоружный») в своем произведении «Мамлук» на фоне трагической судьбы двух людей показывает одно из самых чудовищных явлений, имевших место в Грузии XVIII веке – купли-продажи пленных.
Чола (Бикенти) Ломтатидзе (1878–1915 ) внес в грузинскую литературу тему ужасов тюремной жизни. Наиболее известные его произведения, посвященные этой теме: «Перед виселицей» и «В тюрьме».
Шалва Дадиани (1874–1959) обогатил грузинскую литературу своим драматическим произведением «Вчерашние» и историческим романом «Георги Руси», посвященном эпохе царицы Тамар.
В начале XX века свою творческую деятельность начинают будущие мастера художественного слова: Михаил Джавахишвили, Нико Лордкипанидзе, Лео Шенгелаиа (Канчели), Александр Чочиа (Абашели), Галактион Табидзе, Тициан Табидзе, Иосиф Мамулашвили (Гришашвили) и др.
Михаил Джавахишвили (1880–1937 ) свою литературную деятельность начал в начале XIX века. Он активно участвовал в национальном движении. Его первые рассказы («Чанчура», «Сапожник Габо» и др.) реалистичны и проникнуты идеями гуманизма.
Нико Лордкипанидзе (1880–1944) свои первые произведения написал под влиянием импрессионизма («Сердце», «Ненаписанный рассказ», «К луне» и др.). Его новеллы проникнуты чувством разочарования в жизни, вызванном ее серостью и жестокостью.
Из ранних произведений Лео Киачели (1884–1963) самым значительным является блестящий образец грузинской прозы роман «Тариэл Голуа», в котором социальная борьба нашла свое реалистичное отображение.
Тициан Табидзе (1895–1937) являлся одним из самых типичных представителей грузинского символизма. В его творчестве ощущается связь грузинской поэзии с романтико-патриотическими традициями.
Творчество Галактиона Табидзе (1891–1959) – это неиссякаемая энциклопедия человеческой души, в которой одинаково отражаются реальное и нереальное, человеческая слабость и сила, радости и печали.
Иосиф Гришашвили (1889–1964) вошел в грузинскую литературу своими оптимистическими, патриотическими стихами. В его творчестве помимо темы любви к Родине, ведущее место занимают экзотические виды древностей Тбилиси.
Грузинская литература второй половины XIX и начала XX веков заняла достойное место в сокровищнице достижений мировой культуры .
Иван Толстой:
О, Грузия! Нам слезы вытирая,
Ты русской музы колыбель вторая,
О Грузии забыв неосторожно,
В России быть поэтом невозможно.
Евгений Евтушенко… Как красиво, с какой любовью сказано, с каким пониманием традиции! Евгений Александрович! Где Ваш голос сегодня?
О, как душа моя тоскует по свободе!
Придет ли ночь или настанет день -
Мысль о моем истерзанном народе
Преследует меня, как горестная тень.
Сижу ли я в семье моей любимой,
Молюсь ли в храме - всюду вслед за мной,
Она как спутник следует незримый,
Чтоб возмутить душевный мой покой.
Не устает мое сознанье жечь:
Пора, пора! Иди на бой опасный!
За родину свою вздыми кровавый меч!
К чему скрывать: безвременной могилой
Свой смелый подвиг увенчает тот,
Кто в яростной борьбе померяется силой
С безжалостным врагом, терзающим народ.
Но, боже мой! Хоть ты открой народу -
Кто до сих пор, когда, в какой стране
Без жертвы и без ран свою купил свободу
И от врагов своих избавился вполне?
И если я в расцвете юной жизни
Теперь стою на грани бытия, -
Клянусь моей возлюбленной отчизне:
Такую смерть благословляю я!
Григол Орбелиани. Перевод Николая Заболоцкого.
Грузия, грузинский дух, грузинские имена растворены в русской культуре и невычленимы из нее. Шота Руставели, Нина Чавчавазде, Нико Пиросмани, Ладо Гудиашвили, Булат Окуджава, Ираклий Андроников, Зураб Соткилава, Нани Брегвазде, Вахтанг Кикабидзе, Отар Иоселиани, Георгий Данелия, Софико Чиаурели, Николай Цискаридзе, Нина Ананиашвили, Тенгиз Абуладзе – это чья культура? Грузинская? Русская? Нет – всемирная. Но, конечно, рожденная во взаимном притяжении России и Грузии.
Прежде, чем углубиться в эту тему, мы попросили нашего корреспондента Юрия Вачнадзе рассказать, что происходит в Тбилиси сегодня.
Юрий Вачнадзе: На фоне обострившихся до предела взаимоотношений с Россией, панорама грузинской жизни последних дней являет собой некий аудио-визуальный контрапункт. На взрывные диссонансные аккорды теле- и радио новостей накладывается привычная картина будничной жизни. С одной стороны, как бы происходит нечто до сих пор не представимое, с другой же, вроде ничего не меняется. Для простого жителя Грузии, говорю об этом не понаслышке, тут нет противоречий. Все отлично понимают, что шпионская история стала как бы лакмусовой бумажкой. В России проявились и открыто заявили о себе те силы, которые и в советские, и в нынешние времена постоянно вынашивали в душе ненависть к так называемым «лицам кавказской национальности», в частности, а порой и особенно - к грузинам. До поры до времени это прикрывалось лицемерными словами о дружбе и любви. Что же касается привычного течения жизни, не вводить же нам на самом деле в обиход термин «лица славянской национальности» и, тем более, не устраивать на них облавы. В Грузии этого не было никогда просто потому, что и не может быть никогда. Кстати, давая интервью в тбилисском аэропорту перед отлетом в Москву, сотрудники российского посольства единодушно сожалели о временном, по их мнению, отъезде, надеялись на быстрейшее возращение и сдавали в багаж ящики с грузинским вином и боржоми. Несмотря на все мои, я бы сказал, отчаянные попытки усечь хотя бы один случай публичного проявления неприязни к единоверному русскому народу, сделать этого не удалось. Малочисленная получасовая демонстрация против действия российских властей у здания посольства России, естественно, не в счет. После долгих поисков, в одной из грузинских газет мне удалось обнаружить заметку о том, что в Бахтрионском супермаркете Тбилиси один из постоянных покупателей Очаковского пива сказал в сердцах продавщице: «Дайте любое грузинское пиво. Только не российское!». Вот, пожалуй, и весь сказ.
Иван Толстой: Наша программа сегодня все же посвящена тому, что объединяет народы, что дает пример прекрасного взаимного оплодотворения культур – русско-грузинским творческим связям. Юрий Вачнадзе представит своего собеседника Нодара Андгуладзе.
Юрий Вачнадзе: Нодар Давидович Андгуладзе - известный оперный певец, народный артист Грузии, заведующий кафедрой сольного пения Тбилисской консерватории - свыше 40 лет исполнял ведущие теноровые партии на сцене Тбилисского оперного театра и на мировых оперных сценах. Его отец, легендарный грузинский тенор, народный артист СССР, ученик Вронского и Станиславского Давид Ясонович Андгуладзе был основоположником грузинской вокальной оперной школы. Он воспитал целую плеяду замечательных певцов – Зураба Анджапаридзе, Зураба Саткилава и многих других. Сын и достойный ученик Давида Ясоновича Нодар Андгуладзе стал достойным продолжателем дела отца.
Нодар Андгуладзе: Такого положения, как сейчас создалось, никогда не было, в культурном отношении. Это всегда были отношения очень гармоничные, внутренне согретые, особенно согретые внутренним пониманием с обеих сторон. Если можно здесь говорить о сторонах. Поскольку какое-то единство духа здесь преобладало над какими-то противопоставляющими моментами. Скорее, такого формообразующего характера. По содержанию это всегда была какая-то одна культура. Может, она обусловлена православием и какими-то историческими судьбами Европы на Востоке.
И вот в контексте этих великих традиций культурных взаимоотношений вдруг наступает какой-то обвал. Конечно, мы думаем, что культуры это не коснется, мы как будто повисли в воздухе. Очень трудно добраться до Москвы или обратно из Москвы до Тбилиси, все как-то стало непреодолимым. А культурные связи это непрекращающийся диалог, актуальность проблем. Я только сегодня смотрел по Москве передачу об Окуджаве. Один этот образ достаточен. Это какой-то символ для меня всего того, что нас объединяет именно в культурном, творческом отношении, в смысле искусства, большого пласта искусства, поэзии, духа, понимания истории. У нас такие связи были в нашей семье. Это иногда игнорируется.
Юрий Вачнадзе: Кем игнорируется?
Нодар Андгуладзе: Какой-то официальной структурой. К этому никто не прислушивается. Станиславский был учителем моего отца. Вы видите, здесь автограф Константина Сергеевича, подаренный им в 34 году. Константин Сергеевич обдумал эту надпись. «Милому изменнику Датико Андгуладзе от любящего его Станиславского. 34-1 год». Дело в том, что отец, после возвращения в Москву, пошел в Большой театр.
Юрий Вачнадзе: Возвращения откуда?
Нодар Андгуладзе: Из Тбилиси. Он был с Константином Сергеевичем с 27-го по 29-й год, вернулся в Тбилиси, а потом Большой театр его пригласил. И вот под такими кавычками эта «измена» была здесь подчеркнута. Хотя связи они не потеряли до самой смерти Константина Сергеевича. Давид Андгуладзе был первым учеником Константина Сергеевича, который жил у него в швейцарской несколько месяцев по приезде в Москву первый раз, и первый человек, которому Константин Сергеевич прочел свою работу «Работа актера над собой». Андгуладзе был проводником идей Станиславского в оперном театре. И сам создал свою творческую биографию и личность на эстетике театра Станиславского и всем нам преподал ее.
Иван Толстой: Обратим свой взгляд в прошлое. Какую краску вносила Грузия в русскую жизнь 150-200 лет назад? У нашего микрофона главный редактор московского журнала «Дружба народов» Александр Эбаноидзе.
Александр Эбаноидзе: Если мы попытаемся прислушаться к атмосфере Москвы начала 19-го века, выражаясь литературно, фамусовской Москвы, мы отчетливо расслышим в ней грузинскую ноту. Ее привносят поселенцы Большой и Малой Грузинских улиц, свита и челядь грузинских царей с чадами и домочадцами. Не стану рассказывать о хрестоматийных персонажах этого времени – 13-ти генералах грузинах, защищавших Москву в Бородинском сражении, даже о самом знаменитом из них, национальном герое России Петре Багратионе. Попробую взглянуть на прошлое совсем под другим и не совсем обычным ракурсом. Из означенной московской среды вышла одна из знаменитейших женщин пушкинской эпохи Александра Осиповна Смирнова-Россет. «Черноглазая Россетти», как называли ее современники. Близкая приятельница Пушкина, Жуковского, Гоголя, Лермонтова, родоначальников лучшей литературы мира, сказал бы я, ценивших ее ум, обаяние и непосредственность в общении.
