гроза островский добролюбов
В начале статьи Добролюбов пишет о том, что «Островский обладает глубоким пониманием русской жизни». Далее он подвергает анализу статьи об Островском других критиков, пишет о том, что в них «отсутствует прямой взгляд на вещи».
Затем Добролюбов сравнивает «Грозу» с драматическими канонами: «Предметом драмы непременно должно быть событие, где мы видим борьбу страсти и долга - с несчастными последствиями победы страсти или с счастливыми, когда побеждает долг». Также в драме должно быть единство действия, и она должна быть написана высоким литературным языком. «Гроза» при этом «не удовлетворяет самой существенной цели драмы - внушить уважение к нравственному долгу и показать пагубные последствия увлечения страстью. Катерина, эта преступница, представляется нам в драме не только не в достаточно мрачном свете, но даже с сиянием мученичества. Она говорит так хорошо, страдает так жалобно, вокруг нее все так дурно, что вы вооружаетесь против ее притеснителей и, таким образом, в ее лице оправдываете порок. Следовательно, драма не выполняет своего высокого назначения. Все действие идет вяло и медленно, потому что загромождено сценами и лицами, совершенно ненужными. Наконец и язык, каким говорят действующие лица, превосходит всякое терпение благовоспитанного человека».
Этот сравнение с каноном Добролюбов проводит для того, чтобы показать, что подход к произведению с готовым представлением о том, что должно в нём быть показано, не даёт истинного понимания. «Что подумать о человеке, который при виде хорошенькой женщины начинает вдруг резонировать, что у нее стан не таков, как у Венеры Милосской? Истина не в диалектических тонкостях, а в живой правде того, о чем рассуждаете. Нельзя сказать, чтоб люди были злы по природе, и потому нельзя принимать для литературных произведений принципов вроде того, что, например, порок всегда торжествует, а добродетель наказывается».
«Литератору до сих пор предоставлена была небольшая роль в этом движении человечества к естественным началам», - пишет Добролюбов, вслед за чем вспоминает Шекспира, который «подвинул общее сознание людей на несколько ступеней, на которые до него никто не поднимался». Далее автор обращается к другим критическим статьям о «Грозе», в частности, Аполлона Григорьева, который утверждает, что основная заслуга Островского - в его «народности». «Но в чем же состоит народность, Григорьев не объясняет, и потому его реплика показалась нам очень забавною».
Затем Добролюбов приходит к определению пьес Островского в целом как «пьес жизни»: «Мы хотим сказать, что у него на первом плане является всегда общая обстановка жизни. Он не карает ни злодея, ни жертву. Вы видите, что их положение господствует над ними, и вы вините их только в том, что они не выказывают достаточно энергии для того, чтобы выйти из этого положения. И вот почему мы никак не решаемся считать ненужными и лишними те лица пьес Островского, которые не участвуют прямо в интриге. С нашей точки зрения, эти лица столько же необходимы для пьесы, как и главные: они показывают нам ту обстановку, в которой совершается действие, рисуют положение, которым определяется смысл деятельности главных персонажей пьесы».
В «Грозе» особенно видна необходимость «ненужных» лиц (второстепенных и эпизодических персонажей). Добролюбов анализирует реплики Феклуши, Глаши, Дикого, Кудряша, Кулигина и пр. Автор анализирует внутреннее состояние героев «тёмного царства»: «все как-то неспокойно, нехорошо им. Помимо их, не спросив их, выросла другая жизнь, с другими началами, и хотя она еще и не видна хорошенько, но уже посылает нехорошие видения темному произволу самодуров. И Кабанова очень серьезно огорчается будущностью старых порядков, с которыми она век изжила. Она предвидит конец их, старается поддержать их значение, но уже чувствует, что нет к ним прежнего почтения и что при первой возможности их бросят».
Затем автор пишет о том, что «Гроза» есть «самое решительное произведение Островского; взаимные отношения самодурства доведены в ней до самых трагических последствий; и при всем том большая часть читавших и видевших эту пьесу соглашается, что в »Грозе» есть даже что-то освежающее и ободряющее. Это «что-то» и есть, по нашему мнению, фон пьесы, указанный нами и обнаруживающий шаткость и близкий конец самодурства. Затем самый характер Катерины, рисующийся на этом фоне, тоже веет на нас новою жизнью, которая открывается нам в самой ее гибели».
Далее Добролюбов анализирует образ Катерины, воспринимая его как «шаг вперёд во всей нашей литературе»: «Русская жизнь дошла до того, что почувствовалась потребность в людях более деятельных и энергичных». Образ Катерины «неуклонно верен чутью естественной правды и самоотвержен в том смысле, что ему лучше гибель, нежели жизнь при тех началах, которые ему противны. В этой цельности и гармонии характера заключается его сила. Вольный воздух и свет, вопреки всем предосторожностям погибающего самодурства, врываются в келью Катерины, она рвется к новой жизни, хотя бы пришлось умереть в этом порыве. Что ей смерть? Все равно - она не считает жизнью и то прозябание, которое выпало ей на долю в семье Кабановых».
Автор подробно разбирает мотивы поступков Катерины: «Катерина вовсе не принадлежит к буйным характерам, недовольным, любящим разрушать. Напротив, это характер по преимуществу созидающий, любящий, идеальный. Вот почему она старается всё облагородить в своем воображении. Чувство любви к человеку, потребность нежных наслаждений естественным образом открылись в молодой женщине». Но это будет не Тихон Кабанов, который «слишком забит для того, чтобы понять природу эмоций Катерины: «Не разберу я тебя, Катя, - говорит он ей, - то от тебя слова не добьешься, не то что ласки, а то так сама лезешь». Так обыкновенно испорченные натуры судят о натуре сильной и свежей».
Добролюбов приходит к выводу, что в образе Катерины Островский воплотил великую народную идею: «в других творениях нашей литературы сильные характеры похожи на фонтанчики, зависящие от постороннего механизма. Катерина же как большая река: ровное дно, хорошее - она течет спокойно, камни большие встретились - она через них перескакивает, обрыв - льется каскадом, запружают ее - она бушует и прорывается в другом месте. Не потому бурлит она, чтобы воде вдруг захотелось пошуметь или рассердиться на препятствия, а просто потому, что это ей необходимо для выполнения её естественных требований - для дальнейшего течения».
