О́ливер Го́лдсмит (англ. Oliver Goldsmith; 10 ноября 1730 - 4 апреля 1774) - английский прозаик, поэт и драматург ирландского происхождения, яркий представитель сентиментализма.
Биография
Сын священника. В 1749 г. окончил Тринити-колледж в Дублине, пытался продолжить медицинское образование в Эдинбурге. Не получив диплома, самопровозглашенный «доктор Голдсмит» отправился в путешествие по Европе, откуда в 1756 г. прибыл в Лондон без гроша за душой и устроился помощником аптекаря. Его публицистические очерки в большом количестве печатались в лондонской прессе, однако среди множества начинающих авторов Голдсмита выгодно выделяли изящество и лёгкость слога.
Социально-бытовые очерки с сатирическим подтекстом «Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке» (1762) принесли ему славу и позволили войти в кружок интеллектуалов во главе с Сэмюэлом Джонсоном, Эдмундом Берком и Джошуа Рейнольдсом. В 1764 г. компания основала собственный клуб, среди девяти членов-основателей которого числился и Голдсмит. В том же году большой резонанс получила его поэма «Путешественник», сопоставляющая национальные обычаи и степень удовлетворенности жизнью в различных уголках Европы.
Привычка жить на широкую ногу втянула Голдсмита в долги, и он был вынужден зарабатывать составлением компилятивных историй Греции, Рима и Англии. В 1766 г. он решился опубликовать написанный четырьмя годами ранее сентиментально-мелодраматический роман «Векфильдский священник», живоописующий гонения добродетельного священника помещиком на фоне идеализированной сельской жизни. Роман имел грандиозный успех, и в 1770 г. Голдсмит вернулся к его основным темам в поэтической анти-идиллии «Покинутая деревня».
Последним крупным произведением Голдсмита был фарс «Ночь ошибок, или Унижение паче гордости» (1773), не сходивший с английской сцены до самого XX века. Годом спустя 43-летний писатель скоропостижно скончался и был похоронен в церкви Темпла. Через 15 дней после его смерти в печати появилось «Возмездие» - серия сатирических портретов современников, облеченных Голдсмитом в форму шутливых эпитафий.
Со своим изрытым оспой лицом и даром острословия Голдсмит всегда был предметом обсуждения и преклонения в лондонском обществе. Как азартный игрок и недалекий острослов он выведен в босуэлловской «Жизни Сэмюэля Джонсона», который писал про него, что «нет человека более мудрого с пером в руке и более глупого при отсутствии оного». Более объективная характеристика содержится в биографии Голдсмита, написанной Вашингтоном Ирвингом.
Произведения
- «Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке» (1762).
- «Путешественник» (1764).
- «Векфильдский священник» (1766).
- «Покинутая деревня» (1770).
- «Ночь ошибок, или Унижение паче гордости» (1773),англ. "She Stoops to Conquer".
Экранизации
- «Ночь ошибок, или Унижение паче гордости» (1773) - Ночь ошибок (1974) - режиссёр Михаил Козаков
- один из выдающихся представителей английского Просвещения XVIII в., писатель,
проявивший одинаковую одаренность как эссеист, поэт, романист и драматург. В
каждом из этих жанров он оставил произведения, признанные классическими.
Оливеру Голдсмиту было уже около тридцати лет, когда он после долгих колебаний избрал, наконец, стезю профессионального писателя. Он родился в семье священника со скромным достатком, позади было детство в заброшенной ирландской деревушке, сельские школы с не бог весть какими учителями, потом четыре года пребывания в колледже св. Троицы в Дублине. Он не мог платить за обучение и поэтому принужден был обслуживать богатых студентов. Нескладный и некрасивый (в детстве он переболел оспой, навсегда изуродовавшей его лицо), униженный сознанием того, что его держат в университете из милости, абсолютно неспособный корпеть над тем, что не давало пищи его воображению, и презиравший усидчивую посредственность, Голдсмит прослыл тупицей и нередко был предметом насмешек и издевательств.
После окончания колледжа в 1749 г. он почти три года тщетно пытался как-то определиться; родственники надеются, что он станет священником, юристом, врачом; его посылают в Эдинбург, славившийся в то время своим медицинским факультетом. Проведя в Шотландии две зимы, Голдсмит переезжает в Лейден слушать лекции в тамошнем университете. В немногих сохранившихся письмах этого периода к родным он поначалу еще дает отчет о своих занятиях, но вскоре признается, что на лекции почти не ходит, и письма его напоминают скорее юмористические очерки нравов Шотландии и Голландии. Особенности национального склада, одежда, быт и нравы людей, их развлечения – все это схвачено метким ироническим глазом. Отдельные наблюдения, юмористические сопоставления и даже фразы из этих и более поздних писем, показавшиеся ему, по-видимому, особенно удачными, он использует много лет спустя в очерках «Гражданин мира» и в «Векфильдском священнике». Уже тогда, быть может бессознательно, у него возникла потребность бережно отбирать и копить про запас все, что поразило воображение. Подспудно в нем складывался внимательный к людям и слову художник.
Жил он в эти годы впроголодь, чувствовал себя очень одиноким: «уроду и бедняку, – писал он, – остается только довольствоваться собственным обществом, каковым свет предоставляет мне наслаждаться безо всяких ограничений» . Но ни тогда, ни в последующие, самые бедственные годы журнальной поденщины это не ожесточило его, не убило неистощимого и благожелательного интереса к людям.
В Лейдене Голдсмит пробыл недолго: его ждали иные университеты - почти полтора года странствий, когда, одержимый желанием повидать мир, он отправился в качестве «нищего философа» в путешествие по Европе. Его путь лежал через Фландрию и Францию до Парижа, потом на юг Франции, в Швейцарию и Италию; шел он пешком не только из-за отсутствия денег, но и из убеждения, что путешественник, «который промчится по Европе в почтовой карете, и философ, который исходит ее пешком, придут к совершенно различным умозаключениям». Голдсмит много повидал, сравнивал жизнь людей разных стран. Его влекло не праздное любопытство: он стремился понять человеческое сердце, постичь различия народов, обусловленные средой, государственным строем, религиями. И рядом с верой в то, что представления о разумном и неразумном повсюду одинаковы, возникала мысль, что этические нормы, обычаи, духовные ценности относительны и ни одна абстрактная теория не может сделать всех людей счастливыми, ибо что ни человек, то иные представления о счастье.
В начале 1756 г. Голдсмит возвратился в Англию. Наступили самые тяжелые для него времена. Нелегко было нищему ирландцу, получить место в Лондоне без рекомендаций и диплома; его нанимали из милости, за гроши. В течение года он сменил не одну профессию: был помощником аптекаря, корректором в типографии известного романиста и издателя Ричардсона, учителем и лекарем в одном из предместий Лондона. Весной 1757 г. Голдсмит познакомился с издателем Гриффитсом, предложившим ему на кабальных условиях сотрудничать в журнале «Ежемесячное обозрение» («Monthly review»). Голдсмит должен был рецензировать новые книги. Так он стал одним из литературных поденщиков.
Это было время, когда выражение «книжный рынок» впервые обрело реальный смысл. Литература, еще недавно зависевшая от милостей меценатов, перешла в руки предприимчивых издателей и торговцев, для которых книга была товаром. Невежественные дельцы от литературы в погоне за прибылью без всякого стеснения фабриковали чтиво, рассчитанное на самые вульгарные вкусы. Оригинальные сочинения, антологии поэзии и переводы тонули среди многотомных компиляций, кратких пересказов и описаний путешествий, т. е. в потоке откровенной макулатуры. Одновременно резко возрастает выпуск периодической литературы – журналов и газет, в большинстве своем очень недолговечных; в 50-е годы в Лондоне выходило до сорока-пятидесяти названий в неделю. К этому следует присовокупить поток анонимных брошюр и памфлетов, с помощью которых издатели рекламировали свои книги и поносили книги конкурентов. Полемика велась в грубом, оскорбительном тоне; стараясь скомпрометировать неугодного автора, анонимные писаки не брезговали ничем, в том числе и клеветой, вокруг ничтожных книг раздувался искусственный ажиотаж. Граб-стрит, на которой находилось большинство типографий и книжных лавок, стала синонимом низкопробной литературной поденщины, прибежищем беззастенчивых, продажных писак, среди которых мучительно было находиться человеку с убеждениями и талантом.
