Повесть о Ходже Насреддине – одна из самых любимых книг. Одна из тех, которые можно назвать вневозрастными. Это большая редкость! Я никогда не цепляюсь за прошлое – если «перерос» какую-то книгу, не буду к ней возвращаться, просто помню те ощущения, которые она подарила в свое время, и за это испытываю благодарность автору. Но «Насреддина» можно перечитывать и в 10, и в 20 и в 30, и в 60 лет – и не возникнет чувство, что перерос.
Помимо всех радостей, которые доставляет «Повесть», она еще поспособствовала желанию съездить в Узбекистан – поездка в Бухару в 2007г. была не просто поездкой в старый и красивый город, я ехал на родину Ходжи Насреддина. На город удавалось смотреть двояко: непосредственно и через призму книги. И очевидно, что в Бухару имеет смысл приехать снова.
В свете всего написанного выше тем более странно, что сколько бы изданий «Повести» ни попадало в руки, практически ничего в них не было написано об авторе – Леониде Соловьеве. Очень скудная биография – максимум пара небольших абзацев. Попытки найти больше информации были безрезультатны. До сегодняшнего дня. Я не мог себе, например, представить, что вторая часть «Повести» (как и «Наследник из Калькутты» Р.Штильмарка) была написана в сталинском лагере, и что благодаря этому Соловьева не сослали на Колыму…
Так вышло, что Леонид Соловьев не попал в воспоминания современников. Есть лишь сохраненные в архивах краткие записки матери, сестер, жены да еще набросок в бумагах Юрия Олеши. Даже нормального, солидного фотопортрета не найти. Встречаются только немногие мелкие домашние фотографии. Случайные, любительские. Биография Соловьева полна резких поворотов, сильных потрясений, отнюдь не всегда совпадающих с общеисторическими.
Родился он 19 августа 1906 года, в Триполи (Ливан). Дело в том, что родители получили образование в России за казенный счет. Стало быть, богаты не были. Им следовало отработать определенный срок там, куда их пошлют. Послали их в Палестину. Каждого по отдельности. Там они встретились и поженились. Русское Палестинское общество ставило перед собой миссионерские цели. В частности, открыло для арабов школы на русском языке.
В одной из таких школ преподавали Василий Андреевич и Анна Алексеевна. В год рождения сына отец - коллежский советник, помощник инспектора Северо-Сирийских школ Императорского Православного Палестинского общества (так оно полностью именовалось). Отслужив положенный срок в дальнем краю, Соловьевы в 1909 году возвратились в Россию. Соответственно служебным перемещениям отца до 1918 года место их пребывания - Бугуруслан, потом неподалеку - станция Похвистнево Самаро-Златоустовской железной дороги. С 1921 года - Узбекистан, город Коканд.
Там Леонид учился в школе и механическом техникуме, не закончив его. Там начал работать. Одно время преподавал разные предметы в школе ФЗУ маслобойной промышленности. Начал писать. Стал печататься в газетах. Поднялся до «Правды Востока», выходившей в Ташкенте. Отличился на конкурсе, который объявил московский журнал «Мир приключений». Рассказ «На Сыр-Дарьинском берегу» появился в этом журнале в 1927 году.
1930 год. Соловьев уезжает в Москву. Поступает на литературно-сценарный факультет Института кинематографии (ВГИК). Заканчивает его в июне 1932 года. Даты, встречающиеся в жизнеописании Соловьева, порой удивительны. Но в архиве сохранился документ об окончании института. Да, Соловьев учился с тридцатого по тридцать второй!
Его первые рассказы и повести о сегодняшней жизни, новостройках, повседневном труде людей, о Средней Азии не прошли незамеченными. В 1935-1936 годах специальные статьи посвятили Соловьеву журналы «Красная новь», «Литературная учеба». Положим, в «Красной нови» А.Лежнев признавал: «Рассказы его наращены каждый раз вокруг одной несложной идеи, как мякоть вишни вокруг косточки», «…рассказы его сохраняют промежуточную форму между бытовым фельетоном и рассказом» и так далее. Все же статья называлась «О Л.Соловьеве», и это значило, что его признали, ввели в ряд.
После выхода в свет «Возмутителя спокойствия» Леонид Васильевич стал вовсе знаменит. В февральском номере «Литературной учебы» за 1941 год вслед за приветствиями Клименту Ворошилову к его шестидесятилетию шла рубрика «Писатели о своей работе». Ее отвели Соловьеву. Он рассказывал о последней своей книге. Словом, продвигался вперед твердо и неуклонно.
Когда началась война, Соловьев становится военным корреспондентом газеты «Красный флот». Пишет своего рода современные прозаические былины: «Иван Никулин - русский матрос», «Севастопольский камень». По сценариям один за другим ставятся фильмы.
В сентябре 1946 года Соловьева арестовали . То ли он кому-то сильно насолил, то ли имелся донос, то ли одно повлекло за собой другое. Десять месяцев провел в предварительном заключении. В конце концов признал свою вину - понятно, вымышленную: замысел террористического акта против главы государства. Что-то он сказал нелестное про Сталина. Сказал, видно, друзьям, но ошибся в них. Соловьева не расстреляли, ведь замысел - еще не действие. Отправили в лагерь Дубравлаг. Его адрес был такой: Мордовская АССР, станция Потьма, почтовое отделение Явас, почтовый ящик ЛК 241/13.
По воспоминаниям солагерника Александра Владимировича Усикова, Соловьева отобрали было в состав этапа на Колыму. Он написал начальнику лагеря генералу Сергеенко, что, если его оставят здесь, он возьмется за вторую книгу о Ходже Насреддине. Генерал приказал Соловьева оставить. И «Очарованный принц» действительно был написан в лагере. Сохранились тетради-рукописи. Бумаги, естественно, не давали. Ее присылали родные. Родители жили тогда в Ставрополе, сестры - по разным другим городам.
Соловьеву удалось стать ночным сторожем в цехе, где сушили древесину. Потом он стал ночным банщиком, то есть вроде сторожа при бане. Видимо, новых заключенных привозили ночами тоже, им следовало соблюдать санитарные нормы. Изредка доставляли московских знакомых. Эти встречи были большими событиями в однообразной жизни. Одинокие ночные должности давали Соловьеву возможность сосредоточиться на своих литературных занятиях.
Работа над книгой затянулась. Все-таки к концу 1950 года «Очарованный принц» был написан и послан начальству. Рукопись не возвращалась несколько лет. Соловьев тревожился. Но кто-то сберег «Очарованного принца»- случайно или отдавая себе отчет в совершаемом.
По неясным для биографа мотивам, видимо, в середине 1953 года тюремно-лагерная жизнь Соловьева продолжалась уже в Омске. Надо полагать, именно оттуда он вышел на свободу в июне 1954 года, когда пошли пересмотры всех дел. Среди прочих стало ясно, что обвинение Соловьева дутое. Приходилось начинать жизнь сначала.
Впервые Леонид Васильевич женился очень рано, еще в Средней Азии, в Канибадаме, на Елизавете Петровне Беляевой. Но пути их скоро разошлись. Московскую семью составляла Тамара Александровна Седых. По беглым свидетельствам очевидцев, союз их был негладким, точнее мучительным. По приезде Соловьева из лагеря Седых не приняла его снова в дом. Все письма возвращала нераспечатанными. Детей у Соловьева не было.
В первые дни после лагеря его встретил в Москве Юрий Олеша. Центральный архив литературы и искусства (ЦГАЛИ) хранит запись об этой встрече: «13 июля. Встретил вернувшегося из ссылки Леонида Соловьева («Возмутитель спокойствия»). Высокий, старый, потерял зубы. (…) Прилично одет. Это, говорит, купил ему человек, который ему обязан. Поехал в универмаг и купил. О жизни там говорит, что ему не было плохо - не потому, что он был поставлен в какие-нибудь особые условия, а потому, что внутри, как он говорит, он не был в ссылке. «Я принял это как возмездие за преступление, которое я совершил против одной женщины - моей первой, как он выразился, «настоящей жены». Теперь я верю, я что-то получу».