Анализируя действия Катерины, автор пишет о том, что считает возможным побег Катерины и Бориса как наилучшее решение. Катерина готова бежать, но здесь выплывает ещё одна проблема - материальная зависимость Бориса от его дяди Дикого. «Мы сказали выше несколько слов о Тихоне; Борис - такой же, в сущности, только образованный».
В конце пьесы «нам отрадно видеть избавление Катерины - хоть через смерть, коли нельзя иначе. Жить в «темном царстве» хуже смерти. Тихон, бросаясь на труп жены, вытащенный из воды, кричит в самозабвении: «Хорошо тебе, Катя! А я-то, зачем остался жить на свете да мучиться!» Этим восклицанием заканчивается пьеса, и нам кажется, что ничего нельзя было придумать сильнее и правдивее такого окончания. Слова Тихона заставляют зрителя подумать уже не о любовной интриге, а обо всей этой жизни, где живые завидуют умершим».
В заключение Добролюбов обращается к читателям статьи: «Ежели наши читатели найдут, что русская жизнь и русская сила вызваны художником в «Грозе» на решительное дело, и если они почувствуют законность и важность этого дела, тогда мы довольны, что бы ни говорили наши ученые и литературные судьи».
Радостина Екатерина Александровна, ученица 10 класса
Жизнь и творчество Н. А. Добролюбова.
МБ ОУ Кочкуровская СОШ
Доклад на тему:
«Жизнь и творчество
Н. А. Добролюбова»
Выполнила:
Ученица 10 класса
Радостина Екатерина
Руководитель:
Низяева О. В.
с. Кочкурово
ДОБРОЛЮБОВ Николай Александрович (1836-1861)
Русский критик и публицист Н.А. Добролюбов родился 24 января (5 февраля) 1836 года в Нижнем Новгороде
.
Его отец - Александр Иванович (1812-1854) был состоятельным священником, служившим в нижегородской Никольской церкви. Отец Александр был хорошо образованным и уважаемым в городе человеком, помимо церковной службы занимался педагогической деятельностью - в должности законоучителя в нижегородском канцелярском училище, давал частные уроки. Поэтому он редко бывал дома и мало занимался детьми, которые почти всецело росли под попечением матери, Зинаиды Васильевны (1816-1854), женщины, по общим отзывам, умной и красивой. Этим обусловливалось то, что Добролюбов в детстве был несравненно более привязан к матери, чем к отцу. Хотя Николай был первенцем, старшим из восьми детей, он не был избалован отцовской любовью, дело даже доходило до сомнений в любви отца к нему. Добролюбов говорит:
"Поверишь ли, я часто желал знать, что думает обо мне, какие намерения касательно меня имеет отец мой, какие чувства он питает ко мне..."
Совсем иначе любил он мать.
Зинаида Васильевна (1816-1854) – мама Николая, женщина, по общим отзывам, умная и красивая - дочь священника Никольского Сергиево-Посадского монастыря. Зинаида Васильевна была образована, любила музыку, играла на фисгармонии. Николай брал уроки у матери.
"О матери, - пишет он в том же письме, - никогда мне в голову этого не приходило; я знаю, что душа ее раскрыта передо мною, что в ней я найду только беспредельную любовь, заботливость и полное желание счастливой будущности. Теперь уже никто не взглянет на меня таким взглядом, полным беспредельной любви и счастья, никто не обоймет меня с такой простодушной лаской, никто не поймет моих внутренних, мелких волнений, печалей и радостей... Во всю мою жизнь, сколько я себя помню, я жил, учился, работал, мечтал всегда с думой о счастии матери! Всегда она была на первом плане: при всяком успехе, при всяком счастливом обороте дела я думал только о том, как это обрадует маменьку..."
В найденной же в его бумагах записке он пишет:
"От нее получил я свои лучшие качества, с ней сроднился я с первых лет своего детства; к ней летело мое сердце, где бы я ни был; для нее было все, что я ни делал".
В семье Добролюбовых было 10 детей: Юлечка, Дунечка, Лизонька, Нюра, Катя, Антонина, Нюша, Ваня, Володя, Николай, двое умерли во младенчестве.
Уже трех лет со слов матери Николай заучил несколько басен
И.А. Крылова
и прекрасно декламировал их перед домашними и чужими. Она же выучила его и читать, и писать. Когда ему пошел девятый год, в учителя для него был приглашен воспитанник семинарии философского класса, Михаил Алексеевич Костров, впоследствии женившийся на сестре Добролюбова, Антонине Александровне. Костров отказался от стандартного зазубривания и старался развивать мыслительные способности ученика. В сентябре 1847 года десятилетнего Николая отдали в высший класс Нижегородского духовного училища. По воспоминаниям о Добролюбове его товарища M.E. Лебедева, 12-15-летние ученики четвертого класса были неприятно поражены, что к ним привели в класс десятилетнего мальчика.
"Говорят, братцы, он подготовлен хорошо, - рассуждали они. - А латинский как знает! Он уж
Карамзина
прочитал".
Николай был скромен и застенчив, всех чуждался, на переменах ни с кем из учеников не общался, а только читал книжки, которые приносил из дому. Однако в учебе он блистал и выделялся великолепными успехами в священной истории, географии, арифметике и других науках. Через год, в 1848 году, окончив училище, Добролюбов перешел на отделение словесности в Нижегородскую духовную семинарию, где также оказался сразу среди первых учеников, несмотря на то, что большинство из них были старше Николая на 4-5 лет. Сочинения семинариста Добролюбова занимали 30-40, а иногда и 100 листов. Уже в 14 лет Николай Добролюбов начал общаться с редакциями по поводу переведенных им стихотворений Горация, а в 15 лет стал вести свой дневник.
