Сюжет романа основывается на событиях чумного года в Оране (Алжир), ужасной эпидемии, которая толкнула горожан в пучину страданий и смерти. Рассказывает об этом доктор Риэ - человек, который признаёт только факты. Стремится к точности её изложения, не прибегая ни к какому художественному украшению. По натуре, мировоззрением, характером занятий, ходом событий он ориентируется только на разум и логику, не признаёт двусмысленности, хаоса, иррациональности. Риэ выполняет свой долг врача, помогает больным, рискует собственной жизнью, ни разу не подвергнув сомнению свою роль в борьбе с конкретной болезнью, со злом вообще. Вокруг него собираются другие персонажи, такие как Тарру. Для них чума, зло - это нечто неотделимое от человека, и даже тот, кто не болеет, все равно носит болезнь в своём сердце. Люди доброй воли способны победить конкретное зло, но они не могут его уничтожить как категорию мироздания. И поэтому в финале романа под радостные возгласы горожан, которые празднуют освобождение от страшной болезни, доктор Риэ думает о том, что эта радость временная, он сознаёт, что «… возможно, наступит день, когда на горе людям, чума разбудит крыс и пошлёт их умирать на улице счастливого города».
«Чума» - роман экзистенциализма . (Литература экзистенциализма сосредотачивается на личности, проблемах ее существования и отношениях с миром. Как правило, проблемы бытия предстают перед человеком в ситуациях, предельных для жизни. В романе «Чума» именно такая ситуация, когда каждый решает эту проблему для себя. Герои Камю пытаются бороться с жизненным абсурдом и делают свой выбор.)
Проблематика романа. (Произведении затронуты проблемы смысла жизни, ответственности человека за все, что происходит. Проблема добра и зла рассматривается и как философская, и как конкретная по ситуации в Оране, где идет борьба не только с болезнью, ведь дата указывает на время Второй мировой войны и намекает на фашизм.)
Тема и название романа . (В самом названии произведения и отражено тему - рассказ о борьбе людей с чумой, когда каждый для себя решает, как он поступит. Вместе название романа символическое, она имеет несколько значений: чума - это болезнь, чума - это аллегория зла в каждом из нас (до определенного времени оно притаилось и лучше его не трогать). Кроме того, коричневой чумой называли в Европе в те времена фашизм.)
Жанр. (Роман называется хроникой, т.е. отражает фактически достоверно события в хронологической последовательности. Это предоставляет реалистичности, правдивости и объективности повествования.)
Композиция . (Роман построен в форме монолога, поскольку именно эта фор ма точно передает состояние человека, оказавшегося наедине с миром и проблемами (яркая черта экзистенциализма). Монологов несколько, они представляют разные нации. Такое построение обусловлено идеей показать не плачь человека, бессильной перед судьбой, а написать книгу о людях, не коры лись, а способны бороться и искать смысл посреди бессмыслицы окружающей среды По содержательные том это роман-притча.)
Содержание главной аллегории и идея романа . (Чума - главная аллегория романа Камю Чума - это олицетворение не только физической болезни, но и болезни общеевропейской - фашизма. Чума - это и олицетворение зла, дремлет в каждом, и важно не дать ему вырваться из-под контроля нашей морали. С помощью формы хроники Камю создал роман-предостережение, в котором предупреждает об опасности потери морали как залога существования человечества. Именно в этом он видит главный урок Второй мировой войны. Человек был и является центром бытия - это и есть идея экзистенциализма.)
Бернар Рие - главный герой произведения, местный врач, он же рассказчик событий, происходящих в романе. Рие стоически борется с эпидемией чумы, в образе которой Камю показал любое стихийное бедствие, т. е. проявление всеобщего Зла. Вообще-то борьба с чумой - дело практически безнадежное. Трезво понимая это, доктор Рие ни на секунду не прекращает своей работы, рискуя собственной жизнью. Благодаря логике и серьезности доктора, мы видим реальную картину эпидемии. Доктор Рие неоднократно, в силу своей профессии, сталкивался лицом к лицу со смертью. Смерть ребёнка, пробудившая к подлинному бытию отца Панлю, явилась серьёзным испытанием и для доктора Рие. Казалось бы, глобальные мировоззренческие вопросы давно решены доктором: он не признаёт Бога не потому, что его нет, а потому, что он не нужен.
Отец Панлю . Первоначально он предстает перед читателем в довольно отталкивающем виде проповедника, который чуть ли не ликует по поводу эпидемии. В ней он усматривает божью кару за грехи оранцев. Этот достаточно трафаретный для христианства ход мыслей свидетельствует о том, что священник продолжает существовать по инерции, - «быть» он ещё не начал. Панлю хочет использовать страх своих прихожан для укрепления их ослабевшей и тусклой веры. Большим испытанием для отца-иезуита становится собственная болезнь: принимать помощь врачей - значит признать слабость и непоследовательность собственных убеждений. Священник, кроме того, прекрасно понимает, что помощь эта не поможет ему спастись. Судя по первоначальному варианту романа, Камю приводил Панлю, заболевшего чумой к религиозной катастрофе. Но в окончательном варианте романа Панлю остаётся верен собственному выбору.
В числе тех, кто пытается покинуть захваченный чумой город – единственный персонаж, имеющий имя, Рамбер . Камю дает ему имя по одной только одной причине: он не бежит. Не бежит, несмотря на то, что он посторонний в городе, несмотря на то, что где-то ждет его любимая женщина и Рамбер искренне верит в то, что он должен быть рядом с ней. Моментом пробуждения человеческой сущности становится для Рамбера приступ мнительности, когда ему «вдруг померещилось, будто железы у него в паху распухли и что-то под мышками мешает свободно двигать руками. Он решил, что это чума».
АЛЬБЕР КАМЮ
Для человека без шор нет зрелища прекраснее, чем сознание в поединке с действительностью, которое побеждает, Ни с чем не сравнить образ гордой человечности... Дисциплина, которой дух подчиняет себя, воля, которую он кует из любого подручного материала, решимость встречать все с глазу на глаз - в этом и есть могущество и не заурядность.
Его мучила и жгла тревога за людей, удивление их безопасностью в главном, озабоченность смыслом жизни, что теряется. И это при том, что он не был аскетом. Наоборот, ему дано было острое ощущение жизни, всех ее радостей и наслаждений, ощущение, подесятерене чахоткой. Не потому ли, что он так жадно любил горячую плоть жизни, он так рано научился размышлять о смерти?
Владимир Лакшин
ЧЕЛОВЕК НИЩЕТЫ И СОЛНЦА, ИЛИ МЯТЕЖНЫЙ ХУДОЖНИК. В 1937 роде в сборнике «Левое и правое» французский писатель Альбер Камю писал: «..„ мои бунты были освещены солнцем. Нищета помешала мне уверовать, будто все благополучно под солнцем и в этой истории, а солнце научило меня, что история - еще не все. Менять жизнь - да, но не мир...», А в 1961 году в философском эссе «Мятежная человек» Камю заявляет: «Я бунтую - следовательно, мы существуем».
Альбер Камю принадлежит к числу тех художников XX века, которые сделали бунт против мерзенностей бытия смыслом своего творчества. Правда, мятежная сила духа обусловила колебания Альбера Камю «слева-вправо» (или наоборот), но и в тех колебаниях, резких и противоречивых, была своя собственная логика: художник искал и не находил свое солнце - солнце надежды, человечности и добра. «Мы живем в мире, где надо выбирать, или стать жертвой или палачом. Этот выбор не прост. Мне всегда казалось, что, по сути, нет палачей, есть только жертвы. Бесспорно, в конечном итоге». К такому трагическому выводу Альбер Камю пришел еще в 1945 году. Он имел немало оснований для таких горьких размышлений и выводов...
Альбер Камю родился в 1913 году в городке Мондови (Алжир). Ему было не больше года, когда он потерял отца: в первой мировой войне отец будущего писателя был смертельно ранен. А через двадцать пять лет на долю сына тоже выпала война - самая жестокая и кровавая вторая мировая. И тогда Камю, уже зрелый художник и философ, осмысливая историю человечества, признает абсурд ее ведущим началом. Но это будет позже, в 1942 году.
А пока Альбер Камю стремится к знаниям. И что могла дать сыну мать, испанка по происхождению, которая работала уборщицей у богатых? Юноше неожиданно повезло: один из учителей местного лицея, где он учился, распознал в нем одаренную личность и добился стипендии для обучения Камю в университете. В 1932-1936 годах Альбер Камю - студент Оранского университета, что в Алжире. Здесь он приобретает знания и... туберкулезом: изнурительная работа и упорное обучение подорвали его здоровье.
Однако нищенское бытие не превратило Камю на мрачного отшельника с комплексом социальной неполноценности. Наоборот, он был человеком солнца и радости, любил жизнь. Жить - значило для него творить собственный мир и отстаивать право на его существование, свободно делать свой выбор, быть свободным в мыслях, поступках, устремлениях. Именно таким был Камю в 1935 году, когда основал Театр Труда. Таким он остался и позже, когда вошел в алжирский комитет содействия Международному движению в защиту культуры от фашизма, когда вступил в Алжире до французской компартии и когда вскоре вышел из нее, когда впоследствии стал участником Французского Движения Сопротивления. Таким он был и в 1951 году, когда в философском эссе «Мятежная человек» сам взбунтовался против вчерашних гор прометеев, которые, став богами, превращают людей в рабов.
Камю - одна из самых противоречивых фигур современной литературы. Именно эта противоречивость вдохновляла писателя мятежной силой, превращала в бун-тівника, который всегда стремился солнца и не всегда находил путь к нему. Это и заставляло его задумываться над смыслом жизни не только отдельного человека, но и всего человечества. И в раздумьях над этим сложным вопросом философии Альбер Камю обращается к мифу о Сизифе. По мнению Камю, этот миф является символом человеческой жизни. Что делают люди на земле, как не безнадежную, бесполезную работу? Как только человеку удается чрезмерными усилиями «поднять камень на гору», хво-роба или война снова сбрасывает его к подножию. Жизнь человека всегда заканчивается смертью - окончательным ее падением. Осознать бессмысленность этой суеты означает раскрыть абсурдность человеческого бытия, человеческой судьбы. В этом мире, где нет иллюзий, нет надежды, человек чувствует себя посторонним. (Камю так и называет один из своих произведений - «Посторонний».)
Какой же выход предлагает человеку Камю? Он не признает отчаяния: Сизиф спускается в долину добровольно, потому что этот спуск является «минутой сознания», «минутой вдохновения». В это время Сизиф поднимается над своей судьбой и становится «крепче за камень». Итак, Сизиф - и бессилен и мятежный,- размышляя во время спуска о собственной судьбе, осознал, что знание, которое должно стать причиной его страданий, содержащий в себе конечную победу, Не существует судьбы, которую можно было бы преодолеть, не презирая ее.
