«Добрый человек из Сычуани» (вариант перевода: «Добрый человек из Сезуана» , нем. Der gute Mensch von Sezuan ) - пьеса-парабола Бертольта Брехта , законченная в 1941 году в Финляндии , одно из самых ярких воплощений его теории эпического театра .
Замысел пьесы, первоначально называвшейся «Товар любовь» («Die Ware Liebe»), относится к 1930 году; набросок, к которому Брехт вернулся в начале 1939 года в Дании , содержал пять сцен. В мае того же года, уже в шведском Лидинге, был закончен первый вариант пьесы; однако два месяца спустя началась её коренная переработка. 11 июня 1940 года Брехт записал в своём дневнике: «В который раз я вместе с Гретой - слово за словом - пересматриваю текст „Доброго человека из Сычуана“», - лишь в апреле 1941 года, уже находясь в Финляндии, он констатировал, что пьеса закончена . Задуманная первоначально как бытовая драма, пьеса в конце концов приняла форму драматической легенды .
Первую постановку «Доброго человека из Сычуани» осуществил Леонгард Штеккель в Цюрихе , - премьера состоялась 4 февраля 1943 года . На родине драматурга, в Германии, пьеса впервые была поставлена в в 1952 году - Гарри Буквицей во Франкфурте-на-Майне .
На русском языке «Добрый человек из Сычуани» был впервые опубликован в 1957 году в журнале «Иностранная литература » в переводе Е. Ионовой и Ю. Юзовского , стихи перевёл Борис Слуцкий .
Ван - водонос
Три бога
Шен Те
Шуи Та
Янг Сун - безработный летчик
Госпожа Янг - его мать
Вдова Шин
Семья из восьми человек
Столяр Лин То
Домовладелица Ми Дзю
Полицейский
Торговец коврами
Его жена
Старая проститутка
Цирюльник Шу Фу
Бонза
Официант
Безработный
Прохожие в прологе
Боги, спустившиеся на землю, безуспешно ищут доброго человека. В главном городе провинции Сычуань с помощью водоноса Вана они пытаются найти ночлег, но всюду получают отказ, - только проститутка Шен Те соглашается приютить их.
Чтобы девушке легче было оставаться доброй, боги, покидая дом Шен Те, дают ей немного денег, - на эти деньги она покупает маленькую табачную лавку.
Но люди бесцеремонно пользуются добротой Шен Те: чем больше она делает добра, тем больше неприятностей на себя навлекает. Дела идут из рук вон плохо, - чтобы спасти свою лавку от разорения, Шен Те, не умеющая говорить «нет», переодевается в мужскую одежду и представляется своим двоюродным братом - господином Шуи Та, жёстким и несентиментальным. Он не добр, отказывает всем, кто обращается к нему за помощью, но, в отличие от Шен Те, дела у «брата» идут хорошо.
Вынужденная чёрствость тяготит Шен Те, - поправив дела, она «возвращается», и знакомится с безработным лётчиком Янг Суном, который с отчаяния готов повеситься. Шен Те спасает лётчика от петли и влюбляется в него; окрылённая любовью, она, как и прежде, никому не отказывает в помощи. Однако и Янг Сун пользуется её добротой как слабостью. Ему нужно пятьсот серебряных долларов, чтобы получить в Пекине место лётчика, такие деньги невозможно выручить даже от продажи лавки, и Шен Те, чтобы накопить нужную сумму, вновь превращается в жестокосердного Шуи Та. Янг Сун в разговоре с «братом» презрительно отзывается о Шен Те, которую, как выясняется, он не намерен брать с собой в Пекин, - и Шуи Та отказывается продать лавку, как того требует лётчик.
Разочаровавшись в любимом, Шен Те решает выйти замуж за богатого горожанина Шу Фу, готового ей в угоду заняться благотворительностью, но, сняв костюм Шуи Та, она утрачивает способность отказывать, - и Янг Сун легко убеждает девушку стать его женой.
Однако перед самым бракосочетанием Янг Сун узнаёт, что Шен Те не может продать лавку: она частично заложена за 200 долларов, давно отданных лётчику. Янг Сун рассчитывает на помощь Шуи Та, посылает за ним и в ожидании "брата" откладывает бракосочетание. Шуи Та не приходит, и гости, приглашённые на свадьбу, выпив всё вино, расходятся.
Шен Те, чтобы выплатить долг, приходится продать лавку, которая служила ей и домом, - ни мужа, ни лавки, ни крова. И вновь появляется Шуи Та: приняв от Шу Фу материальную помощь, от которой Шен Те отказалась, он заставляет многочисленных нахлебников работать на Шен Те и в конце концов открывает небольшую табачную фабрику. На эту быстро расцветающую фабрику в конце концов устраивается и Янг Сун и, как человек образованный, быстро делает карьеру.