Некоторое время спустя Голдсмит начал сотрудничать и в других периодических изданиях: установлено девять названий журналов и газет, в которых он печатался в эти годы. О чем только ни приходилось ему писать в своих рецензиях и обзорах новых книг! Наряду с историческими трудами Вольтера и поэзией кельтов, эстетическим трактатом Берка и переизданиями поэзии Спенсера и Батлера, Голдсмит рецензировал пухлые трактаты о происхождении законов, наук и искусств, слащавые любовные романы, медицинские труды о лечении геморроя и о заразных болезнях скота в Англии. Одновременно с этой изнуряющей работой он переводит по заказу издателя анонимные «Мемуары протестанта...» и готовит сокращенное издание «Жизнеописаний» Плутарха. Все это печаталось без имени автора, остававшегося безвестным. Наконец, в это же время он старается урвать время для своей первой оригинальной книги – «Исследование о современном состоянии словесных наук в Европе», где после широкого обзора литературы разных стран Европы он рассказывает о бедственном положений писателей в Англии. Здесь есть строки, оказавшиеся пророческими: Голдсмит пишет, что поэт – это дитя, он не дрогнет духом при землетрясении, но испытывает смертные муки от малейших разочарований; скудная пища, ненужные треволнения, непомерный труд истощают его творческие силы и неприметно сокращают его жизнь. «Признаться, мне тяжко при мысли, что в тридцать один год я только начинаю выходить в люди, – писал он в это время брату Генри. – Хотя с тех пор, как мы с тобой виделись, я не болел ни одного дня, однако я уже не тот сильный и деятельный человек, каким ты некогда знал меня. Ты едва ли можешь себе представить, как истощили меня восемь лет разочарований, мук и учения. Представь себе бледную, печальную физиономию с двумя глубокими морщинами между бровями, с неприязненно суровым выражением и большой парик» . Эти годы разрушили много иллюзий в сознании Голдсмита. В том же письме он говорит, что, усвоив в юности привычки и представления философа, он оказался безоружным перед коварными людьми и понял, что бедняку не остается иного выбора, как быть осмотрительным и корыстным.
Корыстным и осмотрительным Голдсмит не стал. Даже в дни, когда его литературный талант был общепризнан, он остался верен себе, не приобрел джентльменского лоска и не оброс жирком благополучия. Все его манеры и позже изобличали, как писал впоследствии его друг, выдающийся английский портретист Рейнолдс, «человека, который прожил большую часть своей жизни среди простонародья».
В глазах современников Голдсмит слыл чудаком: во многом этому способствовали некрасивая внешность и эксцентрические манеры. У Голдсмита были слабости, он объяснял их «романтическим складом ума» (romantic turn), он совершал иногда нелепые с точки зрения здравого смысла поступки, мог на минуту дать волю пришедшей в голову фантазии, не по средствам и вычурно нарядиться или неожиданно для такого скромного и застенчивого человека проявить заносчивость и дерзость в обращении именно с высокомерными людьми. Но не было ли это попыткой спасти душу живую, защитить свою индивидуальность и человеческое достоинство и в ирландской провинции, где он был обречен на прозябание, и в многолюдном равнодушном Лондоне?
Поразительно, что многочисленные анекдоты о причудах и странностях Голдсмита заслонили в восприятии современников и некоторых последующих биографов истинную сущность мудрого сердцем и глубокого художника. Уже в самом начале своего творческого пути в рецензии на книгу «Од» Грея Голдсмит ясно выразил свое понимание цели творчества. «Мы не можем наблюдать, – писал он, – как становящийся известным поэт ищет успеха лишь среди узкого круга ученых, не напомнив ему мысль, которую Сократ внушал обычно своим ученикам: изучай народ. Познание народа и снискало древним бессмертие» .
Как ни тяжелы были для начинающего писателя эти годы, однако журнальные рецензии и очерки принесли ему и немалую пользу; они способствовали расширению его кругозора, помогли выработать свою манеру, свой писательский стиль, содействовали формированию его собственных суждений по самым различным проблемам литературы, да и не только литературы.
Период творчества Голдсмита был хотя кратким, но довольно интенсивным. Известность пришла к Голдсмиту после выхода цикла юмористических и сатирических очерков «Китайских писем» ("Chinese Letters", 1761), объединенных единым сюжетом и замыслом и написанных якобы философом-китайцем, приехавшим в Лондон и пораженным нелепостями английских общественных порядков и нравов. Годом позже эти очерки составили книгу «Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке» ("The Citizen of the World, or Letters from a Chinese Philosopher Residing in London to His Friends in the East"). Замысел книги был подсказан популярными в ту пору «Персидскими письмами » Монтескье .
Вслед за «Гражданином мира» в 1762 г. был написан роман «Векфильдский священник» ("The Vicar of Wakefield"), рукопись которого Голдсмит был вынужден продать издателю в силу необходимости: ему грозила долговая тюрьма. Был ли роман тогда закончен, возвращался ли к нему писатель – не известно; он был опубликован лишь четыре года спустя, в 1766 г. Прижизненной славы этот роман Голдсмиту не принес. Недоумение, с которым современная Голдсмиту критика встретила его роман, легко объяснить. «Векфильдский священник» был достаточно традиционен, чтоб применять к нему привычные мерки, и вместе с тем настолько своеобразен, что педантичное сравнение с образцами не очень помогало в нем разобраться.
В 1764 г. Голдсмит публикует свой знаменитый «Путешественник» ("The Traveller"s Prospect of Society"). В 1770 г. вышла прославившая Голдсмита поэма «Покинутая деревня» ("The Deserted Village"), изображавшая вымышленное село Оберы, разоренное и опустошенное в результате огораживания общинных земель. Настроение щемящей печали пронизывает каждую строку этой элегии. Его описание деревни было реальным и конкретным. Голдсмит трагически воспринимает разорение деревень, исчезновение традиций «старой доброй Англии». В статье «Перемены в жизни бедняков» Голдсмит писал: «Почти во всех частях королевства трудолюбивые отцы семейств изгоняются, а земли занимаются каким-нибудь предпринимателем или огораживаются, чтобы служить развлечениям и прихоти».
«Покинутая деревня» приобрела большую популярность в России благодаря переводу Жуковского (Опустевшая деревня), впервые опубликованному в 1805 г.
Однако муза Голдсмита была не только печальной. Он – один из выдающихся юмористов английской литературы, о чем свидетельствуют многие его очерки и страницы романа, но более всего написанная незадолго до смерти комедия «Ночь ошибок» (1773).
Голдсмит продолжал бедствовать до последнего дня своей жизни; будучи известным писателем, он по-прежнему вынужден был тратить силы на многотомные компиляции. Работавший очень много и напряженно, Голдсмит умер в возрасте 45 лет от болезни почек. Могила писателя не сохранилась. Когда он умер, для него не нашлось места в усыпальнице Вестминстерского аббатства. Но вскоре после смерти к Голдсмиту пришли слава и национальное признание и был установлен памятник в том же Вестминстере. На памятнике высечены слова его друга доктора Джонсона: «Любовь товарищей, верность друзей, уважение читателей воздвигли сей памятник в честь Оливера Голдсмита; он был поэтом, историком, философом; едва ли оставил какой-либо жанр литературы незатронутым, украсил любой, в котором только писал, надлежало ли возбуждать смех или извлекать слезы».
Действительно, в творчестве Голдсмита поразительным образом сочетаются сатирический «Гражданин мира» с нравоописательным романом «Векфильдский священник», печальная элегическая поэма «Покинутая деревня» с веселой, близкой к шекспировской комедией «Ночь ошибок».
Несмотря на такое жанровое разнообразие, а во многом, может быть, и благодаря ему отчетливо виден основной принцип литературного творчества Голдсмита – стремление изучать человеческую природу. Для Голдсмита каждый жанр – возможность с разных точек зрения показать одно – природу человека.
Гражданин мира (The Citizen of the World, or Letters from a Chinese Philosopher Residing in London to His Friends in the East)
Мысль опубликовать серию очерков, связанных единым сюжетом, придав им характер писем путешественника, уроженца Востока, оказавшегося в Европе, возникла у Голдсмита не случайно. Решающую роль, по-видимому, в этом сыграл огромный успех «Персидских писем» Монтескье (1721), а также повальное увлечение в Англии всем китайским. В сознании европейцев Китай был представлен в крайне идеализированном виде, как страна, где правят мудрые монархи-философы, мораль и религия которой якобы определяются естественными законами природы и разума, и т. п.
Книга Голдсмита, как и «Персидские письма» Монтескье, представляет собой как бы синтез многих жанров, характерных для просветительской литературы XVIII в. Это цикл эссе самого разнообразного содержания и характера и одновременно произведение эпистолярное – ведь очерки написаны несколькими корреспондентами. Перед читателем предстают разные человеческие индивидуальности: мудрый, терпимый Лянь Чи, стойкий в несчастьях, подчас легковерный и наивный, но чаще иронический и проницательный. Он именует себя последователем Конфуция. Два других корреспондента – сын Лянь Чи – Хингпу (он юн, пылок, неопытен, живет больше эмоциями и легко переходит от радости к отчаянию) и почтенный президент Академии церемоний – Фум Хоум, который брюзглив и убежден в превосходстве восточной цивилизации и образа жизни над европейским.