Когда жизнь враждебно человеку, то единственным спасением для нее является воспитание чувств, которые «отрицают богов и переворачивают камни». Борьба с вершиной может заполнить человеческое сердце. «Мы должны представить себе Сизифа счастливым человеком»,- только Камю. Если у человека нет выхода и она сама об этом знает, то человек должен сохранить уважение к себе и к тому делу, на которую обрекает ее слепой фатум. й в непременном исполнении обязанности, пусть даже ненужном, она найдет утешение. Именно в исполнении обязанности - начало бунта и свободы. Так утверждает Камю.
Попробуйте представить себе, какое впечатление произвела на молодых французов книга Камю «Мятежная человек» в 1942 году. Ведь никогда еще мир не казался таким абсурдным. Война, оккупация, насилие - все это опровергало утверждение о рационально устроена Вселенная.
Если в начале века Сизиф (т.е. человек) достаточно высоко выкатил свою каменную глыбу, то за годы первой мировой войны этот камень скатился вниз. Однако Сизиф снова взялся за свой вечный труд. Вторая мировая война окончательно разрушила всякую надежду - обессиленный Сизиф в отчаянии. И вдруг раздался голос, который сказал, что, несмотря на абсурдность мира, человек должен противостоять судьбе, меняя ее, насколько это возможно. Итак, Камю не отрицал, что есть все основания для отчаяния, однако стремился сделать окружающий мир для людей, лишенных всякой надежды, приемлемым.
4 января 1960 года Альбер Камю погиб в автомобильной катастрофе. Сравнительно небольшая по объему и чрезвычайно глубокая по содержанию творческое наследие Камю выдержала проверку временем, ибо она несет в себе высокие духовные и художественные ценности.
Популярность Камю еще раз красноречиво свидетельствует такой факт: через 34 года после его смерти, в 1994 году, во Франции был опубликован роман «Первый человек» (рукопись которого нашли на месте автокатастрофы); за две недели было продано 125 тысяч экземпляров книги, а около двух десятков зарубежных издательств обра-нулося за правами на перевод этого романа.
НЕ РАЗБРАСЫВАЙТЕ КАМНИ. Роман «Чума» (1947) является вершиной творчества Альбера Камю В нем воплотилось все, что пережил и осмыслил писатель в годы суровых испытаний. Автор разъяснял: «Явное содержание «Чумы» - это борьба европейского Сопротивления против фашизма». В своем романе Камю стремился передать атмосферу удушья, угрозы и изгнание Однако в «Чуме» разрабатывается не только антифашистская тема - это только первый план произведения. Писатель, по его словам, распространил значение образа чумы на бытие в целом, Поэтому главным в романе становится трактовка вневременных философских проблем бытия, с чем связан его второй, глубинный план.
Философский смысл реализовался в форме романа-притчи.
Фабула романа - хроника чумного года в Оране. Хронику эту пишет врач, который за свою профессию находился в центре событий, Доктор Рие хочет оставить память о несправедливости и насилии, которые были совершены над зачумленими, и утверждает: «Люди больше заслуживают восхищения, чем на пренебрежение».
Рассказчик стремится наиболее полно воссоздать то, что видел и слышал, ссылаясь на документы, записи, показания вспашке, и старается придерживаться тона беспристрастного свидетеля:
Интересные события, что взято сюжетом этой хроники, произошли 194... года в Оране, Все думают, что эти события для такого города просто-таки невероятные, поскольку было в них что-то необычное. А Оран, на первый взгляд, город обычное, такая себе французская префектура на алжирском побережье. Именно городок, признаться, гадкое. На первый взгляд, тихомирне, и лишь куда позже примічаєш, чем оно ведре-зняється от множества других торговых городов, разбросанных под всеми широтами. Ну как себе представить, скажем, город без голубей, без деревьев и садов, где не слышишь ни хлопанье крыльев, ни шелеста листьев,- словом, город безликое?
Затем рассказчик характеризует жителей этого города. Он сообщает, что они «работают много, но только для того, чтобы разбогатеть». Оран - город торговый, и его жители «интересуются прежде всего коммерцией, и главное - думают, как сами говорят, о выгоду». Не дай Бог здесь заболеть, ведь «когда весь люд по телефону или за столиками в кафе разговаривает о сделках, морские фрахти и дисконты», больной чувствует себя совсем одиноким. А свое свободное время - время, что им осталось для жизни, «пахоте гайнують за игрой в карты, в кофейнях и за болтовней». Даже когда они любят, то «из-за нехватки времени и бездумность» сами не знают об этом.
Обычный город, обычный образ жизни ведут его жители, «не догадываясь о существовании чего-то другого». И вдруг начало происходить что-то непонятное и необыкновенное: «... утром шестнадцатого апреля доктор Рие, выйдя из своей квартиры, споткнулся на лестничной площадке о сдохшую крысу». Вскоре дохлых крыс стали находить повсюду. Сначала люди воспринимали где как нечто странное, курьеВНОе, пустое. Но когда крыс начали насчитывать не десятками, а сотнями, жители города забеспокоились. Обеспокоена пресса поставила перед муниципалитетом вопрос «собирается ли он действовать, чтобы обезопасить граждан от этой противной напасти». И тут оказалось, что власть беспомощна, «муниципалитет ничего не собирался делать и никаких планов не имел, а ограничился тем, что только намеревался обсудить положение».
Тем временем в городе начали болеть и умирать люди. Признаки болезни у всех были одинаковыми. Врачи боялись признать, что эта страшная болезнь - чума. Старый, к-свідчений врач Кастель первым решился это сделать. Он наблюдал случаи чумы еще двадцать лет назад в Китае и Париже, но тогда никто не назвал болезнью: «... общественное мнение - это святая святых, и никакой паники... ведь официально признано, что чума уже давно канула в странах умеренного климата».
Пресса в Оране німувала, администрация города цеплялась за любой повод, чтобы только не назвать болезнь, якобы это является лучшим способом остановить эпидемию. Люди не могли и не хотели верить, что в город пришла чума. Когда Оран объявили закрытым городом, жители почувствовали себя заключенными и предпринимали отчаянные попытки пробиться на волю - и ложью, подкупом и силой. А были и такие, которые приспособились к новым условиям жизни.
Чума в корне изменила привычный быт вспашке. Закрылись лавки. Сократили через бумажную кризис свой объем издания. В кофейнях запестрели надписи: «Кофе нет», «Сахар приносите с собой». Единственным транспортом в городе остались переполненные трамваи. В них часто зчинялися ссоры из-за хронически плохое настроение людей. Пассажиры старались стоять друг к другу спиной, чтобы избежать заражения. А с другой стороны, мор разбудила жажда радостей жизни, «раздвинулись рамки морали», и с первой ночной прохладой «какое-то неловко гулянья» заполняло город. Вскоре экономическую жизнь города совсем разладилось, выросло число безработных. Расцвели спекуляция и мародерство, появились газеты с предсказаниями гадалок. Открылись карантинові лагеря. Погребальный обряд ускорили, превратив в формальность.
Количество покойников превышала возможности кладбища, поэтому круглосуточно работал крематорий: «...вонючая волна напоминала, что теперь мы живем по новому строю и что пламя чумы каждый вечер требует своей дани» .
Герои романа по-раВНОму относятся к чумной эпидемии.
Священник Панлю провозглашает в своей проповеди, что Бог отрекся от грешников, что чума подталкивает людей к Богу, в чем и проявляется небесное милосердие. Праведникам нечего бояться этой болезни, а грешникам «выпадает поистине дрожать».
Жан Тарру, хоть и считает, что на земле всегда существуют бедствия и жертвы, организует санитарные дружины - общественную помощь врачам, которые изо всех сил борются с чумой, потому что «надо по возможности не становиться на сторону бедствия».
Жозеф Гран - мелкий служащий, добрый и искренний человек, неудачник в жизни. Для Грана повседневная несовершенство мира не является секретом. Желая хотя бы мысленно убежать от него, он среди стонов умирающих продолжает писать сочинение про прекрасную амазонку, заботясь при этом о красоте стиля. Гран мечтает о том, что, когда его рукопись попадет в руки издателя, то, прочитав, скажет своим сотрудникам: «Господа, шапки долой!»
Парижский журналист Раймон Рамбер приехал в Оран, чтобы собрать материал о санитарном состоянии города. Он хочет как можно скорее сбежать в Париж из зачумленного Орана, ведь там его ждет любимая. Рамбер - не трус, он воевал в Испании на стороне побежденных» и видел многих, кто напрасно погиб «за идею». Поэтому он провозглашает, что главным в жизни человека является высокие романтические чувства, личное счастье.
Этих своих персонажей, каждый из которых воплощает определенную философскую идею, автор сводит с главным героем романа - доктором Рие. В споре, беседе, сопоставлении с логикой и манерой поведения Рие обнаруживается ложность или справедливость их позиций.
Так, Гран читает рукопись: «Погожего майского утра чепурная амазонка верхом на великолепной гнідій кобыле скакала по цветущим аллеям Булонского леса...» А доктор Рие «именно в этот момент чрезвычайно остро почувствовал весь город, что лежало внизу и обернулось в наглухо замкнутый мир, раздираемый ужасающие вопли». Однако Гран, хоть и стремится лишь погрузиться в творчество, понимает, что отмежеваться от жизни невозможно. Ведя статистику заболеваний, он делает незаметную, скромную дело, помогая доктору Рие.
Отец Панлю в госпитале стал очевидцем агонии маленького, беспомощного ребенка. Он просил Бога спасти дитя, но оно умерло. Эта смерть опровергает тезис Панлю по справедливости Божьей кары, ведь ребенок безгрешный. Все же священник, соглашаясь с доктором Рие в том, что ужасные страдания людей и их смерть вызывают протест, предлагает «любить то, чего невозможно постичь разумом». На что доктор Рие, резко выпрямившись, отвечает: «У меня лично другое представление о любви. И даже на смертной постели я не приму этот мир Божий, где истязают детей».
Журналист Рамбер нашел наконец способ сбежать из Орана и пришел в госпиталь, чтобы попрощаться с Рие. Увидев героический труд Рие, он решил остаться, чтобы бороться с эпидемией. «Стыдно быть счастливым одному,- говорит Рамбер. - Я когда-то думал, что чужой в этом городе и что мне тут у вас делать нечего. Но теперь, когда я видел то, что видел, я чувствую, что я тоже здешний, хочу я того или не хочу. Эта история касается равно нас всех».
Для каждого из героев романа рано или поздно наступает время прозрения, время выбора, и они присоединяются к доктору Рие. Эти моменты открытия истины героями являются узловыми эпизодами романа.
Священник Панлю, который олицетворяет религиоВНОе мировосприятие, остался верен своим убеждениям даже после гибели невинного ребенка. Полагаясь на волю Божию, он, заболев, отказывается лечиться. Отталкивая помощь людей, Панлю отрекается от всего земного, отворачивается от страшной правды. И болезнь забирает Панлю, доказывая несостоятельность его морали.