Однообразная, монотонная и замкнутая жизнь, чуждая развлечений, отсутствие друзей среди семинаристов, способствовало тому, что с каждым годом Добролюбов все более и более зарывался в книги. В доме отца он нашел библиотеку, состоявшую из 400 томов, в которой, помимо книг богословского или религиозно-нравственного содержания, было немало и светских. Реестр прочитанных книг, который он вел, записывая в него свои впечатления, насчитывает в 1849-1853 годах несколько тысяч названий. В семинарии вместе со своим соучеником Лебедевым 13-летний Добролюбов выпускал рукописный журнал "Ахинея", в котором в 1850 году поместил две статьи о стихах Лебедева. В 1850 году он даже решился послать в "Москвитянин" письмо, прося у редакции 100 рублей и обещая за них прислать 40 своих стихотворений. Затем в 1852 году он послал в редакцию "Сына отечества" 12 стихотворений под псевдонимом "Владимир Ленский". Написал он в том же году три статейки для "Нижегородских губернских ведомостей". Но ни детские стихи, ни статьи так и не были опубликованы.
Голова его, между тем, наполняется мечтами об университете, о литературной славе.
Петербург
В августе 1853 года, после пяти лет обучения в духовной семинарии, но так и не закончив последнего класса, Добролюбов едет в Петербург. Трогательное впечатление производит его первое письмо к родителям, написанное еще дорогой, в Москве, рисующее юношу нежным "маменькиным сыночком":
"Воображаю, милые мои папаша и мамаша, с каким мучительным беспокойством смотрели вы вслед удалявшемуся дилижансу, который оторвал меня от родимого края. Вас тревожила не столько горесть расставанья, сколько страх грядущих неприятностей, которые могли встретиться со мной на неведомом пути. Но Бог, которому молились так усердно все мы, милосердый Бог сохранил меня цела и невредима..."
Приехав в Петербург в Духовную академию, Добролюбов узнал, что до окончания вступительных экзаменов он должен жить на частной квартире. Думал ли он, когда переносил свои бедные семинарские пожитки в нанятое за 35 копеек в день помещение, что случайный наем комнатки имел роковое значение в его жизни. В другом углу той же комнаты поселился студент педагогического института - один из тех, кто год назад поступил в институт, не выдержав экзамена в академию. Студент поселился там на время, так как приехал из провинции раньше окончания каникул, в то время как никуда не уезжавшие жили еще на казенной даче. Вот с этой самой дачи пришел к нему товарищ и сообщил:
"В институте, брат, слезы: на 56 вакансий явилось только 23 человека, и из их числа только 20 могли быть допущены к экзамену, потому что из трех остальных одному 18 лет, другому -14, третий - какой-то отчаянный. Через несколько дней еще был экзамен: явилось пять человек, и все приняты почти без экзамена".
Это известие привело Добролюбова в волнение. Главный педагогический институт во многом уступал университету, но все-таки как высшее заведение светского характера нравился ему больше, чем академия. К тому же казенное содержание студентов института отлично решало денежный вопрос, затруднявший ему поступление в университет. Студенты института внушили Добролюбову, что ничто не мешает ему попытаться держать приемные экзамены в институт одновременно с академическими, так как институтское начальство допускает к экзаменам без предварительного представления документов. Если же отцу будут угрожать какие-либо неприятности со стороны духовного начальства из-за того, что сын поступил в институт вместо академии, то можно будет нарочно провалиться на академических экзаменах. Известив обо всем родителей, Добролюбов 12 августа отправился к инспектору института А.Н. Тихомандритскому и спросил его, можно ли держать экзамен без документов, которые представит после, объяснил все дело и получил позволение явиться на экзамен 17 числа. В тот же самый день был назначен экзамен и в академии, но Добролюбов, сославшись на зубную боль, на него не явился. А вот на экзаменах в Педагогический институт он вновь блистал знаниями. По окончании экзаменов инспектор поздравил Добролюбова с поступлением на историко-филологический факультет. Каково же было его разочарование когда, вернувшись из института домой, он нашел письмо, в котором отец, не одобряя его самовольного поступка, писал ему, что если он не поступит в академию, хотя бы даже последним, он осрамит и себя, и своих родителей, и семинарию, и что он не ожидал от него такого легковерия. Как велико было отчаяние юноши, об этом можно судить по следующему письму к родителям: "
Простите меня, мои милые, родные мои, папаша и мамаша, которых так много люблю и почитаю я в глубине души моей. Простите моему легкомыслию и неопытности! Я не устоял в своем намерении, и письмо ваше пришло уже слишком поздно - к вечеру того дня, в который поутру объявлен я студентом главного педагогического института. Не оправдал я надежд и ожиданий ваших, и - горе непослушному сыну! Тоска, какой никогда не бывало, надрывала меня эти два дня, и только Богу известно, скольких слез, мук, бесплодного раскаянья стоило мне последнее письмо ваше!.. Горе же мне, несчастному своевольнику, без благословения родителей! Неужели же оставите вы меня, столь много любившие меня, так много желавшие мне всего доброго? Простите, умоляю вас! Простите и требуйте, чего хотите, чтобы испытать мое послушание. Скажите слово - и я явлюсь тот же час из института, ворочусь в семинарию и потом пойду, куда вам будет угодно, хоть в казанскую академию. Лучше вытерпеть все муки раздраженного самолюбия, разбившихся надежд и несбывшихся мечтаний, чем нести на себе тяжесть гнева родительского. Избавьте же меня от этого состояния, простите, простите меня... Я знаю, что вы меня любите... Все еще надеюсь, что вы позволите мне назваться сыном вашим. Добролюбов".
Но опасения неприятностей, ожидавших будто бы отца Добролюбова от духовного начальства вследствие поступка сына, оказались напрасными. Архиерей отнесся к факту поступления Добролюбова в институт, напротив, одобрительно и выразил удовольствие успехом, с каким выдержал экзамен в высшее светское учебное заведение воспитанник семинарии, находившейся под его начальством. Тогда отец Добролюбова сменил гнев на милость и послал сыну разрешение на поступление в институт, исполнившее его неописуемой радости и восторга. Двадцать четвертого августа Добролюбов, забрав свои документы из академии, переселился в институт, чувствуя себя на седьмом небе. Первые впечатления об институте были самые светлые. По крайней мере, свою жизнь в институте он расписывал радужными красками. А вскоре начались занятия и поглотили его всего.