«Китайские письма» – это и восточная повесть, ибо очерки насыщены огромным ориентальным материалом – нравы и обычаи Китая и других стран Востока, восточные легенды, сентенции и имена, которыми автор пользуется и для занимательности, и для иллюстрации своей мысли об относительности человеческих представлений.
Наконец «Гражданин мира» в какой-то мере и философская повесть, с которой его роднит восприятие общественных порядков и нравов европейцев глазами человека иной культуры, иного образа жизни, а также непосредственное обсуждение философских, политических и нравственных проблем.
В книге использован и опыт европейского приключенческого романа: злоключения Хингпу и его возлюбленной Зелиды – с характерным для жанра авантюрного романа господством случая и сцеплением неожиданных обстоятельств.
В ряде очерков Голдсмит размышляет о причинах общественных бедствий и приходит к необычайно смелым для своего времени выводам. В книге обсуждаются излюбленные темы просветительской литературы и философии: какой государственный строй предпочтительней, от чего зависит расцвет наук и искусств в одни эпохи и упадок в другие, каково влияние природных условий на характер людей, цивилизацию и счастье человека и пр.
«Ночь ошибок» («Она унижается, чтобы победить, или Ночь ошибок») — комедия Оливера Голдсмита. Премьера состоялась в лондонском театре «Ковент-Гарден» 15 мая 1773 г. Пьеса имела ошеломляющий успех: 13 представлений до конца сезона. В тот же год пьеса выдержала четыре отдельных издания. Первоначальное название — «Ночь ошибок» — было заменено на более пространное (благодаря Дж. Драйдену, которому пьеса очень понравилась). Сюжет основан на реальном происшествии из жизни автора. Считается, что «Ночь ошибок» написана в противовес сентиментальным комедиям X. Келли «Ложная щепетильность» (1768 г.) и Р. Кемберленда «Индус» (1771 г.). Принципы и эстетику настоящей «веселой комедии» Голдсмит обосновал в своем трактате «Опыт о театре, или Сравнение веселой и сентиментальной комедии» (1772 г.). «Ночь ошибок» стала воплощением теоретических постулатов и создана в лучших традициях английской классической комедии нравов.
Как и в фарсе Д. Фаркера «Хитроумный план щеголей» (1707 г.), в пьесе Голдсмита«Ночь ошибок» развитие комической ситуации происходит за счет недоразумения, или ошибки: молодой шалопай Тони Лампкин пытается подшутить над двумя путешествующими джентльменами и направляет их вместо гостиницы в дом мистера Хардкасла, который поджидает в гости сына своего друга сэра Чарлза Марлоу. Не догадываясь о том, где они оказались, молодые люди ведут себя развязно, недоразумения множатся. Голдсмит прибегает к приему «двойной иронии» (например, в эпизоде с «кражей» драгоценностей Констанции Невилл), однако автор не преследует дидактической цели, — его задача рассмешить зрителя. Самый комичный персонаж Тони Лампкин, его неуемные выходки и шутки — своеобразный двигатель сюжета. Дочь хозяина дома Кейт переодевается служанкой, чтобы соблазнить молодого Марлоу, который оказывается в весьма неловком положении. Мастерски, с юмором построены диалоги Марлоу и мистера Хардкасла, Марлоу и Кейт, перепалки миссис Хардкасл и Тони.
Сэмюел Джонсон признался, что за последнее время он не видел комедии, «которая бы не просто развеселила публику, но сделала ее на толику счастливее». Противоположного мнения придерживался Г. Уолпол: «Я осуждаю не саму тему пьесы (хотя она вульгарна), но ее воплощение. В результате — ни морали, ни назидания. Пьеса противостоит сентиментальной комедии, но ничем ее не лучше».
«Ночь ошибок» Голдсмита была популярна в Америке не менее, чем в Англии. Музыкальная версия под названием «Две розы» имела успех на нью-йоркской сцене (21 ноября 1904 г., постановщик С. Стейндж). Многие театральные звезды играли в этой пьесе, среди них: Чарлз Кембл, миссис Лэнгтри, Фанни Давенпорт, Роуз Коглэн, Энни Расселл, Джулия Марлоу, Мэри Шоу, Сидни Дрю, Роберт Мэнтелл, Сирил Мод. В Нью-Йорке постановки возобновлялись в 1905,1924 и 1928 гг. Всплеск интереса к пьесе наблюдался в 1930-е годы.
В России знакомство с комедией Голдсмита началось с конца XVIII века. Пушкиноведы считают ее одним из вероятных источников повести «Барышня-крестьянка».
Универсальный творец - так можно сказать об Оливере Голдсмите. Он был равно выдающимся поэтом, романистом, драматургом, эссеистом, журналистом. Вклад его в развитие мировой литературы и мировой цивилизации в целом - неоценим. Жизнь же его была тяжёлой, одинокой и трагической.
Оливер Голдсмит, по его словам, документального подтверждения они не имеют, родился 10 ноября 1728 года в деревушке Паллесе, графство Лонгфорд в Ирландии. Он был пятым ребёнком в семье англиканского викария Чарльза Голдсмита. Мать его, урожденная Энн Джонс, была домохозяйкой.
Отец, намыкавшись на духовном поприще, решил сделать из мальчика крепкого торговца и по средствам своим не скупился на его образование. Оливер с грехом пополам научился в деревенской школе читать, писать и считать. Школьным учителем там был старый солдат, который любил рассказывать о своих похождениях. Эти рассказы пришлись на благодатную почву, и юный Голдсмит начал мечтать о путешествиях в дальние страны. Под впечатлением разыгравшейся фантазии Оливер в восемь лет стал сочинять стихи.
Пришёл срок, и отец отправил юношу в Дублинский университет. Платить за учёбу сына родителям было не по карману. Пришлось Голдсмиту добывать средства самостоятельно - он обслуживал богатых сокурсников. Нескладный и уродливый (в детстве поэт перенёс оспу), униженный и вечно кем-то понукаемый, Оливер прослыл тупицей и стал предметом всеобщих насмешек и издевательств. Для пропитания он писал стихи на заказ. Денег хватало, в Дублине Голдсмит на всю жизнь пристрастился к азартным играм. В итоге он провалил первые экзамены. Затем выправился и 27 февраля 1749 года получил степень бакалавра искусств. Отец не дождался этого радостного дня, он умер в 1747 году.
По окончании колледжа Голдсмит не смог найти работу. Он пытался изучить право, получить церковную должность, уехать в Америку. Всё безуспешно!
Тогда молодой человек решил заняться медициной, в связи с чем в 1752 году отправился в Эдинбург. Однако там, увлечённо играя в карты, он наделал долгов и вынужден был бежать в Голландию, где поначалу слушал лекции по химии и анатомии, а затем вновь промотал деньги в картёжной игре и вынужден был бросить учёбу.
В 1755 году врач-недоучка отправился в качестве «нищего философа» в путешествие по Европе. Голдсмит обошёл пешком Францию, Швейцарию, Германию и Италию. На жизнь он зарабатывал оригинальным способом: в деревнях - игрой на флейте, а в городах - научными диспутами в университетах.
Наконец, Оливер решил искать счастья в Англии, но в Лондоне поначалу никак не мог устроиться на работу по причине ирландского выговора и довольно экстравагантного вида. Весной 1757 года Голдсмит познакомился с издателем Гриффитсом, который предложил ему на кабальных условиях сотрудничества в журнале «Ежемесячное обозрение» - рецензировать там новые книги. Так поэт стал литературным подёнщиком.
Это был любопытнейший период в истории английского книгоиздательства. Раньше авторы зависели от меценатов, а с середины XVIII века литература стала приносить хороший доход, отчего проявились издатели и книготорговцы, невежественные дельцы от литературы, фабриковавшие в погоне за прибылью самое что ни на есть вульгарное чтиво. Кто-то должен был его писать, вот и нанимались за гроши графоманы разных мастей, которые без знания дела молниеносно строчили брошюрки, книжонки и статейки на потребу туповатого полуграмотного читателя. Такая работа не приносила особого дохода, но позволяла кое-как сводить концы с концами.
Неудовлетворённый подёнщиной, Голдсмит предпринял попытку уйти из книжного дела. 21 декабря 1758 года он сдавал экзамен на звание врача, но с треском провалился. А ведь ему уже было обещано место лекаря на фактории Ост-Индской компании!
Ужасное разочарование.
Оставалось только одно - попробовать стать коммерчески выгодным писателем. Первым авторским произведением Голдсмита оказалась книга «Вопрос о современном состоянии вкуса и литературы в Европе». Вышла она под псевдонимом. Надо сказать, что относительно длительное время Голдсмит почему-то скрывался от читателей и предпочитал публиковаться либо анонимно, либо под чужими именами.