Растерянному, смятому, с горькими упреками себе, без денег куда было деваться? Пораздумав, Леонид Васильевич впервые в жизни отправился в Ленинград, к сестре Зинаиде (старшая, Екатерина, жила до конца своих дней в Средней Азии, в Намангане). У Зины было тесно. Уживались с трудом. В апреле 1955 года Соловьев женился на Марии Марковне Кудымовской, учительнице русского языка, по возрасту, скорей всего, его ровеснице. Жили они на Харьковской улице, дом 2, квартира 16. Там в последние месяцы его жизни познакомился с Леонидом Васильевичем и я, неожиданно узнав, что автор «Повести о Ходже Насреддине» живет в Ленинграде.
Все как будто налаживалось. Лениздат был первым, кто выпустил в свет «Очарованного принца», предварив его «Возмутителем спокойствия». Книга имела огромный успех. Соловьев снова стал работать для кино. Начал «Книгу юности». Но здоровье разрушалось. У него была сильнейшая гипертония. Я застал Леонида Васильевича ходящим, однако половина тела была парализована. 9 апреля 1962 года он умер, не дожив до пятидесяти шести.
На первых порах в Ленинграде Соловьева сразу поддержал Михаил Александрович Дудин. Встретились и еще доброжелательные люди. Но в ленинградскую литературную жизнь Леонид Васильевич так по-настоящему и не вошел. Держался отдельно - скорей всего, из-за нездоровья и душевного непокоя. Когда Мария Марковна собрала у себя литераторов отметить какую-то дату, связанную с Соловьевым, нас оказалось трое да еще один, Леонида Васильевича не знавший. Похоронили его на Красненьком кладбище в Автово.
Памятник Ходже Насреддину в Бухаре
P.S. В 2010 году вышло полное собрание сочинений Леонида Соловьева в 5 томах. Изд-во «Книжный Клуб Книговек».
Тридцать пятый год своей жизни Ходжа Насреддин
встретил впути. Больше десяти лет провел он в изгнании, странствуя
изгорода в город, из одной страны в другую, пересекая
моря ипустыни, ночуя как придется -- на голой земле у
скудногопастушеского костра, или в тесном караван-сарае, где в
пыльнойтемноте до утра вздыхают и чешутся верблюды и глухо
позвякиваютбубенцами, или в чадной, закопченной чайхане, среди
лежащихвповалку водоносов, нищих, погонщиков и прочего бедного
люда, снаступлением рассвета наполняющего своими
пронзительнымикриками базарные площади и узкие улички городов. Нередко
уда-"валось ему ночевать и на мягких шелковых подушках в
гаремекакого-нибудь иранского вельможи, который как раз в эту
ночьходил с отрядом стражников по всем чайханам и караван-сараям,-разыскивая бродягу и богохульника Ходжу Насреддина,
чтобыпосадить его на кол... Через решетку окна виднелась
узкаяполоска неба, бледнели звезды, предутренний ветерок
легко инежно шумел по листве, на подоконнике начинали
ворковать ичистить перья веселые горлинки. И Ходжа Насреддин,
целуяутомленную красавицу, говорил: -- Пора. Прощай, моя несравненная жемчужина, и не
забывайменя. -- Подожди! -- отвечала она, смыкая прекрасные руки на
егошее.-- Разве ты уходишь совсем? Но почему? Послушай,
сегоднявечером, когда стемнеет, я опять пришлю за тобой старуху.-- Нет. Я уже давно забыл то время, когда проводил двеночи подряд под одной крышей. Надо ехать, я очень спешу. -- Ехать? Разве у тебя есть какие-нибудь неотложные
дела вдругом городе? Куда ты собираешься ехать? -- Не знаю. Но уже светает, уже открылись городские
воротаи двинулись в путь первые караваны. Ты слышишь --
звенятбубенцы верблюдов! Когда до меня доносится этот звук, то
словноджины вселяются в мои ноги, и я не могу усидеть на месте! -- Уходи, если так! -- сердито говорила красавица,
тщетнопытаясь скрыть слезы, блестевшие на ее длинных ресницах.--
Носкажи мне хоть свое имя на прощание. -- Ты хочешь знать мое имя? Слушай, ты провела
ночь сХоджой Насреддином! Я -- Ходжа Насреддин,
возмутительспокойствия и сеятель раздоров, тот самый, о котором
ежедневнокричат глашатаи на всех площадях и базарах, обещая
большуюнаграду за его голову. Вчера обещали три тысячи туманов,
и яподумал даже -- не продать ли мне самому свою
собственнуюголову за такую хорошую цену. Ты смеешься, моя звездочка,
ну,дай мне скорее в последний раз твои губы. Если бы я мог,
топодарил бы тебе изумруд, но у меня нет изумруда,-- возьми
вотэтот простой белый камешек на память! Он натягивал свой рваный халат, прожженный во
многихместах искрами дорожных костров, и удалялся потихоньку.
Задверью громко храпел ленивый, глупый евнух в чалме и
мягкихтуфлях с загнутыми кверху носами -- нерадивый страж главного
водворце сокровища, доверенного ему. Дальше, врастяжку на
коврахи кошмах, храпели стражники, положив головы на свои
обнаженныеятаганы. Ходжа Насреддин прокрадывался на цыпочках
мимо, ивсегда благополучно, словно бы становился на это
времяневидимым. И опять звенела, дымилась белая каменистая дорога
подбойкими копытами его ишака. Над миром в синем небе
сиялосолнце; Ходжа Насреддин мог не щурясь смотреть на
него.Росистые поля и бесплодные пустыни, где белеют
полузанесенныепеском верблюжьи кости, зеленые сады и пенистые реки,
хмурыегоры и зеленые пастбища, слышали песню Ходжи Насреддина.
Онуезжал все дальше и дальше, не оглядываясь назад, не жалея
обоставленном и не опасаясь того, что ждет впереди. Ю А в покинутом городе навсегда оставалась жить
память онем. Вельможи и муллы бледнели от ярости, слыша его
имя;водоносы, погонщики, ткачи, медники и седельники, собираясь
повечерам в чайханах, рассказывали друг другу смешные
истории оего приключениях, из которых он всегда выходил
победителем;томная красавица в гареме часто смотрела на белый
камешек ипрятала его в перламутровый ларчик, услышав шаги
своегогосподина. -- Уф! -- говорил толстый вельможа и, пыхтя и
сопя,начинал стаскивать свой парчовый халат.-- Мы все
вконецизмучились с этим проклятым бродягой Ходжой Насреддином:
онвозмутил и взбаламутил все государство! Я получил
сегодняписьмо от моего старинного друга, уважаемого
правителяХорасанской округи. Подумать только -- едва этот бродяга
ХоджаНасреддин появился в его городе, как сразу же кузнецы
пересталиплатить налоги, а содержатели харчевен отказались
бесплатнокормить стражников. Мало того, этот вор, осквернитель
ислама исын греха, осмелился забраться в гарем хорасанского
правителя иобесчестить его любимую жену! Поистине, мир еще не
видывалподобного преступника! Жалею, что этот презренный оборванец
непопытался проникнуть в мой гарем, а то бы его
головадавным-давно торчала на шесте посредине главной площади! Красавица молчала, затаенно улыбалась,-- ей было и
смешнои грустно. А дорога все звенела, дымилась под копытами
ишака. Извучала песня Ходжи Насреддина. За десять лет он побывал
всюду:в Багдаде, Стамбуле и Тегеране, в Бахчисарае,
Эчмиадзине иТбилиси, в Дамаске и Трапезунде, он знал все эти города и
ещевеликое множество других, и везде он оставил по себе память. Теперь он возвращался в свой родной
город, вБухару-и-Шериф, в Благородную Бухару, где
рассчитывал,скрываясь под чужим именем, отдохнуть немного от
бесконечныхскитаний.
