Константин Паустовский является классиком в литературе двадцатого века. Все произведения с удовольствием читают взрослые, и дети они олицетворяют человеческое и писательское благородство. Родился Паустовский в Москве в интеллигентной семье, театралов любящих играть на рояле и петь. Умер в семьдесят шесть лет. Учился в Киеве в классической гимназии. Его родители развелись и ему, пришлось подрабатывать преподавателем.
После окончания гимназии, он поступил в Киевский университет на юридический факультет, но мечтал стать писателем. Для себя он решил, для писательской деятельности нужно "уйти в жизнь" и приобрести жизненный опыт. В Москве, он работает вагоновожатый, за тем устраивается санитаром на тыловой поезд, сменяет много разных профессий, был даже рыбаком на Азовском море.
В свободное, от работы время писал рассказы. Во время революции трудился в Москве в газете репортером и описывал события. Во время Отечественной войны он военный корреспондент. После войны Паустовский занимается литературной деятельности и пишет: романы, повести, а также рассказы и сказки для детей. Книга "Рассказы и сказки о животных и природе". В неё вошли известные рассказы:
Константин Георгиевич Паустовский родился на свет 31 мая 1892 года в Москве. Вырос в семье Георгия Максимовича Паустовского и Марии Григорьевны Паустовской, имел двух братьев и сестру. В 1904 году поступил в Киевскую гимназию. Любимым предметом в гимназии была география и литература.
В 1912 году, много раз поменяв места жительства и школы, юноша начинает обучение на историко-филологическом факультете Киевского университета, оканчивает 2 курса. После начала первой мировой войны переводится в Московский университет, но вскоре оставляет его и начинает работать. Сменив множество профессий, устраивается санитаром на фронт, участвует в отступлении русской армии. После гибели братьев возвращается в Москву к матери и сестре, но долго там не задерживается. Молодой человек путешествует по всему югу России, два года живёт в Одессе, работая в газете “Маяк”, а затем покидает Одессу, уезжает на Кавказ, также посещая северную Персию.
В 1923 году возвращается в столицу. Пару лет работает редактором в телеграфном агентстве и начинает печататься. 1930-ые годы также проводит в путешествиях по стране, выпуская множество очерков, повестей. Во времена Великой Отечественной войны становится военным журналистом, служит на Южном фронте. В августе 1941 года завершает службу ради работы над пьесой для Московского художественного театра, переезжает в Алма-Ату, где садится за написание пьесы “Пока не остановится сердце” и романа “Дым отечества”.
В 1950-ые годы живет в Москве и в Тарусе, становится одним из составителей сборников “Литературная Москва” и “Тарусские страницы”. После получения всемирного признания путешествует по Европе, проживает на острове Капри. В 1966 году подписывает письмо деятелей науки и культуры о недопустимости реабилитации Сталина. Умирает 14 июля 1968 в Москве после затяжной болезни астмой.
Для детей 3 класс, 4 класс, 5 класс.
Биография по датам и интересные факты. Самое главное.
Габудалла Тукай это советский, татарский народный писатель. Его считают основателем современного татарского языка. Он внес огромный вклад в развитие татарской литературы. За свою короткую жизнь он смог изменить многих писателе, в том числе и русских.
Константин Георгиевич Паустовский родился 19 (31) мая 1892 года в Москве в семье железнодорожного статистика.
Отец, по словам Паустовского, «был неисправимым мечтателем и протестантом», из-за чего постоянно менял места работы. После нескольких переездов семья поселилась в Киеве. Паустовский учился в 1-й Киевской классической гимназии. Когда он был в шестом классе, отец оставил семью, и Паустовский был вынужден самостоятельно зарабатывать на жизнь и учебу репетиторством.
В 1911-1913 гг . К. Паустовский учился в Киевском университете на естественно-историческом факультете, затем на юридическом факультете Московского университета, но не окончил его. Огромное влияние на Паустовского, особенно в годы юности, оказал А. Грин. Первый небольшой рассказ Паустовского «На воде» (1912 ), написанный в последний год учебы в гимназии, был напечатан в киевском альманахе «Огни».
С 1913 по 1929 гг . сменил много профессий. Первая мировая война заставила его прервать учебу. Паустовский стал вожатым на московском трамвае, работал на санитарном поезде. В 1915 с полевым санитарным отрядом отступал вместе с русской армией по Польше и Белоруссии.
После гибели на фронте двух старших братьев Паустовский вернулся к матери в Москву, но вскоре снова начал скитальческую жизнь. В течение года работал на металлургических заводах в Екатеринославе и Юзовке и на котельном заводе в Таганроге. В 1916 стал рыбаком в артели на Азовском море.
В начале 20-х годов печатался в газете «Моряк» (Одесса), «Маяк» (Батум). Первый роман «Романтики» написан в 1916-1923 гг . (опубл. 1935 ); почти не касаясь биографий своих героев, Паустовский обращается исключительно к жизни чувства. Его герои думают о творчестве, о «ярких словах», которых не надо бояться. Избегая будничных слов и впечатлений, они замечают необычное и трогательное в окружающем пейзаже, в человеческом лице, и это определяет стиль романа. Как и в романе «Блистающие облака» (1929 ), здесь отчетливо проявились особенности прозы Паустовского: подчеркнутый интерес к добрым чувствам человека, к мужеству, доверию, высокому благородству и взаимопониманию.
Февральскую и октябрьскую революции 1917 года Паустовский встретил в Москве. После победы советской власти начал работать журналистом и «жил напряженной жизнью газетных редакций». Но вскоре писателя вновь «завертело»: он уехал в Киев, куда перебралась его мать, пережил там несколько переворотов во время Гражданской войны. Вскоре Паустовский оказался в Одессе, где попал в среду молодых писателей – И. Ильфа, И. Бабеля, Э. Багрицкого, Г. Шенгели и др. Прожив два года в Одессе, уехал в Сухум, затем перебрался в Батум, потом – в Тифлис. Странствия по Кавказу привели Паустовского в Армению и северную Персию.
В 1923 году Паустовский вернулся в Москву и начал работать редактором РОСТА. В это время печатались не только его очерки, но и рассказы. В 1928 вышел первый сборник рассказов Паустовского «Встречные корабли».
В ранних повестях и рассказах («Лихорадка», 1925 ; «Этикетки для колониальных товаров», 1928 ; «Черное море», 1936 , и др.) мечты о дальних странах, путешествиях, встречи и разлуки занимают большое место, подчиняя себе другие жизненные обстоятельства.
С годами проза Паустовского существенно меняется, но писатель никогда не отказывается от того общего ее колорита, который дал основания называть эту прозу романтической. Уверенность в том, что «истинное счастье – это прежде всего удел знающих, а не невежд», в высокой этической ценности разнообразных знаний человека о своей земле и ее природе определила характер повестей «Кара-Бугаз» (1932 ), «Колхида» (1934 ) и многочисленных рассказов. Паустовский обращается и к русской истории, по-прежнему изображая только наиболее высокие человеческие свойства.
После выхода в свет «Кара-Бугаз» Паустовский оставил службу и стал профессиональным писателем. По-прежнему много ездил, жил на Кольском полуострове и в Украине, побывал на Волге, Каме, Дону, Днепре и других великих реках, в Средней Азии, в Крыму, на Алтае, в Пскове, Новгороде, в Белоруссии и других местах. Особое место в его творчестве занимает Мещерский край, где Паустовский подолгу жил один или с друзьями-писателями – А. Гайдаром, Р. Фраерманом и др.