Книга имела успех в образованных кругах Лондона, что позволило поэту на время закрепиться в числе более-менее уважаемых подёнщиков. В любом случае ему стали заказывать новые книги.
В 1760 году в газете «Общественные ведомости» началась публикация знаменитых «Китайских писем» (другое название «Гражданин мира»). С одной стороны, это было совершенно самостоятельное, великолепно разработанное в сюжетном отношении и гениально исполненное стилистически произведение. С другой стороны, оно вставало в один ряд с модными тогда литературными шедеврами вроде «Персидских писем» Монтескье или «Истории одной гречанки» аббата Прево. Жизнь Голдсмита начинала входить в нормальное русло. Но Оливер в очередной раз проигрался в карты, не смог заплатить долги и сел в долговую тюрьму.
Будучи под арестом, поэт от нечего делать написал одно из гениальнейших своих произведений - «Векфильдский священник». Некий издатель, обладавший хорошим чутьём на прибыль, немедленно оплатил долги картёжника в обмен на его следующую книгу.
В 1762 году вышел в свет двухтомник Голдсмита под названием «Гражданин мира». Это было собрание его статей и писем. Поскольку читателям лондонской периодики автор был уже хорошо знаком, а Голдсмит с критическими статьями на тему современной литературы и с эссе публиковался одновременно в девяти столичных журналах и газетах и пользовался популярностью среди разумных людей, книга его разошлась быстро и по приличной цене.
Биографы обычно говорят, что 1764 год стал самым счастливым годом в жизни Голдсмита. Он жил на широкую ногу, принимал в своём доме лучших людей Англии и был одним из почётных членов Литературного клуба. 19 декабря 1764 года опубликовали поэму «Путешественник». Это было первое произведение, подписанное не псевдонимом, а настоящим именем Голдсмита. Мир узнал о рождении великого поэта.
В 1770 году Голдсмит, который успел выпустить несколько компилятивных, но ставших популярными книг по истории, был избран профессором древней истории Королевской Академии. Тогда же он опубликовал поэму «Покинутая деревня».
Чуть позже поэт создал несколько комедий, причём одна из них - «Ночь ошибок» - была поставлена в Ковенгарденском театре и имела большой успех.
А затем Голдсмит в который раз проигрался в карты в пух и прах. За несколько месяцев до кончины поэт предложил одному из постоянных своих знакомцев купить у него за мизерную цену право на постановку всех его пьес. Потенциальный покупатель поставил условием право их переделки, и Голдсмит, прежде отказавшийся менять в своих произведениях хотя бы строчку, сломленный, по-видимому, постоянной борьбой с нищетой, покорно согласился.
Оливер Голдсмит скончался 4 апреля 1774 года на сорок шестом году жизни от нервной горячки. Могила его не сохранилась. Первоначально для поэта не нашлось места в усыпальнице Вестминстерского аббатства. Но вскоре после смерти к Голдсмиту пришли слава и национальное признание, и ему был установлен памятник в том же Вестминстере. В латинской эпитафии, которую сочинил глава английского литературного мира, выдающийся лексикограф и критик доктор Сэмюель Джонсон, среди прочего говорилось, что Голдсмит «…вряд ли оставил какой-либо род литературы незатронутым и украшал всё, что затрагивал».
Творчество Голдсмита было оценено в России ещё в XVIII веке. Особенно любил переводить его поэзию В.А. Жуковский.
Поэзия Оливера Голдсмита
в переводе Василия Андреевича Жуковского
Опустевшая деревня
О родина моя, Обурн благословенный!
Страна, где селянин, трудами утомленный,
Свой тягостный удел обильем услаждал,
Где ранний луч весны приятнее блистал,
Где лето медлило разлукою с полями!
Дубравы тихие с тенистыми главами!
О сени счастия, друзья весны моей, -
Ужель не возвращу блаженства оных дней,
Волшебных, райских дней, когда, судьбой забвенный,
Я миром почитал сей край уединенный!
О сладостный Обурн! как здесь я счастлив был!
Какие прелести во всём я находил!
Как всё казалось мне всегда во цвете новом!
Рыбачья хижина с соломенным покровом,
Крылатых мельниц ряд, в кустарнике ручей;
Густой, согбенный дуб с дерновою скамьей,
Любимый старцами, любовникам знакомый;
И церковь на холме, и скромны сельски домы -
Всё мой пленяло взор, всё дух питало мой!
Когда ж, в досужный час, шумящею толпой
Все жители села под древний вяз стекались -
Какие тьмы утех очам моим являлись!
Весёлый хоровод, звучащая свирель,
Сраженья, спорный бег, стрельба в далёку цель,
Проворства чудеса и силы испытанье,
Всеобщий крик и плеск победы в воздаянье,
Отважные скачки, искусство плясунов,
Свобода, резвость, смех, хор песней, гул рогов,
Красавиц робкий вид и тайное волненье,
Старушек бдительных угрюмость, подозренье,
И шутки юношей над бедным пастухом,
Который, весь в пыли, с уродливым лицом,
Стоя в кругу, смешил своею простотою,
И живость стариков за чашей круговою -
Вот прежние твои утехи, мирный край!
Но где они? Где вы, луга, цветущий рай?
Где игры поселян, весельем оживленных?
Где пышность и краса полей одушевленных?
Где счастье? где любовь? Исчезло всё - их нет!..
О родина моя, о сладость прежних лет!
О нивы, о поля, добычи запустенья!
О виды скорбные развалин, разрушенья!
В пустыню обращен природы пышный сад!
На тучных пажитях не вижу резвых стад!
Унылость на холмах! В окрестности молчанье!
Потока быстрый бег, прозрачность и сверканье
Исчезли в густоте болотных диких трав!
Ни тропки, ни следа под сенями дубрав!
Всё тихо! всё мертво! замолкли песней клики!
Лишь цапли в пустыре пронзительные крики,
Лишь чибиса в глуши печальный, редкий стон,
Лишь тихий вдалеке звонков овечьих звон
Повременно сие молчанье нарушают!
Но где твои сыны, о край утех, блуждают?
Увы! отчуждены от родины своей!
Далёко странствуют! Их путь среди степей!
Их бедственный удел - скитаться без покрова!..
Погибель той стране конечная готова,
Где злато множится и вянет цвет людей!
Презренно счастие вельможей и князей!
Их миг один творит и миг уничтожает!
Но счастье поселян с веками возрастает;
Разрушившись, оно разрушится навек!..
Где дни, о Альбион, как сельский человек,
Под сенью твоего могущества почтенный,
Владелец нив своих, в трудах не угнетенный,
Природы гордый сын, взлелеян простотой,
Богатый здравием и чистою душой,
Убожества не знал, не льстился благ стяжаньем
И был стократ блажен сокровищей незнаньем?
Дни счастия! Их нет! Корыстною рукой
Оратай отчуждён от хижины родной!
Где прежде нив моря, блистая, волновались,
Где рощи и холмы стадами оглашались,
Там ныне хищников владычество одно!
Там всё под грудами богатств погребено!
Там муками сует безумие страдает!
Там роскошь посреди сокровищ издыхает!
А вы, часы отрад, невинность, тихий сон!
Желанья скромные! надежды без препон!
Златое здравие, трудов благословенье!
Беспечность! мир души! в заботах: наслажденье! -
Где вы, прелестные? Где ваш цветущий след?
В какой далекий край направлен ваш полет?
Ах! с вами сельских благ и доблестей не стало!..
О родина моя, где счастье процветало!
Прошли, навек прошли твои златые дни!
Смотрю - лишь пустыри заглохшие одни,
Лишь дичь безмолвную, лишь тундры обретаю!
Лишь ветру, в осоке свистящему, внимаю!
Скитаюсь по полям - всё пусто, всё молчит!
К минувшим ли часам душа моя летит?
Ищу ли хижины рыбачьей под рекою
Иль дуба на холме с дерновою скамьёю -
Напрасно! Скрылось всё! Пустыня предо мной!
И вспоминание сменяется тоской!..
Я в свете странник был, пешец уединенный! -
Влача участок бед, творцом мне уделенный,
Я сладкою себя надеждой обольщал
Там кончить мирно век, где жизни дар приял!
В стране моих отцов, под сенью древ знакомых,
Исторгшись из толпы заботами гнетомых,
Свой тусклый пламенник от траты сохранить
И дни отшествия покоем озлатить!
О гордость!.. Я мечтал, в сих хижинах забвенных,
Слыть чудом посреди оратаев смиренных;
За чарой, у огня, в кругу их толковать
О том, что в долгий век мог слышать и видать!
Так заяц, по полям станицей псов гонимый,
Измученный бежит опять в лесок родимый!
Так мнил я, переждав изгнанничества срок,
Прийти, с остатком дней, в свой отчий уголок!