Нет, наверное, ни одного человека, который бы не слышал о Ходже Насреддине, особенно на мусульманском Востоке. Его имя вспоминают и в дружеских беседах, и в политических речах, и в научных спорах. Вспоминают по разным поводам, а то и вовсе без повода, просто потому, что Ходжа побывал во всех мыслимых и немыслимых ситуациях, в которых только может оказаться человек: обманывал и обманывался, хитрил и выкручивался, был безмерно мудрым и круглым дураком…
И он вот уже почти тысячу лет все шутит и издевается над человеческой глупостью, корыстью, самодовольством, невежеством. И кажется, что истории, в которых реальность идет рука об руку со смехом и парадоксом, почти не располагают к серьезным разговорам. Хотя бы потому, что человек этот считается фольклорным персонажем, вымышленным, легендарным, но никак не исторической личностью. Однако как семь городов спорили за право называться родиной Гомера, так втрое больше народов готовы назвать своим Насреддина.
Ученые разных стран доискиваются: существовал ли такой человек в действительности и кем он был? Турецкие исследователи считают, что лицо это историческое, и настояли на своей версии, хотя оснований у них было не намного больше, чем у ученых других народов. Просто решили так, и все. Вполне в духе самого Насреддина…
Не так давно в прессе появилась информация, что найдены документы, в которых упоминается имя некоего Насреддина. Сопоставив все факты, можно свести их воедино и попытаться реконструировать биографию этого человека.
Родился Насреддин в семье почтенного имама Абдуллы в турецкой деревне Хорто в 605 году хиджры (1206 год) рядом с городом Сиврихисар провинции Эскишехир. Однако десятки селений и городов на Ближнем Востоке готовы поспорить насчет национальности и места рождения великого хитреца.
В мактабе, начальной мусульманской школе, маленький Насреддин задавал своему учителю — домулле — каверзные вопросы. На многие из них домулла просто не мог ответить.
Затем Насреддин учился в Конье, столице Сельджукского султаната, жил и работал в Кастамону, потом в Акшехире, где, в конце концов, и умер. В Акшехире до сих пор показывают его могилу, а еще там с 5 по 10 июля проводится ежегодный Международный фестиваль Ходжи Насреддина.
С датой смерти еще большая неразбериха. Можно предположить, что если человек непонятно где родился, то он непонятно где и умер. Однако могила и даже мавзолей есть — в районе турецкого города Акшехир. И даже дата смерти на могильной плите гробницы указана — 386 год хиджры (993). Но, как замечает крупный российский тюрколог и академик В.А. Гордлевский, по ряду причин «дата эта абсолютно неприемлема». Потому что получается, что умер Ходжа за двести лет до своего рождения! Было высказано предположение, пишет Гордлевский, что у такого шутника, как Насреддин, и надмогильная надпись должна читаться не как у людей, а задом наперед: 683 год хиджры (1284/85)! В общем, где-то в этих столетиях и затерялся наш герой.
Исследователь К.С. Давлетов относит зарождение образа Насреддина к VIII-XI векам, эпохе арабских завоеваний и борьбы народов против арабского ига: «Если искать в истории Востока период, который мог бы послужить колыбелью образа ходжи Насреддина, который мог бы породить такое великолепное художественное обобщение, то, безусловно, можно остановиться только на этой эпохе».
С категоричностью такого утверждения трудно согласиться; образ Насреддина, каким он дошел до нас, складывался веками. Среди прочего К.С. Давлетов ссылается на «смутные» сведения о том, что «во времена халифа Гаруна ар-Рашида жил известный ученый Мохаммед Насреддин, учение которого оказалось противоречащим религии. Он был приговорен к смерти и, чтобы спастись, притворился сумасшедшим. Под этой маской он стал затем высмеивать своих врагов».
Турецкий профессор-историк Микаил Байрам провел обширное исследование, результаты которого показали, что полное имя реального прототипа Насреддина — Насир уд-дин Махмуд аль-Хойи, он родился в городе Хой иранской провинции Западный Азербайджан, получил образование в Хорасане и стал учеником знаменитого исламского деятеля Фахра ад-дина ар-Рази. Багдадский калиф отправил его в Анатолию, чтобы организовать сопротивление монгольскому нашествию. Он служил в качестве кади, исламского судьи, в Кайсери, а затем стал визирем при дворе султана Кей-Кавуса II в Конье. Он успел побывать в огромном количестве городов, познакомился с множеством культур и славился своим остроумием, так что вполне возможно, что он и был первым героем забавных или поучительных историй о Ходже Насреддине.
Правда, кажется сомнительным, чтобы этот образованный и влиятельный человек разъезжал на скромном ослике и ссорился со своей сварливой и некрасивой женой. Но что не может позволить себе вельможа, вполне доступно герою забавных и поучительных анекдотов, не так ли?
Впрочем, существуют и другие исследования, которые допускают, что образ Ходжи Насреддина на добрых пять столетий старше, чем принято считать в современной науке.
Академик В.А. Гордлевский полагал, что образ Насреддина вышел из анекдотов, созданных у арабов вокруг имени Джухи, и перешел к сельджукам, а позднее к туркам как его продление.
Интересную гипотезу выдвинули азербайджанские ученые. Ряд сопоставлений позволил им предположить, что прообразом Насреддина был известный азербайджанский ученый Хаджи Насиреддин Туси, живший в XIII веке. Среди доводов в пользу этой гипотезы говорит, например, факт, что в одном из источников Насреддин так и назван этим именем — Насиреддин Туси.
В Азербайджане Насреддина зовут Молла — возможно, это имя, как считают исследователи, представляет собой искаженную форму имени Мовлан, которое принадлежало Туси. У него было еще одно имя — Хасан. Подтверждает эту точку зрения и совпадение некоторых мотивов из произведений самого Туси и анекдотов о Насреддине (например, высмеивание предсказателей и астрологов). Соображения интересные и не лишены убедительности.
Таким образом, если начать искать в прошлом человека, похожего на Насреддина, то очень скоро станет ясно, что историчность его граничит с легендарностью. Однако многие исследователи считают, что следы Ходжи Насреддина нужно искать не в исторических хрониках и могильных склепах, попасть в которые, судя по его характеру, он никак не хотел, а в тех притчах и анекдотах, которые рассказывали и до сих пор рассказывают двадцать три народа Ближнего Востока и Средней Азии, да и не только они.
Народная традиция рисует Насреддина воистину многоликим. Иногда он предстает некрасивым, неказистым человеком в старом, поношенном халате, в карманах которого, увы, слишком много дыр, чтобы там что-то залеживалось. Да что там — иногда его халат просто засален от грязи: долгие странствия и бедность берут свое. В другой раз, напротив, мы видим человека с приятной наружностью, небогатого, но живущего в достатке. В его доме есть место праздникам, но бывают и черные дни. И тогда Насреддин искренне радуется ворам в своем доме, ведь найти что-нибудь в пустых сундуках — настоящая удача.
Ходжа много путешествует, но непонятно, где же все-таки его дом: в Акшехире, Самарканде, Бухаре или Багдаде? Узбекистан, Турция, Азербайджан, Афганистан, Казахстан, Армения (да-да, и она тоже!), Греция, Болгария готовы приютить его. Имя его склоняют на разных языках: Ходжа Насреддин, Джоха Наср-эт-дин, Мулла, Молла (азербайджанский), Афанди (узбекский), Эпенди (туркменский), Насыр (казахский), Анасратин (греческий). Повсюду его ждут друзья и ученики, но врагов и недоброжелателей тоже хватает.