Проходит полгода, отсутствие Шен Те тревожит и соседей, и господина Шу Фу; Янг Сун пытается шантажировать Шуи Та, чтобы завладеть фабрикой, и, не добившись своего, приводит в дом Шуи Та полицию. Обнаружив в доме одежду Шен Те, полицейский обвиняет Шуи Та в убийстве кузины. Судить его берутся боги. Шен Те открывает богам свою тайну, просит подсказать, как ей жить дальше, но боги, довольные тем, что нашли своего доброго человека, не дав ответа, улетают на розовом облаке.
Юрий Бутусов поставил по пьесе Бертольта Брехта выверенный до жеста, пугающий и красивый в своей определенности спектакль.
Ради социального эксперимента вообразил себя богом, способным научить людей, как вылезти из нищеты — причины всего зла на земле. И сочинил притчу: китайские боги готовы были простить человечество, если бы смогли найти хоть одного доброго человека. Прикинувшись нищими, трое из них спустились в изголодавшийся от неурожая Сезуан, где встретили добрую проститутку Шен Те, пустившую их под свой кров. Вот на нее-то боги и взвалили всю ответственность: мол, давай, спеши делать добро, а мы поглядим. Шен Те принялась усердно раздавать голодным рис, бездомным — кров, пока те и другие дружно не сели ей на голову. Тогда в доброй женщине проснулось ее второе «я» — жесткий и оборотистый делец Шуй Та, который начал этот люмпен эксплуатировать и наживаться.
«Раздавать или эксплуатировать» — совсем не та проблема, которая волнует , поставившего «Доброго человека из Сезуана» в . Возможно ли сегодня добро? Как выжить человеку, неравнодушному к другим? И неужели любовь теперь — это прежде всего уязвимость?
Режиссер вместе с соавтором-сценографом Александром Шишкиным раздели сцену донага, превратив ее в огромный темный мир, пульсирующий вспышками резкого света и ритмами электронной музыки Пауля Дессау в живом исполнении ансамбля «Чистая музыка». Здесь ни у чего нет покрова: в голой коробке без стен дверь никого ни от кого не закрывает, незастеленная железная кровать стоит как на юру, деревья висят без листвы. Обитатели, чтобы хоть за чем-то спрятаться, превращают себя в маски, гротескные и одноплановые. Так, брутальный актер Александр Матросов на глазах у зрителей превращается в немощного дурачка — продавца воды Ванга. Когда от бессилия или ярости у людей пропадают слова, они начинают скандировать-петь зонги на немецком, звучащем жестко, требовательно и красиво. И в этот мир Бутусов выпускает одинокого Бога — хрупкую, истершую в кровь ноги в поисках доброго человека, безмолвную девушку (). И она встречает измочаленную чужими желаниями одинокую и хрупкую Шен Те (). И они обе решаются возлюбить ближних.
Урсуляк играет Шен Те, которая ни на минуту не превращается в Шуй Та. Но, когда отчаяние подступает к горлу, она позволяет себе надеть маску циничного прагматика (просто наклеивает себе бумажные усы и бакенбарды), чтобы иметь силы сказать «нет». И в маске злого она продолжает раздавать нажитое им богатство нуждающимся. Раздавать анонимно, не из скромности, а чтобы секрет не раскрыть и доброе дело не загубить. Вышагивая маленьким господчиком, замотанным шарфом, она под нахмуренными бровями скрывает все те же страдающие глаза. Шен Те хоть на миг еще позволено счастье: она любит безработного летчика, красавчика Янг Суна, и слышит его ответные признания. А Шуй Та вынужден выслушивать наглые откровения любимого, которому, оказывается, нужны только деньги. Александр Арсентьев единственный играет Янга без маски, потому что его эгоизм — это ведь так естественно.
После расхристанной, избыточной и драйвовой в , поставил спектакль, выверенный до жеста, пугающий и красивый в своей определенности, выбросивший доброго человека на сцену, как на раскаленную крышу. Но Александра Урсуляк играет Шен Те, не боясь обжечься.
Фотография Сергея Петрова
Легендарный спектакль Театра на Таганке. Это не рецензия на спектакль, а скорее попытка объяснения в любви к легендарному спектаклю.
Для меня знакомство с началось именно с этого спектакля. Так получилось, что именно с него. Было это в ещё в 1986 году. Тогда театр на Таганке играл спектакли на двух сценах: Новой и Старой. В то время старая сцена была закрыта на ремонт, и все спектакли шли на Новой сцене театра. Руководил театром замечательный и легендарный режиссёр ХХ века В театре одновременно шли старые спектакли Ю.Любимова, так и новые спектакли А.Эфроса. Что интересно, в программках к спектаклям не значилось, кто режиссёр, художник спектакля. Впервые я увидел спектакль «Добрый человек из Сезуана» на Новой сцене театра (ещё в трёх действиях).