О, дни преклонные в тени уединенья!
Блажен, кто юных лет заботы и волненья
Венчает в старости беспечной тишиной!..
Пустынник
«Веди меня, пустыни житель,
Святой анахорет;
Близка желанная обитель;
Приветный вижу свет.
Устал я: тьма кругом густая;
Запал в глуши мой след;
Безбрежней, мнится, степь пустая,
Чем дале я вперед».
«Мой сын (в ответ пустыни житель),
Ты призраком прельщён:
Опасен твой путеводитель -
Над бездной светит он.
Здесь чадам нищеты бездомным
Отверзта дверь моя,
И скудных благ уделом скромным
Делюсь от сердца я.
Войди в гостеприимну келью;
Мой сын, перед тобой
И брашно с жесткою постелью,
И сладкий мой покой.
Кружится резвый кот пред ними;
В углу кричит сверчок;
Трещит меж листьями сухими
Блестящий огонёк».
Но молчалив пришлец угрюмый;
Печаль в его чертах;
Душа полна прискорбной думы;
И слёзы на глазах.
Ему пустынник отвечает
Сердечною тоской.
«О юный странник, что смущает
Так рано твой покой?
Иль быть убогим и бездомным
Творец тебе судил?
Иль предан другом вероломным?
Или вотще любил?
Увы! спокой себя; презренны
Утехи благ земных;
А тот, кто плачет, их лишенный,
Ещё презренней их.
Приманчив дружбы взор лукавый:
Но ах! как тень, вослед
Она за счастием, за славой,
И прочь от хилых бед.
Любовь... любовь. Прелест игрою
Отрава сладких слов,
Незрима в мире; лишь порою
Живёт у голубков.
Но, друг, ты робостью стыдливой
Свой нежный пол открыл».
И очи странник торопливый,
Краснея, опустил.
Краса сквозь легкий проникает
Стыдливости покров;
Так утро тихое сияет
Сквозь завес облаков.
Трепещут перси; взор склоненной,
Как роза, цвет ланит...
И деву-прелесть изумленный
Отшельник в госте зрит.
«Простишь ли, старец, дерзновенье,
Что робкою стопой
Вошла в твоё уединенье.
Где Бог один с тобой?
Любовь надежд моих губитель,
Моих виновник бед;
Ищу покоя, но мучитель
Тоска за мною вслед.
Отец мой знатностию, славой
И пышностью гремел;
Я дней его была забавой;
Он всё во мне имел.
И рыцари стеклись толпою:
Мне предлагали в дар
Те чистый, сходный с их душою,
А те притворный жар.
И каждый лестью вероломной
Привлечь меня мечтал...
Но в их толпе Эдвин был скромный;
Эдвин, любя, молчал.
Ему с смиренной нищетою
Судьба одно дала:
Пленять высокою душою;
И та моей была.
Роса на розе, цвет душистый
Фиалки полевой
Едва сравниться могут с чистой
Эдвиновой душой.
Но цвет с небесною росою
Живут единый миг:
Он одарен был их красою,
Я лёгкостию их.
Я гордой, хладною казалась;
Но мил он втайне был;
Увы! любя, я восхищалась,
Когда он слёзы лил.
Несчастный! он не снёс презренья;
В пустыню он помчал
Свою любовь, свои мученья -
И там в слезах увял.
Но я виновна; мне страданье;
Мне увядать в слезах;
Мне будь пустыня та изгнанье,
Где скрыт Эдвинов прах.
Над тихою его могилой
Конец свой встречу я -
И приношеньем тени милой
Пусть будет жизнь моя».
«Мальвина!» - старец восклицает,
И пал к ее ногам...
О чудо! их Эдвин лобзает;
Эдвин пред нею сам.
«Друг незабвенный, друг единый!
Опять, навек я твой!
Полна душа моя Мальвиной -
И здесь дышал тобой.
Забудь о прошлом; нет разлуки;
Сам Бог вещает нам:
Всё в жизни, радости и муки,
Отныне пополам.
Ах! будь и самый час кончины
Для двух сердец один:
Да с милой жизнию Мальвины
Угаснет и Эдвин».
Биография и обзор творчества Оливера Голдсмита
Творчество замечательного английского писателя Оливера Голдсмита поражает своим разнообразием. Он проявил одинаковую одаренность в драме, лирике, эпосе и журналистике. В историю английской поэзии он вошел как автор «Покинутой деревни». Его комедии, особенно «Ночь ошибок»,— заметная страница в истории английского театра; он — прославленный создатель романа «Векфильдский священник» и один из лучших мастеров короткого журнального очерка. Кроме того, Голдсмит писал биографии, исторические и естественнонаучные труды, рецензии и обзоры литературных новинок — и все это на протяжении немногим более десяти лет.
В его произведениях непримиримое, критическое отношение к большинству общественных институтов буржуазной Англии, к ее правящим сословиям, сознание тяжести народной судьбы и горячее сочувствие к беднякам сочетается с представлением о народе как о пассивной страдающей массе; протест против социального правопорядка соседствует с проповедью религиозного стоицизма и мечтой о добуржуазном патриархальном прошлом; гнев и сарказм сатирика — с кротостью и всепрощением. Такая противоречивость была обусловлена эпохой, характером английского Просвещения.
Столь же многогранным и поначалу несколько сбивающим с толку представляется творческий метод писателя, в котором уживаются, казалось бы, взаимоисключающие друг друга тенденции. В одних случаях он — сентименталист, в других — он активно, в теории и на практике, выступает против сентиментализма; в отдельных его произведениях можно легко обнаружить влияние портики классицизма, и в то же время многие исследователи не без основания говорят о реалистической картине эпохи, воссозданной в его романе.
Голдсмит обладал выдающимся талантом писателя-юмориста, он — замечательный мастер английского языка; легкость, естественность, лаконизм и простота его стиля вводила в грех зависти не одного из позднейших писателей. К этому следует прибавить, что как человек Голдсмит был одной из колоритнейших фигур своего времени. Его бродяжническая нищенская юность, полная тяжелых невзгод и лишений зрелость, его краткая и богатая неожиданностями литературная деятельность, его «странности» и случавшиеся с ним комические происшествия, легенды о которых ходили еще при его жизни, делали личность Голдсмита (как это было и с Руссо) крайне заманчивой для всех, кто писал об этой эпохе, об английских нравах середины XVIII века.
Сын бедного священника, Голдсмит был уроженцем Ирландии, и хотя большую часть своей жизни он провел на чужбине, но всегда с любовью вспоминал свою нищую родину; он мечтал на склоне дней вновь возвратиться в родные места и воссоздал поэтический облик ирландского села в своей поэме «Покинутая деревня». «Если я иду в оперу,— писал впоследствии Голдсмит из Лондона,— где синьора Колумба разливается в изощренных виртуозных мелодиях, я сижу и вздыхаю по камельку в Лисое (родная деревня Голдсмита.— А. И.) и «Последней ночи Джонни Армстронга» в исполнении Пегги Голден (старая молочница на ферме.— А. И.). Когда я взбираюсь ^ на Хемпстедский холм, откуда открывается великолепный вид, лучше которого не бывает в природе, я признаю его красивым, но с большей радостью я расположился бы на небольшом холме перед воротами Лисоя, и это было бы для меня самое прекрасное зрелище на земле».
Учился Голдсмит сначала в сельской школе, а потом в колледже св. Троицы в Дублине. Учился он плохо, и его считали в колледже тупицей. Фантазер и непоседа, робкий и впечатлительный, он тяготился серостью и академической безжизненностью, царившими в колледже, и грубостью наставников; бедняк, он не мог платить за обучение и потому по правилам колледжа должен был прислуживать богатым учащимся и сносить их насмешки; неудивительно, что он пытался бежать оттуда в Америку. Несколько раз родственники, с трудом собрав деньги, пытались определить его к какому-нибудь месту или отряжали учиться, но, не добравшись до цели, он оставался без денег и лошади и возвращался обратно. Ему посоветовали обратиться к епископу с просьбой о месте священника — он явился к нему на прием в ярко-красных брюках, чем изумил почтенного прелата и сразу обнаруяшл свою непригодность. Постепенно за ним сложилась репутация непутевого сумасброда, о его «чудачествах» и «странностях» стали складываться легенды, но у этого «чудака» было мудрое, исполненное любви к простым людям сердце. Позже он изучает медицину сначала в Эдинбурге, а потом в Лейдейе, но, так и не доучившись, отправляется в странствия по Европе. Он путешествовал не в карете, а пешком, с котомкой за плечами и флейтой. Играя на флейте на крестьянских праздниках, он зарабатывал себе на хлеб, а иногда принимал участие в ученых диспутах в университетах: за это кормили и давали ночлег. Так обошел он Францию, Германию, Швейцарию и Италию, изучая нравы людей. Это и были его университеты.