На множестве языков имя Насреддин пишется по-своему, но все они восходят к арабскому мусульманскому личному имени Nasr ad-Din, которое переводится как «Победа Веры». По-разному и обращаются к Насреддину в притчах разных народов — это может быть и уважительное обращение «ходжа», и «молла», и даже турецкое «эфенди».
Характерно, что эти три обращения — ходжа, молла и эфенди — во многом очень близкие понятия. Сравните сами. «Ходжа» на фарси — «хозяин». Это слово существует почти во всех тюркских языках, а также в арабском. Вначале оно использовалось как название рода потомков исламских суфийских миссионеров в Средней Азии, представителей сословия «белой кости» (тюрк. «ак суюк»). Со временем «ходжа» стало почетным титулом, в особенности так стали называть исламских духовных наставников османских принцев или учителей арабской грамоты в мектебе, а также благородных мужей, купцов или евнухов в правящих семействах.
Мулла (молла) имеет несколько значений. У шиитов мулла — лидер религиозной общины, теолог, специалист в толковании вопросов веры и права (у суннитов эти функции выполняет улема). В остальном исламском мире в более общем значении, как уважительный титул, может иметь значения: «учитель», «помощник», «владелец», «защитник».
Эфенди (афанди, эпенди) (у этого слова и арабские, и персидские, и даже древнегреческие корни) означает «тот, кто может (в суде) защищать себя сам»). Это — почетный титул благородных особ, вежливое обращение со значениями «хозяин», «уважаемый», «господин». Обычно следовало за именем и давалось преимущественно представителям ученых профессий.
Но вернемся к реконструированной биографии. У Ходжи есть жена, сын и две дочери. Жена — верный собеседник и вечный оппонент. Она сварлива, но порой гораздо мудрее и спокойнее своего супруга. Его сын совершенно не похож на отца, а иногда он такой же хитрец и возмутитель спокойствия.
У Ходжи много профессий: он земледелец, торговец, лекарь, знахарь, он даже промышляет воровством (чаще всего неудачно). Он очень религиозный человек, поэтому односельчане внимают его проповедям; он справедлив и хорошо знает закон, поэтому становится судьей; он величественен и мудр — и вот уже великий эмир и даже сам Тамерлан хотят видеть его ближайшим советником. В других же историях Насреддин глупый, недалекий человек со множеством недостатков и даже порой слывет безбожником.
Создается такое впечатление, что Насреддин — это проявление человеческой жизни во всем ее многообразии, и каждый может (если захочет) открыть для себя своего Насреддина. Его с лихвой хватит на всех, да еще и останется! Случись Ходже жить в наше время, он наверняка бы ездил на «мерседесе», подрабатывал на стройке, побирался в переходах метро… и все это одновременно!
Можно сделать вывод, что Ходжа Насреддин — это как бы другой взгляд на жизнь, и если некоторых обстоятельств не избежать, как ни старайся, то у них всегда можно чему-нибудь научиться, стать немного мудрее, а значит, и намного свободнее от этих самых обстоятельств! А может, при этом получится и кого-то другого научить… или проучить. Ну, раз сама жизнь так ничему и не научила! За Насреддином точно не заржавеет, даже если перед ним будет сам черт.
Для арабской традиции Насреддин не случайный персонаж. Совсем не секрет, что каждая небылица или анекдот о нем — это кладезь древней мудрости, знаний о пути человека, о его предназначении и способах обретения подлинного существования. И Ходжа не просто чудак или идиот, а тот, кто с помощью иронии и парадокса пытается передать высокие религиозные и этические истины. Можно сделать смелый вывод, что Насреддин — настоящий суфий!
Суфизм — внутреннее мистическое течение в исламе, развивавшееся наряду с официальными религиозными школами. Однако сами суфии говорят, что это течение не ограничено религией пророка, а является зерном всякого подлинного религиозного или философского учения. Суфизм — это стремление к Истине, к духовному преображению человека; это иное мышление, другой взгляд на вещи, свободный от страхов, стереотипов и догм. И в этом смысле настоящих суфиев можно найти не только на Востоке, но и в западной культуре.
Тайна, которой окутан суфизм, по словам его последователей, связана не с какой-то особой мистичностью и секретностью учения, а с тем, что искренних и честных искателей истины во все века было не так уж и много. «Быть в миру, но не от мира, быть свободным от честолюбия, алчности, интеллектуальной спеси, слепого повиновения обычаю или благоговейного страха перед вышестоящими лицами — вот идеал суфия», — писал Роберт Грейвс, английский поэт и ученый.
В наш век, привыкший к сенсациям и разоблачениям, эти истины бледнеют перед рассказами о мистических чудесах и мировом заговоре, но именно о них говорят мудрецы. И вместе с ними Насреддин. Истина не где-то за горами, она здесь, спряталась за нашими привычками и привязанностями, за нашим эгоизмом и глупостью. Образ Ходжи Насреддина, по мнению Идриса Шаха, — удивительная находка суфиев. Ходжа не поучает и не разглагольствует, в его проделках нет ничего надуманного. Кто-то посмеется над ними, а кто-то благодаря им чему-то научится и что-то осознает. Истории живут своей жизнью, кочуя от одного народа к другому, Ходжа путешествует из анекдота в анекдот, легенда не умирает, мудрость живет. Воистину, лучшего способа для ее передачи трудно было найти!
Ходжа Насреддин постоянно напоминает нам, что мы ограничены в понимании сути вещей, а значит, и в их оценке. И если кого-то назвали глупцом, нет смысла обижаться, потому что для Ходжи Насреддина подобное обвинение было бы высшей из похвал! Насреддин — величайший учитель, его мудрость давно перешагнула границы суфийской общины. Но таким Ходжу знают немногие. На Востоке есть легенда, которая гласит, что если рассказать семь историй о Ходже Насреддине в особой последовательности, то человека коснется свет вечной истины, дарующий необычайную мудрость и могущество. Сколько было тех, кто из века в век изучал наследие великого пересмешника, остается только гадать. Вся жизнь может уйти на поиски этой магической комбинации, и как знать, не является ли эта легенда еще одной шуткой несравненного Ходжи?
Поколения сменяли поколения, сказки и анекдоты передавались из уст в уста по всем чайным и караван-сараям Азии, неистощимая народная фантазия добавляла к собранию историй о Ходже Насреддине все новые притчи и анекдоты, которые распространились на огромной территории. Темы этих историй стали частью фольклорного наследия нескольких народов, а различия между ними объясняются многообразием национальных культур. Большинство из них изображает Насреддина небогатым деревенским жителем и не имеет абсолютно никаких отсылок ко времени повествования — их герой мог жить и действовать в любые времена и эпохи.
Впервые истории о Ходже Насреддине подверглись литературной обработке в 1480 году в Турции, будучи записаны в книге под названием «Салтукнамэ», и чуть позднее, в XVI веке, писателем и поэтом Джами Рума Ламии (умер в 1531 году), следующая рукопись с историями о Насреддине датируется 1571 годом. Позднее было написано несколько романов и повестей о Ходже Насреддине («Насреддин и его жена» П. Миллина, «Четки из черешневых косточек» Гафура Гуляма и др.).
Ну, а ХХ век перенес истории о Ходже Насреддине на киноэкран и театральную сцену. Сегодня истории о Ходже Насреддине переведены на многие языки и давно уже стали частью мирового литературного наследия. Так, 1996-1997 год был объявлен ЮНЕСКО Международным годом Ходжи Насреддина.
Основная черта литературного героя Насреддина — выходить из любой ситуации победителем с помощью слова. Насреддин, виртуозно владея словом, нейтрализует любое свое поражение. Частые приемы Ходжи — притворное невежество и логика абсурда.
Русскоязычному читателю истории о Ходже Насреддине известны не только по сборникам притч и анекдотов, но и по прекрасным романам Леонида Соловьева «Возмутитель спокойствия» и «Очарованный принц», объединенным в «Повесть о Ходже Насреддине», также переведенную на десятки иностранных языков.