Во второй половине 30-х годов К. Паустовский публикует главным образом небольшие рассказы. В них, как правило, мало событий; фабула тонет в подробно развернутом, неторопливом «лирическом» сюжете. В цикле рассказов «Летние дни» (1937 ) жизнь изображена как «неторопливое счастье». Герои здесь просты и искренни в отношениях друг с другом, они доверчивы и нерасчетливы, лишены мелочности и подозрительности. Это рассказы о рыбной ловле – деле, которым занимаются для отдыха, рассказы о людях, настоящее дело которых не показано, а лишь подразумевается. Константин Георгиевич всё чаще пишет о творчестве, о труде человека искусства – художника, музыканта, писателя: книги «Орест Кипренский» (1937 ), «Тарас Шевченко» (1939 ), «Повесть о лесах» (1949 ), «Золотая роза» (1956 ) – повесть о литературе, о «прекрасной сущности писательского труда», о ценности точно найденного слова. Паустовский рассказывает, как были написаны многие из его рассказов и повестей, показывает «тот писательский житейский материал, из которого рождается проза».
В годы Великой Отечественной войны Паустовский работал военным корреспондентом и писал рассказы, среди них «Снег» (1943 ) и «Дождливый рассвет» (1945 ), которые критики назвали нежнейшими лирическими акварелями. В 1950-е годы Паустовский жил в Москве и в Тарусе на Оке. Стал одним из составителей важнейших коллективных сборников демократического направления «Литературная Москва» (1956 ) и «Тарусские страницы» (1961 ). В годы «оттепели» активно выступал за литературную и политическую реабилитацию гонимых при Сталине писателей – Бабеля, Ю. Олеши, Булгакова, А. Грина, Н. Заболоцкого и др.
В послевоенные годы Паустовский работает над большой автобиографической эпопеей «Повесть о жизни» (первая часть «Далекие годы», 1945 ; вторая часть «Беспокойная юность», 1955 ; третья часть «Начало неведомого века», 1957 ; четвертая часть «Время больших ожиданий», 1959 ; пятая часть «Бросок на юг», 1960 ; шестая часть «Книга скитаний», 1963 ), где отразилась жизнь России первых десятилетий 20 века с грандиозными потрясениями войн и революций. Разнообразные факты, обдуманный выбор памятных подробностей пестрой жизни столицы и провинции революционных лет, бесчисленное количество известных и неизвестных лиц, очерченных немногими штрихами, - всё это делает автобиографические книги К. Паустовского волнующим литературным документом времени. Книги Константина Паустовского переведены на многие иностранные языки.
В середине 1950-х годов к Паустовскому пришло мировое признание. Паустовский получил возможность путешествовать по Европе. Он побывал в Болгарии, Чехословакии, Польше, Турции, Греции, Швеции, Италии и др. странах; в 1965 году долго жил на о. Капри. Впечатления от этих поездок легли в основу рассказов и путевых очерков 1950–1960-х годов «Итальянские встречи», «Мимолетный Париж», «Огни Ла-Манша» и др. Творчество Паустовского оказало огромное влияние на писателей, принадлежащих к так называемой «школе лирической прозы», – Ю. Казакова, С. Антонова, В. Солоухина, В. Конецкого и др.
Константин Георгиевич Паустовский родился 19(31).5.1892 года в Москве. Кроме него, в семье было ещё трое детей два брата и сестра. Отец писателя был железнодорожным служащим, и семья часто переезжала с места на место: после Москвы они жили в Пскове, Вильно, Киеве. В 1911, в последнем классе гимназии, Костя Паустовский написал свой первый рассказ, и он был напечатан в киевском литературном журнале «Огни».
Константин Георгиевич переменил много профессий: он был вожатым и кондуктором московского трамвая, рабочим на металлургических заводах в Донбассе и Таганроге, рыбаком, санитаром в армии во время Первой мировой войны, служащим, преподавателем русской литературы, журналистом. В гражданскую войну Паустовский воевал в Красной Армии. Во время Великой Отечественной войны был военным корреспондентом на Южном фронте.
За свою большую писательскую жизнь он побывал во многих уголках нашей страны. «Почти каждая моя книга — это поездка. Или, вернее, каждая поездка - это книга», — говорил Паустовский. Он изъездил Кавказ и Украину, Волгу, Каму, Дон, Днепр, Оку и Десну, был в Средней Азии, на Алтае, в Сибири, Прионежье, на Балтике.
Но особенно горячо полюбил он Мещеру — сказочно красивый край между Владимиром и Рязанью, — куда приехал впервые в 1930. Там было всё, что привлекало писателя с самого детства, — «глухие леса, озёра, извилистые лесные реки, заброшенные дороги и даже постоялые дворы». Паустовский писал, что Мещере он «обязан многими своими рассказами, «Летними днями» и маленькой повестью «Мещерская сторона». Перу Паустовского принадлежат цикл рассказов для детей и несколько сказок. Они учат любить родную природу, быть наблюдательным, видеть в обычном необычное и уметь фантазировать, быть добрым, честным, способным признать и самому исправить свою вину. Эти важные человеческие качества так необходимы в жизни.
Книги Паустовского переведены на многие иностранные языки.
Награжден орденом Ленина, двумя другими орденами и медалью.
Умер писатель — 14.7.1968 г.; похоронен в г. Таруса Калужской области.
__________________________________________________
БАРСУЧИЙ НОС
Озеро около берегов было засыпано ворохами желтых листьев. Их было так
много, что мы не могли ловить рыбу. Лески ложились на листья и не тонули.
Приходилось выезжать на старом челне на середину озера, где доцветали
кувшинки и голубая вода казалась черной, как деготь.
Там мы ловили разноцветных окуней. Они бились и сверкали в траве, как
сказочные японские петухи. Мы вытаскивали оловянную плотву и ершей с
глазами, похожими на две маленькие луны. Щуки ляскали на нас мелкими, как
иглы, зубами.
Стояла осень в солнце и туманах. Сквозь облетевшие леса были видны
далекие облака и синий густой воздух. По ночам в зарослях вокруг нас
шевелились и дрожали низкие звезды.
У нас на стоянке горел костер. Мы жгли его весь день и ночь напролет,
чтобы отгонять волков, — они тихо выли по дальним берегам озера. Их
беспокоили дым костра и веселые человеческие крики.
Мы были уверены, что огонь пугает зверей, но однажды вечером в траве у
костра начал сердито сопеть какой-то зверь. Его не было видно. Он озабоченно
бегал вокруг нас, шумел высокой травой, фыркал и сердился, но не высовывал
из травы даже ушей.
Картошка жарилась на сковороде, от нее шел острый вкусный запах, и
зверь, очевидно, прибежал на этот запах.
С нами был маленький мальчик. Ему было всего девять лет, но он хорошо
переносил ночевки в лесу и холод осенних рассветов. Гораздо лучше нас,
взрослых, он все замечал и рассказывал.
Он был выдумщик, но мы, взрослые, очень любили его выдумки. Мы никак не
могли, да и не хотели доказывать ему, что он говорит неправду. Каждый день
он придумывал что-нибудь новое: то он слышал, как шептались рыбы, то видел,
как муравьи устроили себе паром через ручей из сосновой коры и паутины.
Мы делали вид, что верили ему.
Все, что окружало нас, казалось необыкновенным: и поздняя луна,
блиставшая над черными озерами, и высокие облака, похожие на горы розового
снега, и даже привычный морской шум высоких сосен.
Мальчик первый услышал фырканье зверя и зашипел на нас, чтобы мы
замолчали. Мы притихли. Мы старались даже не дышать, хотя рука невольно
тянулась к двустволке, — кто знает, что это мог быть за зверь!
Через полчаса зверь высунул из травы мокрый черный нос, похожий на
свиной пятачок. Нос долго нюхал воздух и дрожал от жадности. Потом из травы
показалась острая морда с черными пронзительными глазами. Наконец показалась
полосатая шкурка.
Из зарослей вылез маленький барсук. Он поджал лапу и внимательно
посмотрел на меня. Потом он брезгливо фыркнул и сделал шаг к картошке.
Она жарилась и шипела, разбрызгивая кипящее сало. Мне хотелось крикнуть
зверьку, что он обожжется, но я опоздал — барсук прыгнул к сковородке и
сунул в нее нос…
Запахло паленой кожей. Барсук взвизгнул и с отчаянным воплем бросился
обратно в траву. Он бежал и голосил на весь лес, ломал кусты и плевался от
негодования и боли.