Однако мой рассказ не о ней, а о ее деде – князе Дмитрии Цицианове-Цицишвили. В воображаемом разговоре с Александром Первым Пушкин пишет: «Все сочинения противузаконные приписывают мне, так же, как все остроумные выходки князю Цицианову». Этот человек был действительно необыкновенно остроумен, и своеобразие его юмора попробую на некоторых примерах показать. Князь Дмитрий уверял московских приятелей, что у него на родине выгодно заводить мануфактурное производство потому, как нет надобности красить пряжу. Все овцы рождаются разноцветными, - говорил он. А пчеловода-помещика, какого-то подмосковного барина, хваставшего своими породистыми пчелами, озадачил небрежным: «Да что это за пчелы? Вот у нас пчелы – каждая с воробья!». Когда же помещик изумленно спросил, как же они в улей-то залезают, князь, поняв, что переборщил, с улыбкой разъяснил: «Ну, у нас не то, что у вас - у нас хоть тресни, а полезай!».
Склад ума этого первого на Руси абсурдиста, русского Мюнхгаузена удивлял современников, как, впрочем, и нас, и производил впечатление. Так, по мнению многих пушкинистов, одна из строф, не включенная в окончательный текст «Евгения Онегина» возводит к цициановской шутке. Князь Дмитрий рассказывал, что Светлейший, то есть Потемкин, послал его к государыне с чем-то чрезвычайно срочным, и он помчался так скоро, что шпага, торчащая из коляски, трещала по верстовым столбам, как по частоколу. Из этой выразительнейшей гиперболы родились пушкинские строки:
Автомедоны наши бойки,
Неудержимы наши тройки,
И версты, теша праздный взор,
Мелькают мимо, как забор.
Другим колоритным грузином фамусовской Москвы был князь Петр Шаликов, Шаликашвили, по-видимому, один из предков известного американского генерала Джона Шаликашвили. Некий московский бретер вызвал его на дуэль, сказав: «Стреляемся завтра же, в Кунцеве». Но каков ответ! «Что, - сказал князь Петр, - вы хотите, чтобы я не спал всю ночь и пришел туда на трясущихся ногах? Нет, если стреляться, то сейчас же и здесь». От такой решимости бретер слегка опешил и, смеясь, протянул руку в знак примирения. Несомненно, два воскрешенных персонажа и связанные с ними истории привносят в старую Москву грузинский колорит, грузинский привкус, я бы сказал, грузинский шарм. Конечно, я мог бы привести множество примеров более серьезного характера. С Грузией в разной степени связано творчество таких корифеев русской культуры как Пушкин, Лермонтов, Одоевский, Яков Полонский, Чайковский, здесь же начинался творческий путь Льва Толстого, Горького, здесь начиналось богословие Флоренского и философия Эрна. Не забудем и породнение национальных элит, в том числе царских фамилий вплоть до наших дней, славную деятельность на военном и научном поприще князей Грузинских, вклад в русскую культуру Цертелева, Южина, Грузинова и многих других. Вспомним, в конце концов, о грузинском происхождении композитора Бородина и грузинских корнях крупнейшего государственного деятеля Михаила Тореловича Лорис-Меликова, по завещанию канцлера похороненного в родном Тбилиси.
Мое сообщение не может быть названо очерком, разве что штрихами, которые я завершу словами прекрасного знатока Кавказа Василия Львовича Величко, вполне точно выражающими характер российских отношений к началу 20-го века.
«Пока мы дорожим своею верою, Грузия нам духовно близка. Эта связь запечатлена потоками рыцарской грузинской крови, пролитыми под русскими знаменами на ратном поле в борьбе за наше общее дело, дело православной культуры. Пока мы верим в эту задачу и придаем значение своим знаменам, мы должны смотреть на грузин, как на братьев. Неужели за какие-то 10-15 лет все могло так перемениться?».
Иван Толстой: Одним из самых известных в России переводчиков грузинской поэзии был Борис Пастернак. Что значила для него Грузия? Размышляет сын поэта Евгений Борисович.
Евгений Пастернак: Грузия значила для Пастернака очень много. Он познакомился с ней в критический момент своей жизни, в год, который он называл «последним годом поэта», потому что это был год самоубийства Маяковского, год раскулачивания, которое он видел и которое произвело на него чудовищное впечатление. Тогда его разыскал Паоло Яшвили и пригласил с его новой женой Зинаидой Николаевной в Тифлис. И страна, в которой еще не начинались трагические исторические перемены, страна, с историей, которая была нетронутой, знакомство с грузинской интеллигенцией, сохранившей черты тех людей, которые принимали в свое время Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, во время кавказских войн, и были для них обществом, перед этим только что был там Андрей Белый и тоже дружил с грузинскими поэтами, - это все было для Пастернака новым источником вдохновения. И этот новый источник вдохновения позволил ему написать книжку «Второе рождение», в которой описание поездки в Грузию снабжено большими историческими экскурсами и выражением того восторга, который вызвала в нем тогда эта страна.
Его близкими друзьями стали Леонидзе, Паоло Яшвили, и, в первую очередь, Тициан Табидзе. По возвращении в Москву, осенью, наладилась переписка с Грузией, и Пастернак, Тихонов и еще несколько человек взялись за переводы новой грузинской поэзии и, собственно, создали лирическую поэзию Грузии на русском языке.
Эти книжки вышли, они были обсуждаемы, грузины ездили сюда на декаду, пользовались огромным успехом. Это был такой творческий восторг. Но творческий восторг скоро перешел в глубокую скорбь и тревогу. Потому что в Грузии начался 37-й год. Сталин и Берия расправились с грузинской интеллигенцией и историческим сознанием в значительной мере еще жестче, чем в России. Во всяком случае, если говорить о друзьях Пастернака, Табидзе и Яшвили погибли, Мицишвили, Шеншашвили и много других, а семьи из остались без поддержи. Пастернак взял на себя заботу о вдове Тициана Табидзе Нине Александровне и их дочери. И эта забота, беспокойство о судьбе Тициана, который, как считалось, сидел и, вроде бы, были надежды на его освобождение, окрашивала всю дальнейшую его жизнь вплоть до смерти Сталина, когда на процессе Берии и его сообщников было выяснено, что Тициан был убит почти в день своего ареста.
Горе этой утраты выразилось в письме Пастернака к Нине Табидзе. Он понял преступность режима и власти, глубокую преступность и глубокую вину всех перед памятью ушедших, потому, что все это несправедливость и историческая бессмысленность. Вот эти письма составляют одни из самых ярких страниц жизни Пастернака.
В следующий раз Пастернак был в Грузии в 33-м году, написал в 36-м два длинных стихотворения из «Летних записок друзьям в Грузии», потом он перевел величайшего грузинского лирика Бараташвили, поэта сродни нашему Баратынскому и Лермонтову, целиком на русский язык. Поехал с этим в Тифлис и там увидел Нину Александровну Табидзе, которая не появлялась в обществе (ей это было запрещено), и работала на бойне веттехником, и потребовал, чтобы ее пустили в Большой оперный театр, где он читал свои переводы из Бараташвили, к ней обращаясь.
Нина Александровна приезжала к Пастернаку часто. Когда Пастернак в последний раз был в Грузии, за год до своей смерти, он останавливался у нее в доме и на вокзале крикнул ей, стоя уже на площадке вагона: «Нина, поищите меня у себя в доме. Я там остался».
Так Нина Александровна приехала, когда она узнала о последней смертельной болезни Пастернака, и была с ним, и заботилась о нем до последнего его дня. Пастернак пользовался в Грузии огромной любовью как поэт близкий, понимающий суть грузинского таланта, грузинской культуры. Это продолжалось на нашей памяти и продолжается сейчас. Его бумаги, которые оказались частично там, бережно хранятся, и письма его издал замечательный, ныне покойный литературовед Гия Маргвелашвили, в виде отдельного тома, который обошел все языки мира.
Я пользуюсь тем, что вы мне дали возможность говорить о Пастернаке и Грузии для того, чтобы передать привет тем в Грузии, кто помнит о нем, поймет, что отношение Пастернака к Грузии - это показатель отношения к Грузии лучшей части русской интеллигенции, русской творческой интеллигенции, русской поэзии, русской литературы, длящееся с великой нашей литературы 19-го века.
Иван Толстой:
Сны о Грузии - вот радость!
И под утро так чиста
виноградовая сладость,
осенявшая уста.
Ни о чем я не жалею,
ничего я не хочу -
в золотом Свети-Цховели
ставлю бедную свечу.
Малым камушкам во Мцхета
воздаю хвалу и честь.
Господи, пусть будет это
вечно так, как ныне есть.
Пусть всегда мне будут в новость
и колдуют надо мной
милой родины суровость,
нежность родины чужой.
Белла Ахмадулина.
Вахушти Котетишвили: То, что сейчас происходит, по-моему, это, во-первых, из-за недостатка культуры, из-за дефицита культуры и это долго не может продолжаться.
Иван Толстой: Поэта-переводчика Вахушти Котетишвили представляет Юрий Вачнадзе.
Юрий Вачнадзе: Голос Вахушти Котетишвили, глухое, надтреснутое его звучание – результат тяжелой болезни. Вахушти, в первую очередь, замечательный переводчик персидской, немецкой, русской поэзии на грузинский язык, но он и писатель, и собиратель, и пропагандист народного поэтического фольклора, и сам превосходный поэт. В Санкт-Петербурге недавно вышел в свет автобиографическая книга Котетишвили «Мой век минутный», а буквально на днях в Грузии издана книга его переводов русской поэзии на грузинский язык с параллельными текстами. В свое время, будучи в гостях у Вахушти, Андрей Вознесенский посвятил ему экспромт:
Не царевны повсюду,
А лягушки-квакушки,
Если хочется чуда –
Загляните к Вахушти.
Вахушти Котетишвили: Несмотря на то, что я пережил очень много трагических событий я, все-таки, оптимист и я верю в духовность, и я верю, что эта духовность победит. Что касается русско-грузинских культурных связей, об этом даже и не стоит говорить, потому что это ясно, какие у нас были культурные связи, какие у нас были каналы духовности, духовного общения, и что значит для грузин русская культура и, по-моему, и для русских тоже, потому что не зря же Пастернак, Мандельштам, Марина Цветаева и другие великие русские поэты переводили грузинскую поэзию на русский язык. Так что это ясно и всем известно.
Кроме того, я хочу отметить, что одна из моих специальностей - это переводческая деятельность. А переводчик - это посредник между народами, культурный посредник. Это очень кровно относится ко мне. Я очень переживаю каждый нюанс и очень сожалею, что сейчас такое тяжелое положение, такие фашистские замашки, к сожалению, со стороны России. Они никак не могут привыкнуть к мысли, что Грузия может и хочет стать свободной независимой страной, независимым государством. Знаете, культура не имеет границ, искусство не имеет границ. Для меня и русская поэзия, и русская культура, и французская культура, и итальянская культура - это моя культура. Данте - мой поэт, Гете – мой поэт, Пушкин - мой поэт. И никто не может отнять у меня этого. И, естественно, Руставели для них тоже близок. Так что никакая политика не может помешать этому.