Доктор Рие, скромный, сдержанный, мужественный, по двадцать часов в сутки работает, все силы отдавая борьбе за спасение человеческой жизни. Ему приходится преодолевать не только усталость, но и сопротивление больных и их родственников. Бывает, что он вынужден вторгаться в дом вместе с солдатами, чтобы забрать больного в госпиталь, и тогда он слышит проклятия в свой адрес. Несмотря ни на что, доктор Рие продолжает борьбу с чумой. Он делает свое дело, не проиВНОся громких фраз и деклараций, поскольку считает, что к этому обязывают его профессия и элементарная порядочность. «Когда видишь, сколько беды и горя приносит чума, надо быть сумасшедшим слепцов или просто негодяем, чтобы примириться с ней»,- говорит доктор Рие. При этом он понимает, что труд его бесплодна, ибо радикальных средств для преодоления болезни нет. Болезнь забирает Тарру, лучшего друга Рие, и он не может предотвратить беду. Чума для него - это «бесконечная поражение». Поэтому, когда чума неожиданно отступила и люди праздновали свое визво-ления, доктор Рие думал о том, что, «любая радость находится под угрозой».
Ибо он знал то, чего не ведала эта счастливая толпа: бацилла чумы никогда не умирает и никогда не исчезает, десятилетиями она может дремать где-то в закоулке мебели или в стопке белья, он терпеливо выжидает своего часа в спальне, в подвале, в чемодане, в носовичках и в бумагах, и, возможно, наступит день, когда на горе и в поучение людям чума разбудит крыс и пошлет их умирать на улице счастливого города.
Так завершается роман.
Что такое чума у Камю? Как трактовать название романа и устрашающий, почти живой образ чумы, которая предстает на его страницах?
Прежде всего, как уже отмечалось, в тексте романа можно найти немало намеков на фашистское нашествие. Хронист датирует свои записи достаточно точно: 194... год, а в годы второй мировой войны слово «чума» ассоциировалось с «коричневой чумой», то есть фашизмом. Чума, как и война, всегда застает врасплох - так проводится автором параллель между чумой и войной. А дальше весь текст романа, полон аллегорий, побуждает читателя расшифровывать их и видеть за историей Орана историю окупо-ванного Франции (и шире - Европы). Таким образом, исторический подтекст романа является очевидным.
Однако чума у Камю - многоплановый и многозначный образ, который символизирует не только фашизм. Это и болезнь, и война, и жестокость судебных приговоров, и не-справедливое общество, и фанатизм церкви, и расстрел побежденных, и смерть ребенка - это зло вообще, зло, неотделимое от бытия. В финале романа старый пациент доктора Рие констатирует: «А что такое собственно чума? Тоже жизнь, только и всего!» Однако и этим не исчерпывается значение образа чумы, потому что чума - еще и абсурд, который в романе осмысливается как форма существования зла, как трагическая человеческая судьба, потому что зло непобедимо, а потому вечное. Чуму победили - она отступила сама.
Следовательно, в контексте романа чума является универсальной метафорой зла во всей его многоликости и непреодолимости.
Для доктора Рие и его друга Тарру чума является чем-то неотделимым от человека и его бытия. Даже тот, кто не болен, болезнь носит в себе: «сейчас все немного зачумленные». Что означает состояние «зачумленості», раскрывает в романе история жизни Тарру. Тарру, сын прокурора, присутствовал на судебном процессе, когда его отец выносил смертный приговор. Он возненавидел «убийцу в красной мантии». Юноша покинул родительский дом, страдал от бедности, присоединился к тем, кто защищает угнетенных, потому что не хотел быть «зачумленим». Он думал, что, борясь против общества, которое основывается на смертных приговорах, он борется с убийством. Однако выяснилось, что борьба за установление лучшего общественного строя тоже требует смертных приговоров. Жертвы превратились в палачей. «Меня заверили,- рассказывает Тарру,- что эти несколько смертей необходимые, чтобы построить мир, где никого не убивают». И когда Тарру воочию увидел казнь, он понял, что «в течение этих долгих лет как был, так и остался зачумленим», хоть верил, будто борется именно с чумой. Тарру решает устраниться от любой борьбы: пусть «историю будут делать другие». Однако стоять в стороне чумы, которая морит людей, Тарру не может, потому что это тоже означает быть «зачумленим».
К «зачумленості» Камю относит также невежество и ложь, ибо зло является их следствием. Люди пребывают в блаженном неведении или умышленно делают вид, будто не понимают, что бациллы в любой момент могут превратить их существование в земной ад. Люди живут ложью, «ибо тяжело жить только тем, что знаешь, и тем, что помнишь, и не иметь впереди надежды», а ложь успокаивает. Жить иллюзией стало потребностью для людей, поэтому они боятся назвать чума чумой.
По мнению Камю, все люди в определенной степени пребывают в неведении, потому что абсолютное знание невозможно. Но неведение, считающее, что ему все известно, и поэтому можно убивать, для Камю является самым страшным злом.
Перед героями романа встает сложная проблема: как жить в абсурдном мире, где царит зло, как выполнять христианскую заповедь «Не убий!». Тарр задумался над тем, «можно ли стать святым без Бога». Он стремится «не быть ничьим врагом», понимать всех людей, даже таких мерзавцев, как Коттар, который разбогател во время эпидемии и хотел бы, чтобы чума не уезжала, потому что тогда правосудию не до него. Доктор Рие для себя эту проблему решил и на вопрос Тарру отвечает: «Я чувствую себя скорее с побежденными, а не со святыми... Единственное, что мне важно, - быть человеком».
В свете общей философско-этической концепции Камю борьба с чумой трактуется как бунт против зла, против абсурда. Именно поэтому доктор Рие и близкие ему люди восстают против чумы, хоть и не имеют надежды изменить бытие. Они спасают людей, но их ждет не победа, а лишь осознание своего бедствия. Однако эти мужественные люди продолжают бороться с чумой, потому что иначе не могут жить. Именно в этом, по мнению писателя, и состоит высший моральный долг человека. «Я ненавижу зло и смерть... мы все здесь вместе на то, чтобы страдать от этого и с этим бороться»,- провозглашает доктор Рие.
Жанровая форма романа - притчи помогает писателю воплотить сложнейшую проблематику. Как известно, притча по своей сути аллегорическая и дидактическая. Аллегорией является фабула «Чумы», дидактическим - ее содержание. Итак, роман - притча - это философско-аллегорическое произведение с моралізаторською тенденцией. И поскольку притча Камю - современная, она отличается от старинных, которым свойственны прямолинейные аллегории. Современная притча, трактуя коренные проблемы бытия, тяготеет к мифу. Ее основной чертой становится многозначность (многозначительно толкуется в романе чума). Благодаря этой многозначности произведение и приобретает особой философской глубины.
Действительно, «Чума» - это роман на все времена: пока существует человечество, будут существовать и те проблемы, которые решает в своем произведении Камю. Мир - абсурден, в нем царит зло, но человек, чтобы быть достойным звания человека, должна не подчиняться злу, несмотря на его одвічність,- именно так прочитывается роман в его глубин-ном, философском плане. А в плане, который лежит на поверхности, писатель рассказывает поучительную историю о том, как люди не только не были готовы бороться с чумой, но даже не хотели верить в то, что она пришла в город, так легче жить иллюзиями. Камю предостерегает: люди, помните, бацилла чумы никогда не умирает! Будьте готовы дать отпор любой чуме!
Известный французский писатель Андре Моруа, раздумывая над причиной популярности Альбера Камю писал: «Еще совсем молодым он стал живым зеркалом целого поколения. Читатели за рубежом приняли его так благосклонно, что он получил Нобелевскую премию в том возрасте, когда другие тщетно мечтают о Гонкуровскую. В 1946 году, когда я побывал в обеих Америках, все студенты расспрашивали меня о Сартра и Камю. На какой же задел опиралась эта всемирная слава? Небольшой роман «Посторонний», пьеса «Калигула» и несколько эссе, в том числе и «Миф о Сизифе». Но в чем же тогда причина? И в том, что Камю отбил смутные догадки молодежи военного и послевоенного времени».
Введение
История создания романа «Чума»
2. «Чума» как роман об абсурде
Символический образ чумы в романе
Заключение
Литература
Введение
С давних лет культура Франции была щедра на «моралистов» - сочинителей особого склада, успешно подвизавшихся в пограничье философии и словесности как таковой. Собственно французское moraliste, судя по толковым словарям, лишь одним из своих значений, и отнюдь не первым, совпадает с русским «моралист» - назидательный нравоучитель, проповедник добродетели. Прежде всего, это слово как раз и подразумевает соединение в одном лице мастера пера и мыслителя, обсуждающего в своих книгах загадки человеческой природы с остроумной прямотой, подобно Монтеню в XVI, Паскалю и Ларошфуко в XVII, Вольтеру, Дидро, Руссо в XVIII вв.
Франция XX столетия выдвинула очередное созвездие таких моралистов: Сент-Экзюпери, Мальро, Сартр… Среди первых в ряду этих громких имен должен быть по праву назван и Альберт Камю. Когда зимой 1960 г. он погиб в дорожной катастрофе, Сартр, с которым они сперва были близки, а потом круто разошлись, в прощальной заметке о Камю так очертил его облик и место в духовной жизни на Западе: «Камю представлял в нашем веке - и в споре против текущей истории - сегодняшнего наследника стариной породы тех моралистов, чьё творчество являет собой, вероятно, наиболее самобытную линию во французской литературе. Его упорный гуманизм, узкий и чистый, суровый и чувственный, вел сомнительную в своём исходе битву против сокрушительных и уродливых веяний эпохи. И тем не менее упрямством своих «нет» он - наперекор макиавеллистам, наперекор золотому тельцу делячества - укреплял в её сердце нравственные устои». Точности ради стоит только оговорить, что сказанное тогда Сартром справедливо относится к Камю зрелых лет. Камю, каким он был не всегда, а каким стал, в конце концов, придя очень и очень издалека - совсем от других отправных рубежей.
1. История создания романа «Чума»
«С точки зрения нового классицизма, - записывает Камю незадолго до окончания работы над романом о чуме, как бы пытаясь скрепить воедино эстетическую и философские концепции произведения, - "Чуму", пожалуй, можно считать первым опытом изображения коллективной страсти». Работа над этим произведением, начавшаяся в 1938 году, но особенно интенсивно протекавшая сразу после завершения «Мифа о Сизифе» (февраль 1941 года), была закончена на рубеже 1946-1947 годов, причем романист, обостренно переживая сложности создания романа, чуть было вообще не отказался от его публикации. Осенью 1946 года в «Записных книжках» появляется характерная запись, отражавшая глубокие сомнения писателя и его смутное предчувствие творческой удачи: «"Чума". Никогда в жизни я не испытывал подобного чувства провала. Я даже не уверен, что дойду до конца. И все же иногда...».
Работа над «Чумой» продвигалась чрезвычайно трудно и медленно. Произведение вбирало в себя плоды серьезных изменений в мировоззренческой позиции писателя, предопределившихся трагическими событиями европейской истории 1939-1945 годов, оно отражало напряженные эстетические искания романиста, тесно связанные, как мы убедились в предыдущем разделе, с внутренней логикой развития его философской мысли. Творческая история «Чумы», романа, повсеместно воспринимавшегося как хроника «европейского сопротивления нацизму», добавим - и всякому тоталитаризму, является своеобразной летописью духовной эволюции его автора.