На озере и в лесу началось смятение. Без времени заорали испуганные
лягушки, всполошились птицы, и у самого берега, как пушечный выстрел,
ударила пудовая щука.
Утром мальчик разбудил меня и рассказал, что он сам только что видел,
как барсук лечит свой обожженный нос. Я не поверил.
Я сел у костра и спросонок слушал утренние голоса птиц. Вдали
посвистывали белохвостые кулики, крякали утки, курлыкали журавли на сухих
болотах — мшарах, плескались рыбы, тихо ворковали горлинки. Мне не хотелось
двигаться.
Мальчик тянул меня за руку. Он обиделся. Он хотел доказать мне, что он
не соврал. Он звал меня пойти посмотреть, как лечится барсук.
Я нехотя согласился. Мы осторожно пробрались в чащу, и среди зарослей
вереска я увидел гнилой сосновый пень. От него тянуло грибами и йодом.
Около пня, спиной к нам, стоял барсук. Он расковырял пень и засунул в
середину пня, в мокрую и холодную труху, обожженный нос.
Он стоял неподвижно и холодил свой несчастный нос, а вокруг бегал и
фыркал другой маленький барсучок. Он волновался и толкал нашего барсука
носом в живот. Наш барсук рычал на него и лягался задними пушистыми лапами.
Потом он сел и заплакал. Он смотрел на нас круглыми и мокрыми глазами,
стонал и облизывал своим шершавым языком больной нос. Он как будто просил о
помощи, но мы ничем не могли ему помочь.
Через год я встретил на берегах этого же озера барсука со шрамом на
носу. Он сидел у воды и старался поймать лапой гремящих, как жесть, стрекоз.
Я помахал ему рукой, но он сердито чихнул в мою сторону и спрятался в
зарослях брусники.
С тех пор я его больше не видел.
СТАЛЬНОЕ КОЛЕЧКО.
Дед Кузьма жил со своей внучкой Варюшей в деревушке Моховое, у самого леса.
Зима выдалась суровая, с сильным ветром и снегом. За всю зиму ни разу не потеплело и не закапала с тесовых крыш суетливая талая вода. Ночью в лесу выли продрогшие волки. Дед Кузьма говорил, что они воют от зависти к людям: волку тоже охота пожить в избе, почесаться и полежать у печки, отогреть заледенелую косматую шкуру.
Среди зимы у деда вышла махорка. Дед сильно кашлял, жаловался на слабое здоровье и говорил, что если бы затянуться разок-другой - ему бы сразу полегчало.
В воскресенье Варюша пошла за махоркой для деда в соседнее село Переборы. Мимо села проходила железная дорога. Варюша купила махорки, завязала ее в ситцевый мешочек и пошла на станцию посмотреть на поезда. В Переборах они останавливались редко. Почти всегда они проносились мимо с лязгом и грохотом.
На платформе сидели два бойца. Один был бородатый, с веселым серым глазом. Заревел паровоз. Было уже видно, как он, весь в пару, яростно рвется к станции из дальнего черного леса.
Скорый! - сказал боец с бородой. - Смотри, девчонка, сдует тебя поездом. Улетишь под небеса.
Паровоз с размаху налетел на станцию. Снег завертелся и залепил глаза. Потом пошли перестукиваться, догонять друг друга колеса. Варюша схватилась за фонарный столб и закрыла глаза: как бы и вправду ее не подняло над землей и не утащило за поездом. Когда поезд пронесся, а снежная пыль еще вертелась в воздухе и садилась на землю, бородатый боец спросил Варюшу:
Это что у тебя в мешочке? Не махорка?
Махорка, - ответила Варюша.
Может, продашь? Курить большая охота.
Дед Кузьма не велит продавать, - строго ответила Варюша. - Это ему от кашля.
Эх ты, - сказал боец, - цветок-лепесток в валенках! Больно серьезная!
А ты так возьми сколько надо, - сказала Варюша и протянула бойцу мешочек. - Покури!
Боец отсыпал в карман шинели добрую горсть махорки, скрутил толстую цыгарку, закурил, взял Варюшу за подбородок и посмотрел, посмеиваясь, в се синие глаза.
Эх ты, - повторил он, - анютины глазки с косичками! Чем же мне тебя отблагодарить? Разве вот этим?
Боец достал из кармана шинели маленькое стальное колечко, сдул с него крошки махорки и соли, потер о рукав шинели и надел Варюше на средний палец:
Носи на здоровье! Этот перстенек совершенно чудесный. Гляди, как горит!
А отчего он, дяденька, такой чудесный? - спросила, раскрасневшись, Варюша.
А оттого, - ответил боец, - что ежели будешь носить его на среднем пальце, принесет он здоровье. И тебе и деду Кузьме. А наденешь его вот на этот, на безымянный, - боец потянул Варюшу за озябший, красный палец, - будет у тебя большущая радость. Или, к примеру, захочется тебе посмотреть белый свет со всеми его чудесами. Надень перстенек на указательный палец - непременно увидишь!
Будто? - спросила Варюша.
А ты ему верь, - прогудел другой боец из-под поднятого ворота шинели. - Он колдун. Слыхала такое слово?
Слыхала.
Ну то-то! - засмеялся боец. - Он старый сапер. Его даже мина не брала!
Спасибо! - сказала Варюша и побежала к себе в Моховое.
Сорвался ветер, посыпался густой-прегустой снег. Варюша все трогала
колечко, повертывала его и смотрела, как оно блестит от зимнего света.
«Что ж боец позабыл мне сказать про мизинец? - подумала она. - Что будет тогда? Дай-ка я надену колечко на мизинец, попробую».
Она надела колечко на мизинец. Он был худенький, колечко на нем не удержалось, упало в глубокий снег около тропинки и сразу нырнуло на самое снежное дно.
Варюша охнула и начала разгребать снег руками. Но колечка не было. Пальцы у Варюши посинели. Их так свело от мороза, что они уже не сгибались.
Варюша заплакала. Пропало колечко! Значит, не будет теперь здоровья деду Кузьме, и не будет у нее большущей радости, и не увидит она белый свет со всеми его чудесами. Варюша воткнула в снег, в том месте, где уронила колечко, старую еловую ветку н пошла домой. Она вытирала слезы варежкой, но они все равно набегали и замерзали, и от этого было колко и больно глазам.
Дед Кузьма обрадовался махорке, задымил всю избу, а про колечко сказал:
Ты не горюй, дочурка! Где упало - там и валяется. Ты Сидора попроси. Он тебе сыщет.
Старый воробей Сидор спал на шестке, раздувшись, как шарик. Всю зиму Сидор жил в избе у Кузьмы самостоятельно, как хозяин. С характером своим он заставлял считаться не только Варюшу, но и самого деда. Кашу он склевывал прямо из мисок, а хлеб старался вырвать из рук и, когда его отгоняли, обижался, ершился и начинал драться и чирикать так сердито, что под стреху слетались соседские воробьи, прислушивались, а потом долго шумели, осуждая Сидора за его дурной нрав. Живет в избе, с тепле, в сытости, а все ему мало!
На другой день Варюша поймала Сидора, завернула в платок и понесла в лес. Из-под снега торчал только самый кончик еловой ветки. Варюша посадила на ветку Сидора и попросила:
Ты поищи, поройся! Может, найдешь!
Но Сидор скосил глаз, недоверчиво посмотрел на снег и пропищал: «Ишь ты! Ишь ты! Нашла дурака!… Ишь ты, ишь ты!» - повторил Сидор, сорвался с ветки и полетел обратно в избу.
Так и не отыскалось колечко.
Дед Кузьма кашлял все сильнее. К весне он залез на печку. Почти не спускался оттуда и все чаще просил попить. Варюша подавала ему в железном ковшике холодную воду.
Метели кружились над деревушкой, заносили избы. Сосны завязли в снегу, и Варюша уже не могла отыскать в лесу то место, где уронила колечко. Все чаще она, спрятавшись за печкой, тихонько плакала от жалости к деду и бранила себя.