То, что я увидел в 1986 году, для меня тогда ещё молодого человека, было настоящим открытием, прорывом в моём познании театрального искусства. Спектакль, который ужё прошёл 22 года был, наверное, также по-детски свеж и чист, как в дни премьерных студенческих показах спектакля. Сразу поразило, и заставила влюбиться, удачная гармония спектакля: музыка (причем, всегда живая), единая команда актёров, удачная сценография. Спектакль именно жил на сцене, что сейчас в театрах встречаешь крайне редко (сплошное существование и отбывание номера). При всём этом, как мне кажется, Ю.Любимов удачно придумал сценическую форму подачи драматургии Б.Брехта. Это гротеск, который умело, граничил с лёгкой буффонадой. Быстрый и умелый переход от смешного к трагичному и наоборот. Плюс непосредственное обращение к зрителям, т.е. стремление где-то максимально озвучить, донести проблемы, высказанные в пьесе, были решены Ю.Любимовым как стремительный выход актёра из сценического образа в образ человека от автора, человека с трибуны (оратора). Это сочетание давало такой сильный эмоциональный разряд в зал, что не могло оставить равнодушным к происходящему зрителей.
Я всегда вспоминаю те аккорды начала спектакля, когда все действующие лица выскакивают на сцену для произношения пролога к спектаклю. Пролог задает тон всему спектаклю в дальнейшем. А потом начинался сам спектакль. Спектакль проносился так стремительно, что во время его просмотра всегда возникало чувство, что ты сам живой участник этой истории. Ещё на этом спектакле я впервые ощутил гармонию между зрительным залом и сценой. Об этом раннее я очень много слышал, но никогда не испытывал на себе. Но ведь интересно то, что меня поразил спектакль именно такой необычной, новаторской формы. До него я видел много спектаклей классической формы, но не один не застрял во мне на долгое время. А ведь как говорят, что именно в классических спектаклях есть возможность заставить управлять залом, подчинить его себе. А здесь гармония именного всего спектакля, подчёркиваю именно всего, и зрительного зала.
По прошествии многих лет, я вновь и вновь возвращаюсь к нему. И снова и снова я испытываю то ощущение, которое испытывал на первом просмотре спектакля. Это мой спектакль. Он сидит во мне. И каждый раз я снова и снова хочу возвратиться к нему. Наверное, я имею право так говорить. Спектакль даёт мне эмоциональный и жизненный заряд надолго, вплоть до следующего просмотра. Это спектакль о печали, человеческой лжи, радости и жизненной истине. Надо жить и любить. И уметь прощать, а не искать правых и виноватых. Жизнь стремиться, а вопросы остаются вечные. Но решают их всё меньше и меньше настоящих людей. Вот о чём этот спектакль, о жизненных чудаках.
На сегодняшний день, я видел спектакль уже шесть раз. На это спектакль я всегда стараюсь брать с собой знакомых и близких для меня людей. Кому-то он нравиться, кто-то заканчивает своё отношение с Таганкой, но те проблемы, которые подняты в спектакле всё равно, застраивают в них. Хотя бы на какое-то время.
Теперь о тех, кто когда-то играл в спектакле, т.е. актёры, которых я видел. По именнам: (неподражаемый тембр голоса, передающий всю глубину чувств и сжатых нервов), (чуткий и искренний водонос Ванг, видел его короткое новое возвращение в спектакль), (злой и эгоистический Янг Сун), (тут уже наивный и простой водонос Ванг), (непревзойдённая и неподражаемая Ми Тци, домовладелица), (искренний и честный с прекрасными и чистыми глазами столяр Лин То),
Понимаешь, Лёвушка, что бы ни случилось, главное – уметь остаться человеком.
(Э.Радзинский «104 страницы про любовь»)
Он умеет это — быть разным, новым, неожиданным, сохраняя при этом свой уникальный авторский почерк, который московская публика горячо и верно любит уже более 10 лет. Это его отличительная особенность. И он не цементируется, не костенеет в своём замечательном мастерстве — каким-то образом остаётся живым, лёгким, по-юношески отчаянным и азартным, может быть, даже прогрессируя в этом от спектакля к спектаклю. И это искусственно не создашь, это изнутри, из себя. Да, наверное, вот так: он создаёт свои спектакли по образу и подобию своему и обязательно вдыхает в них часть души, в смысле — своей. Я так это ощущаю. И от спектакля к спектаклю он словно раздвигает границы своих возможностей — легко и уверенно — и увлекает за собой в новое пространство зрителя. Он повторяет в интервью: «зритель — это друг и союзник». Эмоциональный взаимообмен с залом — последний штрих, последний слой на каждой его работе — наверное, ещё и поэтому мы так их любим и так в них включаемся. Он совершенно неугомонный, неиссякающий энергией, идеями и планами. И театры рвут его на части. И я не понимаю, как он всё успевает и успевает при этом ярко, неординарно, качественно и мощно. Он — это лучший режиссёр страны — Юрий Николаевич Бутусов.