Иван Толстой: Еще одним русским поэтом, чье творчество не представимо без переводов с грузинского, был Николай Заболоцкий. О его Грузии рассказывает сын – Никита Николаевич.
Никита Заболоцкий: Для Заболоцкого переводы были совершенно необходимы, потому что его собственные стихи печатали неохотно - только в конце жизни дело как-то улучшилось. Поэтому Николай Алексеевич искал переводы. Причем он не хотел переводить что-либо, что попадаться под руку. А поэзия Грузии его заинтересовала, он сразу понял, что это явление значительное в мировой литературе. Первое знакомство с грузинской поэзией произошло еще до 35-го года, когда Тынянов посоветовал Заболоцкому перевести поэму Григола Орбелиани «Заздравный тост». И вот он принялся за эту работу, а в 35-м году, в литературном клубе Союза писателей в Ленинграде был устроен вечер грузинской поэзии. Он познакомился с двумя лучшими, пожалуй, поэтами Грузии - с Симоном Чиковани и с Тицианом Табидзе. И собственно вот это знакомство и решило все дело. Важно то, что и Чиковани и Тициан Табидзе как-то сразу обратили внимание на Заблоцкого. Там читали стихи, Николай Алексеевич тоже читал свои стихи. Они-то знали хорошо русский язык, и друг другу взаимно понравились. Симон Чиковани стал близким другом Николая Алексеевича. До последних дней он был не только дружен, но и готов был оказать любую помощь.
С Тицианом Табизде было дело хуже, потому что в 37-м году его арестовали и расстреляли. Поэтому это знакомство было недолгим, хотя деятельным. Симон Чиковани пригласил Заболоцкого в Грузию. Осенью 36-го года Николай Алексеевич поехал в Грузию, и тут уже он познакомился с более широким кругом грузинских поэтов и с грузинской поэзией, вообще с Грузией. Его, как грузины умеют, встретили очень гостеприимно. Жене он писал в письме: «У меня здесь шумный успех, знаменитые писатели, орденоносцы, каждый день приглашают на пирушки, заставляют читать стихи и стонут от восторга. В газете будет мой портрет и беседа со мной, повезут по Грузии. С Иорданишвили заключил договор на подстрочник. Водят по театрам».
В общем, в 36-м году уже можно считать, что Заболоцкий познал Грузию, грузин и грузинских поэтов, и вернувшись в Ленинград, он сделал переводы нескольких стихотворений Чиковани и Табидзе. А главное, что он уже переговорил в Грузии о том, чтобы сделать переработку для юношества поэмы «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели.
Все казалось бы все хорошо. Но тут подошел март 38-го года, когда уже Заболоцкий был арестован и обвинен в различных фантастических грехах. Интересно, что в обвинительном заключении несколько пунктов было, и один пункт был такой: «Осуществлял организационно-политическую связь с грузинскими буржуазными националистами». Так что и дружбу с грузинами таким образом истолковали.
Иван Толстой: Продолжить обзор русско-грузинских культурных связей – теперь уже в ХХ веке – взялся Александр Эбаноидзе.
Александр Эбаноидзе: В советских условиях Грузии и грузинам не грозила русификация, к чему медленно, но шло дело в 19-м веке. Помню, как в популярной некогда телепередаче Генриха Боровика ведущий спрашивал девочку-грузинку: «В какой стране ты живешь?». По тому, как строился сюжет передачи, по ее пафосу, он ждал ответа - в Советском Союзе. Но девочка просто и совершенно бесхитростно отвечала: «В Грузии». Максимум, на что ее удалось уломать дополнительными вопросами это «В советской Грузии».
Краеугольным камнем в наших отношениях в 20 веке мне хочется назвать Маяковского. Не декларация интернационалиста, а глубокое и искреннее волнение слышится в его словах: «И только нога ступила в Кавказ, я вспомнил, что я грузин». Уроженец Багдади, перед которым поэт остался в поэтическом долгу, ученик кутаисской гимназии, он в совершенстве владел грузинским, то и дело высекая на грузинском каламбуры. Так, уговаривая поэта Надирадзе пойти с ним в кафе поэтов вместо концерта тенора Батистини (дело в было в предреволюционном Питере) он говорил: «У нас хоть послушаешь стихи, а твой Батистини просто батистрини» (по-грузински этой значит утиные мозги). А зайдя в тбилисский духан с двумя приятелями, он сказал официанту, поставившему на стол 4 стакана: «Или принеси одного человека, или унеси один стакан». Маяковский свой в Грузии. Там ежегодно отмечают дни Маяковского - любимого и родного поэта.
Близость русской и грузинской литератур, двух великих поэзий прекрасна и достаточно изучена историками литературы. Она не была плодом государственной политики, которая, впрочем, создавала условия для проявления. Она родилась из глубины той взаимной приязни, взаимного влечения, о которой, в частности, говорил Василий Величко. Но приязни и влечения в сфере духовной. Интеллектуальной, артистической.
Были и иные точки приложения и проявления ментальной общности. Это театр Немировича-Данченко, уроженца Тбилиси, Коте Мардженишвили и Георгия Товстоногова, Роберта Стуруа и Чхеидзе, обогативших своими постановками лучшие сцены Москвы и Питера, Резо Габриадзе, по-русски озвучивавший спектакли своего волшебного театра и покоивший русских зрителей своей «Сталинградской битвой, это актерские судьбы Южина и Кузьминой, Лебедева и Луспекаева. Это кинематограф Михаила Калатозова, Марлена Хуциева, Георгия Данелия, привнесших в русское кино то, что характеризуя черноглазую Россетти, ее друзья называли непосредственность в общении.
Это, наконец, грузинский кинематограф 70-80 годов, признанный самобытным и ярким явлением мирового киноискусства – Абуладзе, Чхеизде, Иоселиани, Шенгелая и другие. Ведь все они выпускники московского ВГИКа. Сколько великолепных грузинских певцов помнит Большой театр, так же как Тбилисская опера помнит начинавших на ее сцене Лемешева и Пирогова.
Большой русский композитор Стравинский как-то воскликнул: «Услышать грузинское пение и умереть». Вот, что значит тонкий музыкальный вкус. Гордостью же для каждого грузинского меломана (прирожденная музыкальность - это почти все население страны) остаются слова Шаляпина: «Я рожден дважды - для жизни в Казани, а для музыки - в Тифлисе». Специалисты знают, что именно там русский самородок получил первые уроки вокала и вышел на сцену.
И все-таки вернемся к литературе. Николай Тихонов писал: «Для русских поэтов Грузия были тем же, чем Италия для поэтов европейских. Следуя высокой традиции, по влечению сердца к ней тянулись все поколения советских поэтов от Есенина и Пастернака до Евтушенко и Вознесенского. А чего стоит такая русско-грузинская фигура как Булат Окуджава? Но я бы сказал, что особой нежностью исполнены отношения Грузии и Ахмадулиной. Ее знаменитая книга, изданная в 70-х годах в Тбилиси, любовно названа «Сны о Грузии». Также Белла Ахатовна назвала большой поэтический цикл, посвященный грузинским друзьям и опубликованный в журнале «Дружба народов».
Иван Толстой: В эти дни Юрий Вачнадзе встретился с режиссером Робертом Стуруа.
Юрий Вачнадзе: Знаменитый грузинский режиссер Роберт Стуруа не нуждается в особом представлении. Народный артист, лауреат многих театральных премий Грузии, государственных премий СССР и Грузии. Он поставил более 80-ти спектаклей. Из них свыше 20-ти на мировых театральных сценах. Плодотворно работает режиссер и в России. В театре «Сатирикон» Стуруа поставил Шекспировского «Гамлета» и «Сеньора Тодеро-хозяина» Гольдони, в театре « Et cetera » - «Венецианского купца» Шекспира и «Последнюю ленту Креппа» Беккета. Перечислять многочисленные постановки нет смысла.
Роберт Стуруа: Сейчас я был как раз в Москве, недели две назад, у меня был очень кратковременный визит, меня пригласил театр « Et cetera », под руководством Калягина, где нужно было восстановить спектакль «Шейлок», который я поставил по пьесе Шекспира «Венецианский купец».
За три дня я не успел его там восстановить, так как процесс превратился в нечто другое. И они меня еще раз пригласили, я должен был 7-го поехать после премьеры в Тбилиси. Но, к сожалению, самолеты уже не летят в Россию. Когда я был там второй раз, Александр Александрович Калягин пригласил меня на радио, где он ведет программу «Театральный перекресток», если я не ошибаюсь, и он неожиданно для меня достал выписку из Российской Энциклопедии, это как бы Большая Советская Энциклопедия, но уже не советская, а российская, которая выпущена недавно, и где была моя фамилия было написано – «русский грузинский режиссер». И были перечислены все мои титулы, все, что я делал. Я, конечно, несколько удивился. Хотя где-то в глубине души я на него оскорбился, но сейчас мне не хочется, чтобы было написано так. Я бы написал грузинский русский режиссер.
Иван Толстой: Vox populi , глас народа. Кто из грузинских актеров, певцов, писателей вам нравится. Такой вопрос на улицах Петербурга задавал наш корреспондент Александр Дядин.
Я очень люблю актрису Нани Брегвадзе. Очень мне она нравится. Женщина моего поколения. У меня, например, хорошие остались впечатления. Я туда ездила и там прекрасные люди, очень гостеприимные.
Шота Руставели. Из курса литературы. Остального не помню даже.
Кикабидзе первый приходи на ум. Была несколько раз в Тбилиси, в свое время. Прекрасный город, прекрасные люди. Просто жалко и обидно, что так все получается.
Сосо Пасеашвили. Да, Грузия это не плохо, Грузия - это хорошо, на самом деле. Это правители – у них все по-другому.
Шота Руставели бесподобный совершенно. Природа очень красивая. Вообще, мне кажется, что грузинские женщины очень красивые.
Маквала Катрашвили, великая певица Большого театра, Нани Георгиевна Брегвадзе, про Ваханга Кикабидзе я молчу, это народный человек. А если смотреть в корни, рядом Тбилиси, монастырь Джвари – место, которое взял Лермонтов, в котором живет его Мцыри. Грузины - это очень теплый, любвеобильный, гостеприимный народ. Они удивительные люди и очень жаль, что недальновидность верхушки не дает простым людям любить друг друга.
Так чтобы я сразу сказала... Кроме артиста, который в «Мимино» играл... Вахтанг Кикабидзе. Шота Руставели - это грузинский поэт? «Витязь в тигровой шкуре». Уже во взрослом возрасте с удовольствием читала. На самом деле жалко, что происходят такие разногласия. Но мне кажется, что это не на уровне простого народа, а именно на уровне правительства.
Только Кикабидзе. То, что он тогда и выступал еще, и первые мелодии были. С тех он так и остался. Больше никто.
Я как-то была на концерте, был какой-то грузинский ансамбль, и было очень красиво. Но, конечно, публика были только представители Грузии. Я не чувствовала себя своей. Потому что они так активно поддерживали, а мы так не умели.
Я бывал в Грузии на практике, когда закончил институт. Тбилиси мне очень понравился. Люди очень доброжелательные. Гостей встретить только грузины так могут. Вообще, я не плохо отношусь к грузинам.