Дуреха! - шептала она. - Забаловалась, обронила перстенек. Вот тебе за это! Вот тебе!
Она била себя кулаком по темени, наказывала себя, а дед Кузьма спрашивал:
С кем это ты там шумишь-то?
С Сидором, - отвечала Варюша. - Такой стал неслух! Все норовится драться.
Однажды утром Варюша проснулась оттого, что Сидор прыгал по оконцу и стучал клювом в стекло. Варюша открыла глаза и зажмурилась. С крыши, перегоняя друг друга, падали длинные капли. Горячий свет бил в с сонце. Орали галки.
Варюша выглянула на улицу. Теплый ветер дунул ей в глаза, растрепал волосы.
Вот и весна! - сказала Варюша.
Блестели черные ветки, шуршал, сползая с крыш, мокрый снег и важно и весело шумел за околицей сырой лес. Весна шла по полям как молодая хозяйка. Стоило ей только посмотреть на овраг, как в нем тотчас начинал булькать и переливаться ручей. Весна шла и звон ручьев с каждым ее шагом становился громче и громче.
Снег в лесу потемнел. Сначала на нем выступила облетевшая за зиму коричневая хвоя. Потом появилось много сухих сучьев - их наломало бурей еще в декабре, - потом зажелтели прошлогодние палые листья, проступили проталины и на краю последних сугробов зацвели первые цветы мать-и-мачехи.
Варюша нашла в лесу старую еловую ветку - ту, что воткнула в снег, где обронила колечко, и начала осторожно отгребать старые листья, пустые шишки, накиданные дятлами, ветки, гнилой мох. Под одним черным листком блеснул огонек. Варюша вскрикнула и присела. Вот оно, сталь-нос колечко! Оно ничуть не заржавело.
Варюша схватила его, надела на средний палец и побежала домой.
Еще издали, подбегая к избе, она увидела деда Кузьму. Он вышел из избы, сидел на завалинке, и синий дым от махорки поднимался над дедом прямо к небу, будто Кузьма просыхал на весеннем солнышке и над ним курился пар.
Ну вот, - сказал дед, - ты, вертушка, выскочила из избы, позабыла дверь затворить, и продуло всю избу легким воздухом. И сразу болезнь меня отпустила. Сейчас вот покурю, возьму колун, наготовлю дровишек, затопим мы печь и спечем ржаные лепешки.
Варюша засмеялась, погладила деда по косматым серым волосам, сказала:
Спасибо колечку! Вылечило оно тебя, дед Кузьма.
Весь день Варюша носила колечко на среднем пальце, чтобы накрепко прогнать дедовскую болезнь. Только вечером, укладываясь спать, она сняла колечко со среднего пальца и надела его на безымянный. После этого должна была случиться большущая радость. Но она медлила, не приходила, и Варюша так и уснула, не дождавшись.
Встала она рано, оделась и вышла из избы.
Тихая и теплая заря занималась над землей. На краю неба еще догорали звезды. Варюша пошла к лесу. На опушке она остановилась. Что это звенит в лесу, будто кто-то осторожно шевелит колокольчики?
Варюша нагнулась, прислушалась и всплеснула руками: белые подснежники чуть-чуть качались, кивали заре, и каждый цветок позванивал, будто в нем сидел маленький жук кузька-звонарь и бил лапкой по серебряной паутине. На верхушке сосны ударил дятел - пять раз.
«Пять часов! - подумала Варюша. - Рань-то какая! И тишь!»
Тотчас высоко на ветвях в золотом зоревом свете запела иволга.
Варюша стояла, приоткрыв рот, слушала, улыбалась. Ее обдало сильным, теплым, ласковым ветром, и что-то прошелестело рядом. Закачалась лещина, из ореховых сережек посыпалась желтая пыльца. Кто-то прошел невидимый мимо Варюши, осторожно отводя ветки. Навстречу ему закуковала, закланялась кукушка.
«Кто же это прошел? А я и не разглядела!» - подумала Варюша.
Она не знала, что это весна прошла мимо нее.
Варюша засмеялась громко, на весь лес, и побежала домой. И большущая радость - такая, что не охватишь руками, - зазвенела, запела У нее на сердце.
Весна разгоралась с каждым днем все ярче, все веселей. Такой свет лился с неба, что глаза у деда Кузьмы стали узкие, как щелки, но все время посмеивались. А потом но лесам, по лугам, по оврагам сразу, будто кто-то брызнул на них волшебной водой, зацвели-запестрели тысячи тысяч цветов.
Варюша думала было надеть перстень на указательный палец, чтобы Повидать белый свет со всеми его чудесами, но посмотрела на все эти Цветы, на липкие березовые листочки, на яснее небо и жаркое солнце, Послушала перекличку петухов, звон воды, пересвистывание птиц над полями - и не надела перстенек на указательный палец.
«Успею, - подумала она. - Нигде на белом свете не может быть так хорошо, как у пас в Моховом. Это же прелесть что такое! Не зря ведь дед Кузьма говорит, что наша земля истинный рай и нету другой такой хорошей земли на белом свете!»
ЗАЯЧЬИ ЛАПЫ
К ветеринару в наше село пришел с Урженского озера Ваня Малявин и
принес завернутого в рваную ватную куртку маленького теплого зайца. Заяц
плакал и часто моргал красными от слез глазами…
— Ты что, одурел? — крикнул ветеринар. — Скоро будешь ко мне мышей
таскать, оголец!
— А вы не лайтесь, это заяц особенный, — хриплым шепотом сказал Ваня. —
Его дед прислал, велел лечить.
— От чего лечить-то?
— Лапы у него пожженные.
Ветеринар повернул Ваню лицом к двери, толкнул в спину и прикрикнул
вслед:
— Валяй, валяй! Не умею я их лечить. Зажарь его с луком — деду будет
закуска.
Ваня ничего не ответил. Он вышел в сени, заморгал глазами, потянул
носом и уткнулся в бревенчатую стену. По стене потекли слезы. Заяц тихо
дрожал под засаленной курткой.
— Ты чего, малый? — спросила Ваню жалостливая бабка Анисья; она привела
к ветеринару свою единственную козу.- Чего вы, сердешные, вдвоем слезы
льете? Ай случилось что?
— Пожженный он, дедушкин заяц, — сказал тихо Ваня. — На лесном пожаре
лапы себе пожег, бегать не может. Вот-вот, гляди, умреть.
— Не умреть, малый, — прошамкала Анисья. — Скажи дедушке своему, ежели
большая у него охота зайца выходить, пущай несет его в город к Карлу
Петровичу.
Ваня вытер слезы и пошел лесами домой, на Урженское озеро. Он не шел, а
бежал босиком по горячей песчаной дороге. Недавний лесной пожар прошел
стороной на север около самого озера. Пахло гарью и сухой гвоздикой. Она
большими островами росла на полянах.
Заяц стонал.
Ваня нашел по дороге пушистые, покрытые серебряными мягкими волосами
листья, вырвал их, положил под сосенку и развернул зайца. Заяц посмотрел на
листья, уткнулся в них головой и затих.
— Ты чего, серый? — тихо спросил Ваня. — Ты бы поел.
Заяц молчал.
Неслыханная жара стояла в то лето над лесами. Утром наплывали вереницы
белых облаков. В полдень облака стремительно рвались вверх, к зениту, и на
глазах уносились и исчезали где-то за границами неба. Жаркий ураган дул уже
две недели без передышки. Смола, стекавшая по сосновым стволам, превратилась
в янтарный камень.
Наутро дед надел чистые онучи и новые лапти, взял посох и кусок
хлеба и побрел в город. Ваня нес зайца сзади. Заяц совсем притих, только
изредка вздрагивал всем телом и судорожно вздыхал.
Суховей вздул над городом облако пыли, мягкой, как мука. В ней летал
куриный пух, сухие листья и солома. Издали казалось, что над городом дымит
тихий пожар.