Но жизнь двумя жестокими ударами нарушила эту безмятежность чистой души юноши и, сразу обрушив на его голову тяжкое горе, наполнила его мучительными сомнениями, доводившими в первые минуты до мрачного ожесточения, и вместе с тем пошатнула его от природы крепкое здоровье. Первым ударом была смерть страстно любимой им матери, последовавшая 8 марта 1854 года, в первый же год пребывания в институте. Долго скрывали от Добролюбова родные весть об этой потере, стараясь медленно подготовить его к ней. Зинаида Васильевна была уже в могиле, когда он получил первое известие о ее тяжкой болезни, причиненной неблагополучными родами. В какую тревогу и смятение повергло Добролюбова это известие, мы можем судить по выдержкам из письма его к отцу от 17 марта: "Я все не верю, я не могу подумать, чтобы могло совершиться это ужасное несчастие... Бог знает, как много, как постоянно нужна была для вас милая, нежная, кроткая, любящая мамаша наша как благодетельный гений, милый друг и хранитель... Боже мой! В прахе и смирении повергаюсь перед Твоей святой волей!.. Помоги моему неверию, подкрепи меня, сохрани мне, моим милым добрую нашу хранительницу! Я могу только молиться, я могу обращаться только к Господу Богу с моей глубокой горестью..."
Известие о смерти матери, пришедшее через неделю после этого, не застало, таким образом, Добролюбова врасплох: он успел привыкнуть к мысли о потере и при всем своем отчаянии сохранил столько мужества, что мог утешать отца и старался ободрить его. Как ни сильно было горе юноши, но жизнь со всеми своими заботами и суетою не давала времени всецело предаваться ему. Предстояли экзамены, которые Добролюбов выдержал прекрасно и был переведен на второй курс. А потом он поехал домой, в Нижний.
Смерть родителей
Но известно, что одна беда ведет за собой другую, и Добролюбова, едва успевшего утешиться от одного горя, внезапно постиг новый удар: 6 августа 1854 года в Нижнем Новгороде внезапно умер от холеры его отец, оставив все семейство на руках своего сына. Это событие повергло Добролюбова уже не в отчаяние, а просто в оцепенение. В первые минуты он до того растерялся, что был готов бросить институт и пойти на службу уездным учителем. Лишь возможность пристроить детей по родственникам и знакомым и то соображение, что в Петербурге частными уроками можно заработать больше, чем в должности учителя, отвратили его от этого шага. Вот что пишет он Д.Ф. Щеглову под первым впечатлением нового несчастья: "Тяжело мне, мой друг Дмитрий Федорович, но кажется, что я должен проститься с институтом. Судьба жестоко испытывает меня и ожесточает против всего, лишая того, что мне было особенно дорого в мире. 6 августа мой отец умер от холеры. Семеро маленьких детей остались на моих руках, запутанные дела по дому - тоже. А между тем я еще тоже считаюсь малолетним и подвержен опеке. Папеньку все в городе так любили, что принимают теперь в нас живейшее участие... Я чувствую, что ничего не могу сделать, и между тем знаю, что все должен делать я, за всех сестер и братьев..." Когда умер отец, Добролюбову было 18 лет. Но он понимал, что теперь он глава семьи и должен взять в свои руки устройство ее благосостояния. Сам нуждаясь в поддержке, он не только отказался от своей доли в наследстве, но тотчас же по возвращении в Петербург энергично взялся за уроки, корректуру, литературную работу, всякий лишний грош отсылая в Нижний, где за его малолетними братьями и сестрами присматривали несколько ближайших родственников. После смерти матери сестру Юленьку забрала к себе на воспитание княгиня Трубецкая. Вскоре Юленька умирает. Володю воспитывал купец Мичурин. У тети Варвары жила Анна. Новорожденную Лизу забрала помещица Захарьева. Тетя Добролюбова Фаста, сестра матери, занималась воспитанием Антонины, Кати, Вани, к ней не раз приезжал Николай во время учебы.
Наконец, семейство было пристроено и дом, оставшийся после родителей, был отдан внаем, но расположение духа Добролюбова оставалось мрачным, его письма к родным носят один и тот же характер уныния и ожесточения. Вернувшись в Петербург, он как вол запрягся в добывание скудных средств частными уроками и переводами. Средств этих для обеспечения семьи, конечно, было недостаточно. Изнуренный трудами, бессонными ночами и вечной тревогой о своей семье, Добролюбов слег весной 1855 года больным в институтский лазарет. Он приписывал свою болезнь простуде, но возможно, это были первые предвестия чахотки, сведшей его в преждевременную могилу. И в довершение всех бед во время болезни он получил известие о смерти своей маленькой сестренки Юленьки, которая была уже определена в Царскосельское училище и которой предстояло в скором времени приехать для этого в Петербург. "Эта смерть столько принесла мне горя, что я до сих пор еще не могу опомниться... Как будто какое-то проклятие тяготеет над нашим родом, как будто так уже суждено, что из поколения в поколение переходят и должны переходить в нем только одни непрерывные бедствия!.. Зачем было рождаться на свет, чтобы так страдать с ранней молодости, чтобы так провести лучшие годы, которые даются для наслаждения и радости человеку!.. "
Литературная деятельность в институте
В институте в это время вокруг Добролюбова объединился кружок передовых студентов, в котором велись смелые политические разговоры, читались запрещенные книги и стихи. За сатирическое стихотворение, в котором Добролюбов обличал царя как "державного барина" ("На 50-летний юбилей его превосходительства Ник.Ив. Греча", 1854), он был посажен в карцер. Через год Добролюбов направил Гречу вольнолюбивое стихотворение "Ода на смерть
Николая I
18 февраля 1855 года", которое адресат переслал в III-е отделение. В это же время одно за другим появились революционные стихотворения поэта: "Дума при гробе Оленина", "К Розенталю" и др. Добролюбов имел большое влияние на студенческую молодежь всех курсов. Он готовился к большой общественной деятельности. К последним годам институтского курса относится и начало литературной работы Добролюбова. От стихов, которые он начал писать еще на семинарской скамье, он перешел к прозе и тогда же принялся за опыты в беллетристическом роде. В феврале 1855 года Добролюбов пытался написать роман о воспитании двух мальчиков. Один из них был аристократенок - маменькин сынок, другой - приемыш, его сводный брат. Рукопись была показана Чернышевскому, а тот, в свою очередь, работу Добролюбова раскритиковал, предложил "не соваться в беллетристику".