Первые заметки к роману относятся к 1938 году, когда после провала «Счастливой смерти» писатель полностью погружается в разработку новых замыслов. В «Записных книжках» имеется развернутый прозаический набросок о трудной любви двух молодых бедных людей. В мире нищеты и изнуряющей работы, в мире лишений и страданий, где «нет места любви», любовь, вопреки всему абсурду существования, способна крепко соединить двух людей в «зачарованной пустыне» счастья, «какое испытывает человек, видящий, что жизнь оправдывает его ожидания». В «Чуме» этот фрагмент почти без изменения войдет в трогательную исповедь Жозефа Грана, скромного чиновника мэрии, мужественно исполняющего свой долг в общей борьбе с губительной эпидемией, а в недолгие часы досуга бьющегося над первой фразой романа, которой должен оправдать его в глазах Жанны, покинувшей мужа из-за того, что он «не сумел поддержать ее в убеждении, что она любима». Любовь, таким образом, изначально становится антиподом чумы, ее действенная сила укрепляет волю человека к сопротивлению злу.
Сентябрь 1939 года ввергает Европу в холодные сумерки страшной войны, заставшей многих - как подлинное стихийное бедствие - врасплох. Камю хочет пойти добровольцем, но военно-медицинская комиссия признает его к службе негодным. В «Записных книжках» появляется несколько романизированный отклик на это обследование: «Но этот малыш очень болен, - сказал лейтенант. - Мы не можем его взять...». Серия дневниковых размышлений Камю, относящихся к тревожной осени 1939 года, свидетельствует, что абсурд человеческого существования, до сих пор имевший в сознании писателя преимущественно метафизическое измерение, стал обретать отчетливые социальные контуры. Война зримо воплотила абсурд истории: «Разразилась война. Где война? Где, кроме сводок новостей, которым приходится верить, да плакатов, которые приходится читать, искать проявления этого абсурдного события?.. Люди стремятся поверить в нее. Ищут ее лицо, но она прячется от нас. Вокруг царит жизнь с ее великолепными лицами». Уже 7 сентября ощущение внезапности наступившей беды дополняется первыми робкими попытками нащупать истинные мотивы абсурда истории, причем уже тогда социальные факторы разразившейся катастрофы не мыслятся молодым писателем в отрыве от личной ответственности: «Люди все хотели понять, где война - и что в ней гнусного. И вот они замечают, что знают, где она, что она в них самих, что она в этой неловкости, в этой необходимости выбирать, которая заставляет их идти на фронт и при этом терзаться, что не хватило духу остаться дома, или оставаться дома и при этом терзаться, что они не пошли на смерть вместе с другими. Вот она, она здесь, а мы искали ее в синем небе и в равнодушии окружающего мира. Она в страшном одиночестве того, кто сражается, и того, кто остается в тылу, в позорном отчаянии, охватившем всех, и в нравственном падении, которое со временем проступает на лицах. Наступило царствие зверей». Осознанию личной ответственности сопутствует в этих размышлениях Камю опыт определения призвания человека и художника в трудные годы воцарения зла: «Стремление отгородиться - от глупости ли, от жестокости его африканскому «происхождению» Оран становится для Камю образом европейского города.
2. «Чума» как роман об абсурде
В Оране писатель сталкивается с яркими образами никчемности человеческого существования. Первой оранской записью 1941 года была зарисовка «старика-кошкоплюя», бросающего из окна второго этажа клочки бумаг, чтобы привлечь кошек: «Потом он на них плюет. Когда плевок попадает в одну из кошек, старик смеется».
В апреле 1941 года в «Записных книжках» впервые возникает образ чумы: «Чума, или Происшествие (роман)». Сразу за этой записью идет развернутый план произведения под заголовком «Чума-избавительница», в котором намечается ряд ведущих образов, тем, сюжетных ходов романа: «Счастливый город. Люди живут каждый по-своему. Чума ставит всех на одну доску. И все равно все умирают... Философ пишет там "антологию незначительных поступков". Ведет, в этом свете, дневник чумы. (Другой дневник - в патетическом свете. Преподаватель греческого и латыни...) ...Черный гнои, сочащийся из язв, убивает веру в молодом священнике... Однако находится господин, не расстающийся со своими привычками... Он умирает, глядя в свою тарелку, при полном параде... Один мужчина видит на лице любимой следы чумы... Он борется с собой. По верх все-таки одерживает тело. Его обуревает отвращение. Он хватает ее за руку... тащит... по главной улице. Он бросает ее в сточную канаву... Напоследок берет слово самый ничтожный персонаж. "В каком-то смысле, - говорит он, - это бич Божий"».
Как мы уже сказали, этот фрагмент относится к апрелю 1941 года - до полного завершения работы над романом оставалось больше пяти лет. Нельзя не заметить, что в основных структурных моментах первоначальная концепция романа, даже претерпев значительные смысловые и эстетические изменения, осталась неизменной.
«Антология незначительных поступков» войдет в дневники Жана Тарру, включенные доктором Бернаром Риэ в свою хронику чумы. Образ преподавателя греческого и латыни Стефана, ведущего «патетический дневник» бедствия, исчезнет, по-видимому, из-за чересчур личного характера мучающих его переживаний. Его место займет образ журналиста Рамбера, чувствующего себя «посторонним» в зачумленном городе. Образ молодого священника, теряющего во время чумы веру, найдет окончательное воплощение в образе отца Панлу, ученого иезуита, разъясняющего оранцам в своих проповедях смысл ниспосланного на них бедствия («бич Божий»). Господин, не расстающийся со своими привычками, - это следователь Отон, непоколебимая чопорность которого преобразится, однако, со смертью сына. Безумный порыв мужчины, бросающего в сточную канаву любимую, охваченную губительным недугом, найдет отражение в образе Коттара, человека с темным прошлым, которого чума освободила от преследований полиции: с окончанием эпидемии он примется стрелять в невинных людей.
В апрельском наброске, основе первой редакции «Чумы», особый интерес вызывает очевидная равнозначность задуманных писателем позиций и ситуаций. Пытаясь установить преемственность нового романа с романом об абсурде, Камю отмечает в «Записных книжках»: «"Посторонний" описывает наготу человека перед лицом абсурда. "Чума" - глубинное равенство точек зрения отдельных людей перед лицом того же абсурда». Бороться или не бороться с чумой - такой вопрос перед героями романа пока не встает. Можно отдаваться составлению «антологии незначительных поступков», можно, как Стефан, переосмыслять «Историю» Фукидида, пребывая в мыслях с далекой возлюбленной, можно, наконец, предав забвению все нормы человечности, бросить в канаву зачумленную жену. Абсурдная чума уравнивает неотвратимой смертью всех и вся. Равнозначность индивидуальных позиций, занятых жителями охваченного эпидемией города, предопределявшаяся, на наш взгляд, еще не преодоленным до конца моральным индифферентизмом философской концепции абсурда, подчеркивалась в первоначальной редакции «Чумы» схематичной композицией. Как отмечает Р. Кийо, специально занимавшийся сравнением двух редакций произведения, в первой «заметки Риэ, записные книжки Тарру и дневник Стефана просто книжки Тарру и дневник Стефана просто противопоставлены друг другу и объединены лишь образом повествователя, за которым легко угадывался автор».
Первая редакция романа была завершена в январе 1943 года. По просьбе Ж. Полана, ознакомившегося с рукописью Камю, отрывок из нее под названием «Затворники чумы» (один из вариантов первой главы второй части романа) был передан для публикации известному издателю Ж. Лескюру, задумавшему возродить свободолюбивые традиции «Нувель Ревю франсез» в условиях Оккупации. Вставшая в оппозицию нацистскому режиму интеллигенция вынашивала планы создания своего рода «Анти-Нувель Ревю Франсез». Собранная Ж. Лескюром солидная антология «Французский удел», вышедшая в свет летом 1943 года в Швейцарии, была одним из первых серьезных свидетельств интеллектуальной оппозиции французских писателей. В написанном Лескюром предисловии отмечалось: «Вот уже целые месяцы казалось, что всякий голос Франции обречен на молчание». Однако многие поняли, что следует возвысить голос, и эта антология, продолжал Ж. Лескюр, объединяет содружество писателей, возникшее «вокруг свободы и человека». В самом деле, сборник «Французский удел» собрал под своей обложкой писателей самых разных направлений и убеждений: Л. Арагон и П. Валери, П. Элюар и Р. Кепо, Ж.-П. Сартр и Ф. Мориак, П. Клодель и А. Камю. Их объединила тревога за судьбу Франции и вера в необходимость возрождения попранного достоинства человека.
Фрагмент «Затворники чумы» был посвящен теме разлуки, очень созвучной переживаниям многих французов, по воле захватчиков оказавшихся вдали от близких. Важно, по мысли Камю, что столь интимное чувство, как разлука с любимым, стало всеобщим переживанием. Чума в его произведении, как и продолжавшаяся война, объединила людей в страдании. Законченный вариант «Чумы» не удовлетворил Камю. Не удовлетворил, по-видимому, именно абсурдной равнозначностью изображенных жизненных позиций, явно не соответствовавшей крепнущим в его сознании идеям бунта. В первой редакции романа, даже в самом заголовке - «Чума - освободительница», преобладали нигилистические мотивы философии абсурда. На это указывает и один из первых литературных источников «Чумы», который, как считают многие исследователи, решающим образом повлиял на оформление творческого замысла Камю. Речь идет о литературно-эстетическом эссе «Театр и чума», появившемся в октябре 1934 года на страницах «Нувель Ревю Франсез». Автором его был Аптонен Арто (1895-1948), поэт, актер, драматург и теоретик «театра жестокости», мечтавший в русле сюрреалистических устремлений о всецелом освобождении «я», задавленного общепринятыми нормами и навязчивыми автоматизмами.
Арто, размышляя о необходимости согласования человеческих поступков и мыслей, отводит театру особую роль в очищении человека от всего неподлинного. Согласно его идеям, культура оказывает воздействие на людей оригинальной силой, экзальтированной мощью, способствующим возвращению природной жестокости человека. Театр создан для того, чтобы возродить первородное естество человека, вернуть ему его подавляемые желания. «Воздействие театра, - писал Арто - как и воздействие чумы, благотворно, ибо, принуждая людей видеть себя такими, какими они бывают на самом деле, театр и чума срывают маски, вскрывают ложь, вялость, низость, лицемерие; театр и чума сотрясают удушливую инертность материи, затрагивающую самые очевидные данные чувств, открывая человеческим коллективам их скрытую мощь, театр и чума заставляют их занимать по отношению к судьбе высшие и героические позиции, чего бы никогда не было без них». Для Арто чума является поистине освободительницей, ибо помогает обрести желанную свободу, она разрушает рамки морали, раздвигает границы дозволенного, раскрепощает внутреннюю энергию личности.