В России же «официальное» появление Ходжи Насреддина связано с публикацией «Истории Турции» Дмитрием Кантемиром (молдавский господарь, бежавший к Петру I), куда вошли первые исторические анекдоты о Насреддине (Европа познакомилась с ним гораздо раньше).
Последующее, неофициальное существование великого Ходжи овеяно туманом. Сами посудите. Однажды, перелистывая сборник сказок и небылиц, собранных фольклористами в Смоленской, Московской, Калужской, Костромской и других областях в 60-80-х годах прошлого столетия, исследователь Алексей Сухарев нашел несколько анекдотов, точь-в-точь повторяющих истории Ходжи Насреддина. Судите сами. Фома говорит Ереме: «У меня болит голова, что мне делать?». Ерема отвечает: «Когда у меня болел зуб, я его вырвал».
А вот вариант Насреддина. «Афанди, что мне делать, у меня глаз болит?» — спросил Насреддина друг. «Когда у меня болел зуб, то я не мог успокоиться до тех пор, пока не вырвал его. Наверное, тебе надо сделать то же самое, и ты избавишься от боли», — посоветовал Ходжа.
Оказывается, в этом нет ничего необычного. Подобные шутки можно найти, например, в немецких и фламандских легендах о Тиле Уленшпигеле, в «Декамероне» Боккаччо, в «Дон Кихоте» Сервантеса. Аналогичные персонажи у других народов: Хитрый Петр — у южных славян; в Болгарии встречаются истории, в которых одновременно присутствуют сразу два персонажа, соревнующиеся друг с другом (наиболее часто — Ходжа Насреддин и Хитрый Петр, что связано с турецким игом в Болгарии).
У арабов есть очень похожий персонаж Джоха, у армян — Пулу-Пуги, у казахов (наряду с самим Насреддином) — Алдар Косе, у каракалпаков — Омирбек, у крымских татар — Ахмет-акай, у таджиков — Мушфики, у уйгуров — Саляй Чаккан и Молла Зайдин, у туркмен — Кемине, у евреев-ашкенази — Гершеле Острополер (Хершеле из Острополя), у румын — Пэкалэ, у азербайджанцев — Молла Насреддин. В Азербайджане именем Насреддина был назван сатирический журнал «Молла Насреддин», который издавал Джалил Мамедкулизаде.
Конечно, утверждать, что истории о Ходже Насреддине повлияли на появление подобных сюжетов в других культурах, сложно. Где-то для исследователей это очевидно, а где-то видимых связей обнаружить не удается. Но сложно не согласиться с тем, что есть в этом что-то необычайно важное и притягательное. Ничего не зная о Насреддине, мы также ничего не знаем о нас самих, о тех глубинах, которые возрождаются в нас, живем ли мы в Самарканде XIV века или в современном европейском городе. Воистину, безмерная мудрость Ходжи Насреддина переживет всех нас, и наши дети будут так же смеяться над его проделками, как когда-то смеялись над ними наши деды и прадеды. А может, и не будут… Как говорят на Востоке, на все воля Аллаха!
Конечно, обязательно найдется тот, кто скажет, что Насреддин непонятен или просто устарел. Что ж, случись Ходже быть нашим современником, он не расстроился бы: на всех не угодишь. Да Насреддин вообще не любил расстраиваться. Настроение как облако: набежало и улетело. Расстраиваемся мы лишь оттого, что теряем то, чем обладали. Но стоит задуматься: а так ли уж многим мы на самом деле обладаем? Есть что-то неправильное, когда свое достоинство человек определяет количеством накопленного имущества. Ведь существует то, чего не купишь в магазине: ум, доброта, справедливость, дружба, находчивость, мудрость, наконец. Вот уж если ты их потерял, то есть из-за чего расстраиваться. А в остальном Ходже Насреддину терять нечего, и это, пожалуй, — самый главный его урок.
Так что же, все-таки, в итоге? На настоящий момент не существует подтвержденных сведений или серьезных оснований говорить о конкретной дате или месте рождения Насреддина, поэтому вопрос о реальности существования данного персонажа остается открытым. Словом, родился Ходжа или не родился, жил или не жил, умер или не умер, не очень-то понятно. Сплошное недоумение и казус. И не посмеяться и не поплакать — просто пожать плечами. Доподлинно известно лишь одно: до нас дошло много мудрых и поучительных историй о Ходже Насреддине. Поэтому в заключение несколько самых известных.
Однажды на базаре Ходжа увидел, как толстый чайханщик тряс нищего бродягу, требуя у него платы за обед.
— Но я же только понюхал твой плов! — оправдывался бродяга.
— Но запах тоже стоит денег! — отвечал ему толстяк.
— Подожди, отпусти его — я заплачу тебе за все, — с этими словами Ходжа Насреддин подошел к чайханщику. Тот отпустил беднягу. Ходжа вынул из кармана несколько монет и потряс их над ухом чайханщика.
— Что это? — изумился тот.
— Кто продает запах обеда, тот получает звон монет, — невозмутимо ответил Ходжа.
Следующая история, одна из самых любимых, приведена в книге Л.В. Соловьева «Возмутитель спокойствия» и в снятом по книге фильме «Насреддин в Бухаре».
Насреддин рассказывает, что как-то раз поспорил с эмиром бухарским, что научит своего ишака богословию так, что ишак будет знать его не хуже самого эмира. На это нужен кошелек золота и двадцать лет времени. Если он не выполнит условия спора — голова с плеч. Насреддин не боится неминуемой казни: «Ведь за двадцать лет, — говорит он, — или шах умрет, или я, или ишак сдохнет. А тогда поди разбирайся, кто лучше знал богословие!»
Анекдот о Ходже Насреддине приводится даже у Льва Толстого.
Насреддин за небольшую плату обещает одному купцу сделать его сказочно богатым посредством магии и волшебства. Для этого купец должен был всего лишь просидеть в мешке с рассвета до заката без пищи и питья, но главное: в течение всего этого времени он должен ни разу не подумать об обезьяне, иначе — все насмарку. Нетрудно догадаться, стал ли купец сказочно богатым…
В статье использованы материалы из Большой Советской Энциклопедии (статья «Ходжа Насреддин»), из книги «Хорошие шутки Ходжи Насреддина» Алексея Сухарева, из книги «Двадцать четыре Насреддина» (Составитель М.С. Харитонов)
Проезжая по дороге на Анкару, возле города Сиврихисар вдруг видите памятник, знакомого по восточным детским сказкам – мудреца, балагура, уважаемого Ходжу Насреддина. Он стоит на земном шаре в огромной чалме, верхом на персональном транспорте ослике и вонзает длинную палку в землю. Внизу надпись «Дюньянын меркези бурасыдыр», что означает «Центр мира здесь». Таким нехитрым способом определил эту точку мудрый старик, сказав: «Если не верите, можете убедиться в моей правоте, измерив площадь во все стороны». Сиврихисар, город в окружении острых вершин скал, переводится как «крепость с заостренными стенами» сам по себе интересен.
Узкие улочки города приведут вас к старой крепости, вы увидите Мавзолей Алемшаха, много мечетей разных веков. Но здесь вы не найдете дом Ходжи Насреддина. Он в пятнадцати километрах, в деревне Хорту. Сама деревушка типичное восточное поселение с глухими глинобитными стенами домов. Правда, они расписаны картинами, иллюстрирующими анекдоты из жизни знаменитого шутника Ходжи Насреддина. На площади небольшой памятник с надписью: «Здесь в 1208 году родился Ходжа Насреддин и жил до 60 лет». Домик, сложенный из неотесанных камней обветшал, но еще держится. В нем, как ни странно, два этажа. Наверху веранда. Так интересно представить, что именно в нем произошел случай в духе Насреддина. Однажды ночью в дом забрались воры. Жена будит Насреддина, а тот говорит: «Помолчи, вдруг хоть они что-нибудь у нас найдут». Раз в год в начале июня в Сиврихисар проходит праздник, посвященный великому хитрецу, на котором показывают веселые представления. В Турции Ходжу Насреддина чтят. Он любимец турок. Но своим земляком его считают многие народы Средней Азии и Ближнего Востока. А может он был «юмористом Востока» успевшем объехать многие страны и бывшим везде своим.