На базарной площади было очень пусто, знойно; извозчичьи лошади дремали
около водоразборной будки, и на головах у них были надеты соломенные шляпы.
Дед перекрестился.
— Не то лошадь, не то невеста — шут их разберет! — сказал он и сплюнул.
Долго спрашивали прохожих про Карла Петровича, но никто толком ничего
не ответил. Зашли в аптеку. Толстый старый человек в пенсне и в коротком
белом халате сердито пожал плечами и сказал:
— Это мне нравится! Довольно странный вопрос! Карл Петрович Корш —
специалист по детским болезням — уже три года как перестал принимать
пациентов. Зачем он вам?
Дед, заикаясь от уважения к аптекарю и от робости, рассказал про зайца.
— Это мне нравится! -сказал аптекарь. — Интересные пациенты завелись в
нашем городе. Это мне замечательно нравится!
Он нервно снял пенсне, протер, снова нацепил на нос и уставился на
деда. Дед молчал и топтался на месте. Аптекарь тоже молчал. Молчание
становилось тягостным.
— Почтовая улица, три! — вдруг в сердцах крикнул аптекарь и захлопнул
какую-то растрепанную толстую книгу. — Три!
Дед с Ваней добрели до Почтовой улицы как раз вовремя — из-за Оки
заходила высокая гроза. Ленивый гром потягивался за горизонтом, как
заспанный силач распрямлял плечи и нехотя потряхивал землю. Серая рябь пошла
по реке. Бесшумные молнии исподтишка, но стремительно и сильно били в луга;
далеко за Полянами уже горел стог сена, зажженный ими. Крупные капли дождя
падали на пыльную дорогу, и вскоре она стала похожа на лунную поверхность:
каждая капля оставляла в пыли маленький кратер.
Карл Петрович играл на рояле нечто печальное и мелодичное, когда в окне
появилась растрепанная борода деда.
Через минуту Карл Петрович уже сердился.
— Я не ветеринар, — сказал он и захлопнул крышку рояля. Тотчас же в
лугах проворчал гром. — Я всю жизнь лечил детей, а не зайцев.
— Что ребенок, что заяц — все одно, — упрямо пробормотал дед. — Все
одно! Полечи, яви милость! Ветеринару нашему такие дела неподсудны. Он у нас
коновал. Этот заяц, можно сказать, спаситель мой: я ему жизнью обязан,
благодарность оказывать должен, а ты говоришь — бросить!
Еще через минуту Карл Петрович — старик с седыми взъерошенными бровями,
— волнуясь, слушал спотыкающийся рассказ деда.
Карл Петрович в конце концов согласился лечить зайца. На следующее утро
дед ушел на озеро, а Ваню оставил у Карла Петровича ходить за зайцем.
Через день вся Почтовая улица, заросшая гусиной травой, уже знала, что
Карл Петрович лечит зайца, обгоревшего на страшном лесном пожаре и спасшего
какого-то старика. Через два дня об этом уже знал весь маленький город, а на
третий день к Карлу Петровичу пришел длинный юноша в фетровой шляпе,
назвался сотрудником московской газеты и попросил дать беседу о зайце.
Зайца вылечили. Ваня завернул его в ватное тряпье и понес домой. Вскоре
историю о зайце забыли, и только какой-то московский профессор долго
добивался от деда, чтобы тот ему продал зайца. Присылал даже письма с
марками на ответ. Но дед не сдавался. Под его диктовку Ваня написал
профессору письмо:
Заяц не продажный, живая душа, пусть живет на воле. При сем остаюсь
Ларион Малявин.
…Этой осенью я ночевал у деда Лариона на Урженском озере. Созвездия,
холодные, как крупинки льда, плавали в воде. Шумел сухой тростник. Утки
зябли в зарослях и жалобно крякали всю ночь.
Деду не спалось. Он сидел у печки и чинил рваную рыболовную сеть. Потом
поставил самовар — от него окна в избе сразу запотели и звезды из огненных
точек превратились в мутные шары. Во дворе лаял Мурзик. Он прыгал в темноту,
ляскал зубами и отскакивал — воевал с непроглядной октябрьской ночью. Заяц
спал в сенях и изредка во сне громко стучал задней лапой по гнилой половице.
Мы пили чай ночью, дожидаясь далекого и нерешительного рассвета, и за
чаем дед рассказал мне наконец историю о зайце.
В августе дед пошел охотиться на северный берег озера. Леса стояли
сухие, как порох. Деду попался зайчонок с рваным левым ухом. Дед выстрелил в
него из старого, связанного проволокой ружья, но промахнулся. Заяц удрал.
Дед пошел дальше. Но вдруг затревожился: с юга, со стороны Лопухов,
сильно тянуло гарью. Поднялся ветер. Дым густел, его уже несло белой пеленой
по лесу, затягивало кусты. Стало трудно дышать.
Дед понял, что начался лесной пожар и огонь идет прямо на него. Ветер
перешел в ураган. Огонь гнало по земле с неслыханной скоростью. По словам
деда, даже поезд не мог бы уйти от такого огня. Дед был прав: во время
урагана огонь шел со скоростью тридцати километров в час.
Дед побежал по кочкам, спотыкался, падал, дым выедал ему глаза, а сзади
был уже слышен широкий гул и треск пламени.
Смерть настигала деда, хватала его за плечи, и в это время из-под ног у
деда выскочил заяц. Он бежал медленно и волочил задние лапы. Потом только
дед заметил, что они у зайца обгорели.
Дед обрадовался зайцу, будто родному. Как старый лесной житель, дед
знал, что звери гораздо лучше человека чуют, откуда идет огонь, и всегда
спасаются. Гибнут они только в тех редких случаях, когда огонь их окружает.
Дед побежал за зайцем. Он бежал, плакал от страха и кричал: "Погоди,
милый, не беги так-то шибко!"
Заяц вывел деда из огня. Когда они выбежали из леса к озеру, заяц и дед
— оба упали от усталости. Дед подобрал зайца и понес домой. У зайца были
опалены задние ноги и живот. Потом дед его вылечил и оставил у себя.
— Да, — сказал дед, поглядывая на самовар так сердито, будто самовар
был всему виной, — да, а перед тем зайцем, выходит, я сильно провинился,
милый человек.
— Чем же ты провинился?
— А ты выдь, погляди на зайца, на спасителя моего, тогда узнаешь. Бери
фонарь!
Я взял со стола фонарь и вышел в сенцы. Заяц спал. Я нагнулся над ним с
фонарем и заметил, что левое ухо у зайца рваное. Тогда я понял все.
Имя этого человека известно каждому, но в деталях его биографию знают единицы. На самом деле биография Паустовского представляет собой удивительный узор хитросплетений матушки-судьбы. Что ж, давайте познакомимся с ним поближе.
Биография Паустовского начинается в семье статистика железной дороги Георгия. Мужчина имел польско-турецко-украинские корни. Стоит сказать, что род Паустовских по линии отца связан с известным деятелем украинского казачества Петром Сагайдачным. Сам же Георгий не считал себя особенным по происхождению и подчеркивал, что его предки были обычными рабочими людьми. Дедушка Кости был не только казаком, но и чумаком. Именно он привил мальчику любовь ко всему украинскому, в том числе к фольклору. Бабушка мальчика по линии матери была полькой и ярой католичкой.
В семье воспитывалось четверо детей. Костя рос вместе с тремя братьями и сестрой. Обучение мальчик начал в Первой киевской классической гимназии. Позже Константин говорил, что его любимым предметом была география. В 1906 году семья распалась, из-за чего мальчику пришлось пожить в Брянске, где он продолжал обучение. Уже через год юноша вернулся в Киев, восстановился в гимназии и стал самостоятельно зарабатывать на жизнь репетиторством. Окончив гимназию, поступил в Императорский университет св. Владимира, где проучился 2 года на факультете историко-филологических наук.