Камю, обратившийся к драматургии как раз в начале 30-х годов и постоянно следивший за публикациями «Нувель Ревю Фраксез», не мог не знать эстетических идей Арто. Его пьеса «Калигула», особенно в редакции 1938 года, очень близка к эстетике «Театра жестокости». Более того, в словах императора, вступившего на путь испытания беспредельной свободы, слышна прямая перекличка с мыслями Арто о «просветительской» роли чумы: «Мое царствование до сих пор было слишком счастливым. Ни повальной чумы, ни бесчеловечной религии, ни даже государственного переворота, короче, ничего, что может сохранить вас в памяти потомков. Так вот, отчасти поэтому я и пытаюсь возместить осторожность судьбы... Одним словом, я подменяю собой чуму». Чума, разрушительное и поучительное бедствие, становится мрачной ипостасью Калигулы, одержимого высшим своеволием. Ее абсурдная неотвратимость является для людей своего рода безоговорочным опровержением жизни в беззаботности.
В окончательной редакции «Чумы» «освобождающая» роль абсурдного бедствия почти не просматривается. Абсолютная вседозволенность, как возможное следствие полной безнадежности пленников чумы, маячит где-то на заднем плане грозным предупреждением: «Если эпидемия пойдет вширь, то рамки морали, пожалуй, еще раздвинутся. И мы увидим тогда миланские сатурналии у разверстых могил».
Однако главный изъян первой редакции романа был не столько в преобладании мотивов абсурда, сколько в отсутствии идей бунта против него. Не случайно поэтому, что уже в одном из первых набросков ко второму варианту романа появляется характерная запись: «Больше социальной критики и бунта». В сентябре 1943 года мораль активного сопротивления злу, прочно укрепившаяся в сознании писателя, начинает доминировать в заметках к роману: «"Чума". Все борются - каждый на свой лад. Трусость - только в том, чтобы встать на колени». Человек обязан не смиряться со злом - вывод этот становится для Камю все более очевидный.
3. Символический образ чумы в романе
философский роман камю чума
Одновременно с началом работы над вторым вариантом произведения (январь 1943 года) происходит глубокое переосмысление самого образа чумы. Если вначале он имел смутные черты необъяснимого бедствия, совместившегося в сознании писателя с наступившей войной, то теперь романист стремится представить в нем Зло, то есть некую необходимость существующего мирового порядка. При этом антихристианская направленность его мысли предопределила и всю остроту извечной проблемы теодицеи, - как примирить существование Зла с благостью, премудростью, всемогуществом и правосудием Бога, - оказавшейся в центре мировоззренческого конфликта романа.
Гроза древних и средневековых городов, чума в XX столетии вроде бы изжита. Между тем хроника датировала довольно точно - 194…год. Дата сразу же настораживает: тогда слово «чума» было на устах у всех - «коричневая чума». Чуть дальше оброненное невзначай замечание, что чума, как и война, всегда заставляла людей врасплох, укрепляет мелькнувшую догадку. Чума - уже закрепленная повседневным словоупотреблением метафора. Зачем, однако, понадобилось Камю прибегать вместо исторической были к намёкам иносказательной притчи? Работая над «Чумой», он записал в дневнике: «С помощью чумы я хочу передать обстановку удушья, от которого мы страдали, атмосферу опасности и изгнания, в которой мы жили тогда. Одновременно я хочу распространить это толкование на существование в целом». Катастрофа, потрясшая Францию, в глазах Камю была катализатором, заставшем бурлить и выплеснуться наружу мировое зло, от века бродящее в истории, да и вообще в человеческой жизни.
Слово «чума» обрастает многочисленными значениями и оказывается чрезвычайно ёмким. Чума не только болезнь, злая стихия, бич и не только война. Это также жестокость судебных приговоров, расстрел побеждённых, фанатизм церкви и фанатизм политических сект, гибель невинного ребёнка, общество, устроенное из рук вон плохо, равно как и попытки с оружием в руках перестроить его заново. Она привычна, естественна, как дыхание, - ведь «ныне мы все понемногу зачумлены». Чума-беда до поры до времени дремлет в затишье, иногда дает вспышки, но никогда не исчезает совсем.
Хроника нескольких месяцев оранской эпидемии, когда половина населения, «сваленная в жерло мусоросжигательной печи, вылетала в воздух жирным липким дымом, в то время как другая, закованная в цепи бессилия и страха, ждала своей очереди», подразумевает хозяйничанье гитлеровцев во Франции. Но сама встреча соотечественников Камю с захватчиками, как и встреча оранцев с распыленным в микробах чумным чудовищем, по логике книги - это трудное свидание человечества со своей Судьбой.
В переосмыслении образа чумы, превращавшегося в мрачную метафору мирового Зла, примечательную роль, причем как раз в начале работы над новой редакцией романа, сыграли библейские мотивы. Первая в запись в «Записных книжках» Камю, относящаяся непосредственно ко второму варианту «Чумы», состояла из ряда выписок из Библии - те места, где речь заходит о ниспослании Богом на ослушавшихся Его людей моровой язвы. Вот одно из этих мест, выразительно рисующее ярость и гнев Божий, направленные на всякого, дерзнувшего преступить завет Его: «И наведу на вас мстительный меч в отмщение за завет; если же вы укроетесь в города ваши, то пошлю на вас язву, и преданы будете в руки врага». Чума, таким образом, оказывается в сознании Камю не только, и даже не столько делом рук каких-то жалких коричневых Калигул, одержимых идеей самовластного господства, сколько неизбывным началом бытия, непоколебимым принципом всякого существования, тем Злом, без которого не бывает Добра. Но кто в ответе за Добро и Зло? В 1946 году, выступая перед монахами доминиканского монастыря Ля Тур-Мабург, Камю сказал: «Мы все оказались перед лицом зла. Что касается меня, то я, по правде говоря, чувствую себя подобно Августину до принятия христианства, говорившему: "Я разыскивал, откуда идет зло, и не мог найти выхода из этих поисков"». Выход Августина известен: от Бога исходит добро, человек, в грехопадении отпавший от Бога, произволением своим избирает зло. «Никто не добр», - заключает Августин. Камю переводит проблему зла в иную плоскость, плоскость актуальной жизненной позиции человека, повседневно сталкивающегося с реальным злом. Если Бог при всей своей благости допускает зло как средство просвещения и наказания провинившегося человека, как должен вести себя человек? Должен ли он безропотно подчиниться, должен ли со смиренной покорностью пасть на колени, когда зло угрожает его существованию, существованию его близких?
В «Чуме» позиция смирения со Злом, свойственная, по Камю, христианскому миропониманию, представлена в образе отца Паплу. Ученый иезуит, снискавший себе известность трудами об Августине (деталь немаловажная!), произносит в конце первого месяца чумы пылкую проповедь. Основной тезис ее можно выразить в нескольких словах: «Братья мои, нас постигла беда, и вы ее заслужили, братья». Приведя стих из Исхода о чуме, одной из десяти страшных «казней египетских», проповедник добавляет: «Вот когда впервые в истории появился бич сей, дабы сразить врагов Божьих Фараон противился замыслам Предвечного, и чума вынудила его преклонить колена. С самого начала истории человечества бич Божий смирял жестоковыйных и слепцов. Поразмыслите над этим хорошенько и преклоните колена». Чума в проповеди Панлу трактуется как «багровое копье» Господа, неумолимо указующее на спасение: тот самый бич, что жестоко разит людей и подталкивает их в Царство небесное. В чуме, утверждает Панлу, дана «Божественная подмога и извечная надежда христианина». Следует с истинной силой полюбить Его, и «Бог довершит все остальное»
Такова, согласно представлениям Камю, мировоззренческая позиция христианства, предопределявшая жизненную позицию человека, с надеждой взирающего на Бога. Как уже неоднократно указывалось, Камю с излишней жестокостью изображает в своих мыслях и трудах образ христианства. Но за его категоричностью, скрывающей искреннее стремление мыслителя понять умом необъяснимое, угадывается не разрушительная тяга к отрицанию, а неумолимая жажда понимания, действенная потребность духовного диалога. Спор Камю с христианством вёлся не на языке «разоблачения», а на языке диалога.
Миропонимание христианства, представленное в первой проповеди отца Панлу, также встретило разноречивые оценки. Так, Ж. Эрме, автор интересной монографии о связях мысли Камю с христианством, замечает об этой проповеди, что «лишь с большими оговорками христианин согласится признать» в ней истинное «евангельское слово». Однако в специальном богословском исследовании, посвященном проблеме зла в современности, мы встречаем совершенно противоположное мнение: «Эта проповедь, какой бы спорной она ни казалась, очень правдоподобна в устах священника 30-х годов, когда она и произносилась» Действительно, реальная история Европы конца 30-х - начала 40-х годов вполне могла предоставить Камю примеры христианской резиньяции перед неудержимым натиском зла. По свидетельству Р. Кийо, Камю говорил ему, что, работая над главой о проповеди Панлу, он держал в памяти «некоторые послания епископов и кардиналов 1940 года, призывавшие в духе режима Виши к повальному покаянию». История, как мы видим, тесно переплеталась в сознании Камю с Богом: два непоколебимых Абсолюта угрожали человеку и жизни. Один - реальным уничтожением, другой - требованием покорности. Бог и История оказывались в его мысли двумя неиссякающими, то и дело сливающимися в единый разрушительный поток, источниками Зла: «Есть смерть ребенка, означающая божественный произвол, а есть смерть ребенка, означающая произвол человеческий. Мы зажаты между ними». Человеку остается или смириться с произволом - оказавшись, таким образом, причастным Злу, или отрицать произвол, как божественный, так и исторический, активно сопротивляясь ему и тем самым утверждая свою невиновность. Камю вновь оправдывает человека: зло не в человеке, и человек обязан и призван бороться со злом. Человек в силу своей человечности обречен на бунт.
Прочно связав образ чумы с образом зла, романист в течение 1943-1944 годов тщательно уточняет полюса главного мировоззренческого конфликта произведения. «Одна из возможных тем, - записывает он в январе 1943 года, - борьба медицины и религии...». В конце года писатель еще более обостряет противоположность бунта и смирения: «Медицина и религия: это два ремесла, и они, как кажется, могут примириться друг с другом. Но именно теперь, когда все предельно ясно, становится очевидным, что они непримиримы». Чуть позже, набрасывая черты образа доктора Риэ, призванного выразить миропонимание, противоположное религиозному, романист со всей определенностью формулирует глубинный смысл этого противопоставления: «Врач - враг Бога: он борется со смертью... его ремесло состоит в том, чтобы быть врагом Бога».
Заключение
«Чума» - это «хроника». Значит, в реальности появилось нечто такое, что должно быть сообщено точным языком летописца, значит, реальность стала поучительной, она отодвинула привычные теоретические выкладки, совсем недавно заслонявшие те уроки, которые преподносила жизнь. Герой «Чумы» Бернар Риё предпочитает говорить о «нас», говорить «мы», а не «я»: Риё ощущает свою приобщенность к судьбе других людей, Риё - не посторонний, он «местный». К тому же он «местный врач» - а кто иной может достоверно рассказать об эпидемии чумы? Врач социален по роду своих занятий: невозможно представить себе врача, который «устранился» от людей. Риё поспешно предупреждает читателя, что постарается быть точным, для чего ссылается на «документы», на «свидетельства». В «Чуме» вместо «индивидуальных судеб» изображается «коллективная история», история.