Может быть, знаю каких-нибудь, но я не знаю, что они грузинские. С национальностями у меня не очень хорошо.
Вино я не пью грузинское, а культура… Софико Чаурели, Кикабадзе, «Мимино» - любимый фильм.
Кикабидзе, Нани Брегвадзе, Гварцители. И я очень часто бывала в Грузии. Они всегда был очень веселые, щедрые. В общем, у меня отношение к Грузии было хорошее. Поэтому сейчас я просто удивлена, что такое происходит. И считаю, что в этом виновато именно правительство Грузии, а не сами люди.
Я много общался с грузинскими учеными, Грузия - это страна с великой культурой, еще христианство было в Грузии начиная с 6-го века, а что касается сегодняшнего конфликта, то все люди играют в игры, иногда эти игры принимают причудливые формы. Кто-то кого-то арестовал, кто-то кого-то выслал, хотя ничего трагического, по-моему, не происходит, в общем, нормальные дипломатические и бюрократические игры.
Иван Толстой: Юрий Вачнадзе продолжает беседу с режиссером Робертом Стуруа.
Юрий Вачнадзе: Как-то я беседовал с Гией Канчели, моим другом, вашим - в первую очередь, и он мне сказал весьма знаменитую фразу, что его произведения играли всюду. Во всем мире, действительно, исполняется Гия Канчели. «Но такого слушателя, как в России, нигде нет. И такой тишины, во время исполнения моего произведения, я просто нигде не встречал». Вот как, по-вашему, каков российский зритель, и каков он, когда он смотрит поставленную вами пьесу?
Роберт Стуруа: Мы только что вернулись из Калининграда, где мы принимали участие в фестивале, мы повезли туда «Гамлета». Я знаю, что в этом городе не совсем хорошо знают наш театр - в виду определенных географических условий туда трудно было ехать в советские времена, сейчас стало уже легче. Я должен сказать, что был перевод с титрами, но никто не читал титры в виду того, что это очень неудобно. Я смотрел в зрительный зал и видел, что они прекратили смотреть на титры, я не убежден, что они все читали «Гамлета» до прихода на спектакль. Но я такого благородного и благодарного зрителя, как вы Калининграде, давно не видел.
И я должен сказать, что это как будто и радует, но, в то же время, я извиняюсь, но я считаю, что это к политикам не имеет никакого отношения. Это отдельная часть нации.
Когда я впервые был в Америке, и когда спросил, кто у вас там государственный министр у одного из просвещенных людей, он мне сказал: «Не помню, кажется, этот или, кажется, тот». И мне было очень странно, что этот интеллигентный человек не знает министра иностранных дел своего государства. И только сейчас я понимаю, что быть интеллигентом - это не обязательно знать, кто тобою руководит. Иногда бывают такие моменты в истории, когда власть и дух соединяются, потому что к власти приходят люди благородные, честные, и они стараются делать все, чего требуют традиции этого народа, дух этого народа. Но это бывает настолько редко, что в истории я могу привести только 6-7 примеров.
И поэтому мне бы хотелось, чтобы этот зритель, который сидел в Калининграде, или зритель, который в Самаре смотрел мой спектакль, который поставил Ростропович вместе со мною «Смерть Иоанна Грозного»... И когда в этом голодном городе я вышел с генеральной репетиции, на которую мы пустили публику, какая-то немолодая женщина в очень задрипанном пальто (была зима) преподнесла мне завядшие цветы, какие-то странные, я бы не мог их определить - ни полевые они были, с каким-то хорошим прошлым эти цветы, для меня это был самый большой подарок, который я получал от зрителя в России.
Иван Толстой: И в завершение нашей программы поэт-переводчик Вахушти Котетишвили прочтет стихи Марины Цветаевой в оригинале и в своем переводе.
Вахушти Котетишвили:
Я - страница твоему перу.
Вс e приму. Я белая страница.
Я - хранитель твоему добру:
Возращу и возвращу сторицей.
Я - деревня, черная земля.
Ты мне - луч и дождевая влага.
Ты - Господь и Господин, а я -
Чернозем - и белая бумага!
Начну конечно же с А. С. Пушкина
Монастырь на Казбеке
Высоко над семьею гор,
Казбег, твой царственный шатер
Сияет вечными лучами.
Твой монастырь за облаками,
Как в небе реющий ковчег,
Парит, чуть видный над горами.
Далекий, вожделенный брег!
Туда б, сказав прости ущелью,
Подняться к вольной вышине!
Туда б, в заоблачную келью,
В соседство бога скрыться — мне!…
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою.
Тобой, одной тобой….Унынья моего
Никто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.
Владимер Маяковский
Нашему юношеству (отрывок)
Три разных истоков во мне речевых
Я не из кацапов-разинь.
Я — дедом казак, другим — сечевик,
А по рожденью — грузин.
Владикавказ-Тифлис (отрывок)
Я знаю: глупость — эдемы и рай!
Но если пелось про это,
Должно быть, Грузию, радостный край,
Подразумевали поэты.
Борис Пастернак
Волны (отрывок)
Уж замка тень росла из крика
Обретших слово, а в горах,
Как мамкой пуганный заика,
Мычал и таял Девдорах.
Мы были в Грузии. Помножим
Нужду на нежность, ад на рай,
Теплицу льдам возьмем подножьем,
И мы получим этот край.
И мы поймем, в сколь тонких дозах
С землей и небом входят в смесь
Успех и труд, и долг, и воздух
Чтоб вышел человек как здесь.
Чтобы, сложившись средь бескормиц,
И поражений, и неволь,
Он стал образчиком, оформясь,
Во что-то прочное как соль.
Николай Тихонов
Я знаю Грузию такую
И в сердце строго берегу —
Лавины громкие ликуют,
И туры скачут на снегу.
Гремят алмазные протоки,
А над зеленым миром всем
Ступени льдов висят, как строки
Застывших в воздухе поэм.
Ночлеги в башнях, ужин скромный
На этой царственной земде,
Я спал под сводом полутемным
И снов не видел веселей.
Замечательное фото двора со сванскими башнями взята с сайта http://www.risk.ru/users/veronika/4755/ и сделана Вероника Сорокиной.
Яков Полонский
Прогулка по Тифлису (письмо к Льву Сергеевичу Пушкину — отрывок)
….Открылся чудный вид. — Отсюда, из-за бань,
Мне виден замок за Курою,
И мнится мне, что каменный карниз
Крутого берега, с нависшими домами,
С балконами, решетками, столбами,-
Как декорация в волшебный бенефис,
Роскошно освещен бенгальскими огнями.
Отсюда вижу я — за синими горами
Заря, как жертвенник, пылает — и Тифлис
Приветствуют прощальными лучами —
О как блистательно проходит этот час!
Великолепная для непривычных глах
Картина! Вспомните всю массу этих зданий,
Всю эту смесь развалин без преданий —
Домов, построенных, быть может, из руин —
Садов, опутанных ветвями винограда,
И этих куполов, которых вид один
Напомнит вам предместья Цареграда.
И согласитесь, что нарисовать
Тифлис не моему перу….
Сергей Есенин
На Кавказе
Издревле русский наш Парнас
Тянуло к незнакомым странам,
И больше всех лишь ты, Кавказ,
Звенел загадочным туманом.
Здесь Пушкин в чуственном огне
Слагал душой своей опальной:
«Не пой красавица при мне
Ты песен Грузии печальной».
И Лермонтов, тоску леча,
Нам рассказал про Азамата,
Как он за лошадь Казбича
Давал сестру заместо злата.
За грусть и желчь в своем лице
Кипенье желтых рек достоин,
Он, как поэт и офицер,
Был пулей друга успокоен.
И Грибоедов здесь зарыт,
Как наша дань персидской хмари,
В подножии большой горы
Он спит под плач зурны и тари.
А ныне я твою безгладь
Пришел, не ведая причины:
Родной ли прах здесь обрыдать
Иль подсмотреть свой час кончины!
Яков Хелемский
***
«Боржоми» лучше пить в Боржоми
И «Ахашени» — в Ахашени.
Пленяет нас в открытом доме
Первоисточника вкушенье.
Неповторимо чудо это,
Знакомо все и незнакомо….Так и на родине поэта
Стихам внимаешь — по-иному.
Волшебный ток, рожденный в лозах,
В душе, в тиши подземных сводов,
Не терпит сложных перевозок,
Не терпит ложных переводов.
Всеволод Рождественский
Батуми (отрывок)
Так порою, светлой грустью ранен,
Глядя на прибоя полосу,
Здесь, в Батуми, давний северянин,
Солнце я в груди своей несу.
Будто здесь родился я когда-то
Или прожил долгие года,
И меня встречает, словно брата,
Маяка зеленая звезда.
Андрей Вознесенский
Тбилисские базары
Долой Рафаэля!
Да здравствует Рубенс!
Фонтаны форели,
Цветастая грубость!
Здесь праздники в будни
Арбы и арбузы.
Торговки — как бубны,
В браслетах и бусах.
Индиго индеек.
Вино и хурма.
Ты нынче без денег?
Пей задарма!
Да здравствуют бабы,
Торговки салатом,
Под стать баобабам
В четыре обхвата!
Базары — пожары.
Здесь огненно, молодо
Пылают загаром
Не руки, а золото.
В них отблески масел
И вин золотых.
Да здравствует мастер,
Что выпишет их!
Александр Кушнер
***
Я в Грузии. Я никого не знаю.
Чужая речь. Обычаи чужие.
Как будто жизнь моя загнулась с краю,
Как будто сплю — и вижу голубые
Холмы. Гуляет по двору сорока.
Когда б я знал, зачем, забыв гнездовье,
Ума искать, и ездить так далеко,
Как певчая говаривала Софья.
Ах, видишь ли, мне нравится балкончик,
Такой балкончик, длинный, деревянный.
Прости меня, что так ответ уклончив,
Как этот выступ улочки гортанной.
Не унывай. ведь то, что с нами было,
Не веселей того, что с нами будет.
Ах, видишь ли, мне нравятся перила,
А все хотят, чтоб здания и люди.
Само собой и здания и люди!
Но погибать я буду — за балкончик
Я ухвачусь — и выскочу из жути,
И вытру пыль, и скомкаю платочек.
Меня любовь держала — обвалилась.
Всех тянет вниз, так не сдавайся ты хоть,
Ах, Грузия, ты в этой жизни — милость,
Пристройка к ней, прибежище и прихоть!
Александр Грибоедов
***
Там, где вьется Алазань,
Веет нега и прохлада,
Где в садах сбирают дань
Пурпурного винограда,
Светло светит луч дневной,
Рано ищут, любят друга…
Ты знаком ли с той страной,
Где земля не знает плуга,
Вечно-юная блестит
Пышно яркими цветами
И садителя дарит
Золотистыми плодами?
Странник, знаешь ли любовь,
Не подругу снам покойным,
Страшную под небом знойным?
Как пылает ею кровь?
Ей живут и ею дышат,
Страждут и падут в боях
С ней в душе и на устах.