В начале 1756 года после продолжительных странствий в качестве «нищего философа» по странам Европы, он возвратился в Англию без профессии, без денег, без дружеской поддержки. «...И все Это в стране,— горестно констатировал он,— где одного ирландского происхождения было достаточно, чтобы остаться без работы». Он пытается как-то определиться, лечит бедняков в предместье Лондона Саутверке, потом недолго служит младшим учителем в школе (об унижениях, испытанных в это время, Голдсмит и много лет спустя не мог вспомнить без содрогания), работает корректором в типографии знаменитого Ричардсона, а затем попадает на Грабб-стрит в качестве никому не известного начинающего профессионального литератора. Пишет все, что закажут: эссе, рецензии, трактаты и пр., издает недолго свой собственный журнал «Пчела». Постоянная спешка, слишком широкий диапазон тем, о которых приходилось писать, а подчас и недостаточная осведомленность автора иногда ощутимо отражались на качестве его статей. Труд этот выматывал силы, превращался в ремесло, в «погоню за пенни», не приносил морального удовлетворения, не облегчал нищеты. «Представьте себе бледное меланхолическое лицо с двумя глубокими морщинами между бровями, с суровым негодованием в глазах и большим париком»,— писал о себе Голдсмит в те годы. Но суровая школа журналиста была и плодотворной: она подготовила писателя к созданию лучших его произведений.
«Гражданин мира, или Письма китайца»
Крупнейшее произведение Голдсмита-журналиста — серия писем-очерков, объединенных единым замыслом и героями; они публиковались на протяжении почти двух лет, а затем вышли отдельной книгой (1762) под названием «Гражданин мира, или Письма китайца». Замысел был подсказан «Персидскими письмами» Монтескье и другими произведениями такого же рода. Автором писем является якобы китаец-путешественник Лиен Чи Альтанджи, философ и гуманист, поселившийся в Лондоне с целью изучения английских нравов. Большинство писем он адресует своему другу и учителю Фюм Хоуму, президенту Акаде мии Церемоний в Пекине. В связи с самовольным отъездом Лиен Чи из Китая на его семью обрушился гнев императора, и сын его Хингпу, укрытый друзьями от гнева властителя, отправился на поиски отца. В дальнейшем пылкий юноша становится участником переписки, и авантюрная история его злоключений в разных странах, его любви и разлуки с любимой девушкой содействовала занимательности писем. Одновременно в очерках были представлены новые лондонские знакомые китайца: джентльмен в черном, ставший спутником и гидом Лиен Чи и дополнявший его критические размышления своими наблюдениями и горьким жизненным опытом; забавный нищий щеголь Тиббс и его жена, претендующие на аристократизм, и др. Таким образом, одновременно с приключенческим сюжетом сюда были включены комические жанровые эпизоды в духе романов Филдинга. Книга состоит из 123 писем, каждое из которых посвящено другой теме; по разнообразию тематики они могут конкурировать с любым прославленным английским журналом XVIII века, но вместе с тем здесь использованы достижения эпистолярного, комического и приключенческого романов.
Голдсмит проявил себя в этой книге не только как выдающийся юморист, увлекательный рассказчик и описатель нравов, но, кроме того, в обнаженной публицистической форме он представил вниманию читателей ряд современных проблем с такой сатирической остротой, с какой мало кто из английских писателей имел мужество говорить. Здесь подвергнуты беспощадному анализу все социальные и политические институты Англии XVIII века. Голдсмит прямо говорит, что он отдает предпочтение конституционной монархии, но Это вовсе не означает, что он питал на этот счет какие-нибудь иллюзии, он предпочитает ее из недоверия к буржуазному парламентаризму. Только боязнь коррупции, отравляющей английскую политическую жизнь, и политическая возня вигов и тори заставляли его предпочесть компромиссные условия английского строя (письма 50, 121). Сравнивая восточную деспотию и английский строй, он приходит к выводу, что англичане пользуются только «видимостью свободы», а на деле они испытывают такие же тяготы, как и при деспотизме, потому что и здесь ничего нельзя изменить к лучшему. Об отношении же автора к самой особе короля лучше всего свидетельствует реакция его героя Лиен Чи на смерть Георга II: «Хотя мир иногда испытывает недостаток в сапожниках, чтобы чинить обувь, но нет никакой опасности, что он будет нуждаться в императорах, чтобы управлять королевством: вследствие таких размышлений я сумел вынести потерю короля с наибольшей философской стойкостью».
Голдсмит показывает полную неспособность английских церковников быть наставниками народа; это невежественные люди, погрязшие в обжорстве, лишенные и тени духовных интересов, позорящие свой сан. Изображая такое сборище пирующих скотоподобных пастырей во главе с епископом, он обращается к ним от лица воображаемого голодного нищего: «Сорвите свои салфетки! Все, что вы съели сверх необходимого, принадлежит мне, и я требую это, как причитающееся мне по праву». Лучшие эссе в книге посвящены простым людям Англии — бедняку-сапожнику и калеке-сол-дату; в них перед читателем возникает характер простолюдина, его психология, его отчаянная борьба за существование, обрисованная сочувственным пером писателя-гуманиста. На судьбе человека в черном, воспитанного в духе благородных этических принципов просветителей и потому почувствовавшего себя в «деловом, коварном мире, как безоружный гладиатор в Риме», вынужденного подавлять свою природную доброту и человеколюбие, писатель хотел показать, что в мире лицемерных собственников нельзя обнажать свое сердце и естественные гуманные побуждения, не рискуя при этом стать жертвой насмешек и издевательства.
На страницах произведения в прямой форме и опосредствованно — через сопоставление контрастных характеров Лиен Чи и его сына — подвергается обсуждению весь комплекс вопросов, связанных с полемикой в лагере просветителей между рационалистами и руссоистами. Пока Голдсмит теоретически сравнивает цивилизацию и варварство, удовлетворение потребностей и воздержание, развит тие наук и неведение, он почти во всем приближается к лагерю противников Руссо. Но как только писатель пытается практически разрешить проблемы, выдвигаемые английской действительностью, то сразу же, не замечая собственной непоследовательности, обличает неумеренную роскошь, требует экономии и воздержания, ополчается против несовершенства философских систем, мечтает о патриархальной сельской идиллии прошлого вдали от многолюдного Лондона и решительно склоняется на сторону сердца, исполненного отзывчивости и сострадания. Вот почему, оставаясь просветителем, Голдсмит с такой силой выразил в своем творчестве начинающийся кризис просветительской идеологии и отдал немалую дань сентиментализму.
Для русского читателя небезынтересен тот факт, что и в журнальных статьях Голдсмита и в его «Письмах китайца» часто упоминается наша страна. Журнальные очерки писателя — еще одно свидетельство того, что после Петра Россия привлекает к себе все большее внимание и не признавать ее исторического значения уже не могут мыслители XVIII века на Западе. В очерках Голдсмита не раз упоминается Петр, к которому он, как и Вольтер, испытывает почтительное уважение как к реформатору и просвещенному монарху, он называет Петра «необычайным государем». Во время своего путешествия Хингпу и его возлюбленная Зелис плывут по Волге, где на них нападает отряд, состоящий из крестьян, бежавших от произвола помещиков в леса и находящихся вне закона. Они лишены средств существования и объединяются для самозащиты и нападения на караваны в отряды, ибо это единственный источник их пропитания. Суровость законов лишь увеличивает их ожесточение. Пойманных властями крестьян ожидает мучительное наказание: их подвешивают под ребра на железных крючьях и ставят виселицу на плоты, которые пускают, вниз по течению, оставляя несчастных умирать в мучительной агонии. Так на страницах произведения возникают страшные картины ужасов крепостничества незадолго до пугачевского восстания.
«Векфильдский священник»
В середине 60-х годов имя Голдсмита уже известно в писательских кругах, он становится участником Литературного клуба, возглавляемого авторитетнейшим критиком середины века д-ром Джонсоном. Но жизнь его мало изменилась; он по-прежнему нуждался, зависел от издателей, и часто перед ним маячила угроза тюрьмы. Характерна в этом отношении история публикации его единственного романа «Векфильдский священник» (1766). Однажды, как повествуют биографы Голдсмита, когда писатель задолжал своей квартирной хозяйке и та грозила упрятать его в долговую тюрьму, его навестил д-р Джонсон; желая помочь собрату по перу, критик осведомился, нет ли у него какой-нибудь рукописи, которую можно было бы предложить издателю, и тогда Голдсмит будто бы показал ему рукопись законченного романа и выразил робкую надежду, что за него можно будет получить хотя бы немного денег. Это и был «Век-фильдский священник». Прочитав роман, Джонсон пришел в восхищение и тут же отнес рукопись издателю. Да полученные деньги удалось вызволить автора из беды, но издатель несколько лет медлил с публикацией романа, не будучи уверен в его успехе. Однако читатели подтвердили оценку Джонсона, и с тех пор роман десятки раз переиздавался на многих языках.