Неудачи беллетристических опытов подтолкнули Добролюбова испытать себя в качестве критика. В 1855 году Добролюбов выпустил 19 номеров нелегальной рукописной газеты "Слухи", в которой помещал свои стихи и заметки революционного содержания, в том же году познакомился с Н.Г. Чернышевским, в котором его потрясло наличие "ума, строго-последовательного, проникнутого любовью к истине".
В июле 1857 года во время приезда Н. А. Добролюбова в Нижний Новгород появляется знаменитое стихотворение о первых самостоятельных шагах его на общественном поприще в разрыве с религиозным прошлым «Родимый город! Как мне все знакомо». Это стихотворение стало одним из любимых поэта. Стихотворения «Гулянье» (13-28 августа 1850 г), «Весь город огнем блестит» (1850 г) посвятил тоже Нижнему Новгороду.
Работа в журнале «Современник»
Чернышевский привлек Добролюбова к сотрудничеству в журнале "Современник", и с 1856 года, студентом последнего курса, он становится профессиональным литератором, постоянным сотрудником "Современника". В 1857 году по предложению Н.Г. Чернышевского и
Н.А. Некрасова
Добролюбов возглавил отдел критики "Современника". За короткий срок работы в этом журнале Добролюбов оставил огромное литературное наследие. Он выступал как публицист, критик, поэт-сатирик, философ, экономист, историк.
В 1857 году Добролюбов блестяще окончил институт с аттестатом на звание старшего учителя, но, по распоряжению директора института И.И. Давыдова, за вольнодумство был лишен золотой медали. Он очень хотел остаться в Петербурге, считая, что в столице у него будет несравнимо больше возможностей для его литературной работы. Однако как человек подневольный, он очень боялся, что местом его дальнейшей учительской службы будет выбран какой-нибудь провинциальный городишко. И Добролюбову повезло. Некоторое время он работал домашним учителем у князя Куракина, а с 1858 года стал номинально числиться репетитором по русской словесности во Втором кадетском корпусе в Петербурге. Основной же его работой оставался "Современник", где он получал 150 рублей месячного жалованья. Таким образом, материальное положение Добролюбова было вполне обеспечено, и он прямо с институтской скамьи встал во главе журнала - явление до того времени еще небывалое в русской литературе.
Добролюбов продолжал активно работать в "Современнике": только в 1858 году им было опубликовано около 75 статей и рецензий, рассказ "Делец" и несколько стихотворений. К концу 1858 года Добролюбов уже играл центральную роль в объединенном отделе критики, библиографии и современных заметок "Современника", оказывал влияние на выбор художественных произведений для публикации. Его революционно-демократические взгляды, выраженные в статьях "Литературные мелочи прошлого года" (1859), "Что такое обломовщина?" (1859; статья о романе И.А. Гончарова "Обломов"), "Темное царство" и "Луч света в темном царстве" (1859; статьи о пьесах А.Н. Островского) сделали его кумиром разночинной интеллигенции.
Сатирическая деятельность Н. А. Добролюбова.
Не ограничиваясь критическими статьями и рецензиями, Добролюбов в конце 1858 года открыл в "Современнике" особенный сатирико-обличительный отдел под заглавием "Свисток". Он работал в жанрах стихотворной пародии, сатирического обозрения, фельетона и других
.
Свои произведения Добролюбов часто не подписывал, или печатал за подписью "бов", или под псевдонимом "Лайбов" (последние слоги имени и фамилии: Николай Добролюбов). В "Свистке" он скрывался за образами "барда" Конрада Лилиеншвагера, "австрийского поэта-шовиниста" Якова Хама, "юного дарования" Антона Капелькина и других вымышленных персонажей.
Идеальное прямодушие во всех литературных отношениях, отсутствие поклонения авторитетам и заискиваний перед громкими именами, наконец, полное отрицание каких бы то ни было компромиссов ради практических соображений было главной причиной того столкновения Добролюбова с Тургеневым, которое повело за собой разрыв с редакцией "Современника" как Тургенева, так и некоторых других писателей (Писемского, Анненкова, Дружинина).
Переводы Н. А. Добролюбова
Н.А. Добролюбов был не только писателем, но и занимался переводами. Добролюбов читает по-немецки и в 1855 году принимается переводить "Сущность христианства" Фейербаха, давший столь сильный толчок русскому материализму. Он изучал поэтику и ритмику былин, народных песен. Много времени и сил отдал кандидатскому сочинению "О древнеславянском переводе хроники Георгия Амартола", хотя узкоспециальная тема уже не удовлетворяла его. Николай переводил Плавта, выполнил также ряд работ по классической филологии у профессора Н. М. Благовещенского: "О Виргилиевой "Энеиде" в русском переводе", "О Плавте и его значении для изучения римской жизни". В 1851-начале 1852 года Добролюбов перевел книгу Цицерона «De Natura Deorum», отрывок хранится в архиве Добролюбова в Пушкинском доме, также Горация. Переводил песни Гейне: «Когда тебя схоронят, друг мой милый», « И слез
моих родится много», «Песни мои ядовиты», «На груди твоей белоснежной», « Бог весть, где она сокрылась», «Я горестный Атлант, я должен мир носить», «От нас выступают гусары», «Живые чувства расцветают».