Так самумы с юга пышат,
Раскаляют степь….
Что судьба, разлука, смерть!..
Сергей Городецкий
Вечер
От гор ложатся тени
В пурпурный город мой.
Незримые ступени
Проходят час немой.
И звон соборов важных
Струится в вышину,
Как шелест лилий влажных,
Клонящихся ко сну.
И тихо тают дымы
Согревшихся жилищ,
И месяц пилигримом
Выходит наг и ниц.
Птенцов скликают птицы
И матери — детей.
Вот вспыхнут звезд ресницы
Потоками лучей.
Вот вздрогнет близкой ночи
Уютное крыло,
Чтоб всем, кто одиночит,
От сердца отлегло.
Белла Ахмадулина
Сны о Грузии
Сны о Грузии — вот радость!
И под утро так чиста
Виноградовая сладость,
Осенившая уста.
Ни о чем я не жалею,
Ничего я не хочу —
В золотом Светицховели
Ставлю бедную свечу.
Малым камушкам во Мцхета
Воздаю хвалу и честь.
Господи, пусть будет это
Вечно так, как ныне есть.
Пусть всегда мне будет в новость
И колдуют надо мной
Милой родины суровость,
Нежность родины чужой.
Осип Мандельштам
***
Мне Тифлис горбатый снится,
Сазандарей стон звенит,
На мосту народ толпится,
Вся ковровая столица,
А внизу Кура шумит.
Над Курою есть духаны,
Где вино и милый плов,
И духанщик там румяный
Подает гостям стаканы
И служить гостям готов.
Кахетинское густое
Хорошо в подвале пить,-
Там в прохладе, там в покое
Пейте вдоволь, пейте двое,
Одному не надо пить!
В самом маленьком духане
Ты обманщика найдешь.
Если спросишь «Телиани»,
Поплывет Тифлис в тумане,
Ты в бутылке поплывешь.
Человек бывает старым,
А барашек молодым,-
И под месяцем поджарым
С розоватым винным паром
Полетит шашлычный дым.
Евгений Евтушенко
Мой Тбилиси (отрывок)
Старик-платан, листвой качая еле,
Ты мудр, как будто ты карачохели.
Галактиона подзывая знаком,
В Тбилиси Пушкин бродит с Пастернаком.
О город мой, хинкальными дымящий,
Немножко сумасшедший и домашний,
Дай после смерти мне такое счастье
Стать навсегда твоею тенью, частью…
В Тбилиси есть особенная прелесть.
На этот город звезды засмотрелись.
Всегда в Тбилиси почему-то близко
До Рима, до Афин и Сан-Франциско.
В Тбилиси с чуством старого тбилисца
Все камни мостовых я знаю в лица.
Кто уезжал, тот знает непреложно
Уехать из Тбилиси невозможно.
Тбилиси из тебя не уезжает,
Когда тебя в дорогу провожает.
А станешь забывать — в предсердье где-то
Кольнет хрусталик горный Кашуэты.
Как то, что Млечный Путь бессмертно млечен
Я верю в то, что город — вечен.
Александр Цыбулевский
Конечно, нет духана углового,
Как самого угла — вокруг все ново,
Шарманщик мертв. А все же тень Майдана
В чужой асфальт впечаталася глухо…
Не ничего от прежнего духана.
Как просто все. Вот юркая старуха-
Ей спешно перейти дорогу надо:
Купить в жару бутылку лимонада.
Полощутся в стеклянном барабане
Обмылки неба бледно-голубые.
Близка основа жизни к серной бане,
Явленья безыскуственны и четки.
Без выбора перебирай любые,
Как бедные пластмассовые четки.
Булат Окуджава
Грузинская песня
Виноградную косточку в теплую землю зарою,
И лозу поцелую, и сладкие гроздья сорву,
И друзей созову, на любовь свое сердце настрою…
Собирайтесь-ка, гости мои, на мое угощенье,
Говорите мне прямо в лицо, кем пред вами слыву?
Царь небесный простит все мученья мои и сомненья…
А иначе зачем на земле этой вечной живу?
В темно-красном своем будет петь для меня моя Дали,
В черно-белом своем преклоню перед нею главу,
И заслушаюсь я, и умпу от любви и печали…
А иначе зачем на земле этой вечной живу?
И когда заклубится туман, по углам залетая,
Пусть еще и еще предо мною плывут наяву
Синий буйвол, и белый орел, и форель золотая
А иначе зачем на земле этой вечной живу?
Антон Чехов
Из письма к. С.Баранцевичу
…Пережил я Военно-Грузинскую дорогу. Это не дорога, а поэзия, чудный фантастический рассказ, написанный Демоном и посвященный Тамаре… Вообразите вы себя на высоте 8000 футов… Вообразили? Теперь извольте подойти мысленно к краю пропасти и заглянуть вниз: далеко, далеко вы видите узкое дно, по которому вьется белая ленточка — это седая, ворчливая Арагва; по пути к ней ваш взгляд встречает тучки, лески, овраги, скалы. Теперь поднимите немножко глаза и глядите вперед себя: горы, горы, горы, а на них насекомые — это коровы и люди… Поглядите вверх — там страшно глубокое небо, дует свежий горный ветерок… Жить где-нибудь на Гудауре или у Дарьяла и не писать сказки — это свинство!…
Алексей Толстой
На Кавказе
….Рано поутру с балкона я увидел бурый, красноватый, крытйый черепицей Тифлис, его восточную сторону. Над домами в прозрачном и неподвижном воздухе поднималось множество дымов; на мутной, быстрой Куре медленно поворачивались большими колесами плавучие мельницы; за ними от самой Куры стояли старые стены домов, такие высокие, что река казалось, текла по дну глубокого ущелья; из дверей кое-где висели лесенки к воде; дальше, на азиатской стороне, видны серые минареты, купола и дымы; еще дальше кольцом охватили город каменистые и бурые холмы, и за ними горы, еще дальше — снега…
Константин Паустовский
Бросок на Юг (отрывок)
Я знал уже много мест и городов России. Некоторые из этих городов уже брали в плен своим своеобразием. Но я еще не видел такого путанного, пестрого, легкого и великолепного города, как Тифлис.
И заканчиваю свой поэтический репортаж опять А.С Пушкиным J
Александр Пушкин
Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года
Отроду не встречал я ни в России, ни в Турции ничего роскошнее тифлисских бань. Опишу их подробно.
Хозяин оставил меня на попечение татарину-банщику. Я должен признаться, что он был без носу; это не мешало ему быть мастером своего дела. Гассан(так назывался безносый татарин) начал с того, что разложил меня на теплом каменном полу; после чего начал он ломать мне члены, вытягивать суставы, бить меня сильно кулаком;я не чуствовал ни малейшей боли, но удивительное облегчение. (азиатские банщики приходят иногда в восторг, вспрыгивают вам на плеси, скользят ногами по бедрам и плящут по спине вприсядку, и отлично. После сего долго тер он меня шерстяною руковицей и, сильно оплескав теплой водою, стал умывать намыленным полотняным пузырем. Ощущение неизъяснимое: горячее мыло обливает вас как воздух! NB: шерстяная руковица и полотняный пузырь непременно должны быть приняты в русской бане: знатоки будут благодарны за такое нововведение.
После пузыря Гассан отпустил меня в ванну; тем и кончилась церемония.
И дело не только во вкусной еде и вине, теплом климате и красивой природе. Грузия - это прежде всего дружелюбные люди, самобытная культура и древняя история. Это страна, где гармонично совмещаются Запад и Восток, Европа и Азия. Солнечная Сакартвело пленяет своих гостей, влюбляет в себя, наполняет силами. Туда хочется возвращаться снова и снова. Это место, где каждый чувствует себя как дома, в кругу родных и близких друзей.
Свою особую роль Грузия сыграла и в русской культуре. Это был край, куда в поисках вдохновения стремились талантливые литераторы, поэты, художники и музыканты со всей России. О некоторых из них мы расскажем в нашем материале.
Жизнь Александра Грибоедова была тесно связана с Грузией. Он долгое время жил и работал в Тифлисе (нынешнем Тбилиси). Именно в этом городе он дописал свою знаменитую комедию «Горе от ума ». И здесь же с успехом прошли первые постановки его пьесы. Грузинские дворяне, только-только начавшие знакомиться с русской культурой и российской словесностью, ставили ее на сценах любительских домашних театров. Летом 1828 года Грибоедов женился на Нине Чавчавадзе - грузинской княжне, дочери выдающегося поэта-романтика Александра Чавчавадзе . Но прожить вместе им было суждено всего несколько недель. Поэта отправили с дипломатической миссией в Персию, а уже через полгода разъяренная толпа устроила резню в российском посольстве в Тегеране.
Тело Грибоедова доставили в Тифлис и торжественно похоронили в пантеоне на горе Мтацминда. Над его могилой убитая горем Нина поставила памятник, надпись на котором гласит: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!». Надгробие Грибоедова и поныне считается одной из главных достопримечательностей города, а его именем назван Тбилисский русский драматический театр - старейший в мире русский театр, действующий за пределами России.
В Грузии бывал и Пушкин. Александр Сергеевич проезжал мимо Тифлиса, когда догонял регулярную армию, шедшую на войну с Турцией в Западную Армению. Утомившись от долгого пути по Военно-Грузинской дороге, он решил на несколько дней остановиться в городе, чтобы набраться сил, а заодно встретиться со своими товарищами по лицею (многие из которых находились в те годы именно в Тифлисе).
За эти дни поэт успел побывать в знаменитых серных банях Абанотубани, принять участие в нескольких шумных застольях, вдоволь нагуляться по извилистым городским улочкам, а также понаблюдать за жизнью и нравами местных жителей. Свои воспоминания о Грузии он оставил в повести «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года ».
Пожалуй, самым известным русским «кавказским» писателем был Михаил Юрьевич Лермонтов. Высланный из России за стихи на смерть Пушкина, Лермонтов попал в Нижегородский драгунский полк, дислоцировавшийся в те годы на Кавказе. Впечатления от пережитого и увиденного им за время службы в регулярной армии сильно отразились на его личности, превратив его из столичного повесы в одинокого меланхоличного романтика.
Красота природы, жизнь горцев и народный фольклор: все это наложило на него свой отпечаток, а впоследствии и легло в основу большинства его произведений, во многих из которых действие происходит именно в Грузии («Демон », «Мцыри » и т.д.). И по сей день на въезде в Тбилиси стоит памятник великому русскому поэту-романтику, для которого Кавказ служил неисчерпаемым источником вдохновения, а Дарьял, Мцхета и Старый Тифлис стали его настоящей творческой родиной.
Незадолго до поступления в Кавказскую армию двадцатитрехлетний Лев Толстой жил в Тифлисе. Поселившись в доме немецкого колониста, он начал писать свое первое литературное произведение - повесть «Детство ». Параллельно он вел дневники, записывая в них свои мысли и воспоминания о грузинской столице. Именно в этот период своей жизни он понял, что хочет стать профессиональным писателем. Впоследствии опыт участия в Кавказской войне и впечатления от пребывания в Грузии легли в основу знаменитой повести «Хаджи-Мурат», а также других произведений великого русского классика.