Вновь смерть - «точка отсчета», но смерть, ставшая чумой. Можно добавить - «коричневой чумой», фашизмом. Она вынуждает героев сделать свой выбор. Система персонажей «Чумы» - иллюстрация к различным решениям этой задачи: здесь и Коттар, имморалист, выродившийся в мелкого жулика, и журналист Рамбер, еще один «посторонний», чье отстранение похоже на дезертирство, и обитатель «башни из слоновой кости» Гран, вовремя ощутивший, что «башни» рушатся, и церковник Панслу. Но Риё предпочитает лечить ближнего, а не воспевать блаженство страданий. Для Риё «небо пусто», есть только земля.
Впрочем, едва ли герой выбирает, он просто продолжает свое дело, продолжает врачевать. Риё - практик, «лечащий врач». В этом его сила, в этом и его слабость. Он и другие, ему подобные, - не герои, а «санитары». У них нет идей, нет ни малейшего вкуса к героизму. Более того, героизм, идеи, идеалы, претензии на перестройку мира - все это кажется «санитарам» Альбера Камю чем-то опасным, подобием идейной одержимости Калигулы. От идей в произведении Камю открещиваются, как от чумы. Истинной сутью бытия остается для Kамю неизлечимость зла. Чума - это не только символический образ войны и фашизма, это еще одно олицетворение абсурда, составляющего, по мнению Камю, основу существования. Вот почему хотя Риё все же лечит, его не ожидает победа, его нелегкая ноша покатится вниз, как только Риё достигнет вершины.
В книге «Бунтующий человек» Камю писал, что «абсолютное отрицание» ведет к вседозволенности, к преступлению, к убийствам. Камю не может его принять, не может принять посягательства на жизнь другого человека. Но еще более неприемлем для него «исторический бунт», т.е. социальная революция: «бунтарь - это человек, который говорит «нет». Политическая позиция Камю оказывается двусмысленной, что и осудил Сартр.
Художник не может обойтись без реальности, утверждал Камю. Он осуждал «чистое искусство» («время безответственных художников прошло»). Но его понимание ответственности в 50-е годы по-прежнему питалось надеждой превзойти абсурд, его называя, его изображая. Позиция Камю подталкивала к поискам вечных и абсолютных начал, которые могли бы отождествляться с понятием свободы. Так Камю вновь обращается к природе, к морю, к солнцу. Он пытается соединить тяжкую необходимость жить в реальном мире с потребностью абсолютной свободы.
В 1945 году в сборнике «Экзистенция», готовившемся к печати учителем Камю Ж. Гренье, появилась его «Заметка о бунте». Парадоксальным образом эта заметка, вероятно из-за броского названия сборника, ставшего одной из первых ласточек повального увлечения экзистенциализмом, способствовала утверждению представлений о Камю как об «экзистенциалисте». Парадокс заключался в том, что именно в этой философской работе Камю имплицитно, а иногда и открыто критиковал экзистенциализм как философскую доктрину. В «Заметке о бунте» мысль Камю сделала первый, но решительный шаг с уровня «экзистенции», то есть абсолютно независимого индивидуального существования, на основе которого шла рефлексия «Мифа о Сизифе», к почве бытия, к осмыслению человека как неотъемлемой части космоса. Эта работа была исходным наброском философии бунта, развернутой в «Бунтующем человеке», она оказалась и своеобразным философским комментарием к морали бунта, раскрытой в романе «Чума».
Литература
Нужна помощь по изучению какой-либы темы?
Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку
с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.
Анализ романа «Чума» Альбера Камю — тема, идея, жанр, главные герои, проблематика, сюжет и композиций приведены в этой статье.
Год написания: 1947
Литературный род: эпос
Жанр: философский роман-притча; роман-парабола
Стиль: экзистенциализм
Тема: борьба человеческого сообщества против конкретного зла (жителей алжирского города Оран против чумы); в символическом смысле: борьба против нацизма и фашизма.
Идея: люди доброй воли способны победить конкретное зло, но не могут уничтожить его как категорию мироздания. Поэтому единственное, в чем «виноват» и должен человек, — это быть и всегда оставаться Человеком.
Главные герои «Чума»: доктор Бернар Рие, Жан Тарру, священник отец Панлю, репортер Раймон Рамбер, Коттар, Гран, мадам Рие (мать доктора).
зло, абсурд в жизни человека и добро;
активное противостояние злу;
ответственность за свой выбор;
нравственность и безнравственность;
жизнь и смерть.
В алжирское город Оран приходит чума. На улицах города и в домах находят дохлых крыс, но никто еще не замечает опасности. Доктор Рие провожает свою больную жену (не чума) на лечение в санаторий, к нему переезжает мать. Первым умирает привратник в доме, в котором живет доктор. Количество умерших растет каждый день. Доктор Рие заказывает в Париже сыворотку, которая может незначительно помочь больным, а через несколько дней префектура объявляет город закрытым. Однажды вечером доктора вызывает его пациент Гран, чей сосед Коттар пытался покончить жизнь самоубийством. Еще в начале эпидемии Рие знакомится с журналистом Рамбером, который в течение карантина постоянно предпринимает попытки сбежать из города к любимой в Париж, и с таинственным Жаном Тарру, подробно записывает все свое наблюдение по жителей Орана. Местные жители чувствуют, что они находятся в тюрьме, и начинают сжигать свои дома, в городе заканчиваются продукты. Похоронные обряды уже происходят не в соответствии с правилами. Зимой чума отступает: больные все чаще выздоравливают. Но именно в это время чума убивает друга доктора Рие Тарру. Коттар, который единственный не ждал окончания чумы, начинает стрелять из окна в прохожих, полиция задерживает его. Доктор Рие получает телеграмму, из которой узнает, что его жена умерла. Город радуется.
Роман состоит из 5 частей.
Роман «Чума» в творчестве А. Камю знаменует переход от анархически-разрушительного бунтарства к защите общечеловеческих ценностей: противостояние злу, ответственности и солидарности. По мнению самого Камю, роман «Чума» показал его переход от «этапа абсурда» к «этапу протеста».
Введение
История создания романа «Чума»
2. «Чума» как роман об абсурде
Символический образ чумы в романе
Заключение
Литература
Введение
С давних лет культура Франции была щедра на «моралистов» - сочинителей особого склада, успешно подвизавшихся в пограничье философии и словесности как таковой. Собственно французское moraliste, судя по толковым словарям, лишь одним из своих значений, и отнюдь не первым, совпадает с русским «моралист» - назидательный нравоучитель, проповедник добродетели. Прежде всего, это слово как раз и подразумевает соединение в одном лице мастера пера и мыслителя, обсуждающего в своих книгах загадки человеческой природы с остроумной прямотой, подобно Монтеню в XVI, Паскалю и Ларошфуко в XVII, Вольтеру, Дидро, Руссо в XVIII вв.
Франция XX столетия выдвинула очередное созвездие таких моралистов: Сент-Экзюпери, Мальро, Сартр… Среди первых в ряду этих громких имен должен быть по праву назван и Альберт Камю. Когда зимой 1960 г. он погиб в дорожной катастрофе, Сартр, с которым они сперва были близки, а потом круто разошлись, в прощальной заметке о Камю так очертил его облик и место в духовной жизни на Западе: «Камю представлял в нашем веке - и в споре против текущей истории - сегодняшнего наследника стариной породы тех моралистов, чьё творчество являет собой, вероятно, наиболее самобытную линию во французской литературе. Его упорный гуманизм, узкий и чистый, суровый и чувственный, вел сомнительную в своём исходе битву против сокрушительных и уродливых веяний эпохи. И тем не менее упрямством своих «нет» он - наперекор макиавеллистам, наперекор золотому тельцу делячества - укреплял в её сердце нравственные устои». Точности ради стоит только оговорить, что сказанное тогда Сартром справедливо относится к Камю зрелых лет. Камю, каким он был не всегда, а каким стал, в конце концов, придя очень и очень издалека - совсем от других отправных рубежей.
1. История создания романа «Чума»
«С точки зрения нового классицизма, - записывает Камю незадолго до окончания работы над романом о чуме, как бы пытаясь скрепить воедино эстетическую и философские концепции произведения, - "Чуму", пожалуй, можно считать первым опытом изображения коллективной страсти». Работа над этим произведением, начавшаяся в 1938 году, но особенно интенсивно протекавшая сразу после завершения «Мифа о Сизифе» (февраль 1941 года), была закончена на рубеже 1946-1947 годов, причем романист, обостренно переживая сложности создания романа, чуть было вообще не отказался от его публикации. Осенью 1946 года в «Записных книжках» появляется характерная запись, отражавшая глубокие сомнения писателя и его смутное предчувствие творческой удачи: «"Чума". Никогда в жизни я не испытывал подобного чувства провала. Я даже не уверен, что дойду до конца. И все же иногда...».
Работа над «Чумой» продвигалась чрезвычайно трудно и медленно. Произведение вбирало в себя плоды серьезных изменений в мировоззренческой позиции писателя, предопределившихся трагическими событиями европейской истории 1939-1945 годов, оно отражало напряженные эстетические искания романиста, тесно связанные, как мы убедились в предыдущем разделе, с внутренней логикой развития его философской мысли. Творческая история «Чумы», романа, повсеместно воспринимавшегося как хроника «европейского сопротивления нацизму», добавим - и всякому тоталитаризму, является своеобразной летописью духовной эволюции его автора.
Первые заметки к роману относятся к 1938 году, когда после провала «Счастливой смерти» писатель полностью погружается в разработку новых замыслов. В «Записных книжках» имеется развернутый прозаический набросок о трудной любви двух молодых бедных людей. В мире нищеты и изнуряющей работы, в мире лишений и страданий, где «нет места любви», любовь, вопреки всему абсурду существования, способна крепко соединить двух людей в «зачарованной пустыне» счастья, «какое испытывает человек, видящий, что жизнь оправдывает его ожидания». В «Чуме» этот фрагмент почти без изменения войдет в трогательную исповедь Жозефа Грана, скромного чиновника мэрии, мужественно исполняющего свой долг в общей борьбе с губительной эпидемией, а в недолгие часы досуга бьющегося над первой фразой романа, которой должен оправдать его в глазах Жанны, покинувшей мужа из-за того, что он «не сумел поддержать ее в убеждении, что она любима». Любовь, таким образом, изначально становится антиподом чумы, ее действенная сила укрепляет волю человека к сопротивлению злу.