Болезнь
Еще во время институтского курса Добролюбов прихварывал и вообще не отличался цветущим здоровьем. Дурное питание в институтском пансионе, петербургский климат, вредный для слабогрудых людей, в особенности для приезжих с юга, усиленные занятия, - все это подтачивало здоровье Добролюбова, и в 1860 году обнаружились все признаки быстро развивающейся чахотки, он страдал бессонницей, отсутствием аппетита и чувствовал сильную слабость. Доктор советовал ему бросить все и ехать за границу; но немалого труда стоило близким и знакомым людям заставить Добролюбова послушаться этого совета. Он возражал, что едва успел развязаться с долгом, который сделал его покойный отец, что на нем лежит обязанность заботиться о сестрах и братьях, и он не может себе позволить отдыхать целый год и тратить деньги на путешествие! И только когда все окружающие начали неотступно настаивать, чтобы он скорее ехал за границу, он сам понял, что ему необходимо восстановить силы. Некрасов же щедро снабдил его деньгами и открыл ему безграничный кредит. Добролюбов в конце мая 1860 года уехал, наконец, за границу. Братья его были отданы для приготовления к вступительному экзамену учителю П.С. Юрьеву, который брал гимназистов на содержание.
Добролюбов отправился через Берлин и Лейпциг в Дрезден. В Дрездене он советовался с доктором Вальтером, который послал его в Швейцарию, в Интерлакен, а потом куда-нибудь на море. В Интерлакен Добролюбов приехал в начале июля и начал здесь лечение сывороткой и альпийским воздухом, которые на время восстановили его силы и здоровье, как об этом пишет он своим родным: "Первый месяц я был все так же плох, как и дома, но, по крайней мере, развлекся видом разных мест и людей. А второй месяц, который проведен мной в Швейцарии, принес положительную пользу моему здоровью. Кто меня здесь видел, тот говорит, что я уже значительно поправился. Я и сам это замечаю, потому что теперь спокойнее и веселее смотрю на все..."
Осень Добролюбов провел в Париже, а на зиму поехал в Италию, где в это время развертывалось национально-освободительное движение Дж. Гарибальди: во Флоренцию, Милан, Рим, Неаполь, Мессину. Там он пробыл до июня 1861 года, а затем отправился на родину морем; по пути заехал в Афины, вероятно в Константинополь, и в начале июля был уже в Одессе. Всего за границей он пробыл более года, но вылечить туберкулез так и не удалось. Насколько поправилось его здоровье можно судить по тому, что в Одессе у него хлынула кровь горлом, что заставило его замедлить дальнейшее путешествие. Добролюбов заехал еще к родным в Нижний Новгород, зато прибыл в Петербург совсем больным. Тем не менее, из-за границы он привез много книг, из чего можно было сделать вывод, что он готовился к труду еще более серьезному.
Вернувшись в августе 1861 года в Петербург, Добролюбов продолжал работать в "Современнике", в сентябре написал большую статью "Забитые люди" (о творчестве
Ф.М. Достоевского
). В последние месяцы написал цикл исповедальных лирических стихотворений ("Пускай умру - печали мало..."). В начале ноября положение Добролюбова ухудшилось, у него были сильные приступы лихорадки, он так ослабел, что не мог уже встать с постели. Силы Добролюбова уже не восстанавливались; но он продолжал заниматься журналом: просматривал корректурные листы, читал рукописи; у него было столько силы воли, что он ничего не говорил о своем болезненном состоянии, и ему было неприятно, если кто-нибудь расспрашивал о его здоровье. Вскоре для него сделалось тягостным присутствие посторонних лиц; он не принимал участия в общем разговоре, ложился на кушетку и закрывал себе лицо газетой. А затем попросил никого к себе не пускать, кроме Чернышевского.
После возвращения из-за границы Добролюбов жил на квартире Панаевых, но в начале ноября 1861 года неожиданно решил съехать от них, попросив снять ему другую квартиру. Несмотря на тяжелейшее состояние, совершенно больной, Добролюбов переехал на новое место, и со дня переезда он уже не вставал с постели, не мог более двух минут держать в руках газету. Чернышевский два раза в день навещал больного и, чтобы не утомлять его разговорами, оставался не более получаса в его комнате. Только 10 ноября Добролюбов, устав бороться с мучительными болями, потребовал к себе доктора. Врач, который перед этим вылечил горло Некрасова, прибыл к больному, и проведя у его постели четверть часа, печально сказал: "Дня два или три протянет... Я пропишу рецепт, чтобы не огорчить его... Он меня спрашивал, можно ли ему шампанское и устрицы? Давайте все, что он попросит!" Потом, правда, оказалось, что вопрос Добролюбова о шампанском был просто шуткой. Он еще находил силы шутить!
Смерть Добролюбова.
С этой минуты он ослабевал с каждым часом; страдания его усиливались: он не спал ночи напролет, метался, просил беспрестанно, чтобы его переворачивали и перекладывали - в последние дни он не мог пошевельнуться сам и говорил едва слышно; это была мучительная и долгая агония. Он сознавал близость и неизбежность смерти. За три дня до смерти он начал не так внятно произносить слова. На другой день не было уже сомнения, что агония началась: умирающий дышал тяжело, нижняя челюсть ослабела, он говорил так невнятно, что нужно было низко наклоняться над ним, чтобы разобрать его слова. Чернышевский безвыходно сидел в соседней комнате, все с часу на час ждали кончины Добролюбова, но агония длилась долго, и, что было особенно тяжело, умирающий не терял сознания. В последние часы жизни он заботился о своих малолетних братьях: "Не позволяйте им тратить на глупости денег… Похороните меня проще и дешевле". За час или за два до кончины Добролюбов явственно произнес всем присутствующим: "Прощайте... Пойдите домой! Скоро!" Это были его последние слова... В 2 часа ночи с 17 на 18 ноября (с 29 на 30 ноября) 1861 года он умер.