В романе изображены злоключения, выпавшие на долю сельского священника Примроза и его семьи. Сначала банкротство купца, коему он доверил все свое состояние, разорило семью и положило конец их обеспеченному, беспечальному существованию. После Этого священник вынужден был покинуть Векфильд и поселиться в другом, более бедном приходе, на земле, принадлежащей помещику Торнхиллу. Первая половина этого небольшого (в сравнении с пухлыми английскими романами XVIII века) произведения рисует жизнь семьи священника на новом месте, где они вскоре как будто оправились от несчастья и зажили почти как прежде. Все свободное от церковных обязанностей время Примроз и его младший сын Мозес (старший сын Джордж отправился странствовать в поисках счастья) трудятся в поле как простые крестьяне, от восхода солнца и дотемна (впрочем, об этом в романе говорится только вскользь), в то время как его жена и обе дочери Оливия и Софья занимаются хозяйством по дому и ухаживают за двумя малышами.
Это замкнутый, патриархальный, не чуждый мещанского самодовольства и суетного тщеславия перед соседями семейный мирок, показанный на очень камерном фоне одного сельского прихода. В этой почти начисто лишенной событий жизни («...все наши приключения совершались подле камина, а путешествия ограничивались переселением из летних спален в зимние и из зимних — в летние») каждый пустяк приобретает в глазах людей необычайную важность и значение. Вот почему, например, о достоинствах крыжовенной настойки — гордости семейной кухни — священник рассуждает «со всей беспристрастностью историка». Здесь играют в лото и фанты и в еще более незамысловатую игру «Где туфелька?» и целую неделю изощряют свою изобретательность над тем, чтобы без особых затрат затмить нарядом всех женщин околотка во время воскресной проповеди; здесь нет особых умственных интересов или особых духовных стремлений. Даже сам Примроз достаточно прост, а уж его домочадцы и того более. Никак не желая примириться со своим новым положением и жить как подобает «благопристойной бедности», дочери не хотят отстать от привычек богатых барышень, и тщеславие, зависть, непомерные претензии и легкомыслие в немалой мере послужили причиной их дальнейших бедствий. Впрочем, как только этот семейный утлый челн становится игрушкой зловещих сил окружающей социальной среды, сталкивается с пороками и злой волей власть имущих, так сразу слабости гонимых и беззащитных бедняков, какими они на самом деле являются, новятся очень извинительными и понятными. Откуда и взяться в этой среде иным интересам и устремлениям? Голдсмит не погрешил здесь против истины.
Помещик Торнхилл, известный в округе ловелас и насильник, начинает дарить своим вниманием Оливию, и та, обуреваемая тщеславием и поощряемая своей матерью, надеется женить на себе помещика, преследующего совсем иные цели. Постепенно в эту безнадежную и опасную затею втягивается все семейство; даже Примроз, укоряющий своих домочадцев в легкомыслии и безрассудстве, не может устоять и вместе со всеми деятельно обсуждает план окончательной победы над сквайром. Но все это по сути дела только еще экспозиция, изложенная обстоятельно и неторопливо в жанре семейного романа. Затем с середины книги характер повествования резко меняется, и перед нами уже приключенческий роман, но не комический, как у Филдинга, а резко драматический. Думается, что первого издателя не могла не смутить такая жанровая необычность Произведения. Решив добиться своего, Торнхилл склоняет Оливию бежать с ним и, обольстив, бросает ее. Старый Примроз устремляется на поиски исчезнувшей дочери, и вот начинается традиционная история дорожных странствий. Тем временем Торнхилл сватается к невесте старшего сына Примроза Джорджа, а чтобы избавиться от соперника, «благодетельствует» его — помогает ему получить место лейтенанта в одном из полков, отправляющихся в Индию, и милостиво одалживает необходимые для этого деньги, получив взамен у простодушного Примроза денежное обязательство. Теперь Примроз и его семья, пострадавшая к тому же от пожара и не уплатившая вовремя арендной платы, оказываются целиком во власти бесчестного негодяя. Когда Примроз узнал, наконец, кто погубил его дочь, и дал волю своему негодованию, помещик решил с ним расправиться. Самое примечательное, что все свои злодеяния он совершает на вполне «законном» основании: за неуплату аренды у Примроза отнимают и продают за бесценок скот, семью выбрасывают зимой на улицу, а самого священника заключают в тюрьму. И здесь Голдсмит тем более не погрешил против истины.
Многие страницы романа принадлежат к лучшим обличительным достижениям просветительского реализма. Голдсмит показал абсолютную беззащитность английского бедняка и абсолютную безнаказанность дворянина-помещика, нагло издевавшегося над своей жертвой. Зто предел отчаяния. Правда жизни и логика повествования, казалось, неизбежно должны были привести к трагическому финалу, но... тут вступает в свои права «поэтическая справедливость», притом в самом нарочитом виде. Как по мановению волшебной палочки на протяжении каких-нибудь пятнадцати страниц события круто меняются и полностью восстанавливается счастье и благополучие семейства Примрозов, тогда как негодяй Торнхилл разоблачен и наказан. Зт0 самые неубедительные и совершенно неправдоподобные страницы романа. Здесь все строится на случайных счастливых совпадениях: случайно оказалось, что Оливию и Торнхилла венчали всерьез, о чем последний и не подозревал, случайно через город проезжала невеста Торнхилла и возлюбленная Джорджа — мисс Уилмотт — и узнала всю правду об обоих претендентах на свою руку, случайно старый друг Примрозов мистер Берчелл оказался свидетелем похищения младшей дочери Примроза Софьи и вызволил ее и пр. и пр. Этих случайностей так много, что автор и сам почувствовал необходимость оправдать эти «чудесные совпадения», заверив читателя, что они случаются повседневно.
Другая уязвимая сторона романа — один из главных его героев, дядя Торнхилла, сэр Уильям Торнхилл, «обладатель огромного состояния и чрезвычайно влиятельный человек, ...к словам которого прислушивалась целая политическая "партия...», выступающий под именем простодушного добряка Берчелла. Как сам он о себе рассказывает, в молодые годы, обладая пылкой душой и отзывчивым сердцем, он стремился всем помочь и едва не разорился и не погубил себя, но вовремя опомнился и стал «разумней и умеренней» в своих благодеяниях. Раз в год появляется он в здешних краях и живет никем не узнанный под чужим именем; шагает по дорогам с увесистой палкой, ночует у крестьян, охотно работает в поле вместе с семейством Примроза и при этом «не жалея сил, старается за двоих»; любит играть с детьми и терпеливо сносит колкости и фамильярное обращение жены Примроза, третирующей его как человека, по неразумию своему впавшего в бедность. И песни простые он любит, и игрой в жмурки не брезгует, и в медицине разбирается, а когда надо догнать мошенника, то оказывается, что Этот вельможа к тому же еще и бегает лучше всех, чем сам немало гордится. И при этом он прост, незлоблив, справедлив и тайно стоит на страже добродетели. Полная безжизненность и нереальность этого персонажа особенно очевидна в финале романа, когда, приняв свой истинный и весьма импозантный облик, он творит суд и расправу над племянником и восстанавливает попранную справедливость. Здесь сэр Уильям напоминает «бога из машины» в финалах античных трагедий. Любопытно, что племянник нагло объявляет ему при этом, что не очень-то его боится, поскольку у него остаются деньги, перешедшие к нему по брачному контракту. Что же заставило Голдсмита создать такой характер? Желание приукрасить действительность? Вряд ли. Скорее всего, желая убедить примером, он, как это часто бывало у просветителей, хотел побудить власть имущих вести себя подобно сэру Уильяму: быть ближе к народу и стоять на страже закона...
Роману можно предъявить и другие упреки. Дочери Примроза, например, так похожи друг на друга, что их нетрудно перепутать. В романе, в первой его половине, зачастую видят восхваление застойной мещанской жизни, стремление придать прозябанию облик счастливой идиллии. Наконец, здесь, как, может быть, ни в одном другом классическом английском романе XVIII века, сказались религиозные христианские воззрения на жизнь. Кульминацией романа является проповедь, которую Примроз в самый скорбный час своей жизни, когда дух его сломился под бременем обрушившихся бедствий, обращает к арестованным, таким же нищим, гонимым и отторгнутым от общества беднякам, как он сам. Он говорит о несостоятельности философии, бессильной облегчить страдания обездоленных, и о том, что одна только религия способна доставить бедняку утешение, он проповедует пассивное терпение и все свои надежды возлагает на загробную жизнь. Проповедь рта, без сомнения, вызвана чувством кризиса просветительской философии, оказавшейся бессильной перед многими реальными противоречиями и проблемами, которые выдвигала буржуазная действительность. Но священник Примроз не Голдсмит, и рта проповедь отнюдь не означает отказа самого писателя от завоеваний Просвещения, не означает его неверия в силы разума. Ведь почти в то же самое время Голдсмит в своих «Письмах китайца» утверждал, что «в цивилизованном обществе тот человек, пусть в лохмотьях, который обладает могуществом увеличивать силу добродетели с помощью печати, приносит больше реальной пользы, чем сорок тучных браминов или бонз, хотя бы они проповедовали так часто, так громко и так долго, как никогда прежде; человек, пусть в лохмотьях..., который развлекает, ставя своей целью совершенствование людей, более полезен в кругу образованных, чем двадцать кардиналов со всем их пурпуром, украшенных всем щегольством схоластического блеска».