Только что, в октябре в своём театре им.Ленсовета в Петербурге, он выпустил сильнейшего, совершенно фантастического «Макбета» (если спектакль не соберёт урожая призов по итогам сезона — право слово, грош цена всем этим премиям), как в феврале, в московском театре Пушкина — тоже ни на что доселе в его режиссёрской биографии не похожая, сложнейшая серьёзнейшая работа по Брехту «Добрый человек из Сезуана» с дивной оригинальной музыкой Пауля Дессау, живым оркестром «Чистая музыка» на сцене и зонгами, вживую исполняемыми артистами на немецком языке (и поскольку по части сценических приёмов Юрий Николаевич у нас в каком-то смысле — законодатель мод, то жди в ближайшие годы по Москве череды спектаклей с аутентичной музыкой и песнями на японском, венгерском, яганском или языке туюка). Пьеса и сама по себе очень непростая и вся внутри в гипертекстах, но Юрий Бутусов, разумеется, перепахал-переборонил брехтовский текст и засеял его ещё и своим гипертекстом. Теперь всё это будет постепенно (так все его работы на очевидцев действуют) прорастать и всходить в наших головах. А пока — только первые поверхностные впечатления.
Чуть не забыла: спектакль помогали ему создавать художник Александр Шишкин и хореограф Николай Реутов — то есть налицо полный состав звёздной команды.
Снова должна оговорить одну вещь. Про своё толкование работ этого режиссёра. Я очень люблю в них разбираться, вернее — пробую это делать. Его образное мышление толкает в пространство образов и меня, но, увлекшись, я могу забрести куда-то совсем не туда куда надо. Иными словами, Юрий Николаевич ставит спектакли о чём-то о своём, а я их смотрю о чём-то о своём. И не представляю, часто ли мы с ним пересекаемся, и пересекаемся ли вообще. В общем, ничего на веру не принимайте.
Итак, «Добрый человек из Сезуана». В пьесе Брехта недвусмысленно читаются социально-политические мотивы, на чём, как говорят, был сделан акцент в знаменитом (и которого я не видела) спектакле Юрия Любимова на Таганке. Юрия Бутусова же в гораздо большей степени (и традиционно) занимают вопросы, касающиеся сложной и противоречивой природы человека, человеческой личности и особенностей межчеловеческих взаимоотношений. Собственно говоря, это ведь база, фундамент, на котором потом выстраивается, в т.ч. и социально-политическая площадка и вообще какая хочешь другая. Человек со своим сложным внутренним миром — первичен.
На сцене, как это обычно у Юрия Николаевича — мало чего, но всё это из его «режиссёрского рюкзака». Макбеттовская (Магриттовская) дверь, серые камни-валуны (из Утиной охоты) разбросанные по всему полу, у задника сцены — гримёрная (из Чайки и Макбета) — это дом Шен Те (которая в ожидании клиента будет одета в плащ из чёрного «полиэтилена» — Макбет — и чёрный парик из Чайки), привалены к стене струганые доски (Лир), в левом углу сцены — кровать (Макбетт, Ричард, Лир, Чайка), статуэтки собак, более похожих на волков (собаки у Юрия Николаевича живут почти во всех спектаклях), на авансцене небольшой стол-«табуретка» повсюду стулья, некоторые опрокинуты (расшатавшийся, пошатнувшийся, прогнивший мир? подумать). Собственно, всё. Перед нами — бедный квартал Сезуана, в котором боги пытаются найти хотя бы одного доброго человека. За почти 4 часа длительности спектакля сценография будет меняться очень мало (он умеет заполнять сцену другим: энергетикой, актёрскими работами, музыкой, загадками), и, разумеется, каждый появляющийся предмет будет неслучаен.
Эстетика спектакля отсылает нас ассоцициями к Фоссовскому «Кабаре» (собственно, и зонги на немецком явно потому же). Параллель. В фильме Фосса показана Германия в период зарождения фашизма, т.е. накануне мировой катастрофы, точно так же накануне катастрофы застыл брехтовский мир. Ванг в начале спектакля жёстко и акцентированно произнесёт: «Мир НЕ МОЖЕТ больше оставаться таким, если в нём не найдётся хотя бы один добрый человек». В общедоступном варианте перевода пьесы фраза звучит иначе: «Мир МОЖЕТ оставаться таким, если найдётся достаточно людей, достойных звания человека». Обе фразы о неустойчивом равновесии — о том, что мир замер у опасной черты, за которой пропасть. Не знаю немецкого, не знаю, как звучит оригинальная фраза пьесы, но совершенно очевидно, что вторая фраза о том, что мир ещё пока перед чертой, а первая — что уже заступ, всё.