Одно дело видеть животных в зоопарке, окруженных клеткой, совсем другое – наблюдать за ними в естественных условиях. Это непередаваемые ощущения! Такая возможность появилась теперь на юго-востоке Турции, в Газиантепе. Там открылся сафари-парк, где туристы путешествуют по территории диких животных на специальных транспортных средствах с открытым верхом, окрашенных в природные цвета.
Невозможно себе представить, что из такого сыпучего материала, как песок, можно создать бесподобные скульптуры со множеством мелких деталей. И, тем не менее, это так. Песчаной скульптурой увлекаются во многих странах. Но в Турции, начиная с 2007 года, проводят Международный фестиваль скульптур из песка. Это интересное событие проходит в одном из туристических центров – Анталии в летнее время или поздней весной. ...
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Памяти моего незабвенного друга Мумина Адилова, погибшего 18 апреля 1930 года в горном кишлаке Нанай от подлой вражеской пули, посвящаю, благоговея перед его чистой памятью, эту книгу.
В нем были многие и многие черты Ходжи Насреддина – беззаветная любовь к народу, смелость, честное лукавство и благородная хитрость, – когда я писал эту книгу, не один раз мне казалось в ночной тишине, что его тень стоит за моим креслом и направляет мое перо.
Он похоронен в Канибадаме. Я посетил недавно его могилу; дети играли вокруг холма, поросшего весенней травой и цветами, а он спал вечным сном и не ответил на призывы моего сердца…
И сказал ему я: «Для радости тех, что живут со мною на земле, я напишу книгу, – пусть на ее листы не дуют холодные ветры времени, пусть светлая весна моих стихов никогда но сменяется унылой осенью забвенья!..» И – посмотри! – еще розы в саду не осыпались, и я еще хожу без клюки, а книга «Гюлистан», что значит «Цветник роз», уже написана мною, и ты читаешь ее…
Саади
Эту историю передал нам Абу-Омар-Ахмед-ибн-Мухаммед со слов Мухаммеда-ибн-Али-Рифаа, ссылавшегося на Али-ибн-Абд-аль-Азиза, который ссылался на Абу-Убейда-аль-Хасима-ибн-Селяма, говорившего со слов своих наставников, а последний из них опирается па Омара-ибн-аль-Хаттаба и сына его Абд-Аллаха, – да будет доволен аллах ими обоими!
Ибн-Хазм, «Ожерелье голубки»
Рассказывают также, что один простак шел, держа в руке узду своего осла, которого он вел за собою.
Триста восемьдесят восьмая ночь Шахразады
Тридцать пятый год своей жизни Ходжа Насреддин встретил в пути.
Больше десяти лет провел он в изгнании, странствуя из города в город, из одной страны в другую, пересекая моря и пустыни, ночуя как придется – на голой земле у скудного пастушеского костра или в тесном караван-сарае, где в пыльной темноте до утра вздыхают и чешутся верблюды и глухо позвякивают бубенцами, или в чадной, закопченной чайхане, среды лежащих вповалку водоносов, нищих, погонщиков и прочего бедного люда, с наступлением рассвета наполняющего своими пронзительными криками базарные площади и узкие улички городов. Нередко удавалось ему ночевать и на мягких шелковых подушках в гареме какого-нибудь иранского вельможи, который как раз в эту ночь ходил с отрядом стражников по всем чайханам и караван-сараям, разыскивая бродягу и богохульника Ходжу Насреддина, чтобы посадить его на кол… Через решетку окна виднелась узкая полоска неба, бледнели звезды, предутренний ветерок легко и нежно шумел по листве, на подоконнике начинали ворковать и чистить перья веселые горлинки. И Ходжа Насреддин, целуя утомленную красавицу, говорил:
– Пора. Прощай, моя несравненная жемчужина, и не забывай меня.
– Подожди! – отвечала она, смыкая прекрасные руки на его шее. – Разве ты уходишь совсем? Но почему? Послушай, сегодня вечером, когда стемнеет, я опять пришлю за тобой старуху.
– Нет. Я уже давно забыл то время, когда проводил две ночи подряд под одной крышей. Надо ехать, я очень спешу.
– Ехать? Разве у тебя есть какие-нибудь неотложные дела в другом городе? Куда ты собираешься ехать?
– Не знаю. Но уже светает, уже открылись городские ворота и двинулись в путь первые караваны. Ты слышишь – звенят бубенцы верблюдов!.. Когда до меня доносится этот звук, то словно джинны вселяются в мои ноги, и я не могу усидеть на месте!
– Уходи, если так! – сердито говорила красавица, тщетно пытаясь скрыть слезы, блестевшие на ее длинных ресницах. – Но скажи мне хоть свое имя на прощание.
– Ты хочешь знать мое имя? Слушай, ты провела ночь с Ходжой Насреддином! Я Ходжа Насреддин, возмутитель спокойствия и сеятель раздоров, тот самый, о котором ежедневно кричат глашатаи на всех площадях и базарах, обещая большую награду за его голову. Вчера обещали три тысячи туманов, и я подумал даже – не продать ли мне самому свою собственную голову за такую хорошую цену. Ты смеешься, моя звездочка, ну, дай мне скорее в последний раз твои губы. Если бы я мог, то подарил бы тебе изумруд, но у меня нет изумруда, – возьми вот этот простой белый камешек на память!
Он натягивал свой рваный халат, прожженный во многих местах искрами дорожных костров, и удалялся потихоньку. За дверью громко храпел ленивый, глупый евнух в чалме и мягких туфлях с загнутыми кверху носами – нерадивый страж главного во дворце сокровища, доверенного ему. Дальше, врастяжку на коврах и кошмах, храпели стражники, положив головы на свои обнаженные ятаганы. Ходжа Насреддин прокрадывался на цыпочках мимо, и всегда благополучно, словно бы становился на это время невидимым.
И опять звенела, дымилась белая каменистая дорога под бойкими копытами его ишака. Над миром в синем небе сияло солнце; Ходжа Насреддин мог не щурясь смотреть на него. Росистые поля и бесплодные пустыни, где белеют полузанесенные песком верблюжьи кости, зеленые сады и пенистые реки, хмурые горы и зеленые пастбища слышали песню Ходжи Насреддина. Он уезжал все дальше и дальше, не оглядываясь назад, не жалея об оставленном и не опасаясь того, что ждет впереди.
А в покинутом городе навсегда оставалась жить память о нем.
Вельможи и муллы бледнели от ярости, слыша его имя; водоносы, погонщики, ткачи, медники и седельники, собираясь по вечерам в чайханах, рассказывали друг другу смешные истории о его приключениях, из которых он всегда выходил победителем; томная красавица в гареме часто смотрела на белый камешек и прятала его в перламутровый ларчик, услышав шаги своего господина.
– Уф! – говорил толстый вельможа и, пыхтя и сопя, начинал стаскивать свой парчовый халат. – Мы все вконец измучились с этим проклятым бродягой Ходжой Насреддином: он возмутил и взбаламутил все государство! Я получил сегодня письмо от моего старинного друга, уважаемого правителя Хорасанской округи. Подумать только – едва этот бродяга Ходжа Насреддин появился в его городе, как сразу же кузнецы перестали платить налоги, а содержатели харчевен отказались бесплатно кормить стражников. Мало того – этот вор, осквернитель ислама и сын греха, осмелился забраться в гарем хорасанского правителя и обесчестить его любимую жену! Поистине, мир еще не видывал подобного преступника! Жалею, что этот презренный оборванец не попытался проникнуть в мой гарем, а то бы его голова давным-давно торчала на шесте посредине главной площади!