Биография Паустовского не будет полной без описания трагического фона ужасных событий Первой мировой войны. С её началом Костя переезжает в Москву к своей матери. Чтобы не прерывать обучение, переводится в Московский университет, который вскорости вынужден бросить и устроиться на работу трамвайным кондуктором. Позже работал санитаром на полевых поездах.
В один день погибли два его брата. Константин вернулся в Москву, но вскоре снова оттуда уехал. В этот сложный период жизни Паустовский, биография которого уже тогда содержала несколько темных пятен (распад семьи, гибель братьев, одиночество), работал на металлургических заводах в разных городах Украины. Когда началась Февральская революция, снова перебрался в столицу городов русских, где устроился репортером.
В конце 1918 года Паустовского призывают в армию гетмана Скоропадского, а чуть позже (после быстрой смены власти) - в Красную Армию. Полк скоро расформировали: судьба не желала видеть Константина военным.
Биография Паустовского в 1930-е годы была наиболее яркой. В это время он работает журналистом и много ездит по всей стране. Именно эти путешествия станут в будущем основой для творчества писателя. Также он активно печатается в разных журналах и имеет успех. Много времени провел в селе Солотча под Рязанью, наблюдал за строительством Березниковского химкомбината и одновременно с этим писал повесть «Кара-Бугаз». Когда книга вышла в свет, решил навсегда оставить службу и стать писателем по призванию.
Константин Георгиевич Паустовский (биография писателя описана в данной статье) проводит 1932 год в Петрозаводске, где пишет повести «Озерный фронт» и «Судьба Шарля Лонсевиля». Также результатом этого плодотворного периода стал масштабный очерк под названием «Онежский завод».
За ним последовали очерки «Подводные ветры» (после путешествия на Волгу и Каспий) и «Михайловский рощи» (после посещения Пскова, Михайловска и Новгорода).
Краткая биография Паустовского продолжается описанием событий Великой Отечественной войны. Писателю пришлось стать военным корреспондентом. Почти всё время он проводил на линии огня, в центре важных событий. Вскоре вернулся в Москву, где продолжил работать для нужд войны. Через некоторое время был освобожден от службы для написания пьесы для МХАТа.
Всю семью эвакуируют в Алма-Ату. Константин за этот период пишет роман «Дым отечества», пьесу «Пока не остановится сердце» и ещё ряд рассказов. Постановкой пьесы занимался эвакуированный в Барнаул Камерный театр. Руководил процессом А. Таиров. Паустовскому приходилось участвовать в процессе, поэтому некоторое время он провёл в Белокурихе и Барнауле. Премьера пьесы была назначена на апрель. Кстати, её темой была борьба против фашизма.
Биография Георгиевича Паустовского тесно связана со знаменитым сборником «Литературная Москва», ведь он был одним из его составителей. Период 1950-х годов мужчина проводит в Москве и Тарусе. Около десяти лет своей жизни он посвятил работе в им. Горького, где вел семинары по прозе. Также заведовал кафедрой литературного мастерства.
Примерно в середине 1950-х годов к Паустовскому приходит мировое признание. Как это случилось? Писатель много путешествовал по странам Европы (Болгария, Швеция, Турция, Греция, Польша, Италия и т. д.), некоторое время жил на о. Капри. За это время стал намного популярнее, его творчество находило отклик в душах иностранцев. В 1965 году мог получить Нобелевскую премию по литературе, если бы его не опередил М. Шолохов.
Интересен следующий факт из жизни русского литератора. Константин Паустовский, краткая биография которого рассмотрена в статье, был одним из любимых писателей Марлен Дитрих, которая в своей книге упоминала о том, как была поражена рассказами Константина и мечтала познакомиться с другими его произведениями. Известно, что Марлен приезжала на гастроли в Россию и мечтала увидеться к Паустовским лично. На то время писатель находился в больнице после сердечного приступа.
Перед одним из выступлений Марлен сообщили, что Константин Георгиевич в зале, чему она до последнего не могла поверить. Когда выступление было окончено, Паустовский поднялся на сцену. Марлен, не зная, что сказать, просто опустилась перед ним на колени. Через некоторое время писатель умер, а М. Дитрих писала, что слишком поздно с ним познакомилась.
Об отце писателя мы говорили выше. Давайте поговорим о его большой семье более подробно. Мама Мария похоронена на Байковом кладбище в Киеве (как и сестра). Почти всю свою жизнь В. Паустовский посвятил тому, что собирал письма родителей, редкие документы и прочую информацию, чтобы передать её в музей.
Первой женой писателя стала Екатерина Загорская. Она была практически сиротой, так как отец-священник погиб ещё до рождения малышки, а мать - спустя пару лет. По линии матери девушки имела родственные связи с известным археологом В. Городцовым. С Екатерининой Константин познакомился во время Первой мировой войны, когда работал санитаром на фронте. Венчание произошло летом 1916 года в Рязани. Паустовский писал как-то, что любил её более, чем мать и самого себя. В 1925 году у пары родился сын Вадим.
В 1936 году семья распалась, так как Константин увлекся Валерий Валишевской. Екатерина не устраивала ему скандала, а спокойно, хоть и скрепя сердце, дала развод. Валерия была полькой по национальности и сестрой талантливого художника Зигмунда Валишевского.
В 1950 году Константин женится на Татьяне Евтеевой, которая работала актрисой в театре им. Мейерхольда. В этом браке родился мальчик Алексей, судьба которого была весьма трагичной: в 26 лет погиб от передозировки наркотиками.
В 1966 году Константин вместе с другими деятелями культуры поставил свою подпись на документе, обращенном к Л. Брежневу против реабилитации И. Сталина. К сожалению, это были последние годы писателя, которым предшествовали затяжная астма и несколько инфарктов.
Смерть наступила летом 1968 года в столице России. В своем завещании Паустовский просил похоронить его на одном из кладбищ Тарусы: воля писателя была исполнена. За год до этого Константину Георгиевичу было присвоено звание «Почетного гражданина города Тарусы».
Каким же даром владел Паустовский? Биография для детей и взрослых одинаково ценна, ведь этот литератор мог покорять не только сердца критиков, звезд и обычных читателей, но и юного поколения. Первые свои произведения писал, будучи ещё учеником гимназии. Большую популярность ему принесли рассказы и пьесы, сзданные в процессе путешествия по Европе. Самым значительным трудом считается автобиографическая «Повесть о жизни».
Рождение рассказа
Подмосковный зимний денек все задремывал, никак не мог проснуться после затянувшейся ночи. Кое-где на дачах горели лампы. Перепадал снег.
Писатель Муравьев вышел на площадку вагона, открыл наружную дверь и долго смотрел на проносившуюся мимо поезда зиму.
Это была, пожалуй, не зима, а то, что называют «зимкой», - пасмурный день, когда порывами набегает сырой ветер, вот-вот начнется оттепель и полетят с оттаявших веток первые капли. В такие дни в лесных оврагах уже осторожно позванивают подо льдом родники. Они несут вместе с водой много воздушных пузырей. Пузыри торопливо бегут серебряными вереницами, цепляются за вялые подводные травы. И какой-нибудь серый снегирь с розовой грудкой крепко сидит на ветке над родником, смотрит одним глазом на пробегающие пузыри, попискивает и встряхивается от снега. Значит, скоро весна!
Бывают дни, когда жизнь представляется нам особенно ясной и слаженной. Так было сейчас с Муравьевым.
В старые времена литераторы любили обращаться к читателям со всякого рода вопросами.
Почему бы, - подумал Муравьев, - современным писателям не воспользоваться иногда этим добродушным приемом? Почему бы, например, не начать рассказ так:
«Знакомо ли вам, любезный читатель, чувство неизбежного счастья, которое завладевает человеком внезапно и без всякой причины? Вы идете по улице, и у вас вдруг начинает громко колотиться сердце от уверенности, что вот сейчас случилось на земле нечто замечательное. Бывало ли с вами так? Конечно, бывало. Искали ли вы причину этого состояния? Навряд ли. Но даже если предчувствие счастья вас и обманывало, то в нем самом было столько силы, что оно помогало вам жить».