Сентябрь 1939 года ввергает Европу в холодные сумерки страшной войны, заставшей многих - как подлинное стихийное бедствие - врасплох. Камю хочет пойти добровольцем, но военно-медицинская комиссия признает его к службе негодным. В «Записных книжках» появляется несколько романизированный отклик на это обследование: «Но этот малыш очень болен, - сказал лейтенант. - Мы не можем его взять...». Серия дневниковых размышлений Камю, относящихся к тревожной осени 1939 года, свидетельствует, что абсурд человеческого существования, до сих пор имевший в сознании писателя преимущественно метафизическое измерение, стал обретать отчетливые социальные контуры. Война зримо воплотила абсурд истории: «Разразилась война. Где война? Где, кроме сводок новостей, которым приходится верить, да плакатов, которые приходится читать, искать проявления этого абсурдного события?.. Люди стремятся поверить в нее. Ищут ее лицо, но она прячется от нас. Вокруг царит жизнь с ее великолепными лицами». Уже 7 сентября ощущение внезапности наступившей беды дополняется первыми робкими попытками нащупать истинные мотивы абсурда истории, причем уже тогда социальные факторы разразившейся катастрофы не мыслятся молодым писателем в отрыве от личной ответственности: «Люди все хотели понять, где война - и что в ней гнусного. И вот они замечают, что знают, где она, что она в них самих, что она в этой неловкости, в этой необходимости выбирать, которая заставляет их идти на фронт и при этом терзаться, что не хватило духу остаться дома, или оставаться дома и при этом терзаться, что они не пошли на смерть вместе с другими. Вот она, она здесь, а мы искали ее в синем небе и в равнодушии окружающего мира. Она в страшном одиночестве того, кто сражается, и того, кто остается в тылу, в позорном отчаянии, охватившем всех, и в нравственном падении, которое со временем проступает на лицах. Наступило царствие зверей». Осознанию личной ответственности сопутствует в этих размышлениях Камю опыт определения призвания человека и художника в трудные годы воцарения зла: «Стремление отгородиться - от глупости ли, от жестокости его африканскому «происхождению» Оран становится для Камю образом европейского города.
2. «Чума» как роман об абсурде
В Оране писатель сталкивается с яркими образами никчемности человеческого существования. Первой оранской записью 1941 года была зарисовка «старика-кошкоплюя», бросающего из окна второго этажа клочки бумаг, чтобы привлечь кошек: «Потом он на них плюет. Когда плевок попадает в одну из кошек, старик смеется».
В апреле 1941 года в «Записных книжках» впервые возникает образ чумы: «Чума, или Происшествие (роман)». Сразу за этой записью идет развернутый план произведения под заголовком «Чума-избавительница», в котором намечается ряд ведущих образов, тем, сюжетных ходов романа: «Счастливый город. Люди живут каждый по-своему. Чума ставит всех на одну доску. И все равно все умирают... Философ пишет там "антологию незначительных поступков". Ведет, в этом свете, дневник чумы. (Другой дневник - в патетическом свете. Преподаватель греческого и латыни...) ...Черный гнои, сочащийся из язв, убивает веру в молодом священнике... Однако находится господин, не расстающийся со своими привычками... Он умирает, глядя в свою тарелку, при полном параде... Один мужчина видит на лице любимой следы чумы... Он борется с собой. По верх все-таки одерживает тело. Его обуревает отвращение. Он хватает ее за руку... тащит... по главной улице. Он бросает ее в сточную канаву... Напоследок берет слово самый ничтожный персонаж. "В каком-то смысле, - говорит он, - это бич Божий"».
Как мы уже сказали, этот фрагмент относится к апрелю 1941 года - до полного завершения работы над романом оставалось больше пяти лет. Нельзя не заметить, что в основных структурных моментах первоначальная концепция романа, даже претерпев значительные смысловые и эстетические изменения, осталась неизменной.
«Антология незначительных поступков» войдет в дневники Жана Тарру, включенные доктором Бернаром Риэ в свою хронику чумы. Образ преподавателя греческого и латыни Стефана, ведущего «патетический дневник» бедствия, исчезнет, по-видимому, из-за чересчур личного характера мучающих его переживаний. Его место займет образ журналиста Рамбера, чувствующего себя «посторонним» в зачумленном городе. Образ молодого священника, теряющего во время чумы веру, найдет окончательное воплощение в образе отца Панлу, ученого иезуита, разъясняющего оранцам в своих проповедях смысл ниспосланного на них бедствия («бич Божий»). Господин, не расстающийся со своими привычками, - это следователь Отон, непоколебимая чопорность которого преобразится, однако, со смертью сына. Безумный порыв мужчины, бросающего в сточную канаву любимую, охваченную губительным недугом, найдет отражение в образе Коттара, человека с темным прошлым, которого чума освободила от преследований полиции: с окончанием эпидемии он примется стрелять в невинных людей.
Первая редакция романа была завершена в январе 1943 года. По просьбе Ж. Полана, ознакомившегося с рукописью Камю, отрывок из нее под названием «Затворники чумы» (один из вариантов первой главы второй части романа) был передан для публикации известному издателю Ж. Лескюру, задумавшему возродить свободолюбивые традиции «Нувель Ревю франсез» в условиях Оккупации. Вставшая в оппозицию нацистскому режиму интеллигенция вынашивала планы создания своего рода «Анти-Нувель Ревю Франсез». Собранная Ж. Лескюром солидная антология «Французский удел», вышедшая в свет летом 1943 года в Швейцарии, была одним из первых серьезных свидетельств интеллектуальной оппозиции французских писателей. В написанном Лескюром предисловии отмечалось: «Вот уже целые месяцы казалось, что всякий голос Франции обречен на молчание». Однако многие поняли, что следует возвысить голос, и эта антология, продолжал Ж. Лескюр, объединяет содружество писателей, возникшее «вокруг свободы и человека». В самом деле, сборник «Французский удел» собрал под своей обложкой писателей самых разных направлений и убеждений: Л. Арагон и П. Валери, П. Элюар и Р. Кепо, Ж.-П. Сартр и Ф. Мориак, П. Клодель и А. Камю. Их объединила тревога за судьбу Франции и вера в необходимость возрождения попранного достоинства человека.
Фрагмент «Затворники чумы» был посвящен теме разлуки, очень созвучной переживаниям многих французов, по воле захватчиков оказавшихся вдали от близких. Важно, по мысли Камю, что столь интимное чувство, как разлука с любимым, стало всеобщим переживанием. Чума в его произведении, как и продолжавшаяся война, объединила людей в страдании. Законченный вариант «Чумы» не удовлетворил Камю. Не удовлетворил, по-видимому, именно абсурдной равнозначностью изображенных жизненных позиций, явно не соответствовавшей крепнущим в его сознании идеям бунта. В первой редакции романа, даже в самом заголовке - «Чума - освободительница», преобладали нигилистические мотивы философии абсурда. На это указывает и один из первых литературных источников «Чумы», который, как считают многие исследователи, решающим образом повлиял на оформление творческого замысла Камю. Речь идет о литературно-эстетическом эссе «Театр и чума», появившемся в октябре 1934 года на страницах «Нувель Ревю Франсез». Автором его был Аптонен Арто (1895-1948), поэт, актер, драматург и теоретик «театра жестокости», мечтавший в русле сюрреалистических устремлений о всецелом освобождении «я», задавленного общепринятыми нормами и навязчивыми автоматизмами.
Арто, размышляя о необходимости согласования человеческих поступков и мыслей, отводит театру особую роль в очищении человека от всего неподлинного. Согласно его идеям, культура оказывает воздействие на людей оригинальной силой, экзальтированной мощью, способствующим возвращению природной жестокости человека. Театр создан для того, чтобы возродить первородное естество человека, вернуть ему его подавляемые желания. «Воздействие театра, - писал Арто - как и воздействие чумы, благотворно, ибо, принуждая людей видеть себя такими, какими они бывают на самом деле, театр и чума срывают маски, вскрывают ложь, вялость, низость, лицемерие; театр и чума сотрясают удушливую инертность материи, затрагивающую самые очевидные данные чувств, открывая человеческим коллективам их скрытую мощь, театр и чума заставляют их занимать по отношению к судьбе высшие и героические позиции, чего бы никогда не было без них». Для Арто чума является поистине освободительницей, ибо помогает обрести желанную свободу, она разрушает рамки морали, раздвигает границы дозволенного, раскрепощает внутреннюю энергию личности.
Камю, обратившийся к драматургии как раз в начале 30-х годов и постоянно следивший за публикациями «Нувель Ревю Фраксез», не мог не знать эстетических идей Арто. Его пьеса «Калигула», особенно в редакции 1938 года, очень близка к эстетике «Театра жестокости». Более того, в словах императора, вступившего на путь испытания беспредельной свободы, слышна прямая перекличка с мыслями Арто о «просветительской» роли чумы: «Мое царствование до сих пор было слишком счастливым. Ни повальной чумы, ни бесчеловечной религии, ни даже государственного переворота, короче, ничего, что может сохранить вас в памяти потомков. Так вот, отчасти поэтому я и пытаюсь возместить осторожность судьбы... Одним словом, я подменяю собой чуму». Чума, разрушительное и поучительное бедствие, становится мрачной ипостасью Калигулы, одержимого высшим своеволием. Ее абсурдная неотвратимость является для людей своего рода безоговорочным опровержением жизни в беззаботности.
В окончательной редакции «Чумы» «освобождающая» роль абсурдного бедствия почти не просматривается. Абсолютная вседозволенность, как возможное следствие полной безнадежности пленников чумы, маячит где-то на заднем плане грозным предупреждением: «Если эпидемия пойдет вширь, то рамки морали, пожалуй, еще раздвинутся. И мы увидим тогда миланские сатурналии у разверстых могил».
Однако главный изъян первой редакции романа был не столько в преобладании мотивов абсурда, сколько в отсутствии идей бунта против него. Не случайно поэтому, что уже в одном из первых набросков ко второму варианту романа появляется характерная запись: «Больше социальной критики и бунта». В сентябре 1943 года мораль активного сопротивления злу, прочно укрепившаяся в сознании писателя, начинает доминировать в заметках к роману: «"Чума". Все борются - каждый на свой лад. Трусость - только в том, чтобы встать на колени». Человек обязан не смиряться со злом - вывод этот становится для Камю все более очевидный.
3. Символический образ чумы в романе
философский роман камю чума
Одновременно с началом работы над вторым вариантом произведения (январь 1943 года) происходит глубокое переосмысление самого образа чумы. Если вначале он имел смутные черты необъяснимого бедствия, совместившегося в сознании писателя с наступившей войной, то теперь романист стремится представить в нем Зло, то есть некую необходимость существующего мирового порядка. При этом антихристианская направленность его мысли предопределила и всю остроту извечной проблемы теодицеи, - как примирить существование Зла с благостью, премудростью, всемогуществом и правосудием Бога, - оказавшейся в центре мировоззренческого конфликта романа.