Братья Немировичи-Данченко родились в семье офицера в городе Озургети Кутаисской губернии (ныне - в Гурии).
Детские годы Василия Ивановича прошли в походной обстановке - он много путешествовал по Грузии, Азербайджану и Дагестану. Как старшему сыну, ему было предписано пойти по стопам отца и стать военным, поэтому его отправили учиться в Александровский кадетский корпус в Москве. В Грузию он вернулся только в 1876 году, когда в Аджарии (крае, соседствующем с его родной Гурией) назревало восстание против турок. Его впечатления от увиденного отразились во второй части «Под горячим солнцем». Уже в следующем году, будучи кадровым офицером императорской армии, Василий Немирович-Данченко принял участие в Русско-турецкой войне 1877 - 1878 годов, нашедшей свое отражение в его знаменитой книге «Скобелев».
Иначе сложилась судьба его младшего брата - Владимира Ивановича, которого родители отправили учиться в Тифлисскую гимназию. Будучи гимназистом, он вместе со своим другом Александром Сумбатовым-Южиным (настоящая фамилия Сумбаташвили) снимал небольшую квартирку на окраине города, где молодые люди сочиняли свои первые пьесы и давали небольшие представления для друзей и знакомых. Мало кто мог тогда представить, что впоследствии они станут величайшими театральными деятелями России и Советского Союза, один из которых будет основателем МХТ, а другой - директором Малого театра.
В 1876 году, окончив гимназию с серебряной медалью, Владимир Немирович-Данченко уехал в Москву, чтобы отучиться на юриста. Его товарищ остался в грузинской столице, в которой в том же году состоялся его актерский дебют на сцене одного из городских театров. Впоследствии друзья встретились уже в Москве.
Летом 1888 года двадцатидвухлетний Дмитрий Мережковский путешествовал по Грузии. Прибыв в курортный город Боржоми, он встретился с одним из своих знакомых, который в ходе разговора показал ему фотографию начинающей поэтессы Зинаиды Гиппиус. Взглянув на нее, Мережковский воскликнул: «Какая рожа!». Но по иронии судьбы всего через несколько дней, гуляя по одной из городских улиц, он случайно столкнулся с восемнадцатилетней девушкой. Ей оказалась как раз... Зинаида Гиппиус. Через полгода они обвенчались в Тифлисе. И прожили вместе 52 года, за которые, по словам Зинаиды Николаевны, «не разлучались ни на один день». Эта странная встреча на одном из грузинских курортов положила начало одному из самых крепких и плодотворных творческих союзов в русской культуре.
В рамках своего первого «Хождения по Руси» Максим Горький побывал и в Грузии. Именно эта страна стала его своеобразной литературной родиной. Первый рассказ молодого писателя («Макар Чудра ») вышел в Тифлисе. Произошло это в 1892 году, когда Горький работал в мастерских Закавказских железных дорог. Вскоре после этого начинающий литератор отправился на строительство черноморского шоссе в Абхазию. На одной из пустынных дорог между Сухуми и Очамчире ему повстречалась беременная женщина, у которой внезапно начались роды. Писателю пришлось принять у нее ребенка, перекусив пуповину зубами. Этот эпизод из жизни лег в основу рассказа «Рождение человека», а акушерский подвиг Пешкова (это настоящая фамилия Горького) впоследствии был отлит в бронзе неподалеку от реки Кодори.
Вернувшись после этого в Россию, Горький все время вспоминал солнечную Сакартвело. В течение своей жизни он неоднократно приезжал в Грузию, где встречался со своими друзьями и знакомыми. Вместе с ними, принимая участие в традиционных застольях, он пел гурийские и картли-кахетинские песни, с молодости покорившие его своей красотой и чувственностью, а о самой стране с улыбкой на лице говорил: «Грузия из бродяги сделала меня литератором».
Маяковский родился в семье лесничего в селе Багдати Кутаисской губернии (ныне - город в Имеретии). Вплоть до девяти лет он практически не разговаривал на русском языке - только дома с родителями. Все остальное время он проводил в компании своих грузинских сверстников. Ситуацию изменило его зачисление в Кутаисскую гимназию, преподавание в которой велось на русском. Но всего через четыре года после поступления в его доме произошло несчастье - отец скончался от заражения крови, случайно уколов палец иголкой.
После смерти кормильца мать решила вместе с детьми навсегда переехать в Москву. Тем не менее, в течение всей своей жизни, Маяковский неоднократно возвращался на свою малую родину, где у него осталось так много друзей и знакомых. Сам поэт гордился тем, что родился в Грузии, а в некоторых своих стихотворениях он и вовсе называл себя грузином.
Первая поездка Бориса Пастернака в Грузию состоялась в 1931 году, когда он прибыл в Тбилиси по приглашению своего друга, поэта Паоло Яшвили. Там же он познакомился с выдающимися грузинскими деятелями культуры - Тицианом Табидзе , Ладо Гудиашвили, Николозом Мицишвили, Симоном Чиковани , Георгием Леонидзе и другими. Их знакомство переросло в тесную многолетнюю дружбу, а трехмесячное пребывание Пастернака в Грузии оставило глубокий след в его душе.
Увлекшись культурой и историей этой страны, он также заинтересовался и ее литературой. Вскоре по возвращении в Россию он с увлечением принялся за переводы произведений грузинских классиков. Среди самых известных его работ - «Змеед» Важи Пшавелы и лирика Николоза Бараташвили . Дружба поэта с известными представителями грузинского искусства продлилась почти 30 лет, а сама Грузия стала для него второй родиной, куда он неоднократно возвращался в течение всей своей жизни.
Эрлом Ахвледиани"Вано, Нико и охота"
Однажды Hико казалось, что Вано птица, а сам он охотник.
Вано волновался и думал: «Что делать, я не птица, я Вано». Hо Hико не верил, он купил двуствольное ружье и стал поглядывать на небо. Он ждал, когда Вано взлетит, чтобы убить его. Hо небо было пустым.
Вано и впрямь боялся превратиться в птицу и взлететь; он таскал камни в кармане, чтобы не взлететь; много ел, чтобы не взлететь; не смотрел на ласточек, чтобы не научиться летать; на небо не смотрел, чтобы не захотелось летать.
Hико, - говорил Вано Hико, - брось ты это ружье и не гляди на небо. Я не птица, я Вано… Какая же я птица?
Ты птица, и кончено! Взлетай поскорее, я выстрелю. Я охотник.
Hико, - говорил Вано Hико, - ну какая же я птица, когда я Вано.
Hе надоедай, - разошелся Hико, - не надоедай, а то выстрелю. Hа земле будешь - все равно выстрелю, как будто ты только что приземлился.
Вано замолчал и ушел.
Придя домой, Вано плотно пообедал, нашил на рубашку много карманов, набил их камнями и задумался.
«Hаверно, Hико не знает, что такое птица, а то не превратил бы меня в птицу.
Нодар Думбадзе
"Собака"
История эта началась в августе сорок первого и закончилась ровно два года спустя.
Суровое дыхание войны наше село почувствовало уже через месяц. Привыкший к зажиточной жизни колхозник не смог сразу осмыслить всего ужаса происшедшего, не рассчитал своих возможностей, и случилось так, что амбары и лари во многих домах опустели уже в августе, а в нашем доме и того раньше...
Измученный водянкой дед Спиридон дни и ночи просиживал у камина, и все заботы по хозяйству легли на мои плечи. Да что хозяйство! У меня и сейчас начинает ломить спина, как вспомню, сколько я тогда натаскал из лесу дров и хвороста: пропал бы бедный старик без тепла.
25 августа был съеден последний кусок мчади. Дед извлек из стенного шкафа закупоренную кочерыжкой десятилитровую бутыль с водкой и сказал:
Положи в корзину, ступай в Чохатаури и обменяй на пуд кукурузы. Того, кто предложит меньше, облей этой самой водкой, разбей бутыль и возвращайся домой... Водка тутовая, и в ней восемьдесят градусов, надо ж понимать!.. Вот так.
Михо Мосулишвили
"Танец со скалой"
"Если в вечный снег навеки ты
Ляжешь - над тобою, как над близким,
Наклонятся горные хребты
Самым прочным в мире обелиском".
Владимир Высоцкий, "К вершине" (Памяти Михаила Хергиани).
Однажды, осенью 1968 года дядя взял меня, - мальчика шести лет от роду - посмотреть на тренировку скалолазов в тбилисском ботаническом саду.
И тогда я, сидя на исключительно элитарном месте, в "ложе Бенуара", то есть на дядиной шее, увидел потрясающее зрелище.
Нет, это нельзя было назвать скалолазанием.
Это было танец на скале! Или со скалой! Ой, как филигранно, по-кошачьи, особенно двигался один из них. И правда - будто танцевал, ловко поднимаясь вверх по скале. Одним только пальцем зацеплялся за выступы, которых не замечали другие.
А кто он? -- спросил у дяди.
Который? -- щуря слезящиеся на солнце глаза, посмотрел на меня.
Вон тот, который на скале танцует.
И тебе понравилось? -- обрадовался дядя. -- Он -- Тигр Скал!
А почему Тигр?
В газетах писали, что за своё умение с невероятной быстротой проходить сложные скальные маршруты он получил от английских альпинистов прозвище "Тигр скал".
А кто он по-правде?
Миша Хергиани!
Правда? А я ведь тоже Миша! -- обрадовался я.
Да, вы тезки! -- засмеялся дядя. -- А еще говорят, что если он одним только пальцем зацепится за голый выступ скалы, целую неделю провисит над пропастью и не издаст стона...
Акакий Церетели
"Баши-Ачук"
(историческая повесть)
Глава первая
Откуда-то из необозримой дали мчится, извиваясь змеей, бурливая Арагва и, пробивая себе путь, яростно, с размаху налетает на отвесную скалу! Отброшенная несокрушимой твердыней, оглушенная, ошалевшая, она останавливает здесь свой бег, как бы для того, чтоб перевести дух, и, покружившись на месте, снова устремляется вперед, но течет уже медленнее, осмотрительнее, со стоном и рокотом унося свои воды в долину.
На вершине этой отвесной скалы, разрезая облака, высится огромный неприступный замок, словно надежный часовой, озирающий с высоты окрестности. Замок обнесен высокой крепкой оградой, и только с востока виден протянувшийся вдоль всей стены балкон.
В замке уже отполдничали. Эристав Заал, почтенный старик, сидел, поджав ноги, на тахте, стоявшей в углу балкона, и перебирал четки.
Тут же рядом, придвинув стул к самым перилам, супруга Заала читала «Канон страстей». Псалтырь лежала у нее на коленях; прочитав псалом, - а повторить его ей предстояло, по обегу, сорок раз, - княгиня крестилась и передвигала очередной узелок на шнурке, заменявшем ей четки.
Александр Казбеги
"Элеонора"
Юная и шаловливая, изнеженная и лукавая, своенравная и прекрасная Элеонора, дочь богатого феодала Вахтанга Хелтубнели, была предметом мечтаний тогдашней молодежи.