«Искать и находить причины неясных, но плодотворных человеческих состояний - дело писателей, - подумал Муравьев. - Это одна из областей нашего труда».
Труд! Все сейчас было полно им вокруг. В пару и грохоте проносились навстречу тысячетонные товарные поезда. Это был труд. Самолет низко шел, гудя, над снежной равниной. Это тоже был труд. Стальные мачты электропередачи, обросшие инеем, уносили во мглу мощный ток. И это был труд.
«Ради чего работает многомиллионная, покрытая сейчас снегом, великая страна? - подумал Муравьев. - Ради чего, наконец, работаю я?
Ради жизни? Ради высоких духовных ценностей? Ради того, чтобы человек был прекрасен, прост и умен? Ради того, наконец, чтобы любовь наполняла наши дни своим чистым дыханием? Да, ради этого!
Пушкин спрашивал в своих поющих стихах: „Кто на снегах возрастил феокритовы нежные розы? В веке железном, скажи, кто золотой угадал?“
Конечно, мы, - ответил самому себе Муравьев. Снег залетал на площадку вагона и таял на лице. - Кто же иной, как не мы!»
Муравьев писал для одного из московских журналов рассказ о труде. Он долго бился над этим рассказом, но у него ничего не выходило. Должно быть потому, что подробное описание труда оттесняло в сторону человека. А без человека рассказ получался нестерпимо, скучным. Муравьеву же казалось, что рассказ не клеится из-за суматошной московской жизни - телефонных звонков, всяческих дел, гостей и заседаний.
В конце концов Муравьев рассердился и уехал из города. В одном из подмосковных поселков у его друзей была своя дача. Муравьев решил поселиться на этой даче и - пробыть там до тех пор, пока не окончит рассказ.
На даче жили дальние родственники его друзей, но этих родственников Муравьев никогда не видел.
На Северном вокзале, когда Муравьев шел по перрону к пригородному поезду, у него вдруг глухо забилось сердце и он подумал, что вот, - будет удача в работе. Он даже знал теперь наверное, что она будет, эта удача. Знал по многим точным приметам - по свежести во всем теле, сдержанному своему волнению, по той особой зоркости, с какой он замечал сейчас и запоминал все вокруг, по нетерпеливому желанию скорей добраться до этой незнакомой дачи, чтобы сесть в тишине за стол со стопкой чистой плотной бумаги, наконец по тому обстоятельству, что в памяти у него все время возникали обрывки любимых стихов: «Душа стесняется лирическим волненьем, трепещет, и звучит, и ищет, как во сне, излиться, наконец, свободным проявленьем…»
В таком взволнованном состоянии Муравьев вышел из поезда на длинную дачную платформу в сосновом лесу. На платформе никого не было. Только на перилах сидели, нахохлившись, воробьи и недовольно смотрели на поезд. Они даже не посторонились, когда Муравьев прошел рядом с ними и чуть не задел их рукавом. Только один воробей что-то сварливо чирикнул в спину Муравьеву. «Должно быть, обругал меня невежей», - подумал Муравьев, оглянулся на воробья и сказал:
Подумаешь, - большой барин!
Воробей долго и презрительно смотрел вслед Муравьеву бисерным глазом.
Дача была в трех километрах от платформы. Муравьев шел по пустынной дороге. Иногда среди перелесков открывались поля. Над ними розовело небо.
Неужели уже закат? - громко сказал Муравьев и поймал себя на том, что здесь, за городом, он начал разговаривать с самим собой.
День быстро иссякал почти без проблесков света. Ни один солнечный луч не прорвался сквозь плотную мглу, не упал на заиндевелые ветки, не поиграл на них бледным огнем и не бросил на снег слабые тени.
Дорога спустилась в овраг, к бревенчатым мостушкам. Под ними бормотал ручей.
Ага! - с непонятной радостью сказал Муравьев и остановился. В небольшой промоине во льду виднелась бегущая темная вода, а под ней - каменистое дно.
Откуда ты берешь зимой столько воды, приятель? - спросил Муравьев.
Ручей, конечно, не ответил. Он продолжал бормотать, то затихая, то повышая голос до звона. Вода отламывала прозрачные льдинки и сталкивала их друг с другом.
Муравьев спустился к ручью и начал отбивать палкой куски льда. Ручей кружил отломанный лед и пенился.
«Надо же все-таки хоть немного помочь весне», - подумал, усмехнувшись над самим собой, Муравьев и оглянулся. На мостушках стояла девушка в синем лыжном костюме и, воткнув палки в снег, внимательно смотрела на Муравьева.
Муравьев смутился. Что подумает о нем эта девушка? «Старый хрыч, а занимается ерундой». Ничего иного она, конечно, подумать не может. Но девушка нагнулась, поспешно отстегнула лыжи и крикнула Муравьеву:
Погодите! Лучше отламывать лед лыжными палками. У них железные наконечники!
Она сбежала к ручью и протянула Муравьеву лыжную палку. Оказалось, что этой палкой отбивать лед было гораздо легче.
Они ломали лед вдвоем сосредоточенно и молча. Муравьеву стало жарко, он снял варежки. У девушки выбились из-под вязаной шапочки пряди волос.
Потом неведомо откуда появился мальчишка в шапке с торчащими в разные стороны наушниками. Муравьев заметил его, когда он, шмыгая носом, начал толкаться от азарта и путаться под ногами.
Пожалуй, хватит! - сказал, наконец, Муравьев и выпрямился. Густые сумерки уже лежали над землей. «Однако, как быстро пролетело время», - подумал Муравьев, взглянул на девушку и рассмеялся. Девушка стряхивала снег с варежек. Она улыбнулась ему в ответ, не подымая глаз.
Когда выбрались из оврага на лесную дорогу, Муравьев разговорился с девушкой. Мальчишка некоторое время плелся сзади, сопел и тянул носом.
Оказалось, что девушка живет с отцом на той же самой даче, куда шел Муравьев.
Так это вы, значит, дальняя родственница моих друзей! - обрадованно сказал Муравьев и назвал себя. Девушка стащила сырую варежку и протянула Муравьеву руку.
Меня зовут Женей, - сказала она просто. - Мы с папой ждем вас уже второй день. Я вам мешать не буду. Правда, вы не думайте… Завтра у меня последний день каникул. Я уеду в Москву, в свой институт. Вот только папа…
Что папа? - спросил, насторожившись, Муравьев.
Он у меня ботаник и страшный говорун, - ответила Женя. - Но вчера он дал честное-пречестное слово, что не будет приставать к вам с разговорами. Не знаю только - выдержит ли? Правда, ведь трудно сдержаться.
Это почему ж? - спросил Муравьев.
Женя шла рядом с Муравьевым. Лыжи она несла на плече и смотрела прямо перед собой. Слабый свет поблескивал у нее в глазах и на отполированных широких отгибах лыж. Муравьев удивился, - откуда взялся этот свет? По всему окружию полей уже залегала на ночь угрюмая темнота. Потом Муравьев заметил, что это был не отблеск снега, как он сразу подумал, а отражение широкого освещенного окна большой двухэтажной дачи. Они к ней уже подходили.
Да, так почему же трудно удержаться от разговоров? - снова спросил Муравьев.
Как вам сказать… - неуверенно ответила Женя. - Я понимаю, как строится, например, морской корабль. Или как из-под пальцев у ткачихи выходит тонкое полотно. А вот понять, как пишутся книги, я не могу. И папа этого тоже не понимает.
Да-а, - протянул Муравьев. - Об этом на ходу не поговоришь.
А вы не будете об этом писать? - робко спросила Женя, и Муравьев понял, что если бы не застенчивость, то она бы просто попросила его написать об этом. - Ведь пишут же о своем труде другие.
Муравьев остановился, пристально, прищурившись, посмотрел на Женю и вдруг улыбнулся.
А вы молодец! Как это вы догадались, что я пишу… вернее, собираюсь писать именно об этом, о своем писательском труде?