Гроза древних и средневековых городов, чума в XX столетии вроде бы изжита. Между тем хроника датировала довольно точно - 194…год. Дата сразу же настораживает: тогда слово «чума» было на устах у всех - «коричневая чума». Чуть дальше оброненное невзначай замечание, что чума, как и война, всегда заставляла людей врасплох, укрепляет мелькнувшую догадку. Чума - уже закрепленная повседневным словоупотреблением метафора. Зачем, однако, понадобилось Камю прибегать вместо исторической были к намёкам иносказательной притчи? Работая над «Чумой», он записал в дневнике: «С помощью чумы я хочу передать обстановку удушья, от которого мы страдали, атмосферу опасности и изгнания, в которой мы жили тогда. Одновременно я хочу распространить это толкование на существование в целом». Катастрофа, потрясшая Францию, в глазах Камю была катализатором, заставшем бурлить и выплеснуться наружу мировое зло, от века бродящее в истории, да и вообще в человеческой жизни.
Слово «чума» обрастает многочисленными значениями и оказывается чрезвычайно ёмким. Чума не только болезнь, злая стихия, бич и не только война. Это также жестокость судебных приговоров, расстрел побеждённых, фанатизм церкви и фанатизм политических сект, гибель невинного ребёнка, общество, устроенное из рук вон плохо, равно как и попытки с оружием в руках перестроить его заново. Она привычна, естественна, как дыхание, - ведь «ныне мы все понемногу зачумлены». Чума-беда до поры до времени дремлет в затишье, иногда дает вспышки, но никогда не исчезает совсем.
Хроника нескольких месяцев оранской эпидемии, когда половина населения, «сваленная в жерло мусоросжигательной печи, вылетала в воздух жирным липким дымом, в то время как другая, закованная в цепи бессилия и страха, ждала своей очереди», подразумевает хозяйничанье гитлеровцев во Франции. Но сама встреча соотечественников Камю с захватчиками, как и встреча оранцев с распыленным в микробах чумным чудовищем, по логике книги - это трудное свидание человечества со своей Судьбой.
В переосмыслении образа чумы, превращавшегося в мрачную метафору мирового Зла, примечательную роль, причем как раз в начале работы над новой редакцией романа, сыграли библейские мотивы. Первая в запись в «Записных книжках» Камю, относящаяся непосредственно ко второму варианту «Чумы», состояла из ряда выписок из Библии - те места, где речь заходит о ниспослании Богом на ослушавшихся Его людей моровой язвы. Вот одно из этих мест, выразительно рисующее ярость и гнев Божий, направленные на всякого, дерзнувшего преступить завет Его: «И наведу на вас мстительный меч в отмщение за завет; если же вы укроетесь в города ваши, то пошлю на вас язву, и преданы будете в руки врага». Чума, таким образом, оказывается в сознании Камю не только, и даже не столько делом рук каких-то жалких коричневых Калигул, одержимых идеей самовластного господства, сколько неизбывным началом бытия, непоколебимым принципом всякого существования, тем Злом, без которого не бывает Добра. Но кто в ответе за Добро и Зло? В 1946 году, выступая перед монахами доминиканского монастыря Ля Тур-Мабург, Камю сказал: «Мы все оказались перед лицом зла. Что касается меня, то я, по правде говоря, чувствую себя подобно Августину до принятия христианства, говорившему: "Я разыскивал, откуда идет зло, и не мог найти выхода из этих поисков"». Выход Августина известен: от Бога исходит добро, человек, в грехопадении отпавший от Бога, произволением своим избирает зло. «Никто не добр», - заключает Августин. Камю переводит проблему зла в иную плоскость, плоскость актуальной жизненной позиции человека, повседневно сталкивающегося с реальным злом. Если Бог при всей своей благости допускает зло как средство просвещения и наказания провинившегося человека, как должен вести себя человек? Должен ли он безропотно подчиниться, должен ли со смиренной покорностью пасть на колени, когда зло угрожает его существованию, существованию его близких?
В «Чуме» позиция смирения со Злом, свойственная, по Камю, христианскому миропониманию, представлена в образе отца Паплу. Ученый иезуит, снискавший себе известность трудами об Августине (деталь немаловажная!), произносит в конце первого месяца чумы пылкую проповедь. Основной тезис ее можно выразить в нескольких словах: «Братья мои, нас постигла беда, и вы ее заслужили, братья». Приведя стих из Исхода о чуме, одной из десяти страшных «казней египетских», проповедник добавляет: «Вот когда впервые в истории появился бич сей, дабы сразить врагов Божьих Фараон противился замыслам Предвечного, и чума вынудила его преклонить колена. С самого начала истории человечества бич Божий смирял жестоковыйных и слепцов. Поразмыслите над этим хорошенько и преклоните колена». Чума в проповеди Панлу трактуется как «багровое копье» Господа, неумолимо указующее на спасение: тот самый бич, что жестоко разит людей и подталкивает их в Царство небесное. В чуме, утверждает Панлу, дана «Божественная подмога и извечная надежда христианина». Следует с истинной силой полюбить Его, и «Бог довершит все остальное»
Такова, согласно представлениям Камю, мировоззренческая позиция христианства, предопределявшая жизненную позицию человека, с надеждой взирающего на Бога. Как уже неоднократно указывалось, Камю с излишней жестокостью изображает в своих мыслях и трудах образ христианства. Но за его категоричностью, скрывающей искреннее стремление мыслителя понять умом необъяснимое, угадывается не разрушительная тяга к отрицанию, а неумолимая жажда понимания, действенная потребность духовного диалога. Спор Камю с христианством вёлся не на языке «разоблачения», а на языке диалога.
Миропонимание христианства, представленное в первой проповеди отца Панлу, также встретило разноречивые оценки. Так, Ж. Эрме, автор интересной монографии о связях мысли Камю с христианством, замечает об этой проповеди, что «лишь с большими оговорками христианин согласится признать» в ней истинное «евангельское слово». Однако в специальном богословском исследовании, посвященном проблеме зла в современности, мы встречаем совершенно противоположное мнение: «Эта проповедь, какой бы спорной она ни казалась, очень правдоподобна в устах священника 30-х годов, когда она и произносилась» Действительно, реальная история Европы конца 30-х - начала 40-х годов вполне могла предоставить Камю примеры христианской резиньяции перед неудержимым натиском зла. По свидетельству Р. Кийо, Камю говорил ему, что, работая над главой о проповеди Панлу, он держал в памяти «некоторые послания епископов и кардиналов 1940 года, призывавшие в духе режима Виши к повальному покаянию». История, как мы видим, тесно переплеталась в сознании Камю с Богом: два непоколебимых Абсолюта угрожали человеку и жизни. Один - реальным уничтожением, другой - требованием покорности. Бог и История оказывались в его мысли двумя неиссякающими, то и дело сливающимися в единый разрушительный поток, источниками Зла: «Есть смерть ребенка, означающая божественный произвол, а есть смерть ребенка, означающая произвол человеческий. Мы зажаты между ними». Человеку остается или смириться с произволом - оказавшись, таким образом, причастным Злу, или отрицать произвол, как божественный, так и исторический, активно сопротивляясь ему и тем самым утверждая свою невиновность. Камю вновь оправдывает человека: зло не в человеке, и человек обязан и призван бороться со злом. Человек в силу своей человечности обречен на бунт.
Прочно связав образ чумы с образом зла, романист в течение 1943-1944 годов тщательно уточняет полюса главного мировоззренческого конфликта произведения. «Одна из возможных тем, - записывает он в январе 1943 года, - борьба медицины и религии...». В конце года писатель еще более обостряет противоположность бунта и смирения: «Медицина и религия: это два ремесла, и они, как кажется, могут примириться друг с другом. Но именно теперь, когда все предельно ясно, становится очевидным, что они непримиримы». Чуть позже, набрасывая черты образа доктора Риэ, призванного выразить миропонимание, противоположное религиозному, романист со всей определенностью формулирует глубинный смысл этого противопоставления: «Врач - враг Бога: он борется со смертью... его ремесло состоит в том, чтобы быть врагом Бога».
Заключение
«Чума» - это «хроника». Значит, в реальности появилось нечто такое, что должно быть сообщено точным языком летописца, значит, реальность стала поучительной, она отодвинула привычные теоретические выкладки, совсем недавно заслонявшие те уроки, которые преподносила жизнь. Герой «Чумы» Бернар Риё предпочитает говорить о «нас», говорить «мы», а не «я»: Риё ощущает свою приобщенность к судьбе других людей, Риё - не посторонний, он «местный». К тому же он «местный врач» - а кто иной может достоверно рассказать об эпидемии чумы? Врач социален по роду своих занятий: невозможно представить себе врача, который «устранился» от людей. Риё поспешно предупреждает читателя, что постарается быть точным, для чего ссылается на «документы», на «свидетельства». В «Чуме» вместо «индивидуальных судеб» изображается «коллективная история», история.
Вновь смерть - «точка отсчета», но смерть, ставшая чумой. Можно добавить - «коричневой чумой», фашизмом. Она вынуждает героев сделать свой выбор. Система персонажей «Чумы» - иллюстрация к различным решениям этой задачи: здесь и Коттар, имморалист, выродившийся в мелкого жулика, и журналист Рамбер, еще один «посторонний», чье отстранение похоже на дезертирство, и обитатель «башни из слоновой кости» Гран, вовремя ощутивший, что «башни» рушатся, и церковник Панслу. Но Риё предпочитает лечить ближнего, а не воспевать блаженство страданий. Для Риё «небо пусто», есть только земля.
В книге «Бунтующий человек» Камю писал, что «абсолютное отрицание» ведет к вседозволенности, к преступлению, к убийствам. Камю не может его принять, не может принять посягательства на жизнь другого человека. Но еще более неприемлем для него «исторический бунт», т.е. социальная революция: «бунтарь - это человек, который говорит «нет». Политическая позиция Камю оказывается двусмысленной, что и осудил Сартр.
Художник не может обойтись без реальности, утверждал Камю. Он осуждал «чистое искусство» («время безответственных художников прошло»). Но его понимание ответственности в 50-е годы по-прежнему питалось надеждой превзойти абсурд, его называя, его изображая. Позиция Камю подталкивала к поискам вечных и абсолютных начал, которые могли бы отождествляться с понятием свободы. Так Камю вновь обращается к природе, к морю, к солнцу. Он пытается соединить тяжкую необходимость жить в реальном мире с потребностью абсолютной свободы.
В 1945 году в сборнике «Экзистенция», готовившемся к печати учителем Камю Ж. Гренье, появилась его «Заметка о бунте». Парадоксальным образом эта заметка, вероятно из-за броского названия сборника, ставшего одной из первых ласточек повального увлечения экзистенциализмом, способствовала утверждению представлений о Камю как об «экзистенциалисте». Парадокс заключался в том, что именно в этой философской работе Камю имплицитно, а иногда и открыто критиковал экзистенциализм как философскую доктрину. В «Заметке о бунте» мысль Камю сделала первый, но решительный шаг с уровня «экзистенции», то есть абсолютно независимого индивидуального существования, на основе которого шла рефлексия «Мифа о Сизифе», к почве бытия, к осмыслению человека как неотъемлемой части космоса. Эта работа была исходным наброском философии бунта, развернутой в «Бунтующем человеке», она оказалась и своеобразным философским комментарием к морали бунта, раскрытой в романе «Чума».
Литература