Все, кто были достаточно знатны, богаты и блестящи, неотступно искали ее руки, каждый мечтал о чести стать ее супругом, измышляя тысячи способов понравиться ей. Но Элеонора, надменная в своей красоте и гордая тем, что отец ее был правителем всего края, происходил из самого знатного рода в стране и обладал несметным богатством, смеялась над своими поклонниками, в то же время притягивая их к себе, разжигала в них огонь любви, никому не покоряясь сама. Множество молодых людей окружало прекрасную девушку, они вздыхали, томились по ней, лишенные сна и покоя, но все было тщетно. Их пламенные слова, порывисто-самоотверженные поступки и огненно-сверкающие взгляды не в силах были смягчить сердца Элеоноры, не могли растопить вокруг нее ледяную броню.
Анна Антоновская
"Великий Моурави"
(роман-эпопея в 6-ти книгах)
Книга первая "Пробуждение барса"
Часть первая
Над пропастью навис угрюмый утес с замшелыми боками. Внезапно с его чуть пригнутого плеча сорвался беркут. Распластав будто выкованные из черного
железа крылья и гневно приоткрыв изогнутый, как погнувшийся наконечник копья, клюв, хищник ринулся к солнцу. Пошатнулось ошеломленное солнце и упало, и вмиг разлетелось на куски, роняя красно-зелено-оранжевые брызги на
побагровевшие высоты Дидгори.
"Ох!.. хо!.." - проскрипела вынырнувшая из зарослей орешника арба. Теребя морщинистыми шеями ярмо, два буйвола, чуть скосив выпуклые глаза, равнодушно зашагали к горному лесу. Папуна Чивадзе, приподнявшись, хотел было высказать свое мнение о невежливом поведении беркута, но... что это распласталось на крутом выступе?
Не то барс, не то другой неведомый солнечный зверь с расплавленными пятнами
на словно дымящейся шкуре. Решил Папуна Чивадзе посоветовать солнцу, чтобы,
уходя, оно подбирало свои одежды, но что-то свалилось с арбы и ударилось о
придорожный камень. Подхватив бурдючок и швырнув его на место, Папуна Чивадзе собирался поразмыслить о правилах общения путников земных с надземными и небесными, но внезапно в ветвях пораженного молнией дуба взволнованно чирикнула розовая птичка и мысли Папуна перенеслись к маленькому домику, где "птичка", похожая на розовую, ждет обещанные бусы. Он хотел было хворостиной поторопить буйволов, но раздумал и предался созерцанию притихшего леса.
Скатилось за вершины солнце, исчез беркут, померк барс. Легкой поступью
на землю спускалась ночь, волоча за собой плащ, усыпанный не то мерцающими
светляками, не то звездами.
Константин Гамсахурдиа
"Десница великого мастера"
Пролог
Военно- Грузинская дорога -красивейшая в мире, Дардиманди - замечательный конь, а верховая езда - лучший отдых для меня. Когда остромордый, широкогрудый, крепконогий копь, насторожив уши, смотрит на меня, во мне просыпается неиссякаемая энергия, и кажется, что я вновь родился на свет и еще не успел вкусить на этой прекрасной земле восторга от быстрого конского бега и радости движения.
Я глажу маленькие, как листья бука, уши Дардиманди, смотрю в его черные глаза и заражаюсь той неуемной силой, которой природа-мать так щедро наградила его…
Случилось однажды, что мой благонравный конь внезапно разгорячился и пришел в такую ярость, что хоть до самых Кара-Кумов скачи на нем карьером.
Широко раскрыв свои прекрасные большие глаза на блестящие авто, чумазые грузовики, он, поглощая пространство, понес меня вдаль. Я не склонен порицать Дардиманди за то, что в нем закипела горячая кровь неутомимого скакуна…
Тбилиси у нас на глазах разросся в большой город. Огни электрических ламп сверкают на горе святого Давида, в парке имени Сталина. Электрические шары, отраженные в волнах Куры, покачиваются около моста Героев и вдоль широкой набережной Сталина. И вот, когда авто со слепящими фарами ревели прямо в уши, убегая по гудронированному шоссе, выли заводские сирены, тарахтели тракторы, идущие в колхозы, и весело позванивали велосипедисты, степенный Дардиманди стал поминутно вздрагивать, беспокойно фыркать и грызть удила. Ни удилами, ни мундштуком не удержать его. Вытянув изогнутую, как у лебедя, шею, он рвался вперед. Я старался обуздать его порыв, прибрать к рукам, но он, занесши вперед круп, неожиданно пошел боком.
Гурам Дочанашвили
"Тысяча мелких забот"
Они никак не могли договориться.
Приходи, когда хочешь, - снова и снова повторял бухгалтер.
А когда все-таки, вы же не сидите тут с утра до вечера!
Вот человек! Раз говорю, значит, буду.
Неужели не можете сказать точно?
Когда угодно... Ну и человек! Когда надумаешь, тогда и приходи...
А если не застану вас? - раздраженно прервал бухгалтера Сандро. - У меня времени в обрез.
Не беспокойся, застанешь. Сигарета найдется?
Оба закурили и как будто успокоились; бухгалтер даже откинулся на стуле, с наслаждением пуская дым к потолку, но Сандро опять засомневался и спросил как бы между прочим:
А вообще-то вы в первой половине дня бываете или во второй?
Слушай, друг... - Бухгалтер явно обиделся. - Говорю тебе, приходи в любое время. Не буду на месте, обождешь, что ты заладил...
Так я и знал, - разнервничался Сандро, - весь день потеряю тут завтра! Поймите, нам выезжать послезавтра утром.
Утром? А Марго сказала - вечером.
Это они вечером, а мне с машиной ехать утром...
Ладно, ладно, успокойся. Приедешь завтра и получишь - деньги будут выписаны.
Пожалуйста, не забудьте про деньги для топографа.
Не забуду, как я могу забыть! Не волнуйся!
Гурам Мегрелишвили
"Писатель"
I этап. Как все начиналось
Как и большинство молодых представителей моего поколения, в результате ничегонеделанья, игры в карты, домино и нарды, курения травки и безоглядных пьянок, я впал в глубочайшую депрессию. В моем словарном запасе с возрастающей частотой стали появляться такие фразы, как: - все, я завис… весь кончился… ничего не колышет… я уже летаю… все до фени… и т. д. К тому же из на удивление покладистого мальчика я превратился в конфликтную, злоязычную и безжалостную особу.
Проблемы возникли у меня и во взаимоотношениях с родителями (ненавижу: - пап, дай два лари), я стал на дух не переносить родственников (пошли они… какой от них прок?!), возненавидел соседей (и у этого лоха такая машина?!) и едва не стал полицейским.
Нервы у меня разошлись вовсю. Ни работы, ни перспективы найти работу, ни перспективы появления перспективы найти работу. Короче, единственная мечта, что у меня осталась - поскорей бы состариться и умереть. И тут мне в руки попала американская книга мудрых мыслей. В ней было написано:
II этап. Что было написано в американской книге
мудрых мыслей: «Если не знаешь, что делать - женись!»
Лео Киачели
"Алмасгир Кибулан"
На Ленхерских лесозаготовках, там, где Хуберчала впадает в Ингури, работали сваны. Собралось их человек десять. Был здесь и Алмасгир Кибулан, житель отдаленного селения Халде. Алмасгир резко выделялся среди земляков своим богатырским сложением - так старинная башня возвышается над обычными сванскими домами.
С Кибуланом пришел его сын Гивергил. Односельчане прозвали юношу «Дали гезал», что значит «Сын Дали» - такой он был удачливый охотник!
Гивергилу едва исполнилось пятнадцать лет, и отец впервые взял его на лесозаготовки.
Алмасгира вызвал из деревни его родственник Бимурзола Маргвелани. Он тоже был родом из Халде, но жил теперь постоянно в Ленхери.
Еще год назад Бимурзола договорился со старым подрядчиком Каузой Пипия о том, что к началу будущего лета сдаст ему в селении Джвари сотню отборных сосновых бревен определенного размера. Подписав соглашение, Бимурзола получил от подрядчика задаток и разрешение на заготовку леса. Кроме Алмасгира Кибулана и Гивергила, Бимурзола привлек к работе еще нескольких своих бывших соседей - опытных лесорубов.
Гурам Петриашвили
"Малыш-динозавр"
В давние-давние времена на бескрайней равнине паслись динозавры.
Огромные-преогромные были динозавры, каждый - раз в десять больше слона.
Неуклюжие, неповоротливые, они лишний шаг ленились делать. Вытянув свою длинную шею, день-деньской водили головой из стороны в сторону. Только выщипав всю траву перед собой, нехотя ступали дальше.
Паслись так динозавры.
Медленно, неторопливо двигали и двигали челюстями.
А чего им было спешить?
Травы - сколько хочешь, равнине конца-краю не видно.
Незаметно однообразно тянулось время.
Появлялись динозавры-малыши, учились щипать траву, росли, становились большими динозаврами, и, как все другие, с утра до вечера ели траву, жевали и жевали.
Но вот однажды какой-то малыш поднял глаза от травы. Потом вытянул шею и ещё выше вскинул голову.
О, как чудесно, оказывается, глядеть вверх.
Нико Ломоури
"Русалка"
Помню, когда я был еще совсем маленьким и не мог уверенно держать в руке не то что пастушеский бич, но даже прут, которым погоняют волов; в пору, когда мне не доверили бы не только стадо, но даже поросенка в поле, - у меня было одно заветное желание: мне хотелось побывать в лесу. Все, кому я решался высказать свое желание, неизменно подымали меня на смех.
Экая подумаешь невидаль - лес! Ты что же, малыш, клад там зарыл или зерна жемчужные посеял?
Клад! Жемчужные зерна! В ту пору я даже не понимал значения этих слов. Мои желания не простирались тогда так далеко.
Обычно мой отец и три моих дяди привозили мне из лесу то голубиные яйца, то зайчонка, то маленьких пискливых перепелят; они дарили мне пригоршни лесных орешков с плотными сочными ядрышками - мое любимое лакомство; привозили они мне и пучки красноватых гибких ивовых прутьев, из которых я плел потом маленькие запруды для рыб, водившихся в нашей речушке. Каждую весну я получал в подарок маленькую звонкую дудочку, искусно вырезанную из тростника.
Я чувствовал себя в ту пору безгранично счастливым.
Эгнате Ниношвили
"Гогия Уйшвили"
Опять к нам в деревню поставили «экуцию». Сегодня староста обегал всех и объявил: мы должны внести на содержание этой «экуции» по десять рублей с дома, да еще дрова, сено, кукурузу и прочее! - с болью и безнадежностью в голосе говорила Марине своему мужу Гогии вечером, когда тот вернулся с работы.
Как! Опять «экуция»!.. С ума ты что ли сошла, баба! Если опять они поставят к нам «экуцию», остынет наш очаг!.. - сказал Гогия, и лицо его нахмурилось.
Ты что на меня-то сердишься, точно я в этом виновата! - упрекнула мужа Марине.