Да я и не догадывалась, - испуганно ответила Женя. - Я сказала просто так. Право, мне очень хочется знать, как это вдруг появляются на свет и живут потом целыми столетьями такие люди, как Катюша Маслова или Телегин из «Хождения по мукам». Вот я и спросила.
Но Муравьев уже не слышал ее слов. Решение писать о своем труде пришло сразу. Как он раньше не догадался об этом! Как он мог вяло и холодно писать о том, чего он не знал и чего сам не испытывал. Писать и чувствовать, как костенеет язык и слова уже перестают звучать, вызывать гнев, слезы, раздумия и смех, а бренчат, как пустые жестянки. Какая глупость!
В тот же вечер Муравьев без всякого сожаления бросил в печку, где жарко трещали сухие березовые дрова, все написанное за последние дни в Москве.
На столе лежала толстая стопка чистой бумаги. Муравьев сел к столу и начал писать на первой странице:
«Старый ботаник - худой, неспокойный и быстрый в движениях человек - рассказывал мне сегодня вечером, как ведут себя растения под снегом, как медленно пробиваются сквозь наст побеги мать-и-мачехи, а над самым снеговым покровом расцветают холодные цветы подснежника. Завтра он обещает повести меня в лес, осторожно снять верхний слой снега на любой поляне и показать мне воочию эти зимние и пока еще бледные цветы.
Я пишу этот рассказ или очерк - я сам не знаю, как назвать все то, что выходит сейчас из-под моего пера, - о никем еще не исследованном явлении, что носит несколько выспренное название творчества. Я хочу писать о прозе.
Если мы обратимся к лучшим образцам прозы, то убедимся, что они полны подлинной поэзии. И живописности.
Наивные люди, некоторые поэты с водянистыми, полными тусклых мечтаний глазами, до сих пор еще думают, что чем меньше становится тайн на земле, тем скучнее делается наше существование. Это все чепуха! Я утверждаю, что поэзия в огромной степени рождается из познания. Количество поэзии растет в полном соответствии с количеством наших знаний. Чем меньше тайн, чем могущественнее человеческий разум, тем с большей силон он воспринимает и передает другим поэзию нашей земли.
Пример этому - рассказ старого ботаника о зимней жизни растений. Об этом можно написать великолепную поэму. Она должна быть написана такими же холодными и белыми стихами, как подснежные цветы.
Я хочу с самого начала утвердить мысль о том, что источники поэзии и прозы заключаются в двух вещах - в познании и в могучем человеческом воображении.
Познание - это клубень. Из него вырастают невиданные и вечные цветы воображения.
Я прошу извинить меня за это нарядное сравнение, но, мне кажется, пора уже забыть о наших „высококультурных“ предрассудках, осуждающих нарядность и многие другие, не менее хорошие вещи. Все дело в том, чтобы применять их к месту и в меру».
Муравьев писал, не останавливаясь. Он боялся отложить перо хотя бы на минуту, чтобы не остановить бег мыслей и слов.
Он писал о своем труде, великолепии и силе русского языка, о великих мастерах слова, о том, что весь мир во всем его удивительном разнообразии должен быть повторен на страницах книг в его полной реальности, но пропущенный сквозь кристалл писательского ума и воображения и потому - более ясный и осознанный, чем в многошумной действительности.
Он писал как одержимый. Он торопился. За окнами в узкой полосе света из его окна косо летел между сосен редкий снег. Он возникал из тьмы и тотчас же пропадал в этой тьме.
«Сейчас за окнами летит по ветру снег, - писал Муравьев. - Пролетают кристаллы воды. Все мы знаем их сложный и великолепный рисунок. Человек, который придумал бы форму таких кристаллов, заслужил бы огромную славу. Но нет ничего более мимолетного и непрочного, чем эти кристаллы. Чтобы разрушить их, достаточно одного детского вздоха.
Природа обладает неслыханной щедростью. Ей не жаль своих сил. Кое-чему нам, людям, в особенности писателям, стоит поучиться и у природы. Прежде всего - этой щедрости. Каждой своей вещи, будь то хотя бы самый маленький рассказ, надо отдавать всего себя, все свои силы без остатка, - все лучшее, что есть за душой. Здесь нет места бережливости и расчету.
Надо, как говорят инженеры, открыть все шлюзы. И никогда не бояться того чувства опустошения, которое неизбежно придет, когда работа закончена. Вам будет казаться, что вы больше не сможете написать ни строчки, что вы выжаты досуха, как губка. Это - ложное состояние. Пройдет неделя, и вас снова потянет к бумаге. Снова перед вашим умственным взором зашумит весь мир.
Как морская волна выносит на берег ракушку или осенний лист и снова уходит в море, тихо грохоча галькой, так ваше сознание вынесет и положит перед вами на бумагу первое слово вашей новой работы».
Муравьев писал до утра. Когда он дописывал последние слова, за окнами уже синело. Над сумрачными полями в морозном дыму занимался рассвет.
Было слышно, как внизу гудел в только что затопленной печке огонь и постукивала от тяги чугунная печная дверца.
Муравьев написал последние строки:
«Горький говорил о том, что нельзя писать в пустоту. Работая, надо представлять себе того милого человека, которому ты рассказываешь все лучшее, что накопилось у тебя на душе и на сердце. Тогда придут сильные и свежие слова.
Будем же благодарны Горькому за этот простой и великий совет».
Утром Муравьев долго умывался холодной водой из ведра. В воде плавали кусочки прозрачного льда.
Еловая лапа висела, согнувшись от снега, за окном маленькой умывальной комнаты. От свежего мохнатого полотенца пахло ветром.
На душе было легко и пусто, - даже как будто что-то позванивало во всем теле.
Днем Муравьев пошел проводить Женю до станции, - она уезжала в Москву, в свой институт.
Откровенно говоря, - сказал Муравьев Жене, когда они подходили к дощатой платформе в лесу, - мне уже можно возвращаться в Москву. Но я останусь еще на два-три дня. Отдохну.
Разве у нас вам плохо? - испуганно спросила Женя.
Нет. У вас тут чудесно. Просто, я почти окончил этой ночью свой рассказ.
Муравьев невольно сказал «почти окончил». Ему почему-то стыдно было признаться, что рассказ он написал целиком за одну эту ночь.
Он хотел сказать Жене, что очень торопился, чтобы успеть прочесть ей этот рассказ до ее отъезда в Москву, но не прочел, не решился. Он хотел сказать Жене, что он писал рассказ, думая о ней, что Горький, конечно, прав, что он просто благодарен ей, почти незнакомому человеку, за то, что она живет на свете и вызывает потребность рассказывать ей все хорошее, что он накопил у себя на душе.
Но Муравьев ничего Жене не сказал. Он только крепко пожал ей на прощание руку, посмотрел в ее смущенные глаза и поблагодарил за помощь.
За какую помощь? - удивилась Женя.
Перед приходом поезда повалил густой снег. Далеко за семафором ликующе и протяжно закричал паровоз. Поезд неожиданно вырвался из снега, как из белой заколдованной страны, и, заскрежетав тормозами, остановился.
Женя последней поднялась на площадку. Она не уходила в вагон, а стояла в дверях - раскрасневшаяся и улыбающаяся - и на прощанье помахала Муравьеву рукой в знакомой зеленой варежке.
Поезд ушел в снег, обволакивая паром леса. Муравьев стоял на платформе и смотрел ему вслед. И как на Северном вокзале в Москве, снова он почувствовал глухое биение сердца. Снова пришло внезапное ощущение того, что вот сейчас, где-то здесь, рядом, на этой земле, затихшей под легкой на первый взгляд тяжестью летящего снега, случилось что-то очень хорошее, и он, Муравьев, замешан в этом хорошем, как соучастник.
Хорошо! - сказал Муравьев. - Нельзя жить вдали от молодости!
Муравьев спустился по обледенелой лесенке с платформы и пошел к ручью - докалывать лед. Лыжную палку он захватил с собой.