Те же камни-валуны ассоциативно сигналят о том, что «пришло время собирать камни» (кн.Экклезиаста). Выражение «время собирать камни», как самостоятельное, употребляется в значении «время созидать», а применительно к пьесе Брехта я бы перевела её, как «время что-то менять». Пока не поздно.
Или тонкий песок, который водонос Ванг высыпет сначала на белую материю на авансцене, а потом и себе на голову. Это не песок. Вернее, это песок для Бога (песок — символ времени, вечности). Для Ванга же это — дождь, вода. Юрий Николаевич здесь колдует с водой, как умеет колдовать со снегом. Но сейчас подробно про реквизит не буду, много другого нужно сказать.
Сюрпризы начинаются с первых мгновений спектакля. Брехтовские три бога превратились у Юрия Бутусова в тихую молчаливую девочку (Анастасия Лебедева) в чёрном длиннополом пальто, накинутом поверх спортивных шорт и майки. Ничем не приметная тихая девочка, но юродивый — водонос Ванг — безошибочно узнает в ней посланницу Мудрейших, ибо юродивые — божьи люди, им ли не узнать бога в толпе. И пока несчастная Шен Те мужественно пытается нести неподъёмное бремя миссии, возложенной на её плечи богами, Ванг — наблюдает за происходящим и в диалогах (а по факту — монологах) с богами пытается для себя ответить на вопросы, заданные Брехтом в Эпилоге пьесы, который Юрий Бутусов логично опустил, поскольку эти вопросы — её суть:
Ведь должен быть какой-то верный выход?
За деньги не придумаешь — какой!
Другой герой? А если мир — другой?
А может, здесь нужны другие боги?
Иль вовсе без богов?..
По мере разматывания и осмысления этого клубка вопросов, меняется отношение Ванга к Богам — от слепого восторженного поклонения (с целованием ног) через полное разочарование (тогда он её волоком будет на сцену вытаскивать, как мешок) к осознанному.. не могу слова подобрать.. пусть будет «партнёрству». Когда разочарование в богах достигает предела, Ванг начинает говорить и вести себя как обычный человек (без заикания, сведённых судорогой мышц) — как бы отказывается быть божьим человеком. И, пожалуй, скорректирую своё предположение относительно песка. Всё-таки для Ванга это тоже не вода, а песок, символ Бога. Тем, что он высыпает его себе на голову в начале, он обозначает и свою приближённость к Мудрейшим (как юродивый), и беспрекословное им поклонение.
Да, здесь ещё важно, на мой взгляд — почему Юрий Николаевич лишил девочку-Бога почти всех слов, сделав её временами едва ли не немой. Есть Бог или нет его — это глубоко личный, интимный вопрос для каждого отдельного человека, и не об этом здесь речь (к слову, Лука у Горького в «На дне» замечательный ответ даёт на этот вопрос: «Коли веришь — есть; не веришь — нет. Во что веришь, то и есть»). Здесь речь об этом ответном молчании. В тишине заключена великая польза: отразившись от неё, вопрос возвращается к тому, кто его задал, и человек начинает разбираться с ним сам, думать, анализировать, взвешивать, делать выводы. И это то самое, о чём говорят, похоже, все мудрецы и философы: ответы на все вопросы можно найти в себе самом. Молчание девочки-Бога в спектакле Юрия Бутусова позволяет Вангу самому ответить на важные для него вопросы.
«..если ты продолжаешь смотреть вовнутрь — на это требуется время — мало-помалу ты начнешь ощущать прекрасный свет внутри. Это не агрессивный свет; он не как солнце, он скорее как луна. Он не сверкает, не ослепляет, он очень прохладен. Он не горячий, он очень сострадательный, очень смягчающий; это бальзам.
Мало-помалу, когда ты настроишься на внутренний свет, ты увидишь, что его источником являешься ты сам. Ищущий есть искомое. Тогда ты увидишь, что настоящее сокровище у тебя внутри, и вся проблема была в том, что ты искал снаружи. Ты искал где-то снаружи, а это всегда было у тебя внутри. Это всегда было здесь, у тебя внутри.» (Ошо)
Ну а пока до финала ещё далеко, избранная богами в спасительницы мира Шен Те (потрясающая работа Александры Урсуляк) постепенно постигает горькую истину, что человеку, если он хочет жить, невозможно быть идеально добрым (а значит, невозможно выполнить миссию). Доброта, не могущая дать отпор злу, чтобы элементарно защитить самоё себя — обречена («хищник всегда знает, кто для него лёгкая добыча»). И вообще невозможно быть образцовым носителем какого-то одного качества. Уже хотя бы потому, что (знаю, что банальность) всё в мире относительно. Для десяти человек ты добрый, а одиннадцатый скажет, что ты — злой. И у каждого будут аргументы в пользу своего мнения. Ты даже можешь ничего не делать вообще: ни добра, ни зла, но всё равно найдутся как люди, считающие тебя хорошим, так и люди, считающие тебя плохим, и, кстати, они могут меняться местами. Этот мир — мир оценок. Субъективных сиюминутных оценок, которые мгновенно устаревают (эту цитату из Мураками очень люблю: «Клетки тела полностью, на все сто процентов, обновляются каждый месяц. Мы все время меняемся. Вот, даже прямо сейчас. Все, что ты знаешь обо мне — не больше, чем твои же воспоминания»). Каков ты на самом деле, не знаешь даже ты сам, поскольку в непредвиденных ситуациях порой выдаёшь такое, чего в себе и не подозревал. Или напротив, был абсолютно уверен, что сделаешь что-то, но наступает момент, и ты — бездействуешь. У каждого человеческого действия и поступка (как и у каждого слова, даже брошенного вскользь, ибо слово — это тоже поступок, более того, мысль — тоже поступок) как у любой медали — две стороны, два противоположных по знаку результата.