Заладила! Сержусь на тебя! Пойми, о чем я говорю! Ты должна была сказать этому анафеме: выкуп, мол, за барщину плати, да церковный налог на содержание попа плати, да почтовый налог плати, да дорожный налог плати, и не перечислить еще, какую пропасть налогов мы должны поставлять нашим горбом. Мало им этого показалось, у вас, говорят, разбойники скрываются, взяли и поставили к нам прошлый год «экуцию», разорили нашу деревню. Вот что ты должна была сказать ему! - так говорил Гогия, подсаживаясь к очагу.
Отар Чиладзе
"Железный театр"
1
Землю возили на арбах. В ямках пузырилась мутная вода. Между ямок были разбросаны саженцы с укутанными в тряпки корнями: какой-то чудак-немец задумал разбить сад на песке. В порту несколько
полусгнивших барок терлись бортами друг о друга. Искривленное отражение мачты покачивалось на зеленоватой морской глади. Чайки кричали, заливались хохотом. На берегу валялась мертвая лошадь. Из
ее распоротого брюха внезапно выскакивала крыса, рассекала воздух, как снаряд, и плюхалась в мире. «Прямиком в Турцию», - говорил папа. Но всего удивительнее был молочник. Бидон молочника дразнил
его, высовывая белый, дымящийся язык. У самого же молочника голова была обвязана башлыком, а изо рта торчала длинная пестрая трубка, которую он непрестанно со свистом посасывал. «Посажу тебя в
эту посудину - родной отец вовек не отыщет!» - говорил он с улыбкой. Вместе с пустым бидоном он уносил остатки яств со вчерашнего стола. После него оставался на балконе сдобный запах, теплый и
влажный. Так начиналось утро.
Сулхан-Саба Орбелиани
"О мудрости вымысла"
Жил некогда царь, деяний которого никто не в силах себе представить; он скопил в своем сердце добротой и благотворением столько милосердия, что и сам не мог его измерить. Пылкость и жестокость
своего гневливого сердца он побеждал благостным дуновением богобоязненности, щедростью утолил жар больше, чем облака, несущие влагу; обильнее дождя, падающего с небес, были дары, которыми он
награждал людей.
Страх и трепет перед ним охватили всю землю; люди боялись его больше грома, по его милость и ласка были пленительнее и сладостнее, чем сосцы матери для младенца.
Имя этого великого и прославленного царя было Финез.
У него был везир, мудрость его достигала небес. Умом своим он измерил вдоль и поперек земную твердь, ученостью проник в морские бездны, воздушные явления и звездные пути он начертал на скрижалях
своего сердца. Кротостью своих речей он укрощал диких зверей, уподобляя их людям. По слову его скалы таяли, как воск, птицы говорили человечьими голосами.
Имя этому везиру было Седрак.
Чабуа Амирэджиби
"Сорока-сплетница"
Лиса, осёл и кукушка привели на суд ко льву сороку.
Лев зевнул, надел очки и сказал:
- В чём провинилась сорока?
Лиса сказала:
- Сорока распустила про меня слух, что я бесхвостая. Я подумала: задеру-ка хвост повыше, все увидят, что хвост у меня есть, и не станут больше надо мной смеяться. С тех пор я так и привыкла
ходить. Охотники меня издалека видят. И каково мне теперь, уважаемый судья, без хвоста жить, посудите сами!..
Лиса положила на стол перед львом хвост, весь подпалённый и пробитый дробью. Лев поправил очки, внимательно осмотрел его, вздохнул и сказал:
- Какой был пышный хвост! Такого, как у лисы, хвоста ни у одного зверя не было!
Лев повернулся к сороке и спросил:
- Ты зачем лгала?
- Откуда я знала, что у неё такой пышный хвост? Ошиблась я, простите меня! - ответила сорока.
Даниел Чонкадзе
"Сурамская крепость"
Прошлым летом, когда, истомленные нестерпимой жарой, жители Тбилиси искали прохлады за городом, несколько молодых людей, а среди них и ваш покорный слуга, уговорились собираться каждый вечер на
Песках, за рекою, против анчисхатской церкви, и весело проводить там время до поздней ночи. В уговоре нашем имелось такое условие: каждый должен был рассказать какое нибудь предание, притчу или
повесть из грузинской жизни.
Был один из тех прекрасных вечеров, которыми столь часто в нашей стране сменяются знойные дни. Молодые люди только что искупались в реке; одни пили чай, другие еще одевались, остальные же
окружили Д. Б. , - он, положив на колено тари, что-то наигрывал и напевал вполголоса. Спустя некоторое время, когда все напились чаю и слуги принялись за приготовления к ужину, молодые люди
вспомнили, что в этот вечер еще не слышали очередного рассказа. Стали выяснять, чья сегодня очередь; оказалось, что каждый уже рассказал что-нибудь. Попросили одного, попросили другого - однако
охотников не находилось. Пришлось кинуть жребий. Один из нас, поднявшись с места, стал считать: «Ицило, бицило, шрошано…» и т. д. Считалка закончилась на Нико Д.
- Поздравляем, Нико! Поздравляем! - закричали все наперебой.
- Нет, друзья, избавьте меня сегодня. Право, не знаю что рассказывать, не готовился.
- Эх, друг Нико! Помяни бога и начни: «Жили-были…», а дальше само пойдет, уверяю тебя! - сказал наставительным тоном Сико.
- Ладно… Так слушайте же! - И Нико начал.
Михаил Лохвицкий
"Поиски богов"
Лета 1867-го, марта месяца, седьмого дня от Рождества Христова, по григорианскому календарю, или первого числа месяца зуль каада, 1233 года, по мусульманскому, или за две недели до головного дня
первого месяца Нового, несчетного года от порождения адыгов Солнцем, по летосчислению адыгскому, над горами Кавказа голубело небо, пропитанное жарким сиянием низко и медленно плывущего дневного
светила.
Горячие лучи оплавили лед на повернутой к солнцу вершине горы, струйки воды змеями заползли под толщу слежалого снега, размыли его связи с промерзшей землей, и громадная, как нартский
конь-альп, лавина, еле слышно вздохнув, устремилась во все ускоряющийся бег по крутому склону, уплотняя воздух. Твердь снега и воздуха срывала с основания нагромождения скал, срезала, словно
травинки, кривые дубки, ели, пихты, и ущелье огласилось тихим стоном ужаса.
Ладо Мрелашвили
"Мальчишки из Икалто"
В грозу
Гром грохотал с такой силой, что заглушал треск и скрип деревьев, сгибающихся под порывами ветра. Ливень хлестал как из ведра. Шумные ручьи сломя голову неслись по скатам и низвергались в овраг
Икалто, где пенился и рычал, ворочая камни, вздувшийся поток. Вокруг не было ни души. На балконах домов и под балконами, уткнув носы в тёплые пушистые хвосты, лежали лохматые псы. И только за
околицей, возле леса, в старом, заброшенном сарае молния высвечивала два мальчишеских лица, Судя по их выражениям, мальчишкам были нипочём гроза и ветер, бушующие за стенами.
- Ну и ночка! - проговорил один из них и опустился на солому, устилавшую весь сарай.
- Да, вовремя мы сюда добрались, не то не просохнуть нам до утра.
- Ха-ха-ха! Дома-то сейчас уверены, что я у тебя. А твои старики думают, что ты у нас…
- Потише, Гоги, не смейся так громко!
- Ничего, Сандро, в таком шуме всё равно никто не услышит.
Гурам Панджикидзе
"Седьмое небо"
1
Раннее июльское утро.
Воздух над аэродромом прозрачен и чист.
У трапа ТУ-104 толпятся и громко переговариваются пассажиры. Стюардесса, понимая всю безнадежность своих усилий, пытается их утихомирить.
- Товарищи! Товарищи, не торопитесь. Все успеете.
Леван Хидашели стоит поодаль и молча смотрит на своих беспокойных попутчиков. Он не любит суеты.
С жужжанием, как пчелы, пассажиры исчезают один за другим в темном отверстии входа.
Вот уже скрылся последний, а Леван все еще не двигался с места. Стюардесса вздохнула с облегчением и только сейчас заметила его. Леван почувствовал на себе взгляд. Машинально потянулся к карману,
хотел вытащить коробку папирос, но вдруг вспомнил, что курить у самолета нельзя. С досадой махнул рукой и поднял свою спортивную сумку.
- Вы в Тбилиси? - спросила стюардесса, взглянув на билет.
Леван ничего не ответил.
Нико Лордкипанидзе
"Богатырь"
Прангулашвили издавна славились по всей Нижней Имеретии своей богатырской силой. Недаром их часто называли Вешапидзе. И в самом деле они обладали столь же чудовищной силой, сколь и чудовищной
прожорливостью. В боях Вешапидзе никогда не притязали на первенство, но кинжалом, величиною с буйволиное ярмо, орудовали так, словно то был легкий прутик.
И применяли они это оружие своеобразно. Если вражеский отряд приближался гуськом, Прангулашвили разили противника прямо в грудь или живот, не разбирая, в кость или мякоть, одним ударом насаживали
на острие кинжала по два-три человека и потрошили их, точно поросят. Если же враг наступал развернутым строем, они били наотмашь от правого уха к левому бедру, сокрушали одним ударом двоих
противников, а третий сам валился на землю, то ли от ужаса перед сверкающим лезвием, то ли опрокинутый воздушной волной.
На войну Прангулашвили обычно посылали только одного воина, ни больше, ни меньше, поскольку весь их род состоял из одной семьи.
Григол Абашидзе
"Долгая ночь"
Грузинская хроника XIII века
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Дети играли у ручья, текущего по каменному желобу. Среди них был юноша, вероятно, не старше шестнадцати лет, хотя на вид, и ростом, и шириной плеч, да и серьезной задумчивостью в лице, он
выглядел намного старше своих лет. Юноша старательно прилаживал игрушечное мельничное колесо. Он воткнул по обе стороны ручья тонкие развилки, положил на них ось колеса и теперь постепенно
опускал его, чтобы светлая, летящая по ровному желобу струя задела за легкие деревянные лопасти. Внезапно он отнял руки, распрямился. Колесо завертелось, разбрызгивая на траву мелкие прохладные
капли. Дети столпились у чудесной мельницы, теснясь и мешая друг другу.
Распрямившись, юноша действительно оказался высоким, широкоплечим, стройным. Он стоял над ручьем, как великан над большой рекой, опираясь ногами на разные берега. И вода, и возня детей, их визг и
веселый смех были где-то внизу, и юноша уж не видел ни летящей по желобу воды, ни веселого колесика, ни детских лиц. За близким шумом и смехом он различил вдалеке что-то такое, что заставило его
насторожиться и вслушаться. Потом он метнулся к широким воротам, выходящим как раз на проезжую дорогу.
По дороге трусил лопоухий ослик. На нем сидел не старый еще, но, как видно, рано отяжелевший, рыхлый мужчина. Он был бледен той болезненной бледностью, которая появляется, если человек мало
двигается, мало видит солнца и свежего воздуха.