Друзья покойного объявили в газетах о его смерти, а также позаботились о том, чтобы Добролюбов был похоронен рядом с Белинским. В течение двух дней с утра до вечера масса публики побывала у покойника. В день похорон, 20 ноября, с утра на дворе уже собралось множество народу, на лестнице едва можно было пройти. Вся улица была запружена народом, хотя для любителей торжественных похорон не на что было поглазеть, потому что не было никаких депутаций, ни венков. Несколько священников явились без приглашения проводить покойника. Простой дубовый гроб без венков и цветов несли на руках от квартиры на Литейной улице до самого кладбища, а парные дроги и две-три наемные кареты следовали за процессией.
Похоронили Добролюбова на Волковском кладбище на Литераторских мостках, рядом с могилой В.Г. Белинского, который был во многом его учителем. Похороны Добролюбова разительно отличались от похорон Белинского. 29 мая 1848 года по Лиговскому проспекту к Волковскому кладбищу тянулась бедная и печальная процессия, не обращавшая на себя особенного внимания встречных. За гробом шло человек двадцать приятелей умершего Белинского, а за ними тащились две извозчичьи колымаги, запряженные клячами... Из числа провожавших этот гроб, литераторов было, может быть, не более 5-6 человек, - остальные принадлежали к людям простым, не пользовавшимся никакою известностью, но близким покойному... Когда Белинского отпели, друзья снесли гроб его на своих плечах до могилы, которая уже до половины была наполнена водой, опустили гроб в воду, бросили в него по обычаю горсть земли и разошлись молча, не произнеся ни единого слова над этим дорогим для них гробом.
Смерть соединила Добролюбова с Белинским. Белинский дождался достойного гостя... Через 13 лет на похоронах Добролюбова было многолюдно. На кладбище выступили Н.Г. Чернышевский, Н.А. Некрасов, М.А. Антонович, Н.А. Серно-Соловьевич и другие. Над гробом Добролюбова и над его могилой произнесено было несколько горьких и задушевных слов его друзьями и посторонними лицами, прочтены были отрывки из его дневника... А через несколько лет неподалеку похоронили и младших братьев Н.А. Добролюбова -
Николай Александрович Добролюбов (1836–1861) возглавлял литературно-критический отдел издания «Современник» с 1857 года.
Являясь продолжателем идей , критик, однако, оценивал явления в литературе более резко – он ужесточил требования к литературе и в качестве основного критерия идейности произведений рассматривал степень наличия в них:
В своей работе «О степени участия народности в развитии русской литературы» (1858), посвящённой теории радикальной критики, он взялся за собственную интерпретацию понятия «народность» в литературе.
Так, в своём труде
Подобное толкование понятия и легло в основу обличительных мотивов критических статей этого критика.
В отличие от Чернышевского, автор полагал, что конечный результат творчества автора важнее, нежели его идеологические предпочтения и гражданская позиция, т.е. главным для критика является не то, что автор намеревался сказать, а то, что имеется в конечном результате.
Подобным образом он указывал на важность работы литературного критика, который и призван выявить в произведении то самое «бессознательное творчество». То есть, критик указывает на необходимость раскрытия общественных проблем, невольные намёки на которые можно обнаружить в той или иной работе.
Добролюбов в своей критике обращался к разбору разноплановых произведений:
Вместе с тем, он был склонен к широким обобщениям, поэтому в разнообразных статьях Добролюбова часто можно встретить крайне схожие выводы, сводящиеся к констатации порочности политического устройства в России.
В основу своего критического метода писатель положил социально-психологическую типологию, в рамках которой автор распределял героев по степени их соответствия понятию «новый человек».
В рамках авторской критики «доставалось» не только купечеству и Щедрина, но и Бельтову, Рудину, Печорину и Онегину, поведение которых автор классифицировал как «обломовщину». Скептицизм Рудина и Печорина, по утверждению автора, чужд идеалам поступательного развития, и на их фоне сам даже выигрывает, поскольку он предельно честен в своём бездействии.
Выступая с критикой «Обломова», Добролюбов рассматривал несовершенство социальной системы в качестве главного повода для «обломовщины». Более того, он отмечал, что порочность этой самой системы привела к тому, что даже сам Гончаров поверил в кончину обломовской модели, однако это не так.
«Обломовка, – пишет критик, – есть наша прямая родина… и еще рано писать нам надгробное слово».
Помимо идеологического компонента, критик Добролюбов брал во внимание индивидуальную художественную специфику работ и талант писателя. Доказательством тому может служить авторская критика произведений В. Соллогуба и М. Розенгейма на страницах сатирической газеты «Свисток».
В основе критики писателя также лежал анализ авторского языка, который позволял лучше раскрыть внутренний мир персонажей. Скудность речей Голядкина и Девушкина в ранних работах Достоевского на фоне их самосознания демонстрировали тщетность их борьбы с психологическим угнетением. За любовь Достоевского к его героям – «забитым людям» – критик прощал автору мелкие эстетические недочёты в его работах.
Эти произведения подтверждали идею критика об отличии отечественной литературы от мировых художественных образцов и о недопустимости их оценки по общекультурным критериям.
Критику при жизни не посчастливилось застать , поэтому в своём поиске новых героев он остановился на . В ней Добролюбов увидел персонаж, протестующий против несправедливостей «тёмного царства», Елену из произведения «Накануне» он также считал восприимчивой к социальным изменениям.
Вместе с тем, отечественная литература в целом, как полагал автор, ещё не была готова к осознанию и рефлексии необходимых перемен, а, следовательно, и к рождению соответствующих героев.
Работа «Когда же придёт настоящий день?» стала причиной того, что уже сам Добролюбов стал объектом критики со стороны своих коллег, а среди авторов журнала «Современник» разгорелся конфликт.
Попробуйте отгадать тематический кроссворд о творчестве этого писателя на нашем сайте
Вам понравилось? Не скрывайте от мира свою радость - поделитесьДобролюбов Николай Александрович (1836-1861), литературный критик и публицист.
Родился 5 февраля 1836 г. в Нижнем Новгороде в семье священника. Учился в духовной семинарии (1848-1853 гг.). В 1857 г. окончил Главный педагогический институт в Петербурге.
Ещё будучи студентом, организовал нелегальный кружок, выпускал рукописную газету «Слухи», возглавлял студенческие выступления против правительства. В 1856 г. познакомился с Н. Г. Чернышевским, затем с Н. А. Некрасовым и в следующем году начал постоянную работу в журнале «Современник»: писал публицистические статьи, фельетоны и стихотворные пародии.