К примеру, Шуи Та, желая «исправить» Суна Янга, предоставляет ему возможность отработать растраченные деньги и вообще обрести постоянную работу и сделать карьеру. Благородная миссия. Доброе дело. И Сун, в самом деле, постепенно становится правой рукой Шуи Та, но при этом — совершеннейшим зверем по отношению к другим работникам, не вызывая к себе ничего кроме ненависти. А ещё — он больше не хочет летать, он утратил свои «крылья», что разбивает горем материнское сердце госпожи Янг, которая знает, какой её мальчик первоклассный лётчик, и помнит, как он был счастлив в небе, поскольку был для него создан.
Не могу удержаться.. Про это же — чеховский «Чёрный монах». Пока Коврин был не совсем адекватен и вёл беседы с призраком, он был абсолютно счастлив, верил в свою избранность и в самом деле подавал большие надежды и был, возможно, будущим гением науки. Но любящая жена, перепуганная его душевным состоянием, из лучших побуждений посадила его на таблетки и повезла в деревню отпаивать парным молоком. Коврин физически выздоровел, перестал видеть Чёрного Монаха, перестал верить в свою избранность, утратил желание работать, погас, померк и стал — ничем, никем. Что здесь добро, а что зло? Что норма, что паталогия? Мания величия растила в человеке великого учёного, могущего (и жаждущего) принести пользу человечеству. Желание женщины спасти любимого мужа от болезни привело к тому, что она его погубила.
О Законе единства и борьбы противоположностей человек узнаёт ещё в школе, перед выходом в большую жизнь. Противоположные по значению понятия «ходят парами» — всё взаимоувязано, взаимозависимо, не может существовать одно без другого и в чистом виде встречается редко (если встречается вообще). Без своей противоположности добро — не добро и зло не зло — они таковы только на фоне друг друга. Цитата из Э.Олби: «Я понял, что доброта и жестокость сами по себе, отдельно одно от другого, ни к чему не приводят; а одновременно, в сочетании они учат чувствовать.» И как бы ты ни взвешивал факты, ни подвергал их спектральному анализу — давая оценку чему-то, ты всё равно почти наверняка ошибёшься, не в общем, так в частном. Мы живём в мире непонимания и заблуждений и упорствуем в них. «Не торопись судить и не спеши отчаиваться» — высветится на электронной строчке перевод фразы из одного из зонгов.
Нет на земле идеально добрых людей. И вообще нет идеальных людей, а если бы были — какая тоска была бы находиться среди них (на эту тему — попадания человека в некое идеальное по его представлениям пространство — много чего написано и снято. это действительно страшно). И напрасно усталый Бог — тихая девочка в стоптанных башмаках — бродит по земле в поисках идеально доброго человека (на сцене она будет и шагать по беговой дорожке, и ездить на велосипеде — это всё про её поиски). У неё стёрты в кровь ноги (уже в первое её появление), потом еле живую (у Брехта в тексте кому-то из Богов «добрые люди» поставили под глаз синяк, а у этой девочки-Бога в кровавых бинтах руки, голова, шея, живот) её на авансцену выволочет Ванг, а в третий раз уже вынесет её и вовсе бездыханную. Бог сам не смог выжить в мире, которому повелел жить по его, божеским, правилам. Люди изувечили Бога, надругались над ним (в спектакле — не зная, что это Бог (не узнаЮт же её горожане в начале), а глубинный смысл — такой Бог с его заповедями людям не нужен, непосилен), и Бог умер. И Ванг презрительно бросит на бездыханное тело горсть песка, произнося фразу, которая в оригинале пьесы принадлежит одному из богов (я пользуюсь общедоступным переводом пьесы, а для спектакля ЮН специально перевёл пьесу заново Егор Перегудов):
«Ваши заповеди губительны. Боюсь, все правила нравственности, которые вы установили, должны быть вычеркнуты. У людей хватает забот, чтоб хотя бы спасти свою жизнь. Добрые намерения приводят их на край пропасти, а добрые дела сбрасывают их вниз.»