Красавица молчала, затаенно улыбалась, – ей было и смешно и грустно. А дорога все звенела, дымилась под копытами ишака. И звучала песня Ходжи Насреддина. За десять лет он побывал всюду: в Багдаде, Стамбуле и Тегеране, в Бахчисарае, Эчмиадзине и Тбилиси, в Дамаске и Трапезунде, он знал все эти города и еще великое множество других, и везде он оставил по себе память.
Теперь он возвращался в свой родной город, в Бухару-и-Шериф, в Благородную Бухару, где рассчитывал, скрываясь под чужим именем, отдохнуть немного от бесконечных скитаний.
Присоединившись к большому купеческому каравану, Ходжа Насреддин пересек бухарскую границу и на восьмой день пути увидел вдали в пыльной мгле знакомые минареты великого, славного города.
Хрипло закричали измученные жаждой и зноем караванщики, верблюды прибавили шагу: солнце уже садилось, и надо было спешить, чтобы войти в Бухару раньше, чем закроют городские ворота. Ходжа Насреддин ехал в самом хвосте каравана, окутанный густым, тяжелым облаком пыли; это была родная, священная пыль; ему казалось, что она пахнет лучше, чем пыль других, далеких земель. Чихая и откашливаясь, он говорил своему ишаку:
– Ну вот, мы наконец дома. Клянусь аллахом, нас ожидают здесь удача и счастье.
Караван подошел к городской стене как раз в ту минуту, когда стражники запирали ворота. «Подождите, во имя аллаха!» – закричал караван-баши, показывая издали золотую монету. Но ворота уже сомкнулись, с лязгом упали засовы, и часовые стали на башнях около пушек. Потянуло прохладным ветром, в туманном небе погас розовый отблеск, и ясно обозначился тонкий серп молодого месяца, и в сумеречной тишине со всех бесчисленных минаретов понеслись высокие, протяжные и печальные голоса муэдзинов, призывавших мусульман к вечерней молитве.
Купцы и караванщики стали на колени, а Ходжа Насреддин со своим ишаком отошел потихоньку в сторону.
– Этим купцам есть за что благодарить аллаха; они сегодня пообедали и теперь собираются ужинать. А мы с тобой, мой верный ишак, не обедали и не будем ужинать; если аллах желает получить нашу благодарность, то пусть пошлет мне миску плова, а тебе – сноп клевера!
Он привязал ишака к придорожному дереву, а сам лег рядом, прямо на землю, положив под голову камень. Глазам его открылись в темно-прозрачном небе сияющие сплетения звезд, и каждое созвездие было знакомо ему: так часто за десять лет он видел над собой открытое небо! И он всегда думал, что эти часы безмолвного мудрого созерцания делают его богаче самых богатых, и хотя богатый ест на золотых блюдах, но зато и ночевать он должен непременно под крышей, и ему не дано в полночь, когда все затихает, почувствовать полет земли сквозь голубой и прохладный звездный туман…
Между тем в караван-сараях и чайханах, примыкавших снаружи к зубчатой городской стене, загорелись костры под большими котлами, и жалобно заблеяли бараны, которых потащили на убой. Но опытный Ходжа Насреддин предусмотрительно устроился на ночлег с наветренной стороны, чтобы запах пищи не дразнил и не беспокоил его. Зная бухарские порядки, он решил поберечь последние деньги, чтобы заплатить утром пошлину у городских ворот.
Он долго ворочался, а сон все не шел к нему, и причиной бессонницы был вовсе не голод. Ходжу Насреддина томили и мучили горькие мысли, даже звездное небо не могло сегодня утешить его.
Он любил свою родину, и не было в мире большей любви у этого хитрого весельчака с черной бородкой на медно-загорелом лице и лукавыми искрами в ясных глазах. Чем дальше от Бухары скитался он в заплатанном халате, засаленной тюбетейке и порванных сапогах, тем сильнее он любил Бухару и тосковал по ней. В своем изгнании он все время помнил узкие улички, где арба, проезжая, боронит по обе стороны глиняные заборы; он помнил высокие минареты с узорными изразцовыми шапками, на которых утром и вечером горит огненный блеск зари, древние священные карагачи с чернеющими на сучьях огромными гнездами аистов; он помнил дымные чайханы над арыками, в тени лепечущих тополей, дым и чад харчевен, пеструю сутолоку базаров; он помнил горы и реки своей родины, ее селения, поля, пастбища и пустыни, и когда в Багдаде или в Дамаске он встречал соотечественника и узнавал его по узору на тюбетейке и по особому покрою халата, сердце Ходжи Насреддина замирало и дыхание стеснялось.
Вернувшись, он увидел свою родину еще более несчастной, чем в те дни, когда покинул ее. Старого эмира давно похоронили. Новый эмир за восемь лет сумел вконец разорить Бухару. Ходжа Насреддин увидел разрушенные мосты на дорогах, убогие посевы ячменя и пшеницы, сухие арыки, дно которых потрескалось от жары. Поля дичали, зарастали бурьяном и колючкой, сады погибали от жажды, у крестьян не было ни хлеба, ни скота, нищие вереницами сидели вдоль дорог, вымаливая подаяние у таких же нищих, как сами. Новый эмир поставил во всех селениях отряды стражников и приказал жителям бесплатно кормить их, заложил множество новых мечетей и приказал жителям достраивать их, – он был очень набожен, новый эмир, и дважды в год обязательно ездил на поклонение праху святейшего и несравненного шейха Богаэддина, гробница которого высилась близ Бухары. В дополнение к прежним четырем налогам он ввел еще три, установил плату за проезд через каждый мост, повысил торговые и судебные пошлины, начеканил фальшивых денег… Приходили в упадок ремесла, разрушалась торговля: невесело встретила Ходжу Насреддина его любимая родина.
…Рано утром со всех минаретов опять запели муэдзины; ворота открылись, и караван, сопровождаемый глухим звоном бубенцов, медленно вошел в город.
За воротами караван остановился: дорогу преградили стражники. Их было великое множество – обутых и босых, одетых и полуголых, еще не успевших разбогатеть на эмирской службе. Они толкались, кричали, спорили, заранее распределяя между собой наживу. Наконец из чайханы вышел сборщик пошлин – тучный и сонный, в шелковом халате с засаленными рукавами, в туфлях на босу ногу, со следами невоздержанности и порока на оплывшем лице. Окинув жадным взглядом купцов, он сказал:
– Приветствую вас, купцы, желаю вам удачи в торговых делах. И знайте, что есть повеление эмира избивать палками до смерти каждого, кто утаит хоть самую малость товара!
Купцы, охваченные смущением и страхом, молча поглаживали свои крашеные бороды. Сборщик повернулся к стражникам, которые от нетерпения давно уже приплясывали на месте, и пошевелил толстыми пальцами. Это был знак. Стражники с гиком и воем кинулись к верблюдам. В давке и спешке они перерубали саблями волосяные арканы, звучно вспарывали тюки, выбрасывали на дорогу парчу, шелк, бархат, ящики с перцем, чаем и амброй, кувшины с драгоценным розовым маслом и тибетскими лекарствами.
От ужаса купцы лишились языка. Через две минуты осмотр окончился. Стражники выстроились позади своего начальника. Халаты их топорщились и отдувались. Начался сбор пошлин за товары и за въезд в город. У Ходжи Насреддина товаров не было; с него полагалась пошлина только за въезд.
– Откуда ты пришел и зачем? – спросил сборщик. Писец обмакнул в чернильницу гусиное перо и приготовился записать ответ Ходжи Насреддина.
– Я приехал из Испагани, о пресветлый господин. Здесь, в Бухаре, живут мои родственники.
– Так, – сказал сборщик. – Ты едешь в гости к своим родственникам. Значит, ты должен заплатить гостевую пошлину.