Перед нами одно из кричащих противоречий, выявившихся на позднем этапе Просвещения и с необычайной наглядностью сказавшихся в романе да и во всем творчестве Голдсмита. Здесь заложены и объективные причины возникновения сентиментализма. Да, герой призывает во всех случаях жизни обращаться к религии, но здесь же он говорит: «Кто хочет познать страдания бедных, должен сам испытать жизнь и многое претерпеть. Разглагольствовать же о земных преимуществах бедных — это повторять заведомую и никому не нужную ложь... Никакие потуги самого утонченного воображения не могут заглушить муки голода, придать ароматную свежесть тяжкому воздуху сырой темницы, смягчить страдания разбитого сердца. Смерть — пустяки, и всякий в состоянии перенести ее, но муки, муки ужасны, их не может выдержать никто». Ведь и таких слов нет в других английских романах XVIII века. Таких проповедей никогда не произносил добродушный пастор Адамс у Филдинга и тем более пастор Йорик у Стерна.
Роман написан от первого лица. В этом затянувшемся на сотни страниц монологе Голдсмит не только сумел избежать однообразия интонаций, но и в косвенной форме выразить свое отношение к самому рассказчику. И хотя Примроз дорог и близок автору многими своими нравственными качествами, своей сердечностью, добротой и любовью к людям, своей близостью к обездоленным, автор не скрывает слабостей, смешных сторон своего героя, его наивности, иногда доходящей до простоватости, недальновидности, неумения разбираться в людях вследствие своей наивной веры в их естественную доброту, ни того, что фактически он не в состоянии справиться со своим семейством и нравом своей «кроткой» жены, ни многого другого. При всей своей честности он настолько подпадает под влияние женской половины семейства, что, сам не замечая двусмысленности своего поведения, позволяет использовать влюбленного в Оливию и ничего не подозревающего фермера в качестве приманки для уловления богатого жениха-помещика. Он тщеславен, и как ни восхищается умом и достоинствами Берчелла, как ни проповедует о достоинствах честной бедности, а все-таки и помыслить не может о браке дочери с ним. Но все эти слабости даны снисходительно, с мягким юмором, это все естественные проявления человеческой природы, и все это не мешает автору любить Примроза и видеть в нем не только своего героя, но и одновременно человека, которому ничто, или во всяком случае многое человеческое, не чуждо.
Наличие в романе комических персонажей (Мозес), юмористических сцен, сама юмористическая интонация, с которой автор повествует о жизни своих героев, свидетельствуют о том, что Это произведение Голдсмита не укладывается полностью в рамки романа.
Покинутая деревня
Опубликование в 1770 году поэмы «Покинутая деревня» сразу поставило Голдсмита в один ряд с крупнейшими портами Англии. Это была первая попытка изобразить в английской поэзии крестьянскую жизнь не в традиционном условном пасторальном плане. Голдсмит рисует здесь вымышленное село Оберн, разоренное и опустевшее в результате огораживания общинных земель; в центре его внимания — трагедия английского крестьянства в эпоху промышленного переворота. Настроение щемящей печали и тоски пронизывает здесь каждую строку. Поэма строится на контрастном сопоставлении картин недавнего счастливого прошлого и нынешних бедствий и разорения. При этом прошлое при всей конкретности отдельных картин и деталей изображается все же в приукрашенном, идеализированном виде. Здесь совсем нет картин тяжелого крестьянского труда, и это неудивительно, иначе как удалось бы Голдсмиту изобразить прошлое в столь радужных тонах. Зато с умилением и тоской о невозвратном прошлом рисует он бесхитростное веселье поселян после трудового дня: проказы сельских озорников, танцы на лужайке, состязания в ловкости и пр. В поэме несколько более обстоятельно обрисованы местный пастор и школьный учитель. Первый так же беден, как и его односельчане; он исполнен чувства собственного достоинства, никому не льстит и ни перед кем не заискивает; он полон сострадания к беднякам и снисходителен к их человеческим слабостям, и у его гостеприимного очага находят себе пристанище калека-солдат и бездомные нищие. Он очень напоминает собой Примроза. Голдсмит был убежден, что только священник, разделяющий нужды бедняков и несущий им слово утешения, достоин звания пастыря. Изображается здесь и сельский трактир с его немудреной обстановкой, с двенадцатью полезными советами, украшающими его стены, и разбитыми чашками, расставленными над камином, с его завсегдатаями-крестьянами, пришедшими сюда, чтобы хоть на часок забыть о своих заботах, и обсуждающими допотопные политические новости.
«Но все это бесследно исчезло» — печальным рефреном повторяются в поэме эти слова. Нет ни коттеджей, ни хлопотуньи-мельницы, остались лишь одни заросшие травой руины; все обезлюдело вокруг, и лишь одинокая нищая вдова доживает здесь свой век, да выпь оглашает все вокруг своим печальным криком. Виной тому «рука насильника», «надменное богатство», захватившее все вокруг, ограбившее поля; и там, где прежде кормилось множество крестьян, теперь раскинулись в своем «бесплодном великолепии» дворцы, пруды и парки господ, земля для них — сад, но для терзаемых голодом бедняков она теперь могила. Солидаризируясь с Руссо, Голдсмит проклинает роскошь и расточительность, погоню за утонченными удовольствиями, в которых наивно видит едва ли не главную причину всех бед. Но тут же он проницательно говорит об исчезновении свободного английского крестьянства и понимает, что это трагическое следствие уродливого буржуазного прогресса — «бездушные плоды торговли», он подмечает пропасть, отделяющую экономическое процветание страны от народного счастья.
Зло пядь за пядью землю похищает,
Богатство копится, а человек нищает.
Пусть лорды процветают или мрут —
Они и снова, как трава, взойдут.
Крестьянство же, родной страны основа,
Раз истребленное, не возродится снова.
(Пер. А. Горшкова)
В конце поэмы Голдсмит пытается проследить дальнейшую судьбу покинувших родные места крестьян: если они попытаются освоить другие скудные пастбища, лендлорды отнимут их, а если устремятся в город, где еще разительней контрасты роскоши и нищеты, где ремесленник гибнет от изнурительного труда, где с дворцами соседствуют виселицы, им негде будет приклонить там голову. Там сельских девушек ожидает улица и смерть от болезней: строки, посвященные бездомной иззябшей девушке, лежащей у входа в хоромы своего бессердечного совратителя, быть может, самые патетические во всей поэме.
Несмотря на характерную для поэмы идеализацию патриархального крестьянского существования, обрисованного в идиллических тонах, представленного, как это вообще было присуще сентиментализму, в виде единственного прибежища и средства против нового уклада, произведение это представляло собой немалый шаг вперед по сравнению с классицистским изображением сельской жизни. Это уже не пастораль, лишенная исторического, национального и социального колорита, и ее герои уже не условные пастушки Кори-доны и Дафнисы. Сундук в трактире, заменяющий ночью постель, и пол, посыпанный песком,— таких «низких» деталей пасторальная поэзия гнушалась. Смуглолицый могучий кузнец, который наклонился к говорящим, чтобы получше расслышать, о чем они толкуют,— и этим одним жестом точно схвачена особенность человека такой профессии — наблюдение необычайно меткое и реалистическое. И все-таки назвать ее вполне реалистической поэмой из крестьянской жизни еще нельзя. Композиция поэмы свободна, в ней нет ничего похожего на логически последовательное многостороннее рассмотрение темы. Автор свободно отдается своим чувствам, композицию поэмы как будто диктует его сердце; воспоминания о былом сменяются гневом по поводу происходящего; каждый эпизод глубоко насыщен личным авторским отношением, здесь чувствуется лично увиденное и пережитое, что подтверждается и самим Голдсмитом в его посвящении поэмы знаменитому художнику Рейнольдсу. Ни один из современников Голдсмита не только в поэзии, но и в романе не рассказал с такой трагической силой о последствиях промышленного переворота; демократизм писателя, его сочувствие обездоленным проявилось здесь сильнее всего.