Почему же Бог здесь — девочка? (я только предполагаю). Тут нужно обобщить и назвать по имени то, что я долго безымянно размусоливала выше по тексту. В «Добром человеке из Сезуана» (как и в «Чёрном монахе») одной из главных тем является тема двойничества (человека, явлений, понятий и тд). Юрий Бутусов эту тему очень любит — она звучит во всех его работах. Причём у этого термина множество значений, но нам, как неспециалистам, понятней всего (условно) прямое и обратное двойничество. Т.е. в одном случае — копия, в другом — противоположность, обратная, теневая сторона. Если присмотреться, то почти у каждого персонажа в спектакле есть свой двойник. А то и не один. Такой зеркальный лабиринт двойников. (Юрий Николаевич опять такой хитроумный узор начертал внутри спектакля — всего мне не распознать). Я плохо отследила видеоряд (увлекаешься действием и забываешь держать нос по ветру) — /задняя стена сцены, а также опускающийся на авансцену сверху светлый занавес время от времени выполняют роли экрана — видеопроектор создаёт на них видеоряд/ — но двух почти-близняшек проституток (в чёрных платьях, чёрных очках) на фоне изображения двух маленьких девчушек-близняшек (грустной и улыбающейся; это фото Дианы Арбюс «Близнецы» (Diana Arbus — Identical Twins) я помню. И вот они, пары антагонистов: детство — взрослость; невинность — порок; радость и грусть.
Ещё. Я задумалась: почему подведены красным глаза у Александра Арсентьева (Сун Янг). Красные глаза.. «Вот приближается мой могучий противник, дьявол. Я вижу его страшные багровые глаза..» И потом — «Элегия» Бродского». Да, это «Чайка». Бывший лётчик Сун Янг — это «пилот почтовой линии», который «один, как падший ангел, глушит водку». Падший ангел, Люцифер. Глаза Суна Янга — красные глаза Люцифера, о которых говорит Мировая Душа в монологе Нины Заречной. И тогда танец Люцифера с Богом — это тоже о двойничестве. И о борьбе и взаимодействии Светлого и Тёмного начал в человеке. И это Ян и Инь в восточном символе, в котором каждое из понятий несёт в себе зерно своей противоположности. Одно порождает другое и само же происходит из этого другого.. И это и есть жизнь (красный воздушный шарик, символизирующий сначала игристое вино в бокале Суна, а потом «превращающийся» в животик Шен Те и девочки-Бога, хотя одна забеременела от любимого человека, а другая — вероятно была изнасилована). И если уж дальше развивать тему люциферства Суна: ведь он (опять условно) соперничает с Богом в праве на Доброго Человека, манипулирует тем, что для женщины — энергия жизни, любовью. Вообще Шен Те оказалась в том самом чудовищном положении, когда ОТ тебя всем что-нибудь нужно, но ДО тебя никому нет дела. Единственный друг, Ванг, опять-таки, стремясь помочь ей — в итоге разоблачил её, рассекретил её тайну. Её саму — на протяжении всей пьесы никто не спрашивает: каково ей, о чём она думает, что чувствует, хорошо ли ей, плохо ли. С ней раговаривает о ней — фактически только Бог (вся сцена диалога Шен Те и г-жи Шин накануне ареста Шен Те — переписана Юрием Бутусовым под Шен Те и Бога, «Я буду рядом, когда это произойдёт» — говорит Бог Шен Те, это о родах, но нужно понимать это много шире).
Ещё про двойников: Шен Те с её пока нерождённым сыном, г-жа Янг со своим сыном, двойник Ми Дзю (когда она в чёрном и баюкает укутанное в покрывало берёзовое поленце). Да по сути все мы — зеркала и двойники друг друга.
И я не договорила про Бога-девочку. Главная и очевидная пара двойников в спектакле, конечно — Шен Те и Шуи Та (для такого двойника, который прячется в самом человеке, Википедия подсказала звучное немецкое слово — Доппельгангер). Но ближе к концу, когда Шен Те уже на 7 месяце беременности (и когда она уже долго в «личине» своего брата, «крёстного отца» и табачного короля Шуи Та), она глядится в зеркало, и отражение её в зеркале — девочка-Бог с таким же 7-месячным животиком. Перед тем, как Шен Те в последний раз решит воспользоваться своим братом, девочка-Бог будет одета как Шуи Та (подсказала Шен Те, что нужно это сделать). Она же, девочка-Бог, будет складывать на полу не то китайский иероглиф (какой?), не то домик из пустых сигаретных пачек, пролившихся на её голову безучастным дождём. Шен Те, она же Шуи Та, Крёстный отец и табачный король — была Богом в своём табачном королевстве, устанавливала там свои правила, вводила свои Постановления.. В общем, тот же самый сценарий, что и у Богов с их правилами и Постановлениями для мира в целом (рекурсия. процесс повторения элементов самоподобным образом). И всё разрушено: мир, который построил Бог, и табачная империя, которую создал Шуи Та.