– Но я еду к своим родственникам не в гости, – возразил Ходжа Насреддин. – Я еду по важному делу.
– По делу! – вскричал сборщик, и в глазах его мелькнул блеск. – Значит, ты едешь в гости и одновременно по делу! Плати гостевую пошлину, деловую пошлину и пожертвуй на украшение мечетей во славу аллаха, который сохранил тебя в пути от разбойников.
«Лучше бы он сохранил меня сейчас, а от разбойников я бы как-нибудь и сам уберегся», – подумал Ходжа Насреддин, но промолчал: он успел подсчитать, что в этой беседе каждое слово обходится ему больше чем в десять таньга. Он развязал пояс и под хищными пристальными взглядами стражников начал отсчитывать пошлину за въезд в город, гостевую пошлину, деловую пошлину и пожертвование на украшение мечетей. Сборщик грозно покосился на стражников, они отвернулись. Писец, уткнувшись в книгу, быстро заскрипел пером.
Ходжа Насреддин расплатился, хотел уходить, но сборщик заметил, что в его поясе осталось еще несколько монет.
– Подожди, – остановил он Ходжу Насреддина. – А кто же будет платить пошлину за твоего ишака? Если ты едешь в гости к родственникам, значит и твой ишак едет в гости к родственникам.
– Ты прав, о мудрый начальник, – смиренно ответил Ходжа Насреддин, снова развязывая пояс. – У моего ишака в Бухаре действительно великое множество родственников, иначе наш эмир с такими порядками давным-давно полетел бы с трона, а ты, о почтенный, за свою жадность попал бы на кол!
Прежде чем сборщик опомнился, Ходжа Насреддин вскочил на ишака и, пустив его во весь опор, исчез в ближайшем переулке. «Скорее, скорее! – говорил он. – Прибавь ходу, мой верный ишак, прибавь ходу, иначе твой хозяин заплатит еще одну пошлину – собственной головой!»
Ишак у Ходжи Насреддина был очень умный, все понимал: он слышал своими длинными ушами гул и смятение у городских ворот, крики стражников и, не разбирая дороги, мчался так, что Ходжа Насреддин, обхватив обеими руками его шею и высоко подобрав ноги, едва держался в седле. За ним с хриплым лаем неслась целая свора собак; встречные жались к заборам и смотрели вслед, покачивая головами.
Тем временем у городских ворот стражники обшарили всю толпу, разыскивая дерзкого вольнодумца. Купцы, ухмыляясь, шептали друг другу:
– Вот ответ, который сделал бы честь даже самому Ходже Насреддину!..
К полудню весь город знал об этом ответе; продавцы на базаре рассказывали шепотом покупателям, а те передавали дальше, и все говорили при этом: «Вот слова, достойные самого Ходжи Насреддина!»
И никто не знал, что эти слова принадлежали Ходже Насреддину, что он сам, знаменитый и несравненный Ходжа Насреддин, бродит сейчас по городу, голодный, без гроша в кармане, разыскивая родственников или старых друзей, которые бы накормили его и приютили на первое время.
Он не нашел в Бухаре ни родственников, ни старых друзей. Он не нашел даже отчего дома, в котором родился и вырос, играя в тенистом саду, где в осенние прозрачные дни шелестела под ветром желтеющая листва, спелые плоды с глухим, словно бы отдаленным стуком падали на землю, тонкими голосами свистели птицы, солнечные пятна трепетали на благоуханной траве, гудели трудолюбивые пчелы, собирая последнюю дань с увядающих цветов, затаенно журчала в арыке вода, рассказывая мальчику свои бесконечные непонятные сказки… Теперь на этом месте был пустырь: бугры, рытвины, цепкий чертополох, закопченные кирпичи, оплывающие остатки стен, куски истлевших камышовых циновок; ни одной птицы, ни одной пчелы не увидел здесь Ходжа Насреддин! Только из-под камней, о которые он споткнулся, вытекла вдруг маслянистая длинная струя и, тускло блеснув на солнце, скрылась опять под камнями, – это была змея, одинокий и страшный житель пустынных мест, навсегда покинутых человеком.
Потупившись, Ходжа Насреддин долго стоял в молчании; горе сжимало его сердце.
Он услышал за спиной дребезжащий кашель и обернулся.
По тропинке шел через пустырь какой-то старик, согбенный нуждой и заботами. Ходжа Насреддин остановил его:
– Мир тебе, старец, да пошлет тебе аллах еще много лет здоровья и благоденствия. Скажи, чей дом стоял раньше на этом пустыре?
– Здесь стоял дом седельника Шир-Мамеда, – ответил старик. – Я когда-то очень хорошо знал его. Этот Шир-Мамед был отцом знаменитого Ходжи Насреддина, о котором ты, путник, наверное, слышал немало.
– Да, я слышал кое-что. Но скажи, куда девался этот седельник Шир-Мамед, отец знаменитого Ходжи Насреддина, куда девалась его семья?
– Тише, сын мой. В Бухаре тысячи и тысячи шпионов – они могут услышать нас, и тогда мы не оберемся беды. Ты, наверное, приехал издалека и не знаешь, что в нашем городе строго запрещено упоминать имя Ходжи Насреддина, за это сажают в тюрьму. Наклонись ко мне ближе, и я расскажу.
Ходжа Насреддин, скрывая волнение, низко пригнулся к нему.
– Это было еще при старом эмире, – начал старик. – Через полтора года после изгнания Ходжи Насреддина по базару разнесся слух, что он вернулся, тайно проживает в Бухаре и сочиняет про эмира насмешливые песни. Этот слух дошел до эмирского дворца, стражники кинулись искать Ходжу Насреддина, но найти не могли. Тогда эмир повелел схватить отца Ходжи Насреддина, двух братьев, дядю, всех дальних родственников, друзей и пытать до тех пор, пока они не скажут, где скрывается Ходжа Насреддин. Слава аллаху, он послал им столько мужества и твердости, что они смогли промолчать, и наш Ходжа Насреддин не попался в руки эмиру. Но его отец, седельник Шир-Мамед, заболел после пыток и вскоре умер, а все родственники и друзья покинули Бухару, скрываясь от эмирского гнева, и никто не знает, где они сейчас. И тогда эмир приказал разрушить их жилища и выкорчевать сады, дабы истребить в Бухаре самую память о Ходже Насреддине.
– За что же их пытали? – воскликнул Ходжа Насреддин; слезы текли по его лицу, но старик видел плохо и не замечал этих слез. – За что их пытали? Ведь Ходжи Насреддина в то время не было в Бухаре, я это очень хорошо знаю!
– Никто этого не знает! – ответил старик. – Ходжа Насреддин появляется, где захочет, и исчезает, когда захочет. Он везде и нигде, наш несравненный Ходжа Насреддин!
С этими словами старик, охая и кашляя, побрел дальше, а Ходжа Насреддин, закрыв лицо руками, подошел к своему ишаку.
Он обнял ишака, прижался мокрым лицом к его теплой, пахучей шее: «Ты видишь, мой добрый, мой верный друг, – говорил Ходжа Насреддин, – у меня не осталось никого из близких, только ты постоянный и неизменный товарищ в моих скитаниях». И словно чувствуя горе своего хозяина, ишак стоял смирно, не шевелясь, и даже перестал жевать колючку, которая так и осталась висеть у него на губах.
Но через час Ходжа Насреддин укрепил свое сердце, слезы высохли на его лице. «Ничего! – вскричал он, сильно хлопнув ишака по спине. – Ничего! Меня еще не забыли в Бухаре, меня знают и помнят в Бухаре, и мы сумеем найти здесь друзей! И теперь уж мы сочиним про эмира такую песню, что он лопнет от злости на своем троне, и его вонючие кишки прилипнут к разукрашенным стенам дворца! Вперед, мой верный ишак, вперед!»