Сотрудничал также в «Журнале для воспитания» (1857-1859 гг.). По убеждениям Добролюбов был социалистом-утопистом, по духу - просветителем. В 1858 г. он печатает статьи, где излагает свои литературно-эстетические, философские и исторические взгляды: «О степени участия народности в развитии русской литературы», «Первые годы царствования Петра Великого», «Русская цивилизация, сочинённая г. Жеребцовым».
В 1859- 1860 гг. появились литературно-критические статьи «Что такое обломовщина?» (о романе И. А. Гончарова «Обломов»), «Тёмное царство» и «Луч света в тёмном царстве» (о пьесе А. Н. Островского «Гроза»), «Когда же придёт настоящий день?» (о романе И. С. Тургенева «Накануне»). В этих статьях Добролюбов использует выработанный им метод «реальной критики»: «…толковать о явлениях самой жизни на основании литературного произведения, не навязывая, впрочем, автору никаких заранее сочинённых идей и задач».
Особенность Добролюбова-критика в умении соединять эстетический анализ литературных образов с исследованием реальной жизни, которая эти образы породила. Добролюбов отстаивал принципы реализма и народности, выдвигал идею гражданственности литературы: общественное служение - высший критерий деятельности художника. Блистательный критик, для аргументации он использовал различные художественные приёмы: ироническое восхваление, язвительную пародию в стихах и прозе, фельетон и т. п.
В мае 1860 г. Добролюбов выехал за границу для лечения туберкулёза. Он жил в Германии, Швейцарии, во Франции, более полугода в Италии, где написал серию статей в поддержку освободительного движения Дж. Гарибальди («Непостижимая странность», «Отец Александр Гавацци и его проповеди», «Жизнь и смерть графа Камилло Бензо Кавура»).
В июле следующего года Добролюбов вернулся на родину, не поправив здоровья, и очень скоро острый туберкулёзный процесс и напряжённая работа свели его в могилу. Умер 29 ноября 1861 г. в Петербурге.
Никола́й Алекса́ндрович Добролю́бов (24 января (5 февраля) 1836, Нижний Новгород - 17 ноября (29 ноября) 1861, Санкт-Петербург) - русский литературный критик рубежа 1850-х и 1860-х годов, публицист, революционный демократ. Самые известные псевдонимы -бов и Н. Лайбов, полным настоящим именем не подписывался. Родился в Нижнем Новгороде в семье известного в городе священника (его отец тайно обвенчал Мельникова-Печерского). Дом № 5 по улице Пожарского, где родился Николай, снесён в начале XXI века. С детства много читал, писал стихи. С 17 лет в Петербурге, учился в Главном Педагогическом институте, занимался фольклором, с 1854 (после смерти родителей) начал разделять радикальные антимонархические, антирелигиозные и антикрепостнические воззрения, что нашло отражение в его многочисленных «крамольных» сочинениях того времени в стихах и прозе, в том числе в рукописных студенческих журналах.
Короткая жизнь Добролюбова (он умер от туберкулёза в 25 лет, за год до смерти лечился за границей и много ездил по Европе) сопровождалась большой литературной активностью. Он много и легко писал (по воспоминаниям современников, по заранее заготовленному логическому конспекту в виде длинной ленты, намотанной на палец левой руки), печатался в журнале Н. А. Некрасова «Современник» с рядом исторических и особенно литературно-критических работ; ближайшим его сотрудником и единомышленником был Н. Г. Чернышевский. За один 1858 год он напечатал 75 статей и рецензий. Некоторые произведения Добролюбова (как принципиально нелегальные, особенно направленные против Николая I, так и предназначенные для печати, но не пропущенные цензурой вообще или в авторской редакции) остались не напечатанными при жизни.
Сочинения Добролюбова, печатавшиеся под видом чисто литературных «критик», рецензий на естественнонаучные сочинения или политических обозрений из иностранной жизни (эзопов язык), содержали в себе острые общественно-политические высказывания. Хотя всё, что он писал, посвящено художественной литературе, считать это литературной критикой было бы крайне несправедливо. Правда, у Добролюбова были зачатки понимания литературы, и выбор вещей, которые он соглашался использовать в качестве текстов для своих проповедей, был, в общем, удачен, но он никогда и не пытался обсуждать их литературную сторону: он пользовался ими только как картами или фотографиями современной русской жизни, как предлогом для социальной проповеди.
Например, рецензия на роман Тургенева «Накануне» под названием «Когда же придёт настоящий день?» содержала минимально прикрытые призывы к социальной революции. Его статьи «Что такое обломовщина?» о романе Гончарова «Обломов» и «Луч света в тёмном царстве» о пьесе Островского «Гроза» стали образцом демократически-реалистического толкования литературы (сам термин реализм как обозначение художественного стиля первым употребил Добролюбов - статья «О степени участия народности в развитии русской литературы»), а в СССР и России были включены в школьную программу. Трактуя произведения прежде всего с социальной стороны и не раз декларируя отрицание «искусства для искусства» и подвергая чистых лириков уничтожающей критике, Добролюбов нередко всё же высоко ценил с эстетической точки зрения стихи авторов, не близких ему политически (Юлии Жадовской, Якова Полонского). Предсмертная поездка в Европу несколько смягчила политический радикализм Добролюбова, привела к отказу от идеи немедленной революции и необходимости поиска новых путей.
Добролюбов был также поэтом-сатириком, остроумным пародистом, душой выходившего при «Современнике» литературного приложения «Свисток». В нём Добролюбов-поэт выступал под тремя пародийными масками - «обличителя» Конрада Лилиеншвагера, австрийского «патриота» Якова Хама и «восторженного лирика» Аполлона Капелькина (маски метили прежде всего в Розенгейма, Хомякова и Майкова соответственно, но носили и более общий характер). Добролюбов писал и серьёзные стихи (наиболее известно «Милый друг, я умираю…»), переводил Гейне.