Сейчас пришла в голову красивая фраза: этот спектакль — про поиски Богом Человека и Человеком — Бога. Обе девочки через муки и страдания приходят к тому, что нужно что-то менять в «регламенте взаимодействия» м/у Богом и Человеком.
Брехт оставил финал пьесы открытым — вопросы остались без ответов. Но Юрий Николаевич, даже несмотря на зов о помощи Шен Те, всё-таки сделал финал закрытым и — дарующим надежду, предложив свой вариант ответа на вопрос «что делать». Замечательная финальная сцена (опять же — как я её услышала, может, и обозналась), в которой бедняжка Шен Те умоляет богов позволить ей становиться жестоким Шуи Та хотя бы раз в неделю: девочка-Бог, улыбнувшись мягко, разрешит (не отмахнётся в ужасе этим разрешением, словно не желая ничего слышать, как брехтовские боги, а произнесёт спокойно и осознанно): «Не злоупотребляй им. Раз в месяц будет достаточно». Юрий Николаевич мудро не стал переделывать этот мир (ибо мы сами творим окружающую нас реальность, это — плоды наших собственных трудов и убеждений, а не чьих-то, а если они «чьи-то», а мы продолжаем в них жить, значит они просто нам тоже подходят («если тебе не повезло сегодня — ничего, повезёт завтра; если не повезло завтра — ничего, повезёт послезавтра; если не повезло и послезавтра — значит, тебе просто так больше нравится»); так что нам-то переделают, да мы всё равно всё вернём обратно); не стал менять героя, потому что Шен Те — в самом деле, возможно, лучший экземпляр из рода человеческого; не стал отменять и богов (и всё, что может войти в группу с таким общим названием, т.е. как внутренние так и внешние понятия) вообще, потому что, увы, совсем без сдерживающих факторов человек весьма быстро распоясывается, повергая окружающий мир в хаос, и это прямой путь к самоуничтожению. Юрий Бутусов изменил — Постановление. Его Бог смягчил свои требования к человеку, опустил непомерно высокую планку, разрешив человеку в гораздо более широких границах быть таким, каков он по своей природе: разным — хорошим, плохим, добрым, злым, сильным, слабым и т.д. И такой Бог для Ванга приемлем — они уйдут, взявшись за руки.
Вот в этом, наверное, «мессадж» Юрия Бутусова этому миру, который сейчас тоже опасно приближается к черте:
«Человек, будь человеком, со всеми своими человеческимим слабостями, изъянами и несовершенствами, но всё же постарайся при этом быть Человеком, тогда у этого мира ещё есть шанс спастись».
«Ты справишься, Шен Те. Главное — оставайся доброй».
Наверное, не надо любить всё Человечество, это очень абстрактно и бесполезно. Можно сосредоточиться на более узком круге, например, на тех кто рядом. И если есть возможность сделать что-то, что поможет другому или хотя бы просто его порадует — почему этого не сделать? Иногда бывает достаточно просто выслушать. Такие пустяки и мелочи могут сделать человека счастливым — всякий раз удивляюсь, себе в том числе. Люди сейчас страшно разобщены, дистанцированны друг от друга, утратили взаимное доверие, замкнуты в себе, основной характер контактов — взаимное использование друг друга.
Трудно живётся — всё правда, но если понаблюдать, то именно те, кому труднее всего живётся, или кто сам что-то страшное пережил, почему-то и способны более всего на сострадание и участие к другому. Когда летом собирали повсеместно помощь краснодарским потопленцам, в пункты сбора помощи несли свои старые поношенные вещи — бабушки-пенсионерки. Дело не во временах. «Времена такие». Времена всегда одинаковые («Не говори: Как случилось, что прежние дни были лучше этих?, Ибо не от мудрости ты спросил об этом.» — кн.Экклезиаста). Что-то не так в нас самих.
(Абстрагируясь от противоречивости и неоднозначности понятий и используя привычное понимание терминов): добро как и зло обладает цепной реакцией (автомобилисты знают: если ты на дороге пропустил кого-то вперёд себя, то он, как правило, вскоре тоже пропустит кого-то вперёд себя). Повторюсь: жизнь — трудная штука, но пока мы здесь — как-то же надо её жить. В мире, где «добрых цепочек» больше — жить легче.
Героиня Дорониной в фильме «Ещё раз про любовь» всем знакомым посылала на праздники открытки: «Людям приятно когда о них помнят. В жизни не так много тепла. В прошлый Новый Год послала 92 открытки.»
И последняя цитата. Чехов, «Крыжовник»:
— Павел Константиныч! — проговорил [Иван Иваныч] умоляющим голосом. — Не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет и не должно быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!
